.
Песок, старое дерево, доски. Всё такое простое, как архетип первичного. И это – местность, конечно же, побережье: разве не берег всего – мы?
И море. Да, там есть море: песок и вода; и то, и другое – море. Одно проницает другое, и оба друг от друга свободны, даже если пленены.
И ещё кости. Ведь это побережье. Сколько здесь было штормов... И сколько покоя. Осколки древесной жизни, раковины жемчужниц, другие, какие угодно. Иссохшие и исчезающие нити водорослей, зёрнышки янтаря...
И хижина – здание, не похожее ни на что, упорядоченный хаос, замершее вдохновение. Да, вдохновение. В нём живут. Но теперь мы ходим, не хуже волн, омывающих берег, мы обегаем себя, среди облаков, желающих, но не имеющих сил отразиться из-за всегдашней ряби, и только какою-то неопределённой дымкой остающихся и угадывающихся в водах. Мы ходим среди событий, оставшихся иероглифом, напоминанием, – костью, охваченною песком.
Утраченное, оставшееся – всё в них, лежащих скрыто на берегу там и тут, причудливым движением шторма, прилива, ветра или просто твоим движением, странник, открытое – говорит и свидетельствует, как жест, состояние, интонация.
Всё в мире – то же, что и было, но в присутствии открывшегося звучит иначе, словно заново переписывая себя.
Кости каракатиц, дерево... Сожжённые, истёртые в порошок, обращённые в сажу, настигнутые в преследовании, они создают сепию, тушь. И – рисунок, как память и сокращенье историй. Каллиграфию, пропись, как кости и остов. И белое поле...
Июнь 2019.