Those lines that I before have writ do lie,
Even those that said I could not love you dearer;
Yet then my judgment knew no reason why
My most full flame should afterwards burn clearer.
But reckoning Time, whose millioned accidents
Creep in 'twixt vows, and change decrees of kings,
Tan sacred beauty, blunt the sharp'st intents,
Divert strong minds to th'course of alt'ring things --
Alas, why, fearing of Time's tyranny,
Might I not then say `Now I love you best',
When I was certain o'er incertainty,
Crowning the present, doubting of the rest?
Love is a babe: then might I not say so,
To give full growth to that which still doth grow.
Те строки, которые я написал до этого, лгали --
именно те, в которых говорилось, что я не могу любить тебя сильнее,
но тогда мой ум не знал причины, по которой
мое горевшее в полную силу пламя должно было потом разгореться еще ярче.
Но, принимая во внимание Время, чьи бесчисленные [миллионные] случайности
проникают между обетами и меняют указы королей,
портят* священную красоту, притупляют самые острые намерения,
склоняют самые сильные души на путь непостоянства, --
увы, почему, опасаясь тирании Времени,
не мог я тогда сказать: "Сейчас я люблю тебя сильнее всего", --
когда я был уверен в этом вне всяких сомнений,
превознося [коронуя] настоящее, и сомневаясь относительно остального?
Любовь -- дитя; поэтому я не мог так говорить,
приписывая полный рост тому, что вечно растет.
* В оригинале -- "tan", буквально: "делать темным и грубым, похожим на дубленую кожу".
Тебе я лгал, сгорая от любви,
Любить сильней, писал я, невозможно!
Стихи те, если хочешь, изорви,
Заблудший ум мой оплошал безбожно.
Ведь, я считал, что Время тот министр,
Что королей указы отменяет,
Что ход его безжалостен и быстр -
Красу лишь портит, чувства притупляет...
Так почему же я не мог сказать:
«Сейчас тебя люблю всего сильнее»?
Тогда я сам министру был под стать
С любовью настоящею своею...
Любовь — дитя, присущ ей вечный рост,
А я солгал, не вникнув в сей вопрос.