Я сегодня вспоминала свой родной город, родительский дом. Так остро, с душевной болью. Там знакома каждая половица, каждый кирпичик, ставенка, стол, диван, бабушкин старый сундук. Он был такой большой и глубокий с 2-мя ручками по бокам, с полочкой для катушек с разноцветными нитками, с клубочком шерстяных напряденных ниток, в которые втыкали иголки совсем маленькие и побольше, и самую большую штопальную иглу. В сундуке, обязательно, и у бабушки, и у мамы, хранился неприкосновенный запас, на случай страшных времён, - спички и чёрные от времени куски хозяйственного мыла. А в шкафу в коридоре возобновляемый запас соли. Старые мудрые люди всегда жили так, с запасом. И то правда, бабушка на своём веку пережила пять войн и одну революцию: японскую 1905 г., первую мировую 1914г., революцию, гражданскую войну, финскую и вторую мировую. Настрадались и наголодовались люди того поколения. Но какими сильными, скромными и неунывающими были они! Опора была. Жили с Богом и по заповедям его.
Сохранить бы это всё, как музей. Чтобы видели наши дети, и внуки как жили наши бабушки и дедушки. Чтобы можно было потрогать, присесть, спокойно поговорить за чашечкой чая за круглым столом.
Да и маминому поколению досталось. Война, голодные и холодные годы и гибель страны в 90-е. Как устояли? Как страну удержали? Непонятно. Видно без Божьей помощи не обошлось! Я помню, как мама благодарила моего мужа за «смёртную водку». Хороший совет помог ей выжить в трудные времена.
У каждого пожилого человека есть деньги на похороны. В 90-е годы они таяли на глазах. У некоторых людей на накопленные тысячи в 80-х годах можно было купить квартиру в областном центре, и новенький «жигулёнок».
А в 90-х, работяга шофёр, всю жизнь копивший деньги на лучшую жизнь, купил дочери сапоги и шапку. И помер от такой жизни.
Так вот, муж мой посоветовал мамам перевести таявшие денежные запасы в конвертируемую валюту – в водку. Что они и сделали. «Смёртную» водку моей свекрови «выхлыстали» благодарные сыновья, но… исключительно за мамино здоровье. Что, конечно же, помогло дожить ей почти до 90 лет, то есть ещё двадцать с лишним лет после удачного вложения. А моей маме, «смёртная» водка помогала выживать каждый день. Надо что-то сделать такое, где нужны мужские руки, за деньги не нанять человека, а вот бутылка водки, это другое дело. Всё решалось тогда так. И праздновали и поминали этой водкой, ещё той, с алюминиевой крышечкой, качественной, советской, не боясь отравить людей палёнкой.
Мама говорила, что ей помогали выживать и мои школьные сочинения. Тогда надо было доставать нужное для жизни, вещи, продукты. Можно сказать бартер. Человек тебе предлагает какой-либо товар, естественно за деньги, а ты ему, для дитяти, сочинения, чтобы не страдал и не заморачивался. Старая школа вечна! Хотя, я не помню, чтобы мама хвалила мою писанину. Только один раз она просила меня написать сочинение о войне, на конкурс в область. Но предупредила, чтобы очень не старалась, потому что моё сочинение должно быть вторым, чтобы на его фоне лучше проявить сочинение её ученицы уже отобранное для конкурса.
Написание сочинений было для меня мукой. Я или долго сидела за столом, ёрзая на стуле, или ходила из комнаты в комнату. У меня не получалось писать, если моя душа не была полна заданной темой. Но как только я приводила свои мысли в порядок, строчка за строчкой ложились на тетрадные листы, рука уставала писать и мама время от времени подходившая ко мне, останавливала: «Хватит, закругляйся». Остановиться, всегда было трудно. Мне, казалось, что вот ещё одна нужная фраза, вот ещё маленький абзац, раскроют тему лучше.
С тех пор, как научилась читать, я читала всё, что попадалось под руку. Книги, журналы, газеты, мамины «вырезки», иногда состоящие из одного предложения, подчёркнутого ручкой. У неё на рабочем столе, у окна в прихожей, был совершенно замечательный «развал». Веерно разложенные открытые книги, листочки из журналов, вырезки из газет, репродукции, сухие листочки и цветы, открытки, оставляя маленькое пространство для того чтобы сесть и писать. И когда я пыталась навести порядок на мамином столе, она «бросалась» на стол, как на амбразуру.
- Не трогай, оставь, как было, - просила она. – Вот здесь материал к уроку о декабристах, здесь – к сочинению о сирени, здесь – всё, что собрала о Достоевском, здесь – о передвижниках, а там – о войне.
Моя «всеядность» маму поражала.
- Тебя в школе Конан Дойля или Майн Рида спрашивать будут или всё-таки Маяковского? – Возмущалась она. – Читай классиков! Нельзя голову забивать пустой беллетристикой.
- А когда же её читать, беллетристику то, как не в детстве? – Парировала я.
Иногда моё пристрастие к чтению доходило до курьёзов.
Однажды, я получила от мамы простое задание. Сварить гречневую кашу к приходу папы. Училась я тогда в первую смену, а мама была плотно занята в этот день. А, что? Мне не трудно. Поставила кастрюльку с гречкой на огонь, а сама, имея несколько минут свободными, присела на диван с книгой в руке. Потом, мне стало холодно, и я укрылась старой бабушкиной шалью. А потом настолько увлеклась чтением, перелистывая и перелистывая страницы, что забыла обо всём. И когда читать мне помешал, откуда-то взявшийся дым, разгоняя его свободной рукой, я наконец-то оторвала взгляд от книги и…. О ужас! Весь дом заполнил дым от сгоревшей каши. Так быстро я никогда не бегала, даже при поносе. Выключив газ и схватив полотенцем чёрную от копоти кастрюльку, я метнулась во двор. Спрятала подальше и залила водой. До папиного прихода оставалось всего минут 15. Тут же поставила вариться ещё одну порцию гречки, взяла полотенце и бегая по всем комнатам, коридору и веранде, работала, как пропеллер в вентиляторе. Конечно, папа всё понял, конечно, въедливый дым так просто не растворился, но… папа промолчал. Мои родители всё про меня знали, и многое прощали.
Они хорошо понимали, что если я попаду в помещение, где есть книга, или листок из журнала или старая пожелтевшая газета, то они на-а-долго меня потеряют.
Вот, например. В наше время, справив большую нужду, попу вытирали в поле – лопухом, в лесу – листиком с дерева, а в туалетах «типа сортир» - нарезанной бумагой. И не просто бумагой, а бумагой нарезанной из газет, журналов и старых книг. Такую бумагу, перед прямым применением тёрли в руках, чтобы была помягче и иногда читали. Я читала всегда. Многое было интересным и требовало продолжения. Тогда я выходила из помещения вместе с кипой бумаги и как пазлы раскладывала на земле листы, ища продолжения. Всё заканчивалось тем, что меня спохватились и шли искать.
- Опять понос? – поначалу спрашивала мама.
- Угу, - стесняясь своего «ненормального» поведения выговаривала я.
Мама пичкала меня фталазолом (единственное лекарство, которое я запомнила за своё детство) причём так, чтобы я проглотила таблетку наверняка. Естественно, что ребёнка, то есть меня, необходимо было постоянно лечить. Из-за своего невинного вранья, меня бросало от поноса в запор и обратно. Потом меня «раскусили», приняли такой, какая им досталась, и перестали таскать по врачам, болезнь сама по себе рассосалась.
Когда надо было убираться в зале, вытирать пыль, протирать окна и вымыть полы, моей главной задачей было обойти стороной книжный шкаф, или мамины «развалы». Если рука невинно тянулась протереть книги, беда… Родители приходили с работы и заставали меня сидящей на стульчике с книгой в руках, рядом с ведром и тряпкой. Получив «мягкое поощрение», уборка от шкафа до крыльца проходила со скоростью «электрического веника».
Не так давно мы с братом вспомнили случай из детства. Как к приходу родителей я перемыла полы, забрала его из садика и оставила во дворе поиграть в снегу. И вот заходит в дом такой снежный колобок, в валенках облепленных мокрым снегом. И нет, чтобы отряхнуть с себя маленьким полынным веничком снег, или хотя бы разуться на половичке возле двери. Нет! Это наглое создание прётся в комнату на чисто вымытый пол. Взяв брата за «шкирку», я выдворила его за дверь со словами: «Иди, отряхнись».
- Я обиделся, - продолжает мой брат, - скатился с крыльца и рухнул в огромный сугроб во дворе, немножко подвывая от несправедливости. И вдруг чувствую, какая-то сила отрывает меня от земли, и я зависаю в воздухе.
- Чего воешь? – Раздаётся голос отца.
- Нинка из дома выгнала, - размазывая снег по щекам и икая, выговариваю я.
- Пойдём, - говорит отец и ставит меня на ноги.
Ты стояла, нагнув голову и молчала, пока отец тебя отчитывал. А я так жалел, что подставил тебя, так мне было тебя жалко.
Какие чувства были у меня в тот момент, я не помню. Наверно не очень хорошие, а может быть, как в большинстве случаев, я винила себя. Но и тогда и сейчас я знаю, что мой брат лучше меня, добрее и справедливее. Ему больше дано. Он дольше оставался с родителями и поэтому больше любви он получил от них, и больше любви и заботы он отдал им. Но вот нашёл ли брат свою «дверь» в жизни, не знаю. В детстве ему много доставалось от меня, дрались. Пока однажды, приехав уже из института домой, как обычно я легонько толкнула его. В ответ он так же легонько толкнул меня, и я отлетела на три метра и сползла по стене на пол. «Мальчик вырос», - подумалось мне, и мы стали «на равных». А потом, со временем, мой младший брат стал опекать меня.
И вообще, первенцы – они страстные, безбашенные и немного недоделанные, на мой взгляд. Что им могут дать их молодые, несозревшие как личности родители? Это предмет для родительского эксперимента. То ли дело поздние дети. Родители, научившиеся любить и правильно воспитывать дитя на примере первенцев, относятся к ним трепетно, с любовью, не допуская тех ошибок и перегибов, что были со старшими детьми. И поэтому, младшие, как правило, получаются лучше, добрее, любвеобильнее, мудрее. Зато старшим даётся больше силы.
Иногда во сне я плачу от тоски по нашему дому. По Хопру, по бабушкиному маленькому домику, разговариваю с ними, глажу старые стены, слушаю шелест берёз перед домом. Провожу рукой по высоким маминым астрам и пушистым кустам хризантем. Обрываю ягоды винограда от больших кистей. Ловлю лучик солнца на рассвете и любуюсь закатом, стоя у нашего окна. Я чувствую дым от костров весенним вечером, когда жгут прошлогоднюю листву в садах. Вижу своих родителей молодыми и счастливыми. Ощущаю нежный шёлк воды за бортом лодки и запах реки в мареве летнего зноя…. Это всегда останется со мной, в моей душе, в любых мирах. Потому, что люблю! И это можно взять с собой куда угодно. Для любви карманы не нужны. Она во мне, в каждой клеточке, в каждом атоме. Я богата. Я знаю Бога. И это – Любовь.