(Из записей Марка Неснова)
Гарик Фрумкин был человеком исключительной честности, каким и может быть только законченный идиот.
И хотя в его порядочности никто из «хороших» парней на зоне никогда не сомневался, держали его на расстоянии, потому что общение с ним ничего хорошего не сулило по этой же причине.
В драки он ввязывался с пол-оборота, размахивая своими огромными кулаками, а кому из «блатных», занятых более «продуктивными» делами, нужно такое соседство.
И только мне было комфортно общаться с Гариком, потому что и его приключения и его глупости были для меня лишь источником удовольствий и стекали с моего сознания и репутации, как с гуся вода.
Но именно по этой же причине, когда возникла жесткая необходимость навести порядок в лагерной столовой, «блатные» и стали уговаривать Гарика занять эту должность.
Гарик, сколько мог, упирался, ссылаясь на то, что должность сучья, но «урки»
доходчиво разъясняли ему, что на «северАх» порядки не те, что на местных зонах, где зэки «какают ещё мамиными булочками», а любая должность там поддерживается ментами.
Здесь кого ни пОпадя заведующим столовой хозяин не поставит, потому что у него либо всё разворуют, либо прибьют.
Гарик, как никто другой, подходил на эту должность, а потому все были довольны, когда он согласился, так как по причинам, описанным в рассказе «Особенности национального воровства», зона была на грани голода, что не устраивало ни урок, ни начальство.
Как и всякий дурак, слово "честность" Гарик понимал буквально, а потому воровство он присёк на корню, не обращая внимания ни на опасности, ни на возможные последствия.
И, если раньше каждый вечер для нашей семьи (как и ещё для трёх-четырёх других) зав. столовой организовывал приличный ужин, то с приходом Гарика всё это, в одночасье, кончилось, и говорить с ним на эту тему было бесполезно, так как авторитетов для него не существовало там, где он руководствовался лагерными понятиями.
Никто и не пытался на него давить, потому что дурак, он дурак и в Африке.
Но кроме лагерных понятий для Гарика ещё существовали такие святые детские истины, как дружба, привязанность и благородство.
Он разрывался между своей честностью и привязанностью ко мне, но не мог найти выхода, что его крайне угнетало.
Я же относился к этому с пониманием и спокойствием, хотя, безусловно, комфорта такая ситуация не прибавляла.
И вдруг Гарик нашёл выход, который оправдывал его в своих глазах и глазах людей, с чьим мнением он, всё-таки, считался.
Рыба треска, на Западе очень ценная и дорогая, для наших северных народов многие десятилетия была таким же дешёвым и доступным продуктом, как картошка для народов средней полосы России.
Доходило до того, что треской кормили свиней и другую живность, которая готова была её есть.
В зону её завозили в огромных бочках, а зимой в ящиках, сильно пересоленную, и для того, чтобы что-то из неё приготовить, её приходилось долгое время вымачивать, на что у поваров никогда не хватало ни времени, ни желания.
Потом из неё варили суп, который невозможно было есть из-за плохого запаха и очень солёных кусков рыбы, которые иногда там попадались.
Видимо, из-за повышенной жирности, печень трески требовала большего времени для вымачивания, но кто бы этим специально занимался.
А потому печень сразу выбрасывалась из миски, ибо была ещё более солёная и противная, чем сама рыба.
То есть, если говорить на языке грамотных людей, тресковая печень в лагере являлась некондиционным продуктом, а потому хороший заведующий столовой обменивал её у вольного снабженца на какие-нибудь более приемлемые продукты, если такая возможность появлялась.
Так вот, Гарик и решил, что он вправе использовать этот бросовый продукт, чтобы подкормить своего приятеля и его семью, без особого спора со своей совестью.
Таким образом, образовалась ситуация, когда каждый вечер нам на стол попадала раздаточная 10-ти литровая кастрюля тресковой печени, хорошо вымоченной и пережаренной с луком и специями.
Как и в обычной жизни «Чапаевы и Котовские» нужны только в переломные моменты истории, а когда восстанавливается относительный порядок и спокойствие от них избавляются, что и произошло, со временем, с Гариком, который нисколько этим не огорчился.
Дело было налажено, а остальное его не волновало.
Но за те полгода, что Гарик командовал пищеблоком, мне с друзьями пришлось съесть столько жареной тресковой печени, сколько не съедают её на свободе за всю свою жизнь все чиновники областного центра среднего размера, вместе с членами своих семей и многочисленными ближними и дальними родственников.
До сих пор одного упоминания про тресковую печень достаточно, чтобы я почувствовал себя плохо, что, полагаю, происходит и с моими лагерными дружками, если кто-нибудь из них, дай Бог, ещё жив.
После освобождения, проведав родителей и друзей, я решил улетать на север из Одессы, чтобы пообщаться пару дней с моей любимой тётей Ирой
и её мужем Мишей.
Тётя Ира встретила меня, как будто мы вчера расстались, хотя не виделись мы без малого двенадцать лет.
-Так чтобы ты отэто не думал, что твоя тётя о тебе не переживала все эти годы, так я тебе нашла уже готовую жену, чтоб я так была жива-здорова.
Мало того, что она старший товаровед на продуктовой базе и у неё, слава Богу, трёхкомнатная квартира, как твой музей, так она ещё и красавица, и чтоб мой Мишка был так здоров, как у неё лифчик пятого размера, а это тебе не фунт изюма на сегодняшний день.
Они с мамой уже тебя ждут, так что мы таки сейчас и поедем.
Никакие мои возражения не действовали. И даже тот факт, что я уже почти женат, тётю не убедил.
-Ой! Я тебя умоляю! Что она тебя сразу в загс потащит? Посмотри!
От тебя не убудет. Я же обещала, что приведу им еврейского мальчика, а то все уже поуезжали в Израиль, так она вся в заботах, где ей найти еврейского мужа на всё готовое.
Так посмотри на неё, а потом езжай к своей врачихе, если тебе там мёдом намазано и ты не хочешь купаться, как сыр в сливочном масле.
У неё ещё мама, дай бог каждому, я её уже обшиваю у себя в ателье 30 лет.
Квартира действительно была похожа на музей, а красавица Бэла напомнила мне девицу, с которой танцевал в фильме Афоня.
Ростом под 180 Бэла действительно смотрелась эффектно, а торчащая вверх огромная грудь давала надежду на то, что в товароведах она надолго не задержится, а довольно скоро станет директором базы, а то и руководителем всего управления.
И только сидящая рядом мама портила впечатление, ибо, глядя на неё,становилось понятным, во что превратится её тридцатилетняя дочь лет через десять-пятнадцать.
На меня они смотрели жалостливыми глазами и готовы были меня облагодетельствовать после моих мытарств, и уж как минимум хорошо покормить для начала.
Тётя называла Бэлыну маму мадам Долинская, а она тётю Ирочка.
Они без умолку болтали о нас с Бэлой, как будто нас вообще за столом не было, и только время от времени мадам Долинская совала мне в рот очередной бутерброд с различными деликатесами.
Делала она это так естественно и бесцеремонно, как только и может это делать одесская еврейка, которая готова и накормить и облагодетельствовать всё человечество, а значит и имеет право позволить себе пренебречь некоторыми житейскими условностями.
А если бы кто-нибудь упрекнул её в бестактности, она бы искренне удивилась:
-А что такое? Что я ему в рот какашки толкаю?
Слава Богу, у нас есть что покушать на сегодняшний день.
Мальчик в тюрьме своё получил – пусть покушает вкусненького!
Между мной и Бэлой установились нормальные отношения, понимающих друг друга людей, и мы оба ждали, когда её мама наговорится с тётей Ирой, чтобы мы могли откланяться.
Тут проблем не было.
Не знаю, сколько бы нам пришлось слушать этот одесский бабский трёп, но тут я почувствовал, что мадам Долинская засовывает мне в рот бутерброд с паштетом из тресковой печени.
Я вылетел из-за стола, чтобы меня не вывернуло на мадам Долинскую и её красавицу дочь и убежал в ванную.
После того, как я привёл себя в порядок и извинился перед гостями, я объяснил, что переел в лагере тресковую печень и сейчас мне от неё плохо.
-Так что по лагерям сейчас дают тресковую печень? Вот почему её не бывает в магазинах!- мадам Долинская кипела от возмущения.
-Ну, как же! После 20-го съезда как начали, так и до сих пор и дают. Совсем замучили этой печенью - я подмигнул Бэле, но она и так понимала, что я прикалываюсь.
Расстались мы с ней друзьями.
Нормальная баба. Может быть она со временем и не станет похожей на свою маму. Дай ей Бог.