М.М.КИРИЛЛОВ
О ПРЕЕМСТВЕННОСТИ ВЕРЫ
(Страничка из прошлого)
Рассказ
Сейчас уже редко можно встретить своего, ещё вчерашнего, единомышленника. Не только потому, что поумирали многие из них, а потому, что времена изменились и изменились сами люди. Единомыслие людей советского воспитания, – людей, созидателей, - сократилось, сменившись единомыслием разобщённых потребителей исключительно личного счастья.
В условиях всеобщего дефицита и нарастающей бедности населения современное российское общество постепенно дичает и превращается в толпу, способную в экстремальных условиях даже на разрушение, грабёж и социальное обжорство. Сама его прежняя идеология опрокидывается и из социалистической становится идеологией единоличников, а, в зародыше, даже фашистской. Эта трансформация, не часто, но уже прослеживается в нашей жизни и тревожит.
За рубежом массовые примеры этого мы видим сейчас уже каждый день (например, бандеровская Украина, бандитский талибан, являющийся, в сущности, родным братом ИГИЛ, всё ещё сохраняющиеся поползновения к реваншу в Белоруссии, фашизация Польши и стран вчерашней, советской, Прибалтики, массовая американо-европейская «русофобия нахрапом»). Эти примеры неоднозначны, но у них общий лозунг.
В общем плане это отражает отчаянное сопротивление объективно слабеющей в наше время, грабительской, гегемонии однополярного мира – его уже растущей, созидательной, многополярности.
Но из области общих умозаключений вернёмся, к более близкому нам, хотя уже и уходящему, прошлому.
Остановлюсь на одном памятном мне воспоминании. Сохранилось моё, неотосланное по какой-то причине, письмо
поначалу случайному, знакомому. Правильнее привести его текст полностью, пересказ обеднил бы его.
Я обращался в том письме к человеку, как оказалось,
профессору, работавшему тогда в Москве. Письмо было написано в октябре 1962 года, то есть 60 лет тому назад. Самому мне было только 29 и я, как врач, проходил клиническую ординатуру в ленинградской Академии.
«Внутренней причиной моего письма, писал я, является желание поговорить с Вами и, может быть, поспорить. Вы, должно быть, помните, как мы встретились с Вами в Ленинграде в гостях у моего дяди, Вашего давнего друга. Я был всего лишь случайным слушателем Вашей беседы с ним.
Среди прочего, Вы с горечью упомянули о пережитом Вами в годы войны и, особенно, ранее, как Вы сказали, - в «сталинских застенках».
Само по себе это не было для меня новым, хотя я впервые, не считая военного детства, воочию видел человека, который в силу различных судеб был жертвой того времени.
Я хорошо помню детали Вашего рассказа о вашем аресте в результате ложного доноса, заключении в лагерь и участии в строительстве известного Беломорканала. Как врача Вас там использовали по специальности, но общие правила бытия были для Вас такими же жёсткими.
Вы рассказывали о голоде в лагере. О том, как во время одного из построений заключённых начальник лагеря отобрал у Вас тёплую меховую шапку, оставив зимой с непокрытой головой. О соседнем солагернике, стоявшем тогда рядом с Вами в строю, который в минуту Вашего отчаяния, вовремя, тихо сказал Вам: «Что же ты негодуешь?! Ведь тебя же учат Родину любить». И успокоил меня, иначе было бы хуже.
Рассказывал дядин гость и о многом другом. И о том,
как перед самой войной его полностью оправдали и освободили. Как прослужил потом всю войну врачом в медсанбате, а много позже, стал даже профессором в Москве…
Рассказывал-то он, как бы, дяде, а я просто слушал, но получилось, что рассказывал мне, и общий вывод из беседы, как «копьё, был послан именно в меня.
«Прошу извинить, сказал он, обратившись уже прямо ко мне. Я задел и оскорбил Ваше мировоззрение» (имелось в виду мировоззрение моего поколения)».
Удар «копьём» был неожиданным для меня, так как до этого я чувствовал себя необязательным и не главным его слушателем. А, оказывается, он рассказывал всё это не дяде, который, видимо, всё это уже знал, а мне. Я был задет не столько его поучительным рассказом, сколько его извинением.
Закончил он так: «Надо любить Родину, молодой человек, не только тогда, когда она тебя любит, а и тогда, когда она тебя не любит. Украсить, если не красива, согреть, если замёрзла. Это и есть любовь к Родине». Это было сказано им очень искренно.
Я был поражён его исповедью, поблагодарил его за совет, и мы расстались. Но его «копьё» осталось торчать во мне и заставляло размышлять. И я понял, в чём была суть его
В том непосланном почему-то, но сохранившемся у меня в бумагах, письме я ему писал: «Вы считаете, что Ваше мировоззрение, мировоззрение поколения «на костях» - это одно, а моё, позднее, - уже иное, не впитавшее Ваш опыт и «слабое здоровьем». Вас это тревожит, Вам хотелось бы, чтобы преемственность нашего мировоззрения была более чёткой. Это тревожило Вас и в личном плане. У Вас, наверняка, была громадная потребность передать себя, свои мысли, свой личный итог жизни как эстафету тому, кто Вас переживёт и будет Вашим продолжением?
И я знаю, Вам есть, что передать. Прежде всего, основное дело вашей жизни - профессию, объём пройденного и главное - идею. Это - итог жизни каждого человека, если только он сумел посвятить себя чему-то цельному.
Я не знаю, член партии Вы или нет, но думаю, что Вы безусловно коммунист, в самом существенном, не формальном, смысле. Родина Вас так долго мучила, а Вы её любили. Это дорогого стоит.
Такова суть вашего, невысказанного, вопроса ко мне - продолжение ли мы? И - мой ответ Вам.
Но вернусь к Вашему рассказу. Чем он был для меня? Думаю, что хорошей иллюстрацией к моему собственному мировоззрению. Поэтому ваш опыт «на костях» так бескровно, уже за 15 минут, стал и моим.
Только, если для вашего поколения актуальный вопрос того времени о культе личности стоил очень большой крови и отчаяния, и, действительно, был трудным, то для нас – это уже был только вывод, который сделали со временем сама история, правильная, в конечном счёте, оправдывающая И.В.Сталина, оценка партии и людей, защитивших страну, во многом благодаря ему. Культ личности был жестоким, но оправдал себя, потому, что, в конечном счёте, служил людям.
Мы богатеем и умнеем за счёт отцов. Наши «отцы и дети» едины и органически связаны. Вы воевали, а я с двумя маленькими братишками и больной мамой мёрзли в это же время в теплушке по дороге в эвакуацию, в далёкую Сибирь. Разве это не наше общее! Вокруг Вас гибли от пуль, а наша мама, из-за фашистов, умерла от чахотки. И с её смертью и в нас тогда что-то умерло. А ведь Вы и мама – одно поколение. Разве есть такая сила, которая бы сделала нас чем-то другим, а не Вашим продолжением, продолжением идеи всего Вашего дела!
Вот я и выдернул из своей груди Ваше «копьё»!
И отец мой, член ВКП(б) с 1928 года, Ваш ровесник, тоже участник войны. И он духовно очень близок к моему поколению, и если бы не годы и не болезни, то он вполне сошёл бы за человека 35-ти лет. Он же коммунист закваски 30-х годов.
Завершая письмо, желаю Вам всего доброго, большей уверенности и в нынешней молодёжи и в большой значимости для неё Вашей жизни».
Когда, спустя год, я ещё раз встретился с этим профессором в Москве, нерешённых вопросов у нас уже не возникло.
Сейчас, спустя 60 лет, к сожалению, былого единства поколений уже нет. Нет, память о советском прошлом в народе живёт, конечно, и я думаю это надолго, даже с учётом сохранения чуждого нам нынешнего буржуазного строя России.
Люди понимают, что, в любой ситуации, Родина – это всегда народ, а не власть. Именно в этом и проявляется преемственность всего нашего отечественного опыта, нерушимость и взаимность народной любви. Вообще мой рассказ о такой взаимности.
Жаль только, что прежняя, революционная, активность коммунистов и их единство, при сохранении правильности самой их идеи, явно снизились в последнее время. Преемственность партийного опыта ослабла. Единомышленников нехватает, причём так, что теперь, подчас, и своё, нажитое, передать некому.
И «копьё» раздумий в моей груди вновь торчит, только его уже так легко не вытащить. Тем более, в условиях социального расслоения в нашем обществе и напряжённого противостояния с современной зарубежной «русофобией». Трудное время наступило.
А что думает по этому поводу читатель?