Церемония во Дворце Священного Синода была излишне формальной и скучной. Слова «магистр богословия», «клирик», «отец», звучавшие в адрес Теодора, были для него пустым звуком. Священники, которые присутствовали при таинстве возведения в сан, в том числе Альфонсо Боргес, были так противны Теодору, что ему ничего не оставалось, кроме как терпеть и уйти мыслями подальше от реальности.
Единственным, что вызвало внимание и восторг новоиспечённого священника, было то, что в его ведение приписали собор святого Иакова. Оказалось, на этом настоял Наполеон, зная пристрастия своего друга… Такой сюрприз порадовал Теодора – в некотором смысле он получал власть над собором. Специально для него там даже была отведена келья, в которой он мог ночевать когда пожелает.
***
Спустя всего несколько дней после принятия сана, Теодора вызвали в Синод на срочное собрание, где присутствовало всё духовенство Марескалла.
Кресла в Зале Собраний были заполнены мужчинами в длинных рясах. Члены Синода выделялись из общей толпы более яркими и роскошными одеяниями и головными уборами. На возвышении, за главным столом, сидели кардинал Манчини и Альфонсо Боргес, тихо переговариваясь между собой. Лица у всех были серьёзные и даже тревожные. Теодор, всё ещё сонный и недовольный таким ранним переполохом, угрюмо опустился на кресло подальше от главного стола.
Вскоре кардинал Манчини медленно поднялся со своего места и оперся ладонями на стол, окидывая собравшихся серьёзным взглядом из-под сморщенных век.
– Господа, прошу тишины и внимания! – воскликнул Альфонсо.
Все головы повернулись к ним.
– Дорогие братья, – прокряхтел Манчини, – некоторые из вас уже знают об очередной выходке Ордена. Кто не знает, послушайте внимательно.
Теодор моментально проснулся.
– В последние несколько дней по всему Марескаллу появились экземпляры книги, изданной, как я полагаю, членами Ордена или их поклонниками. Они появились во многих публичных заведениях города: не в книжных магазинах, а в случайных местах, типа столики кафе, подоконники в фойе театра, зал собраний Академии Наук… В те же дни по городу были распространены буклеты и плакаты, которые рекламируют книгу. Что самое наглое – книга была в соборах города: на скамьях, в исповедальнях. И книги, и буклеты кто-то оставлял незаметно; поймать хулиганов “на горячем” пока не удалось.
Глава Синода подозвал кого-то взмахом руки:
– Отец Георгий, прошу вас, покажите, что ваши люди успели собрать.
Другой пожилой священник подошёл к столу, поднял мешок и высыпал из него груду одинаковых книг в бордовой обложке.
– Книга называется «Космос Бенефийи», – продолжал Манчини. – Вместо имени автора указано лишь слово «Евангелист».
«Вполне вероятно, что это отец Иоанн», – сразу подумал Теодор.
– Как вы догадываетесь, невежественные еретики Ордена в этой книге возводят клевету на Святую Церковь и на нас, её верных слуг. Ничего другого мы не могли ожидать от злодеев и отступников. Если вы увидите книгу или плакаты-брошюры, рекламирующие её, – заберите их и сожгите. Ни один священник не должен читать или хранить у себя эту книгу. Каждый, у кого она будет найдена, лишится чина. Если застанете кого-то за этим занятием, вашем долгом будет доложить в Совет Святой Инквизиции.
Альфонсо тоже поднялся с места и добавил:
– Я распорядился о том, чтобы по всему городу были расклеены объявления о наложении запрета на книгу. Братья, в чьём ведении находятся церкви или школы, – позаботьтесь, чтобы ваши прихожане и ученики как можно скорее узнали о запрете.
***
Весь день Теодор был загружен работой с переводами, поэтому возможность заполучить книгу так и не представилась. “Впрочем, если книги оставляют повсюду, то и мне в руки попадётся”. Вечером он взял экипаж и поехал в новый театр Марго, где должна была состояться премьера спектакля “Лето с Моникой”.
Старый парк, в котором Теодор и Марго раньше гуляли втайне от её мужа, теперь был ухоженный и красивый: дорожки выложили плитками, фонари починили и вымыли, а въезд в большой особняк, когда-то бывший госпиталем, был тщательно расчищен, так же, как и внутренний двор. Вместо разломанного забора вокруг здания красовалась густая живая изгородь.
Большой центральный зал госпиталя, когда-то заваленный грудами шёлка, был уставлен длинными рядами кресел на подмостках, возвышавшихся вокруг сцены в виде амфитеатра. Теодор прошёл в зал и устроился на краю ряда. Его здесь пускали без билетов и вопросов как близкого друга Марго и одного из инвесторов театра. Устало потирая глаза, молодой человек вернулся мыслями к “Космосу Бенефийи”, который теперь будоражил его любопытство больше, чем премьера спектакля.
Зал наполнялся зрителями; Теодор осматривался, иногда поднимаясь с места и отвечая на дружественные приветствия. И тут его взгляд, который всё искал бордовую обложку, наконец заметил её: книга лежала на сидении всего через несколько кресел от Теодора. Не колеблясь ни секунды, Тео взял книгу и снова опустился на своё место. Он не боялся, потому что знал: священники не приходят в театр Марго, и здесь никто не сможет поймать его с этой книгой. “К тому же… – он провёл рукой по тёмной обложке, держа книгу у себя на коленях, – я не собираюсь читать прямо сейчас…”
И всё же он вздрогнул, когда кто-то присел на соседнее кресло.
– Я смотрю, и ты обзавёлся книгой, – лёгкая улыбка играла на губах Максима Горького, одетого в изящный тёмный костюм. – Всё верно, Теодор. Так и должен вести себя священник. Ну, что, я могу тебя поздравить с принятием сана? Ты однажды так резко ушёл из семинарии, но она тебя, похоже, не отпустила. Вернулась за тобой, как бумеранг.
Теодор смерил его тяжёлым взглядом. Максим выглядел уставшим, его глаза и веки были слегка покрасневшими.
– А ты чего такой, словно всю ночь не спал?
– Я и не спал. Я читал, – Макс кивнул на книгу у Тео на коленях. – Я нашёл экземпляр в почтовом ящике своего дома – кто-то заботливо подарил мне его. Забавно, правда? И я всю ночь оторваться не мог. Вскоре в газетах появятся обзоры, поднимется ещё больший шум… Но реакцию людей можно видеть уже сейчас.
– Манчини уже высказал своё негативное впечатление, – заметил Теодор.
Макс кивнул.
– И на то есть причины. Автор, этот «Евангелист», критикует теперешний устрой Бенефийи, осуждает действия Синода и самого Папы Римского, и вместе с тем даёт много советов насчёт реформ, в основном экономических, но они затрагивают и политический устрой, конечно, – Макс понизил голос почти до шёпота. – Эта книга – наш помощник. Реформы, которые мы с Бальзаком и Наполеоном разрабатываем, дают предпринимателям свободу, но им явно не хватало дозы образования, чтобы использовать свою свободу с умом, чтобы оптимизировать производство… А Евангелист прямо указывает на изъяны и говорит, как их подлатать. Я видел объявление о запрете книги, и мне жаль, что теперь нельзя высказаться о ней публично, чтобы заявить о своей поддержке. Авторы и издатели скрываются, на них пока не вышли, и, наверное, не выйдут – полагаю, эти люди достаточно умны, чтобы умело замести следы…
Спектакль начался, и зрители затихли. На сцене, в свете фонарей, круглолицая полногрудая Моника, перегибаясь через потёртый деревянный стол, пыталась прикурить сигарету от спички, которую ей протягивал молодой человек. Спичка гасла в дрожащих от волнения пальцах, юноша зажигал новую, и его руки дрожали всё сильнее.
Теодор нетерпеливо постукивал пальцами по обложке книги. Максим бросил на него косой взгляд и еле заметно ухмыльнулся.
***
После спектакля Теодор отправился в собор Святого Иакова, захватив с собой «Космос Бенефийи». Погуляв по всему зданию, пустому в это время, Теодор заперся в своей келье, зажёг свечи и устроился поудобнее.
В ту ночь он не спал до утра – книга завладела его вниманием на долгие часы. Автор разбирал страну до косточек и рассматривал её при ярком свете. Он анализировал многие экономические процессы в Бенефийе, развитие промышленности и торговли, рассказывал, что мешает обществу страны процветать и развиваться и как устранить эти помехи. В начале книги было небольшое пояснение о том, что «космос» – это греческое слово, которое переводится как «порядок» в самом широком смысле, как Порядок Вселенной, и противопоставляется “хаосу”.
Теодор вникал в мысли автора, и ему казалось, будто его сознание, подхваченное крыльями чужого разума, облетает, осматривает страну, все её сферы жизни, все закономерности и причинно-следственные связи её истории. Истина разворачивалась перед Теодором и захватывала его.
Макс не зря сказал, что эта книга – их помощник.
В частности, автор под разными углами указывал на то, как именно власть Синода и связанных с ним аристократов мешает прогрессу в промышленности. Хлопчатобумажная фабрика, которой владеет граф Х, использует человеческий труд – силу человеческих мышц – для запуска механизмов, тогда как всего лишь в каких-то ста метрах от здания фабрики протекает довольно быстрая река. Если изменить русло речки совсем немного, на что уйдёт пару недель, то можно поставить лопасти, которые будут запускаться течением воды и вращать механизм, увеличив производительность в четыре раза и освободив человеческий ресурс. Идея была предложена графу Х, но тот отказался, потому что новое русло речки уменьшило бы его поле для гольфа, а лопасти создавали бы шум, мешающий отдыху гостей поместья.
И таких примеров было приведено в книге множество.
Также автор описывал развитие сталелитейного завода и вообще всего хозяйства Долины Людвига Красивого. Орест, который годами ранее купил землю у спившегося и проигравшего своё состояние дворянина, поднял на ноги несколько посёлков, разработал железные рудники и оживил виноградники. Потом он купил все акции завода у маркиза Люми-Перро (кстати, сталелитейных заводов в Бенефийе два, оба принадлежали маркизу, и один до сих пор принадлежит – он находится к северо-западу от Марескалла, собственно, в городке Люми-Перро).
Орест и некоторые его знакомые, которые были частыми гостями в его доме, привели в Долину мастеров и инженеров, обеспечив предприятию развитие, продукции – совершенствование, а жителям – реализацию своего ума и находчивости, и, конечно, деньги и прочие блага для жизни. Также для работы над изготовлением стальных изделий были приглашены химики, владеющие познаниями как давними и проверенными – из области алхимии, так и новыми, недавно открытыми. Правильное очищение, продувание стали, добавление шлиха (минеральных добавок) нужного состава – это был залог успеха предприятия Долины.
Теперь же, после смерти Ореста, все его предприятия и земли принадлежат Синоду, но местные жители и работники, расстроенные казнью своего попечителя, уже не будут работать так, как раньше. Недоверие, злоба, обида поселились в процветающей долине, и это ведёт её к упадку.
Такие процессы и факты были описано подробно; имена инженеров и химиков, скорее всего изменённые с целью безопасности, упоминались с гордостью и уважением.
***
Вскоре о сути “Космоса Бенефийи” знал весь город.
– …А вот моя любимая часть, – говорил Бальзак, перелистывая страницы книги во время обеда, – “Договор с Италией о беспошлинном ввозе – это заблуждение, наброшенное вуалью на глаза Бенефийи. Теперешний Глава Синода – итальянец, кардинал Папы Римского – смог занять этот высокий пост в Бенефийе в обмен на известные привилегии: Италия разрешила беспошлинный ввоз товаров, изготовленных в официальных цехах Бенефийи, чего Италия никому обычно не разрешает. На первый взгляд кажется, что Синод и дворянская верхушка сильно выигрывают от такого договора, потому что все цехи сплошь принадлежат дворянам. Если же вы потрудитесь разузнать и сравнить, вы поймёте, что итальянские товары гораздо более качественные, чем бенефийские, и сбыт получится не очень удачным: редкий итальянец соблазнится на дешёвые бенефийские столовые приборы, инструменты, одежду и вино. Нанятые торговцы, скрипя зубами, будут понижать цены до смешных, иначе их заставят искать другие рынки сбыта. И тем не менее давайте уж посмотрим на ситуацию философски – это не утрата, а приобретение: наученные горьким опытом руководители предприятий будут вынуждены начать думать об улучшении качества их продукта, чтобы достойно соперничать с товарами других стран. Ты можешь привычно разогнать или перестрелять конкурентов на своих землях, но на чужих этого сделать не получится”.
Наполеон, которого очень забавляли изречения Евангелиста, хмыкнул и посмотрел на Тео. Молодой император, как и Максим, был раздосадован тем, что нельзя публично высказать поддержку авторам книги, ведь это равнозначно тому, чтобы объявить себя врагом Святой Церкви. Но в кругу своих друзей Наполеон и Бальзак с удовольствием обсуждали содержание “Космоса”.
– В пух и прах… – покачал головой Теодор, вертя в пальцах вилку.
***
В следующие дни Теодор приступал к своим рабочим обязанностям с большой неохотой. Он чувствовал, что «Космос Бенефийи» обретает над ним некую власть и грозит сбить с намеченного пути. Книга посеяла в его душе странные, необычные чувства, которые были ему мало знакомы, но в то же время удивительно гармонично дополняли его. Какая-то внутренняя сила развивалась в нём, и он понимал, что скоро эта сила потребует, чтобы он её применил.
Теодор заметил, что идеи оптимизации, которые описывает Евангелист, воплощённые и невоплощенные, очень напоминают мышление философов, которых Теодор любил читать: Бэкон, Руссо, Монтень… Теория развития государства, власть разума над природой… То были теории, фантазии, а вот люди Ордена реализовали их на практике. Теодор то и дело ловил себя на растущем чувстве уважения.
Ещё молодой человек чувствовал, что то, как автор излагает свои мысли, очень созвучно с мыслями его самого. Словно один разум гармонично дополняет другой. Чувство сочетаемости сознаний. Какое-то волшебство было в этом дополнении.
Он думал: «Кто же автор?» Во многом он видел почерк Иоанна, особенно там, где были рассуждения о Библии, о духовной жизни бенефийцев. И вместе с тем язык книги был более жёстким и логичным, чем речи Иоанна, и Теодор подумал, что, наверное, книга была написана несколькими людьми; прямолинейная логичность и активный деловой подход могли в ней появиться благодаря Оресту, пусть даже книга и была дописана потом, после его смерти.
Теодору казалось, что он влюбляется в эту книгу, и мысль о том, что её писало больше, чем один человек, только радовала его. «Мы обогащаемся сознанием тех, кого мы полюбили» – в такую идею он искренне верил.
Синод же поливал книгу грязью, как только мог, использовал любую зацепку, чтобы придраться. Например, упоминание познаний в алхимии дало Синоду очередной повод заявить, что Долина Людвига Красивого – это “место чёрной магии и колдовства”, “антихристианская лаборатория”. Большинство простых, неискушённых в науках граждан проглатывали всё, что Синод им скармливал через газеты, проповеди, воскресные школы и семинарии.
***
Прошла ещё пара недель, и город всколыхнуло новое потрясение: Синод заявил о том, что Рыцари Христа поймали и арестовали автора «Космоса Бенефийи». Евангелист будет казнён так же, как был казнён Орест Эскархиди, за преступления против Церкви.
В тот же день Наполеон пришёл к Теодору домой поздно вечером. Он был пьяный и хмурый, как грозовая туча. Бросив пиджак на кресло в кабинете Тео, он упал на диван и закрыл лицо руками.
– Выпей со мной, пожалуйста, Тео. Бальзак не может много пить, а мне срочно нужно залить в себя столько хмеля, чтобы я в нём утонул.
– Почему? – спросил Тео, доставая из серванта бутылку виски.
– “Почему?” Ты серьёзно?! – император опустил руки. В его взгляде читалось мрачное возмущение.
– Ты из-за Жака-Луи? – Тео присел рядом на диван.
– Я только что был там, в казематах. Меня, как Императора, пустили. Конечно, сделать я ничего не могу, потому что Император не имеет права изменить решение Синода, если человек осуждён за преступления против Церкви… Но хоть увидеться с ним можно… Он весь побитый, Тео. Смотреть больно на него… Я чувствую, что этот несчастный не имеет ничего общего с «Космосом Бенефийи». Он говорил только “Меня зовут Жак-Луи Лазарь. Мне очень больно говорить”. Я подозреваю, что он иностранец, которого научили повторять эти две фразы, да ещё и повыбивали зубы, чтобы тяжелее говорить было, – Наполеон выругался и залпом осушил свой стакан.
– Значит, это не он, – задумчиво проговорил Тео.
– Но сейчас это всё равно, – император повысил голос. – Писал он книгу или нет, почему невинный человек должен умереть?!
Теодор ещё никогда не видел Наполеона таким расстроенным. Похоже, до этой минуты он вообще никогда не видел Императора по-настоящему расстроенным. Теодор понял, что Наполеон с каждым днём своего пребывания на троне всё больше и больше чувствует личную ответственность за каждого жителя Бенефийи. Как будто жизнь и счастье каждого находится в его, Цезаря, руках. Сочувствие переполняло Теодора, но он не видел выхода из этого отвратительного тупика. Можно только попытаться удостовериться – имеет ли пленник какое-то отношение к Ордену, или он в самом деле просто козёл отпущения.
– Проведёшь меня к нему? – попросил Теодор Наполеона. – В качестве священника, который пришёл исповедать приговорённого к смерти преступника.
– Хорошо, – Наполеон кивнул. – Завтра могу.
Наполеон даже не спросил, зачем Теодору это нужно, и Теодор ему был благодарен. Он любил, когда Наполеон его понимал без слов, как будто всё было само собой разумеющееся.
– Отлично.
Император снова потёр лицо руками, а потом неожиданно посмотрел на Тео томным взглядом и попросил:
– Сыграй для меня, моя прелесть, – он указал рукой на рояль.
– Откуда ты знаешь, умею ли я играть? Может, рояль тут для вида стоит.
– Ты играл для Максима. Он рассказал Бет, а она рассказала мне.
– Никому нельзя доверять в этой стране.
– Ну, ладно тебе. Хочешь, я сыграю вместе с тобой?
– А давай.
Теодор перенёс лампы на рояль, друзья уселись рядышком на стульях и начали играть в четыре руки. Мелодия сплеталась свободно, лилась грустным минором из-под пальцев, нажимающих на клавиши из слоновой кости… Император, казалось, понемногу успокаивался. Музыка расслабляла и освобождала их обоих.
– Мне нужно молчать. Пока что приходится быть осторожными, к сожалению, – печальный голос Наполеона терялся в звуках аккордов. – Я не могу защитить “Евангелиста”… А кого я могу защитить, Тео? Кого?..
Он опустил руки, повернулся к Тео и, словно кот, пьяно потёрся лицом о его плечо, то ли прося о поддержке, то ли желая забыться, отвлечься. Теодор обнял его.
Цезарь был очень близко, и все пять чувств Теодора тихо возликовали. Император обхватил его руками и напряжённо сопел и тёрся носом в шею. Это было похоже на приглашение. Теодор провёл пальцами по бедру Императора снизу вверх, сжал пальцами у основания бедра.
Печальные чувства растворились, уступая место чему-то более сильному… Предвкушение наслаждения, как раскат грома, пробежало по венам Теодора. Цезарь напрягся, но не отстранился, на его лице появилось мучительное выражение. Он отвёл взгляд и отвернулся, словно искал поддержки или совета в пустом пространстве комнаты. Он был смущён. Теодор, ещё смелее, провёл ладонью по бедру сверху вниз, к колену, его пальцы скользнули вовнутрь колена… Цезарь, не глядя на Теодора, сильно, словно от судороги, сжал рукой его плечо… Потом издал сдавленный стон, увернулся от поцелуя, соскользнул со стула и отошёл, как будто желая убежать подальше.
– Прости, прости, прости-и-и… Так нельзя.
Теодор встал, схватил Цезаря за руку и подтащил обратно, прижал его спиной к полированному дереву рояля.
– Ты же сам провоцируешь… А потом говоришь “нельзя”, – прошипел он, раздражаясь. – Зачем ты так со мной? Ты же знаешь, почему я не захотел остаться во дворце, почему я ушёл, снял этот дом. Знаешь ведь? – Теодору было тяжело говорить: горло сжалось от напряжения.
– Знаю, знаю! Ты не хотел жить рядом со мной, я тебе осточертел своими бестолковыми провокациями. Хочешь, чтобы я больше не приходил? Выгони меня, если да.
– Нет, не выгоню. Ты знаешь, что я не этого хочу, – Теодор взял руки Наполеона, завёл их назад и прижал к крышке рояля.
Наполеон попытался освободиться и отстранить его. Теодор крепко держал его руки и придавливал к роялю весом своего тела, но он был ненамного сильнее Наполеона, и тот с силой вывернулся, едва не вывихнув Теодору запястье. Он стоял рядом и тяжело дышал.
– Тео, пойми… Мне нравится просто быть рядом с тобой, разговаривать с тобой, видеть тебя. И обнять иногда тоже хочется – я же люблю тебя как друга…
– Ты же понимаешь, что я хочу тебя? Мне очень тяжело сдерживаться.
– Да, я понимаю. Чёрт… Да, я ужасен. Прости-и-и! Но я правда к тебе чисто по-дружески…
– Ты как ребёнок, Наполеон.
– Да, точно, я – как ребёнок, – он повысил голос и пропищал, кривляясь: – Помогите, меня хочет изнасиловать большой страшный маньяк!
Теодор, закипая гневом, наотмашь ударил Наполеона ладонью по лицу. Тот пошатнулся и поднял на Тео удивлённый взгляд. Потом тряхнул головой и пробормотал:
– Так, давай ещё раз, в этот раз я постараюсь не закрывать глаза.
– Пошёл прочь! Уходи!
Его Величество Император Наполеон выскочил из комнаты, словно пристыжённый школьник, и, бросив на её обитателя последний жалобный и виноватый взгляд, аккуратно прикрыл за собой дверь.
Теодор оперся локтями на крышку рояля и спрятал лицо в ладони. Он понимал, почему Наполеон так ведёт себя – ему приятно быть желанным, ему приятно иметь власть над чувствами и желаниями окружающих его людей, и он просто не может сдержаться. Но в последний момент стыд, страх и сомнения гасят его азарт, и он отступает.
“Большой страшный маньяк…” Эти слова напомнили Теодору о том, как на гостиничной постели под ним лежали голый Джек и оранжевый цветок лилии, и течение несло их по реке, навеянной опиумным бредом. Молодой священник обхватил голову руками и тяжело вздохнул.
***
На следующий день Наполеон привёл Теодора к Дворцу Правосудия, и сообщил стражникам на входе в казематы:
– Священник для осуждённого на смерть Жака-Луи.
Сопровождаемые стражником, они спускались по тёмным каменным ступеням в холодное и влажное подземелье, и Теодор страстно желал, чтобы пойманным пленником оказался не Иоанн.
Его желание сбылось. Поначалу Теодор совсем не узнал человека, с отчаянием взирающего на них из тёмной камеры. В темноте, разбавленной светом нескольких горящих факелов, он видел на коже человека багровые ссадины и раны, которые сделали лицо опухшим и почти неузнаваемым… Сердце Теодора сжалось от боли и негодования.
– Жак-Луи, – севшим голосом заговорил он, не отрывая взгляд от пленника, – ты осуждён за клевету против Священного Синода. Каешься ли ты в содеянном? – он играл роль, потому что за его спиной стоял стражник казематов.
Мужчина к камере некоторое время молча рассматривал священника, а потом набрал в рот слюны и громко сплюнул на землю.
Теодор поднял брови.
– Ты не можешь говорить?
Пленник приблизился к решётке, и свет факела ярче осветил его лицо.
– Я могу говорить. Немного, – сказал он, заметно шепелявя.
Голос показался Теодору знакомым. Он более внимательно всмотрелся в побитое лицо, спутанные седые волосы, и…
– Андриано, это вы! Боже мой… – прошептал он.
Человек нахмурился и медленно проговорил:
– Меня зовут Жак-Луи Лазарь.
Теодор чувствовал, что ему становится тяжело дышать… Это лицо когда-то было красивым, эти изящные аристократические пальцы раньше были украшены серебряными кольцами. Седые длинные волосы он видел чистыми, ухоженными, перевязанными красивой лентой. На этом человеке тогда был дорогой костюм, а сейчас грязные лохмотья свисали с худых плеч…
Комок стоял в горле Тео, и сдерживаться было очень тяжело, но необходимо. Он понимал, что итальянец не мог быть автором “Космоса Бенефийи”, такую книгу мог написать только тот, кто прожил в этой стране много лет. Андриано не мог быть “Евангелистом”, но всё же он явно был связан с Орденом.
Теодор вспомнил, что Андриано понимает по-английски, подошёл к решётке почти вплотную и тихо заговорил на иностранном языке, зная, что стражник ничего не поймёт. Он не слышал позади себя ни звука – и Наполеон, и стражник молчали.
– Почему вы врёте? Почему вы жертвуете собой ради Евангелиста? Он ваш близкий друг, верно?
– Евангелист – это я, – упрямо отвечал итальянец.
– Неправда.
Они смотрели друг другу в глаза, и целая река боли выливалась из взгляда Андриано. Синод держал его в железном кулаке, по-видимому, заполучив нужный рычаг влияния.
– У вас есть дочь, не так ли? – спросил Теодор, вспоминая разговор в саду гостиницы.
Пленник помолчал нерешительно, прежде чем ответить.
– Да. Её зовут Сара.
– Вас шантажировали, угрожая арестовать её? Убить?
Андриано молчал, но Теодор всё понимал по его лицу.
– Она живёт в том городе, рядом с которым лес, где вы охотились?
– Нет. Она живёт в городке напротив мыса, входящего клином в озеро Комо.
– Я понял. Вы скажете мне, как связаться с Орденом?
Андриано посмотрел на него взволновано и испуганно. Он молчал. Теодор вздохнул.
– Я знаю, у вас нет причин доверять мне…
– Молодой человек, – неожиданно перебил его пленник, – если они сами до сих пор не вышли с вами на связь, то и я не могу… – он на миг отвернулся и опять сплюнул на пол – во рту была кровь, – …я не могу ничего вам сообщить.
Теодор сделал шаг назад. Слова Андриано кольнули его чувством обиды, напоминая о том, что Орден не доверяет ему, особенно с тех пор, как полиция ворвалась в дом на Речной улице.
Теодор поднял взгляд на Андриано и сказал:
– Я постараюсь сделать так, чтобы ваша дочь была в безопасности. А в остальном… мне очень жаль. И мне стыдно, но больше я ничем не могу помочь. Прощайте, – и добавил на бенефийском: – Да пошлёт господь спасение вашей душе. Да простит он вам грехи ваши.
Андриано грустно рассмеялся, поняв значение последних слов, и его смех продолжал звучать в ушах Теодора, когда он развернулся и пошёл обратно к выходу.
– Андриано помогал Орденским контрабандистам сбывать товар в Италии, – сказал Теодор Наполеону, когда они покинули Дворец Правосудия и ехали в экипаже во дворец. – Видимо, поэтому его теперь взяли, как козла отпущения. Его дочь Сара живёт в городке Тремеццо, на противоположном берегу от Белладжио.
– Хорошо. Я распоряжусь о том, чтобы её нашли и охраняли от посягательств Синода, – кивнул император.
Они оба были удручёнными и подавленными… Взгляд Теодора скользнул по лицу Наполеона – на щеке до сих пор был заметный красный след от вчерашней пощёчины. Император поймал взгляд и поднял брови.
– Бальзак спрашивал тебя, что случилось? – поинтересовался Тео.
– Да. Я сказал, что напился до отключки, а ты пытался привести меня в чувство.
Теодор кивнул и отвернулся к окну.
– Пойдёт.
Помолчали ещё несколько мгновений.
– Я мразь, однако, – со вздохом пробормотал Император.
– А я тогда кто? – недовольно отрезал Теодор, продолжая смотреть в окно.
***
Через два дня Андриано был казнён на площади святого Иакова, но Теодор не ходил смотреть на казнь. Где-то внутри него жило чувство вины, и молодой человек пытался заглушить его, он закрылся от мира, много работал, лишь изредка вставая из-за стола.
Наполеон в порыве гнева разбил зеркало в своей гостиной. Он ненавидел чувствовать, что у него связанны руки. Теодор, посетивший Наполеона, молча смотрел, как тот ходит по комнате из угла в угол.
Бальзак в который раз поднял взгляд от бумаг на Цезаря, наклонился вперёд и негромко сказал:
– Ты же помнишь, мы обсуждали, что быстро исправить ситуацию не получится. Единственный быстрый способ – это бросить всю королевскую гвардию на Синод и попытаться изгнать их из страны. Но гвардейцам придётся сражаться с верными Синоду Рыцарями Христа, это выльется кровью, ты же понимаешь. Узнав о таких радикальных действиях, Папа Римский тотчас же отправит армию против тебя. Мы к такому не готовы.
– Да, да, я помню… – бормотал Наполеон, потирая руками лицо.
– Не стоит впадать в отчаяние. У нас есть стратегия – мы постепенно наберём больше влияния в Палате Депутатов и ограничим полномочия Синода в стране. Нужно лишь чуть больше терпения. Ты знал, что жертв не избежать. Преступления Синода – не на твоей совести.
– С помощью людей Макса мы продвинули указ о том, чтобы горожане без звания могли покупать себе места в Палате, – кивал Наполеон, успокаиваясь, – но этого оказалось недостаточно.
– Мы не можем контролировать цену, её назначают действующие депутаты, – Бальзак развёл руками.
Тем временем Теодор думал о другом. “Почему же Синод врёт о том, что поймал Евангелиста? Только затем, чтобы продемонстрировать власть и всемогущество?”
***
Через некоторое время поползли слухи о том, что Орден Гермеса прекратил своё существование. Неужели казнённый человек в самом деле был их главой или другим важным краеугольным камнем? Теодор не мог в это поверить. Может, Андриано только притворялся итальянцем?
Мысли вертелись в голове, как белки. Тео постоянно пребывал в напряжённом состоянии: «Нужно что-то делать». Но что делать? Он вспомнил слова покойного теперь Стефана о том, что Теодору стоило бы стать священником, чтобы к его мыслям прислушивались. Проповедовать? В самом деле? Неужели это и есть правильный выбор, неужели это его судьба? Какая гадость, фу… Теодор не представлял себя в этой роли.
“Ну а чего же ты хочешь, Теодор? Неужели ты закроешься от всего, обрастёшь книгами, будешь делать переводы и играть на рояле? Ну, путешествовать ещё, да. И это твой ответ на вызов, который бросает враг?”
Что-то после прочтения «Космоса» ныло и кололо теперь у Теодора внутри. Ощущение того, что он неверно использует ресурсы, которые у него есть.
Он стоял в своём кабинете возле окна и смотрел на закат. Во дворце сейчас был очередной бал, ведь Наполеон решил, что в его королевстве никогда не будет траура. Никогда, потому что траур подрывает дух общества. Печаль лучше залить вином, а потом растоптать о блестящий паркет, кружась в танце под музыку и радуясь последним дням жаркого лета. Теодор не собирался идти на бал – он не мог заставить себя веселиться. Он старался найти ответы на вопросы, но ему казалось, что он лишь бьётся головой о стену.
Мужчина вздохнул и отвернулся от окна. Его взгляд упал на недочитанный новый роман любимого писателя. Казалось, книга говорила ему: «Ты забыл меня, забросил, из-за той, новой, бенефийской. Разве ты не любишь меня?» Теодор подошёл к столу, сел в кресло и провёл пальцами по синей обложке. В книге была закладка на том месте, где он остановился. Он открыл и погрузился в чтение.
Главный герой этой книги, слегка заносчивый, немножко циник, но при этом глубокий эстет и скрытый добряк, вёл диалог с дамой, праздно рассуждая на философские темы так, как это любят делать аристократы. Дама говорила об ужасах нищеты, смерти, потери близких, на что главный герой отвечал: «Дорогая миледи, я могу сочувствовать чему угодно, кроме страданий. Страдания не вызывают у меня сочувствия. Слишком они отталкивающи, слишком ужасны, слишком удручающи. В нынешней моде сочувствовать страждущим есть нечто в высшей степени нездоровое. Сочувствовать, в прямом смысле этого слова, нужно красоте, ярким краскам, радостному ощущению жизни. Самое страшное в жизни – это скука, и я предпочитаю избегать её, окунаясь в лучшее из того, что жизнь соизволит мне предоставить…»
Теодору пришлось прервать чтение, когда в дверь кабинета постучали. Слуга Эрнест принёс ему записку, и Тео узнал корявый почерк Наполеона:
“Ты был прав. Мне сегодня доложили: Андриано – итальянец, жил с семьёй в Тремеццо на берегу Комо, а в Милане у него было своё предприятие. У него осталась дочь Сара, которая живёт в Тремеццо с бабушкой. Мы о них позаботимся. Да, участь Андриано ужасна, и мы не смогли ему помочь. НЕ СМОГЛИ. А теперь, Теодор, выбрось мою записку и приходи на бал. Это приказ.”
Теодор вздохнул, ухмыльнулся, скомкал бумагу и пошёл переодеваться в праздничный наряд. Уходя на бал, он сказал Эрнесту, что тот может быть свободен до завтрашнего вечера и дал ему денег сверх условленной оплаты.
Во дворце играла музыка, там было шумно, светло, ярко и весело. В зале, где кружились пары, всё сверкало лаком и позолотой, и белые лилии в больших вазах заполняли зал своим волшебным ароматом.
После очередного танца Теодор пошёл отдышаться. Он искал глазами Наполеона и Бальзака. Его Величество танцевал, как одержимый, не прерываясь, словно желал утомить себя до потери сознания. С Бальзаком проще – тот танцевал очень редко. Теодор подошёл к нему, поприветствовал и наклонился к его уху.
– Баль, нужно поговорить. Я бы хотел стать членом Священного Синода. Ты знаешь, что для этого нужно сделать?
Бальзак поднял на Тео взгляд, который можно было назвать “почти удивлённый”. Он начал говорить, но его тихий голос было сложно слышать в шумном зале, поэтому Теодор взял его под руку и повёл в сад. Растрёпанный и пышущий жаром Наполеон догнал их на выходе и издал удивлённый возглас, когда Теодор озвучил и ему своё желание.
– Синод всегда отбирает себе членов из высших чинов священников. Из наиболее преданных, конечно, – сказал Наполеон, когда они втроём углубились в тени вечернего сада.
– А можно ли… купить себе членство… каким-то способом?
– Можно. Деньгами – вряд ли, – Наполеон кисло поморщился. – Но ты можешь предложить им шпионить за мной и доносить на меня. Чтобы они тебе доверяли, ты должен действительно что-то рассказать обо мне… Можно придумать, что именно. Стоит ли оно того?
– Не знаю. Я хочу попробовать влиять на политику Синода изнутри. Но если цена этого – вставлять палки в колёса тебе, то это слишком дорого.
Прогуливаясь в тени густых деревьев, они перебирали возможности и лазейки, и разговор быстро зашёл в тупик. Бальзак задумчиво молчал. Тем не менее, Теодор чувствовал, что его идея была воспринята хорошо. Его друзья были озадачены, но их удивление было положительным, в их глазах был интерес. Теодор и Наполеон посматривали на Бальзака. «Он наверняка сможет придумать что-то получше, чем грязные доносы». Вопрос остался открытым.
Через два дня Бальзак пришёл к Теодору в гости, чего он раньше никогда не делал, да ещё и привёл с собой Максима. Теодор попросил Эрнеста заварить чай, а Бальзак сразу перешёл к делу:
– Мы с Максимом и с одним из придворных юристов просмотрели законы Синода и кое-что нашли. Оказывается, что Император имеет право потребовать, чтобы его личный духовник был одним из членов Синода – это придаёт ему некий высокий статус. Вместе с тем, Император не имеет права менять духовника чаще, чем раз в три года, за исключением особых обстоятельств типа очевидного предательства. То есть, если он назначит тебя сейчас, а потом вдруг потребует, чтобы ты был членом Синода, они обязаны будут принять тебя в свои ряды. Звучит странно и притянуто за уши, но юридически это можно организовать. И тогда у тебя будет минимум три года.
– За три года многое можно сделать, если постараться, – добавил Максим. – Потом Синод вправе заменить королевского духовника другим членом Синода, а тебя исключить. Наполеон был коронован недавно, и это даёт повод считать, что он желает заменить многих дворцовых служащих новыми людьми. Конечно, это нормально, что он разжаловал старого священника и нанял тебя – свежего, нового человека.
– Поэтому сейчас идеальное для тебя время, чтобы занять эту должность, – подхватил Бальзак, – если ты решился, то медлить не стоит.
Теодор кивал, улыбаясь. Он был очень доволен.
Перед уходом Бальзак задержался, и, как бы между прочим, напомнил:
– И ещё, Теодор… Ты бы уделял чуть больше внимания собору Иакова, совсем немного. Там сейчас как раз проводится реставрация живописи – тех старых полотен, что в западной части… Ты мог бы проконтролировать.
Теодор внимательно посмотрел на Бальзака. Что это было? Намёк на недобросовестную работу? Однако, странно. Но, может, и правильно. Хочешь попасть в Синод – исполняй обязанности настоятеля храма. Бальзак отвёл взгляд, словно избегая зрительного контакта.
– Хорошо, я понял. Займусь этим, – ответил Тео.