бывает, на закате лета дева выйдет за калитку – и не вернётся. вскинет коромысло за плечи, тихим шагом отправится к колодцу у леса: там вода бодрящая, чистая.
деревня по тому времени молчаливая, дремотная: солнце слепяще-рыжее, над лугами колышется лихорадочный жар с привкусом болотной тины. с севера вяжет осенью: тучи странные, будто снежные, а вечера студёны, промозглы. август остывает, бросает за собой алые яблоки, источающие дурманную сладость, и копны жёлтых цветов, обрамляющих сады да опушки. полдень в сезон сей всегда нем: избы стоят настороженные, за забором не видать хозяев. лишь у молодой четы скрипит радио, и стук топора, обтёсывающего берёзы, разлетается над крышами.
а дева бредёт, одинокая, сквозь пустынные улицы: платок взвивается у шеи – тепло теперь обманчиво; поднимешься в гору, где ветер свищет, озябнешь до дрожи. дева следует вдоль тропы, поросшей травяными клочьями; туфли её – дымчатые следы в песке, пересечённые вьющимися нитями змеиных телец, мазками всполошенных птичьих крыльев.
дева сама – будто видение, мираж, и никто не смеет её окликнуть, остановить.
бывает, на закате лета дева выйдет за калитку – и не вернётся. болота в сию пору голодные, алчные, а чаща, обвивающая деревню кольцом, чует забвение: скоро серость выплеснется над полями, заморозки скуют пруды, оцепенеет соловьиная песнь. нечего будет есть, нечего поглощать. статные, высокие стебли скукоживаются, бутоны рассыпаются трухой – земля исторгла свои плоды; сверчки стрекочут громко, отчаянно, прощально; стрекозы прозрачны, словно сумрак, стеклянной лазурью зреющий на востоке.
лес умирает – погружается в тяжёлый, глубокий сон, – из года в год, и из года в год же озлоблен, ненасытен. однако в поле широком, необъятном, укутанном рощами да грибными оврагами, гнев его тускл, тонок, доносится лишь шёпотом елей да чернотой на венцах дикого боярышника. на тропе, стелящейся бледным золотом, словно бы ничего не грозит: главное – не сворачивать. не соблазняться уединением и покоем, обещанными уютной тенью под кроной; не отдаваться на милость ветру, щекочущему щёки игривой, да хлёсткой свежестью; не падать в изумрудную перину, ещё сохранившую июльский лоск.
бывает, на закате лета дева выйдет за калитку – и не вернётся. в колодце далеко за деревней, там, где сгущаются сосны, вода кристальная, чудотворная, и как славно добраться до неё босиком по колючей траве, распахивая объятия мгновениям пьянящей свободы. ведь может ли лес быть беспощаден, молниеносен, как сокол, как волк, как бес?
юная дева забывает о коромысле, скидывает туфли, ладонями загребает нежную, приветливую грязь, подготавливая ароматное ложе, не чувствуя флёра гнили.
лес, ублаженный, отходит ко сну.