Кеша

1.

В камере ИВС*, куда привели Лехмана, уже находились два обитателя. Мужичонка, сомнительной свежести, в трусах и рваной майке неопределённого цвета, пребывающий в состоянии бодрствования, и малолетка на верхней шхунке в состоянии сна.
Лехман бросил беглый взгляд на одного и другого, и сразу определил незаурядную харизму в первом, а про второго тут же забыл. Харизматичной фигурой оказался тщедушный мужичонка лет тридцати. Одет минимально, по случаю жары. На воле бросилось бы в глаза, что он помят местами и неухожен весь. Здесь же он удачно вписывался в интерьер. Пучками разбросанная растительность встречалась повсеместно: чубчик, брови, бородка, подмышки, грудка. Все они идентичны друг другу и рассыпаны довольно густо, а каждый отдельный, независимо от места дислокации, — с волосинками, торчащими поодиночке в разные стороны. Его поверхность напоминала дно, усыпанное морскими ежами. Из-под некоторых пучков синими разводами проглядывали татуировки. Темы партаков (от слова напартачить, испортить) угадывались с трудом. Это жаргонное словечко было более чем уместно по отношению к художествам на нём.
Иннокентий, — представился он и подождал, очевидно надеясь, что собеседник будет ошеломлён этим известием. Сделав паузу и удерживая в своей ладони руку остававшегося невозмутимым Лехмана, добавил, — Иннокентий Слуцкий.
Он всегда представлялся сначала именем, а потом именем и фамилией, дабы дать собеседнику время вместить масштаб его личности. Едва это происходило, он добивал жертву профессией-призванием-состоянием души, предваряя объявлением имени и фамилии вместе:
Иннокентий Слуцкий. Поэт.
Мы избавим вас от детального знакомства с Лехманом. Он, хотя и впервые увидел живого поэта, как-то спустя рукава отнёсся к величию момента. Его, обычно впечатлительного, не зацепил апломб подачи собственной личности сокамерника, и он резюмировал:
Кеша, значит, — не то спросил, не то утвердил он.
Можно и Кеша, — позвучало немного раздосадованно в ответ.

2.

Знавшие Иннокентия держали его за безбашенного типа. Он не то, чтобы привык грести против течения, а видел в этом своё призвание. В свои тридцать, имея две ходки за плечами, он уже был рецидивистом в глазах властей. В глазах властей, но не по зоновским понятиям.
Начало всему положили стихи собственного сочинения, которые он начал рифмовать практически одновременно с тем, когда обучился искусству письма, или даже немного ранее. Он их аккуратно записывал в толстую тетрадь красивым почерком. Говорят, что по почерку человека можно судить о его личности. Кеша своей каллиграфией опроверг нелепые приметы. Будучи уже в старших классах, несмотря на строжайший секрет, тетрадь попала в руки общественности через одного шалопая. Пересмешник, взгромоздившись на парту, читал стихи на перемене и весь класс ржал. Класс поднял начинающего поэта на смех, но самая красивая девочка, Лена, полное имя которой Элеонора, вступилась за него и вырвала тетрадь из рук обидчика. За ней приударяла вся мальчуковая половина, а она выбрала Кешу. Это был дополнительный аргумент для неприязни среди сверстников.
Он носил при себе нечто вроде перочинного ножа. Ему лишь однажды пришлось извлечь из ножен свою пику, и воткнуть одному из наседавших толпой одноклассников в мягкое место. Его оставили в покое навсегда, но и друзей не появилось. Кешу это заботило мало, и он с вызовом носил портфель дамы сердца, по пути читая стихи о любви или посвящения юной красавице, от которых та непременно приходила в восторг:
 
                Любить означает
                Не так, как бывает:
                Смотреть друг на друга
                И быть в умилении.
                Любить означает,
                Когда вдохновляет
                Идти в зной и вьюгу
                В одном направлении!

Ой, как здорово! — умилялась начитанная Лена, — напоминает Экзюпери.
Да, это из моей серии стихов под названием «Читая Антуана де Сент Экзюпери». Вот ещё один из этой тетради:

                Не увидит главного
                Глаз с иного бока,
                Сердце наше славное,
                Сердце видит зорко!   
      
И, не дожидаясь реакции любимой, выпалил ещё одно стихотворение единственному почитателю своего таланта:

                Как много в мире есть людей,
                Уснувших в этом мире,
                Есть суета от их идей,
                Но словно в летаргии.
                Найдётся мало, кто готов
                Заставить пробудиться,
                От летаргических оков
                Помочь освободиться.

Я вижу своё призвание в том, чтоб пробудить человечество, — не выходя из стиха заявило юное дарование с пафосом.
Я с тобой, — присоединилась восхищённая публика.
Ты уверена? Мой путь тернист и полон лишений.
Я готова принять испытания!
В юности все мы максималисты (но не до такой же степени).

3.
 
Родители Элеоноры в будущем видели другого человека рядом с дочерью. Преуспевающего и надёжного. Они, конечно, правы и действовали во благо её, но она не желала блага. Когда в игру вмешивается любовь, то опровергает любой здравый смысл.
В Армию Кешу не взяли бы по состоянию здоровья, весь вид его говорил о том, что ему чуждо само это понятие. Однако, не желая такого зятя, родитель подсуетился, и медицинская комиссия выдала заключение: годен.
В Армии по отношению к себе он искоренил дедовщину проверенным остроконечным методом, который оказался на удивление действенным не только среди школьников, что малоудивительно, но даже среди защитников отечества, что весьма.
Элеонора регулярно писала письма и дождалась возвращения своего возлюбленного, несмотря на настоятельные рекомендации родителей выйти замуж за одного из находимых ими кандидатов. Отец её возглавлял огромный железобетонный завод в городе Фрунзе, был вхож в кабинеты министров, и женихи соответствовали уровню.
Слуцкий в детстве заразился болезнью поиска изящных слов и складыванием мыслей в рифмы, и болезнь оказалась неизлечимой. Разумеется, его стихи ни в журналах, ни в газетах не печатали, не говоря об издании отдельного сборника, однако это его не останавливало, и он положил много сил на признание себя поэтом со стороны властей. Увидев бесполезность затеи, он стал добиваться, чтобы его признали диссидентом, которым в душе являлся.
Кеша, пробыв на дембеле пару месяцев, читая свои стихи неблагодарной публике, устроил дебош вблизи памятника Ленину. Он раскидал цветы и опрокинул вазы, которых немало стояло у подножия бюста по случаю очередной революционной годовщины. Его арестовали. Скорее всего он отделался бы штрафом, в худшем случае условным сроком, но вмешался начальник завода железобетонных изделий и Кешу устроили по 215 статье УК Киргизии части первой на два года (хулиганство). Находясь в СИЗО, которое по иронии судьбы располагалось напротив Административного здания завода ЖБИ, Кеша чувствовал заботу несостоявшегося тестя и даже его близость, но из-за жалюзи на окнах ничего не видел. Тесть же напротив, хорошо видел здание тюрьмы из кабинета, но ничего не чувствовал. Особенно после того, как поговорил с Кешей по душам, посетив пока ещё подследственного в СИЗО. Он предлагал содействие в улаживании разногласий с законом, всестороннюю помощь, от материальной до издания книги стихов, взамен на любовь. Ясное дело, идейный Кеша ото всего отказался, чем усугубил разногласия с законом в лице отца Элеоноры.

4.

Иннокентий добивался для себя политической 58-й статьи, чем изрядно потешил сокамерников. Но это его мало трогало.
В заключении испытанным Кешиным острым аргументом пользовался не один он, и поэтому, в отличие от школьников и дедов-вояк, там трудно было кого-то впечатлить. Он приобрёл пару шрамов во время нанесения подобных другим. Его едва не уработали наглухо, но, похоже, вмешался ангел-хранитель и дал указание медбратьям, а тем пришлось вытащить его за уши. Как только позволило состояние здоровья, арена боевых действий переместилась в «Молдовановку», куда его этапировали. Кеша отказался работать по причине того, что ему не создали человеческих условий: грубо, даже варварски нарушались правила техники безопасности, отсутствовал душ, негде переодеться, и в сварочном цехе, куда он попал, не выдавали молоко. Он выложил свой список требований «хозяину»1, и вежливо попросил сначала устранить недостатки, а потом надоедать со своей работой. Его для начала определили в штрафной изолятор на пятнадцать суток. По поднятии с кичи на зону установили, что этот тщедушный осужденный с несгибаемой волей, и продолжили её сгибать в ПКТ2 в последующие шесть месяцев. Добросовестно отбыв наказание, он вновь поднялся на зону. Стоял июль. Стоял не только месяц, из-за жары все замерло. Даже люди перемещались как в замедленном кино. Кеша зажмурился от нестерпимо-яркого киргизского солнца. Все зэки имели коричневый цвет кожи, и неазиаты почти не отличались от азиатов. Кеша был не просто белый, как смерть, он просвечивался. Его определили в инвалидный отряд и с работой больше не беспокоили.
Едва оклемавшись, неугомонный Кеша продолжал добиваться своего, то есть 58-й политической статьи. Вместо этого, сверх своего срока, он, не понюхав воли, оказался в психиатрической больнице. Приложил ли руку к этому потенциальный тесть? Кеша уверился в содействии и был даже немножко счастлив в страданиях, когда из него в психушке постепенно делали овощ. Но с везунчиком Кешей дело до конца доведено не было в силу того, что лечащий врач, вопреки инвестициям и рекомендациям солидного завода ЖБИ в лице его начальника, не забыл строчку из клятвы Гиппократа, где сказано «не навреди больному» Он оказался честным человеком, деньги взял, но работу не выполнил.

5.

Элеонора вновь два года добросовестно писала письма, на сей раз в зону. В психушке он был лишён контакта с внешним миром и считал, что только поэтому не получает писем от любимой. Однако возлюбленная уступила нажиму своего папеньки и вышла замуж за сынка одного из других папенек.
Неугомонный Кеша, как только освободился, сразу пошёл к своей любимой, презрев уважение к институту семьи. Супруг Элеоноры спустил с лестницы непрошенного гостя. Но тот успел пробудить уснувшие чувства у дамы сердца и договориться о свидании, которое оказалось последним. Разъярённый обманутый супруг вломился к любовникам и принялся громить мебель, валтузить Кешу и повысил голос на супругу. Последнего стерпеть Иннокентий Слуцкий не смог и всадил дебоширу кухонный нож меж рёбер.
Максималистская юность Элеоноры миновала, её поразила инфекция беззаботной жизни и уверенности в завтрашнем дне. Она и сама не предполагала, что приличная яхта, коей являлся её дом, в тихой гавани имеет столько преимуществ перед утлым судёнышком в открытым море. Рядом с Кешей всегда придётся противостоять буре и барахтаться в солёной воде. Она словно в одночасье проснулась от летаргического сна, и её пробудил не стих бывшего возлюбленного, а сам он своими действиями. Теперь она поняла, что имеет дело с обыкновенным уголовником и решила порвать с ним, о чём недвусмысленно заявила. Она остро почувствовала, что может потерять супруга, и однозначно установила, кто ей на самом деле дорог. И муж её, папенькин сынок, оказавшись способным на поступок, в её глазах приобрёл статус героя.

6.

Так текла бурная река жизни Иннокентия Слуцкого, преодолевая пороги и водопады, стремнины и мелководья, даже однажды уйдя в землю, но снова пробившись на поверхность. После сцены ревности его выбросило на берег в камере изолятора временного содержания. Рыбки в таких случаях хватают ртом воздух, а Кеша мерил шагами камеру вдоль, поперёк и по диогоналям. При этом вполголоса декламируя, писал письмо любимой, отбивая такт спичечным коробком в руке:

Я пишу Вам письмо, что же боле
Сообщить Вам могу, так сказать?
Суждено разлучиться нам коли,
Я готов испытанье принять.

А всё так начиналось чудесно,
Как нечаянный сладостный сон,
Быть любимым мне было так лестно,
За любовь Вам нижайший поклон.

За мечту, что во мне пробудили
И за веру в меня, вопреки
Неудачам, что рядом ходили...
Вы теперь от меня далеки.

Мы теперь на различных планетах,
Говорим не одним языком,
Не даёт нам луна больше света.
Расставаться мне с вами — облом.

Раньше так Вы меня понимали,
Лучше, нежели даже я сам,
Вы такие мне письма писали,
И за это спасибочки вам.

Беспокоить Вас больше не буду,
Я исчезну из Вашей судьбы,
Вряд ли Вас я когда-то забуду,
Всё могло быть иначе, — увы.

И когда Вам в высоком полёте
Вдруг взгрустнётся, вдали от меня,
Может быть Вы меня позовёте,
Я примчусь, и начнём всё с нуля.

Он и при камерном штиле умудрялся ходить, словно против ветра.
Лехман был далёк от поэзии, как воля от зэка. Маятник ему изрядно поднадоел, но понимая душевные расстройства Кеши, он стиснул зубы. Закончив «письмо», поэт переключил своё внимание на Лехмана. Активность Кеши поначалу показалась ему подозрительной. Он допускал, что рифмоплёт имеет определённые левые цели. Даже грешным делом промелькнула мысль, что подослали «наседку». Это обычная практика у ментов, когда к подследственному подсаживают кого-то с целью получения информации. Потом, по мере его откровенничанья, Лехман понял, что это не так, да и Кеша был занят своим разбитым сердцем настолько, что ни для чего другого его не оставалось. Он мало находился в состоянии покоя и продолжал упорно измерять шагами квадратуру хаты. Проницательный Лехман заметил, что пешеход близок к отчаянию. Весь его прикид и жалкий вид усугубляли впечатление, и временами, когда Лехман не думал о своей судьбе, насчёт которой был относительно спокоен, в душе жалел Иннокентия и хотел как-то если не помочь, то хотя бы отвлечь.

7.

Всего лишь два месяца, как откинулся, и снова попадалово! Такой расклад Кешу естественно не устраивал, и он решил его изменить. Сокамерник ввёл Лехмана в курс дела, что собирался предпринять, и что ему, Лехману, в этом случае предстоит делать, а главное, когда. Получалось так, что один другому практически доверил свою жизнь. Мало таких было в жизни Лехмана, кто та;к ему доверял, хотя с этим субъектом знакомство было шапошным. У Кеши просто не было выбора. Не отмороженному же малолетке с верхней полки довериться. Дождавшись внутри камеры смены караула снаружи её, долго не решался, всё давая Лехману инструкции, даже слегка поднадоел этим, на что он ему и указал: «Или действуй, или забудь!»
И Иннокентий всегда решительный, нередко до безрассудства, начал действовать. Припасённым лезвием, зажатым между указательным и средним пальцем, он быстрым движением, резким, как удар, больше кистью, чем всей рукой, вскрыл себе вену в области внутренней стороны локтя. Оттуда струей брызнула кровь. Он перехватил лезвие во вторую руку и повторил движение. Кровь фонтанировала из обеих рук, а он ходил по камере, разбрызгивая ее во все стороны. Огромная, ясная луна усугубляла вид, пробиваясь сквозь толстые прутья частой решётки. Она, подсеребрила Кешины фонтаны, украсила зловещими серебряными разливами пол и стены и словно не изливала свет, а высасывала серебро из камеры через квадратики отражения на полу, как вампир кровь своей жертвы.
Лехман хотел немедленно было бомбить в дверь, однако Кеша некоторое время удерживал, нарезая круги с двумя затухающими фонтанами, основательно измазав своей кровью камеру для пущего эффекта. Наконец он сказал:
Пора! - и сделал вид, что отрубился.
Лехман забарабанил в дверь, что есть силы. Охранник явился на удивление быстро и, увидев описанную картину, вытаращил глаза. Побыв в замешательстве не более двух секунд, он привлёк помощь, и потерпевшего вынесли.
Но на этом сцена не закончилась. Спавшего на верхней полке беспробудно третьи сутки малолетку разбудил барабанщик Лехман. Хлопчик выбирался из сна долго и мучительно. За это время дубаки побывали в камере и унесли Кешу, что он воспринял краем сознания, а когда пришёл в себя, его взору при зловещем лунном свете на квадратиках на полу открылась картина кровавого преступления. Его голову посетила мысль: одного унесли вперёд ногами, а за его душегубом должны скоро прийти. Надо во что бы то ни стало продержаться до второго пришествия. В него вселился ужас, и просился наружу через глаза. Лехман этого не замечал и переваривал только что полученные впечатления. Малолетка, успевший в состоянии летаргии спуститься со своей шхунки для справления маленькой нужды, забыв о ней, снова залез наверх, и нужда справила себя сама. Благословенный дождь пролился на кровать отсутствуещего Кеши и ни аромат, ни капель никто не заметил, в том числе и источник. Внимания сокамерника малолетки, пребывающего в переваривании событий последних минут, не привлекла бы и радуга, если бы возникла в серебряном свете дежурившего  вампира (луны). Конфуз остался незамеченным.

8.

На другой день Лехмана и Урмата выпустили под подписку о невыезде. Как положено у братвы, их встретили со всеми подобающими почестями Юхан, Алик и весь «край». Поотмечав пару дней вновь обретённую свободу, Лехман, как порядочный сиделец, вспомнил о Кеше и уговорил друзей посодействовать. Впрочем, сильно уговаривать не пришлось, потому как в такой ситуации помочь — «святое дело».
Компания наведалась к раненому (на всю голову тоже) в ту больницу, на которую Иннокентий-стратег указал. Он действительно оказался там и уже «оклимался» от вскрытия (от ранения в голову — процесс почти безнадёжный). Ни Лехмана, ни Урмата, как и предполагал больной, не пустили. Но пустили одну знакомую дивчину Оксану. Она представилась его невестой.
Оксана, симпатичная девица, «правильная пацанка», как говорил о ней Урмат. Она успела доказать свою правильность и путёвость по одному делу тем, что не сдала никого, когда правосудие добивалось от неё информации. Она крутилась «на краю» исключительно с пацанами, а с подружками оставалась лишь на уровне знакомств. Никто из ребят не мог похвастаться хотя бы одним полученным от неё поцелуем. Как-то Урмат хотел к ней приблизиться. Оксана пресекла попытку на корню:
Ты же не станешь с Аликом или с Юханом этим делом заниматься?
Ну ты скажешь тоже...
Вот. И меня так воспринимай.
Ее так и «завоспринимали».
Она незаметно передала сильнодействующее снотворное, которое сама и добыла (скоммуниздила у бабушки). Кеша с ней в обратную сторону передал время своего побега. Банда во главе с Лехманом, хотя и заправлял всем Урмат, подъехала на стрелку.
Кешу ждать пришлось недолго. Он явился, и его отвезли туда, куда он пожелал.
Всё, ребята, спасибо. Вы мне так помогли! — сказал он. — Дальше я сам!

9.

Потом прошёл слух, что сбежавший кого-то завалил, или даже двоих, и ему дали вышку. Медвежья услуга получилась. Так ли было на самом деле, проверить случая тогда не предоставилось. Медвежья услуга — в общем-то тоже типично для Урмата, хотя здесь больше постарался Лехман. Может быть, «безалаберность» и «медвежья услуга» — две родственные болезни, и они произрастают вместе, или из одной развивается другая?! Так или этак, эти болезни оказались заразными!
Спустя лет сто книголюб Лехман забрёл в Петербурге в крупный книжный магазин. Дела его шли не так чтоб совсем плохо, и он мог побаловать себя классиками. Он бывал в России редко, и соответственно не мог себе позволить упустить момент соприкосновения с прекрасным. Щедро загружал закупочную корзинку книгами с известными ему фамилиями классиков, которые должны были дополнить имеющуюся домашнюю библиотеку. И вдруг заметил сборник стихов Инноккентия Слуцкого. Фамилия ему показалась знакомой, но среди сумбура в голове, он не нашёл на какую полку, рядом с какими другими фамилиями её поставить. Посмотрев на цену, которая для немецкого бюргера оказалась смехотворной, он на всякий случай бросил томик стихов в корзину. В Питере он упаковал покупки в машину и забыл. Было не до этого в насыщенном событиями пребывании в северной столице.
Приехав домой, он наслаждался покупками, разглядывая обложки, оценивая качество оформления, листая книги, читая технические характеристики. Томик стихов был единственным приобретением в этом жанре. Книга издана в Пермском книжном издательстве миниатюрным (но всё-таки тиражом) в тысячу экземпляров. На последней странице располагалась маленькая фотография автора. Лицо показалось до боли знакомым. Сопроводительный коротенький текст к фотографии рассказывал о жизненных вехах, где поэт фигурировал: город Фрунзе и Пермский край, и что теперь автор проживает в Израиле. По прочтении пары стихов Лехман узнал почерк, но не мог вспомнить, где встречал его. Вообще-то он был далёк от поэзии. Проза классиков — это его стихия, тут он мог дать фору многим. Но здесь особый случай. Прочёл ещё пару стихов. Религиозной направленности, совершенно незнакомые, и вдруг словно удар молнии. Его осенило.
Кеша! — воскликнул он и сел. — Слава Богу, ты жив!
Это был первый Selbstgesprech3 Лехмана, но далеко не последний.

10.

Я иногда заглядывал в библиотеку нашего героя и позволю себе вытащить на свет пару стихов Иннокентия Слуцкого, который угомонился во время пятнадцатилетнего срока, полученного им взамен смертного приговора. Он остался таким же тщедушным мужичонкой и после отбытого срока, а его поверхность по прежнему покрывали волосяные пучки, как морские ежи — дно. Кеша остепенился, когда пришел к выводу, что не в его силах переделать мир людей, что система вещей медленно, но уверенно движется к своему неотвратимому концу. Маховик запущен и есть только одна сила во вселенной, способная ускорить или замедлить его ход. Эта сила — не безликий космос, а личность. Личность всесторонняя и глубокая, мощная и справедливая, однако милосердное идёт впереди всего, потому что Бог есть любовь, он насквозь состоит из любви. Осознание этого вдохновило его на дальнейшие стихи, в то время как все другие закончились. Осталась у него одна тема в поэзии. Он всегда был, мягко говоря, увлекающимся в одном направлении, а грубо — узкопрофильным. Его не хватило бы даже на два пути, такого выбора как у товарища Саахова не было «Либо я её веду в ЗАГС, либо она меня ведёт к прокурору». Ему изначально любовь женщины, из-за которой по большому счёту и случились все его несчастья, была ни к чему. Если бы он был склонен думать гипотетически, он бы пожалел, что не продал свою любовь, когда ему предлагали за неё соответствующую цену. И жизнь сложилась бы иначе, подои он в своё время папеньку Элеоноры. Ведь его любовь в конце концов его продала. Для него заведомо предопределён путь к «прокурору», а он поначалу впадал в крайности и наделал много глупостей, прежде чем нашёл его.

Что может быть сильней самой любви,
Быть может равнодушие сильнее?
Ведь равнодушных, сколько не зови,
В ответ лишь только холодом повеет.

Наверно, ненависть сильней любви,
Коль разжигает войны это чувство,
Не до любови жгущим корабли.
Наверное сильней. Kак это грустно.

Я следующий факт установил:
Убить любовь способна наша глупость!
Так глупость значится сильней любви,
«Достоинство» у глупости — доступность.

Что может быть любви Творца сильней?
Он есть любовь, написано так в слове,
Не перестанет Бог любить людей!
Любовь сильней — за это я спокоен!

А завершало сборник совершенно неожиданное стихотворение:

Нарушив привычные нормы,
Мне в каждую клетку проникло,
Моё естество счастьем полно,
А было, что вовсе отвыкло.

В пустыне оазисом стало
И тенью от зноя укрыло,
Беды обезвредило жало,
Собою меня растворило.

Хожу я по улицам людным
И вижу печальные лица,
Меня побуждает подспудно
Собою оно поделиться.

Делюсь этим счастьем безбрежным,
Такой парадокс возникает:
Делением счастье прилежно
Себя самоё умножает!

Примечание:
* ИВС - Изолятор временного содержания, то же что и КПЗ - камера предварительного заключения. Туда попадвют преступники и не только, сразу после ареста, где находятся до трёх суток, ожидая своей дальнейшей участи.