- Очевидно, речь идёт о каком-то человеке, доверенном лице…
- Из Лондона?
- Вероятно, - пожал плечами Холмс. – Если, конечно, Шахматный Министр не имел некоего ставленника, кроме Вернера, который… - он вдруг замолчал, как будто сбитый с мысли каким-то остро возникшим внутренним соображением.
- Что ? – быстро спросил я, по старой памяти чуткий к таким вещам.
- Нет, ничего… пришла в голову одна кандидатура… Но это бездоказательно. Скажите, Лондон ведь далеко?
- Миль шестьсот без малого. Двое суток пути, если без задержек.
- Вот оно что… Я, признаться, думал, дольше. Значит, Ленц мог добраться до места, если, конечно, пренебрёг побегом своего сына и не стал на него отвлекаться.
- Мне это удивительно, - признался я. – Потерять в пути больного ребёнка и всё равно спокойно следовать к месту назначения... Я бы не смог.
- Вам трудно представить чувства Ленца, всю жизнь винившего сына во всех своих неудачах, да ещё и при встречном… постойте! – его лоб вдруг прорезала глубокая, как сабельный удар, складка, а кожа немного выцвела, как перед приападком – я даже испугался, что он сейчас и последует. Но Холмс только осторожно спросил:
- Мне кажется…. Возможно, это – ложная память… Есть некий ребёнок, в котором вы должны бы принимать участие, но которого вы тоже едва ли можете не винить в том… в том, что до сих пор отравляет вам память о вашей жене и… - он замолчал, мучительно подыскивая слова.
Его память, искусственно затуманенная усилиями приспешников Сатарины, не справлялась, и он снова насильственно пытался построить утраченные связи, которые не давались ему или давались огромной ценой. Поэтому, как ни мучительна была тема для меня самого, я поспешил прийти на помощь:
- У меня есть подопечный мальчик, - быстро сказал я. – Формально мой воспитанник. Он содержится в частном пансионе, и до последнего времени, пока не потерял работу и не погряз в чёртовом пьянстве, я аккуратно оплачивал его содержание. Вы всё помните правильно, Холмс, он имеет непосредственное отношение к швейцарской истории, и он отравляет мою собственную память и разъедает её, как каустик, стоит мне только подумать о нём. Но кровь и плоть, даже отторгнутые насильно, всё равно звучат и всё равно соединяют нас с ушедшими любимыми крепчайшими узами. Он ещё совсем малыш, а я со временем справлюсь с собой. Когда-нибудь я точно справлюсь с собой, и этот мальчик займёт в моём сердце и в моей жизни подобающее место. Просто пока что всего было слишком много. И – вы п…правы - я не могу осуждать Ленца, я д…даже в чём-то б…благодарен ему за п…пример, но и оп…правдывать его я т…тоже не могу.
Я сам не заметил за собой, что от волнения стал заикаться, и что моё лицо пошло пятнами, задрожало и перекосилось. Холмс взял мою руку и несильно сжал.
Мне показалось, он понял из моей сбивчивой заикающейся речи гораздо больше, чем я сказал.
- Привязанности делают нас уязвимыми, - с сомнением в голосе проговорил он, словно сам с собой не мог договориться об истинности этой мысли, не сказав при этом, в принципе, ничего нового – он и прежде не раз декларировал то же самое.
- Привязанности делают нас людьми, - возразил я. Уже запоздало сообразив, что этой необдуманной фразой, возможно. Больно задел его.
- Увы, - угрюмо согласился он, опустив голову. – Но они же мешают принимать объективное решение. Что мы будем делать теперь? Ждать «лоцмана»?
- Сначала отправимся в полицию, - решил я. – Нужно официально оформить акт освидетельствования – между прочим. моя подпись будет вполне правомочной, её и в суде можно будет использовать. Ну а вы, конечно, не доктор Мэртон, но если бы эти люди знали, кто вы на самом деле, ваша подпись оказалась бы ещё весомее моей. В любом случае, можем узнать что-то новое. У них могли появиться какие-то сведения...
- Которыми полицейские, конечно, не откажутся с нами поделиться, - скептически хмыкнул Холмс, но спорить не стал.
В полицейском участке, как оказалось, некоторые лица нам уже знакомы – я узнал дознавателя, приезжавшего в Хизэленд, сержанта, а кроме него неожиданно представителя местной береговой полиции, виденного в пабе в несколько нетрезвом состоянии. Я узнал его, но и он тут же узнал нас:
- Джереми Филлип Мертон, - лёгкий поклон в сторону Холмса. – Джон Хэмиш Уотсон, - точно такой же в мою. – Что вас привело, джентльмены?
- Сержант Уильям Уилкинс, - в тон ему откликнулся Холмс, и поклон скопировал до единого градуса. – Нам пришлось освидетельствовать тело убитого в лесу жителя Хизэленда, но формальности не были закончены, а поскольку случилась оказия, и мы здесь, вот, решили поспособствовать правосудию и закончить всё, как полагается.
Подписать показания нам тут же предложили с энтузиазмом.
- Заодно уж, - заискивающе проговорил сержант, - не посмотрите ли ещё одного?
- Как? Снова нападение в лесу? – вслух изумился я.
- Нет-нет, на этот раз самоубийство под гнётом страха и совести. Его только что привезли – пойдёмте?
Я догадался, что нам сейчас представят труп пасечника, как видно, только что доставленный из Хизэленда, и не ошибся.
Выглядел он неважно – голова разбита буквально вдребезги – по всей видимости, и уже получив серьёзную травму, в полубеспамятстве, он продолжал биться и биться о стену, пока силы совершенно не оставили его, и он не упал мёртвым.
Я не знаю, какие мысли увиденное вызвало у Холмса, но только он побледнел, как снятое молоко и взял себя рукой за горло, словно его вот-вот вырвет. И всё же ему потребовалось всего несколько мгновений, чтобы совладать с собой, а потом он шагнул к столу, на котором лежал труп и рукой подвинул окровавленную голову так, чтобы повреждение было лучше видно. Тут уже меня слегка затошнило.
- И что вы об этом думаете? – спросил Холмс, не оборачиваясь.
- Кровоизлияние в мозг – так написал полицейский коронёр, - сказал сержант. – Кровоизлияние в мозг вследствие тупой травмы лобно-височной области.
- Как сухо и сдержано, - чуть усмехнулся всё ещё приходящий в себя Холмс. – Полицейские – самые бесстрастные люди на свете. То, что имело место кровоизлияние, и не только в мозг, но и наружу, понятно. Но я о первопричине.
- Это тоже понятно. Суицид.
- Жутковатый способ – не находите? Существуют куда менее экстремальные способы уйти из жизни – петля, пистолет, угарный газ, наконец… Да любой, пожалуй, будет лучше. Что его заставило выбрать именно этот?
Сержант пожал плечами:
- Сумасшедствие, скорее всего. Убоялся содеянного, свихнулся и покончил с собой.
- Содеянного?
- Конечно. Их частенько видели вместе с Готье, нет никаких сомнений, что они могли встречаться в лесу по своим делам. И там между ними вспыхнула ссора.
- Например, - непрошено встрял Уилкинс, - один мог работать на другого. И они могли повздорить насчёт гонорара.
При этих словах дознаватель, приезжавший в Хизэленд, поморщился, как от зубной боли, и Холмс, уже, похоже, изготовивший ответную тираду, передумал открывать рот и быстро посмотрел на него – стёкла очков даже блеснули от перемены угла освещения. После чего всё-таки сказал, но, похоже, совсем не то, что собирался.
- Вы об этом знаете больше, чем говорите, - тихо сказал он.
- Что? – полицейский побагровел. – Что вы хотите этим сказать, лекарь?
- Я не лекарь, - ровным голосом ответил Холмс, и, к его чести, тут он угадал – Вобла ответил бы точно так же. – Я освидетельствую трупы. И я не болтлив, как и доктор Уотсон. Некоторым вашим коллегам не мешало бы поучиться его скромности…
Теперь побагровел Уилкинс, а я почувствовал, как для нас зреет перспектива провести ночь в каталажке.
- Вы хорошо знали Готье, - продолжал Холмс, осторожно, как слепой, ощупью пробирающийся по отлично знакомой прежде, но только зрительно, местности. – И вам не понравилось предположение, будто этот несчастный мог работать на него. Похоже, вы знаете об их отношениях больше, чем пустые предположения. Этот Готье – он тоже был из полиции? Он был странным. Никто толком не знал, чем он занимается: во всё совал нос, всё обо всех знал, вёл странные расспросы, одевался тоже странно, и знакомства заводил очень странные. Для простого обывателя. Но для полицейского агента…
- Он не служил в полиции, - неохотно, даже с лёгкой неприязнью ответил сержант. – Он действовал приватным образом. Но полиции его помощь порой оказывалась бесценной. Именно поэтому расследование его смерти – не просто служебное дело, но дело чести.
- В таком случае, вы слишком поверхностно и формально к нему подходите, - не пощадил его чувств Холмс. – Я же вам описал преступника, а вы опять переносите подозрения на человека, никак под моё описание не подходящего.
- Ваше описание! – презрительно фыркнул сержант. – Ваше описание! Да что стоит ваше описание?
- Я освидетельствую трупы, - повторил Холмс веско. – И занимаюсь этим не первый год. Вы можете не верить мне, можете повесить на этого покойника всех собак и опочить на лаврах. Готье это уже всё равно. А тот, кто его убил, будет начинать каждый день с благодарственной молитвы за вас.
- Да кто вы такой! – снова не выдержал сержант. И в третий раз Холмс повторил с леденящим душу спокойствием:
- Я освидетельствую трупы. Вы меня для этого и пригласили. Что и где подписать? Давайте. Я подпишу – и покончим с этим.
Я только молча наблюдал происходящее, привычно взяв на себя роль статиста, зрителя – кого угодно, только не действующего лица – с того самого мгновения, как Холмс ушёл от «мы» к «я». И даже когда мы покинули полицейский участок, рот у меня так и не открылся.
- Я мог бы, должен был раньше догадаться! – сокрушенно воскликнул Вернер, когда я пересказал ему наши похождения.
- Вы! Это вот я как раньше не догадался! Бок о бок прожить столько времени с частным сыщиком и не узнать знакомых симптомов. Помнится, в наше первую встречу с Холмсом, я точно так же не мог постичь род его занятий.
- Частные детективы, - заметила внимательно слушающая наш разговор Рона, - обыкновенно работают не сами от себя, а на кого-то. На кого работал Готье и что именно он расследовал?
- Этого мы не знаем. Одно понятно: его деятельность имеет с нашим профессором прямую связь. И пасечник был ценным свидетелем – слишком ценным, чтобы оставаться в живых… Скажите, Холмс, при виде его тела вам ведь, кажется, чуть не сделалось дурно…
- Мне сделалось дурно, - глухо сказал Холмс. – Я едва на ногах устоял.
- Потому что… что? – настойчиво спросил я, уже практически зная ответ.
- Потому что я представил себя на его месте. Да вы это поняли – оттого сейчас и спрашиваете. А кстати, где ваш невольный гость, Вернер? Где сын Ленца?
- Я уколол его и запер. А что ещё с ним можно было сделать? – Вернер невольно подпустил в голос досаду. – Вот ещё головная боль. Этот мальчишка упрям и злобен, как волчонок. То, что его использовали, он как будто бы понимает, но теперь зол на отца ещё больше, а на нас – за компанию.
- Вот телеграмма Майкрофта, - протянул я Вернеру бланк. – По крайней мере, информация до него дошла, значит, и Ленцу он её передаст.
- Если сочтёт нужным, - хмыкнул Вернер, читая текст телеграммы. После чего, не оглашая его вслух и не возвращая мне, просто свернул телеграмму и спрятал в карман.
- Эй! А я? – возмутилась Рона.
- Воспитанные девушки не говорят «эй», - насмешливо и наставительно сказал Вернер, но телеграмму всё-таки показал – дал прочитать из своих рук, поместив перед глазами Роны.
- Теперь съешь её, - поддела «кузина». – Соблюдёшь статус секретности.
- Оставлю на чёрный день. Если всё так же будешь баловать нас разносолами, то и придётся.
Я слушал их шутливую пикировку, как классическую музыку, чувствуя огромное облегчение: это были «свои». И было бы неплохо, чтобы и Холмс начал чувствовать себя хоть немного так же.