ПРЕДЧУВСТВИЕ
Ваше время ушло, ускользнуло, исчезло навеки,
Но настал наш черёд оседлать и погнать времена.
Выйти в Свет на Заре, или скрыться всем в белом тумане.
Вот о чем завтра с каждого спросит родная, родная страна.
***
Иль зыбить Млечный Путь, словно лёд,
Тонкий лёд от мальчишеских ног, от их бега,
Будто дышит и стонет, в одеяльный уткнувшись лоскут.
Так и я... Так и мне иль во мне почему-то всё вдруг заскорбело,
И заплакали струны моей неуёмной души.
Заалели под вечер укрытые бархатным снегом двускатные крыши,
И вечерний закат воцарился в далёкой щемящей тиши.
Я со всхлипом вздохнул в эту синюю тихую мёрзлость
Да набросил на плечи свою вековую суму.
И пошёл, и пошёл, помолясь в эту стылую белую млечность,
Из тех мест, где не видно единой кромешной низги.
И пока я шагал, мне метелью крутилось былое.
И былое кидало меня, распаляло, швыряло вверх-вниз.
То возрадуюсь вдруг, когда месяц вползает на небо,
То печалюсь, как вижу, что будто он падает ниц.
В колыбель облаков, в колыбель заполошных зарниц.
Да куда я иду, на ходу свой мешок поправляя?
Ну, куда я бреду, одинокий, забытый больной?
Звезды искрами сыплют; красиво и зыбко мерцают,
И приятен душе этот дивный, небесно-беззвучный уют.
И нежданно уходят, уходят далёко в стихии других мирозданий,
Благосклонно исполнив прощальный, но нужный обет.
Ведь и я той же искоркой скоро вот так же истаю
В перепутье времён, в перехлесте измызганных лет.
Вот и утро! И вспенились стягами сирые крыши.
И дымами расписан тугой в серебре небосвод.
Солнце красное там, ещё там, за грядой удалённого леса,
Но уж отсвет его различим; благосклонен явлённый зевакам зарод.
И все выше и выше вздымается ярь от Светила.
И кресты осветились случайных, безвестных могил.
И тянула меня к ним туда неизвестная, страшная сила,
А другой —в оборот —подгонял, да всё в путь торопил.
Вот такая сегодня мне снилась, блазнилась Россия—
Избяная, духмяная, будто из печи калач.
И какая-то, знаете, грозно-вселенская сила развевала
И ширила в воздухе красно-багровый кумач.
Дальше вижу: обозы, обозы, обозы, и ногою ступает
На Красную площадь Палач. И проходит железной пятой
По долинам и взгорьям, посмотреть на бледневшие лица воров
и гуляк.
Враз меняются, красятся лики фонарных столбов и берёзок
От повешенных ночью, попавшихся в руки бродяг.
Грянет колокол, вздыбятся на небе звезды. И вонзится ножом
В темень-ночь наша русская рвань.
И зазыбится ОН, зазвенит, этот колокол, горестно плача,
Вызывая в народе немую кроваво-вселенскую жуть.
И смутятся, застонут, закрутятся в вихре планеты,
Провожая замученных в дальний, неведомый путь.
И вопросят у Господа: Батюшка, жили же люди... ведь жили?!
Создавая былины, историю, мифы, считай, миражи.
Как же так получилось, что гонимыми стали, мы, люди России?
И Корабль наш разбитый стоит, безучастен и сир на мели?
Где та Матушка-Русь со молитвами и пирогами?
Та кондовая, давняя, бившая Черную Рать?
Заболела, простыла, родимая, да подустала.
И тебе уж, пожалуй, не в силах подняться и стать.
Не подняться с мечом на Антихриста: было то было.
Не отверзнуть уста, не сказать: «Изыди, Сатана».
Нынче спит она сном покаянным и бренным,
Словно чаша со зелием в руки была ей тогда подана.
Но возденутся тыщи перстов к небу вышнему— знаю!
И раздастся в окрест-синеву наш последний горячечный глас.
И увидит Господь реки крови и слёз в половодные хляби.
Всю беду и судьбу бирюзовой России, со крестом и молитвой
в дрожащих устах.
И воззрит на неё в сонме тысяч святых, Богородицы… вот они —павшие рати,
Своей дланью накроет чертоги России, омоет слезой.
И тогда упад-дёт, упадёт перед Богом народ на колени!
Упадёт?! И уже никогда, никогда не умрёт!