Жизнь, конечно, продолжалась, и особых перемен в этой жизни сотрудники бывших академических институтов не видели, что выглядело иногда довольно странно. Например, руководство ФАНО даже не стало убирать из названий институтов слова, обозначающие их принадлежность Академии. Например, Институт материаловедения как значился в официальных документах «Институтом материаловедения Российской академии наук», так и оставался таковым. И еще… Виктор Андреевич надеялся, что раз финансирование теперь будет идти напрямую из Москвы, минуя Владивосток, то и деньги на приобретение приборов будут идти индивидуально каждому институту по его заявкам. Не тут-то было! Было объявлено, что деньги на оборудование будут по-прежнему приходить в Приборную комиссию и оборудование будет закупаться по старой схеме, то есть с одобрения местного Президиума, то есть академика Ладонникова. Не захотел «бухгалтер» Утюгов озадачиваться вопросами — какое оборудование закупать, кому и почему.
Зелинский решил для пробы подать заявку, на японскую установку для спекания порошков, о которой мечтали Окунёва с Токарем, но вскоре ему позвонил председатель Приборной комиссии академик Хинчук и сообщил своему соавтору по замечательной золото-платиновой статье, что его заявка отклонена.
- И вы сами знаете — почему, - грустно добавил он.
- Знаю, - согласился Зелинский. - Но я подумал: вдруг что-то изменилось?
Мурахвер, вернувшись из Москвы, поведал ему, что в верхах не все развивается однозначно. В консультационном совете активно заправляет дела Ковалев, директор курчатовского института, брат которого является близким другом Президента.
- Как вы понимаете, имеется в виду не Президент Академии, а другой Президент, - не без иронии уточнил академик. После происшедшего умаления Твердыни Науки он сделался заметно демократичнее и уже не смотрел на Виктора Андреевича из заоблачных высей. - Ковалев как раз мечтал стать Президентом Академии, но для этого ему нужно было для начала стать академиком, а он был всего-лишь член-корром. Он дважды баллотировался в действительные члены, но оба раза его прокатывали. Ходят упорные слухи, что именно он был инициатором уничтожения Академии - в том, первом варианте, когда Академия превращалась в «клуб по интересам». Но нашлись все же более здравые головы, и Академия осталась государственной, хотя и лишилась своих институтов.
- И как вы думаете, Александр Павлович, это навсегда или через какое-то время отыграют назад?
- Трудно сказать. Беда в том, что большая часть академического руководства озабочена не потерей институтов, они и появлялись-то в своих институтах раз в год, по заказу, а сохранением своих зарплат и привилегий. Именно это они и отстояли. А Консультационный совет — это профанация! Утюгов его создал лишь для того, чтобы его не упрекали в отсутствии такового, никакой юридической силы он не имеет. Я посмотрю, посмотрю — и наверное выйду из него, чтобы не позориться. Все равно моих советов никто не слушает, все смотрят в рот Ковалеву. Как ФАНО собирается руководить наукой — я не представляю.
И Зелинский подумал, что правильно он сделал, что не ознакомил Мурахвера со своим «прожектом». Тот бы его просто высмеял, еще бы и Маниловым обозвал. «Ладно, - сказал он себе. - Послал и послал. Вреда не будет. Пользы, похоже, тоже. Будем жить и исполнять свои обязанности».
События однако развивались. Через неделю после окончания зимних каникул из ФАНО пришло сообщение, что во Владивостоке создается его региональное представительство, и по всем организационным вопросам надлежит обращаться туда, а не в Москву. В том числе туда следует направлять планы и отчеты, которые представительство будет согласовывать с местным Президиумом. «Круг замыкается, - сказал себе Виктор Андреевич. - Опять все будет решать Ладонников, добавляется лишь промежуточное бюрократическое звено. Лишь бы только реорганизацию не разморозили: тогда уж совсем будут те же яйца, только в профиль».
Реорганизацию не разморозили, но зато реанимировали было замершую академическую идею ранжирования институтов, разделения их три категории. Трудно сказать, чем руководствовались первые лица Академии, когда затевали такое ранжирование (возможно, просто намеревались именно руководимые персонально ими институты объявить самыми-самыми и обеспечить им повышенное финансирование), но задумка ФАНО была прозрачна. Бухгалтер Утюгов просто остолбенел, когда понял, что ему предстоит присматривать за полутора тысячей организаций, в работе которых он не понимал абсолютно ничего. Голова пошла кругом! Создание региональных представительств слегка уменьшало нагрузку, но не на много. Желательно было уменьшить количество институтов хотя бы в несколько раз, присоединяя друг к другу, а для этого необходимо было выделить среди них тех, кого присоединять, и тех, к кому присоединять. Для этого нужны были критерии, а какие критерии у бухгалтера? Цифры! Первое — численность, второе — количество докторов и кандидатов, третье — число публикаций. Что там еще? Что еще можно пересчитать? Внебюджетное финансирование. О, это очень важный показатель! Он говорит о том, умеет ли институт зарабатывать деньги. Это, разумеется, очень ценно для академических ученых — уметь зарабатывать деньги! Таких, конечно, следует поддерживать в первую очередь.
В общем, оценочный механизм был запущен, но торопиться с ним не стали, дали год на раскачку, для того, чтобы директора уяснили свою задачу и включили свою смекалку: как бы им набрать в этой бухгалтерской таблице побольше баллов.
Однако, выше головы не прыгнешь, за год институт в передовые не выведешь. Поэтому исподволь каждый директор начал оглядываться по сторонам и сравнивать свои достижения с достижениями соседей — и по региону, и по тематике, стараясь заранее угадать, к кому его могут присоединить.
Вскоре стало известно, кого Утюгов прислал во Владивосток в качестве своего полномочного представителя. Как ни странно, им оказался человек не чужой в науке, проректор московского Института стали и сплавов, Леонид Ипполитович Котельников, доктор технических наук. Зелинского этот факт весьма обрадовал: ученый, да еще, фактически, и материаловед, с ним, наверное, можно найти общий язык. Где-то через месяц, оглядевшись во Владивостоке, познакомившись с директорами, Котельников приехал в Хабаровск. Соколов, как председатель Хабаровского научного центра, собрал директоров на встречу с начальством. Встреча состоялась в уютном особнячке, который числился за Центром, и который находился в двух шагах от главной улицы города, проспекта Муравьева-Амурского.
Представитель главы ФАНО выглядел обыкновенно: среднего возраста мужчина, в недорогом сером костюме, с умными живыми глазами и с отечественными часами «Заря» на руке. Рядовой доктор наук, свой человек. Однако начал он свое знакомство с хабаровскими директорами со странной фразы.
- Вы будет смеяться, но когда я летел на Дальний Восток, я был искренне уверен, что за МКАДом жизни нет. И был очень удивлен, увидев, что жизнь здесь, все-таки, есть, и даже есть наука.
Никто не засмеялся, все сидели оцепенев. Многие, наверное, подумали, что в этой чиновничьей шутке есть всего лишь доля шутки, а директор Института тектоники
Пименов заметил сдержанно:
- Я, кстати, тоже москвич, и проработал всю жизнь в московском институте, однако ни я, ни мои московские коллеги никогда так не думали о немосквичах. Что же касается науки, то она как тот мед у Винни Пуха: она либо есть, либо ее нет. Региональной науки не бывает.
Тут все заулыбались облегченно, оживились, заерзали. Соколов, огладив раскидистую бороду, взял слово:
- Леонид Ипполитович! Мы уже немного свыклись с тем, что у нас власть поменялась, хотя не знаем пока, хорошо это или плохо. Наверное, хорошо. Но вот мы не можем понять, каким образом, по каким правилам ФАНО будет назначать директоров? И будут ли при этом какие-то возрастные ограничения?
Котельников развел руками.
- К сожалению, ничего конкретного сказать пока не могу. Положение о выборах директоров еще только разрабатывается.
- Так это будут выборы? Не назначение? - тут же спросил Блямкин, директор из Биробиджана, также приехавший на встречу.
- Да, это будут выборы. Примерно по такому сценарию, как проходили выборы директоров у вас, в Академии. Но конкретных деталей я еще не знаю. А что касается возраста, то, по-видимому, ограничения тоже будут, тоже примерно такие, какие были в Академии.
- То есть семьдесят лет? - насторожился Соколов, которому как и Виктору Андреевичу давно уже шел седьмой десяток.
- По-видимому, да. - Тут бывший проректор выждал паузу и добавил: - Но я могу сказать вам одну, очень важную вещь. При рассмотрении кандидатур ФАНО будет руководствоваться несколько непривычными для вас критериями. В Академии традиционно считалось, что руководить институтом должен выдающийся ученый, известный своими исследованиями в данном направлении, желательно — член Академии. У ФАНО другой подход. Выдающийся ученый должен заниматься исследованиями, он может быть в институте главным научным сотрудником, а директором института должен быть управленец, или, говоря современным языком, менеджер. При этом главная задача директора — добывать деньги, искать потребителей институтских разработок, искать заказчиков на новые разработки.
- То есть, директор вообще может быть не ученым? - недоверчиво спросил Зелинский. В его голове это не укладывалось.
- А что тут такого? - пожал плечами Котельников. - Например, в театре есть директор и есть главный режиссер, в конструкторских бюро тоже часто бывает и директор, и главный конструктор. Почему бы не быть такому и в научных институтах?
- Видите ли, - опять вступил в разговор Пименов. - Главный научный сотрудник в академическом институте — это совсем не то, что главный режиссер в театре, или главный конструктор в КБ. Он не главный ученый. Главных научных сотрудников может быть несколько, это просто должность такая, следующая после ведущего научного сотрудника. У нас директор — это, как правило, самый авторитетный в институте ученый, с широким кругозором и большими знаниями, который может разобраться во всех направлениях института, дать им оценку и подать советы. Замена его управленцем, менеджером, не даст ничего хорошего. Неужели руководство ФАНО этого не понимает? Неужели этого не понимаете вы, доктор наук, бывший проректор крупного московского вуза?
Котельников заметно смутился, но быстро нашелся с ответом, озарив лицо шутливо-покаянной улыбкой:
- Конечно, я это понимаю! Совсем еще недавно я был, как говорится, в вашей шкуре и смотрел на вещи примерно с ваших позиций. Тем более, что проректором я был как раз по науке. Но сейчас перед вами, извините, чиновник, и излагаю я вам вещи как чиновник, исполняю свои обязанности. Вы думаете, Михаил Михайлович ничего не понимает? Он хоть и не ученый, но человек неглупый, все понимает. Но он тоже чиновник, а над ним сидят другие чиновники. Не он это ФАНО придумал, не сам он на эту должность напросился. Ему поручили, дали указания, он дает указания другим, таким как я. Это и называется государство!
- Это не государство! - с желчной ехидцей пробурчал, ни к кому не обращаясь, директор ВЦ Шпагин. - Это корабль дураков какой-то!
Никто на его реплику благоразумно не отреагировал, но разошлись все удрученные и даже подавленные. Мурахвера на этой встрече не было. По-видимому, он и так все знал.
Жизнь тем не менее продолжалась, а в институтах продолжалась работа. Однако Зелинский все чаще стал ловить себя на мысли, что в создавшейся обстановке, когда с одной стороны новое руководство, то есть ФАНО, интересовалось только цифровыми показателями, а с другой стороны над институтом вновь нависла перспектива быть к кому-то присоединенным, очень проблематично выстраивать стратегию развития института, ставить перед сотрудниками новые, перспективные задачи. В их глазах он видел законный скепсис, а у многих даже уныние. О какой стратегии можно говорить, о каких перспективах, если завтра-послезавтра нас с кем-то сольют и новый директор будет ставить перед нами совсем иные задачи, а кого-то, может быть, даже уволит за ненадобностью? И он даже удивлялся тому энтузиазму, с каким группа молодых химиков, воодушевленных идеями Юры Шилова, трудилась над созданием катализаторов, а когда они обратились к нему с просьбой помочь выяснить, какие добавки могли бы повысить эффективность фотокатализа нефти на воде, он с радостью занялся такими расчетами.
А из ФАНО вдруг пришло новое «гениальное» распоряжение. По-видимому, в поддержку идеи о том, что директор института не обязательно должен быть ученым, это распоряжение просто-напросто запрещало директорам заниматься наукой. Ну, не то чтобы запрещало буквально, под страхом наказания, но заявляло, что научная деятельность директора отныне оплачиваться не будет. Никаких ПРНД, грантов и так далее! Научной деятельностью должны заниматься научные сотрудники, а директор — только управлять ими и получать свой директорский оклад. Ну, еще и премии, если ФАНО посчитает, что он достоин премий. Зелинский прикинул: статей у него выходило много, пожалуй, где-то четверть всех институтских, ПРНД был по-прежнему самым высоким, и если «научные» деньги убрать, его зарплата уменьшится вдвое. А чтобы получать премию, надо выполнить целый перечень практически невыполнимых требований, из которых главное: вдвое поднять зарплату сотрудникам за счет «внебюджета», то есть за счет договоров с бизнесом.
- Не волнуйтесь, я все равно буду заниматься наукой, буду писать статьи, - сказал он своим дамам, Окунёвой и Буре. - Институт страдать не должен.
- Но это же несправедливо! - хором воскликнули дамы. - Вы должны получать за это деньги! - И посоветовали директору послать в ФАНО письмо с просьбой разрешить работать на полставки в качестве научного сотрудника, по совместительству. Раньше, в Академии, такое разрешалось, Анатолий Кузьмич, например, был и директором и главным научным сотрудником, и даже не на полставки, а на целую.
Ответа Зелинский ждал не без волнения и получил его через две недели: «бухгалтер» Утюгов милостиво разрешил ему заниматься наукой на одну десятую ставки. Половина ставки ему показалась чересчур обременительной для ФАНО.
- Вот жлобы! - охарактеризовала московское начальство неутомимая ругательница Любовь Марковна. - Но деньги за ПРНД мы все равно будем вам выплачивать полностью! Нигде не записано, на какую долю ставки человек должен работать.
«С паршивой овцы хоть шерсти клок! - меланхолически подумал Виктор Андреевич и взялся за написание очередной статьи, на этот раз по катализаторам.
А к этому времени созрела диссертация у Паши, который когда-то мечтал стать академиком. Об этой мечте он давно уже не заикался, но диссертацию наработал. Во всяком случае, Лабухова, его научная руководительница, об этом директора проинформировала за очередной, традиционной чашкой чая в ее комнате, где как обычно, сидел и Паша, уставясь в экран компьютера.
- Это хорошо, - сказал Виктор Андреевич и посмотрел на Пашу. Паша обернулся, скромно улыбнулся и вернул взгляд в дисплей. - И где собираемся защищаться?
- Мы решили далеко не ездить, - ответила Наташа. - В Институте химии. У них есть подходящий Совет.
- В Химии? У Ладонникова? С катализаторами? - удивился Зелинский. - Вы же знаете, как он ревнив!
- А у Паши не катализаторы, у него чистая, классическая кинетика. Восстановительные реакции на оксидах металлов. Почти минеральное сырье. Я же все понимаю, Виктор Андреевич, Ладонникова надо ублажить. А меня, как вам известно, он любит, так что все будет «тип-топ».
- Вы уверены?
- Почти. На всякий случай Паша все-таки съездит в Новосибирск, выступит там, привезет хороший отзыв, и Ладонникову будет некуда деваться.
- Ну, что ж! - согласился Зелинский. И на всякий случай, для продолжения разговора, спросил: - А как у Володи дела? - На самом деле его интересовало, когда же сама Наташа возьмется за диссертацию.
Наташа сразу погрустнела.
- Да вроде движется. Материалы ему Соколов дал, три статьи Володя уже написал. Семь штук у него уже было. Но для докторской этого маловато. - Она вопросительно посмотрела на Виктора Андреевича.
- Маловато, - согласился тот. - Но все зависит от Совета. ВАК четких требований не диктует.
- А у вас сколько было?
- У меня? - Зелинский смутился. У него их на момент защиты было тридцать, причем ранние статьи, по кандидатской, в этот список не входили, тема была совсем другая. Но не в количестве было дело, за количеством он не гнался, просто так получилось: работал, работал и получилось. - Я в ДВГУ защищался, у них планка была высокая, приходилось тянуться. Я же говорю: все от Совета зависит.
- Это понятно, - согласилась Наташа. И вдруг воспрянула, улыбнулась с надеждой во взгляде. - А можно я принесу, дам вам почитать, то что Володя уже написал?
- А Володя согласится?
- Еще как! Он вас очень уважает.
Виктор Андреевич был уже знаком с мужем Наташи. Пару раз они с Олей были у Лабуховых в гостях, один раз даже ездили к ним на дачу, много разговаривали о жизни.
- Ладно, приносите, посмотрю. Хотя не уверен, что смогу высказать что-нибудь толковое. Все-таки, совсем другая тематика. И почему-то вспомнил Дроздова.
До него уже дошли слухи, что диссертацию Дроздова в ДВГУ к защите не приняли. На его взгляд, такой результат был закономерен, даже без звонка от Сабурова. Планка в ДВГУ действительно была достаточно высока. «Ну, что ж! - подумал он не без иронии. - По стране много диссертационных советов, возможно, где-то Андрюше и повезет!»
Этой весной произошло еще одно примечательное событие. Но не в институте, не в ФАНО, и вообще не в сфере науки, и тем не менее оно близко коснулось жизни Виктора Андреевича и жены его Оли. Коснулось их духовной жизни.
После одной из воскресных служб, закончив проповедь, отец Александр с радостью рассказал прихожанам, что на прошлой неделе приходы Русской православной старообрядческой церкви (РПСЦ) пополнились еще одним приходом — к РПСЦ присоединилась Угандийская православная церковь, что находится в столице Уганды Кампале.
Новость вызвала у хабаровских старообрядцев недоумение. Что это за страна такая Уганда, где находится, и что это за православная церковь там объявилась? Известно было, что издавна, со времен никонианского раскола, существуют староверские общины, приходы и церкви в Европе, Турции, в обеих Америках и в Австралии. В Китае тоже существовали, да пришлось им бежать оттуда, когда там победили коммунисты. Но Уганда? Где это? Ах, Африка! Неужели и туда добежали гонимые русские староверы?
- Нет, - обяснил отец Александр. - Это не русские. Это самые настоящие африканцы, и живут они прямо на экваторе. В первые века, когда христианство начало распространяться по земле, оно дошло и до Уганды, и сохранилось там в том первозданном виде, в каком чуть позже пришло и на Русь из Византии. У нас это называется православие, на Западе говорят — ортодоксия, но суть одна и та же, обряды близкие и даже двуперстие сохранилось. А вокруг них, в других африканских странах, верх взяли католики и протестанты. Угандийские христиане подумали, подумали и решили обратиться за поддержкой к русской православной церкви, РПЦ, но увидели, что РПЦ тоже давно отошла от истинных православных обрядов и таинств, и обратились к нашему митрополиту Корнилию с просьбой принять их под свое кормление. На прошлой неделе собрался Совет Митрополии и просьба эта была удовлетворена. В ближайшее время в Уганду вылетит делегация Митрополии во главе с епископом Никифором для знакомства с новым приходом.
И все равно прихожанам, а особенно бабушкам и дедушкам, ничего не было понятно. Как же так? Ведь Церковь-то наша - Русская? А тут вдруг африканцы! Черные, небось, как, прости Господи, трубочисты!
Отец Александр напомнил им слова Апостола Павла: «Несть ни эллина, ни иудея!», но, похоже, это их не удовлетворило.
- Или вот еще! У Пушкина был предок Ганибал, тоже африканец! - нашелся иерей. - Крестили его в православную веру, великий русский поэт от него произошел!
- Это при Петре Окаянном было, - возразила одна из бабушек. - Никониане и не такое творили!
А у Виктора Андреевича вдруг возникло желание съездить в Уганду, посмотреть на этих новых, диковинных старообрядцев, увидеть, как они молятся, как живут. По дороге домой, в автобусе, он поделился этой мыслью с Олей.
- Не махнуть ли нам летом в Уганду, солнышко? На экватор посмотрим, про наши снега угандийцам расскажем.
Про снега он не просто так сказал. Еще прошлым летом, в высоких снегах в тени Хан-Тенгри, его насторожил появившейся у Оли сухой кашель. Потом, на солнечных земляничных полянах Сибири, кашель прошел, но зимой, в морозном и ветренном Хабаровске возобновился, стал более частым и острым. Виктор Андреевич сказал тогда себе, что, пожалуй, хватит с них «высоких снегов», но поехать куда-то летом все равно хотелось, так почему бы не поехать на экватор, к африканскому теплу?
Оля его поддержала. Как правильная жена-христианка он всегда поддерживала идеи мужа — если, конечно, они были разумными. А может быть все любящие жены таковы?
- Но как мы туда поедем? - резонно спросила она. - В каком качестве? К кому?
- Спишемся с угандийским священником. Адрес добудем через батюшку. Думаю, в наше время, и в Уганде есть интернет и электронная почта.
- А что мы там будем делать?
- Об этом надо подумать. А скорее всего, там, на месте решим. Отсюда трудно увидеть, как там все сложится.
- И как надолго ты планируешь поехать?
- Я еще ничего не планирую, любимая, планировать будем вместе.
Батюшка на их предложение отреагировал не без удивления, но и с радостью.
- Прекрасная мысль! Это будет очень по-христиански! Расскажете им о России, о хабаровских старообрядцах. Только вот… - Он взглянул на Виктора и вздохнул сокрушенно. - Бороды у вас нет, а они уже знают, что русские старообрядцы все с бородами.
- Ну, так уж и все! - возразил Виктор Андреевич. - Мы даже в Москве, на Рогожке, видели прихожан без бород.
- Это вы видели, а стереотип, все-таки, с бородой. Да и владыка наш, Корнилий, не одобрит, не лежит у него душа к «скобленым», а к нему вам надо будет зайти обязательно, для благословения. Так что давайте, Виктор, срочно отращивайте бороду. А адрес угандийского отца Иоакима я вам дам. Только вот еще вам совет. Насколько я знаю, они там живут очень бедно, во всем нуждаются, а при церкви есть какая-то школа, дети… Да и в деревне еще есть какой-то приход. В общем, надо что-то им привезти, какую-то милостыню в виде подарков. Но я думаю, когда вы с отцом Иоакимом спишетесь, он вам подскажет.
И вот, Зелинский с этого дня стал отращивать бороду, к немалому недоумению своего институтского окружения, а вдвоем с Олей они начали ходить по магазинам и скупать в большом количестве тетради, цветные карандаши, шариковые ручки, ластики, а также недорогую легкую обувь и детско-подростковую одежду — как для девочек, так и для мальчиков.