Степан Джугла Часть 4. На лезвии бритвы

Часть 4. На лезвии бритвы


Глава 1. Хлебный город

Аля сидела  у настольной лампы. Мягкий свет выхватывал часть стола, покрытого льняной скатертью, на котором лежал листок из тетради, исписанный мелким убористым почерком.  За светом лампы, в тени оставался широкий диван, на котором посапывали курносыми носиками пятилетний Ванюшка и двухлетняя Маришка. Аля ещё раз перечитала письмо мужа. Рука дрожала от волнения, и строчки набегали одна на другую, расплывались буквы в затуманенных слезою глазах. Долгожданное письмо с фронта,  волшебный треугольничек пожелтевшей бумаги, возвращающий к жизни, вселяющий надежду и веру, что судьба оградит от беды, сбережёт от пули, что разлука не вечна. Надо только научиться ждать, ждать и надеяться.
Фёдор воевал на финской границе, служил в разведроте. Аля понимала насколько это опасно. А как отговаривала его, просила остаться с ней и детьми, ведь  у него была бронь. Не послушался, ушёл добровольцем. Алевтина подавила тяжёлый вздох, прижимая к груди маленький листочек бумаги. Пишет о снежной зиме, какие ели и сосны красивые в белом наряде, как ловко на лыжах ходит. Будто она не понимает, что не на прогулку он в лес ходит, а на опасное задание, что сам не знает, вернётся ли живым. Заворочалась во сне Маринка. Аля подошла к дочери, поправила одеяло, поцеловала в лобик.
-  Так мирно спят, будто и нет войны вовсе. И не знают, что их папка далеко, далеко под пулями ходит,  -  Аля вытерла ладошкой слёзы. Надо постараться уснуть. Завтра рано вставать на фабрику. В соседней комнате надсадно закашлялся Герман Петрович. Аля одну комнату беженцам с Украины отдала – старику и его дочери Оксане с шестилетней девочкой Оленькой. У старика что-то с лёгкими, видимо, застудил в дороге. Кашлял очень. Аля помогла Оксане на текстильную фабрику устроиться. Вместе на работу ходили. Детей на старика оставляли, да соседка Файка беременная  присматривала, помогала накормить. Хотя кормить особо нечем было: 400 грамм хлеба по карточке давали, а на иждивенца вполовину меньше.  Работали по 12 часов, ткали парашютный шёлк и бязь серую. Чтобы как-то выжить, детишек накормить, куски бязи выносили под нижним бельём или за подкладку телогрейки прятали. Вечерами сшивали простыни из лоскутов и обменивали на продукты у базарных торговок. Шить приходилось при керосинке до рези в глазах, свет горел только до 8 часов вечера. Однажды,  по доносу на фабрику нагрянули особисты. У Али при себе кусочек ткани был. Бледнее смерти она залетела в комнату комсомольского актива. Металась, не зная, куда улику  деть, из-за которой расстрелять могли или в тюрьму упечь. На стене висел портрет Ленина. Аля завернула кусок ткани в газету и сунула за портрет. Когда комиссия ушла, долго не могла унять дрожь в руках. Тихонько достала свёрток из-за портрета и, перекрестившись на Ильича, тихо сказала:
-  Спасибо тебе, товарищ  Ленин, что от беды спас.
Вечерами Аля молилась за мужа своего, хоть и была атеисткой, комсомолкой. Только в беде и безысходности своей всё же обращалась к Богу, надеясь на его спасение. Приходила с работы уставшая,  в голове постоянный гул от ткацких станков. Обслуживала несколько линий. Весь день на ногах, не приседая. От недоедания и усталости часто ткачихи в цеху сознание теряли. Отлежатся в углу и снова за работу. В быту особенно вши донимали. Мыла не было. Стирать приходилось золой или горчицей. Вшей горячим утюгом на белье давили. Головы керосином обрабатывали, спасаясь от тех же паразитов. В единственный воскресный выходной Алевтина работала на подсобном фабричном хозяйстве. Там хоть какие-то овощи, фрукты давали.
Однажды  Аля, вернувшись с работы, ещё со двора услышала горькие причитания и рыдания Оксаны. Сердце сжалось от предчувствия беды. Она кинулась в дом. На пороге сидела Оксана и в рыданьях билась головой о дверной косяк.
-  Мамочка, не надо, не надо,  -  обнимая её за шею, плакала Оленька.
-  Что случилось?  -  с тревогой спросила Аля.
-  Карточки у неё украли,  -  тихо сказал Герман Петрович. Он лежал на топчане, приподнявшись на локте. В глазах его светилась обречённая грусть. Он понимал, что теперь им не выжить. Не о себе он сокрушался  -  чего уж там, пожил. А как дочь с внучкой выживать будут?
Аля метнулась в комнату. В комоде, среди белья, нашла свои карточки, поделила поровну и вернулась к Оксане.
-  На, возьми мои,  -  решительно сунула  ей в руки. Оксана перестала кричать. На лице отпечатались радость, затем удивление и отчаяние.
-  Нет, не возьму,  -  она отрицательно качнула головой.
-  Возьмёшь,  -  жёстко сказала Алевтина.  -  Тебе Оленьку, отца кормить.
-  А вы как?
-  Ничего, выживем,  -  и, не дожидаясь слов благодарности, Аля ушла в свою комнату. Беда многих сроднила в те тяжёлые военные годы, отсеивая чистые души от шелухи и грязи, которой тоже было достаточно. Не загрубело сердце Алевтины, смогла понять чужую беду. А горя на её долю выпало предостаточно. Когда Федя на фронт ушёл, она вскорости поняла, что беременна. Вынянчить Коленьку, старших детей  поднять люди добрые помогли. А потом в годик Колюня менингитом заболел. Недолго мучился.  Всю жизнь перед глазами стоять те дни будут, когда сама ребёночка своего мертвенького обмыла, слезой горькой материнской окропила, во всё чистое одела, в гробик, что на работе дали, аккуратно положила, одеяльцем прикрыла, чтоб не холодно ему там было, села на трамвай и на кладбище поехала. Сама могилку ему вырыла, сама и схоронила. Феденька об этом ничего не знает. Писать о таком на фронт запретили. Всё в себе сама пережила. Вроде даже отупела от горя как-то. Но жить надо, старших поднимать. Были и такие, кто на  людском горе,  да за счёт войны наживался. На соседней улице прокурор жил. У него говяжьи туши зимой на балконе висели, а Алевтине с детьми есть нечего было. Иногда прокурорша просила Алю помочь гостей встретить. После чего ей со стола перепадало немного, этим Ванюшку с Маринкой и подкармливала. Иногда Оленька ходила к прокурору нянчить двухгодовалого ребёнка. Ей тоже еду давали. Девочка отщипывала маленький кусочек хлеба и съедала его по дороге, а остальное приносила маме. Оксана делила еду между всеми детьми, на троих. Что-то оставляла отцу. Герман Петрович втихую свой кусочек скармливал внучке. Алевтина научила детей
 молиться. Перед сном они просили у Бога милости оставить папку в живых и дать им немного хлебушка, чтобы не помереть. Але казалось, что, если дети просят, то уж точно Бог услышит и смилуется. Однажды, когда Аля чуть не угорела от печки, Ваня с Мариночкой, стоя над ней, дружно причитали:
-  Мамочка не умирай,  -  и сквозь слёзы шептали молитву.


Глава 2.  Тучи над городом

Джугла готовился к эвакуации. Немцы стремительно приближались к городу. Медлить нельзя. Аккуратно завернув в плащ-палатку швейную машинку, старинные английские настенные часы с боем и ещё несколько  вещей, составляющих ценность и значимость для Джуглы, закопал их в огороде. Наглухо заколотив ставни окон и повесив большой замок на дверь, собрав нехитрые пожитки в чемодан и вещевые мешки, семья вместе с колонной двинулась в тыл. Козу Маньку отвели бабе Глаше, которая из-за больных ног не могла идти и осталась в городе. Вереница обречённых на изгнание людей, покинувших свои родные места, серой змеёй ползла по пыльной дороге. Каждый взял с собой самое ценное и необходимое. Везли свой скарб на нескольких телегах, повозках, тачках, в детских колясках, тащили на себе. Плакали маленькие детишки. Школьники, понимая всю трагичность ситуации, помогали взрослым, не жалуясь на усталость и жажду. Они вмиг повзрослели, научились терпеть лишения, наравне со взрослыми переживать трудности. Колонну мирных жителей обгоняли военные грузовики, обдавая клубами пыли. Вброд прошли речушку Белянку, напоили лошадей, смыли пот и пыль с лица. Надежда вспомнила, как девчонкой бегала сюда купаться. Как давно это было, в другой жизни, которую чёрной чертой отсекла война.
-  Впереди Ольховка. Может, там, за деревней, в сторону Унечи сохранились железнодорожные пути, и пойдёт поезд,  -  с надеждой сказал Степан. Настасья тихо вздохнула. Она во всём доверялась мужу, полагалась на него. Неожиданный гул моторов резанул воздух, превращаясь в рёв. В ярком солнечном небе, чёрным вороньём, летели  вражеские самолёты. Кто-то крикнул: «Воздух! Ложись!», но было уже поздно. Снаряды рвались,  вспарывая землю, вздымая вверх столбы дыма и пыли, оставляя глубокие воронки. Крики, стоны, ржанье лошадей, рёв моторов, свист осколков смешались в один общий гул, в реквием войны. Чёрным коршуном пикировал «мессер» на колону людей, строча пулемётами,  вупор расстреливая женщин, детей, стариков.
-  К оврагу!  -  крикнул Степан и с силой потащил Надюху за руку. Они припали к земле у насыпи дороги, стараясь втиснуться в неё, спрятаться от свистящих повсюду пуль. Степан закрыл собой жену и дочь, обхватив их головы руками. О себе он не думал. Казалось, «мессеры» кружились над ними вечность, и конца этому не будет. Наконец, гул самолётов стих. Наступила тишина,  до звона, до боли в ушах, такая мёртвая, необычная после всего случившегося. Оставшиеся в живых, поднимаясь,  искали своих близких, собирались на дороге.  Слышались стоны раненых, плач и причитания над погибшими. Не сразу заметили всадника, мчавшегося на гнедом со стороны Ольховки. Мальчишка, лет 15-ти, в рубахе с разорванным рукавом и босыми ногами, резко осадил коня.
-  Поворачивайте! В Ольховке немцы!  -  и, ударив босыми пятками по тощим бокам коня, помчался назад.
-  Как немцы?! Не может быть! Обошли значит…,  -  растерянно переговаривался народ.  -  Что же делать?
          -  Поворачивай назад!  -  крикнул Степан мужику с уцелевшей лошадью.  -  Идём по домам, пока нас на дороге не прихватили и не добили окончательно. Значительно поредевшая колонна  двинулась в обратную сторону. Погибших схоронили тут же, при дороге, в одной из воронок, поставив наскоро связанный берёзовый крест. Раненых погрузили на оставшиеся телеги. Степан действовал решительно, организовывая людей, давая чёткие распоряжения. К нему обращались с вопросами, за помощью. Сам того не замечая, он взял на себя роль старшего. Его слушались беспрекословно, понимая, что только этот решительный,  суровый на вид человек, знает, что делать. Колонна измученных горем и переживаниями людей растеклась по улицам, закрывшись в своих домах в ожидании страшной неизбежности. Город опустел, вымер, чернея закрытыми ставнями  и высокими заборами. Даже собаки перестали лаять, чувствуя общую тревогу, витавшую в воздухе.
Разрывая тишину на части, вдали затарахтели мотоциклы. Надя припала к окну. В щель ставен просматривалась значительная часть улицы. Их дом, как цитадель возвышался на косогоре над пыльной улицей, тянущейся жёлто-серой лентой. Вдали показались чёрные фигуры мотоциклистов в касках.
-  Отойдь от окна,  -  строго сказал отец.  -  Ещё насмотришься,  -  И была в его словах такая горечь, тревога, что поневоле сжималось сердце.


Глава 3.  Староста

Небольшой городок Дубнянск на Брянщине резко изменил свой облик. Не играет на улице гармонист, не слышно оживлённого гомона на местном рынке, щебета детворы, опустели  улицы и скверик, будто остановилось, замерло время, притихла онемевшая жизнь города. Столбы пестрят белыми листками новых немецких указов. Над крышей бывшего горкома развивается чужой флаг с чёрной паучьей свастикой. Улицы наводнили солдаты в немецкой форме, слышна чужая непонятная речь. В школе  разместились низшие офицерские чины и солдаты гитлеровской армии. В единственном ресторане звучали бравурные немецкие марши. Добротные дома в центре города заняли офицеры вермахта, выселив жильцов в сараи. Оккупанты постоянно напоминали горожанам, кто теперь здесь хозяин. Солдаты нагло врывались в дома, ловили кур, выгребали всё из чуланов, мародёрствовали. Кто пытался перечить тех  нещадно избивали. Жители старались лишний раз не выходить на улицу, прятались за высокими заборами. В первые дни оккупации всех согнали на центральную площадь  и объявили указы нового порядка: евреи, коммунисты и их семьи должны зарегистрироваться, в городе введён комендантский час и обязательная трудовая повинность на местной кожевенной фабрике. В управу назначается староста для решения всех бытовых вопросов граждан. За неповиновение или нарушение грозит расстрел. Теперь это слово часто звучало на устах, пестрело чёрными буквами на листках бумаги. Оно въедалось в подсознание, висело над головами, как дамоклов меч. Напряжённая грозовая атмосфера накрыла город своим чёрным мрачным плащом.
В ворота дома Джуглы кто-то настойчиво постучал. Это был не наглый стук ногой в подкованном немецком сапоге, но в горнице Джуглы затаилась тишина, все замерли в тревожном ожидании. Стук повторился.
-  Иди, открой, посмотри кто,  -  сказал Степан жене. В горницу вошли знакомые горожане: пожилой учитель географии Мартынов, рабочий фабрики Митрич, конюх Спирин и учительница математики Яблонская Мария Семёновна.
-  Мы к тебе, Джугла, всем миром,  -  поздоровавшись, начал Митрич свою заготовленную речь.  -  Народ нас к тебе делегировал.
Степан недоумённо поднял брови.
-  Это с чем же? По какому вопросу?
-  Степан Кузьмич, тут такое дело,  -  перебил Митрича Мартынов.  -  Вообщем, просим мы тебя старостой быть.
-  Т-а-а-к,  -  протянул Джугла.  -  Значит, по вашей милости я должен идти к фашистам служить? Так выходит?
-  Не совсем так, Степан Кузьмич,  -  вмешалась Мария Семёновна.  -  Народу нужен в управе свой человек, который сможет вовремя о беде предупредить, многих тем самым от гибели спасти.
-  А как я потом перед нашей властью отмываться буду? Как людям в глаза посмотрю? Все скажут: «На немцев работал». Нет, увольте.
-  Не скажут. Доброе дело себе дорогу быстро находит, молвой людской обрастает. Конечно, это риск большой. Немцы  -  не дураки. На лезвии бритвы крутиться придётся. Но, если ты, Джугла, рисковать не решишься, никто тебя не осудит. Но ты пойми, некому, кроме тебя, народ от этой нечисти оградить.
-  Не боюсь я смерти, не раз ей в лицо глядел, но клейма «предатель» не вынесу.
-  Кто тебя, Стёпа, в предатели запишет, ежели ты за народ стоять будешь?  -  вмешался в разговор конюх Спирин.
-  А ты сам-то чего? Вот и пошёл бы в старосты,  -  раздражённо ответил Джугла.
-  Не тот у меня авторитет, не та голова.
-  Мы много кандидатур перебрали, Степан Кузьмич,  -  внушительно сказала Яблонская.  -  Поверьте, кроме вас, некому. Вы  -  выходец из купеческого сословия, в городе долго вас не было, пока Гражданская война шла. Немцы вам быстрее поверят,  -  доводы учительницы были убедительными.
Утром, на следующий день, начистив сапоги и надев новый пиджак, Джугла пошёл в городскую Управу. Настя незаметно перекрестила его вслед, смахнув слезу.

Глава 4. Ветврач

Дмитрий свернул в тихую боковую улочку. Она была безлюдна. Не проезжали по грунтовой дороге машины, не сновали солдаты, не встречались полицаи со свастикой на рукаве. Сплошные дощатые заборы плотно примыкали к массивным воротам, скрывая дома и палисадники. Осень окрасила багрянцем деревья. Клёны и липы роняли свой золотой наряд на грязную мостовую. Могучие дубы, растущие у дороги, растеряли свои жёлуди. Куст сирени навис над забором, свесив жёлтые засохшие гроздья некогда ароматных весенних цветов. Дмитрий неторопливо шагал в сторону городской Управы. Необходимо встретиться  со старостой, объяснить сложившуюся обстановку. Говорят, он  -  мужик мозговитый, может, с медикаментами госпиталю поможет. «Госпиталь»  -  громкое название старых кошар, где немцы разместили раненых военнопленных, предоставив им возможность умирать от ран. Единственным врачом, который их лечил, был Дмитрий Калинин  -  молоденький лейтенант, ветеринарный военврач. Помогали ему на добровольных началах Тося  - бойкая  девушка, лет 18-ти и дядя Миша  -  пожилой, но ещё крепкий мужик, в прошлом  -  завхоз местной больницы. Они не имели никаких медицинских навыков, кроме огромного желания помочь нашим солдатам выжить.
Дмитрий сам себе дорогу  в жизни пробивал. Вырос в многодетной семье.  Старшая  -  сестра Дуся,  да ещё четверо младших братьев рано без отца остались. Его, путевого обходчика, поездом зарезало. Все житейские тяготы на хрупкие Митькины плечи легли, старшего мужчины в семье. Надо было матери помогать младших на ноги ставить. У Митьки сызмальства тяга к животным была, не мог равнодушно  пройти мимо подбитого воробья или хромающей собаки. После окончания зоотехнического техникума подался Дмитрий в Москву, перевёлся на 3-й курс военной ветеринарной Академии. В мае 1941 года, после выпускного вечера в Колонном зале Кремля, состоялся парад на Красной площади, который принимал с трибуны мавзолея сам Сталин. Молодые лейтенанты, совсем ещё мальчишки, направлялись в действующую армию. Дмитрий нёс службу в Белоруссии начальником ветеринарной службы артиллерийского полка. Здесь и застала его война. В боях под Вязьмой его часть попала в окружение. Немногим удалось вырваться из кольца. Пробирались к своим, разбившись на небольшие группы. Шли Брянскими лесами по ночам, ели ягоды, грибы-сыроежки. Обессилевших от голода, их схватили немцы на окраине одной из деревень. Восемь часов плена показались тогда Дмитрию вечностью. На ночь военнопленных закрыли в разбомблённой церквушке. Непрерывно моросил дождь, стонали раненые. Измождённые солдаты жались друг к другу, чтобы как-то согреться. Рано утром их вновь погнали колонной дальше. Местные жители бросали им еду, рискуя быть расстрелянными на месте. Длинной серой змеёй растянулась колонна за околицей, медленно двигаясь по пыльной дороге. А вокруг зеленели луга, вдали голубел лес. Редкие кустарники да спокойная речушка, прорезавшая себе извилистый путь среди прибрежных камышей, дополняли прекрасный пейзаж, достойный кисти Левитана. И, казалось, не было войны, не было этих измученных оборванных людей в военной форме, пропитанной потом и кровью.
По колонне тихо пополз шёпот: «За мостом -   врассыпную». Эти слова передавали пленные друг другу, с тревогой глядя на небольшой деревянный мостик через речку, видневшийся вдали. Они понимали, что не все добегут до леса. Многим придётся остаться здесь навсегда, на этой земле. Митя тоже побежал, раздумывать было некогда. Лишь одна мысль молотом стучала в висках: «Только бы успеть, только бы добежать». И он бежал, напрягая последние силы, а за спиной свистели пули. Ему повезло, он добежал. И снова лес, стремление пробраться к своим, перейти линию фронта. В одной из деревень сердобольная старушка дала штатскую одежду своего сына, накормила, чем смогла. На окраине Дубнянска  лейтенанта Калинина остановил немецкий патруль. От расстрела спасла именная печать, которую выдали каждому выпускнику Академии, на которой чётко выгравировано: «Ветеринарный врач Калинин Дмитрий Леонидович». Других документов при нём не было. Немцы определили его в госпиталь для военнопленных  лечить раненых. Госпиталь размещался на скотном дворе,  в старых кошарах.  Жил Митя здесь же, в сарайчике, примыкавшем к ним. В отличие от других пленных, он мог свободно передвигаться по городу. Митя с дядей Мишей соорудили щиты-лежаки, подстелив подгнившую солому. Тося обежала все дворы, набрала тряпья разного, бинты нарезала, нашлись 3 флакона йода да кое-какие таблетки. Тося с подружками травы лечебные собирали, крапиву в огородах рвали, варили настои, отвары. Этим и поддерживали раненых. Калинин понимал, что этого недостаточно, и раненые обречены. Этого он, как врач, допустить не мог. Вот и решил Митя встретиться со старостой, может он  чем поможет.

Глава 5. На краю пропасти

Неуютно чувствовал себя Джугла в новой должности, навязанной ему против воли. Каждое утро шёл на службу, как на каторгу.
          -  Кому служу? Гадам этим? Ещё и кепочку в приветствии снимаю,  -  Степан ненавидел себя в эти минуты. Ему казалось, каждый прохожий вправе плюнуть в лицо, кинуть ему: «Фашистский прихвостень!». Чем он может помочь? Что сделать? Немцы  контролируют каждый шаг.
Как-то ночью, со стороны огорода в ставню тихо постучали. Степан осторожно, не разбудив жену, вышел во двор. У забора мелькнула тень.
          -  Степан Кузьмич, отвори, это я  -  Гройсман Яков,  -  послышался хриплый простуженный голос за забором.
         -  Иди к калитке со стороны огорода. Я сейчас,  -  тихо сказал Джугла. Он хорошо знал Якова Моисеевича  -  снабженца с кожевенного завода, мужчину средних лет, балагура и шутника в былое мирное время. Разговаривали на кухне тихо, не зажигая свет.
-  Немцы нас с Моней в Ольховке застали. Это сын мой старший, 15 лет ему было,  -  Яков горько вздохнул, утирая слезу.  -  Погиб мой мальчик при бомбёжке. А Ривка с доченькой сейчас у матери своей, в Ташкенте. Они в гости уехали, а тут война грянула,  -  Яков вновь всхлипнул и тихо высморкался в грязный платок.  -  Я узнал, Степан Кузьмич, что ты в старостах нынче ходишь. Может, поможешь чем? Устал я по сараям да чердакам прятаться. Вон немцы указ вывесили, чтобы евреи обязательно регистрацию прошли, работу предлагают.
-  Чем я могу тебе помочь?
-  Ну, как-то с регистрацией, чтоб без осложнений. Может, с работой,  -  Яков моляще посмотрел на Джуглу.
-  Это тебе без меня предложат и зарегистрируют. Только мой тебе совет,   не ходить в комендатуру. Уходить тебе, Яков, из города надо.
-  Куда же, Степан Кузьмич, я пойду?
-  В лесах наших, слышал я, партизаны орудуют. К ним тебе пробиваться надо.
-  Так кто меня с ними-то сведёт?
-  Никто не сведёт. Сам дорогу найдёшь. Помнишь, курган в лесу, не доходя озера? В этом направлении пойдёшь. Там место удобное, спрятаться можно. Я, когда на охоту ходил, там, под корягами, ночевал. Харчи я тебе дам. А к немцам пойдёшь  -  погибнешь. Сам знаешь, как они к евреям относятся. До утра в сараюшке переночуешь. Я тебе сейчас еду принесу. Не хочу, чтобы Настёна с Надей о тебе знали. Так спокойнее. А до рассвета, затемно, уходи. Огородами к реке спустишься, а там до леса рукой подать.
Степан положил в мешок продукты, накормил Якова кашей и вернулся в дом.  -  Сколько народу фашисты проклятые погубили. Эх, Яков, Яков, кому поверить решил? Сколько уже евреев уничтожено. Слухи ужасные о зверствах ходят,  -  не спалось Степану. Горькие мысли бередили душу.  -  Недавно фельдфебель Гейц бегал, листовкой размахивал, слюной брызгал, грозился расстрелять всех. Листовку  какая-то подпольная организация расклеила по всему городу. К борьбе с фашистами призывали. А я сижу и бездействую,  -  Степан встал, закурил.  Что-то делать надо. Но как на этих подпольщиков выйти? –
С рассветом Яков ушёл огородами.
        -  Эх, дошёл бы до партизан,  -  с надеждой подумал Джугла.
Степан задумчиво шёл по пыльной улице, стараясь держаться края. Его угнетала бездеятельность. Он понимал, что должен как-то помочь тем патриотам, которые вступили в борьбу с оккупантами. Он шёл, опустив голову, глядя себе под ноги. Не мог Джугла  смотреть людям в глаза. Ему казалось, что в их взгляде будет немой упрёк, а может и презрение.
-  Добрый день, Степан Кузьмич,  -  его догнала Яблонская и придержала за рукав.
-  Добрый, если так,  -  хмуро ответил Джугла.
-  Разговор есть, а на улице неудобно, да и к вам заходить не хочется,  -  тихо сказала Мария Семёновна.
-  Я сегодня на старые конюшни поеду. Подходите туда к двум часам. Знаете, где они?
-  Да, конечно. До встречи,  -  и она быстро пошла дальше.

Степан остановил кобылу у старых конюшен. Немцы требовали добыть сено для лошадей хозчасти. Джугла решил осмотреть заброшенные помещения, может сено залежалое найдётся. Мария Семёновна уже ждала его. В просторной конюшне пахло прелой соломой  и конским навозом. В разбитые маленькие оконца пробивался свет. Сумрачно, тихо. Будто вовсе нет войны и ненавистных немцев. Степан и учительница присели на бревно у полусгнивших  ясель.
-  Я буду откровенна с вами. Знаю вас, как честного человека, и сама уговаривала вас занять должность старосты. Нужны сведения о литерном поезде. В ближайшие дни он пройдёт через Унечу, мимо Дубнянска. Нужно узнать, когда именно, точное расписание.
-  Я постараюсь,  -  ответил Джугла, и глаза его загорелись азартным огоньком.  -  Вот оно, настоящее дело. Значит, Яблонская связана с подпольем.
-  Мы с вами видеться не должны.
-  Я Надюху к вам отправлю.
-  Да, пусть за выкройкой ко мне зайдёт. Ведь ваша жена шьёт хорошо.
-  Теперь не до шитья.
-  А зря. Женщины не только фасоны обсуждают. Они болтливы. Те, кто крутится возле немцев, сболтнуть и что-либо важное для нас могут.
-  Хорошо. Я это учту,  -  сказал Джугла.
-  Ну, вот и хорошо. Спасибо вам, Степан Кузьмич. Буду ждать сведений. Они очень нужны,  -  Яблонская протянула на прощанье свою  маленькую ладонь. Её рукопожатие было крепким, надёжным, доверительным.
Так Степан Джугла подключился к борьбе с фашистами. И не только о литерном поезде узнал, он передавал сведения и о продовольственных фургонах, о грядущих облавах, о важных гитлеровских персонах, прибывших в Дубнянск. Многие жизни спас Джугла, но никто, кроме Яблонской и  стоявших за ней подпольщиков, не знал об этом. Одного не сможет простить себе Степан никогда, что не уберёг юных мальчишек и девчонок. Комсомольцы-  девятиклассники расклеивали листовки по городу, когда их схватили немцы. Пыток ребята не выдержали. Взяли всю группу, состоявшую из восьми человек и называвшую себя «Юные мстители». Расстреляли их рано на рассвете у обрыва реки. Не простит себе этого и Яблонская Мария Семёновна, что проглядела, не взяла под крыло своих учеников, посчитала их детьми, не стала привлекать их к серьёзной подпольной работе. А они сами решили бороться, как могли. Лучшие ребята школы погибли.
О деятельности Степана жена и дочь не знали. Настёне странной показалась просьба мужа возобновить шитьё, но она привыкла слушаться его, не задавая лишних вопросов. Надя сторонилась отца, не разговаривала с ним. Джугла чувствовал, что дочь осуждает его работу в Управе. Он хорошо знал её честный, непримиримый, пылкий характер.
-  Лучше пусть меня гадом считают, чем подвергать их риску,  -  решил он. Надя часто бывала у Марии Семёновны. То нитки она для мамы передаст, то выкройки. Странно, что отец стал интересоваться, какое платье будут шить, внимательно рассматривал фасоны, нарисованные учительницей. А один раз сам Надю к ней послал с яблоками, будто у неё своих нет. На дно корзинки газетку старую заботливо положил, сверху яблок насыпал. Не догадывалась Надюха, что её отец таким образом  обменивался информацией с подпольным комитетом.


Глава 6. Госпиталь военнопленных

-  Добрый день, господин Джугла,  -  поздоровался молодой парень, смяв кепку в руке. В его невысокой коренастой фигуре чётко просматривалась военная выправка. Гордо посаженная голова с чуть вздёрнутым подбородком, высокий выпуклый лоб, прямой правильный нос и рот с неуловимой усмешкой, прячущейся в уголках пухлых губ, говорили о целеустремлённой натуре парня, его весёлом нраве. Даже, когда он говорил о серьёзных вещах, казалось, ещё мгновение, и он улыбнётся или зальётся открытым добродушным смехом. Серые пытливые глаза смотрели решительно и строго. Они, контрастируя с улыбчивым ртом, были лишены даже намёка на весёлое настроение. В их глубине таилась какая-то боль, сильное переживание и тревога.
-  Какой я тебе «господин»?  -  возмутился Джугла.  -  Или ты к порядкам новой власти уже привык?
-  Ну, предположим «товарищ» тоже к данному моменту не клеится,  -  гордо тряхнул тёмно-русой головой парень.
-  Клеится, не клеится… Ты по какому делу пожаловал? Кто такой?  -  Джуглу стало раздражать поведение парня.  -  На что он намекает? Пришёл  -  так говори, а то начал тут теревени разводить.
-  Калинин Дмитрий Леонидович, ветврач. Сейчас нахожусь при госпитале военнопленных врачом,  -  по- военному отчеканил парень.
-  Это, что же? Поросячий доктор, а людей лечишь?  -  смягчился Степан.
-  Пришлось и людей лечить. Вот только беда, лечить нечем. Пришёл к вам за помощью, может, чего посоветуете?
-  Да чего советовать-то? У немцев спрашивать  -  гиблое  дело. У населения взять нечего  -  новая власть всё вычистила. Постой-ка, есть у меня мыслишка одна. Ты город хорошо знаешь?
-  Не совсем. Не здешний я.
-  Найдёшь перекрёсток улицы Зелёной и Горького. Там полуразрушенный одноэтажный дом, жёлтый такой. Это аптека бывшая. Под этим домом хитрый подвал имеется. Раньше аптечный склад там был, медикаменты всякие хранили. Может чего осталось. А лошадь с телегой я тебе выделю. Давай,  хлопец,  на удачу. Только, если чего найдёшь, сеном притруси. Немцы увидят  -  заберут. Я тебя у этого дома после обеда поджидать буду.
-  Спасибо вам, товарищ Джугла,  -  протянул крепкую руку Калинин.
-  Ну, ну. Ты не больно-то «товарищем» бросайся-то. Сейчас это словечко не в ходу. Бывай, паря, до встречи,  -  улыбнулся в усы Джугла, пожимая протянутую руку.  -  А впредь Степаном Кузьмичом меня кликай.

Подвал, удачно замаскированный, оказался нетронутым. На стеллажах и полках стояли запечатанные коробки и ящики с медикаментами. Многие из них оказались просроченными, но это неважно. Такая находка  -  настоящий клад для госпиталя. Теперь многих можно на ноги поднять. Дмитрий и Джугла аккуратно уложили коробки и ящики на телегу, накрыли мешковиной, припорошили соломой.
-  Я тебя до околицы провожу, чтобы полицаи не докопались, а дальше сам поедешь. Кобылу с телегой у моего дома оставишь, а в Управу больше не приходи. Если что, я сам тебя найду. Теперь знаю, где твой госпиталь находится.
В тот же вечер Джугла направил дочь к Яблонской с известием о военнопленных. Через несколько дней был получен приказ из Центра незамедлительно организовать переправу выздоравливающих пленных небольшими группами в лес к партизанам.  К Дмитрию вечером постучался связной, который и передал приказ. Обсудили вместе детали переправки выздоравливающих бойцов. Добытые Митей лекарства тщательно прятались за сараями в заброшенном колодце. Дело пошло на лад. Раны перестали гноиться, начали заживать. Митя готовил вторую группу к переброске в лес. Первая из четырёх человек ушла неделю назад. Сейчас можно отправить ещё пятерых. Обожжённый танкист, артиллерист с осколочным ранением в плечо, трое пехотинцев с различными пулевыми ранениями уже окрепли, их раны затянулись. Ночью Митя должен вывести их к реке, а там будет ждать связной. Вброд перейдут реку и в лес. Митя заканчивал перевязку, когда в сарай влетела запыхавшаяся Тося.
-  Дмитрий Ле -ле- леонидович,  -  заикаясь еле выговорила она.  -  Там немцы.
-  Где?  -  вскочил Калинин
-  Сюда идут,  -  белыми, как полотно, губами произнесла девушка.
-  Тося, быстро сюда неси мазь жёлтую, вонючую такую, что я готовил.
Тося метнулась за мазью. Митя срывал повязки у выздоравливающих.
-  Потерпите, ребята. Так надо,  -  он намазывал раны мазью, от которой появлялась краснота, начинала сочиться кровь. Теперь они казались нагноившимися, незаживающими. Тося помогала бинтовать, прятать остатки медикаментов. Немцы ворвались, широко распахнув  пинком дощатую дверь.
-  Кто есть врач?  -  крикнул худощавый офицер с угрястым лицом.
-  Я врач,  -  сделал шаг вперёд Калинин.
-  Кто есть здоров? Нам нужна работать.
-  Герр офицер, здоровых нет. Лечить нечем,  -  ответил Митя.
-  Я сам смотреть больных,  -  оттолкнул Калинина немец.
-  Всем встать,  -  скомандовал толстый фельдфебель с жирной лоснящейся от пота физиономией. Рененые зашевелились, пытаясь встать на ноги, помогая слабым.  Угрястый подходил,  тыкал пальцем на выбор. Двое солдат срывали бинты, не обращая внимания на стоны раненых. Тося уткнулась лицом в плечо дяди Миши. Её худенькие плечи вздрагивали от беззвучных рыданий. Дядя Миша тихонько поглаживал её по голове шероховатой натруженной рукой, стараясь успокоить. В углу лежал тяжело раненый артиллерист. Он редко приходил в себя, часто бредил.
-  Хоть бы до него не дошли,  -  с тревогой подумал Митя. Но раненый вдруг закричал в бреду: «Огонь! Огонь! Снаряды! Снаряды давай!». Офицер подошёл к нему, зажимая нос носовым платком и, ткнув в раненого тростью, отдал приказ солдатам. Те, схватив его, выволокли во двор. Митя кинулся наперерез, стараясь остановить их.
-  Постойте! Куда вы его? Он же тяжёлый! -  но, получив удар прикладом в лицо, упал на землю. Во дворе прозвучала автоматная очередь. Вскрикнула Тося, закрыв руками лицо, опустилась на колени. Стихла немецкая речь. Дядя Миша и Митя выскочили во двор. На бугре, поросшем крапивой и бурьяном, раскинув руки, распластавшись, лежал расстрелянный солдат. Бурые пятна крови обагрили зелёную траву, напитали землю. Лицо его было искажено судорогой. Открытый рот будто продолжал отдавать команду стрелять по врагу. И мёртвый он был в бою, был страшен в своём справедливом гневе. Похоронили его на околице, за кошарами, у старого тополя. В эту же ночь Митя отправил в партизанский отряд новую группу выздоравливающих.


Глава 7.  Родич

Закрыты на ночь ставни. Керосинка выхватывает из темени центр стола с самоваром, миску с варёной картошкой, кринку с молоком. За ужином собралась вся семья Джуглы. Длинные тени скачут по потолку и стенам. В углах притаился сумрак. Неожиданно в ворота постучали.
-  Слышь,  Стёпа, будто стучит кто-то,  -  встревожилась Настасья. Настойчивый стук повторился.
-  Кого это на ночь глядя принесло,  -  недовольно буркнул Степан и пошёл отворять калитку. Вернулся он с нежданным гостем. За ним услужливо семенил Фома, пряча за спиной бутыль самогона.
-  Не побеспокоил, Стёпа? Извини, может, запозднился с визитом, -  заискивающе начал Фома.
-  Проходи, коли пришёл. Садись за стол. Настёна, достань-ка огурчиков малосольных. Ты по делу какому пришёл, али как?  -  спросил Степан, доставая стаканы.
-  Да по гостям нынче не время ходить. По делу я, Стёпа. За помощью к тебе пришёл, за советом, как к брату старшому.  Давай вот выпьем сначала. Самогонка, как слеза. Сам гнал.
-  Ну, рассказывай, какое дело у тебя ко мне имеется?  -  сказал Степан, отирая ладонью рот.  -  Бабы, идите в горницу. Я тут с брательником погутарю,  -  велел Степан женщинам.
-  Так вот, Стёпа,  -  замялся Фома.  -  Я, это к тебе по делу.
-  Да, что ты мямлишь? Говори прямо, чего надобно?
-  Ты, Степан, сейчас при должности высокой ходишь. Влияние имеешь. Подмогни мне устроиться приказчиком на кожевенный завод. Я исправно работать буду, не подведу. Ты же мне брат старший. Понимать меня должен.
-  Понимать, говоришь, должен?  -  переспросил Джугла, а у самого желваки на скулах ходуном заходили, глаза недобрым пламенем полыхнули. -  Значит, говоришь, должность тебе обозначить? Новой власти торопишься угодить? Выслужиться хочешь? Сволочь ты, Фомка. Всегда приспосабливался. Но не думал я, что немецкий сапог лизать станешь,  -  скрипнул зубами Джугла.
-  Это ты мне говоришь? Ты, который у немцев в начальниках ходишь? Сам-то как пристроился? Булки белые жрёте, а как брату помочь, так кукиш кажешь? Не думал я, Стёпа, что ты так меня встренешь.
-  Всё, забирай свой самогон. Я тебе в этих делах не пособник. Забирай и убирайся с моего дома! Не был ты мне братом никогда, а теперь и подавно,  -  Степан резко распахнул дверь.
- Ладно, Стёпа, я уйду. Я этот наш с тобой полюбовный разговор на всю жизнь запомню. Прощевай,  -  с угрозой в голосе сказал Фома.
-  Скатертью дорога,  -  бросил вслед разгневанный Степан. Из горницы выглянула на шум Настёна.
-  Стёпа, что случилось? Чего это ты так разошёлся?
-  Эх, Настя, много погани всякой по земле шастает, но, когда твой родимый брат  -  гнида, это пережить трудно,  -  с горечью ответил Степан.
-  Не к добру это,  -  тяжело вздохнула Настя.
Фома размашисто шагал по пыльной дороге. Злость  и обида закипали в груди.
-  Ничего, Стёпушка, придёт время  -  мой верх будет. Посмотрим, как ты тогда запляшешь. В ногах у меня валяться будешь,  -  зло бормотал он себе под нос,  возвращаясь домой. В сердцах пнул попавшуюся под ноги кошку Муську. Та с жалобным мяуканьем отлетела в сторону. С размаху поставил бутыль на стол, налил себе в стакан самогонки и, не закусывая, выпил.
- Что случилось Фомушка? Может,  капусточки  квашеной принести?  - услужливо спросила жена.
-  Пошла вон, дура,  -  зло оборвал её Фома и громыхнул кулаком по столу.  -  Попомнит меня ещё Стёпка! Меня, брата своего, из дома выгонять? Не позволю!  -  и снова опрокинул стакан самогона. Хмель не брал. Сашка с Глашкой тихо сидели на печи, прижавшись  друг к дружке, боялись пошелохнуться, знали, отец в гневе страшен, побить может. Фома затаил обиду надолго.


Глава 8.  Связная

Степан вернулся домой раньше обычного. Он был чем-то встревожен. Таким его Настя давно не видела.
-  Где Надежда?  -  спросил он, заглядывая в комнаты.
-  В огороде возится. Стёпа, что случилось?  -  пытливо заглянула в глаза Настя.
-  Ничего, милая, не тревожься,  -  обнял её за плечи Степан.  -  Позови-ка Надю. Она мне очень нужна. Дочь вбежала в горницу, торопливо вытирая руки о фартук. Степан обнял её за плечи, провёл в спальню, усадил напротив.
-  Вот, что, Надежда, ты уже взрослый человек,  -  он пытливо заглянул дочери в глаза.  -  Ты должна выполнить одно поручение.
-  Какое, папочка?  -  оживилась Надюха.
-  Серьёзное. Не хотел тебя втягивать в эти дела, но вопрос неотложный. Надо врача в нашем госпитале предупредить, что завтра немцы к ним с проверкой нагрянут. Он знает, что делать. Ты только это скажи и уходи. Знаешь, где старые кошары?
-  Да знаю я, папка, этот госпиталь. Мне Тоська о нём рассказывала. Она там  работает. Я ей бинты нарезать помогала,  -  оживилась Надя.
-  Лукошко с яблоками возьми для раненых. И не задерживайся там, сразу домой.
-  Хорошо!  -  крикнула на ходу Надя, выбегая во двор.
-  Ох, непоседа,  -  покачал головой отец, а у самого сердце забилось сильнее в тревоге за дочь.
-  Стёпа, куда это она поскакала?  -  всплеснула руками мать.
-  Да тут, недалече. Скоро возвернётся,  -  успокоил жену Джугла.
Надя быстро шла по улице. Так хотелось мчаться во всю прыть, но отец наказывал не торопиться. Вот и кошары на краю города. Во дворе на верёвках бинты стираные развеваются. Надя вошла в сумрачное помещение. В лицо пахнуло прелой соломой, спекшейся кровью, затхлостью. Её чуть не сбила с ног Тося, торопясь на улицу с тазом грязной воды.
- Ой! Ты чего тут?  -  удивилась она.
-  Мне доктор ваш нужен,  -  пояснила Надя.
-  А зачем он тебе нужен?  -  полюбопытствовала девушка.
-  Я помочь хочу. Вот яблок раненым принесла.
-  А - а - а,  -  протянула Тося.  -  Вон там, за ширмой, перевязку делает,  -  махнула она на пёструю занавеску, скрывающую угол сарая. На разговор вышел Калинин. Лучи света, проникающие в дверной проём, освещали тонкую фигурку девушки. Сквозь материю платья просвечивали стройные ноги. Волосы, обрамлявшие короткими прядями  высокий,  чуть выпуклый лоб,  создавали сияние над головой, отражая солнечный свет. Казалось,  нимфа появилась из сказки. Калинин от неожиданности замер, потеряв дар речи.
-  Я к вам. Вот яблок принесла,  -  протянула корзинку Надя. Пытливый откровенный взгляд  врача смутил девушку.
-  Яблоки? Это хорошо,  -  вышел из оцепенения Дмитрий.  -  А ты кто такая, откуда?
-  Я дочь Степана Кузьмича Джуглы. Меня Надеждой зовут.
-  Не знал, что у Степана Кузьмича дочь такая красавица.
-  Скажете тоже,  -  опустила голову Надя, застеснявшись.  -  Мне вам важное надо сказать,  -  серьёзно прошептала она.
-  Идём сюда. Здесь нас никто не услышит,  -  пригласил Калинин в соседнее помещение. В маленькой комнатушке с узким оконцем, кроме железной солдатской кровати, шаткого дощатого стола и табурета, ничего не было.  Надя присела на краешек табуретки.
-  Завтра утром к вам немцы придут раненых смотреть,  -  тихо сказала она.  -  Отец передал, чтобы вы тяжёлых спрятали, а то постреляют.
-  Это ты молодец, что предупредила,  -  похвалил Калинин.  -  Смелая ты девушка, вся в отца.
Надя зарделась румянцем от похвалы. Врач ей понравился своим улыбчивым открытым лицом, мягким сердечным голосом, добрыми понимающими глазами.
-  А вас как зовут? Вы здесь живёте?
-  Называй меня Митей и давай на «ты», ладно? -  Надя согласно кивнула.
     -     А живу я при этом госпитале. Раненым я постоянно нужен. Да и нет у меня другого места жительства. Да, задачку жизнь задала. Есть у меня один тяжёлый раненый, а вот куда его деть   -  не знаю. Немцы завтра всё тут перероют. Спрятать его негде.
Надя наморщила лоб, о чём-то напряжённо думая.
-  У меня есть одно место, куда спрятать можно. У Эмки, моей одноклассницы. Они с матерью немки. У них часто офицеры бывают. У них искать не будут.
-  А они сами-то как к этому отнесутся?
-  А мы им ничего говорить не будем. Они даже не узнают.
-  Постой, постой. Как же это? Раненого прямо в пасть к фашистам? Что-то твой план слишком рискованный.
-  У них на задах огорода сарайчик с сеном стоит, «борожок» по- нашему. Там, на сеновале, раненого и можно спрятать. Немцы туда уж точно не сунутся. И хозяйка не пойдёт за сеном, без надобности сейчас.
-  Это ты здорово придумала, Надежда,  -  Калинин встал и крепко пожал руку девушке. От прикосновения  его горячей ладони Надю бросило в жар.
-  Вечером, как стемнеет, подвозите его к старой бане. А там огородами я вас к борожку выведу. Я ждать буду.
-  Спасибо тебе, Наденька,  -  проникновенно сказал Митя, сжав в своих руках её маленькие ладошки. Надя возвращалась домой, окрылённая своей причастностью к большому важному делу. Сердце её пело. Казалось, вот сейчас она взлетит, как птица, высоко в небо, расправит руки-крылья и полетит над землёй. Счастье переполняло душу. И не знала ещё Надюха, что любовь наперекор всем бедам, наперекор страшной войне, расцветает буйным цветом в её девичьем сердце.
Ничего не сказав отцу, она, как только стемнело, тихонько вышла на улицу. Пробиралась к старой бане тихими улочками, стараясь быть незамеченной. Спряталась в кустах орешника у забора. Через некоторое время, показавшееся для Нади вечностью, появился силуэт мужчины, толкающего перед собой тележку  с тяжёлой поклажей. Надя узнала Дмитрия. Она вышла навстречу из своего укрытия. В  тележке лежал раненый. Ноги его волочились по пыльной дороге. Пробираясь огородами, они с трудом добрались до сарая. Уложив раненого на сено в углу, тщательно замаскировали, завалив проход старым хламом и соломой. Митя провожал девушку домой. Одной опасно идти в такое время.
-  Я буду его навещать,  -  сказала Надя.
-  Закончится проверка, и мы его заберём. Я не хочу, чтобы ты рисковала из-за нас. Они шли по тёмной ночной улице. Месяц серпом висел над головой, зацепившись острым краем за пушистые облака. Он, как чёлн, то выныривал, то вновь прятался в них. Стрекотали кузнечики. Тихо и безмятежно вокруг. Но Митя понимал, какую опасность таит в себе эта кажущаяся безмятежность. На стук выбежала мама.
-  Ты где была? Мы с отцом извелись совсем. Ушла, ничего не сказала. Время какое позднее,  -  укоряла дочь Настасья. Надя не успела ответить, как на крыльце появился отец.
-  Ты с кем это там? Где была?  -  строго спросил он.
-  Не ругайте её, Степан Кузьмич. Она со мной была. Раненым в госпитале помогала,  -  заступился Дмитрий.
-  Не стойте на улице. Заходи во двор, коли пришёл. Останешься у нас ночевать, а то, неровен час, на патруля нарвёшься. А ты в дом иди, мне поговорить с Дмитрием надо. -  Надя виновато шмыгнула в дом.
-  Ты вот, что, парень, девку в наши дела не втягивай. Одна она у меня. Если со мной чего случится, ладно. А вот, если её под пулю немецкую подставлю, не переживу этого.
-  Я понял, Степан Кузьмич. Постараюсь зря не рисковать, но время военное, всякое может быть.
-  Не может быть всякого с ней! Ты понял?  -  схватил за грудки Джугла Калинина, посмотрел ему в глаза. И была в этом взгляде такая боль и тревога, что Митя опустил глаза, почувствовав себя виноватым. 


Глава 9.  Опалённые пламенем

На следующий день с наступлением сумерков Надя вновь навестила раненого. Он пришёл в себя, не понимая, где находится. С тревогой прислушивался к каждому шороху. На скрип двери напрягся всем телом, схватив попавшееся под руку полено. От резкого движения боль вновь острым лезвием полоснула грудь. Он застонал и обмяк, уставившись страдальческим взглядом на девушку, появившуюся в проёме двери.
-  Лежите, лежите. Вам вставать нельзя,  - присела она рядом, аккуратно поставив на землю  кринку с молоком и узелок с едой.  -  Скоро врач придёт, перевязку сделает.
-  Ты кто?  -  чуть слышно прохрипел раненый. Сил у него совсем не было.
-  Я Надя. Кушать вам принесла. Вот молочка попейте.  -  Она налила парное молоко в чашку. Раненый жадно ел хлеб, запивая молоком. За стеной сарая послышались осторожные шаги. Солдат тревожно поднял голову, прислушиваясь.
-  Это, наверное, врач Дмитрий Леонидович,  -  успокоила его Надя. Митя быстро закончил перевязку, сделал укол антибиотика. Раненый впервые заснул, тяжело дыша и постанывая.
-  Идём, Надюша, я провожу тебя. До рассвета, с темнотой мы заберём его отсюда. Проверка прошла. Теперь какое-то время немцы не сунутся. Ты всё, что смогла, сделала. Спасибо тебе.
Они задержались  у старого сарая. Тень от нависающей соломенной крыши скрывала их  силуэты. Они долго смотрели в глаза друг другу. Месяц, вынырнув из-за тучки, высветил  заросшую травой тропинку, кустарник орешника, старую кряжистую яблоню, скользнул своим мягким светом по углу старого сарая, задержался на стройной фигурке девушки, отбрасывая длинные тени. Где-то залаяла собака, послышались пьяные голоса.  Наверное, гуляют полицаи. Митя резко притянул к себе девушку, увлекая в тень сарая. Она доверчиво прижалась к его груди. Надюха испытывала покой и защищённость в этом крепком мужском объятии. Ей вовсе не было страшно. Сердце радостно стучало в груди, отсчитывая счастливые минуты. Она заглянула в его глубокие внимательные глаза, блеснувшие страстью в лунном свете. Губы сами потянулись навстречу и слились в нежном робком поцелуе.
- Ой! Чего это мы? Идти надо,  -  встрепенулась Надя, выскальзывая из ласковых крепких рук. До дома пробирались крадучись, молча. У калитки  Митя бережно взял разгорячённое лицо Надежды в свои ладони и поцеловал крепким неловким  поцелуем. Надя ответила ему.
-  Ты придёшь в госпиталь?  -  с надеждой спросил он.
-  Да, приду,  - тихо ответила девушка и исчезла за калиткой. Она быстро шмыгнула в свою кровать, укрывшись с головой одеялом. Меньше всего ей хотелось сейчас отвечать на расспросы родителей. Мама заглянула в комнату.
-  Ты, что, Надюша, ужинать не будешь?
-  Нет, мамочка, у меня что-то голова разболелась. Я спать хочу,  -  торопливо ответила Надя. Она лежала неподвижно под одеялом. Её обдавало жаркой волной, идущей от самого сердца и разливающейся по всему телу. Губы пылали от поцелуя. Сердце бешено стучало от пережитого волнения. Перед глазами стоял образ Мити, его  горящие страстью  глаза, улыбчивое лицо. Он наклонялся над ней, весело смеялся, осыпая полевыми ромашками. Надежда уже не различала, где сон, а где явь. Это было неважно. Она просто была счастлива. Она купалась в этом счастье, утопала в нём и впитывала его всем своим существом. В их сердцах, опалённых пламенем войны, видавших горе и слёзы, яркой искоркой засияла, а затем жарким костром полыхнула любовь  -  высшее святое чувство, превозносящее суть  человеческую над миром. Она пришла нежданно, не постучавшись и не спросив позволения. Перед её величием померкли все беды и горести, отступили страдания и печали. Она, любовь, расцвела в юных сердцах всем бедам вопреки. И не было никого  счастливее  этих двоих, стоявших на краю пропасти, рискующих своими жизнями каждое мгновение.


Глава 10. Решительный разговор


На оккупационную территорию просачивались добрые вести с Большой Земли. Советские войска наступали, гнали фашистов, освобождая всё новые населённые пункты. Подполье и партизанские отряды совместными усилиями наносили ощутимый урон в тылу врага. Рвались склады с боеприпасами и горючим, летели под откос поезда с военной техникой. Земля горела под ногами врага. Немцы зверствовали, устраивая облавы и расстреливая невинных жителей. Как дикий зверь, смертельно раненый, агонизируя, пытается из последних сил в ярости цепляться за жизнь,  ненавидя всё живое, остающееся после его гибели, шипит и стонет в своём бессилии, так гитлеровская армия, отступая, уничтожала всё на своём пути, оставляя сожжённые города и деревни, тысячи трупов мирного населения.
На улицах Дубнянска иногда можно было увидеть евреев, измождённых, со впалыми щеками, понуро бредущих  по мостовой, с низко опущенной головой. Одежда висела на костлявых плечах, собираясь складками на  согнутой спине. На рукаве ярким пятном желтела повязка с шестиконечной звездой Давида. Они жили в небольшом гетто, ограждённом колючей проволокой, на окраине города, куда согнали их немцы. Горожане, как могли, помогали несчастным. Но даже за протянутую корку хлеба они могли поплатиться жизнью.
Однажды в калитку Тоси постучали. Девушка, накинув платок, пошла открывать. У ворот стояла высокая худая женщина яркой еврейской наружности. В её запавших чёрных глазах затаились глубокая печаль и тревога. Смоляные кудрявые волосы выбились из-под клетчатого платка. За руку она держала  маленькую девочку лет пяти в синем плюшевом пальтишке и стареньких стоптанных ботиночках. Девочка жалась к матери, стараясь спрятаться в полах её серого макинтоша.
-  Вам чего?  -  спросила Тося.
-  Вот, доченька моя Кларочка,  -  сдавленным от спазма голосом сказала женщина. Она не могла говорить от сдерживаемых рыданий, подступивших  к горлу.
-  Я вам сейчас воды принесу и хлеба, -  кинулась в дом Тося.
-  Нет, нет, не надо,  -  поспешно остановила её незнакомка.  -  Возьмите мою девочку, спрячьте. Скоро наши придут. Вам недолго прятать придётся. –
Тося нерешительно отступила.  -  Не отказывайте, прошу вас. Двоих детей я похоронила. Она одна у меня осталась. Нас всех всё равно убьют. Я понимаю, это риск большой, но моя девочка, моя Кларочка…,  -  женщина беззвучно зарыдала. Её худые плечи вздрагивали, лицо исказило горе. Слёз не было в её глазах, видно выплакала все. Горе иссушило душу, лишь одержимая надежда спасти единственную дочь давала ей силы жить на этом свете. На шум из дома вышла Егоровна  -  бабушка Тоси.
-  Иди сюда, милая,  -  позвала она девочку.  -  Идём, я тебя молочком напою.
Девочка доверчиво посмотрела в добрые глаза бабушки, прятавшиеся в мелких морщинках, и отпустила мамину руку.
-  Иди, Кларочка, бабушка хорошая. Иди, моя родная,  -  она обсыпала поцелуями лицо дочери и тихонько подтолкнула её к Егоровне. Девочка оглянулась на мать в последний раз. Её  не по-детски серьёзные глаза посмотрели так понимающе, и столько боли и грусти отпечаталось в этом взгляде, будто ребёнок понимал, что прощаются они навсегда.
-  Там, в кармашке, записочка со всеми её данными. Спасибо вам,  -  и, зажав рот ладонью, она быстро пошла вдоль забора,  не оглядываясь.
Утром город потрясла весть о том, что на рассвете немцы уничтожили гетто, расстреляв жителей у обрыва реки. Не пощадили ни детей, ни стариков, ни женщин. Погиб и Гройсман Яков Моисеевич. Не послушал он Джуглу. Не к партизанам тогда он направился, а явился в комендатуру. Жил в гетто, чинил сапоги немцам, но жизнь его была обречена и закончилась в братской могиле у обрыва реки.
Опасаясь, что госпиталь военнопленных будет уничтожен, руководство подполья решило переправить выздоравливающих в партизанский отряд, а тяжёлых раненых спрятать у надёжных людей. Оставаться в городе Калинину было опасно. Он получил приказ уходить к партизанам с последней группой своих пациентов. Уходить решено под  утро, пока не рассвело. В темноте добраться до леса. А будет светать  -  в лесу легче ориентироваться. В назначенном месте будет ждать проводник.
Весь день Тося и Дмитрий готовились к эвакуации: перевязали раненых, собрали и упаковали остатки медикаментов и перевязочный материал  -  в лесу всё пригодится. Солнце  село за горизонт, последними лучами окрашивая облака в багряный цвет, будто кровавое пятно, медленно растворяясь в небе, расплылось красной кляксой. Митя решительно шагал к дому Джуглы. Ночью он уйдёт в лес. Дороги военные извилистые, неизвестно, куда судьба забросит. Одно точно знал Калинин, что нашёл свою судьбу, что без Надюши ему не жить. Это должны знать и Надя, и её родители. Как ответит она на его предложение быть женой? Как отнесутся к этому  Степан Кузьмич и Настасья Ивановна?
Калитку открыла мать Нади, пригласила в дом. За дубовым столом, крытым клеёнкой, сидел Джугла,  хмуро из-под бровей посмотрел на вошедшего непрошенного гостя.
-  Здравствуйте, Степан Кузьмич, зашёл на разговор к вам,  -  смело шагнул в горницу Митя.
-  Ну, заходи, коли пришёл, садись. Мать, самовар поставь,  -  кинул через плечо жене. Настя засуетилась, накрывая стол.  С чем пожаловал, об чём разговор вести хочешь,  -  пытливо глянул на юношу Джугла.
-  Я ночью к партизанам ухожу. Когда свидеться ещё придется?
-  Как в партизаны?  -  дверь спальни распахнулась, и в комнату стремительно вбежала Надя. Щёки её пылали от волнения, руки нервно теребили край платка, накинутого на плечи. В глазах стояли  слёзы.
-  Тебя кто звал?  -  строго спросил отец.  -  Иди к себе, у нас мужской разговор будет.
-  Пусть останется, прошу вас, Степан Кузьмич. Разговор о Наде пойдёт. Люблю я её крепко, нет на свете никого роднее неё,  -  взволнованно сказал Митя. От этих его слов руки Надюхи задрожали, а во рту пересохло всё. Она бессильно опустилась на табурет.
-  Та - а - а - к,  -  протянул Джугла, и в этом его «так» послышалась и отцовская тревога за дочь, и опасность  разлуки, и удивление, что она так быстро повзрослела.  -   И когда же это ты успел понять?  -  нахмурился он.  -  Не время сейчас женихаться. Война. Никто не знает, как она, проклятая, нас подомнёт.
-  Не подомнёт! Не могу я Надюшу потерять! Куда бы ни забросила меня судьба, вернусь, найду Надю!  -  горячо возразил Митя. Он подошёл к Наде, положил руки на её девичьи плечи, будто боялся, что отберут  её у него. Наде от его прикосновения стало спокойно, уверенно.
-  Папаня, я его тоже очень люблю,  -  горячо подхватилась Надюха.
-  Цыц, помолчь, пока тебя не спросили,  -  строго осадил её отец. Мать стояла у порога, забыв про самовар, в волнении сжимала натруженные руки, утирая слёзы краем фартука.
-  Ну, что ж,  -  тяжело вздохнул Джугла.  -  Парень ты неплохой, не из робких, и голова на месте. Настасья Ивановна, поди сюда,  -  позвал он жену.  -  Вот дочка наша выбор сделала, любит, говорит. Так я понял?  -  обратился он к Надежде.
-  Да, папаня, люблю я его, - тихо ответила Надюха.
-  Как ты считаешь, мать, отдадим её Митрию, али нет?
Настя  подошла к дочери, обняла её голову, поцеловала. Слёзы тихо лились по щекам. Плакала Настя от печали, что пришла пора вылетать её голубке из родимого гнезда. Что её ждёт впереди? Не сможет она теперь оградить её от бед своим материнским крылом.  Женщина пытливо посмотрела в глаза Дмитрию. Сохранит ли он её доченьку, сделает ли счастливой? Встали молодые перед родителями. Поцеловали их три раза по обычаю отец с матерью, благословили. Отвернулся Джугла, скрывая блеснувшую слезу.
-  Ну, вот, Надежда,  Дмитрий  -  твой суженый. Будешь ждать его, сколько придётся.
-  Буду, папаня, буду! До смерти ждать буду!  -  воскликнула счастливая Надюха, обнимая любимого.
-  До смерти не надо. Дай вам Бог счастливой долгой жизни. Ну, а свадьбу сыграем, когда наши придут.
Долго прощались влюблённые, не могли расстаться.
-  Я провожу тебя до околицы,  -  шептали жаркие губы Нади.
-  Нет, нет, ты останешься дома. Это опасно идти со мной. Я передам тебе весточку из отряда. Ты только жди.
-  Я буду ждать тебя, Митя, любимый мой. Буду очень ждать. Ты возвращайся скорее,  -  она вновь припала горячими губами к его губам. Наконец, он разжал её руки, поцеловал долгим прощальным поцелуем и, не оглядываясь, быстро зашагал в ночь.






Глава 11.  Освобождение


 Надежда терпеливо ждала своего жениха. Редкие весточки приходили из партизанского отряда, что любит, жив, здоров, воюет, бьёт фашистскую гадину. Передавала весточки на словах Яблонская Мария Семёновна. Она держала постоянную связь с партизанами и руководила подпольем. Ценную информацию сообщал для них Джугла. Один раз на связь с партизанами отправили Надю. Она стояла у плакучей ивы, полощущей свои длинные зелёные косы в спокойной  реке, и с надеждой думала, что на встречу придёт Митя, её любимый Митя. Но её окликнул пожилой мужчина с бородой в рваной телогрейке. Он вовсе не был похож на боевого партизана  -  грозу оккупантов. Надя передала ему корзинку с картошкой, где была спрятана информация, и они быстро разошлись в разные стороны.
Осень рассыпала золото листьев по улицам. Холодный ветер задувал, срывая пожелтевший наряд с деревьев. Кружил листопад в своём обречённом танце. Утренние заморозки подёрнули землю, подморозили грязные разъезженные дороги. Инеем покрылась увядающая трава. Хмурило небо, периодически выливая на грешную землю очередную порцию влаги. Дожди размыли дороги, превратив их в грязное месиво. Дубнянск опустел, сиротливо косясь облупившимися домишками, возносясь в  мольбе, взывая о помощи к хмурому небу чёрными сучковатыми ветвями деревьев.  Немцы покинули город, оставив после себя руины и пожарища.
Ранним утром жителей разбудил рокот, доносившийся с околицы. Он усиливался, набирая мощь. Грозные танки Советской Армии следовали колонной по  булыжной мостовой, гремя гусеничными траками, победоносно вступали в город. Народ, впервые за долгое время оккупации, оживился, высыпал на улицы. Лица светились радостью, слёзы счастья блестели на глазах. Детвора ватагой бежала рядом, не обращая внимания на комья грязи, летевшие из-под гусениц. Девушки размахивали букетами осенних листьев. Солдаты на ходу спрыгивали с лафетов. К ним тянулись руки стариков и женщин. Каждый стремился прикоснуться, обнять  своёго  родного, близкого в лице этого уставшего солдата-освободителя. Для матери он был её сыном, воюющем где-то далеко, для женщины  -   мужем, ушедшим на фронт, для ребятни  -  папкой, черты которого стёрлись из памяти. Слёзы счастья стояли в глазах. Этот день не забыть никогда! За регулярными войсками в город вошёл партизанский отряд
В горнице Джуглы тесно. За столом друзья, соседи, солдаты и офицеры Советской Армии. Во главе стола  -  молодые.  И пусть вместо фаты у невесты простая тюль,   вместо свадебного платья скромные кофточка с юбкой,  а жених в простом костюме, но нет на земле свадьбы веселее, чем у них, нет на свете влюблённых счастливее их. Много пожеланий и напутствий было сказано. Председатель горсовета Лопухов торжественно вручил чете Калининых свидетельство о браке  - небольшой листок белой бумаги, скреплённый круглой печатью.  Поздравил молодых и командир партизанского отряда. За смелость в бою обещал представить Дмитрия к медали. Вот только не было среди гостей Яблонской Марии Семёновны. Её с тяжёлым ранением отправили в госпиталь. Торопясь в отряд, она подорвалась на случайной мине за околицей города. Свадьба была в полном разгаре. Ничто не предвещало  надвигающуюся беду, которая притаилась рядом и выжидала, чтобы укусить больней.
К воротам дома подъехала машина, из которой вышли двое мужчин в форме НКВД. Они, протискиваясь сквозь толпу повеселевших гостей, подошли к жениху.
-  Вы Калинин Дмитрий Леонидович?
-  Да,  -  растеряно ответил Митя.
-  Пройдёмте с нами для выяснения некоторых деталей вашей биографии,  -  как гром среди ясного неба, прозвучало сухим беспристрастным голосом. Замерла свадьба, стихли смех и говор. Все  молча наблюдали за происходящим.
-  Митя!  -  рассёк грозную тишину крик Нади. Она кинулась ему на грудь.  -  Не пущу! Куда вы его уводите?  -  военные её молча отстранили.
-  Капитан, нельзя ли до завтра подождать? Ведь у них свадьба, взял под руку офицера Лопухов.
-  У нас приказ, время военное,  -  сухо последовал ответ.
Клубы пыли затуманили «Эмку», увозящую Митю. Надя билась в горьких рыданьях.
-  Ничего, всё образуется. Он ни в чём не виноват,  -  утешал её отец, но тревога чёрным вороньим крылом накрыла их дом, застила солнце, сковала холодом душу.


Глав 12. Гроза


Надя ходила, как в воду опущенная, обивала пороги военной комендатуры, но выяснить так ничего  и не смогла. Друзья тоже не сидели сложа руки. Командир партизанского отряда написал хорошую характеристику на Дмитрия. У него  приняли бумагу, но объяснять ничего не стали и посоветовали впредь не очень-то выгораживать «врага народа». Джугла понимал, что гроза нависла над ним тоже. Раз уж Калинина записали во «врага народа», то ему от такого ярлыка не отвертеться, а то ещё и предателем назовут. Кто подтвердит, что он подполью помогал? Одна Яблонская всю правду знала, а где она сейчас? Может от ран в госпитале померла, а, если жива, то где её искать? Его тревога была не напрасной. Это подтвердил нагрянувший неожиданно родственник.
Егор Ярский следовал по назначению на Западную Украину. Там свирепствовали банды националистов и недобитых фашистов. Обстановка была крайне тяжёлой. Для ликвидации бандитов нужны были опытные чекисты. Ярский от пуль не прятался, скитался по фронтам, был на передовой, оставив жену Клавдию и сына Костю в Ташкенте. Теперь, направляясь к месту нового назначения, решил заехать к Джугле, повидаться с сестрой. Засиделись за столом за полночь. Женщины ушли спать, а у Степана с Егором столько событий  -  за ночь не пересказать. Поведал Джугла о своём зяте, как парня ни за что арестовали. Где он сейчас? Надюха все глаза выплакала.
-  Ты, вот, что,  -  стукнул кулаком по столу захмелевший Ярский.  -  Ты за парня не тревожься. Если не виноват  -  жить будет. Я постараюсь разузнать, что с ним. Ты лучше о себе, о своей семье подумай. То, что ты мне тут порассказал, подтвердить никто не сможет. Смотри, как бы твой черёд не настал.
В ответ Джугла горько мотнул головой и, не закусывая, выпил чарку самогона. Из-за тревожных дум хмель не  брал.
На следующий день, к вечеру, Егор вновь зашёл к Джугле.
-  Разговор есть,  -  с порога заявил он. Мужчины закрылись в горнице. Надя с матерью притихшие сидели в спальне, напряжённо ожидая  каких либо вестей, может что о Мите удалось узнать.
-  Вот что, уезжать из города вам срочно надо. Был я в комендатуре, в наш отдел заходил. Калинина вашего на фронт в штрафбат направили. Больше ничего не знаю. Может с фронта весточку пришлёт. А вот на тебя интересную бумагу видел.
-  Что за бумага?  -  нахмурился Степан.
-  Донос на тебя, Стёпа. А написал его твой брательник родной Фомка. Всё описал, в подробностях, как ты немцам прислуживал.
-  Вот гад,  -  скрипнул зубами Степан.
-  Бумагу эту я случайно на столе усмотрел. Знакомую фамилию увидел и прочёл, когда особист вышел. Я её на самое дно стопки, под самый низ положил. Но рано или поздно её, Стёпа, найдут и прочитают и к сведению примут. Так что, чем быстрее вы исчезните из Дубнянска, тем лучше для вас. Я сегодня вечером уезжаю, помочь больше ничем не смогу.
-  Да ты и так помог. Спасибо тебе, что упредил. Сегодня же ночью отправимся. Вот только куда ехать-то? Ближайшие родственники отпадают. Найдут у них,  и их же ещё потянут за укрывательство.
-  У нас тетка двоюродная на Урале живёт. Настя её хорошо должна знать. Поезжайте к ней. Деревня глухая. Вас там никто искать не будет. Ну, ладно, пора мне. Давай попрощаемся, удастся ли свидеться ещё, кто знает?  -  Мужчины крепко обнялись. Егор простился с сестрой, а Наде сообщил:
-  Жив твой Митяй. На фронте воюет, жди весточку и не падай духом.  Ночью, закрыв дом и сарай на замок и взяв самое необходимое, семья Джуглы покинула Дубнянск.


Глава 13.  В госпитале

Митя открыл глаза. Яркий солнечный свет ударил в лицо. Белый крашеный потолок, белые стены, одинокая лампочка под железным плафоном- кульком. Рядом слышны приглушенные мужские голоса.
-  Где я? Госпиталь,  -  мелькнуло в голове. Митя вновь закрыл глаза, напрягся, пытаясь восстановить события прошедших дней. Яркой вспышкой возникали картины прошлого и сразу гасли, наплывая одна на другую, путаясь в голове. Наденька, с полными тревоги и слёз глазами, её тонкие руки, протянутые к нему. Он пытался дотянуться до неё, прижать к себе свою молодую жену и не мог. Образ растворялся в густом тумане, сознание меркло. Новые картины всплывали из прошлого. Небольшая комната с зарешеченным окном,  выкрашенная серой краской. За столом худощавый человек с тонким влажным ртом и острыми глазами- буравчиками. Свет настольной лампы бьёт в лицо. Влажный рот кривится виздёвке, обнажая гнилые зубы.
-  Когда начал работать на фашистов? Как тебя завербовали? Сам пришёл?  -  кричит этот рот, задавая одни и те же вопросы. После сильного удара в лицо в густом тумане плыла комната, стол, люди в форме сотрудников НКВД. По щеке стекала тонкая липкая струйка крови, вспухли губы. Затем камера, лязг засовов и вновь чёрная пропасть. Митя по крохам собирал обрывки памяти, выстраивая их в хронологическом порядке.
-  Капитан Калинин, сквозное ранение в правое бедро и кисть правой руки, большая потеря крови,  -  услышав  над собой женский голос, Митя открыл глаза. Над ним склонился пожилой мужчина в белом халате. Из-под очков внимательно смотрели уставшие глаза.  Белая докторская шапочка прикрывала седые волосы, на шее висел фонендоскоп. Рядом стояла молоденькая медсестра, совсем девочка, докладывала состояние раненого.
-  Ну, пришёл в себя?  - Улыбнулся в седые усы военврач.  -  Теперь дело на поправку пойдёт.
- Что со мной?
-  Рана не смертельная, но похромать немного придётся. Ты много крови потерял. Бой жестокий шёл, о вас в газете писали. Молодцы! Сражались до последнего. Тебя санитарка чудом под обломками заметила и раскопала, а так кровью бы истёк. Считай везучий ты. Ну, ладно, отдыхай,  -   и он направился к следующему больному.
Митя устало закрыл глаза и вновь  погрузился в свои воспоминания. Ранняя весна, пытаясь отвоевать свои права на погоду, расквасила оттепелью дороги, превратив их в грязную жижу. Ночью изморозь леденила лужи, и по гололёду было ещё трудней передвигаться. Митя,  в составе восьмого отдельного офицерского штрафного батальона, который сформировали из офицеров, попавших в окружение, побывавших в плену, в оккупации, продвигался на самые опасные участки фронта. Заградительных отрядов за ними не было. Яркой картиной предстал перед глазами бой за переправу, которую нужно удержать любой ценой. Или погибнуть с честью в бою, или быть расстрелянным за невыполнение приказа. Альтернативы нет. Среди них случайно оказался военный корреспондент Кац Вениамин Львович. Он не успел на машину, уезжавшую в тыл, увлёкшись расспросами и снимками солдат. Когда начался жаркий бой, отложив фотоаппарат, не покинул передовую, а сражался рядом с бойцами, подавая снаряды к орудию.
-  Жив ли он? И кто ещё выжил в том тяжёлом бою, когда земля содрогалась от взрывов, а небо чернело от дыма и копоти? -  Митя отчётливо помнил, как его отбросило взрывом в сторону, и, как, теряя сознание, услышал хриплый крик: «Наши идут!». А затем вновь темнота и провал в памяти. Снова перед глазами печальный образ Наденьки с грустными зелёными глазами.
-  Где она сейчас? Что с ней? Почему не ответила ни на одно из его писем? -  Грудь сдавила тоска, боль разлуки и неизвестности сжала сердце. Митя тихо застонал. И нельзя было понять, какая боль сильнее  -  физическая от ран или душевная. Над ним склонилась медсестра.
-  Потерпите, больной, скоро станет легче.
Митя открыл глаза. Девочка, совсем ещё подросток, в большом, не по размеру, белом халате, склонилась над ним.  Её тонкие маленькие косички, перевязанные голубыми ленточками, смешно торчали из-под косынки.  Она поправила сбившуюся подушку.
-  Я вам газету принесла. Там заметка о боях на переправе есть и ваша фотография,  -  она протянула ему смятый листок фронтовой газеты.
-  Митя торопливо взял его левой рукой. С фотографии серьёзно смотрели бойцы.  Он узнал своих однополчан, узнал и себя, стоявшего во втором ряду. Митя помнил, как лихо они позировали для фото, не подозревая, что ждёт их через час. Многие погибли на его глазах. Слезой затуманило взор.
-  Прочитай, сестрёнка.  Что-то я плохо  вижу.
Девушка, неторопливо выговаривая каждое слово, читала о боевом подвиге батальона, удерживающего переправу. В палате стояла тишина. Все внимательно слушали медсестру, каждый вспоминал своё последнее сражение.
-  А кто написал статью?  -  взволнованно спросил Митя.
-  Кац В.Л.  -  ответила медсестра.
-  Жив значит, Вениамин Львович. Он с нами сражался,  -  радостно вздохнул Митя. Раненые бережно передавали листок газеты из рук в руки, ещё и ещё перечитывали строки о боевом подвиге солдат, вглядывались в лица на фотографии, стараясь запомнить навсегда.

Глава 14. Радостная весть

Надя торопилась на почту, каждый раз надеясь получить какую-либо весточку о Мите. Она шла обычным маршрутом  вдоль высокого дощатого забора детской больницы, небольшого сельского магазинчика, бани. Дальше, за углом неказистое старое здание почты. Запоздалая уральская весна медленно набирала силу. Подтаивали огромные сугробы лежалого снега на улицах, образуя бурные канавы и ручьи. Детвора с радостью сновала вокруг, пуская кораблики на  воду. Игрушечные лодочки боролись с неистовыми потоками, а мальчишки, воображая себя смелыми капитанами кораблей, сражались в неравном бою с мнимым врагом. Тогда все дети играли в войну и всегда побеждали врага. Жители прокладывали мостки из досок, чтобы можно было беспрепятственно перебраться через бурный поток. Разлилась за селом речушка, наполняясь талыми водами, заливая прибрежные луга. Прошла затяжная зима, вот уже и весна на носу, а Надя ничего не знала о судьбе Мити. Их вынужденная разлука, когда увели его под конвоем прямо из-за свадебного стола, глубокой раной полоснула сердце девушки. Отец запретил ей писать в Дубнянск из-за страха  быть обнаруженным НКВД. Сидеть, сложа руки, Надя не могла. Она писала в штабы фронтов, редакции военных газет, в комендатуры и просто знакомым в надежде отыскать хоть какой-то след Мити. Но пока все её поиски были безрезультатны. Долгими ночами Надя плакала в подушку, прижимая к себе фотографию мужа. Она верила, что они вновь встретятся. Но летели дни, недели, месяцы, а она даже не знала, жив ли он.
Надя поступила в Уфимский медицинский институт. Условия, в которых жили студенты, были нелёгкими. Многие бросали учёбу. Замерзая в общежитии у остывшей буржуйки, девушки укладывались спать по двое, укрывшись вторым матрацем. Не давал сосредоточиться и учить заданный материал маленький кусочек чёрного хлеба, смешанный с отрубями  -  суточный паёк студента. Все мысли, как наваждение, крутились около этого маленького кусочка, пока он не съедался. Чтобы почувствовать во рту какую-то пищу, студенты покупали мороженое  -  замороженную воду на сахарине. Аудитории не отапливались, чернила превращались в лёд. Лишь в одном лекционном зале было тепло. Разомлевшие студенты засыпали на лекции. Им снились сны из той другой, светлой, сытой довоенной жизни. Они улыбались во сне счастливой безмятежной улыбкой. Старенький профессор не будил их. Он читал свою лекцию в надежде, что хоть кто-нибудь её услышит. Сильно донимали вши, с которыми не было сил бороться. Как-то у Нади украли варежки, которые связала мама. После занятий Надя обратилась к сокурсникам с пламенной речью:
-  Как мы можем лечить людей, стать интеллигентами нашего общества, если воруем у своего товарища. У меня украли варежки. Я не стану допытываться, кто это сделал. Каждый имеет право на ошибку, но, если есть совесть, то верните варежки.  -  На следующий день она обнаружила их в своём столе. Надя усиленно учила дисциплины, пытаясь отвлечься от грустных мыслей о Мите. Досрочно сдав сессию, она отправилась в село к родителям. Какое это блаженство лежать на теплой русской печи  после хорошей баньки с веничком и с паром, укрывшись меховой дохой. Пахнет борщом и блинами. У печи суетится мама. Она, как всегда, встаёт рано и принимается за обед.  Будет суетиться всё утро,  стараясь подкормить дочь. Из кадки в сенцах достанет сокровенный запас мёда. Тягучий,  янтарный, душистый мёд тает во рту, чуть пощипывая язык. Обжигает губы горячий душистый чай. Хорошо! Так бы жить и жить,  никуда не уезжать из родного дома. Тётя Феня  -  двоюродная тётка мамы, встретила их,  обогрела, приютила. Единственный сын Гриша погиб в первые дни войны. Осталась совсем одна. От тоски и горя чуть было не померла. Соседи выходили, поставили на ноги. Когда нежданно приехали гости, тётя Феня очень обрадовалась. Степан крышу починил, дом, который давненько хозяйской руки не знал, в порядок привёл. С Настасьей быстро общий язык нашла. Долгими вечерами было о чём поговорить двум женщинам, о судьбе своей рассказать. Узнав историю Надиного неудачного замужества, тётя Феня сочувствовала, утирая набежавшие слёзы, проклинала войну. Наспех позавтракав, Надя вновь поспешила на почту. Отряхнув снег с валенок, она переступила порог и по улыбчивому лицу почтальона Нюси поняла, что  сегодняшний день особенный. Сердце сильнее застучало в груди. Надя не смогла сдержать волнение.
-  Что? Что? Есть новости?  -  нервно сжимая в руке варежки,  дрожащим голосом спросила Надя.
-  Тебе письмо из редакции пришло,  -  протянула серый невзрачный конверт Нюся. Надя пыталась вскрыть конверт. Замёрзшие руки не слушались, плотная бумага никак не хотела рваться, а сургучная печать намертво скрепила линию стыка.
-  Давай я помогу,  -  сочувственно предложила Нюся, но конверт, наконец открылся, и из него выпал кусочек фронтовой газеты и маленькая записка. На фотоснимке Надя узнала своего Митю. Его образ стал расплываться, ноги подкосились. Надю подхватили женщины, усадили на  стул, привели в чувство. Успокоившись, она прочитала заметку и небольшую записку редактора о том, что бой был тяжёлым и неизвестно, кто в том бою выжил. Всех раненых эвакуировали в госпиталь города Серпухов. Надя ещё и ещё перечитывала скупые строки, вселявшие надежду. Запыхавшись, прибежала домой.
-  Что случилось, доченька?  -  кинулась к ней встревоженная мать.
-  Митя, Митя,  -  еле вымолвила Надя, и слёзы хлынули из глаз.
-  Что Митя?  -  подкосились ноги у Настасьи, и она рухнула на табурет в предчувствии страшного известия.
-  Вот,  -  только и смогла вымолвить Надя, протягивая матери клочок газеты.  -  Митя живой!
-  Что ж ты ревёшь, глупая? Он в госпитале, наверное,  -  прочитав заметку, успокоила дочь Настасья.  -  Надо отцу сказать. Тётя Феня, кликни его. Он в сараюшке возится.
-  Я туда, к нему поеду, -   решительно сказала Надя.
-  Погоди, не торопись. Поглядим, чего отец скажет. Куда ты поедешь? Надо вначале узнать, там ли он.  Может его дальше в тыл эвакуировали, так бывает,  -  о другой, трагической возможности женщины даже предполагать не могли. Они верили, что их Митя погибнуть не должен.
-  Права Надюха, ехать надо,  -  сказал, как отрезал Степан. -  Пока письма идти будут, его точно куда-нибудь  дальше направят, а так, может ещё застанет. А не застанет, дальше разыскивать будет.
-  Он жив, жив!  -  стучало сердце Нади.  -  Скорей к нему. Он ранен, я так нужна ему сейчас,  -  кричала душа. Надя, не откладывая, стала собираться в дальнюю дорогу. Поезд стоял на перроне. Мимо сновали  пассажиры.
-  Береги себя, напрасно не встревай, на рожон не лезь,  -  обнял дочь Джугла.
-  Наденька, отпиши, как приедешь,  -  утирала слёзы мама. Последний прощальный взмах рукой родным. Поезд, равнодушно отстукивая колёсами, мчит её вперёд,  туда, где возможно беспомощный, раненый лежит её Митя.


Глава 15.  Военкор


Вениамин  Кац возвращался на побывку домой, во Фрунзе. Под размеренный стук колёс отчётливо проплывали картины из прошлого. Тот последний бой он не забудет никогда. Горстка офицеров штрафбата удерживала переправу. Сражались до последнего патрона, до последнего снаряда, не думая о том, чтобы выжить. Веню тоже ранило в том бою, но рана была не смертельная. Пуля прошла сквозь мягкие ткани плеча, не задев кость. Он быстро поправился. Статью о героях штрафного батальона долго не хотели печатать. Он обивал пороги кабинетов, доказывая свою правоту, обращался к командующему армии. Газета со статьёй всё же вышла, хотя и сократили  текст, многое не напечатали. Мысли перенеслись домой, летели быстрее поезда туда, где ждала его верная жена Лия и сын Борька.
-  Наверное, уж совсем большой стал, -  тепло подумал о нём Веня. Сколько не виделись? Почти два года прошло с тех пор, когда проездом,  на одну ночь,  заезжал. Потом вновь на фронт, на передовую. Вспомнились друзья из той мирной жизни: Глеб Шадыгин, Панфилов Иван Васильевич. На лице Вени отпечаталась тень скорби. О геройском подвиге панфиловцев печатали все газеты. Из письма жены Веня узнал, что с фронта вернулась старшая дочь Панфилова Валентина. Она до последней минуты была рядом с отцом на командном пункте. Долго она разговаривала с Глебом Шадыгиным при закрытых дверях. Тайна их беседы осталась с ними. Только после этого разговора Глеб, читая сводки и заметки в газетах, мрачнел, угрюмо молчал, стиснув зубы. Из рассказа Вали Панфиловой ясно было лишь одно, что отец сознательно шёл под пули, не стараясь остаться в живых. Потеря лучшего друга незаживающей раной осталась в сердце Вениамина Львовича. Глеб Шадыгин оставался в тылу, при комендатуре. На фронт его не взяли по болезни, что-то серьёзное с желудком. То, что надёжный друг рядом с его семьёй, успокаивало Веню.  На Глеба можно положиться, он в беде не оставит, поможет, если что. Их семьи связывала давняя дружба, проверенная временем и жизненными катаклизмами. Вместе делили горести и радости. Жена Глеба Шура, работая сутками, находила время забежать к Лие, подбодрить её, успокоить, когда долго не было писем от Вени. Дочь Шадыгиных Тоша по-прежнему опекала Борю. Закончились игры и беспечное озорное детство. Дети военного времени взрослели быстро. Они следили за успехами наших войск, флажками отмечая на карте освобождённые города. Писали письма на фронт бойцам, вкладывая их в небольшие посылочки с нехитрыми подарками. Каждый надеялся, что подарок по счастливой случайности получит папка. Тоша, как старшая в ватаге ребят, организовывала концерты в госпитале. Боря играл на скрипке, она читала стихи о войне, девочки с соседской улицы пели песни и танцевали. Вечером они собирались за сараем под старым карагачом. Там был их штаб. Подводили итоги за день и строили новые планы. Боря порывался сбежать на фронт воевать, но Тоша урезонивала его порывы, доказывая, что и здесь можно много полезного для  скорой победы сделать. А его мама просто не выдержит, если он сбежит. Доводы были железными, и Борька успокаивался. Он часто писал письма  отцу. Вениамин Львович, читая неровные строчки сына с кривыми буквами, часто протирал очки и довольно покрякивал. Может стёкла запотевали от холода, а может, туманила взор набежавшая слеза.
Поезд последний раз лязгнул вагонами и со скрежетом остановился на перроне. Вениамин торопливо шагал по запылённой, такой родной улице. Казалось, сердце выскочит из груди. Ещё поворот, а там и дом родной.  У калитки его встретила девочка-подросток с худыми тонкими неуклюжими руками и копной  чёрных кудрявых волос.  На маленьком лице, заканчивающимся острым подбородком, печалью  светились большие глаза.
-  Дядя Веня?  -  нерешительно спросила она.
-  Майя? Как ты выросла!  -  он раскрыл объятья, и она утонула в них, такая маленькая беззащитная девочка.
-  А папка, папку убили,  -  заикаясь, сквозь слёзы выдавила из себя Майка.
-  Я знаю, знаю, моя родная. Крепись. Папа  огорчился бы, если бы видел твои слёзы.
-  Да, да. Я не буду плакать. Я сейчас ребят кликну,  -  Майка резко отстранилась, вытирая ладошкой слёзы и с криком: «Дядя Веня приехал!» бросилась к дому. Навстречу уже бежал Боря, за ним Тоша.
-  Как он вырос! Какой худой, один нос и очки,  -  Вениамин  прижимал к себе сына, не веря, что он здесь, рядом, рассматривал, целовал в лицо, волосы и снова прижимал к себе.
-  Папка, папочка,  -  бормотал Борька, не веря своему счастью.  -  А мама на работе. Я сейчас сбегаю за ней,  -  не умолкая, тарахтел он, а сам никак не мог расстаться с отцом хоть на миг.
 Вечером пили чай за круглым столом. Пришёл Глеб с женой Шурой, Мария Васильевна Панфилова с детьми. Всю ночь просидели за самоваром. Вспомнилось былое. Дети давно спали, а взрослым было о чём рассказать друг другу.  Помянули погибшего Ивана, всех, кто пал смертью храбрых на полях сражений. Много тайн унесли с собой человеческие жизни. Откроется ли когда-нибудь истина, узнают ли правду потомки об этом тяжёлом военном времени? Найдут ли могилы безымянных героев, узнают ли их имена?
Картечью побила война семьи. Сколько похоронок пришло, сколько искалеченных людей вернулось с фронта, сколько душ, израненных нечеловеческой болью, запредельными страданиями. Всё выдержал народ. Не сотрётся в памяти людской этот героический подвиг в Великой Отечественной войне, ибо нет будущего у того народа, который не помнит своего прошлого. Мы знаем, что наша память об ушедших может быть громадной, высокой, и тогда они остаются жить с нами.

Глава 16. Долгожданная встреча

Скрежет вагонов разбудил Надю. За окном глубокая ночь. Освещённое одиноким фонарём, раскачивающимся под порывами ветра, одноэтажное здание полустанка сиротливо стояло в глухой тёмной степи. Пассажиры, спрыгивая на пути, высыпали из вагонов.
-  Почему остановились? Что случилось?  -  слышались встревоженные голоса.
-  Граждане, успокойтесь. Срочный ремонт пути. Отремонтируем, и поедете, а пока вагоны в тупике постоят.
-  А сколько ждать? Нам ехать надо!
-  Не волнуйтесь. Всем ехать надо. Через сутки поедете.
-  Как сутки?  -  встревожилась Надя.  -  Я не могу сутки ждать! 
 Она рванулась в каморку к начальнику станции, долго его уговаривала, убеждала, плакала, но тот твердил одно: 
-  Поезд пойдёт через сутки. Не раньше.
-  Вы не человек! У вас души нет! У меня муж с тяжёлым ранением в госпитале, может,  умирает сейчас, а вы мне  -  «ждите». Не могу я ждать, понятно? Не -  мо - гу!  У вас на фронте, наверное, никто не воевал. Вы не знаете, как весточку от любимого ждут,  -  и она зарыдала навзрыд.
Начальник станции, седовласый грузный мужчина, протянул ей стакан с водой, молча погладил по голове.
-  Не плачь, дочка. Говоришь, с фронта весточку не ждал? Ждал, милая, ой как ждал, а пришла похоронка на сына. Вот такие дела,  -  он печально вздохнул. Надя перестала плакать.
-  Простите меня, пожалуйста. Я тут сгоряча, наговорила всякого.
-  Ничего, дочка, не такое ещё выслушивать приходилось. Ты вот что, милая, со второго пути товарняк отправляем. Он чуть в сторонку уйдёт, но там от полустанка Велюйки тебе до Куйбышева  ближе будет. Ты даже угол срежешь и время сэкономишь. Вот только, девонька, товарняк  -  это далеко не плацкарта и даже не общий вагон. Со щелей дуть будет. Ночи холодные. Вот возьми кусок брезента, завернёшься в него, а то замёрзнешь.
-  Спасибо!  - Надя аккуратно свернула ткань, положила в вещевой мешок.
-  Темноты-то не боишься?
-  Нет, дяденька, не боюсь.
-  А, если на ходу с поезда прыгать придётся?
-  Прыгну, если надо,  -  твёрдо сказала девушка. И столько было решительности в её взгляде, что старик понял, такая прыгнет.
-  Так  вот, ехать будешь до ночи, до трёх часов. Когда поезд под гору пойдёт, замедлять ход начнёт, ты тогда и прыгай. Там до Велюйки рукой подать, меньше километра будет. Оттуда поезда на Куйбышев идут. А сейчас на-ка, вот, чайку горяченького попей да поспи немного. Когда надо будет, разбужу.
Надя сидела в углу вагона, прижавшись к деревянным ящикам. Ветер, пробираясь сквозь щели дощатой стенки, зловеще завывал, пронизывая до костей. Большой  шерстяной клетчатый платок, что дала в дорогу мама, Надя повязала поверх зимнего пальто. Хорошо спасал от ветра  подаренный брезент. Не спалось. Одни лишь только мысли о Мите крутились в голове. Надя рисовала картины их встречи. Вот он лежит слабый, беспомощный, ни кровинки в лице. Она с порога бросается к нему, обнимает, целует. Потом заботливо кормит с ложечки, умывает, везёт на перевязку. Может,  её возьмут медсестрой в госпиталь, она будет дежурить и всё время находиться при Мите. Что только не привиделось ей за долгие часы дороги. Стемнело. Надежда прильнула к двери вагона, стараясь разглядеть местность. Но, кроме тёмной ночной мглы, ничего не видать. Она напряжённо прислушивалась к стуку колёс. Когда же состав начнёт замедлять ход? На маленьких ручных часиках циферблата не видно, не понятно, который час. Отодвинув засов и приоткрыв дверь, Надя глянула вперёд. Резкий порыв морозного  ветра перехватил дыхание.
-  Нет, ещё рано,  -  успокоилась девушка. Через некоторое время стук колёс стал реже, состав натужно шёл в гору, замедляя ход. Надя подошла к двери, выглянула наружу. Земля уносилась с бешеной скоростью назад. Холодок страха сжал сердце, заставляя его неистово колотиться. Надя зажмурилась, наклонилась.
-  Вот сейчас надо разжать руки и прыгнуть,  -  твердила себе приказ. Но почему-то руки не слушались, а всё сильнее цеплялись за скобу засова.
-  Трусиха! Какая я трусиха. Там же Митя ждёт,  -  и она, зажмурившись, решительно прыгнула в чёрную бездну. Сильный удар о землю, резкая боль в колене, снег набился в рот. Надя открыла глаза. Она лежала на откосе в снегу, рядом валялся вещевой мешок. Сильно болело правое колено. Надя нащупала разорванный чулок, рану. Липкая влага испачкала руку.
-  Кровь,  -  догадалась девушка.  -  Надо перевязать, смогу ли идти?  -  она дотянулась до мешка, достала льняное полотенце и, разорвав его на ленты, перевязала ногу. Вокруг ни души, заснеженные сугробы растворялись в ночной темени. Надя осторожно встала, наступила на пораненную ногу. Идти она сможет, только колено сгибать больно, но это ничего. Закинув мешок за плечи, она зашагала по шпалам вперёд, по ходу поезда. Надежда потеряла счёт времени. Ей казалось, что прошла целая вечность, а станции всё не видно. Девушка напряжённо вглядывалась в ночную мглу в надежде увидеть мерцающие огоньки жилья. Иногда ей казалось, что она их видит. Зажмурившись, замирала на мгновенье, а когда вновь открывала глаза, они исчезали бесследно. Только бесконечная чёрная ночь плотным коконом окутала всё вокруг. Силы покидали Надю. Она спотыкалась, падала, вновь вставала и, стиснув зубы, превозмогая боль, шла вперёд.
Её подобрал путевой обходчик на рассвете. Она не дошла до станции совсем немного. Обессиленную,  он притащил её на станцию. Как выяснилось позже, она слишком рано спрыгнула с поезда и прошла 8 километров. Надю накормили, обогрели, перевязали колено. Она совсем поправилась и готова была следовать дальше.
Пригородный поезд через несколько часов прибыл в Куйбышев. Надежда бросилась к кассам. Только бы добраться до Москвы, а там рукой подать. Но билетов в кассе не оказалось. Народ толпился, возбуждённо гудел, как разъярённый улей. Надя в растерянности остановилась у колонны.
-  Что же делать? Как добраться до Москвы? -  Рядом, бурно обсуждая что-то, беседовали два молодых паренька. Надя прислушалась к их разговору.
-  Я тебе говорю, прорвёмся. Этот состав почти не охраняется. Там только с часовым договориться надо,  и всё.
-  Как не охраняется? Это же спецсостав. Он должен охраняться.
-  Давай попробуем, авось получится. Он через два часа отходит. Останавливается только на крупных станциях. Он раньше пассажирского в Москве будет.
-  Можно я с вами?  -  неожиданно для себя сказала Надя.
-  Вот ещё, нафига ты нам нужна?  -  вскинулся один из них, постарше.
-  А чё, Васёк, давай возьмём. Ей легче часового уговорить. Смотри, краля какая,  -  Васёк критически осмотрел Надю.
- Ну, ладно. Пошли.
Договориться с часовым не составило особого труда. Видимо, это уже было в его практике. Тем более,  что Надя подогрела его рублём.
-  Подойдёте за 5 минут до отправления. Только тихо и быстро. Я засов на двери открою, а сам отойду. Вы и нырнёте, понятно?
Надя заметила, что вагоны были необычные, вроде товарные, но приспособленные для перевозки людей. Вверху маленькие зарешёченные окна, прочные засовы на дверях. Кого везли в этих вагонах, Надя не знала. Размышлять над этим было некогда,  да и другого выхода нет. Дверь за ребятами со скрежетом закрылась. Состав дрогнул и тяжело сдвинулся с места. Надя огляделась. Тусклая лампочка, свисавшая с потолка, освещала лавки-скамьи, на которых сидели мужчины разного возраста. Странным показалось то, что все они были одеты в одинаковые чёрные телогрейки. На груди пришита белая тряпка с номером. Посередине вагона в печке-буржуйке потрескивали поленья.
-  Ух, ты, краля какая пожаловала,  -  донеслось с  угла вагона.   
-  Иди, милая, к нам. Поди, замёрзла? Мы тебя отогреем,  -  хихикнул кто-то слева. На неё смотрели наглые  глаза зеков. Липкие похотливые взгляды раздевали донага, срывая мысленно всю одежду и вожделенно впиваясь в крепкое молодое девичье тело. Надя сжалась в комок, готовая обороняться насмерть. От буржуйки отошёл мужчина средних лет и направился к ней. Надежда прижалась к стене вагона, стараясь вдавиться, втиснуться в неё, стать незаметной.
-  Не бойтесь, девушка. В обиду вас не дадим,  -  вежливо обратился он к ней.  -  Инженер-строитель Калачёв Константин Савельевич,  -  представился он и с грустью добавил,  -  политзаключённый. И таким спокойствием, уверенностью и силой веяло от него, что Надя, доверившись, подала ему руку. Он провёл её к буржуйке, усадил рядом.
-  Ты, чё, Калач? Один такой здесь? Ты чё девку забрал? Она наша,  -  по углам недовольно загудели.
-  Цыц, сявки!  -  громыхнул на них пожилой исхудавший мужчина со шрамом во всю щеку. Зеки сразу угомонились. Политзаключённые окружили Надю, заняв на всякий случай круговую оборону, защищая девушку от наглых посягательств. Теперь её никто не мог обидеть. И всё же, когда она покинула вагон, ей казалось, что вырвалась из клетки, в которой дремал хищный зверь.
Москва встретила её своим многоголосьем и шумной суетой. Получить билет на Серпухов было практически невозможно, нужен специальный пропуск. Никакие Надины уговоры, просьбы, требования и мольбы не помогали. Даже заметка из газеты не возымела никакого действия. Она опустилась на корточки у стены. Слёзы капали на газетный листок, зажатый в дрожащей руке. Рядом остановился молодой лейтенант. Он внимательно посмотрел на отчаявшуюся девушку, заметил листок фронтовой газеты.
-  Что случилось? Почему вы плачете?
-  Мне в Серпухов надо, в госпиталь к раненому мужу, а меня не пускают,  -  сквозь слёзы, всхлипывая, произнесла Надя.
-  Не отчаивайтесь так. Я тоже в Серпухов еду,  -  офицер на миг задумался.  -  Вот, что, выдам вас за свою жену. Идёт?
Надя ошарашенно посмотрела на молодого лейтенанта.
-  Как жену?  -  непонимающе спросила она.
-  Ну, пропуск, билет вам выпишут, как моей жене. Да не бойтесь вы. Я просто помочь хочу.
Надя ехала в Серпухов и не верила в своё счастье. Через несколько часов она увидит своего Митю. Сердце замирало в груди, а потом бешено пускалось вскачь. Она плохо понимала, о чём рассказывал ей лейтенант. Все её мысли были лишь о скорой встрече с Митей. Она верила, что увидит его,  по-другому просто не могло быть.
Она не сразу заметила его в большой палате с  рядами одинаковых коек и такими же одинаковыми силуэтами, лежавших на них,  больных. Взгляд  Нади, мечущийся с одного лица на другое, тревожно впивающийся в эти лица с печатью страдания и грусти, вдруг выхватил знакомые черты.
-  Митя!  -  крикнуло сердце,  и тихо прошептали губы. Он лежал бледный, исхудавший со впалыми небритыми щеками и казался намного старше. Она громче позвала:
-  Митя, родной!  -  и стремительно бросилась к нему.  Веки его дрогнули, он непонимающе посмотрел на неё. Взгляд выражал недоумение и тревогу. Он  провёл рукой перед собой, будто старался  убрать наваждение, призрак, преследовавший его всё это время.
-  Это я, Надя,  -  тихо сказала она, присев на край кровати.
-  Надя, Наденька,  - так же тихо прошептал он,  его рука потянулась к ней коснуться её, убедиться, что это явь, что она реально существует. Он сжал её плечо слабой рукой, лицо озарила такая счастливая улыбка, глаза засияли таким лучезарным светом,  казалось, что сразу весь мир преобразился, наполнился  солнцем и теплом. Она целовала его колючие щёки, сухие губы. Их слёзы слились воедино, придавая поцелуям солёный вкус. Раненые деликатно вышли, оставив их наедине.
Митя быстро шёл на поправку, благодаря заботам своей Наденьки. Она была и сиделкой при нём, и санитаркой, и медсестрой, а главное, она была тем любящим человеком, который так нужен ему. После ранения Митю комиссовали. Вместе с Надеждой они отправились на Урал, где их с нетерпением ждали родители Нади.

Глава 17.  Алевтина

Аля с замиранием смотрела в окно. По улице шла почтальон Гуля.
-  Неужели опять пройдёт мимо,  -  с тоской подумала Алевтина. Вот уже почти два месяца нет писем от Феди. Тревожные мысли лезли в голову. Война идёт страшная, никого не щадит. Может,  покалечили его, ранили, а может… (об этом не хотелось даже думать) и в живых уже нет. Гуля осторожно обошла лужу, расплывшуюся грязным бесформенным пятном у колонки, и направилась к бараку. Аля кинулась ей навстречу.
-  Гуленька, есть чего для меня?  -  дрожащим от напряжения голосом спросила Аля.
-  Есть, есть,  -  улыбнулась Гуля  -  молодая узбечка с толстой косой, закрученной узлом на затылке.  -  Вот вам письмо и несу,  -  она достала знакомый фронтовой треугольничек.  Алевтина схватила его дрожащей рукой и, забыв поблагодарить, развернула письмо, исписанное знакомым почерком.
-  Жив,  -   мелькнула радостная мысль. От волнения Аля вначале не могла разобрать ни строчки. Слезами наполнялись глаза, буквы расплывались, наползали одна на другую. Она вернулась домой, выпила воды, успокоилась и принялась за чтение. Федя писал из госпиталя. Успокаивал, что ранение пустяшное. Осколком разорвавшейся мины повредило пальцы правой стопы. Пришлось ампутировать. Шутил в письме, мол, наперегонки будет бегать и польку-бабочку танцевать, спрашивал о детях, беспокоился о ней.  Аля прижимала  драгоценный листочек к груди. По щекам текли слёзы, а губы шептали:
-  Жив, главное,  живой. Феденька, родной, теперь к нам вернёшься, скоро свидимся.
Эта счастливая мысль о скорой встрече затмила все неприятные моменты.
-  Ничего, что ранен. С палочкой ходить будет. Я ему помогать во всём буду. Главное, что для нас война закончилась. Не придётся с тревогой писем с фронта ждать, не спать ночами тёмными, думая выживет ли на войне.
 Но надежды Али не оправдались. После госпиталя Фёдора не комиссовали, а направили в ремонтно-механические инженерные войска. Конечно, здесь было спокойнее, всё же не передовая линия фронта. Шли за войсками, ремонтировали технику, а то и поварами работать приходилось. Наши войска решительно наступали. Линия фронта приближалась к Германии. Измотанный народ  жаждал лишь одного  -  Победы, окончания войны.
Дети войны. Какие они были? Она безжалостно наложила свой отпечаток на их души, на их жизнь. Ваня с Маришкой подросли. Десятилетний сын Али был единственным мужчиной в семье. На его детские неокрепшие плечи легли заботы о младшей сестрёнке, бытовые проблемы. Где гвоздь прибить, где чего починить  -  Ваня умел всё, жизнь научила. В душе он был всё тем же озорным мальчишкой-непоседой, проказником. Часто вместе с квартиранткой Олей и сестрёнкой Маришкой бегали на базар воровать с прилавков фрукты. Один из них отвлекал продавца, а остальные, схватив сладкий урюк или сливу и незаметно закатав добычу в майку, ретировались с места преступления. Старый узбек Махмуд-ака  (к нему чаще всех подбиралась ватага), видел проделки детворы, но снисходительно молчал, будто не замечал, ещё и угощал добавочно. Беда сроднила людей разной национальности. Местные узбеки давали в долг молоко, уголь, помогали, чем могли. Ваня с Маринкой часто играли в магазин. Из палочек смастерили весы и продавали маленькие кусочки хлеба.  Это была их любимая игра. Старший Ваня всегда старался быть покупателем, чтобы съесть «купленный» кусочек хлеба.
Дети, рождённые перед войной, не помнили своих отцов. Они бегали на кладбище, выбирали могилку, представляя, что там живёт их папа, ухаживали за ней.  Они верили, что папа живой, он просто здесь, с ними. Они разговаривали с ним, рассказывая свои беды и радости. Старательно украшали могилку, сплетая венки из колосков и полевых цветов, соперничали между собой и спорили, чья могилка лучше украшена.
Долгожданная  Победа свежим ветром ворвалась в каждый дом, в каждую семью. Расправились от морщин лица,  печаль и грусть сменились радостной  счастливой улыбкой. Ликовало всё. Казалось, даже природа не осталась безучастной к общему празднику. Буйным цветом налилась весна, напитываясь соком от земли родной.
Ваня нёсся домой со школы, летел, как пуля.
-  Мама! Мама! Победу объявили!  -  с порога закричал он.  -  Нас с уроков отпустили. Мама, а ишак-то тоже радовался. Он так «и - а, и - а» кричал, так кричал!
Аля обнимала и целовала детей, глотая солёные слёзы, но теперь это были слёзы радости, надежды, что всё скоро закончится, вернётся Федя, и они вновь заживут, как прежде, счастливой жизнью.
Вечером собрались за праздничным столом. Оксане за хорошую работу выдали немного риса. Она решила обменять его на маленький кусочек колбасы, порадовать больного отца. Он угасал, как свеча. Оксана догадывалась, что отец отдаёт свой хлеб внучке. Она уговаривала его кушать, ругала, убеждала, но напрасно. Упрямый старик не слушался и делал по-своему. Стол накрыли у кровати Германа Петровича. Женщины надели свои самые нарядные платья, сделали причёски и губы подкрасили. Стол украшали редкие деликатесы по тем временам: на маленькой тарелочке лежала кругленькая аккуратная с фиолетовым бочком редиска. Она утопала в яркой зелени укропа. В центре стола  в нарядной салатнице из китайского фарфора парила горячая варёная картошка. Дополняли праздничный ужин тонко нарезанные солёные огурцы и квашеная капуста. Украшали это великолепие ломтики чёрного хлеба и главное, аппетитные кружочки колбаски, издававшей такой запах, что приходилось всё время сглатывать слюну. Герман Петрович скромно взял несколько кружочков колбасы, а остальное пододвинул детям. Но его, усохший от долгого недоедания желудок не смог справиться даже с таким небольшим количеством калорийной пищи. Утром Оксана обнаружила, что отец умер. Он ушёл тихо, никого не побеспокоил.  Так же тихо жил, стараясь никому не мешать, никого не напрягать. Хоронили его всем двором. Будто родной для всех человек ушёл из жизни. Ведь люди в бараке жили одной большой семьёй, помогая друг другу в беде, делились радостями и невзгодами. А иначе, разве смогли они выжить в такое нелёгкое время?
Для Фёдора война закончилась в Австрии. Но к родному дому дорога не привела. Аля перестала получать от него  письма, а последнее было каким-то сухим, официальным. Долго ждала она своего Федю, не спала ночами, терзаясь от догадок. Дети тоже с нетерпением ждали возвращения отца. Особенно саднила растревоженной раной душа, когда в соседские семьи возвращались солдаты.
-  А мой Феденька где же?  -  кричала молчаливо душа и болью отдавалось в сердце. Аля написала письмо в Нагинск, где жили они до войны. Там оставался их дом. Интуиция не подвела её. Скоро пришёл ответ. Писала их соседка по улице, что Федя её вернулся, живёт в их доме с фронтовой женой Анфисой. От такого удара Аля оправилась не сразу. Неделю лежала без движения, безразличная ко всему. Спасибо Оксане, выходила. Окрепнув, Алевтина решила бороться за своё счастье, за свою семью. Она поедет в Нагинск. Пусть Федя ей в глаза посмотрит, пусть на детей своих глянет. Что тогда скажет? А этой стерве, что мужа отбила, она  зенки её бестыжие выцарапает.
 На фабрике дали отпуск 18 дней, уволиться нельзя  было, сразу статья  -  дезертир трудового фронта. Собрала детей, в тёплое одела, сухарями да рисом запаслась в дорогу. В телогрейке и кирзовых сапогах, закутанная в большой клетчатый платок бабёнка даже отдалённо не напоминала ту озорную весёлую певунью, какой была когда-то Аля. Всю дорогу на коленях молилась, чтобы добраться до места, Фёдора увидеть. В Москву въезд был ограничен, нужен специальный пропуск. То ли Бог услышал её молитвы, то ли судьба так распорядилась, но до Нагинска Алевтина добралась. С замиранием сердца шла по знакомой улице. Вот и дом родной, калитка. Решительно постучала.
-  Открывай дверь! Хозяйка приехала!  -  крикнула она. На пороге появилась высокая смуглая женщина с коротко остриженными чёрными волосами в пёстром домашнем халате. Взгляд её выражал удивление, недоумение. Она не могла понять, почему эта женщина так кричит на неё.
-  Пошла вон отсюда! У нас с Федей дети,  -  гневно выплеснула в лицо соперницы Алевтина, прижимая к себе детей.  -  Федя детей любит и их не бросит. Я тебе не позволю семью нашу рушить,  -  и наотмашь  ударила Анфису по щеке. Та, схватив пальто, выбежала из дома. Аля по-хозяйски осмотрела комнаты, собрала все вещи Анфисы в узел и выставила  за порог.  Сварила рисовую кашу, самовар поставила, накормила детей и уложила на печи спать. Сама села у окна ждать Фёдора.
-  Что он скажет? Останется ли с ней? А, что, если прикипел к этой змее, если приворожила его, и на детей не глянет, уйдёт? Нет, не может Федя так поступить. А как он мог забыть их, забыть свою кровиночку, Ванюшу с Маришкой? -  горечь обиды наполняла сердце, туманила разум.  -  Нет, нет, не об этом надо думать. Всё перемелется, там разберёмся. Только бы он с нами остался.
Хлопнула входная дверь. На пороге появился Фёдор, шапку снял, застыл от неожиданности, опешил. На лице отпечаталось удивление, растерянность, страх. С радостным гвалтом скатились с печи дети и бросились к отцу. Фёдор обнимал их, поднял Маришку на руки, старшего Ваню прижал к себе крепко, будто боялся  потерять. В глазах заблестели слёзы. Он целовал их куда попало, прижимая к себе, по очереди брал на руки. Ваня увёртывался.
-  Папка, я же не маленький. Я большой,  -  а сам так и льнул к отцу.
-  Будем жить вместе ради детей,  -  вынесла вердикт Алевтина. Фёдор, молча, согласился. Долго просидели за столом они в тот вечер. Ни слова упрёка не слетело с губ Али, хотя в душе вскипала буря обиды. Похудел Фёдор, седина виски посеребрила, морщинами суровыми лоб избороздился, а глаза всё те же  -  добрые. Здоровье у Фёдора пошатнулось, мучила язва желудка. Положили его в больницу. Аля туда же санитаркой устроилась, чтобы при муже быть. Анфиска раза два Федю навестила. Долго последний раз сидела, о чём-то разговаривали. Аля не мешала. После этого разговора Анфиса навсегда исчезла из их жизни. Отношения постепенно налаживались. Женское сердце всё простит, если любит. Да и Фёдор понимал, как Але тяжело его измена далась. Фёдор часто болел, работать не мог. Жили впроголодь. Аля бралась за любую работу, носки вязала и на рынке продавала, чтобы как-то на хлеб наскрести. В лесопосадку за грибами да ягодами ходила. Однажды собирала ягоду. День такой хороший стоял, солнечный. К ней подошли трое  военных мужчин в плащах чёрных.
-  Вы Алевтина Джугла?
-  Да,  -  растеряно ответила Аля.
-  Вы арестованы, как дезертир трудового фронта,  -  хлёстко ударило по сознанию, по всей её сути, будто свет померк.
 Возвращались  в Ташкент порознь. Фёдор с детьми  в поезде, в общем вагоне ехал, а Алю под конвоем доставили. Дом в Нагинске пришлось срочно продать, деньги на дорогу нужны были. На суд Аля с милиционером в трамвае ехала.  Алевтине повезло  -  три дня назад Сталин указ издал, в котором отменялось положение о дезертирах трудового фронта и оговаривалось свободное перемещение  рабочих с увольнением по собственному желанию. Но суд всё же состоялся. Алевтине дали условный срок  три года. Но это ничего, пережить можно. Главное, с детьми и мужем на свободе осталась. Оксане с Оленькой комнату дали, и семья Фёдора Джуглы  вселилась в свою прежнюю квартиру. Начался новый отсчёт времени  -  послевоенный. На улицах Ташкента появились пленные японцы и немцы. Они строили Большой театр на месте Воскресенского базара, новые 4-х этажные дома. Мальчишки бегали на стройки, носили пленным папиросы. Жизнь шла своим чередом, требуя новых решений повседневных проблем. Израненная страна медленно оправлялась от разрухи, возрождалась из пепла, как птица Феникс.