Так уж получилось, что наш бродяга Вован, он же Подснежник – слабовидящий. Где «слабо» — это приуменьшение, а «видящий» – преувеличение.
В этом смысле, у него есть всё: и гемианопсия, и скотома, и косоглазие, и лёгкая пришибленность, как следствие родовой травмы и постродовой встречи с грузовиком… Всё, кроме принятия собственной ущербности.
В его косоглазом видении – он, Вован, неотразимым. Он пик совершенства, и всего остального тоже пик.
Так уж у нас в семье повелось – куда ни глянь, сплошные пики. Включая, разумеется, и Байрона с Бомжулей.
Уж эти пики всем пикам пики, хоть Байрон, в общем-то, и явные «крести», а Бомжуля рыжая «черви».
Так вот эти пики, возмущённые Вовановым совершенством, из заклятых врагов превратились в братьев по оружию, и теперь гоняют «бубнового» слепца, как сидорову козу – в хвост и в гриву!
Что им в его персоне так отчаянно натирает самолюбие, остаётся загадкой. То ли его неотразимость, то ли высокомерие, то ли запахи, но охоту на него они ведут круглосуточно, прерываясь лишь на кормление и сон.
Эти святыни, слава аллаху, в нашем доме не попираются.
Все члены шайки, как и положено всем членам, в предрассветный, полуденный и вечерний час, встают на задние лапы и требуют свою порцию вкусного.
В остальное же время – мясорубка!
Одноглазая загоняет, серый настигает, и в доме зарождается кошкоторнадо.
И предотвратить эту стихию не получается.
Мы уже разделили этим паскудам туалеты, заставив лотками весь дом.
Организовали им отдельные поилки и кормилки.
Каждому из негодников выделили по собственной спальне и лежбищу (и это разные понятия), по дверному косяку на драние, по тапкам на ссание, по гардине на трепание, и по мебельной гарнитуре на грызение.
По всему дому расставили когтеточилки и раскидали шарики с перьями, мячики с бубенчиками, мышки с мормышками и мормышки с мышками, только лишь бы отвлечь их от смертоубийства.
Однако, всему этому разнообразию, косоглазый красавец предпочитает собственный хвост и нос, дальше которых он не видит, чем и вызывает праведный гнев и когтевой зуд Бомжихи и Байрона.
И тогда визжащий, вопящий, пищащий клубок начинает гулять по всей жилой площади, скатываясь с этажа на этаж, и втягивает в свой инфернальный водоворот всех и вся!
Всё наше родовое гнездо, захваченное стихией, взметается и, срываясь с насиженных мест, вихрем летит на выручку казнимому Вовану.
С уютного насеста вспархивает разъярённая мать. Из скворечников высыпают всполошённые птенцы. Срываюсь со своих яиц и я...
И что примечательно, никто не молчит, все орут, перекрикивая друг друга, и матом.
Даже свинки вместо привычных им «пи-пи-пи» в такие минуты высказываются чётко, правильно расставляя акценты и называя вещи своими именами.
И лишь попугаю не важно по какому поводу орать лишь бы надрываться. Потому что он - не пик, а идеал, и орёт – в горе и в радости, в болезни и в здравии и лишь смерть разлучит нас, аминь!
И вот, когда такая котоклизма случается, а случается она по многу раз на день, стены от нашего крика начинают вибрировать, фикусы на улице, вместе со случайными прохожими, осыпаться. А вместе с ними часто осыпаюсь и я, поскальзываясь на этих чёртовых мормышках-шариках или цепляясь ногой за какой-нибудь из лотков.
И тогда, звеня бубенцами, я так грохаюсь оземь, что коты шрапнелью разлетаются в разные стороны, и только пух - серый, белый и рыжий пух остаётся витать в воздухе…
А Вован как ни в чём не бывало возобновляет свои игры с хвостом.