Спала Надя тревожно, во сне плакала. Ей снился Борис. Он убегал от неё, периодически оборачивался, улыбался, махал рукой и быстро-быстро удалялся. А она пыталась его догнать, но ноги, почему-то, бежали на одном месте, как в замедленной съёмке. Плакала, звала его, но он не остановился. А вскоре и совсем исчез из поля зрения, словно растворился в воздухе. Проснулась она утром от собственного крика и сразу же вспомнила, что произошло с бывшим мужем.
— Боренька, как мне теперь жить? — завопила она.
Волна отчаяния и рыданий накрыли её на длительное время. В дверь позвонили. Она попыталась встать, но не смогла, совсем ослабла. Закрыла глаза, а спустя несколько секунд услышала, как провернулся ключ в замочной скважине, кто-то вошёл в квартиру и зашагал по полу.
— Надя, — услышала она вскоре голос Яны, — так нельзя! Посмотри, у тебя уже вся подушка мокрая от слёз. Глаза опухшие. Возьми себя в руки. Поднимайся. Я поесть принесла.
— Я пыталась встать с кровати, но сил совсем нет, — еле слышно произнесла та.
— Попробуй ещё раз подняться.
Надежда с трудом спустила ноги на пол, чуть-чуть приподнялась и снова рухнула в кровать. Лицо стало серым, глаза закрылись.
Яна уложила её поудобнее на место и попыталась подбодрить:
— Ничего, Наденька, мы справимся с этим состоянием.
А сама ушла в кухню и начала кому-то звонить. Говорила долго просящим голосом. Потом принесла в спальню поднос с омлетом, булочкой, кофе и персиком. Надежда отказывалась от пищи, но Яна решительно приподняла ей подушку, подтянула её саму повыше и покормила, как ребёнка.
Прошло часа полтора, в домофон позвонили. Яна бросилась в прихожую, сняла трубку, послушала, что ей скажут, и нажала на кнопку. Потом открыла входную дверь.
— Здравствуй, Яна. Ну, рассказывай, что у вас тут произошло, — произнёс молодой мужчина, как только вошёл в прихожую. — У меня совсем мало времени.
Яна проводила его в другую комнату, чтобы их разговор не был слышан Надежде, и рассказала, о смерти Бориса. Но сначала подробно поведала ему об отношениях его с Надей. Почему она с ним развелась. И как он довёл себя до кончины. А затем подытожила и попросила:
— Она подняться с кровати не может, Игорь. Совсем с горя обессилила, стала безвольной. Пообщайся, пожалуйста, с ней, приведи в чувства. Сейчас она жена моего брата, как ты знаешь. Я не хочу, чтобы он узнал о её страданиях по бывшему мужу. Даже представить себе не могу, что может произойти со Стасом, если ему это станет известно! На тебя вся надежда. О твоих уникальных способностях я наслышана. Помоги, прошу тебя!
— Хорошо, я понял, пошли к ней.
Они вошли в спальню к Надежде. Та лежала с закрытыми глазами. Кожа на опухшем лице по-прежнему имела серый оттенок.
— Надюша, — обратилась к ней тихим голосом Яна, — я привела доктора. Он поможет тебе справиться с горем.
Она медленно приоткрыла глаза.
— Здравствуйте, Надежда, — произнёс психотерапевт, — попробуйте полностью открыть глаза.
— Не получается, — еле слышно прошептала она.
— Понятно. Сейчас Яна выйдет из комнаты, — взглянул он на неё, — а мы с вами пообщаемся, и я постараюсь вам помочь. Хорошо?
— Да.
Яна прихватила с собой телефон Надежды, чтобы не зазвонил во время беседы врача с ней, и покинула спальню. Не прошло и минуты, как на связь вышел Станислав. Услышав голос сестры, возмутился шутливым тоном:
— Опять ты!? Дай мне поговорить с женой? Где она?
— Стасик, твоя жена — жуткая растяпа! — решила отшутиться Яна, чтобы он ничего не заподозрил. — Отправилась гулять по Москве, а телефон оставила у нас дома.
— А почему вчера она мне не позвонила и сегодня?
— Когда Надя вернётся домой, выйдет с тобой на связь, тогда и спроси у неё сам, почему не позвонила. А я не знаю.
— Янка, тревожно мне как-то, — сникшим голосом доверительно заговорил Станислав. — Только это между нами. Мне кажется, что она рвалась в Москву, потому что заскучала по Фролову. Тебе так не показалось?
— Даже в голове подобные мысли не держи! — как можно увереннее прошипела она. — Я ведь специально возила Бориса в венскую клинику лечиться, чтобы он выздоровел, стал нормальным и сошёлся с ней. Но она даже слышать о нём не захотела. И здесь о нём ни разу не вспомнила.
— Ты так думаешь? Ну, ладно, считай, что успокоила. Спасибо, сестрёнка. Напомни ей внушительно, чтобы позвонила мне. Пока.
Прошло более часа после разговора Яны с братом, а врач всё не выходил из спальни Надежды.
«А говорил, что у него мало времени, — подумала она. — Наверное, что-то серьёзное произошло с Надеждой».
Игорь — двоюродный брат Виталия Болдина. Он очень хороший психотерапевт, просто нарасхват у пациентов. Владеет техникой гипноза и другими методами быстрого выведения людей из незапущенных депрессивных состояний. Наконец, он вышел, прикрыл за собой дверь и сел в кресло напротив Яны.
— Я сделал всё, что мог, — начал он говорить устало, — смерть Фролова стала мощным потрясением для неё. Надежда испытывает жуткую вину за то, что произошло с ним. Ведь ей, как я понял с её слов, рассказали, что он всех просил разыскать её и привести к нему, так как считал, что у него всё плохо, потому что нет её рядом. А раньше, при совместной жизни с ней, всё шло прекрасно. Нет сомнения в том, что Борис последнее время страдал депрессией из-за неудачи в бизнесе, которая и привела его к неправильному пищевому поведению, сильной полноте и фатальному результату. Он заедал любые волнения. Об этом свидетельствуют и боли, которые появлялись у него в разных частях тела. А уверенность в том, что всё изменится в лучшую сторону, если Надежду приведёт кто-то, или она явится добровольно, а не сам он её вернёт, — стала его сверхценной идеей. Есть такой термин в психиатрии. Вернуть её не удалось, и он, образно говоря, запустил процесс медленного самоуничтожения: потерял веру в хорошее будущее без Надежды и смысл жизни. Большинство моих пациентов с депрессией — это бизнесмены и предприниматели. К сожалению, времена сейчас для бизнеса тяжёлые. У них он просто разваливается. Люди берут кредиты в банках, а потом не могут с ними рассчитаться.
— Наде стало лучше? — спросила Яна.
— Я сделал ей необходимые уколы, провёл сеанс психотерапии. Сейчас она спит. Когда проснётся, веди себя с ней, как с капризным ребёнком, решившим поплакать. Либо вообще никак не реагируй на её рыдания и слёзы, если таковые будут иметь место. Не пытайся её успокаивать. Процесс страданий у родственников и близких покойника проходит в несколько этапов, может длиться годами и должен проходить естественным путём. На первом этапе они пребывают в шоковом состоянии, начинают идеализировать покойника и винить в его смерти себя: не доглядели, не посещали долго, не почувствовали беды и так далее. Никакие слова близких ей не помогут, могут только разозлить. Моя задача — уберечь её от развития депрессии, зачатки которой у неё уже имеют место. Связано это с её нежеланием жить в Австрии. Я долго разговаривал с ней о её жизни и понял это. Когда будут хоронить Бориса?
— Двенадцатого августа, через пять дней после смерти. Раньше морг не сможет нам выдать его тело.
— Позвони мне одиннадцатого, я должен провести с ней ещё один сеанс психотерапии и полечить медикаментозно.
Яна проводила Игоря до двери и, пока Надя спала, сходила домой за комплектом постельного белья для себя, прихватила ещё что-то необходимое и вернулась обратно. Предупредила по телефону мужа, что останется ночевать у неё и попросила не рассказывать о смерти Фролова Станиславу, если тот выйдет с ним на связь. Виталий, в свою очередь, рассказал ей, как продвигается подготовка к похоронам и добавил:
— Представляешь, для Бориса пришлось заказывать особенный гроб, с шестью ручками и двумя дверцами сверху. В морге сообщили, что он весит двести четыре килограмма. Похоже, что он заедал все свои переживания, потому и стал таким тучным.
После ухода врача Надежда проспала несколько часов. Проснувшись, тихонько заскулила.
Яна спокойно вошла к ней в спальню.
— Что случилось? — строгим голосом спросила она.
Та удивлённо посмотрела на неё:
— Так Боря же умер, — шмыгая носом, объяснила она. — Я проснулась и вспомнила об этом.
— Надя, рано или поздно все умирают. Каждому дан свой срок жизни. Ты же видела, до чего он себя довёл. Лечиться не хотел. Виталию в морге сказали, что Борис весит двести четыре килограмма. Считай, что Господь уберёг его от более тяжёлых последствий. Вспомни, священники всегда утверждали и утверждают, что души, покинувшие тело, испытывают невероятную лёгкость и напрочь забывают о своём физическом теле и обо всех тех людях, с которыми общались при жизни. Ему уже хорошо, а ты зачем-то рыдаешь. А теперь полежи спокойно и в подробностях вспомни, почему ты с ним развелась. Думаю, что тебе это пригодится, чтобы не винить себя в его смерти. Хотя бы потому, что ты не знаешь, что здесь с ним происходило на самом деле. Поднимайся и иди ужинать.
Яна покинула спальню, ругая себя за то, что не выполнила указания Игоря и всё же сделала кое-какие наставления Наде. Не сдержалась.
Надежда обиделась за них на Яну, полежала ещё немного в кровати, а потом всё же поднялась с неё, умылась и села за стол, даже не обратив внимания на то, что ещё утром совсем не имела сил двигаться, а сейчас хорошо владеет своим телом.
Зато Яна оценила по достоинству способности Игоря быстро выводить своих клиентов из депрессивных состояний. И была благодарна ему за это.
Ели они молча. После того, как Яна убрала со стола и помыла посуду, попросила Надежду позвонить Станиславу.
— Он волнуется и не понимает, почему ты ему не звонишь, — объяснила она жене брата. — Станислав не должен догадаться о том, что здесь с тобой происходит. Постарайся говорить с ним весёлым и уверенным голосом, чтобы у него не случился стресс. Сделай над собой усилие. Он звонил тебе утром. Я сказала, что ты ушла гулять по Москве, а телефон с собой прихватить забыла.
И та сумела пообщаться с супругом нормально. И даже смеялась, когда он с ней шутил. Но, когда с ним попрощалась, опять погрузилась в унынье, рыдала и ругала себя за предательство, не стесняясь сестры мужа. То засыпала, устав от страданий, то скулила, как собака, и лила слёзы. Яна её больше не уговаривала, не наставляла, не ругала. Иногда сама тихонько плакала — жалко было Бориса. Поскольку была с ним знакома, возила его на лечение в Вену, ухаживала там за ним, была его переводчицей... В чём-то он был ей симпатичен, а в чём-то — невыносим. А теперь этот, как ей казалось, жёсткий и сильный человек, был сломлен житейскими проблемами и доведён до смерти. Это не укладывалось в её голове.
Целых три дня обе женщины в разной степени рвали себе души, убиваясь по Фролову. А одиннадцатого числа их посетил Игорь, полечил и Надежду, и Яну, ибо обратил внимание и на её не совсем стабильное душевное состояние. Как только он вышел из квартиры, Яна заглянула в спальню Нади, убедилась, что та спит, и сама улеглась в свою кровать. Проснулись они двенадцатого августа утром от звонка в дверь. Пришёл Виталий, попросил быстро собраться и спуститься вниз для поездки в морг. Надев на себя одежду тёмного цвета, Надя достала из шкафа два чёрных, ажурных шарфа, оставшихся после похорон отца. Один — протянула Яне и молча направилась к выходу. Яна закрыла дверь на ключ и последовала за ней к лифту, а потом и на улицу. Машина Виталия стояла напротив входа в подъезд. Ехали они долго. У морга их уже ожидали Грачёв с Анной Васильевной и Николаем. Рядом стоял катафалк. Все необходимые документы для выдачи трупа матерью Фролова уже были предоставлены и подписаны. Спустя три минуты шесть санитаров с трудом вынесли из морга огромный гроб и поместили его в катафалк. Надежда пожелала остаться с Анной Васильевной у гроба в машине. Подошёл сотрудник морга и сказал, что туфли на Бориса не налезли. Предложил купить у них белые атласные тапочки за полторы тысячи рублей. Купили. Когда этот сотрудник надевал их на ноги покойника, Надежда заметила, что стопы Бори слишком подвижны.
— Почему его ноги так свободно крутятся в ваших руках? — спросила она.
— Потому что все сухожилия на его теле перерезаны.
— Зачем? — ужаснулась Надя.
— Вы же его будете кремировать, а для сжигания в печи их перерезают, иначе труп в ней, под воздействием высоких температур, будет совершать все движения, присущие для живого человека.
Сотрудник положил туфли под покрывало и вышел из салона. Двери закрылись, и катафалк тронулся с места.
Остальные сопровождающие отправились за ним следом на личном транспорте. Везли Бориса в Николо-Архангельский Крематорий. Только в нём имелась печь для сжигания таких крупных тел. Надежда находилась, словно в прострации: всё вокруг стало плоским, серым, нереальным. Слёзы по щекам текли сами по себе.
Как только все подошли ко входу, их встретил сотрудник крематория, проводил в помещение и предупредил, что для отпевания и прощания с покойным их пригласят в седьмой или в восьмой зал.
— Только не в седьмой, — проговорила вслух заторможенная Надежда. — Борис так любил красивые цифры, что не допустит, чтобы его отпевали в этом зале. Пригласят только в восьмой, вот посмотрите. Ну сами посудите! Умер он в восемь часов утра, восьмого числа, восьмого месяца. Значит, и отпевать его будут в восьмом зале.
И действительно, их пригласили в восьмой зал. Там уже стоял открытый гроб, а в нём лежал Борис, красиво одетый в синий костюм и ослепительно белую рубашку. Ещё в морге ему освежили лицо, и теперь он был, как живой. Тихо играла прощальная музыка. Все подошли к нему, стараясь всмотреться в его лицо, запомнить. Мать вложила в руки сына иконку его почитаемой Святой Матроны, а на шею под рубашку поместила деревянный крестик. Все плакали, даже мужчины, что-то говорили друг другу. Надежда рыдала, но не в голос, только тело сотрясалось. Пришёл батюшка, зажёг свечи у каждого в руках, попросил встать вокруг гроба и приступил к отпеванию. Не успел он окончить его, как у Нади погасла свеча. Мать Бориса быстренько поднесла свою свечу, и огонек вновь заплясал на свече бывшей невестки. Но в это время батюшка посыпал тело Бориса земелькой, замолчал и покинул зал. Санитары, стоящие в стороне, подхватили гроб с телом и понесли. Надя только успела увидеть его на повороте в другое помещение. Надеялась, что там продолжится прощание, но сотрудник крематория предупредил, что его уже понесли к печи, так как на имеющемся оборудовании и в этом крематории он в неё въехать не сможет из-за больших габаритов.
Яна подхватила Надежду и мать Бориса под руки и повела к выходу, чтобы те не успели опомниться и не начали вновь голосить по умершему. Она посадила их в машину своего мужа, который уже сидел за рулём. Машина тронулась с места, ехала недолго. Остановились у кафе. Там был заказан поминальный обед. За столом Николай, Геннадий, Виталий поднимались по очереди и говорили о том, каким хорошим человеком был Борис. Виталий каялся в том, что не простил ему грубого обращения с собой и покинул общий с ним бизнес, лишив его части средств, приведшей к распаду компании. Николай ругал себя за то, что послушал Фролова и не вызвал к нему мать, когда тот уже был совсем плох. Геннадий упрекал себя, что не попытался примириться с Борисом, когда тот потребовал от него увольнения, а сразу же написал заявление об уходе. Надя сдавленным голосом просила у него прощения за свою жестокость, за неумение по-настоящему любить и прощать.
— Во всём виновата я одна, — горько произнесла слабым голосом Анна Васильевна. — Не почувствовала своим материнским сердцем, что моему сыну плохо. Не приехала к нему вопреки его запрету. Не оказала ему нужную помощь. Прости меня, сыночек.
И только одна Яна ничего не говорила. Она жалела его, такого жёсткого, грубого и, одновременно, такого хрупкого человека, доведённого форс-мажорными обстоятельствами и собственным характером до смерти. Она лишь подумала: «Там, на том свете, Борис, тебе будет лучше. Кончились твои мучения на земле. Господь уберёг тебя от чего-то более страшного и прибрал. Я в этом уверена».
Спустя пять дней все приехали в крематорий за прахом Бориса, а оттуда сразу же отправились на Востряковское северное кладбище. Там находилась единственная могила предков Бориса, в которой в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году был похоронен в гробу его дед. А позже — подхоронено в неё же ещё восемь урн с прахами родных. Кладбищенские рабочие выкопали яму сбоку могилы. Все присутствующие по очереди подержали урну с прахом Бориса в руках, погладили её, женщины поплакали. Надя урну держала в руках дважды, прижимала к себе и не хотела отпускать. Рабочие аккуратно взяли её из рук Надежды, опустили в яму и засыпали. Сверху установили маленький, квадратный памятник с фамилией, именем, отчеством, датами рождения и смерти покойника. Вкопали в землю до середины пластиковую вазу, налили в неё воды и поставили белые розы, купленные Надеждой. Такие цветы ей часто дарил Борис. Она сама зажгла свечу в фонаре оригинальной формы. После этого все, с чувством исполненного долга, разъехались по домам.
Через два дня истекал срок пребывания Надежды в Москве. Она не выходила из дома, страдала, по-прежнему винила себя в смерти Бориса. А за день до отъезда ей позвонил Николай и рассказал о том, о чём не решался прежде говорить при всех. Оказывается, ещё при жизни, но уже в плохом состоянии, Борис посещал объекты, на которых работали гастарбайтеры. Фролов часто общался с ними, но иногда внезапно начинал плакать и просить даже их:
— Найдите и приведите мне Надежду!
Настолько уже его душевное состояние было подорвано развалом его прежнего бизнеса, неудачами в новом предпринимательстве, его одиночеством и распадом семьи. Те недоумённо смотрели на него и не понимали, чего он от них хочет. Однажды они спросили Николая, почему начальник плачет. А он объяснил, что от него ушла любимая жена.
— Голову ей надо за это отрезать! — выкрикнул один из них злобно. — Жена не должна уходить от мужа! Такое не прощают!
Так вот, узнав, что начальник умер, тот же гастарбайтер поклялся отыскать её и покарать. Он уверен, что Фролов умер от тоски по жене.
— Вы уезжайте побыстрее из Москвы, Надежда, — посоветовал Николай. — Я уверен, что этот гастарбайтер может привести свою угрозу в исполнение, так как очень уважал Фролова. Его здесь все гастарбайтеры боятся и слушаются. Он у них за старшего. А вашу фотографию он видел на рабочем столе Бориса в офисе, когда приходил туда за новым оборудованием.
Надежда разволновалась. Как только разговор с Николаем окончился, в памяти, как вспышки, начал раз за разом всплывать момент, когда во время отпевания Фролова у неё погасла раньше времени свеча, словно на неё кто-то резко подул. Тогда это явление не вызвало у неё волнения. Она подумала, что это душа Бориса так дала ей знать, что находится там, рядышком, видит её и прощается, уходя в вечность.
«Да-да, именно в вечность, — подумала она тогда, — ведь не случайно же он умер в восемь часов утра, восьмого числа, восьмого месяца года и отпевали его в восьмом зале прощания. А восьмёрка напоминает знак бесконечности или вечности».
Но сейчас её посетила совсем другая мысль относительно того явления. Предположила, что так Борис предупредил её об опасности. Намекнул, что она может уйти следом за ним.
Яне и её мужу она не стала рассказывать о предупреждении Николая. Не захотела тревожить их лишний раз. Только, когда через день они везли её в аэропорт, сильно волновалась, с опаской озиралась по сторонам и мечтала поскорее оказаться в салоне самолёта. Москва, по пути их следования, казалась ей серой, неуютной, жаркой, неприветливой. В аэропорту Яна вручила ей большую сумку на молнии и предупредила:
— Это подарки и всякие московские вкусности для всех твоих домочадцев. Они не поймут, если ты не привезёшь им чего-нибудь столичного. Ты же в Москве нигде не бывала, ничего им не купила. И ещё! Постарайся за время полёта привести себя в нормальное эмоциональное состояние, чтобы Станислав ничего не заподозрил и не впал в депрессию, как Борис.
В самолёте Надя гнала от себя мысли о Фролове. Думала о том, как встретится с мужем в аэропорту, с сыном и свекровью — дома. И даже начала сочинять, что будет рассказывать о Москве, если те начнут её о ней расспрашивать. Но вдруг, уже на подлёте к Вене, самолёт начало трясти и болтать. В проходе появилась стюардесса, а по радио прозвучало сообщение:
— Уважаемые пассажиры, самолёт вошёл в зону турбулентности, пожалуйста, пристегните ремни...
За грудиной у Нади вновь задрожала тревога, а в памяти — всплыла мысль о потухшей свече в крематории.
«Это не турбулентность, — подумала она. — Что-то сломалось в самолёте, и он сейчас рухнет на землю. Вот о чём предупреждал меня Борис».
Эта паника так овладела ей, что она даже не заметила, когда самолёт перестало трясти, а по радио сообщили, что он идёт на посадку. Даже получив свои вещи в аэропорту, она не поверила, что всё закончилось, и она жива. Увидев Станислава, спешащего ей навстречу, бросилась ему на шею и заплакала:
— Наш самолёт чуть не разбился — так его трясло!
Он погладил её по спине, крепко прижал к себе, успокоил, как мог, нужными словами и повёз домой. Увидев своего сына, топающего ей навстречу, подхватила его, закружила, расцеловала. Горячо поблагодарила свекровь за то, что позволила слетать в Москву.
С этого дня она упорно старалась выглядеть счастливой и быть внимательной к супругу. Страдания, связанные со смертью Бориса, отпустили её окончательно примерно через год. Но в течение этого времени, оставаясь наедине с самой собой, рыдала, вспоминая всё самое лучшее из их совместной жизни. Всё плохое растворилось в памяти, словно и не было его вовсе. Надежда подолгу общалась с Борисом вслух, представляя его живым и присутствующим в комнате рядом с ней. Говорила о том, как сильно его любила, что буквально жила им и дышала. Сотню раз объясняла, оправдываясь, почему принимала те проклятые противозачаточные таблетки. Рассказывала, как жила после того, как он её выгнал из дома, и о том, что творилось в её душе после окончательного расставания с ним. Какая буря негодования бушевала в её сознании, когда поняла, что жить без него не может, но и простить, вернуться к нему не в состоянии. Так как не верила в то, что их отношения смогут стать нормальными. Страшно было перенести ещё раз подобное в случае его гнева. Иногда она включала песню «Ты больше не звони» и подробно рассказывала под её мелодию и слова, как каждый день слушала её, плакала и страдала оттого, что скучала по нему, хотела вернуться, но не могла после того, как он так решительно развёлся с ней. А голос певицы навзрыд рвал душу словами:
Ты больше не звони,
И сердце не тревожь,
И в трубку мне не говори,
Обид, которых нет,
От них бросает в дрожь.
Пусть это не любовь,
Пусть это счастья след,
Я не хочу холодных слов,
Свой камень не кидай,
Ни горечи во след!
Ты не целуй мои воспоминанья,
Не обещай надежды без любви,
Моих ночных обид
Щемящее мерцание
Ты не терзай, не береди души.
Слезами за окном
Забарабанил дождь,
Я не услышу слов любви,
Мой телефон молчит,
Ко мне ты не придёшь.
За годы чувств благодарю,
За радость наших встреч,
Улыбкой горькой одарю,
Ты создан для любви,
Ты лучший из людей!
Ты не целуй мои воспоминанья,
Не обещай надежды без любви,
Моих ночных обид
Щемящее мерцание
Ты не терзай, не береди души.
Сейчас, после его смерти, эта песня для неё приобрела совсем другой смысл: его больше нет на земле, она никогда не сможет увидеть его живым, услышать его голос в телефоне и наяву. И это не укладывалось в её голове. Каждый день Надежда молилась о нём Богу. Просила простить ему все вольные и невольные согрешения и даровать вечную жизнь в Царстве Небесном. Часто всматривалась в его фотографию и с ужасом осознавала, что от него, такого замечательного человека, со светлыми и умными глазами, остался только пепел в урне, даже не тело, опущенное в могилу. Целуя фотографию, она дала Борису слово, что никогда не забудет его и то хорошее, что имело место в их семейной жизни. Однажды во сне он пришёл к ней, протянул руку и позвал:
— Пошли со мной.
Она радостно подала ему свою ладонь. Шли они по длинному светлому коридору, словно сделанному из прозрачного поликарбоната. Надя чувствовала, что Борис держит её за руку, но самого его ей не было видно. И вот, наконец, показался конец коридора. В его квадратном проёме виднелся очень красивый, абсолютно белый город, и она чувствовала, что там хорошо и радостно жить. Ей в голову вдруг пришло тихое осознание того, что именно в этот момент она умирает, и это не пугало её, ведь там она будет жить с Борисом. Надежда уже шагнула на край коридора, но всё её нутро буквально завопило:
— Нет, не ходи туда, твоё время ещё не пришло, Возвращайся!
Она дёрнулась, проснулась и стала прислушиваться к своему самочувствию. Оно было нормальным. Тогда Надежда прижалась к Станиславу всем телом, и шепнула ему на ухо:
— Не отпускай меня.
И снова погрузилась в сон. На какое-то время это сновидение её снова вывело из равновесия. Тогда ей казалось, что Фролов всё же заберёт её с собой, и это её тревожило. Надежда стала старательно отгонять от себя мысли о нём. Перестала смотреть на его фотографию, разговаривать с ним, как с живым.
Со временем, когда душевная боль начала отпускать, она перестала винить себя в его смерти и пришла к логическому заключению: что если бы даже не была замужем за Станиславом, то всё равно не смогла бы вернуться к Фролову, чтобы с ним не происходило. Но оказала бы посильную помощь в лечении, в уходе, если бы они понадобились ему. Находилась бы рядом столько времени, сколько понадобилось бы для его выздоровления.
Но жизнь и смерть человека, как известно, не терпят сослагательного наклонения. Бориса больше нет среди живых, и ему уже ничего ни от кого не надо. И никто в его смерти не виновен. Каждому человеку дана своя судьба и определённый срок жизни. Он просто жил среди людей, как мог, и оставил в их сердцах и памяти частичку себя.
А жизнь Нади разделилась на до и после смерти Бориса. Теперь она понимала, насколько хрупки человеческие жизнь и психика. По достоинству стала ценить спокойную, размеренную семейную жизнь, которую смогли ей обеспечить Станислав со свекровью. В муже и сыне Надежда души не чаяла. Училась у Елизаветы Юрьевны управлению хозяйством дома и правильным отношениям в семье. Полюбила Вену, старательно изучала немецкий язык, в чём ей помогал Стас, ведь он хорошо им владел.
В её мыслях с каждым днём всё больше укреплялось желание заниматься вместе с мужем семейным бизнесом. Об этом она сообщила ему и свекрови. Те поддержали её стремление. Елизавета Юрьевна охотно рассказывала ей о бизнесе, так как сама с покойным мужем им управляла в прежние времена. А теперь принялась обучать Надежду не только разговорному, но и профессиональному запасу слов на немецком языке, необходимому в её будущей работе. Дома Стас с матерью старались общаться с Надей только на немецком. Это общение, первое время, ей давалось тяжело, до нервных срывов. Но постепенно она привыкла к трудностям, перестала стесняться того, что не сразу всё усваивает, и начала справляться с ними.
Отношения со Стасом стали более доверительными, чувственными, часто — игривыми. Муж это заметил, оценил, счёл необходимым поощрять такое её поведение и внимание к нему. Принялся одаривать супругу ювелирными изделиями. Знал, что она их любит носить. Когда-то, при их первой встрече в московском бутике, Надя отказалась от его помощи в подборе для неё подходящей одежды. Стас этого не забыл. Теперь же периодически сопровождал её на шопинг и сам подбирал ей наряды. А Надежда с удовлетворением отмечала вслух, что его выбор, как всегда, оказался прекрасным. И даже намекнула однажды, что зря тогда, в Москве, не воспользовалась его услугой. И эти её слова порадовали его. Времени для совместного заграничного отдыха у Стаса находилось мало. Но раз в квартал он выкраивал недельку, чтобы слетать с женой и сыном отдохнуть.
В Москву Надежда больше не рвалась. Но вскоре к ним в гости нагрянула Яна с мужем и маленьким сыном, которого она так и не увидела, когда летала в столицу. Виталий отвёз его к своим родителям перед тем, как ехать с Яной в аэропорт за Надей, да так и оставил его у них до самого её отъезда в Вену. Некогда было заниматься ребёнком. Похороны Бориса и забота о состоянии Надежды отнимали у них всё время. Марк, так звали их мальчика, с удовольствием общался и играл с Яковом. Елизавета Юрьевна была очень рада приезду дочери с семьёй. По достоинству оценила своего зятя: он ей понравился. Не могла насмотреться на Яну и Марка.
Однажды, оставшись наедине со Станиславом в гостиной, Виталий рассказал ему о том, что экономическая ситуация в России стала сложной, бизнесмены разоряются. И словно между прочим намекнул:
— Представляешь, даже Фролов, с которым мы раньше с Геннадием Грачёвым работали, потерял свой бизнес, взялся за другой, но тянул его с трудом, себе в убыток, а бросить не имел права: его компания выполняла строительно-ремонтные работы для государственных нужд. Заболел, вовремя, из-за проблем в новом бизнесе, не обратился к врачу и умер. А перед смертью, последних пять дней, так тяжело болел, что даже входную дверь на ключ не закрывал, предчувствовал, что может отойти в мир иной и остаться лежать в закрытой квартире. Но до последнего работал дома с документацией, не отдыхая. Успел её доделать, и его моноблок сдох, перестал работать, словно почувствовал, что больше не понадобится хозяину. А утром он и сам скончался.
— Ты о бывшем муже Надежды говоришь? — изумился Станислав.
— Ну, да, о нём. Всё. Нет больше Бориса. Жаль человека. Ушёл молодым.
Ночью, в постели, Станислав обнял Надежду, прижал к себе и сообщил о смерти Фролова. Ожидал от неё тяжёлой реакции на это известие. Но она лишь вздохнула и, быстро сориентировавшись, холодно произнесла:
— Мне Яна уже рассказала об этом. Жалко Бориса, но у каждого своя судьба.
Стаса удивила её спокойная реакция на смерть Фролова. Она не то, чтобы порадовала его, но успокоила, придала уверенности в том, что Фролов давно покинул мысли и сердце его Надежды. А он напрасно ревновал её к нему все эти, вместе прожитые годы.
Яна с семьёй пробыли в Вене всего несколько дней и улетели домой. А в голову Стаса, после известия о смерти Фролова, закралась и с каждым днём всё больше укреплялась мысль о возвращении их венского бизнеса в Москву вместе с семьёй. Любил он столицу. Хотел жить только там. Он даже попытался уговорить жену с матерью вернуться в Россию. Но Елизавета Юрьевна и прежде говорила, что не хочет жить в России, и сейчас туда возвращаться не пожелала. А Надежда, отдавшая столько времени и сил изучению немецкого языка и семейного бизнеса, тем более возжелала остаться в Вене. К тому же, она постоянно помнила о гастарбайтере, пообещавшем расправиться с ней из-за смерти Бориса.
Конец