Часть третья
Глава девятая. 20 ноября 1973 года
Редко бывает так, что я с трудом встаю по утрам. В круизе же это прямо в систему превращаться стало. Вот и на второй день, что мы в Риме остановились, я проспал дольше, чем обычно. Проснулся, когда на часах уже почти семь было. Тихонько встал, взял все принадлежности для приведения себя в порядок и, стараясь передвигаться бесшумно, выполз в коридор. Дверь за собой осторожно прикрыл, и спустился на первый этаж. Там около столовой ещё один туалет был. Я умылся, привёл себя в божеский вид и к входной двери направился. Подошёл, а она вдруг передо мной открываться начала. Чудеса, - думаю, - где-то сидит человек, который за этой дверью внимательно наблюдает. Вчера ведь тоже мы ещё из автобуса вечером выбирались, а дверь уже приветливо так сама по себе открылась.
Я на улице постоял немного, покурил, и назад заспешил. Ветер какой-то в это утро пронзительный поднялся. Он хоть и не холодным был, а тепло из меня основательно выдул. В дверях почти нос к носу с Петром, гидом нашим, столкнулся. Оказывается, он тоже в общежитии ночевал:
- Привет, - поздоровался я, - куда это ты? Завтрак скоро, а сразу после него мы ведь в Ватикан ехать должны.
- И тебе, здравствовать, - отвечает, но уже мимо меня выходить на улицу не стремится. Остановился и молчит.
Я смотрю, задёргался он весь. Покраснел даже. Ну, я взял, да пошутил:
- Что Надька выгнала? Велела к завтраку вернуться, чтобы все видели, что ты домой ночевать уезжал?
Я думал он отшутится сейчас, а он лепетать принялся:
- А как ты узнал, что я у неё был?
Я даже сам растерялся. Ничего себе пошутил, оказывается. Мы вовнутрь зашли, во-первых, чтобы в дверях не торчать, а, во-вторых, всё же здорово зябко на улице оказалось.
- Пойдём к нам, - предложил я, - там посидим, да за жизнь поговорим. Не каждый день ведь с живым итальянцем пообщаться удаётся. Если хочешь, я подтвержу, что ты у нас ночевал.
Он так головой замотал, что мне показалось, я снова глупость какую-нибудь сморозил. Лишь потом догадался, он же болгарин бывший, у них всё не как у людей. "Нет" – они головой кивают, а "Да" - ей же мотают. Честное слово странные они какие-то. Но раз он башкой своей помотал из стороны в сторону, значит, согласен с моим предложением.
Мы в наш блок зашли, Виктор с Вадимом на постелях лежали и тихонько, наверное, чтобы нас с Димой не разбудить, переговаривались. Увидели нас, удивились, а Витька возьми да брякни:
- Ну, к Ванькиным причудам мы уже привыкнуть успели. Он всегда раньше всех с постели вскакивает, а ты-то Петруха, что такую рань припёрся? А понял, ты у Надьки всю ночку мыкался, задолбала она тебя, вот ты и решил от неё к нам сбежать.
- Почему вы всё знаете? – обречённо спросил Пётр, - Ваня с этого же начал, теперь ты.
Внутренняя дверь открылась, и Дима появился. Он уже совсем был готов на выход:
- А, Пётр, добро утро, скыпи мой.
- О, ты на былгарски разбираш?
- Очень мало, к сожалению. Рад, что ты к нам в гости зашёл. Вопрос ещё вчера задать хотел, но не успел. Теперь тебе деться некуда, отвечать придётся. Вот и ответь, кем ты себя осознаешь, когда на площади имени твоего великого тёзки оказываешься. Разбирам? Гражданство ты поменял, а Родину? А православие? Как тебе живётся в католической стране, где спят и видят, как они нас всех в католиков перекрестят?
Пётр голову вверх вытянул и сам весь тоже вытянулся, даже ростом как будто выше стал:
- Давайте я вам свою историю расскажу, а вы уж сами решайте, как я могу на эти очень сложные и важные вопросы им заданные, - и он на Диму пальцем показал, - ответить. Сами решите, вы вон какие догадливые, а я лишь головой кивну или мотну, говорить ничего не буду.
Он глубоко вдохнул и сразу же прямо на выдохе заговорил:
- Мои родители в Пловдиве живут. Я тоже там и родился, и всё детство прожил. Отец у меня машинистом паровоза до сих пор работает, а мать в школе русский язык преподаёт. Но она былгарка, просто русский язык хорошо знает, очень русских писателей любит, вот она учител и стала. Я пока в школе учился, три раза на всебылгарских олимпиадах по-русскому языку среди школьников победителем был. Меня и послали в Москву в университет учиться. В группе, куда меня зачислили, оказалась ещё одна девушка, которая по-русски хорошо разумела. Только она в отличие от меня итальянкой была. Родители её Марией назвали. Остальные студенты по-русски совсем не понимали. Вот первые полгода все, и мы в том числе, должны были хотя бы азами русского овладеть. Но нам-то с Марией это совсем ни к чему. В деканате посовещались и перевели нас на второй курс с условием, что мы досдадим потом то, что остальные студенты будут проходить во втором семестре.
Эта необычная ситуация нас с Марией сблизила, да и понравились мы друг другу, вот и решили жить вместе. Её отец, через своих московских знакомых, снял для дочери небольшую однокомнатную квартиру на Юго-Западе. Деньги за квартиру платил тот же самый знакомый, нам стипендию на жильё тратить не пришлось.
Совместную жизнь мы с Марией и начали в этой съёмной квартире. В каникулы мы поехали в Италию, чтобы она познакомила меня со своими родителями или наоборот их со мной. Визу помог оформить всё тот же москвич. Я скажу, кем работал в то время мой тесть, посмотрим, сможете ли вы угадать, кем мог быть этот его таинственный московский друг, - он сделал небольшую паузу, а потом медленно почти по слогам произнёс, - Тесть был одним из ведущих журналистов газеты "Унита".
Дима, не задумываясь, сказал:
- Почему-то я думаю, что это Аджубей, - в его голосе прозвучала твёрдая уверенность, и он вначале замолчал, а затем продолжил, - вернее так, я уверен, что это Алексей Иванович Аджубей, главный редактор газет, вначале "Комсомольской правды", а затем "Известий".
- Ребята, с вами невозможно разговаривать, - развёл руками Пётр, - вы всё знаете и всё понимаете.
- Ты дальше рассказывай, мы на завтрак опоздать можем, - сказал Вадим, - только погромче говори, а то нам ведь с Витькой умыться, да одеться требуется.
- Мама у Марии русская, её родители познакомились, когда тесть в Москве оказался. Он ещё с конца двадцатых годов был членом итальянской коммунистической партии, и в 1935 году его послали в СССР учиться в Коммунистическом университете национальных меньшинств Запада. В нём итальянский сектор был. Ни он, ни я до сих пор не понимаем, почему итальянцев к национальным меньшинствам приравняли, но так было и от этого никуда деться невозможно. В это время в Италии фашизм вовсю расцвёл, возвращаться было нельзя, партия оказалась под запретом. Затем война. Тесть всю войну с Красной Армией прошёл. Был дважды ранен, награжден и медалями, и орденами. После войны он с тёщей впридачу в Италию вернулся. Там уже Мария и родилась. Ну, а когда я в их доме появился, наша семья, почти в Интернационал превратилась.
Мы с Марией сразу решили, а её родители возражать не стали, что после окончания университета мы будем жить в Италии, в Риме, где тогда работал её отец. Так мы и поступили. Язык я начал усиленно учить ещё в Москве, дома мы с Марией говорили только по-итальянски, поэтому, когда мы приехали в Рим, я уже достаточно сносно на нём говорил. Сносно, но, как сказал тесть, недостаточно хорошо, чтобы найти себе достойную работу. Тем не менее, как только я получил гражданство, я поступил на курсы гидов. Там такая конкуренция оказалась, что прорваться почти невозможно. Ни одна компания, туризмом занимающаяся, в штат меня не взяла, оказался я на подхвате, иногда удаётся проводить небольшие экскурсии, но бывает это редко и платят так мало, что прожить на эти деньги невозможно. А у нас двое детей, Мария сидит дома со второй дочерью. Я вынужден подрабатывать, где придётся. Сейчас я тружусь, - и он печально улыбнулся, - ночным наборщиком в газете, где работал тесть. Он скончался в начале этого года и в память о нём, мне предоставили эту работу. Газета ежедневная, работаю я через ночь. После вас я надеюсь получить постоянную работу в качестве гида в той туристической компании, которую я своей считаю. Надежда сказала, что напишет хороший отзыв. Все понимают, что поток советских туристов будет расти, значит, потребуются гиды со знанием русского языка. Я всё сказал или ещё есть вопросы? – он вдруг схватился за голову, - ах, да. Православие и католицизм, а также стала ли Италия для меня новой Родиной?
Он не стал задумываться, а начал сразу же очень горячо говорить, настолько горячо, что даже иногда путал русские и болгарские слова, чего до этого с ним не случалось:
- Поменять Родину – это даже не предательство, это много хуже. Я остаюсь болгарином, несмотря на то, что живу сейчас в Италии. Вернуться в Болгарию я не могу, там меня считают изменником и в лучшем случае меня ждёт затвор.
- Это он тюрьму имеет в виду, - прокомментировал Дима, а Пётр продолжал говорить:
- Теперь о религии. Я не могу сказать, что я верующий человек. Я не ходил в церковь дома, не посещаю её и здесь, хотя в Риме есть и православные храмы, мало того неподалёку от нашего дома находится церковь Святого Николая Угодника, но к своему стыду я в ней ни разу не побывал. Тем не менее, я считал и продолжаю считать себя православным.
Он замолчал и задумался. Виктор, вышедший из туалета, только хотел что-то сказать, как Пётр его опередил:
- Когда я вступаю на площадь Святого Петра, меня охватывает некий трепет. Я никак не могу понять с чем он связан. Посмотрим, что будет сегодня, но мне никогда не приходило в голову, что я являюсь тёзкой Апостола Петра, Петров очень много, вот им я прихожусь тёзкой, но Апостол…, - и он сверху вниз покачал головой, что означало, нет и ещё много раз нет.
- Ребята, у меня просьба, - сказал я, когда все собрались и уже готовы были идти завтракать, - мы должны говорить, что Пётр у нас ночевал. Якобы мы сдвинули вместе две кровати и прекрасным образом на них втроём выспались.
Все кивнули головами, и мы отправились завтракать.
В столовой собралась почти вся группа. Надежда неутомимо перемещалась от столика к столику. Появление Петра было встречено аплодисментами. Пока мы пробирались к тому столу у окна, которое застолбили за собой, Пётр непрерывно раскланивался и расшаркивался. Чувствовалось, что на всех без исключения он произвёл самое, что ни на есть наилучшее впечатление. Кто-то задал вопрос:
- Пётр, а ты, что ночевал здесь?
- Да, - за него ответил Вадим, - мы его у себя положили, но спать почти не дали, полночи приставали с вопросами.
Я в этот момент на Надежду смотрел. У неё такое удивление на лице было, что мама родная…
На завтрак нам принесли какое-то подобие многослойного пирога с мясным фаршем.
- О, здесь не поленились и для вас на завтрак лазанью приготовили, - удивился Пётр, - знаете, в Италии ведь не принято плотно завтракать. Все в основном кофе с булочкой обходятся. А тут повара для вас расстарались. Кто-то им сказал, что русские привыкли плотно с утра есть, вот и решили лазаньей вас накормить. Ешьте-ешьте, - подбодрил он нас, хотя это совсем не требовалось. Мы и без этого "ешьте", всё смолотили бы без остатка. А Пётр подумал, да затем добавил:
- Пожалуй, я с вами тоже кусок лазаньи съем.
Когда Надежда проходила мимо нашего стола, Виктор поймал её за руку, подтянул к себе и тихонько, так чтобы за соседними столами не услышали, спросил:
- Ну, а как же свои? Их, что здесь не хватает? – и засмеялся, а она покраснела и ничего отвечать не стала.
Всю дорогу Пётр не умолкал. После завтрака, он стал ещё раскованней и остроумней. Как только в автобус все поднялись, он прокричал:
- Я не выполнил своё обещание, и не могу свой презент этому парню, - он ткнул в сторону Димы, - вручить, но я это обязательно сделаю.
Складывалось впечатление, что Пётр знал о Риме всё. На какой дом, если он старинный, конечно, не укажи, он моментально историю выдавал, да такую интересную, что заслушаться можно. Павел Васильевич, тот который в Минморфлоте работает, даже вопрос ему задал:
- А, что в Риме домов без таких удивительных историй не существует?
На что получил потрясающе логичный ответ:
- Хотелось бы мне посмотреть на вас через тысячу лет вашей жизни. Наверное, там тоже чудо на чуде будет сидеть и чудом погонять.
У дверей Ватикана стояла длиннющая очередь, загибающаяся куда-то за угол и там исчезающая.
На чей-то вопрос:
- И нам, что тоже в ней стоять придётся? – Надежда ответила:
- Нет, нам определено время, мы к нему и приехали, сейчас Пётр получит для нас билеты, и мы пойдём, а в очереди стоят те, кто надеется, что сможет попасть в Ватикан без предварительно заказанных и оплаченных билетов.
Появился Пётр. Он махнул нам рукой и направился к небольшой группе, собравшейся с левой стороны от основной очереди. Пока мы вылезали из автобуса и шли в сторону этой группы, она успела исчезнуть на территории Ватикана. Мы оказались первыми. Постояли несколько минут, не успели даже докурить, а ведь нам сказали, что в Ватикане это не удастся сделать, как открылась массивная дверь и мы пересекли государственную границу ещё одной страны и оказались в Ватикане, самом маленьком государстве в мире. Я всё время удивлялся – директор моего института говорил, что в круизе мы посетим восемь стран, а в программе, которую нам дали, значилось лишь семь. Я уж решил, что директор просто оговорился, а на самом деле действительно будет восемь. Просто Ватикан – это страна в стране, да не просто в стране, а находится почти в самом центре Рима. Протяжённость его границ чуть больше трёх километров. За полчаса можно обойти – такая кроха. Вот и я сделал шаг и пересёк ту невидимую линию, которая отделяет Ватикан от Италии. Это было первое, что меня в тот день сильно удивило. Вроде всё одинаковое – тоже небо над головой, тот же воздух, тот же ветерок, но ты уже в другой стране.
Экскурсию вела местный гид, небольшого росточка миловидная тёмноволосая женщина. Говорила она по-итальянски, так что Петру пришлось исполнять обязанности переводчика. Надежда в очередной раз превратилась в одну из нас, и сразу же стала самой послушной и дисциплинированной туристкой. Второй раз я удивился, когда гид поняла, что ей придётся несколько часов провести среди тридцати с лишним туристов из СССР:
- Совьетико? – в её голосе прозвучало такое удивление, что мы все поняли, не часто Ватикан посещают организованные группы из нашей страны.
Почти шесть часов мы пробыли в Ватикане, вначале прогулялись по его садам, затем прошли буквально бесконечную череду его музеев, со станцами Рафаэля и Сикстинской капеллой на закуску, а уж потом переместились в собор Святого Петра.
Ватиканские сады создавались в течение столетий, конечно, не для того, чтобы по ним разгуливали толпы праздношатающихся, а для того чтобы там могли отдохнуть от забот праведных в тиши и покое папы, кардиналы и приближенные к ним люди. Ну, а уж коли появились люди способные платить деньги, чтобы хоть краем глаза посмотреть на эту красоту, пусть смотрят, садам от этого хуже не станет, а папской казне добавится звонкой монеты. Да и пускать их следует далеко не везде, а лишь с самого края, и время при этом должно быть минимальным, а цену за просмотр установить такую, чтобы создающиеся неудобства оправдывать и казну побыстрей пополнять.
Вот и нас всего на какой-то десяток минут запустили в сады, где воздух напоен ароматом цветов и плодов, глаза ласкает зелень разнообразнейших деревьев и кустарников, и красота экзотических цветущих растений, а слух услаждает пение диковинных птиц и журчание воды, льющейся из многочисленных фонтанов. Ну, нас, знакомых с Петергофом не понаслышке, фонтанами удивить трудно, хотя один произвёл на меня неплохое впечатление, но не столько своей необычностью, сколь отзывом о нём в то время обычного кардинала, впоследствии ставшего папой Урбаном VII, что со временем только усилило смысл его слов. Речь идёт о знаменитом фонтане Галеон, уменьшенной копии итальянского галеона XVII века. Это практически настоящий 16-ти пушечный корабль, все орудия которого стреляют… водой. Будущий папа, впервые увидев этот фонтан, произнёс:
- Вот машина для ведения войны, принадлежащая папам, стреляющая не огнём, а водой, которая тушит пламя войны.
"Как бы хотелось, - подумал я, - чтобы вся артиллерия мира превратилась в подобные пушки".
Ватикан считается одной из самых плотно населённых стран мира. Действительно почти тысяча человек его населяющих вынуждена проживать на микроскопической территории менее половины квадратного километра. Получается, что на одного жителя приходится не более пятисот квадратных метров, куда входит всё: и дороги, и сады, и музеи, в общем всё-всё-всё. Но мы этих жителей не увидели. Иногда где-то впереди мелькала красная мантия, какого-нибудь небожителя, или черная сутана священнослужителя рангом пониже и всё.
- Куда они все подевались? – вырвалось у меня, когда мне удалось приблизиться к гиду на максимально близкое расстояние. Молодец Пётр, он быстро понял, что меня беспокоит и тут же переадресовал вопрос гидессе. Она улыбнулась:
- Большую часть своего времени они проводят в молитвах о нас грешных.
Я не понял, серьёзно это было сказано или с некоей, причём значительной, долей сарказма, но переспросить не смог, так как толпа туристов, шедшая встречным курсом, оторвала меня от нашей группы, и я вынужден был пуститься за ней в погоню.
Вот кого было много, так это таких же, как мы организованных, а ещё больше неорганизованных туристов. Некоторые из них пытались уцепиться за какую-нибудь группу, но большинство рыскали по сторонам, мешая всем вокруг. В наиболее популярных местах толчея была страшенная. Поразил меня один прилично одетый гражданин, давно уже вышедший из детского возраста, который бесцеремонно улёгся на спину на полу в Сикстинской капелле, чтобы таким оригинальным образом получше рассмотреть изображения, находящиеся на потолке, расписанном гениальным Микеланджело.
Именно в Ватикане, вернее в его музеях и соборах я осознал, что такое эпоха Возрождения в истории человечества. Поразительно, но, когда цивилизованный мир воспрял после нескольких веков удушения всего прекрасного, я имею в виду вначале годы борьбы язычества с зарождающимся христианством, а затем ещё более жестокой борьбы христианства с мнимым или реальным инакомыслием, когда казалось инквизиция одержит победу и человечество после череды античных веков окончательно скатится во мрак и безысходность, на свет практически одновременно явились десятки талантливых творцов: живописцев, скульпторов, архитекторов, поэтов, писателей, композиторов, и среди них несколько гениев, равных которым мир давно не видывал. Это были люди, значительно опередившие своё время. Их шедеврами мы поражаемся и поныне.
Я вышел на площадь Святого Петра выжатым как лимон. Конечно, это была усталость частично физическая, ведь на ногах мы провели в Ватикане более шести часов, пройдя за это время не один километр, но в большей степени это была усталость эмоциональная. На меня обрушилась целая лавина впечатлений, пронзивших меня насквозь. Практически всё, что я увидел во время той экскурсии было мне хорошо знакомо, но только лишь по иллюстрациям. Там же я их увидел совсем другими глазами. Любая иллюстрация является лишь жалкой копией подлинника. Станцы Рафаэля не хотели меня отпускать от себя очень и очень долго. Казалось бы, хорошо знакомые сюжеты, виданные и перевиданные много раз в книгах, монографиях, альбомах. Но стоило мне зайти в первую же комнату из анфилады станцев, как я остановился и больше не мог сделать ни шага. Передо мной возникла "Афинская школа". Я, скорее всего, пропал бы там, если не навсегда, то очень и очень надолго. Дима взял меня за руку, и мы пошли догонять ушедшую далеко вперед группу, но стоило мне прикрыть глаза, как передо мной тут же возникали две фигуры – Аристотеля, вздымающего руку в горние выси, и Платона в противовес ему, своим перстом указывающего на землю. Меня всегда волновала тема взаимосвязи земного и небесного, человеческого и божественного, что является первичным, а что вторичным для меня, как простого смертного. Я хорошо помню, как менялось моё отношение в течение жизни к этим двум понятиям. В тот далёкий день Рафаэль в этой фреске приоткрыл для меня покров этой великой тайны, но осознал это я лишь спустя много лет, хотя то впечатление, которое она на меня произвела в 1973 году я пронёс практически через всю свою жизнь.
Не знаю почему, но Сикстинская капелла, замыкающая собой череду музеев Ватикана, на меня большого впечатления не произвела. Возможно, это вызвано тем, что я встречал чересчур много репродукций всего того, что за много лет своей долгой жизни успел создать Микеланджело. "Страшный суд" меня не может убедить до сих пор. Не знаю почему, но мне не по нраву подобные картины с нагромождением огромного числа персонажей, давят они меня как-то.
Поэтому, когда мы вошли в огромный собор Святого Петра, я даже вздохнул с облегчением. Получилось так, что я невольно чуть не первый раз оказался в культовом сооружении, да ещё сразу в таком. Всё там показалось мне искусственно красивым, нарочито ярким, а, если учесть гул, который там стоял, то и излишне шумным. Я машинально ходил за всеми, смотрел туда же куда и они, но постепенно вся эта громадность, красота, блеск и шум, начали меня утомлять и мне захотелось лишь одного выйти из собора и оказаться на свежем воздухе. Но при этом у меня вдруг возникла какая-то странная боязнь, мне стало казаться, что я моментально затеряюсь, а затем совсем растворюсь в этой неимоверно огромной разноязыкой толпе. Сотни людей ходили вокруг, размахивали руками, громко говорили, пытаясь перекричать других, случайно или намеренно толкались, в общем, мне стало совсем не по себе. Мне вдруг показалось, что я маленький мальчик и могу потерять свою маму. В ту минуту мне так нужна была её рука - самая тёплая и самая надёжная на свете, но за неимением её я уцепился за руку Димы, который шёл рядом.
И вдруг всё моментально переменилось. Мы оказались около Пьеты, всё того же неутомимого и неугомонного Микеланджело, и я пропал. Вот тут я был ошарашен. Много раз я видел фотографии этой скульптурной группы. Видел её укрупнённые фрагменты – лицо матери, безвольно склонённую голову сына, их руки, но никогда не мог представить себе, как всё это выглядит в натуре. Тогда, в том огромном соборе, где всё вокруг казалось мне излишне большим и абсолютно чужим, я неожиданно очутился именно в том месте, которое было необходимо моему измученному организму, там, где это было нужно, где мне стало хорошо и привычно спокойно. Я замер, вглядываясь в лицо Богородицы, такое молодое, но при этом умудренное немыслимой мудростью, но не просто мудростью женщины-матери, а матери Бога, обладающей мудростью всех матерей на свете.
Группа пошла дальше, и Дима потянул меня за собой. Неожиданно даже для себя самого, я проявил не свойственное мне упрямство:
- Я здесь постою, будете идти на выход, приди за мной.
Он понимающе кивнул головой и пошёл за всеми, а я остался, как бы один, как будто наедине с этой женщиной, хотя вокруг толпилось великое множество людей. Настоящий человеческий круговорот вертелся в этой небольшой по размеру капелле. Люди говорили громко, они спорили, высказывая разные мнения, но я их не видел и не слышал. Я смотрел только на лицо матери, находящейся в неизбывном горе, матери, потерявшей своего ребёнка, казалось бы, ничем не отличающейся от любой другой матери на свете, оказавшейся в подобной ситуации. Но различие было, при этом очень и очень существенное, ведь одновременно она излучала и немыслимую гордость за сына, сумевшего вынести, вытерпеть все те муки и страдания, которым подвергли его палачи.
Богородица была высечена из простого куска камня и по логике таким камнем и должна была оставаться, но гений её создателя добился немыслимого – она не просто сосредоточила в себе все те чувства и мысли, которые её одолевали при жизни в мгновение, при котором её изобразил словно перенёсшийся в то время совсем молодой и неискушенный в этой жизни, почти ещё мальчик, Микеланджело, но и щедро делилась ими со всеми желающими. Казалось художник был живым свидетелем того момента, который он отобразил в скульптуре. Только этим можно объяснить, как он мог с такой точностью вложить всю гамму чувств живого человека в мёртвый камень. Но, не только Богородицу смог увидеть скульптор в те мгновения, когда он был словно перенесён на Голгофу, ведь только там он мог так тщательно и с такими подробностями рассмотреть тело Иисуса, снятое с креста. Иначе откуда такая точность и реалистичность в изображении следов от гвоздей, с неимоверной жестокостью пронзивших его руки, и от копья, проколовшего насквозь рёбра?
В какой-то момент за моей спиной разгорелся нешуточный спор, перешедший в потасовку. Меня сильно толкнули, и я ударился головой о прозрачное ограждение скульптуры. Удар был такой силы, что я с трудом смог удержаться на ногах, но никто из окружавших меня людей не обратил на это внимания. На моё счастье, как раз в это время ко мне подошёл Дима, который помог мне выбраться из капеллы и вывел на площадь перед собором. Я огляделся. Вся наша группа уже была там.
- Ну, что? – услышал я голос Петра, - раз теперь все, давайте пойдём пообедаем, а то мы можем остаться голодными, а затем продолжим нашу экскурсию.
Траттория, в которой мы должны были обедать, оказалась минутах в десяти быстрым шагом от площади Святого Петра. Когда мы до неё добрались, из дверей выходила магаданская группа. Виктор подскочил к Людмиле и на глазах у всех полез к ней обниматься. Мы с Надей только кивнули друг другу и всё. "До встречи", – прошептал я одними губами, и она мне ответила теми же словами.
Траттория оказалась достаточно большой. Она была закрыта на наше обслуживание на два часа. Мы очень удачно пришли. У раздачи стояло лишь несколько человек из второй московской группы, поэтому мы похватали подносы и выстроились в живую очередь. Выбор блюд оказался небольшим – всего по три первых и вторых, несколько уже разложенных по тарелкам салатов, да стаканы, наполненные соками. Желающие могли заказать кофе или чай. Очередь двигалась быстро. Через несколько минут мы уже рассаживались в кресла вокруг большого восьмиместного стола. Наталья с Надеждой и Петром присоединились к нам.
Я с удивлением рассказал, как стукнулся о толстенное стекло, огораживающее скульптуру. Все на меня смотрели с недоумением:
- Ваня, ты, что с Луны свалился? – спросила Надежда, - в прошлом году об этом столько писали. Ты, что газеты не читаешь и телевизор не смотришь?
Я немного подумал и принялся объяснять:
- Понимаете, в прошлом году, в конце мая я защищал кандидатскую диссертацию и действительно в течение нескольких месяцев ничего не читал и не смотрел.
Вот тут-то я и узнал, что именно в мае прошлого года некий геолог венгерского происхождения из Австралии набросился на Пьету с геологическим молотком в руках и с диким криком "Я – Христос. Я воскрес," - прежде чем его схватили, успел нанести по скульптуре более десятка сильных ударов, серьёзно изувечив гениальное творение Микеланджело. От Пьеты; откололось свыше пятидесяти осколков. Сильнее всего пострадало лицо Богоматери, раскололась рука Иисуса. К счастью почти все осколки нашлись. Многочисленные туристы, наблюдавшие эту картину, не стали рассовывать их по карманам, а отдали служащим. Скульптуру реставрировали больше года и вот перед самым нашим прибытием в Рим, она вновь заняла своё место в соборе Святого Петра. Теперь в целях безопасности её отделяло от зрителей пуленепробиваемое совершенно прозрачное стекло. Пётр даже сказал, что его вес около двух тонн.
Я их слушал и начал понимать, что толпа, собравшаяся у Пьеты, обсуждала именно это трагическое происшествие.
Мы вернулись на площадь и по очереди вставали в круг из белого мрамора, находящийся в брусчатке, которой была вымощена площадь в момент её создания. Оказывается, гениальный архитектор Бернини установил этот круг в центре окружности, по которой он разместил все четыре ряда колонн. Для зрителя, стоящего на этом месте, все четыре ряда колонн сливались в один ряд. Каким образом Бернини удалось решить эту задачу, до сих пор не понимает никто. Гении, на то и гении, чтобы значительно опередить своё время.
До вечера мы гуляли по центру Рима, а Пётр неутомимо рассказывал и рассказывал. Наконец, пришло время расстаться. Мы добрались до стоянки нашего автобуса, распрощались там с Петром, помчавшимся домой, а сами отправились ужинать и отдыхать. Все были, конечно, прежде всего переполнены эмоциями, ну, а кроме того оказались почти смертельно уставшими.
Продолжение следует