Сумерки сгущались. Холодный ветер трепал на мне старенький анорак и сквозь распоровшиеся на моей заднице слишком узкие брюки терзал озябший пах. Эту грязную, вонючую одежду и впридачу помятую фетровую шляпу, от которой разило прокисшей капустой, я выменял у бездомного на свой новенький костюм. Это была отличная маскировка, благодаря ей я всё ещё был жив.
Выбраться незамеченным из города, по улицам и переулкам которого шныряли боевики и дилеры всесильного Морено, оказалось делом нелёгким, но вполне возможным, тем более для такого ловкого шулера, мошенника и вора, каким в то время был я, юный, но уже опытный в тёмных делишках, известный в криминальных кругах по прозвищу Эль Лагарто. Настоящее моё имя - Серхио, фамилию же свою я вам не назову, ведь она не добавит к моему образу ничего нового, это просто слово из прошлого мира, от которого я, кстати, давно отрёкся.
Вероятно, вам любопытно узнать, что же я натворил, почему на меня охотился кровожадный Морено. А ничего особенного я не сделал - просто утянул у него полтонны кокаина и преспокойно сбыл это зелье японцам. А денежки осели в надёжном месте, где их не смогли бы отыскать ни ЦРУ, ни Моссад, ни Ми-6 вместе взятые.
Вы, наверное, покрутили пальцем у виска: вот безумец, на что ты рассчитывал, связавшись с картелем? Но я всё тщательно подготовил, и если бы не предательство Хосе, никто бы и не подумал, что товар умыкнул я.
Начался дождь, и, добравшись до окраины города, я основательно промок. Наконец, уже в почти полной темноте, дрожа от холода, я оказался перед высоченным кирпичным забором с колючей проволокой наверху. По слухам, это был особняк некоего миллиардера, живущего не то в полном одиночестве, не то в обществе молодой, смазливой экономки. Никто не знал ни его имени, ни откуда он взялся в городе. Просто однажды приехали строители и окружили неприступным забором купленный им дом.
Я остановился, с вожделением глядя на трёхметровую кирпичную стену. Чтобы убраться из страны, мне нужны были деньги, а я так боялся Морено и так спешил поскорее стать для его людей невидимкой, что, обмениваясь с бездомным одеждой, впопыхах отдал ему пиджак вместе с лежащими в кармане бумажником и мобильным телефоном. И обнаружил оплошность только спустя час. А теперь стоял перед забором миллиардера и облизывался, как лиса, глядящая на недоступную гроздь винограда. И думал, что не плохо было бы стянуть из спальни или столовой богача хотя бы немного золота. А если повезёт, то и живых денег.
Я понимал, что, скорее всего, дом снабжён камерами наблюдения или сигнализацией и мне этот орешек не по зубам, но, с другой стороны, знал о странной боязни хозяина покидать пределы своего участка и пускать внутрь незнакомцев. Один мой приятель был владельцем фирмы, поставлявшей этому чудаку продукты питания, так вот, он рассказывал мне, что в воротах, которые никогда, ни при каких обстоятельствах не открываются, есть особая дверца. Доставивший продукты водитель звонит хозяину по телефону, эта дверца открывается, и из неё выезжает довольно крупный контейнер. Рабочие грузят в него привезённый товар, после чего преспокойно уезжают, а контейнер вползает в дверцу, которая тут же автоматически закрывается.
Вряд ли этот псих станет звонить в полицию, - думал я, бредя вдоль забора и при свете взошедшего месяца пытаясь обнаружить в нём слабые места или хоть какие-нибудь выступы или углубления, которые помогли бы мне перелезть на другую сторону. Но, к сожалению, кладка везде была ровной, просто безупречной. Каменщики поработали на славу. Со времени строительства прошло более пятнадцати лет, а кирпич был как новый, разве что кое-где потемнел или покрылся редкими островками мха.
А вот и ворота...
Я вздрогнул от неожиданности - меня осветили фары приближающегося автомобиля. Не долго думая, я нырнул под кусты, что ровным рядом росли вдоль дороги, лёг на землю и замер, пытаясь совладать с дрожащим от страха и холода телом. Но быстро успокоился - автомобиль оказался почтовым грузовиком. Он развернулся и задом подъехал к воротам.
И вдруг я услышал шаги нескольких человек, идущих по дороге, и голос одного из них:
- Этот парень сразу показался мне подозрительным. Совсем молоденький, а одет как бездомный.
- Ты уверен, что это он? - сказал другой человек.
- Кажется, он, темнело, и я плохо его разглядел.
Люди быстро прошли мимо, и дальнейших слов я уже не разобрал. Но и услышанного было достаточно, чтобы я похолодел от ужаса - картель всё же напал на мой след. Недооценил я его хитрость.
Тем временем в воротах открылась дверь и, как и говорил мой приятель, к грузовику выдвинулся контейнер из нержавеющей стали, сверкающий красными отблесками задних фар. Водитель и рабочий опустили в него большой ящик, вернулись в кабину и уехали, а я как заворожённый глядел на контейнер медленно вползающий в широкую дверь высотой с человеческий рост.
И тут я решился. Терять мне было уже нечего: либо я воспользуюсь пусть призрачной, но возможностью спрятаться и разжиться какими-никакими деньгами, либо продолжу опасную игру в кошки-мышки с бандитами.
Я вскочил на ноги и, пригнувшись как можно ниже, чтобы из-за кустов меня не было видно, нырнул в дверь как раз в тот миг, когда она закрывалась. Она так быстро двигалась, что толкнула меня в спину, и я растянулся бы на бетонной плитке дорожки, если бы не схватился за верхний край контейнера, ползущего к дому на маленьких колёсиках. Это оказался не просто ящик, а целый электромобиль, либо управляемый дистанционно человеком, либо подчиняющийся указаниям компьютера.
Некоторое время, согнувшись, я шёл за ним, под его прикрытием, а затем решил восспользоваться случаем и без труда проникнуть в дом. Оглядевшись по сторонам и особенно тщательно обследовав несколько окон особняка, в которых горел свет, я подпрыгнул и, подтянувшись на руках, ввалился в контейнер, больно ударившись животом об угол находящейося в нём посылки.
Едва не вскрикнув от боли, я обругал себя за неосторожность и тут же подумал, что готов вытерпеть страдания в десять раз худшие, лишь бы мне удалось унести ноги от верной смерти. А уж исчезнув, я придумаю способ забрать из тайника деньги. Надо будет - сделаю пластическую операцию. Или даже убью эту гниду Морено. Теперь же главное - отдохнуть и обдумать дальнейшие шаги.
Контейнер ввёз меня в тёмное помещение. Дверь сзади закрылась с резким щелчком, и на потолке зажглись три красные лампочки. Я выглянул из своего укрытия: ни души. Две двери. В одну я только что въехал, значит, вторая ведёт в святая святых, в логово миллиардера, наверняка, полное несметных сокровищ.
Я выбрался из ящика. Ну что ж, Сезам, прошу тебя, откройся!
Всё оказалось так просто! Замка на двери не было, и я вошёл в тускло освещённый коридор. Мне в нос ударил приятный запах готовящегося ужина - вероятно, где-то рядом находилась кухня. Я сглотнул слюну - с самого утра я ничего не ел и сейчас не отказался бы вместе с золотыми вилками и яйцом Фаберже прихватить ещё и добрый шматок ветчины.
Проверить что ли кухню? А то от голода у меня начали дрожать ноги, а в моём деле главное - полное спокойствие и холодный разум.
Но не успел я схватиться за ручку двери, что явно вела в кухню, как дверь распахнулась, и на меня налетела женщина. Она была худенькая, низкого роста, одетая в длинное светло-серое платье и ярко-розовый передник. Её чёрные волосы были собраны на затылке в пышный хвост.
- Ах! - воскликнула она, уткнувшись носом мне в грудь, и тут же оттолкнулась от меня с такой силой, что я с трудом удержался на ногах. - Вы кто? - Она испуганно глядела на меня и с полминуты шевелила дрожащими губами, прежде чем снова заговорить. - Что вы здесь делаете? И вообще, как вы сюда попали?
Я опешил. Женщина была удивительно красива. Она светилась невинностью и простодушием. На вид ей было лет тридцать, однако глаза её были глазами доверчивого подростка, ещё не познавшего ни коварных страстей, ни удушающих разочарований. Две особенности портили её красоту: большие зубы несколько выдавались вперёд, а пальцы рук были чересчур тонкими и длинными.
Я уж было открыл рот, чтобы потребовать у неё денег или драгоценностей, но не смог произнести ни слова. По сравнению с чистотой и райским покоем, струящимися из её глаз, мои ощущения, желания и страхи показались мне не просто смешными и нелепыми, но и кощунственными.
- Меня хотят убить, - смущённо проговорил я.
- И вы решили спрятаться в нашем доме? - с удивлённой полуулыбкой произнесла женщина.
- А куда мне было деваться? Видите мой наряд? Это чтобы сбить погоню со следа. Но они всё равно меня выследили.
- Кто «они»?
- Головорезы Морено.
- Боже! - Женщина сочувственно притронулась к моей руке чуть выше локтя.
- Понимаете, мне нужны деньги, чтобы выбраться из страны... - решил я надавить на жалость.
- Об этом не может быть и речи! - перебила мои объяснения женщина.
- Вы не дадите мне денег? Даже в долг?
- Да не в том дело! - нетерпеливо отмахнулась она. - Вы не можете уехать.
- Почему?
- Я не могу объяснить вам... Понимаете... Нет, не могу... - Вдруг лицо её просияло. - Послушайте... Как ваше имя?
- Серхио.
- А меня зовут Рейна. - Она протянула мне руку, я осторожно пожал её, вернее, подержал в своей ладони, как маленькую птичку. - Послушайте, Серхио, вам придётся остаться у нас. По крайней мере, на какое-то время. Здесь вас Морено точно искать не станет.
Я обрадовался возможности улизнуть от погони, оставаясь рядом со спрятанными миллионами.
- Это, конечно, было бы отлично... Но удобно ли?..
- Об этом не беспокойся, - мило улыбнулась Рейна, неожиданно перейдя на «ты». - Пойдём, Серхио, я познакомлю тебя со своим Уго.
Уго оказался крупным, плечистым мужчиной лет тридцати-тридцати пяти, и его можно было бы назвать типичным мачо, если бы не его глаза, большие, нежные, женственные. Да и мягкий его голос и радушная улыбка, почти никогда не покидавшая его губ, говорили о нём как о человеке добром и чувствительном.
Увидев меня в сопровождении жены, он сначала встревожился и стал то нервно поглаживать подбородок, то, словно в отчаянии, переплетать и ломать пальцы, но после объяснений Рейны успокоился.
Потом я помылся под душем, надел костюм, принадлежавший хозяину - он был мне велик, а огромные тапочки то и дело норовили слететь у меня с ног.
Когда же мы ужинали втроём в небольшой столовой, сверкающей хрустаём и позолотой, Уго, после долгих и порядком утомивших меня расспросов - кто я такой? чем увлекаюсь? что думаю о том-то и о том-то? - внезапно произнёс, глядя на меня, как отец глядит на непослушного сына, беззлобно и всё же с упрёком:
- Зря ты сделал это.
- Что я сделал? - испугался я, подумав, что и ему уже известно, что я обокрал Морено.
- Пробрался к нам в дом, - уточнил Уго, и у меня отлегло от сердца.
- Но что мне было делать? - виновато промямлил я.
- Понимаю. - Уго тяжело вздохнул. - Ну, ничего, что-нибудь придумаем.
- Если вам неприятно моё присутствие, то я хоть сейчас уйду. - Я поставил на стол бокал вина, так и не пригубив его, и поднялся.
- Сядь, - устало бросил мне Уго, - не дури. Никуда ты не пойдёшь. Уже поздно...
- Тогда я уйду утром.
- Утром ничего не изменится, потому что произошло то, что не должно было произойти.
- Что именно?
- Ничего, дорогой Серхио, ты ещё не готов узнать правду. Не торопи события.
***
После ужина Уго провёл меня в отведённую мне комнату на втором этаже. Как и все остальные помещения этого дома, она была небольшая, но уютная. Обои светло-розовых тонов подействовали на меня успокаивающе, а белоснежная, сверкающая даже при тусклом свете крохотного светильника ванная окончательно примирила меня с действительностью.
Перед тем как лечь в постель, я побродил по комнате, проверил сожержимое шкафов, полистал одну из стоящих на полке книг, кажется, это был «Процесс» Кафки, а затем, чуть отодвинув штору, стал вглядываться в ночь. И испугался того, что увидел: на высоком дереве, что росло метрах в двадцати от дома, сидел человек! Он был совершенно голый. Свет, падающий на него из окон моей комнаты, позволял разглядеть его. Он был невысокого роста, с большой головой и непомерно длинными руками, которыми он ухватился за ветку и тихонько раскачивался, упираясь ногами в другую ветку, находящуюся ниже. Он вёл себя как обезьяна, а его лицо чем-то напоминало морду шимпанзе, но он был светлокожим, разве что загорелым, и не покрыт шерстью. Его большие глаза, внимательно глядящие в мою сторону, светились спокойствием и доброжелательностью. Это не был взгляд зверя, в этом я не сомневался.
Я не мог поверить в то, что увидел, и подумал, что либо мне померещилось, либо я принял за человека тряпку, ветром поднятую с земли и зацепившуюся за ветку. Я отвернулся, протёр глаза и снова глянул в окно: человека на дереве уже не было, зато краем глаза я успел заметить, как нечто светлое пронеслось по земле и исчезло в кустах, растущих справа от дома.
За завтраком меня подмывало спросить у хозяев, что за существо сидело ночью на дереве, но я сдержался, подумав, что не уверен, не было ли увиденное плодом моего воображения, разыгравшегося от усталости.
Почти весь день я провёл в библиотеке, читая книги и путешествуя по интернету в поисках стран и городов, где мог бы надёжно спрятаться от мафии и пристроить свои миллионы.
Время от времени ко мне заглядывал Уго, и мы немного с ним поговорили. Оказалось, что он хирург. Он рассказал, как лечил живущих в лесу индейцев, и упомянул о нескольких связанных с этой работой забавных и страшных случаях.
С его женой я виделся только за столом. Прислуги у них не было, им самим приходилось вести хозяйство, особенно много хлопот лежало на плечах Рейны, а её муж часами не выходил из кабинета.
Перед сном я решил посмотреть в окно: мне почему-то остро захотелось ещё раз увидеть человека, сидящего на дереве. Прошлой ночью я так и не определил его возраст и пол, но был убеждён, что это женщина, скорее, девочка. Мне показалось, что я заметил её широкие бёдра и небольшие груди.
И я вновь увидел её. И убедился в своей правоте: на дереве, всё на том же месте, сидело, вернее, то сидело, то вставало, хватаясь за ветку длинными руками, существо женского пола, совсем молоденькое, с копной рыжих волос на голове. Оно явно знало, что я гляжу на него и, как мне показалось, делало всё, чтобы я его хорошенько рассмотрел. Оно поворачивалось ко мне то передом, то боком, то задом, то наклонялось так, что широким своим носом почти касалось пальцев ног, то выпрямлялось во весь рост и торжественно поднимало руки, то улыбалось, то делало грустную мину.
- Ты меня соблазняешь, чертовка? - прошептал я. - Ух, какие живописные позы! Да ты актриса!
Наконец, сверкнув мне на прощание большими белыми зубами, обезьяна ловко спустилась с дерева, будто стекла с него быстрой струёй, и, пробежав по земле на ногах, а не как это делают шимпанзе или гориллы, используя при передвижении все четыре конечности, снова, как и в прошлый раз, скрылась в тени кустарника.
Сомнений больше не оставалось: в доме или в саду живёт странное обезьяноподобное животное, очень умное и любящее кокетничать с незнакомцами. И я решил во что бы то ни стало выяснить, кто это и почему хозяева сами не показали мне его.
Что здесь происходит? К чему такая скрытность? А вдруг все эти предосторожности и затворничество Уго и Рейны связаны именно с этой обезьяной? Чего же они опасаются?
***
Но утром я так и не смог спросить их о девице на дереве. Проснувшись на рассвете, я понял, что больше не усну. Оделся, спустился в библиотеку и включил компьютер. Перейдя на канал новостей, я чуть не подпрыгнул от ошеломляющей неожиданности:
«УБИТ АЛЕХАНДРО МОРЕНО
Около шести часов вечера, когда наркобарон Алехандро Мендес Морено возвращался домой из ресторана «Глория», его автомобиль взлетел в воздух в результате мощного взрыва. Сам Морено и двое его телохранителей погибли на месте. Полиция подозревает в содеянном конкурентов кровавого мафиози, в том числе Даниэля Шульца, внучатого племянника знаменитого Педро Варона. Если это предположение верно, то всё говорит о том, что наркобизнес возвращается в семью Варонов».
- Ура! - закричал я. - Я свободен!
Шульц был моим школьным приятелем, так что бояться мне было некого.
На столе лежал мобильный телефон.
- Позвонить что ли домой? Обрадовать маму и Кончиту? Лишь бы он включался без пароля...
Мне и здесь повезло - пароля не требовалось. Я набрал номер Кончиты.
- Привет, сестрёнка! Как там у вас?
- Где ты пропадаешь? - послышался встревоженный голос сестры.
- А что случилось?
- Мама в больнице.
- Что с ней?
- Сердце.
- Боже! Как она?
- Плохо, совсем плохо. - Сестра заплакала, и больше из неё не удалось выманить ни единого слова.
- Я еду, Кончита! Никуда не уходи, через час буду дома.
Я бросился искать хозяев. Рейна накрывала на стол.
- Мне нужно срочно уехать, - выпалил я, подбежав к ней. - Мама в больнице.
- Но это невозможно! - Хозяйка глядела на меня широко раскрытыми глазами, и её губы дрожали, как будто она готова была расплакаться.
- Но почему?
- Потерпи, Серхио. - Она то хваталась за голову, то в отчаянии заламывала руки.
- Что здесь происходит? Почему вы не хотите выпустить меня?
- Уго всё тебе объяснит, но позже...
- Где он? Пусть объяснит сейчас, а не то я...
Я хотел схватить эту женщину за горло и заставить её открыть мне ворота, но почему-то не мог сделать этого. Меня ужасала сама мысль о том, что я способен причинить вред ей или её мужу. Мне стало страшно: чем опоили меня эти люди? Каким образом удалось им лишить меня силы воли?
- Уго не может сейчас... он болен, - печально произнесла Рейна.
- Ну, не настолько же он болен, чтобы не поговорить со мной.
- Ты не понимаешь, Серхио. - Она опустилась на стул и взглянула на меня снизу вверх глазами провинившегося ребёнка. - У него приступ... Он не может ни с кем общаться...
- Приступ? Что-то с сердцем?
- Нет, это нечто иное... Послушай, потерпи день... или два. Обещаю: как только он поправится - всё тебе объяснит. И мы вместе решим, что нам делать дальше.
- А ты что? Ты разве не можешь сказать, в чём тут дело?
- Могу, конечно... Но, понимаешь, я ничего не смыслю в медицине. К тому же меня не было там, где побывал мой муж. Да и не мастерица я рассказывать складно. Боюсь, ты из моих объяснений ничего не поймёшь и только утвердишься во мнении, что я безумна.
Завтракали мы молча вдвоём, без Уго. Я обдумывал возможности побега, а Рейна старалась не глядеть на меня.
Потом я вышел из дома, походил по дорожке до стоящего у ворот контейнера и обратно. Вот бы сейчас дверь открылась - тогда бы я не медлил ни секунды... Но всё было тихо. Только из-за ворот доносились знакомые и такие родные звуки автомобилей и мотоциклов. Звуки свободы, в которой по прихоти чудаковатых хозяев мне было отказано.
Внезапно я подумал, что становлюсь таким же, как и эти двое. Уже не раз за последние сутки я ловил себя на мысли, нет, скорее, на ощущении нереальности не столько того, что происходит вокруг меня, сколько того, что творится в моём сознании. Я заметил, что не могу больше злиться на хозяев дома и думаю о них как о милейших людях, самых близких мне. А эта обезьяна! Я вспоминаю о ней с замиранием сердца. Меня тянет ещё раз увидеть её. Этот странный образ - не то человек, не то животное на дереве - очаровал меня. Что со мною творится?
Кстати, обезьяна...
Я приблизился к кустарнику. Именно сюда ночью убегало это существо. Значит, здесь его логово. А вот мы и проверим.
С трудом продравшись сквозь густые заросли, которые, к счастью, не были колючими, я упёрся в ограду двухметровой высоты, сделанную из листов нержавеющей стали. В том месте, где она примыкала к стене дома, в самом низу, зияло отверстие: железо было отогнуто. Бросившись к этой дыре, достаточно крупной для того, чтобы взрослый человек мог проползти сквозь неё, я упал на колени и заглянул внутрь. И отпрянул испуганный: из отверстия на меня смотрели большие чёрные глаза.
Я узнал эти глаза, они принадлежали той безволосой обезьяне. Теперь они были совсем близко, и мне стало не по себе. Холодок побежал по спине, руки задрожали. Мне показалось, что ещё немного - и земля подо мною расступится, и я упаду в бездну ужасной тайны.
Мне было страшно, однако я заставил себя снова глянуть в отверстие.
- Привет, меня зовут Ана, - нежным детским голоском произнесло существо.
Я поперхнулся слюной и закашлялся.
- Ты меня боишься? - грустно проговорила обезьяна. - Я тебе не нравлюсь?
- Нет, что ты! - прохрипел я, не веря в происходящее: я разговариваю с животным!
- Я понимаю тебя, - продолжал журчать нежный голосок, - таких, как я, ты никогда раньше не видел. А вот я влюбилась в тебя с первого взгляда, позапрошлой ночью, когда ты выглянул из окна.
- Влюбилась? - бездумно спросил я, не зная, как вести себя и что говорить.
- Да, я люблю тебя. Мама сказала, что тебя зовут Серхио, а я ей сказала, что это самое красивое имя на свете, и тогда она посмотрела на меня так странно...
- Мама? Ты здесь не одна?
- Рейна - моя мама.
- Ну, конечно, она, наверное, вырастила тебя, как же иначе... А вот моя мама лежит в больнице, а Рейна не хочет выпустить меня отсюда. Разве это справедливо? Может быть, мама не переживёт этот день, а рядом не будет меня, я не смогу в последний раз взять её за руку, шепнуть ей, что люблю её.
Лицо Аны исчезло. Послышалось тихое всхлипывание. Через минуту чёрные глаза вновь уставились на меня, на этот раз в них сверкали слёзы.
- Мне жалко твою маму, - со вздохом произнесла обезьяна, - но отсюда нельзя выходить.
- Но почему? - Я уже не возмущался на это дурацкое правило «тебе нельзя выходить» - я был в отчаянии и сам едва не прослезился.
- Это долго объяснять, - всё ещё всхлипывая, ответила Ана, - Я понимаю, что тоя мама может умереть. Мне больно думать об этом.
- Если так, то помоги мне выбраться наружу!
- Хорошо, я помогу тебе. Знаешь дверь, вделанную в ворота?
- Конечно, через неё я и попал сюда.
- На этой двери - две кнопки, зелёная и красная. Нажми зелёную кнопку два раза, а затем красную - трижды, вот и всё.
- Спасибо тебе, Ана, я твой должник.
- Но ты вернёшься?
- Постараюсь, - уклончиво ответил я и бросился к воротам.
***
Когда я приехал в больницу, мама уже умерла, и мне пришлось забыть о себе и утешать сестру, которая от горя едва не помешалась. А тут ещё хлопоты, связанные с отпеванием в церкви, похоронами...
Не помню уже, сколько времени прошло после смерти мамы, наверное, не меньше недели. Мы с сестрой завтракали среди печальной тишины осиротевшего нашего дома. Вдруг зазвонил её мобильник.
- Да, он здесь. Хорошо. - Кончита протянула мне телефон. - Это тебя.
- Слушаю.
- Это Уго.
- Привет. Как здоровье? Поправился?
- Спасибо, всё хорошо... Хотя, если подумать, ничего хорошего нет. Ты всё испортил...
- Ты о чём?
- Послушай, Серхио, приезжай, нам нужно поговорить.
- Ага, чтобы вы опять заперли меня?
- Не будем мы тебя запирать, в этом нет больше смысла. Приезжай. Я всё тебе объясню. Между прочим, кое-кто так сильно скучает по тебе, что почти ничего не ест, а только плачет и без конца повторяет твоё имя.
- Ана?
- Да.
- Бедняжка. Ладно, Уго, еду.
***
На крыльце меня встречали трое: Рейна с мужем и Ана. Не успел я выбраться из автомобиля, как ловкая обезьяна бросилась ко мне и, схватив меня за обе руки, стала страстно их целовать своими большими розовыми губами. Я заметил, что, хотя она и была удивительно похожа на крупного шимпанзе ростом метра полтора, но в её лице всё же было больше человеческих черт, чем обезьяньих. Странно было видеть выдвинутые вперёд челюсти под широким, но вполне человеческим носом, а небольшой подбородок казался нелепым дополнением к облику и без того комичному. Зато пальцы её рук были тонкими, длинными и красивыми. Любой музыкант позавидовал бы таким изящным и ловким пальцам.
Ана потянула меня за собой. Мы поднялись на крыльцо, и она, весело смеясь, сказала:
- Мама, папа! Серхио вернулся!
Рейна и Уго сели перед нею на корточки и принялись гладить её и целовать.
Затем мы вошли в дом, где нас ждал уставленный изысканными блюдами стол.
- У вас праздник? - спросил я, вдыхая ароматы острых соусов.
- Да, что-то вроде праздника. Прощального, - сказал Уго.
- Прощального?
- Прощание с прошлым... Но об этом позже. А теперь давайте набивать животы и не думать о грустном.
За столом Ана сидела рядом со мной. Она была возбуждена и то и дело бросала на меня влюблённые взгляды. Ела она аккуратно, как подобает дочери миллиардера, умело пользовалась ножом и вилкой и так изящно помешивала ложечкой сахар в чашке, что я невольно загляделся.
Говорили мы о всяких пустяках, о домашних мелочах. Вернее, говорили всё больше хозяева, а я молчал, краем глаза наблюдая за своей соседкой по столу. Она выглядела счастливой. Неужели я разжёг в её обезьяньем сердце такую сильную любовь? Вот уж о чём я никогда не мечтал! Да и в страшном сне не мог представить себе такого.
- Откуда же вы узнали номер телефона моей сестры? - спросил я, чтобы хоть как-то поучаствовать в общей беседе. К тому же мне было любопытно, пользуются ли Уго с женой некими волшебными приёмчиками. После того, что я увидел в их доме, я готов был поверить в магию, шаманизм и вообще не удивился бы ничему сверхъестественному.
- Очень просто. - Уго пожал плечами. - Ты же сам оставил на нашем мобильнике этот номер, когда звонил отсюда домой.
- Ну конечно! Вот я тупица! Как я сам не додумался!
- Не надо, Серхио! - взмолилась Ана.
- Чего не надо?
- Не называй себя тупицей. Ты очень хороший. Ты лучше всех. - Она погладила меня по голове и, нагнувшись к моей руке, звонко её поцеловала. И слёзы засвербели у меня в носу от умиления. И я впервые прикоснулся к пышной копне её рыжих волос. И вдруг со смущением подумал, что она голая. И не мог не удержаться от того, чтобы не глянуть на её упругую девичью грудь с крупными коричневатыми сосками.
***
После обеда мы втроём - отпустив Ану со мною, Рейна осталась прибраться в столовой - прошли в кабинет Уго. Я и обезьянка растянулись на широком диване, она положила голову мне на грудь и с восторгом слушала, как бьётся моё сердце, а Уго, придвинув к нам кресло, сел в него.
- Итак, Серхио, - сказал он, - слушай меня внимательно. То, что ты услышишь, скорее всего, потрясёт всё твоё мировоззрение. Мне жаль подвергать кого бы то ни было такому испытанию, но, спешу тебя заверить, другого выхода ни у тебя, ни у меня нет.
Околдованный близостью Аны, доверчиво прижавшей ко мне своё обнажённое, жаждущее любви тело, я не просто внимал Уго - я с любопытством и увлечением ребёнка впитывал каждое его слово, как будто он рассказывал мне волшебную сказку. Я был погружён в мир фантастики, ставший мне близким и родным.
- Сначала немного расскажу о себе, - продолжал Уго. - Я единственный наследник громадного капитала, сколоченного моим покойным отцом. С детства я сознавал, что моя участь - всю жизнь пребывать в праздности и искать дорогостоящих развлечений. Но не нравилось мне безделье, надежда же отца на то, что я изберу политическую карьеру и когда-нибудь стану президентом или генсеком ООН, мне претила. Я избрал медицину. Хирургия стала моей страстью. Другим моим сильным увлечением была авиация. Отец тоже обожал небо, он-то и научил меня летать.
Семнадцать лет назад я стал помогать своему другу, который налаживал систему медицинской помощи индейским племенам, живущим в лесу. Постепенно втянувшись в это дело, я уже не мог оторваться от него и не только спонсировал предприятие, но и сам много работал в качестве простого врача, летал в отдалённые районы, возил туда медикаменты, доставлял тяжело больных в город, оперировал. Эта жизнь, полная забот и опасностей, нравилась мне всё больше, и в конце концов я стал забывать, что я миллиардер, что моё место - в высшем свете, что я запросто мог бы общаться со знаменитыми артистами, жениться на дочке президента любой страны, а то и на принцессе английской. Иногда я оглядывался назад и удивлённо пожимал плечами: что за чёрт отвлёк меня от ровной, широкой дороги баловня судьбы и завёл в леса и болота, заставив помогать беднякам?
Однажды Пабло, мой механик и радист, получил сообщение, что в одной индейской деревушке у шестилетнего мальчика местный врач диагностировал острый аппендицит. Врач был хорошим терапевтом, но делать хирургические операции не умел, да и оборудования для этого у него не было. Пришлось мне лететь туда. Накануне Пабло перебрал двигатель моего самолёта, и я не сомневался в надёжности машины.
- Обещают сильную грозу, - предупредил меня Пабло, когда я укладывал в кабину необходимые инструменты и лекарства.
- Другого выхода у меня нет, - ответил я. - Мальчик может умереть, если я не потороплюсь. К тому же путь недалёкий, а фронт ещё только на подходе. Так что всё будет хорошо.
И я полетел.
Минут через двадцать я увидел, как слева ко мне быстро приближается огромная сизая туча, ощетинившаяся злобными молниями. Я решил отклониться вправо и обогнуть её. Пару раз я уже поступал так, и это мне удавалось.
Однако я не рассчитал бешеную скорость фронта. Не успел я обогнуть тучу, как попал в густое молоко тумана, и мне пришлось снизиться, чтобы не терять видимости. Но и это не помогло. Начался ливень. Ураганный ветер грозил опрокинуть мой лёгонький самолёт. Я не знал, что мне делать. Если бы я летел над степью или рекой, я бы тут же посадил свою амфибию на землю или на воду и переждал грозу, но, как назло, ничего, кроме густого лесного ковра, разглядеть под собой я не мог.
И тут случилось наихудшее: двигатель заглох. Позже я узнал, что Пабло не прочистил засорившийся топливный насос, и эта его оплошность едва не стоила мне жизни.
Я уж было начал молиться, прощаясь с белым светом, как вдруг увидел ручей. Это был единственный шанс на спасение, и я направил самолёт вдоль его русла. Я быстро терял высоту и уже приготовился к тому, что ветви деревьев начнут крушить крылья моего верного друга. Однако впереди показалось озеро, куда впадал этот ручей, и я успел вовремя подлететь к нему.
Ветер подогнал севший на озеро самолёт к берегу. Я разделся, вылез из кабины, прыгул в воду и, выбравшись на сушу, привязал свою машину к дереву. И усевшись на прибрежном песке, размышлял, что мне теперь делать. Дождь хлестал меня холодными розгами, но я его не замечал. Я ещё не отошёл от испуга и был полон лихорадочной радости, какая охватывает любого, кто чудом избежал смертельной опасности.
Не знаю, сколько времени провёл я, сидя на берегу и с наслаждением вдыхая мокрый воздух, казавшийся мне упоительно сладким. Наконец дождь стал ослабевать, превратился в нудную морось, меня начали одолевать комары, и кроме того, я озяб.
Забравшись в кабину, я перекусил, сделал из фляжки два глотка виски и, держа скомканную одежду над головой, вернулся на берег. Я заметил, что место это утоптано, а ближайшие кусты явно порублены мачете или топором. Значит, поблизости есть люди. Возможно, до деревни, куда я летел, не так уж далеко, и местное племя поможет мне сориентироваться и добраться до цели моего так неудачно начатого путешествия.
И действительно, сквозь лес вела довольно широкая тропа. Обрадовавшись, я двинулся по ней и минут через пять вышел на просторную поляну. Вокруг неё стояли круглые хижины с плетёными и обмазанными глиной стенами, крытые широкими листьями. Каждая была поднята над землёй и покоилась на восьми столбах. Посреди поляны дымился костёр, придушенный дождём, но всё ещё живой.
Я удивился архитектуре хижин: индейцы обычно живут под особыми четырёхугольными навесами, а тут - идеально круглые строения, что никак не вязалось с обычаями Америки и больше напоминало Африку. Я стоял у одной из хижин, не решаясь дать о себе знать жителям, видимо, спрятавшимся в домах от непогоды. Я ожидал, что в любое мгновение из хижины выглянет самый настоящий чёрный как смоль африканец. И он выглянул. Но не уроженец чёрного континента, а обезьяна, покрытая редкой седой шерстью и - о диво! - с седовато-соломенными волосами на голове, заплетёнными в три забавно растопыренные вправо, влево и вверх косички.
Ты, Серхио, уже успел заметить, что по строению тела Ана сильно отличается как от людей, так и от наших лесных родичей, высших приматов. Примерно такой же была та обезьяна, что вышла из хижины. Разве что нос её был более широким, чем у Аны а волосяной покров - гуще.
Увидев меня, житель деревни - а это был мужчина, довольно высокий, мускулистый - замер в нерешительности. Нет, страха в его добродушных глазах я не заметил. Скорее, он был удивлён моему появлению и, наверное, никак не мог отнести меня к известным ему видам местной фауны. Или сразу догадался, что я тоже человек? Видимо, второе предположение вернее, так как, проглотив наконец оторопь, он произнёс несколько слов, значения которых я не понял.
Подождав с минуту, он снова заговорил, особо подчёркивая слово «ой» и то и дело хлопая себя ладонью по груди.
Из хижин стали выныривать другие жители: мужчины, женщины, дети, подростки. Все они были голыми. Они показались мне почти одинаковыми, похожими один на другого как братья и сёстры, однако отличались цветом волос. Среди них были и брюнеты, и шатены всевозможных оттенков, и блондины, и рыжие. Они окружили меня и терпелио «ойкающего» мужчину, с любопытством осматривая меня и мою одежду.
Наконец я понял, что имел в виду мой собеседник, повторяющий одни и те же слова. «Ой» - это было его имя.
- Уго, - сказал я, ударив себя ладонью в грудь.
Племя разразилось громким хохотом, а звонкий, заливистый смех детей чуть не оглушил меня. Позже я понял, что «уго» на языке этих людей значит «тупой», «тугодум». Вот почему они смеялись.
- О, о, о! - усиленно закрутил головою Ой и, показывая на меня ладонью, стал повторять: - Уйо, Уйо, ага Уйо, - что, как я потом выяснил значит: «Нет-нет-нет! Счастливчик, Счастливчик, ты Счастливчик».
Вот так, они окрестили меня Счастливчиком, чему я был только рад.
С самого начала племя проявляло ко мне заботу, трогательную, но порою казавшуюся мне чрезмерной. Во время еды (а питались они всё больше фруктами, которые без труда собирали на самых высоких деревьях, и рыбой, которую умели ловить в озере прямо руками) они наперебой предлагали мне лучшие куски, и не прошло и месяца, как я отяжелел и у меня стал расти живот. Ушуны (так называло себя это племя) гордились своими круглыми животами, а мне совсем не хотелось полнеть. Им этого было не понять. Они не знали, что такое лишний вес. Их прогулки по ветвям деревьев сжигали в их телах все лишние калории, а я, хоть и занимался физическим трудом, помогая им чинить хижины или носить в деревню корзины с плодами, всё же вёл сравнительно малоподвижный образ жизни.
Без ложной скромности могу сказать, что я прирождённый полиглот. Я говорю на десяти европейских языках и пяти индейских. Так что через три месяца моей жизни в лесу я уже вполне прилично изъяснялся на языке ушунов и стал лучше понимать их обычаи. Язык их довольно прост, в нём нет неправильных склонений и спряжений. Построен он на основе агглютинации. Корней не так много, как в наших, «цивилизованных», языках, зато свободное словосложение обеспечивает достаточное лексическое богатство. Я так хорошо усвоил его, что до сих пор ловлю себя на том, что думаю не на родном испанском, а именно на нём. По мне, он удобнее всех известных мне языков и сравним разве что с эсперанто.
Что же касается обычаев племени, то их в нашем понимании этого слова я не обнаружил. Главные черты характера ушуна - это доброжелательность и привязчивость. Причём, как я понял, это наследственные рефлексы, заложенные в генах. На этой основе и строятся все их взаимоотношения и мировоззрение. Я ни разу не видел, чтобы они ссорились, спорили, доказывали друг другу свою правоту, лгали, хитрили, жадничали. Не заметил я в них ни зависти, ни ревности, ни страсти к соперничеству. Я не переставал удивляться их любознательности, любви к сказкам и песням, которых в этом народе накопилось великое множество. Они восхищали меня своей детской наивностью и доверчивостью. А их чистоплотности и любви к порядку позавидовали бы многие европейцы. Сдаётся мне, и эти два последних качества можно считать врождёнными.
Со временем я так привык к их необычному, не совсем человеческому облику, что стал отличать их по характеру, по красоте лица. В каждом из них я видел неповторимую личность, к каждому по-своему привязался, каждого полюбил.
Не прошло и месяца моего пребывания в деревне ушунов, как я начал замечать, что сам становлюсь таким же простодушным и незлобивым. До встречи с этим народом я был вспыльчивым, нетерпеливым, раздражительным, завистливым. Мог обидеть человека, не беспокоясь о последствиях. Но все эти качества постепенно выветрились из моей души, и она наполнилась абсолютной добротой. Во мне не осталось ни капли эгоизма. Некоторые мыслители утверждают, что для того, чтобы победить эгоизм, необходимо растворить своё эго в коллективе. Я с этим не согласен. Ушуны были образцовыми альтруистами, но при этом ценили и свою индивидуальность, даже подчёркивали её. Сострадая ближнему, они не забывали о своих собственных нуждах; участвуя в общем деле, каждый думал также о себе и своей семье. Полагаю, тут дело не в эго, а в отсутствии среди ушунов конкуренции, вражды. Никто не раздражал окружающих, и они его не бесили только потому, что он пребывал сам в себе, в мире с собою. Ведь наше недовольство ближними чаще всего проистекает из наших неудовлетворённых ожиданий благ, которыми, ближние должны, по нашему мнению, осыпать нас, но которые почему-то приберегают для себя. Однако, если ничего не ждёшь от человека, занятый своей душой, а он ничего не ждёт от тебя, тоже пребывая в себе, то ни раздражения, ни ссор не будет.
Серхио, ты можешь возразить мне: а как же доброта и сострадание, взаимная симпатия и любовь, если люди так заняты собой? Вот как раз по этой причине и возможна любовь: отсутствие взаимной задолженности, морального давления, неприятных обязанностей перед социумом делает душу свободной, она наслаждается лёгкостью и, что естественно, ищет себе друзей, общества, но не для того, чтобы отдать долг или потребовать причитающиеся ей блага, а исключительно по потребности делиться своим счастьем. Слишком его много в таких людях. Это можно сравнить с половым возбуждением, когда соитие преследует сразу несколько целей: во-первых, освобождение от избытка любви, во-вторых, физическое удовлетворение, а в-третьих, возможность осчастливить партнёра.
Скоро я стал в племени своим. Мне помогли построить две хижины: в одной я жил, а в другой оборудовал нечто вроде медицинского пункта. Ушуны были неплохими врачевателями, но хирургические операции делать они не могли. Да и не было у них для этого инструментов. Деревянные и каменные топоры и ножи - вот и всё, что мог предложить им лес. Но они оказались способными учениками, и я объяснял им, как оказывать первую помощь при вывихе, переломе или укусе змеи.
Оказалось, что в лесу нет других поселений ушунов. Я удивился, почему их так мало. Ведь, судя по их легендам, они жили на поляне много сотен, а то и тысяч лет. Ответ оказался простым: виновата была не только плохо развитая медицина и как результат - высокая смертность, но и крайне низкая рождаемость. Одна ушунская женщина за всю жизнь могла родить всего трижды, остальные её попытки произвести на свет потомство оканчивались выкидышами. Это обстоятельство отзывалось постоянной душевной болью жителей деревни. Даже в глазах детей читалась затаённая печаль.
Что же касается продолжительности жизни ушунов, то тут я был изумлён и до сих пор не знаю, как объяснить то, что отдельным старикам в деревне было по четыреста-пятьсот лет, а одной старушке как раз в день моего прибытия исполнилось восемьсот тридцать пять.
Намного позже, когда я изучил их язык, я спросил её, как же она помнит, сколько ей лет. Тогда она отвела меня в особую хижину, где, по верованиям племени, пребывает Бог (или Дух, для обоих понятий в языке ушунов есть только одно слово), и показала мне большой плоский камень, на который был нанесён ряд насечек, улиткой раскручивающийся от центра.
- Каждая чёрточка - двадцать лет, - сказала старуха. Я родилась здесь. - Она ткнула пальцем в окрашенную красной охрой насечку.
Что ещё сказать о жизни деревни? Пожалуй, пора уже упомянуть о себе. О своей любви, о том, как я женился на местной девушке. Она сама выбрала меня. Давно уже я заметил, что одна молодая ушунка как-то странно поглядывает на меня. Однажды вечером, после трудной работы, я разделся, чтобы искупался в ручье, и тут на берег вышла Ан (так звали ту девушку, которой я понравился).
- Уйо, ты красивый, - сказала она. - Я люблю тебя, Уйо. - И она ушла.
Надо сказать, что я предпочитал не обнажаться в присутствии жителей деревни, несмотря на то, что они не обращали никакого внимания на наготу сородичей и, скорее всего, не заметили бы и моей. А тут - такое! Именно Ан увидела меня голым!
А ночью она проникла ко мне в хижину, ну и, понятное дело, я не смог устоять перед её нежностью. И мы стали мужем и женой.
Любил ли я её до начала семейной жизни? Не особо. К тому времени я научился любить всех ушунов (а их было триста двадцать человек, не считая малых детей) и Ан среди них не выделял. Но после той ночи что-то произошло с моим сердцем. Утром я проснулся по уши влюблённым. Я понимал, что где-то в городе меня ждёт Рейна. Она работала у меня медсестрой. Хотя мы никогда не признавались друг другу в чувствах, но почему-то я решил, что именно с нею суждено мне связать будущее, и много раз собирался признаться ей в любви, но всё чего-то боялся, в чём-то сомневался, перенося объяснение с понедельника на субботу, с пятницы на четверг.
Мучила ли меня совесть за то, что, связавшись с Ан, я изменил если не самой Рейне, то мечте о ней? Нет, я был спокоен, как сытый удав. В деревне ушунов я обрёл совершенную, неразрушимую безмятежность. Даже печальные или ужасные события, волнуя меня, не способны были потрясти глубинные слои души. Во мне не осталось совести - её съела любовь. Вероятно, это звучит странно и чудовищно, но это так, и я не считаю такое положение вещей чем-то недостойным человека. Напротив, именно это называю я естественным состоянием сознания.
Оказалось, что ДНК человека и ушуна столь близки, что у Ан заметно округлился живот, а на лице всё чаще трепетала счастливая улыбка. Она уже предвкушала радости материнства.
***
А теперь, Серхио, позволь мне перейти к самому страшному, к труднообъяснимому и роковому. Кстати, Ана не утомила тебя? А то ведь она не знает меры. Прилипнет - не оторвёшь.
- Нет, она мне не мешает. - Я погладил её по щеке, и она издала звук, похожий на кошачье мурлыканье. - Уго, мне кажется, я тоже влюбился.
- Это, конечно, хорошо, но прежде чем радоваться, вы оба внимательно выслушайте то, что я хочу рассказать вам.
Несчастье началось с того, что у многих жителей деревни, особенно у детей, время от времени стали проявляться симптомы неизвестной мне болезни. У них сильно болели кости, в том числе челюсти и зубы. На теле (но не на голове) выпадали волосы. Некоторые ушуны, особенно женщины, вовсе лишились крупных волос на груди, руках и спине. Приступы боли могли продолжаться и день, и два, и неделю. Деревня наполнилась стонами, криками и плачем. Моя Ан страдала меньше, но и она часто лежала в изнеможении, глядя на меня с мольбой приговорённого к казни. А я не мог ничем помочь этим людям. Я пробовал давать им обезболивающие средства, но они не действовали. И я решил, что занёс в племя какой-то вирус, который или долго оставался в спящем состоянии, вроде нашего герпеса, или медленно разрушал организм, пока не проявились страшные симптомы.
На пятнадцатый месяц моей жизни в деревне умерла первая жертва болезни. Далее смерти сыпались одна за другой. Каждый день нам приходилось хоронить двоих или сразу пятерых. Лопат у нас не было, и поэтому трупы мы уносили глубоко в лес, где в скальной породе была глубокая расщелина. В неё-то мы и бросали мертвецов. Когда же приступы оставшихся в живых стали почти непрерывными, я вынужден был один справляться со всеми работами: собирать съедобные плоды, кормить больных и отволакивать погибших. Это был сущий ад.
Тогда-то я и решил бежать из деревни. Починить двигатель самолёта и улететь вместе с Ан. Я ещё надеялся, что в городской клинике ей смогут помочь и спасти моего ребёнка. И я приступил к ремонту, который, впрочем, не занял у меня много времени. Я быстро нашёл неисправность, прочистил топливный насос, проверил работу двигателя и вернулся в деревню.
А там обнаружил мёртвую Ан, а в её ногах - громко вопящего младенца, девочку. Пуповина была перерезана, в руке Ан сжимала каменный нож. Значит, она умерла, так и не покормив ребёнка грудью.
Я собрал в рюкзак кое-какие свои вещи и инструменты и, не обращая внимания на стоны и мольбы больных, поспешил к самолёту, унося плод нашей с Ан любви. Младенцу требовалось молоко, а взять его в лесу было негде. Так что выбор у меня был небогатый: либо продолжать ухаживать за смертельно больными ушунами, либо спасать дочь.
Пока летел, я обдумывал происшедшее. И пришёл к выводу, что не только я занёс неизвестный вирус в деревню, но и его жители заразили меня. С некоторых пор я стал замечать, что волосы на теле стали гуще и длиннее и начали побаливать челюсти, кости рук и пальцы на руках и ногах. Нет, это не вирус, решил я, это что-то другое. Некие вибрации. Скорее всего, это какое-то излучение, исходящее из глаз человека и способное влиять на окружающий мир.
Я подумал, что хомо сапиенс и хомо ушуникус (если уж поставить два эти подвида на полочку классификации, то надо ведь как-то определить научными терминами один и другой) каждый по отдельности - довольно неустойчивая система. И неустойчивость эта проявляется именно тогда, когда тот и другой начинают влиять друг на друга. Один хомо стремится дополнить другого тем, чего лишила их эволюция, разведя этих близнецов. И, возможно, один хочет стать другим. Эта игра «ты мне - я тебе» развернулась на клеточном уровне, затронув геном обоих подвидов. Ничего удивительного в этом нет. Известно, что радиация способна разрушать клетки и вызывать различные мутации. Почему же излучение, испускаемое одним человеком, не может влиять на огранизм другого? Но в пределах одного подвида это влияние минимально, поскольку система что во мне, что в тебе, Серхио, одна и та же, не может она менять саму себя. Тут нужен внешний фактор, причём родственный, но ощущающий себя ущербным. Да, именно так: когда-то предки наши и ушунов были одним племенем, даже более того, близкими родствениками: братьями, внуками, племянниками, любовниками. Но вот они разделились. Не знаю, что случилось тогда, но, наверное, нечто ужасное. Мать отрезало от детей, брата - от сестры, ну, и так далее. И эта катастрофа оставила неизгладимый след в клеточной памяти организмов. Тоска по потерянным родственникам и любимым въелась в гены. Вот почему моё тело, моя душа чувстовали себя ущербными по сравнению с ушунами, а их существо стремилось объединиться с моим.
Мы, люди, многое потеряли, оторвавшись от ушунов. Зато приобрели нехорошие качества. Что послужило причиной генетического сбоя в нас, неизвестно. Но я точно знаю, что положительные черты, такие, как доброжелательность, щедрость, правдивость и прочие перестали передаваться у нас по наследству. Зато в борьбе за выживание, во взаимной конкуренции мы развили изощрённый мозг, он у нас работает лучше и быстрее, чем у наших лесных братьев.
***
Я приземлился на аэродроме нашего госпиталя. И обрадовался, увидев, как ко мне бежит Пабло. Он-то, вероятно, уже и не чаял увидеть меня живым. Но тут я запаниковал: ни в коем случае нельзя подпускать его к себе! Ведь я стал носителем энергетического вируса ушунов!
- Стой! - крикнул я, стараясь не глядеть ему в глаза. - Не подходи близко. Я могу быть заразным.
Пабло давно работал в медицинской службе, поэтому не удивился моим словам и не испугался. Я велел принести мне молока, газовую горелку, кое-какую посуду и чего-нибудь съестного, оставить всё это на поле и тут же удалиться.
- Да, и ещё кое-что! - крикнул я ему, когда он уже уходил. - Рейна ещё работает здесь?
Он кивнул.
- Скажи ей, что я хочу её видеть.
Через час девочка была накормлена и уснула в тени, отбрасываемой на землю крылом моего самолёта, а через два часа ко мне пришла Рейна. Я упросил её оставаться в пяти шагах от меня и ни в коем случае не глядеть мне в глаза. Она согласилась, и я рассказал ей о своих лесных приключениях, не утаив ничего. Ведь к тому времени я стал уже настоящим ушуном, по крайней мере, на уровне сознания. Я не мог уже ничего скрывать от того, кого люблю. А Рейну я продолжал любить даже в объятиях Ан. Я и в этом ей признался.
- Я тоже тосковала по тебе, - сказала она, внезапно вскочив на ноги и подойдя ко мне, прежде чем я успел отступить в сторону. Но даже если бы мне это удалось, было уже поздно - наши глаза встретились. - Я так скучала по тебе, Уго! Все говорили, что ты погиб, а я не верила. Я знала, что ты вернёшься. Вернёшься только потому, что тебя притянет ко мне наша любовь.
Сказав это, она подняла с земли спящую малышку и улыбнулась:
- Надо же, у неё твои ушки.
А дальше... Да что много рассказывать? Пабло по моей просьбе купил этот дом, рабочие обнесли его стеной, устроили всё здесь по моему плану, и однажды, поздней ночью, мы въехали в эти ворота, которые, как мы полагали, никогда не откроются перед чужаками.
Однако я не успокоился, поселившись здесь, я обдумывал, где найти более удобное место, подальше от любопытных глаз. Я понимал, что на перенаселённой планете невозможно быть уверенным в том, что тебя никто не побеспокоит и не заразится от тебя... Увы, я так и не сумел решить этот вопрос. Твоё, Серхио, проникновение в наш герметичный мирок разрушило все наши планы и выпустило джинна из бутылки. Ты заразился от нас энергетическим вирусом ушунов, а когда вышел наружу, кстати, при помощи чересчур сострадательной Аны, разнёс эту заразу по городу. И теперь уже невозможно остановить мутацию...
- Какую мутацию? Неужели, все теперь превратятся в обезьян?
- Мы и так обезьяны, Серхио. Только своеобразные. Мутанты лесных приматов. Хочешь увидеть то, что ждёт тебя? - Уго вскочил с кресла и, быстро раздевшись донага, остался в одних носках. - Смотри на меня! Видишь эти руки? Разве ты сразу не заметил, что они неестественно длинны?
- Вообще-то заметил...
- А волосы по всему телу? - Он стал крутиться на месте.
- Бывают и более волосатые экземпляры, - осторожно заметил я.
- Папа, ты очень красивый, - сказала Ана. - Не расстраивайся так, мы тебя всё равно будем любить, даже если у тебя вырастут козлиные рога.
- А теперь посмотри на это! - Уго упал в кресло, стянул с ног носки - и я увидел длинные пальцы, раза в два длиннее, чем на моих ногах. То-то мне самого начала показалось странным, что он носит обувь неестественно большого размера.
В комнату вошла Рейна.
- Теперь Серхио всё знает? - спросила она.
- Ещё не всё, - ответил Уго. - Будь добра, разденься, пусть и тебя увидит.
Рейна сняла с себя платье, и я удивился: её тело тоже было покрыто редкими, но длинными волосами. Правда, руки и пальцы ног выросли не так сильно, как у мужа, но всё равно были явно длиннее обычных человеческих.
- Получается, вскоре и я стану таким же, - сказал я, удивившись тому, что нет в моём сердце сожаления по этому поводу - осталось лишь задорное любопытство подростка, ждущего, когда же и его тело проявит наконец признаки взросления.
- Да, - ответил Уго, вскочив на ноги. - Это ждёт тебя и, благодаря нам обоим, весь мир. Но это ещё не предел. Лет через сто я полностью уподоблюсь Ане. Ты тоже. А вслед за нами - и всё человечество.
- Но через сто лет нас уже не будет.
Уго сел в кресло, а Рейна, устроившись на подлокотнике, обняла его за шею.
- Ты видишь перед собой тридцатилетнего мужчину и женщину примерно такого же возраста, - сказал он, погладив жену по бедру. - Но это иллюзия. На самом деле нам уже по пятьдесят. Я же тебе рассказывал, что ушуны жили по крайней мере до восьмиста. Эта их особенность передалась и нам.
- Но почему же они умерли, а вы живёте? И почему ничего не случилось с Аной?
- Ана уже обратилась, ещё в утробе матери, будучи крошечным эмбрионом. Она безболезненно усвоила особенности отца и матери. А ушуны погибли только потому, что воздействовала на них энергия существа более агрессивного и грубого, чем они, то есть хомо сапиенса по имени Уго. Сами же они были мягкими, нежными существами, поэтому их энергетический вирус действует на нас осторожнее, медленнее, он щадит нас, как и ушуны жалели и щадили друг друга и среду обитания. А теперь, Серхио, идём за мной! Я покажу тебе ещё одно чудо.
Переступив через свою лежащую на полу одежду, Уго вышел из кабинета, и мы втроём отправились за ним. Пройдя через гараж, в котором стоял новеньки «форд», правда старого образца (оказалось, что именно на этом автомобиле Рейна, Уго и маленькая Ана въехали в этот дом), мы вышли в просторный двор, окружённый забором из листов нержавеющей стали. Я понял, что именно сюда убегала по ночам Ана и именно здесь она находилась, общаясь со мною через дыру в ограде.
Посреди двора росли четыре невысоких, но раскидистых дерева с толстыми ветвями, а по трём сторонам стояли небольшие домики, окрашенные в разные цвета. Один был розовым, другой голубым, а третий сиреневым.
- Дети, где вы прячетесь? - крикнул Уго.
- Мы здесь! - захихикали с одного из деревьев тоненькие голосочки.
- Спускайтесь, милые, - сказала Рейна, - познакомьтесь с гостем.
- Это не гость, а жених Аны, - сказал один голосок.
- Ана не может без него обойтись, сохнет по нему, - добавил второй голосок.
- Смотри, совсем высохла! - сквозь смех выкрикнул первый.
И тут с дерева двумя крупными солнечными зайчиками соскользнули две обезьянки, такие же, как Ана, только раза в три меньше. Одна, девочка, запрыгнула на Рейну, а мальчик забрался на загривок Уго.
- Вот такие наши дети, - сказал Уго. - На мне сидит Уйо, а на Рейне повисла Ойо. Между прочим, они хоть и любят озорничать, но родились с полным набором положительных качеств и без склонности к обычному для хомо сапиенса зверству. Это наше будущее.
- Красивые, совсем как их сестра, - сказал я, пожимая ладошку мальчику и галантно целуя девочке длиннопалую ручку.
- Ладно, пойдёмте в дом, мои хорошие, - обратилась к детям Рейна. - Поможете мне готовить ужин. И ты, Ана, тоже. Оставь Серхио на часок-другой, никуда он от тебя не уйдёт.
***
Мы вернулись в дом, и Уго провёл меня в просторную комнату. Её белые стены были увешаны рисунками и картинами, поразившими меня буйством красок и фантастичностью непонятных, но волнующих сюжетов. Необычные деревья, ослепительно яркие цветы; играющие в прозрачном воздухе бабочки; изящные позы неизвестных мне зверей; горы, похожие на застывшие при взлёте мысли ребёнка, наивные, но смелые... Я не мог оторвать глаз от открывшегося мне мира, который родился в чьём-то воображении и всё же был узнаваемо реальным.
- Это работы наших детей, - сказал Уго.
- И малышей тоже?
- Они только кажутся маленькими. Уйо десять лет, а Ойо - всего семь, но они уже многое знают и умеют. Говорят на шести языках, в том числе на языке своих предков, ушунов, сочиняют стихи, рисуют. Они родились копиями шимпанзе, разве что были безволосыми, с типичными для обезьян небольшими головками. Рейна даже боялась, что мозг Уйо не сможет развиться до человеческого уровня. Но я успокаивал её, указывая на нормальное развитие Аны. Когда же малыш залепетал на языке ушунов, который генетически ему близок и который он инстинктивно признал родным, хотя чаще всего мы говорили с ним на испанском, жена успокоилась и поняла, что я прав: человечество, встретившись с недостающим звеном в своей эволюции, слилось с ним.
Сначала, когда ты только проник в наш дом, я испугался, сознавая, какой опасности подверглось население Земли, но потом, во время приступа, подумал, что ничего случайного в мире не происходит.
- Наверное, приступы очень болезненны...
- Не очень и не всегда. Главное - не физические, а духовные состояния: человек либо впадает в эйфорию, либо погружается в апатию, но обязательно сосредоточен исключительно на себе, на внутренних изменениях. Я в такие дни то безмерно счастлив, то нахожусь на краю бездны чёрного безумия, но в любом случае встечаю в себе нечто новое: вижу странные образы, слышу чудесную музыку, вокруг меня бродят неясные мысли, которые кажутся мне осколками иного бытия, где я когда-то был и откуда безжалостные обстоятельства вырвали меня. Но корень-то остался там, и вот, меняясь, я тянусь к этому корню. Это как в рассказе Лондона о человеке, вспомнившем далёкое прошлое, когда он был пещерным жителем. Вот только герой того рассказа вспоминает ужасные сцены борьбы первых людей за власть и еду, а я вижу рай. Да, все мы в итоге вернёмся в райский сад, сами насадим его на земле.
- Но эти рисунки! - воскликнул я, потрясённый шедеврами маленьких обезьянок. - Неужели твои дети видят в себе такую красоту?
- Конечно, и намного ярче и яснее, чем мы с Рейной. Они уже там, дома, куда мы, обычные люди, только идём, пробираясь сквозь боль, тоску и туманные образы.
Мы уселись на мягком диване.
- Понимаешь, Серхио, то, что произошло по нашей с тобою вине - или по божьему плану, - изменит не только внешний вид людей, не только их способность видеть красоту и воплощать её, но и отразится на мозге человека, на всём его душевном устройстве, на образе жизни, в конце концов. Дело в том, что нашим с Рейной детям, как и ушунам, трудно даются точные науки. Арифметику они усваивают хорошо, а что касается алгебры, тригонометрии, физики, химии, я уж молчу о кибернетике и тому подобном, тут их разум начинает буксовать. Наверное, причина в том, что наша способность к абстрактной логике возникла из необходимости первых людей хитрить, изворачиваться, строить козни, обманами побеждать врагов на пути к власти. Ведь, согласись, вся история человечества - это повторение на разные лады одного и того же сюжета: о том как некий Цезарь veni, vidi, vici. То есть, иными словами, схватил чужое - и объявил его своим. А кто не согласен с этим - того стереть с лица земли. Вот так, Серхио, люди учат своих детей изворачиваться и бороться с внешним, забывая о внутреннем. И это считается разумным, рациональным подходом. На самом деле наш мозг вывернут наизнанку, мы видим мир кверху ногами и задом наперёд. Иррациональное (споры, конкуренцию, спорт, войну) называем рациональным, а любовь (которая на самом деле произрастает на почве рацио) отнесли к разряду иррационального.
- Но тогда получается, что наши потомки будут поэтами и художниками и забудут, что такое математика, астрономия, теория относительности?
- Именно так. Это неизбежная плата за мир и спокойствие. Математика подарила человечеству роботизированную войну и ядерное оружие, химия успешно помогает уничтожать экологию. Мало нам погибших в войнах и отравленных всякой гадостью в так называемое мирное время?
- А медицина? Она же тоже использует достижения технического прогресса.
- Медицина... - Уго печально ухмыльнулся. - Забавная выходит картина: одной рукой человечество лечит больных, а другой - травит здоровых радиацией и химией, убивает их на войне и обрекает на природные катаклизмы. И главное, виновных в этом не найти, ведь все мы - сознательные, совестливые.
Но оставим этот вопрос тем, кто озабочен нравственностью. Поговорим об ушунах. Как я успел заметить, не было среди них ни одного онкологического случая, кровяное давление у всех было в норме, сердце не давало сбоев, психических заболеваний я тоже не обнаружил. Они не страдали от ожирения, варикозного расширения вен, геморроя, ну, и так далее. Болели они и гибли обычно от несчастных случаев: падали с дерева, тонули, становились жертвами хищников, змеиных укусов. Я убедился в том, что их иммунитет - идеально отлаженный механизм. Если мы унаследуем эти качества своих «близнецов во времени», как я называю этот народ, то целые отрасли медицины скоро окажутся не у дел. Хирургия, конечно, не исчезнет, чему я рад, поскольку люблю свою профессию...
Внезапно дверь распахнулась и в комнату вбежала Ана. Она запрыгнула мне на колени и, обняв меня, сказала:
- Ты ведь никуда не удёшь? - Она глядела мне в глаза с такою мольбой, что я просто не мог не пообещать ей остаться с нею навсегда. Да мне больше и не хотелось никуда уходить. Я понял, что не смогу уже без Аны, что и сам я, пусть пока не внешне, но уж точно внутренне, превратился в такую же, как она обезьяну, в ушуна, ступил на дорогу, ведущую к истокам любви и с неё уже не сверну.
Вперёд, только вперёд!
Или всё же назад?
Да ну их, эти рассуждения цивилизованного дикаря! Какая разница, куда ведёт тропа, если идущие по ней любят друг друга, причём так сильно, что разделить их означало бы обречь каждого на жалкое прозябание неполноценного существа! Тоска не позволит им купаться в озере счастья, и их потомки унаследуют жуткую генетическую память, похожую на несмываемый с души кошмар в чёрных тонах. И ничто им уже не поможет, ни сомнительные блага технического прогресса, ни лесная идиллия. Их спасёт только новая встреча, которая сквозь страдания и надежды вернёт их к истокам утерянной любви.