Трамвай пробежал по главной улочке Оломоуца, не завизжав тормозами на пустой остановке. Его сплюснутый хвост скрылся в перспективе выстроенных по обеим сторонам домов. Город прикрыл от солнца ползущими облаками открытые окна зданий — словно десятки паучьих глазок заморгали они, когда заботливые руки домохозяек распахнули шторы на каждом из этажей. Крыши, не снимая шляпок домов, в искривлённой перспективе склонились к стоявшим напротив, тихо поприветствовав соседей.
Чавкнул замок на двери углового придорожного магазинчика. Нехотя заскрипела несчастная и её распахнуло сквозняком, чуть не сбив владельца с ног: еле успел он поймать сорвавшуюся с лысины шляпу и нахлобучил её обратно. "Сиди," — вырвалось из его уст, но потом он вспомнил, что так обычно говорила его жена шнуркам, вылезшим из кроссовка. На втором этаже бабахнуло. Хозяин пригнулся, придержав вновь пойманный головной убор и гуськом поспешил внутрь. Невидимая рука перевернула табличку за стеклом — "открыто". Голуби взлетели с черепичной крыши соседнего дома — бабахнуло ещё раз. Это хлопал в ладоши пыльный ковёр. На узком балкончике второго этажа он пускал клубы старой пыли, а когда ему надоело — сполз с рук мужа и жены на черные перила, замерев послушным псом над пропастью в восемь этажей. Только ветер поднимал и опускал тяжёлый край "ковра-самолёта".
Город хмурил "брови-облака" над раскалёнными от жары мощёными улочками. Чёрный кот, нарисованный на стене, тянул потрескавшуюся от палящего солнца лапку к трущимся друг о друга камушкам мостовой. Тучи столпились над городом, словно складки кожи на лбу мудреца, и раскаты грома пронеслись над черепицами трущихся друг о друга крыш домов. Башни собора Святого Вацлава неподвижно тянулись к скомканным тучам, чтобы дотянувшись, зацепить их и рассыпать прохладу капель дождя на изнеможенные улицы города. День плакал от счастья.