Однажды утром я отправился в магазин за хлебом. Хотя хлеба у меня было хоть отбавляй, но почему-то именно в этот день мне захотелось сгонять в магаз и добавить в коллекцию сухих, покрытых плесенью булок еще один экземпляр. По дороге в булочную я не встретил сопротивления. Никто не кричал на меня и не показывал пальцем, говоря “идиот” на каком-то из двух языков. Я разговаривал на третьем.
Когда я добрался до полуразрушенного магазина, смеркалось. Где-то вдалеке прогремел выстрел. Голодные хлебоеды часто нарушали порядок в специально отведенных для этого местах. Их изредка поливали водою из шлангов, чтобы спокойнее жилось точеным конвоирам, ходящим из стороны в сторону внутри вращающихся на ветру башен.
Я осторожно приблизился к заколоченным дверям и подоткнул под припрятанную ловушку свою деревянную ногу. Ловушка скрипнула. Где-то недовольно заквакал плавающий в масляной массе механизм. Когда дверь отворилась, я по привычке скользнул взглядом по теряющимся в полумраке пустым, запыленным полкам. Ведь где-нибудь между стеллажами могли притаиться “мякишные торчки”.
Торчки обычно занимали “оборонную” позицию в местах скопления продуктов. Их тело было настолько разворочено хлебпрепаратами, что они могли есть все,что угодно, включая машинное масло и даже автомобильные запчасти. Запчасти Торчки обычно размалывали в специальных самодельных коробочках “чтобы лучше жевалось”.
К счастью, магазин был пуст. Это был мой любимый “ходильник”, место, куда редко ступала нога оголодавших, озлобленных жителей опустевших кварталов. В других продуктовых точках я, как правило, натыкался на каких-нибудь дармоедов, которых приходилось выпугивать громкой хлопушкой. Я никогда не прибегал к насилию, пользуясь известной нынче фразой “ЗА ГРАНИЦЕЙ ДОБРА НЕ БЫВАЕТ ЗЛА”.
Втиснувшись сквозь откинутые доски, я заколотил за собою вход и осторожно прошел по скрипящему полу, покрытому осколками и мусором в Генераторную. Генераторные до “известных всем событий” покрывали обширные площади, окутывая проводами каждый дом, каждую улицу, каждую щель. Когда не стало электричества, именно Генераторные
(они же Генушки или Гены) стали единственным местом света в сгущающейся тьме.
Я открыл ржавую дверь и повернул самодельный ключ в окошечке у стены. Зажужжал часовой механизм, и по невидимым проводам, опутанным паутиной и какой-то слизью, пробежал холодок. Вернее, холодок пробежал у меня по спине, оттого, что в зале с бывшими в употреблении продуктами послышались голоса. И голоса эти принадлежали не безобидным Торчкам.
Когда загремел пиротехнический патрон и холодильники, дернувшись всеми частями усталых тел, брызнули ледяные облаки внутрь себя, Те Что Были Внутри притихли. Они сообразили, что, кроме них, внутри есть еще один “посягатель на хлеб”. Разбойники двинулись в мою сторону. Шаги раздавались все ближе и ближе. Я быстро поменял насадку на хлопушке, превратив ее в ослепительную лампу-фонарь.
Один из хлебоРОБов (от английского “ROB” - воровать) говорил на моем языке. Он пробурчал себе под нос что-то вроде “Щас ты у меня попляшешь...”
Тихо щелкнул затвор какого-то огнестрельного, явно не самодельного оружия. Сердце мое билось так, что его, казалось, можно было услышать не только в булочной, но и снаружи.
Прежде чем шагнуть на верную смерть, я запустил трясущиеся от недохлебья пальцы в карман куртки и вытащил кусочек плесневелого Хлебушка. Положив на язык Кушанье Жизни, начал считать до пяти. Через пять секунд свет выскользнул из моих глаз, словно мотылек, оставив на щеках темные подтеки “крокодильих слез”. Слезы были не настоящие, потому что хлеб порождал в теле неистовую феерию химических реакций, перключающихся друг за другом со скоростью испортившегося светофора.
Охнув, я содрогнулся в конвульсиях. Это была последняя крошка хлеба, способного изменить жизнь. Те Что Были Внутри не поняли, что произошло. Один из них сунулся в Генераторную, и тут же знакомая мне рука (я смотрел на себя как бы со стороны) обвилась вокруг шеи вторженца, заставив хрустнуть его позвонки. Он рефлекторно выстрелил, но мое тело уже не было человеческим телом. Оно стало...другим. Гибким, быстрым и смертоносным. Пуля прошла сквозь мякиш желудка, оставив на моей куртке темную отметину.
Хлеб давно перестал быть едой. Он стал оружием, за которое когда-то очень давно началась страшная война. Война, которая не прекращается и по сей день...
Quotidie panem telum est...