Посвящаю Марине Галкиной, бесстрашной русской путешественнице.
1.
Железнодорожный вокзал гудел от диспетчера, от техники, от людей, снующих будто муравьи. Средь хаотичной массы озабоченного народа, ряженными куклами, в тяжёлых цветных юбках шарились цыганки. У стеночки одинокие милые бабушки с мелочью всякой пристыли, низшую милицию жутко боясь. Глазами просят купить, трохи выручить, выживанию — подсобить.
Павел остановился, качнулся от тяжести поклажи.
— Бабушка… мне, пожалуйста, в дальнюю дорожку, укропчика с петрушечкой.
— Счаса, счаса, миленький!
Из-за спины, напористо-притворным голосом:
— Красавец! Слышишь, кудрявый!?.. Протяни ручку… погадаю... как на духу всю правду скажу, выложу…
У Пашки настроения в достатке было, — добросердечного, с большими надеждами. «Он покидает злой загазованный город, спешит на священную природу, в лечебный рай». Протягивает правую ладонь. Левой принимает пакетик с зеленью.
— Ой, мой ласковый… смотри… вижу, как сынок твой знаменитым станет.
Павел одёрнул ручку, вскинул выше огромный рюкзак, и, засмеявшись, удаляясь, выкрикнул:
— Тётенька! У меня взрослая дочка! И рожать больше не собираюсь! Ха! Ха! Ха! Тоже мне гадалка!..
2.
Впереди, по курсу соединялись две реки, вроде как в поцелуе, сливались разной водой. Любимой природы, очередное чудное явление! Средняя и малая вода… такие разные зелёно-синие артерии. «Какое удобное место для табара» — вылетела мысль из довольной головы сплавщика, давая сигнал веслам, рукам — затормозить.
Позади, оставались большие километры, многодневный сплав, неугасаемая радость бытия. Где было всякого: и жаркого солнца, и пожаров, с густыми дымами неделями, и долго — ни одного похожего тела на пути.
3.
Павел, с ходу поймав на ужин пару рыбин, заметил по сырому обрезку на камнях: «Водица ожила… прибывает». Небо менялось в красках, намазывало больше тёмного, с усилением ветра, с предупреждением: «Явно, — ливанёт!»
Дневник не хотелось уже писать. Да, путешественник, по большому счёту, и не любил заниматься нудным изложением пережитого. Организм кричал, выпрашивая милость — сделать «днёвку». Отдохнуть! До «пустого» — выспаться, понимая: формой «схуднул» прилично. А ещё, обязательно полевую баню «забацать»: с паром, с веничком, с травяным чаем, с музыкой, с кудрявым дымом в самое небо.
«Но это будет завтра, а пока сон, сон… с картинками, а лучше с голыми девками, с ощущениями!» — натягивая на голову спальник, — улетал в забытьё бородатый одиночка-сплавщик. В этот раз, — по сибирским таёжным рекам.
4.
Начало засушливого августа навёрстывало упущенное. Он готовил опасные ливни. Начал с верховьев, с гор. Воды набухали быстро, именно в эту тёмную ночь раздулись до неузнаваемости.
Таёжник вскочил, от собственного сна (в нём он тонул, мок, кричал, спасался) и от крупного и беспощадного дождя в крепкий тэн его двухместной палатки. Лупил мощно, хлестал с наслаждением, крупнокалиберно, предупреждая одинокого странника, об всяких возможных неприятностях.
Судорожно шаря в поисках фонаря, человек понял: «пришло то, чего больше всего не хотелось видеть – подъёма и расползания реки! Ибо, рыба сразу прекратит ловиться, оставляя путешественника без пропитания» Луч выхватил ужасную картину. Стихия просочилась под палатку, затопив кострище и некоторые вещи.
Река, беременная мощной чёрной стихией, с бурунами, с лёгким шипением лизала отвесный берег напротив, сдирая с собой в дорогу всякий лесной мусор, гниль.
Испуганная байдарка колыхалась на стремнине, внатяжку выпрямив верёвку. «Ох, слава Богу, что надёжно привязал к дереву!» — животворяще перекрестился мужик, судорожно натягивая на себя одёжку. «А что с продуктами?» — бешено, стучало в возбуждённой голове, подгоняя зад и ноги к действию.
5.
В лесу, в самых дебрях, на возвышенности, одиноко маячила «двухместка». Рядом, философски спокойно дымился несложный костёр. Павел, отлёживая бока у огня, уже который час размышлял, о дальнейших перспективах намеченного маршрута. Помутневшая грязная река, уже некрасивая, пузатая, несла на себе коряжистый сушняк, траву, наводя грусть на странника. Надо было ставить «баню», надо было действовать, но что-то держало в лёжке обросшего мужика, любителя «хапнуть» адреналина на всю катушку.
Где-то в распадке, могуче и недовольно огрызнулся медведь, мгновенно встрепенув отдыхающее тело, пустив оное на карачках, к самодельным петардам, к рюкзаку. «Не хватало ещё зубастых гостей!» — подумал человек, — рядом укладывая сигнальный отпугивающий набор.
Подкладывая дрова, мельком заметил необычное явление. По течению, неширокого притока, покачиваясь, спускалась неизвестной конструкции и марки, пустая одноместная байдарка.
Не раздумывая, на ходу скидывая с себя одёжку, мужчина, метнулся к берегу, понимая: «Там, где-то выше, случилась беда! Раздобревшая река, возможно, смыла, плохо привязанную посудину»
Течение было холодным, бескомпромиссным, злым; но человек, был круче его, на ходу перехватывая чужое добро. На берегу рассмотрел. «Байда» была «ненашенская»! Явно «империалистов», — удобное и качественное детище. Такими же были гермомешки, рыбацкие принадлежности, объёмный рюкзак, спас.желет, с какой-то мелочью на дне плавательного средства.
6.
После недолгий раздумий, из любопытства, воровски развязал рюкзак. Там были расфасованные продукты, - сублиматы! О-о! Пашка так не ходит, он такого добра никогда не покупал, и в продаже не видел… у него всё по старинке. В рюкзаке был идеальный порядок, качество, и такие офигительные вещи для путешествия, что у бородача слюнки завидно потекли.
Изъяв очередной пакет, присмотревшись к гигиеническому содержимому, дошло: «О-о!.. Баба!.. Одиночка! Вдобавок, явно иностранка!.. Да-а, вот это снаряжение! Какое качество, удобство! Мне бы такое… я бы, ох, я бы!..» — катал мысли, как шарики в голове — слегка расстроенный, понимая: «Надо оставлять на берегу чужое добро. Возможно, «несчастная» сейчас топает, по дебрям голодная ломится, нещадно кляня судьбу, собственное раздолбайство. Не исключён, самый страшный случай… хозяйка «баркаса» на дне, в заломе где-то покоится, жирным налимам на пропитание. А может «Мишка» сзади обнял…
Миг!.. Всего, одна роковая непростительная ошибка… и беда страшной старухой злорадно ощерилась! Сколько их допускают, вроде и серьёзные путешественники, любители Русской земли, необычайно красивых и диких рек»
Надо было принимать решение. Можно было уходить, сниматься… искать другое подходящее место для помывки. А если вдруг ей, помощь какая нужна… а вдруг… а вдруг… если… если… а вдруг медведь… а вдруг нога… В голове мыслей рой, как пчёлы, жалят, — ломая график движения, отлаженный настрой в душе.
7.
Прошли сутки, заканчивались вторые. Вода пошла на убыль, слегка посветлела, но рыба хитрая, — принципиально не ловилась. Пашка дремал, пригревшись у костра, когда в небе «клёкотнул» коршун, плавно кружась над успокаивающимися водоёмами. Чуть повременив, сойка в тёмном ельнике испуганно обозначилась, бесшумно упорхнула… посыпались камни… сломался сук… Павел насторожился, привстал. По зарослям, к устью устало тащился человек.
Она, увидев его, за ним, — своё спасённое добро, яркую байдарку, — вдруг заплакала, обхватила лицо, обмякла на колени, прислонилась к ёлке. На ней болтался фотоаппарат, бинокль, на поясе нож, и больше ничего. Её плечи вздрагивали, губы с плачем улыбались, что-то хрипло говорили, голубые же глаза светились от удачи, от выпавшего редкого счастья.
«Лохматая чужая женщина, в добротной «энцефалитке», с разорванной штаниной... что же ты делаешь в наших девственных краях?» — думал мужчина, — робко приближаясь к ней, пытаясь по говору узнать язык. Рыжая «Чешка» смело приобняла незнакомца, точно, простуженная просипела: «Добри вэчер! Вы мой спаситель!» Павел, заботливо трогая её локоток, повёл небольшую девушку, к своему обустроенному табору, убежищу, к чаю, своей простенькой еде.
Без грамма стеснения, набросилась на неё, на хорошо ломанном нашем, и конечно чистом своём, торопилась, рассказывала. Плохо прожёвывая, роняя капли чая, сухие крошки, напирающие из благодарной души слова, — как же вышло так глупо! «Мол, а ещё деловая, хожу столько лет по замечательной Сибири… и такое умудриться учудить! Как непростительно для опытного путешественника!»
8.
Ах, ты чёрт рогатый! Так, она оказывается — учёная, орнитолог, фотограф… притом — знаменитая у себя! Редкие кадры природы, птиц и зверья разного делает. Но, чтобы особый снимок сотворить, желательно терпение большое иметь, и порой днями, неделями караулить объект удачи.
Вот и докараулилась! Ради эксклюзивной картинки, слегка пренебрегла вопросами безопасности. Та ночь была роковой для девушки, в её дождливой засидке, чтобы снять хищную птицу из семейства ястребиных на гнезде. Орлан-белохвост, — вот кто был объектом её недельной «охоты». Внезапная вода не простила, людской оплошности, такого неуважения к законам тайги.
— Як сэ йменуеш? — спросила, — качнула устало израсходованным лицом, разглядывая большого заросшего мужика.
— Имя моё... да?
— Ано! Ано! Ой… да! да!
— Павел… можно просто, Пашка.
— Благослава! — девушка протянула, уже сытую руку, — а для удобства общения, называйте меня просто Славой, или Славкой. Пашка, слегка примял, — оказывается довольно крепкую ручонку, бывшего «Варшавского договора», — упёртой подданной.
9.
Все понимали: Нужна баня! Нужны были «постирушки», приведения себя в порядок. Пока Павел возился с жердями, разворачивая плёнку, Чешка исчезла по своим делам в тёмные дебри, далеко. Таёжник сразу заметил: девушка поменялась в лице, вернувшись из леса.
Не стала помогать, а уселась у костра, тупо разглядывая дышащую жаровню углей, где «жарились» большие камни для пара, для бани.
— Что с вами случилось, Славка? — спросил бородач, — втыкая топорик в трухлявый ствол мёртвой сосны.
— Знаете Павел... я три лет изучаю вашу чудную природу. У меня много уже друзей в стране. Я искренне люблю простых людей, знаю… всегда помогут, выручат, последнее отдадут… А впрочем, что я балакаю такое…
Длинная пауза. Подкидывает сушняк в костер.
— Понимаете, я ничего не боюсь, когда ступаю в тайгу… кроме…
Она не договорила. Он, тотчас перебил:
— Медведя!!!
— Конечно, и его тоже! Но больше всего клещей. Я знала случай… когда охотник не выж…
— Что-о… подцепили? — перехватил разговор таёжник, изучая реакцию иностранки по глазам, по уголкам волевых губ.
— Да!
— И в каком месте впился?
(Молчание)
— Славка! Это очень серьёзно… — куда???
— Туда! — девушка стыдливо опустила глаза, — хорошо сидит, надулся… красное вокруг…
10.
— Славка! Слышишь меня… только без паники! Надо забыть все условности, стереотипы. Хоть он — августовский, многие говорят — не опасный. Всё равно надо тащить! Отключить ему доступ кислорода… Он сам «назад попятится, сдаст». Главное, голову не оторвать. Ты знаешь... сколько я их снимал с себя… всяких, — успокаивал мужчина женщину, ещё не представляя «там» — это где конкретно?
— Я тоже вытаскивала… но здесь...
Клещ любит самые нежные места на человеке, и «капец» дело, если где-то сзади уцепится, и нет рядом помощника. А если он энцефалитный, жутко заразный, роковой?.. — об этом хорошо знали эти люди, всегда помня, что в тайге, закон подлости никто не отменял.
— Простите… мне очень стыдно… я грязная, неприятная… одежда пропиталась… и у меня «вонявок» с собой нет!
— А что такое «вонявки» — удивлённо вскинул брови таёжник.
— А-а! — заразительно засмеялась она, — оголяя милые ямочки на обоих щеках, — а-а, это по-вашему как-как... вкусно пахнут! (трогает за ушами)
— Духи чтоль?
— Ано! Ано!
Теперь очередь смеяться настала Павла.
— Я понимаю всё… — продолжала она, — глазея на костёр, — но осилить себя не могу! Клещей панически боюсь. И это после одного случая… когда услышала историю от Ангарских мужиков. Как одному штатному охотнику на Енисее, впился в шею, сзади… человек летом поправлял свою избушку… не дошёл до дому… говорили, поздно обнаружил… шея распухла… задохнулся. У меня всегда этот случай перед глазами стоит… Хотя перед вылетом прививки делаю, и одежда в масть, и репеллентами обрабатываю, и всё равно боюсь…
— Славка! Я вам больше скажу, перед сном, мы вообще голые друг друга осмотрим, чтобы к утру, не заиметь подобный подарок. Я за эти 24 дня сплава, — одного «вывел» из лобка. Утром моюсь в реке, чувствую что-то лишнее. Глядь! Сидит, впился довольный гад! Другой под мышку, но тот только «пригубил» зараза! С ним легче было справиться. — А как вы думали? Перед палаткой, перед сном — строгий осмотр голого тела. Вешаю зеркало на дерево, осматриваю «тылы». Нам «одиночкам», по-другому никак! Нет помощника рядом. Вы же знаете сами. Так что, давайте приступать… время не ждёт… да и баню надо ставить, стирать тряпьё.
11.
Было два ночи, когда в его палатку мягонько «постучали», пытаясь найти «вход».
— Павел… простите… мне плохо… мне кажется, у меня жар. Неужели я?..
— Пролазьте ко мне сюда… сейчас я молнию только… сюда… лева-лева берите. Я включу фонарь… вот на спальник садитесь… Не паникуйте… мне кажется вы изрядно переволновались… только представить, четыре дня по буреломам ломиться… давайте посмотрю, пощупаю…
12.
По чистой воде устойчиво рыскала байдарка, за собой на верёвке волоча другую, где хранились их вещи. Славка лежала на носу, прикрытая плащ-накидкой, полу спала. Некрасивая, раскрасневшаяся, рыжая, небольшая, с синими покорными губами. Павел, не жалея себя, работал веслом, гнал, всякого нагоняя в перепуганную башку. По её точным картам было ясно: первое селение будет староверов-беспоповцев. Но сначала надо пройти опасный порог.
На берегу надел на неё жилет, свой удобно застегнул, приговаривая: «Славанька! Мы сейчас «гремучий» будем проходить. Слышишь меня, отважная красивая женщина?» Она согласительно кивала, обмякшей массой подчиняясь бородатому мужику. «Если в Бога веришь, молись… — хорошо, девонька!» Она улыбчиво качнула головой, сипло выговорила: «Ты мой спаситель! Я верю… верю в тебя, в твой крестик на волосатой груди… что постоянно лез мне в рот»
Порог пугать начал издалека, звериным рёвом предупреждая о свирепых бурунах, об опасных валунах и острых скальных обломках, о стремительном вихревом течении. Приближая схватку, Павел громко запел, выкрикивая в звенящий воздух, ей: «Если кильнёмся, пожалуйста, сразу хватайся за фал! Не бойся, я тебя не брошу, твои бесценные снимочки, твою будущую славу спасу!» Она трудно тянула улыбку, сживая в руке верёвку, пытаясь поднять голову, глянуть на убегающую опасную воду.
Рулевой, во всё горло орал нескладную песню, собственным звуком перекрикивая звериный рёв «гремучего». Напористо работал веслом, — да ходу угадывая, ход следующего слива, своей верной посудины, боясь «бочек», пенистого котла, ямы, стеклянно-серебристого гребня на вершине волны. Лишь бы избежать «поперечины» — по инерции не перевернуться, чужой дружественной страны, — умное достояние не угробить, не утопить…
Злая, смеющаяся вода взахлёб хлестала в борта, жирными сливами перелетая их, заполняя дно байды, частично вымочив сосредоточенную женщину, гребца. «Терпи! Терпи! — кричал Пашка, — выглядывая дали, стараясь угадать окончание «нервощипательных» страстей. — Ещё чуточку осталось! Мы с тобой молодцы! По науке прошли!» — горланил байдарочник, ревела вода, светило улыбчивое солнце, похоже, радуясь за рисковую пару.
13.
Притихли, вросли в землю верные сыны Святой Руси, только изредка, какая староверская изба дымит печным дымом, ревёт корова, мычит бык, шляясь на густых травах поодаль крепкого селения.
— Здравствуйте люди добрые! Помощь ваша нужна, — сказал измученный бородатый мужик, на руках удерживая женское тело, обращаясь к седому кряжистому человеку, в косоворотке, при плетёном пояске, в галошах, вышедший из добротной избы на стук.
— Здорово живешь! — громыхнул басище, седовласого старовера.
— Здорово! — вновь включился Пашка, — приваливая девушку на приступок просторного входа в дом.
— Спаси Христос! — надо отвечать, — спокойно ответил хозяин, направляясь в Славке. — Что приключилось… почему так красна? (трогает лоб, смотрит в глаза)
Павел рот открывая, невольно головой крутит, языком всю историю доносит, глазами сканируя чужую добротную жизнь вокруг. Ничего не скажешь — крепкое хозяйство, в большую силу и возможности. Изучив «дониконовское» русское подворье, остановился глазом на кряжистых руках-граблях старика, его размашистой бороде, выглядывающих изо рта белых зубах, никогда не знающих поганого табака, разного «бодяжного» мирского «пойла».
За тёмно-зелёным загривком густого ельника, слышно шумел «гремучий», а ещё выла моторная лодка, натужено подымаясь с низовья, рождая у гостя ехидную мысль: «А в избу-то дедка не пригласил!»
— Воду пускала? — выпрямляясь, — спросил широкий человек, — криком вызывая кого-то из избы.
— Простите… — не понял?
— Потом исходила?
Павел вспомнил совместную жаркую ночь, дёрнул плечами:
— Вроде да… обильно!
Из избы лёгкой молодушкой вылетает красивая молодая женщина. В мягонькую поступь, в вязаных носочках, по цветастым самодельным половичкам, приблизилась, покорно застыла. Слегка смутилась, увидев нежданных «мирян», представ в разноцветном сарафане, в платочке, с льняной косой через плечо. Чуточку зарделась, с кивком головы поздоровалась с чужаками, вытирая мокрые ладони об тряпицу, испросила: «Чем Куприян Михайлович, буду полезна?» Старовер немедля послал её за какой-то Лушей, с пересказом всей Пашкиной предыстории.
Голубоглазая невестка, жена среднего сына, летуче исчезла со двора, доверяя свёкру главный разговор с «пришлыми». А начал он, с самой главной новости в стране, с путча в Москве — до дна души ошарашив Павла и Славку. Старик, уже понимая, что отчаянные люди, не знают про ГКЧП, про страшную бучу, разыгравшуюся в столице, про танки и гибель людей, — пустился в рассуждения, догадки, предположения. «На какую дорожку сведут страну, а-а, добрые люди!? Может ли случиться, что всяким проходимцам, откроются ворота!» — искренне переживал старик за своё селение, свой род, за семейный многочисленный «улей», семерых, — семейных уже деток своих, за «родных-троих братов». Если жизнь совсем «запоганится», — уж больно не хочется «драпать» к своим одноверцам в Южную Америку, ту же Европу или Австралию, — лучше уж пусть они возвращаются на родную землюшку, откуда родовые корни их тянутся…
Славка, слушая Куприяна Михайловича, тронула Пашкину руку, потухающим угольком, дёрнула улыбку:
— Павел!.. Если всё совсем плохо станет… ты к нам в Чехию с семьей приедешь, я помогу тебе! — толи шутя, толи серьёзно просипела раскрасневшаяся иностранка.
— Я Славанька… без наших рек жить не смогу! — ответил Пашка, удивляясь, как в такой глуши, без радио и телевидения, эти отшельные люди так хорошо обо всём извещены в мире, добавив: — Я до самой старости буду по ним хаживать, этим продлевая себе жизнь! А со страной ничего не случится… думаю, до престола «проходимцев» не допустят. Так что, Куприян Михайлович, беспочвенны ваши опасения, вы лучше расскажите, как вы живёте, можете?..
В беседе, удивился старик, что «гремучий» на такой хиленькой посудинке прошли, не перевернулись, не утопли. Сколько «он» уже за его жизнь людским судьбам сделал здесь вечную остановку. «Видно высокие у вас Небесные защитники, — скажет, — обнимая и поглаживая мозолистой лапищей кудряву бородищу, оглядывая подступы к своему хозяйству. Вздыхая, добавит, — но лучше жить, не искушая судьбу. — А вот и Лукерья Аверьяновна, вижу на подходе, светлая наша душа… а ты милок, сбуй, сбуй с девицы обувку. У меня досочкой земелька стелена… пусть ножка её размякнет, от душного ботинка остынет…
14.
Аэропорт работал в штатном режиме, как вновь рявкнул динамик, объявив регистрацию на рейс Москва-Якутск. Павел Васильевич, привычно, ещё раз проверил билеты, оглядел свой выверенный багаж, «байду» в чехле, когда-то, от увлечённой иностранки, в знак благодарности, — «не убиваемый» сердечный подарок. «Прошло 22 года… а было как вчера! — грустно улыбнулся в душе поседевший одиночка - путешественник, продвигаясь в очереди, — многолетне жалея о том, что побоялся оставлять ей свои координаты, на вечный тлен «обрывая всякие концы». — Наверное, уже давно «Сибирью» успокоилась, — профессором, академиком стала. Альбомы, атласы с птицами Европы издала, как мечтала, — карьеру сделала, кафедру заимела, а может институт — давно замуж вышла, потомством обросла»
Вновь проиграли привычные нотки, включился рупор, послышалась диспетчера – речь, объявляя рядом, регистрацию на «Норильский».
«Добрэ рано! Добрэ рано!» — вдруг так знакомо прозвучало где-то сзади, явно вылетев из хвоста последних пассажиров. После радостного приветствия, люди засмеялись, наперебой заговорили, добавляя ещё звука на Финском и Русском.
Павел Васильевич, сначала с регистрацией «завошкался», после уже стал приглядываться к ним. Их было семеро! Как в кино, — возбуждённые от встречи, со вспышками в глазах – воодушевлённые, с большим запасом любезных слов и энергией духа, — под завязку гружёные, — в одну кучку собрались, регистрируясь на Норильск.
Было видно и понятно: это учёный люд, совсем не близких возрастов, собравшийся на длительное дело. Две женщины, и пять разноформенных мужичков: кто в очках, кто с бородёнкой в клин, с небольшим «пузиком» впереди. Как знакомо... мужики вырвались на простор, на свободу, в любимое — «поле»! Их уже не остановить…
«Но кто же, на чешском сейчас поздоровался?» — подумал байдарочник-одиночка, — радуясь, что всё сошлось, пролезло в аэрофлот!
15.
И тут мизансцена круто меняется, в один миг, усмирив болтливых учёных. Откуда-то из толпы, выскочила женщина, в сопровождении работника аэропорта, наперебой выясняя их дальнейшие действия.
Ахнул сердцем Павел, словно и не было этих долгих лет разлуки. Былая рыжесть просветлела... короткая стрижка, спрятанная под новенькую кепку. Заметно округлился зад, в удобной «энцефалитке», с рисунком на спине – фирменным воробьём, и большими буквами: «CSO». Вроде годы её особо не взяли, морщинами не тронули... те же живые глазки, волевые губы, милые ямочки, те же привычки — трогать при разговоре козырёк, и кончик носа.
Она «тылом» замерла, что-то доказывает своим, вроде как хотят сняться, в другое место перейти. У них, у всех бейджи на груди, они для окружающих, как бы: «товарищи, дорогие гости, учёные, разных птичек мира, – верные охранители»
«Вот-вот… они снимутся, как птицы упорхнут… и она вместе с ними… и уже никогда-никогда… это Господь зачем-то свёл меня через столько годочков… это какой-то знак… это всемирного тяготения, очередная пересекающая…» — галопом побежало в голове бородача, невольно двигая ноги ближе к возбуждённой толпе ученой массы.
«… А может не надо… а может пусть как есть… а вдруг там её муж… один же, по-особому на неё смотрит, плечом тёрся, конфеткой угощал… а вдруг, правда… Господи!.. Помоги!.. Советом откройся… а так хочется поговорить… тогда, о дальнейшей судьбе её узнать…»
Всякое думал, сомневался, хотел… но было поздно, — возбуждённое сердце любознательной кровушки качнуло, рту давая волю:
— Славка! — крикнул в уже уходящую толпу мужчина, делая себе остановку, оборачивая на окрик всех поблизости.
Озабоченная женщина, вскинув козырёк, у своих, растерянно спросила, не понимая всю ситуацию:
— Эт-то, что… меня… да?
— Да вроде! — прозвучал всё тот же, с козлиной бородёнкой, русский, — наш, что конфетку сосательную иностранке совал.
Её лицо слегка вспыхнуло, потом в один край губами перекосилось, вытягивая робкую улыбку, добавляя особого света очам, всем телом подаваясь к незнакомцу. И Пашка, двинулся, готовя руки к «обнимашкам»
— Пашка!.. Пашенька!.. Мой дорогой и живой спаситель. Как я рада!!!
Рядом стояла живая «кишка» регистрируемых на «Норильский», с интересом рассматривая случайную встречу, по глазам женщины понимая: «Она дорога ей»
Они липко обнялись, замерев посредине зала.
— Вы идите, идите друзья, я скоро приду! — крикнула она своим, отправляя их подальше от глаз.
«Да у неё пол страны знакомые… — говорил другой наш, — своим, — рассказывая интересную историю про то, как её однажды мужик в Сибири какой-то спас, с ней «никакой» по тайге таскался. Учёные удивлённо переспрашивали, восхищались, предлагая свои интересные случаи из молодой ещё полевой жизни.
16.
— А вы, куда в этот раз? — уставился с интересом в женщину мужчина, посантиметрово рассматривая внимательное лицо, не отпуская её рук из своих.
— На Плато Путорана, Паша. Моя вечная мечта!
— И моя тоже! — по-честному выпалил Павел, — но я, правда, один боюсь туда соваться, да и денег больших стоит вылазка… не те годы, не те силы…
— А если с нами? — вдруг воскликнула она, дёрнув его за руку, и тут же скисла, добавила: — Я не старшая… я не решаю… но спросить могу (начинает судорожно искать телефон) — А что-о?.. Носильщиком оборудования… А что?.. в тайге лишних рук не бывает. А что?..(женщина торопливо листала память, кривым пальчиком двигая экран) — Мы, Паша, нацелены на озеро Виви. Самый центр России! Слышал за такое?
— Конечно! Оно вроде является символом объединения Красноярского края, Эвенкии и Таймыра. Там говорят... при встрече трёх губернаторов — три бутылки армянского коньяка с портретами глав регионов затопили на память. Может, в очередные приключения попадешь, одну со дна и выцепишь, за мой успех выпьешь...
— Шутишь Паша… никаких приключений... нас коллектив… международная экспедиция, я одна давно не хожу…
— Не надо Славка! Не стоит звонить… (он положил свою лапищу на её гаджет) — поздно уже… вместе уже не получится… если бы на день раньше… а так лишняя возня… и твоим, неприятная забота…
— А ты что, каждый год ходишь на свою «воду»? — хмурясь, согласилась она.
— Пару лет был перерыв… а так стабильно? А ты, ещё сколько раз к нам приезжала?
— Два! - вспыхнули её шустрые глазки, воскрешая особенную улыбку. Синичкой выпустив её, сыграла ямочкой на щеке, по привычке дернула козырёк, тронула кончик носа, сорвала кепку, стукнулась головой об его высокую грудь. Близенько прижалась, ничего не отвечая, вроде как сливаясь в одно целое.
— Славка!?.. — я не понял?
— Семь годочков был у меня счастливый пропуск… — ответила, ни разу не посмотрев ему в глаза. — Пойдём Паша… «твоему» посадку объявили… пойдём…
— А ты замужем?
— Была чуть-чуть… давно… моих «полей» не вынесли…
17.
Они рядышком шли, никого не видели, не отрываясь руками, вспоминая былое:
— А помнишь?.. А помнишь?.. А там… помнишь, как ты на камнях палаткой стоял, и четыре дня меня ждал, пока меня выхаживали, отказываясь от Куприяна Михайловича предложения — поселится на ручье, в его лесной избе, обещая ему не бросать иностранку, которая тебе весь маршрут изломала…
«Да всё я помню Славка… как во сне снилось… А помнишь, какая ты тощая стала… рыжей пушинкой… и я ботинок твой разорванный проволокой сшивал… — а ты всё бредила, просила почему-то мёду… и я ходил в Кондратьево, к людям… спрашивал… искал тебе его… — наперебой отвечали друг другу радостные люди, поглядывая на убывающий людской хвост, исчезающий в чреве огромного сооружения, слушая диспетчера, вымаливая бога, — его рейс чуточку затормозить, её — повременить…
— А помнишь, как мы в пожар попали… и ночью, по перекатам мелким бежали бегом, чтобы байдарку не пробить об острые камни… А помнишь… как я упала, и коленку разнесла… а тайга горит… и столько дыма… и лось, с во-о-т такими рожищами, (разводит над головой руками) — не боясь, рядом в реку ух-х… и на тот берег… и косули следом… — три… и ты меня «безногую» потом таскал на себе, смолой рану измазывая…
— Всё я помню, Славка… разве такое забудешь…
— Конечно… 19 дней с приключениями, с незабываемыми рассветами, грустными вечерами у костра. А помнишь, как нас «обнесли» местные, утащили мой тент и кроссовки с котелком, пока мы с тобой на мою гору ходили. А помнишь... как я тайменя зацепила, да сама, задницей на камни шлёпнулась, уронив спиннинг в воду…
— Хорошо за донку зацепился… и сколько я потом с ним «боролся»… — дополнил Павел, увидев шрам на её левой руке.
— Это где?
— Это… это на Тунгуске… — сорвался нож…
— Тебе давно книгу писать надо!
— А я пишу… и про нас, тоже будет глава! (она припустила взгляд ниже, вроде что-то удерживая на кончике языка, боясь озвучить…)
— Я хотела тебе сказать… а хотя зачем?.. — Ты когда возвращаешься?
Мужчина назвал дату.
— Мы позже!.. Встретишь меня… или? — она не стала смотреть ему в глаза, а глянув на экран телефона, сбросила очередной вызов. — Меня ждут уже… извелись… ой, не хорошо начинаю экспедицию, не хорошо…
— Если хочешь… встречу!
— А сам? — робко и чуточку стыдливо получилось у неё. И не дожидаясь ответа, глянула в хвост очереди, произнесла:
— Я сейчас… я скоренько… (лезет во «внутренний», находит визитку, отдаёт) — ходко удаляясь крикнула: — Я думаю, успею… подожди меня, Пашенька… я мигом…
18.
Выйдя из накопителя, мужчина покрутил в руках визитку. Глянул в небо, в своё молодое «невольное» прошлое, уронил её обречённую в урну, и свободным вклинился в массу, вплывающую в «гармошку». Его ждала чудесная страна Якутия, неповторимая река Амга, с прекрасной рыбалкой, с наскальными «писаницами» древних людей, и прочими достопримечательностями…
«Зачем?.. Зачём?.. Уже зачем?» — как оправданье, пульсировало в поседевшей голове. Уже окончательно успокоенной, — слушая стюардессу, законопослушно пристёгиваясь, мягонько снимая обувку, радуя ноги, продолжая не выпускать из сознания женский дерзкий образ. Так ярко запомнившиеся, когда они вдвоём, из её «там» извлекали клеща. Улыбнулся этому мужчина, в иллюминатор посмотрел, как вдруг шумно вошли пилоты, на свои места подались.
Крайний остановился, и громко, сухо спросил:
«Есть здесь, Павел Васильевич?.. — Байдарочник!?..» (в салоне повисла тишина)
— Я! — приподнялся человек, — принимая из рук лётчика какой-то журнал.
— Вам передали! Вроде иностранка!
19.
Журнал был глянцевый, дорогой... на чешском. Уже истрёпанный, не новый, за 2010 год. «Как это понимать, Славка?.. Зачем?.. Что ты этим хотела мне сказать?» — думал пассажир, слушая гул турбин, пыхтение полной губастой соседки, выискивающей под задницей жутко придавленный ремень.
Аккуратно перелистывал, внимательно вглядываясь в образа, кое, что понимая из написанного. На самой серединке, на самых скрепочках, развалил таёжник на две половинке длинный материал. Про музыканта, про знаменитого уже виолончелиста, с его вихрастой шевелюрой, с чёлкой на глаза, в чёрном смокинге, при оркестре за спиной.
Чуткое сердце слегка надулось в груди, качнулось с бока на бок, через внимательные глаза, узнавая сходство родовых черт, ясно понимая надпись под фотографическим глянцем. «19 летний Ворличек Павел Павлович… Открытие этого сезона… а ещё было про лауреата, про первую его премию...» Сбоку, размашистой рукой, жирной ручкой было выведено, явно ей: «Ворличек – это орлёнок, птица! Судьбы моей счастливой — драгоценный орлан-белохвост!»
Ах ты, Славка, Славка… ямочки в разлёт… ах ты цыганка, тёмна кожа, прозорливый совиный глаз, с гроздьями бус на шеи… ах ты жизнь моя — голубая вазочка, в один миг, наполовину треснутая…
Самолёт разогнался, смело дёрнул носом, надёжно взмыл, потянулся, потянулся ввысь, навсегда уже отделяя его от неё. «А как жаль!..» — подумал он, — слушая обидный стук чуть подраненного сердца, влажно закрывая глаза.
28 августа 2021 года.