Медиумический рассказ, записанный при помощи "яснослышания".
- Сколько раз просил тебя не переставлять эту "игрушку" – так ты это называешь. Это не игрушка, пойми – реликвия. Какая? Вот я объясню...
Но дверь открылась и просунулась голова самого Евграфа Васильевича, он навещал нас часто и подолгу засиживался в гостях: дома ему было делать нечего, так он всё у нас.
- А, Евграф Васильевич, милости просим, - хлебосольная хозяйка, моя жена, ласково приняла гостя, впрочем, у неё всё так...
Моя супруга в глазах "иноземцев", так я величал всех гостей без исключений, была примером великодушия и гостеприимства, в отличие от меня, её мужа. Меня считали чуть ли не болваном, после того, как я ударил её на глазах у дочерей. Сорвалось, ну как ещё могу назвать свой поступок? Тогда, казалось, прав, а со временем стал относиться к ней с уважением – ведь простила меня: как тут не уважать? Однако был я "неоднороден" – так охарактеризовала меня тёща (навещала чаще остальных). Акулина Пафнутьевна, так называл её я из ненависти: жили мы ненавидя друг друга. Родное имя, данное родителями, отличалось от данного мной, но так я её не называл никогда, отвечая на все издёвки одной фразой: "Акулине Пафнутьевне да будет известно, что я не содом и гоморра, а хозяин этого особняка – вот!" На что она мне в ответ всегда говорила: "За твоей китайской стеной души не вижу – вот!" Но спорили мы не часто: она уходила "к себе" – к дочери в спальню (спали мы врозь с женой давно) и там о чём-то шушукались вздыхая. Я не знал, что мучаю жену своими издёвками, нападками – такой я по натуре, думал.
Однажды к нам заявился гость, мой давний знакомый, был какой-то родственник мне "на воде", которая когда-то была "киселём". Он-то и сказал мне, что есть реликвия, похожая на древнегреческую статую богини любви Афродиты. Я "завёлся", надо же не у меня есть: у кого? Надо достать! Он вызвался помочь и помог: дотащил до порога. Оказалась – копия статуи, сделанная по заказу государя императора, но это он наврал. Поделку я забросил в сарай, а денег отвалил столько за неё... тошно было смотреть на себя в зеркало. "Друга" не пускал на порог до тех пор, пока не получил извещения о скорой кончине его супруги – пожалел, конечно, впустил, но "поделки" от него не принимал больше. Однако не так он хотел, ведь "разобрал" мою коллекцию по косточкам: "Систематизирую, - говорит, - даты проставлю..." – и всё такое. Взялся, я сопротивляться не стал: работы много с коллекцией, одному не справиться. А тут ещё тёща со своими "прескребуциями" – так я называл её приставания за деньги: "Дай на то, на это..." Давал, пока не стала просить в долг какому-то прохиндею (это её сын от второго брака). "Саму скоро не пущу!" – был мой ответ. Жена жалела брата, но ей какое дело до развратника? Отец один? Нет. А мать я в расчёт не брал. Скрутило его скоро: как скрутило? Полиция приехала, опечатала дом, а он с ружьём. Ну, его и скрутили за сопротивление власти, вспомнили похождения – всю развратную жизнь, но на каторгу не отправили – жаль. А тёща перестала приезжать, занемогла, за сына боролась, сердце не выдержало, скончалась скоро.
За мать жена горевала долго, надоела всхлипываниями, устал слушать: "Поезжай, - сказал, - на воды, отдохни там". Что уж там добавил? Она быстро собралась, за неделю, и тю-тю с детьми. Что их здесь оставлять? Ору от них столько, пусть забирает – отдохну.
Коллекцию описали, а этот "друг" возьми и сумму назови: что это он здесь трудился? Плати. Я оплатил пинком за дверь: питался, жил за мой счёт? Какая плата ещё? Работать хотел? Получай. Есть для тебя работа, а за деньги договора не было. Рассердил он меня тогда.
Письмо получил: жена под телегу попала, в больнице лежит, там и дети – некуда им, с матерью и оставили. Еду, ругаю на чём свет: как могла под колёса угодить? Хорошо, дети живы остались. Всю дорогу думал о ней, жаль стало бедную. Еду долго, остановки, проверки начались ближе к Кавказу: как доехала, думаю, ещё с детьми? Приехал, расплакался, увидев её: располосовало всю.
- Какую телегу? – спросил я. – Здесь сабельный удар был – не телега.
- Сабельный удар и был, - ответил санитар, - это мы по её просьбе про телегу написали, тут одни военные, а она, сердешная, в передрягу попала. Как? А вот деток своих берегла, за уздцы коня схватила и держала, пока бил её как достанет, сама орёт: "Бегите!" Дети побежали, а она так и висела на поводьях, пока свои не подскочили, не срезали басурмана. Много побили... и наших, - он кивнул на солдат.
Раненые лежали в палатах и в коридоре. Дети жались к матери, его не замечая, отца. Как он не видел детей? Росли, бегали, кричали... баловницами называл, а он не видел их – узнал, конечно, но посмотрел другими глазами. Вот нос у старшей, Марфуши, как у него – у младшей, её сестрёнке, Алёнке, губы как у него: похожи на мать, а черты взяли от отца, чтобы не сомневался, наверное. Обнял их, попятились даже, потом прильнули – отец всё же. Велел собирать мать: не место среди солдат. Доктор разрешил везти домой.
- Сейчас уже можно, раны не смертельные оказались, крови потеряла много, но ничего, восстановится. Только вы постарайтесь тише везти, а вдруг...
- Тише, тише, конечно, доктор, тише повезём.
Купил коляску, не нужной оказалась, хозяин убит в перестрелке. С обоза конями разжился, человека нанял и домой. "Хорошо, что живы", - твердил всю дорогу и плакал. Домой сразу доктора позвал, жить уговаривал, пока жена не поправится. "Буду ездить, - обещал, - больных много".
Жена поправилась, не быстро, как хотел, но изо дня в день всё лучше становилось. Коллекцию начал распродавать: "А самое ценное в музей, - обещал, - отдам", - но себе оставил, потомкам пригодится. С женой помирился, денег выслал родственнику, выкупил все долги сводного брата. "Рухнула китайская стена, - сказала жена, - жаль, мама не дожила".