Чонка

               
                Когда мы создавали семью, появились дети. Шустрым маленьким человечкам не сиделось спокойно, их выставленные наружу рецепторы неудержимо стремились познать окружающей мир и использовать его для построения личного маленького мирка, а потом всю жизнь балансировать между двумя мирозданиями на тонкой нити соответствия.


                Мы стали приносить в дом различных животных — кошек, кроликов, петуха, курицу, ужа, черепаху, ежей, мышей, крыс, хомячков,крокодилов. Пардон! До крокодилов, слава Богу не дошло. Смотрите, трогайте, нюхайте, познавайте. Рецепторы ребят заработали вовсю, нервные импульсы стремительно моделировали образы и поведение незнакомых обитателей планеты, кругозор стремительно расширяться. Приходила самостоятельность уходило послушание. Первое радовало, второе огорчало.


                Принесённые животные вначале вызывали бурный восторг, неподдельный интерес, неуёмную любовь и неминуемые ссоры за право обладание. В детском возрасте частная собственность — черта характера. Однако, ссоры и интерес быстро угасали. Особенно быстро, если животное стояло слишком низко на эволюционной лестнице и не платило взаимной привязанностью. Ну что взять с петуха? С ним не поиграешь, обнять боязно — исцарапает острыми ногтями, да ещё, не дай Бог, клюнет в глаз. Какает он где попало, а поёт тогда, когда его вовсе не хочется слушать. Змеи внушали какой-то животный страх, а уж поцеловать эту гадину вовсе противно. Тьфу! Даже подумать об этом неприятно. Ежи и черепахи жили своей под диванной жизнью и настолько обособленно, что интерес к ним быстро пропал. На них обращали внимание только тогда, когда они попадали в зону видимости, или проснувшись ночью ты слышал стук их лапок о пол.


                В какой-то момент мы поняли, что дети наши выросли и им нужно более интеллектуальное общение, чем контакт со змеями, черепахами и прочей мелкотой, мозг которых укладывался в напёрсток.
               Разговоры о приобретении собаки периодически поднимались и затухали — не было времени заняться этим всерьёз.


        Однако Всевышний видимо подслушал наши разговоры. На небесах рассмотрели нашу проблему положительно. Послали на Землю соответствующие сигналы, соответствующему человеку. Человек оказался наш знакомый, который неожиданно для себя вспомнил о нас после появления у него лишнего щенка. Новорождённый был от породистой собаки — таксы, которая после спаривания с тщательно подобранным псом королевских кровей, принесла 5 принцев и одну принцессу. Четыре принца через некоторое время открыли глаза, чихнули и стали нормальными весёлыми, пушистыми и жизнерадостными хулиганами, которые быстро нашли покупателей и разошлись доживать свою собачью судьбу по разным квартирам. Принцесса ничем не отличался от них, но имел дефект — пупочную грыжу. Потому для продажи она не годилась и у хозяев возник вопрос, что же с ней делать. Умертвить жалко, щенок породистый, имел богатую родословную восходящую чёрт-те знает куда.


        В родословной были короли и графы — предки получившие на выставках медали из 79 и 47 химических элементов по таблице Менделеева (золото и серебро). Самым низким социальным статусом обладала одна единственная особь носившая бронзовую медаль и невесть как затесавшаяся в родословную. В остальном по стволу и раскидистым ветвям родословного дерева таксы текла только голубая кровь высшей пробы с отблеском драгоценных металлов.


        В такой ситуации мы пришлись очень кстати, и щенок был торжественно передан нам с гербовой бумагой в папке. На дорогой бумаге, красивым каллиграфическим почерком вписаны имена породистых псов и дам чьи благородные гены в виде подарка были переданы нам на хранение. Папка была красиво оформлена и по размеру была больше дефектного пёсика.


        Хозяева посоветовали сходить к ветеринару и удалить дефект.


        Ветеринар, после тщательного осмотра предложил сделать операцию. Назвал сумму. Это были бешеные деньги. Таких у нас отродясь не бывало.


        — А что Вы хотите, — сказал хирург, моя руки после осмотра, — Это же породистая собака. Что я её за «так», бесплатно буду оперировать?


          Стесняясь своей нищеты и особенно этого непонятного «так» мы сказали что «Подумаем» и бережно держа маленького аристократа с дорогостоящей грыжей тихо и виновато вышли из собачьего лазарета.


        Так, впервые мы ощутили ценность нашей породистой собаки. Один собачий пупок стоил столько же сколько четыре колеса супер модной машины иностранной марки. Надо же!


                Нашли другого ветеринара, более дешёвого.


        — Зачем Вам операция. Вы что планируете использовать щенка в качестве грузчика? Раз нет, то зачем вам дорогостоящая операция. Не травмируйте щенка. Грыжа не повлияет ни на экстерьер собаки ни на её образ жизни, пусть бегает с грыжей.


        И щенок стал бегать с пупочным отростком. Он был не очень большим, но заметным и свисая с брюха издали напоминал мужской орган без мошонки. Прохожие, собаководы видели — бежит собака, сразу видно самец, но орган какой-то не такой, да и висит не там где положено. Удивлялись.
        — У Вас что пёс — секс — бомба?


        Дворовые псы не обращали внимание на грыжу и липли к ней как комары.


        Мой товарищ, умный, тощий и длинный сосед — химик, признающий только кошек, увидел наше приобретение примерно через год. Они встретились у нас в коридоре. Долго смотрели друг на друга.
        — Уродец, — судя по брезгливому выражению лица, думал химик, но вслух сказал,- Трансгендер, недоделанный.
        — Пробирка треснутая, — наверное подумала Чонка, но вслух зарычала.
                С первой встречи они невзлюбили друг друга.


        До сих пор не можем понять, почему вначале мы считали, что щенок мальчик. Может быть из-за грыжи или так определил его пол прежний хозяин, или ещё кто-то что-то перепутал. Неизвестно. Но первая кличка была мужской.

                Обнаружила, что собака девочка жена. Кличку нужно было менять.

        Условились, что каждый заинтересованный член семьи придумает 3-4 приличных имени, мы их обсудим и выберем наиболее понравившееся. Придумали, собрались, стали обсуждать и столкнулись с тем, что каждый давал название в соответствии со своим представлением о щенке. И эти представления в корне отличались у взрослых и детей. Споры разгорелись не шуточные и все разошлись недовольные друг другом. Недовольство переросло в локальные споры, которые возникали то в кухне, то в спальне, то в зале. Даже в тесном коридоре слашалось тихое жужжание спорщиков. Мне всё это надоело и однажды за столом я сказал:
        — Собака девчонка? Девчонка! Отбросим от этого слова «дев» и назовём её Чонка.


        Возражений почти не последовало. Имя было не обычное и напоминало что-то иностранное. Оно было девичье, легко запоминалось и, главное, собаки из ближайшего окружения такое имя не носили. Не было его и в справочнике собачьих имён.

 
        Первое время мы никак не могли сразу же перейти на новое имя и около месяца собака бегала с двумя именами. Потом привыкли, а через год имя и собака так плотно вошли друг в друга, что их было не разделить. Это была уже не собака, это была Чонка. Я иногда примеряю к ней первую мужскую кличку или какую-либо другую и всё больше убеждаюсь — абсолютно не подходит. А вот Чонка в самый раз.


        Уже потом, после её смерти когда я встречаю на улице чужую таксу, то рука непроизвольно тянется погладить её как близкое существо, а в мыслях блуждают ласковые тёплые имена — Чона, Чоночка.


        Щенок взрослел быстро. Ещё в брюхе матери, в его крошечном мозгу генетическая программа сформировала инстинкты, которые поддерживали огонёк зарождающейся собачьей жизни. В животе у мамы этот огонёк еле тлел, инстинкты были не очень нужны — там тепло, уютно, полно пищи и никакой опасности. Но как только этот слепой и тёплый комочек вывалился из лона матери в незнакомый мир, то сразу же превратился во вкусный, съедобный кусочек мяса для голодных хищников и вездесущих бактерий. И здесь дремлющие инстинкты пригодились. Они встряхнулись от спячки, быстро дозрели до эффективных помощников и щенок пополз по миру приобретая опыт, а заодно зарабатывая шишки, синяки, визжа от болезненных ударов, умирая от страха и давая дёру от опасных чужаков. Но зато с каким наслаждением он жевал еду из не кусающейся миски, находил безопасные уголки и нежился в них. Раза два упав с дивана и попав под ноги человека он узнал как опасен край дивана и как опасны ноги. Учился он быстро.


        Вначале это маленькое чудо сидело у нас в просторной картонной коробке, дно которой устилалось мягкими сухими тряпками. Лоскутки нарезались из мягких негодных для носки вещей, которые жена прежде откладывала «на всякий случай» в чемоданы, ящики комодов, шкафы, чуланы и другие потаённые места.


        Такие уголки для ненужной одежды и не используемых предметов имеются в каждой семье и забиты «под завязку». Стоит появиться в пределах доступности женщины пустому ящику или закутку, она сразу же начнёт его заполнять ненужными, но «жалко выбросить», «ещё пригодятся», «тебе бы только выбрасывать» вещами. Упаси боже, сделать намёк, что нужно как то разгрести этот хлам. Намёк — это объявление войны и неминуемое поражение.


        Я держал разрезаемые женой колготки, штанишки, юбочки, рубашки, платья. Выслушивал историю их жизни, заново окунаясь в прошедшую жизнь своих детей.


        На дне коробки прислушиваясь к нам, закрыв глаза, посапывая лежал последний лопоухий пользователь этих вещей.


        Кушать кутёнка вытаскивали, а пописать и покакать не всегда успевали и щенок сбрасывал все продукты метаболизма под себя. Подстилку меняли часто, и пол у щенка всегда был чистеньким, но всё равно, запах у собачьей коробки стоял не то чтобы сильный, но узнаваемый.


         Слава Богу, в моче у собак, да и у человека, практически нет аммиака — этого отвратительно пахнущего ядовитого вещества. Вместо аммиака — мочевина, менее пахучее и менее опасное. Но стоило тряпочку с мочевиной вовремя не убрать из-под щенка, как ненасытные бактерии превращали мочевину в аммиак, и тряпочка становиться невыносимо пахучей.


        Когда щенок начал осваивать квартиру он оставлял пятна мочи где попало, в том числе и в недоступных местах — под диваном, под креслами или на мягких сиденьях стульев, диване, которые как не скобли не отмоешь и как не ругайся — не выбросишь. Оттуда запахи аммиака струйками входили в комнаты создавая неповторимый и непонятный коктейль неприятного аромата.


                — Что это у Вас так пахнет в квартире? — первые слова которые произносили гости.
                — У других — запах борща, жаренного мяса и другие приятные запахи. А у вас чёрт знает чем пахнет, — говорили они принюхиваясь.


        И чёрт, и мы знали — пахнет аммиаком.


        В коробке щенок вначале ползал кругами тыкаясь мордочкой в пол и стенки. Мир для него был ограничен серым цветом плотного картона, за которым постоянно слышались непонятные звуки и откуда шли непонятные запахи. Ни звуки ни запахи не причиняли боль и он перестал обращать на них внимание. Интереснее было вверху. Там с каждым днём перед ним открывались кусочки какого-то неизвестного мира.


        Однажды он поднял голову и увидел верхний край коробки, а над ним белый потолок. Мир расширился. Сверху оказалась дыра, в которой иногда появлялись разные лица с глазами и ртом, рот то открывался, то закрывался и из него к щенку летели различные непонятные звуки. Звуки и лица тоже было не опасны. Наоборот. Были лица которые всегда издавали восторженные крики, совали руки в коробку и гладили щенка. Иногда вытаскивали и прижимая к себе целовали. От них пахло детством. С ними было интересно, но очень уж бесцеремонно они обращались. То перевернут на брюшко, то положат на холодный пол, то каждый тащит к себе — один за хвост другой за голову, то забудут где-нибудь. Иногда появлялись руки, которые ворковали что-то успокаивающее, брали не причиняя боли и переносили туда, где была еда и вода. Эти руки меняли подстилку, носили к каким-то врачам, учили куда какать и писать. Это были самые хорошие руки и он их с удовольствием ждал. Он даже стал различать шаги этих рук, Услышав их, его душа радостно повизгивала, в ожидании каких-то приятных событий — мягких, успокаивающих поглаживаний, вкусной еды, блаженного в развалку сна на коленях. Были и другие руки. Большие и сильные, они пахли непонятными запахами, хватали за шкирку, вытаскивали из коробки и клали на колени рассматривая, перевёртывая, почёсывая, поглаживая. Они не причиняли боли, но всегда заставляли держаться настороже. Если что-то делалось не так — они трепали за загривок и тыкали мордой — не больно, но неприятно. Не известно кто это был, но щенок сразу почувствовал — это вожак.


                Начались первые попытки самостоятельно выйти из коробки. Он приподнимался на задние лапы и, вытянув передние, попытался зацепиться за гладкую стенку. Не удалось. Свалился. Тонко заскулил. Встал. Полез опять и опять упал. Сел. Осмотрелся. Поднял голову и поворачивая её в разные стороны стал разглядывать верх. Чтобы больше увидеть запрокинул голову за спину ещё дальше. Голова оказалась слишком тяжёлой, и он свалился задрав ноги. Опять сел, медленно обводя взглядом стенки коробки и переставляя лапки. В его детском мозге закопошились мысли, которые он тщательно обдумывал.


        Интересно, полезет ли он через край коробки по прежнему сценарию, или придумает другой? Смотрю сверху и жду. Щенок поднялся на задние лапы и, не доставая до края коробки, заскрёб передними. Остановился. Затем повизгивая начал поочерёдно поднимать то одну, то другую заднюю лапу и скрести им по стенки ищу опору. Это уже ново! Опоры он не нашёл, стоять на одной лапе устал и через некоторое время опять свалился. Полежал и вновь полез. Опять сорвалась. Опять полез. Наконец понял, что он не кошка. Свернулся калачиком, вздохнул и уснул. Я смотрел сверху на поднимающееся равномерно брюшко и по телу разливалось удовольствие — у меня растёт не только умная, но и упорная в достижении своей цели собака. Дурак! Как я ошибался! Хорошо если эти качества есть у тебя, но не дай Бог если они ещё есть у твоей собаки! Но Бог меня не послушал и, по мере её взросления, до совершенства развил эти свойства у Чонки.


        «Упёртость» у неё особенно проявилась при обучении элементарным навыкам. Училась она не плохо, понимала всё быстро. Но стоило ей услышать команду, она не бросалась сломя голову выполнять её. Останавливалась. Поворачивалась к тебе и ты с удовольствием видишь как в её умных глазах идёт интенсивный процесс обдумывания услышанного приказа. Затем наступает момент выполнения. Команда выполняется быстро, с охотой, но не так как я приказал, а, так как она решила. Переубедить её голосом, жестом — невозможно. Такой сплав ума и упрямства делал её настолько самостоятельной, что выводил меня из терпения. Обидевшись на это «тупое» создание я шёл рядом и показывал своим видом как зол на неё. Я давал ясно понять, что эта «сосиска» для меня пустое место. Я не смотрел в её сторону, «пустое место» не смотрело в мою.


        — Бестолочь, — думал я про неё.
        — Нашёлся. Тоже мне учитель, — говорил весь её вид.


          Так и шли пока моя обида не растряслась по дороге и я опять не обращался к ней. Она сразу же откликалась, показывая всем своим виляющим хвостом, игривыми прыжками, смеющими глазами, льстивой мордочкой, радость, что всё идёт по-прежнему. Затем она успокаивалась и чинно шла рядом. Я смотрел на неё и отчётливо понимал — она ни на грош не ставит мою обиду и не намерена перевоспитываться. С одной стороны это было не очень приятно — какой же я учитель, если иду на поводу у ученицы? С другой стороны уж очень она была непосредственна в своём стремлении не обращать внимания на моё отношение к ней. И как бы я не пыжился — это мне нравилось.


        Непосредственность — хорошее качество у собак. Они всегда искренни в проявлении своих чувств. Собака не может что-то придумывать, кем то представляться или кому-то подражать. У неё всё естественное, всё идёт от сердца и не корректируется мозгом. Если Чонка сделала какую нибудь пакость и была наказана, то виновато опущенные глаза, безвольно висящий хвост, вялый уход под диван, или конуру, унылая морда, и весь вид провинившегося, безмерно несчастного, печально поникшего существа показывает Вам, что она полностью осознаёт свою вину. Только быстрый косой взгляд даёт понять, что здесь что-то не так. Вернее так, но сознание вины не распространяется на отношения к тому, перед кем она виновата.


         Иногда перед уходом на работу, мы расставались врагами и она, в знак обиды на меня, даже не выходит провожать. Вечером, заслышав скрежет ключей в замке, она сломя голову неслась ко мне скользя на резких поворотах, и ещё не видя меня радостно визжала от радости. Не разобравшись в тёмном коридоре где я, бросалась тёплым упругим, комком в ноги и когда я наклонялся погладить её, это создание норовило от радости выпрыгнуть из себя и лизнуть в лицо. При этом её хвост вилял не меньше чем всё её счастливо извивающее тело. Она делала какие-то бессмысленные движения, подпрыгивала, клала передние ноги на колени, пачкала пальто, брюки, куртку, царапала, своими длинными когтями, успевала лизнуть твою руку, когда ты гладишь её или переворачивая на спину треплешь живот. Твой приход превратил собаку в ошеломляющий всплеск счастья и радости. По всему было видно, что это были лучшие мгновения в её жизни и прежней обиды ни капельки не было в её душе. Ну как тут не любить её?


        Наступило время вытаскивать щенка из коробки, и создавать место в квартире.
        — Собака должна чувствовать себя свободной. Пусть бегает где ей вздумается и спит где захочет. Не нужно её силком заставлять делать что-то.
        Так считали одни.
          — Место нужно обязательно. Свой угол создаёт у собаки уверенность и защищённость. Как зверям в природе.
        Так считали другие
        — Селитра аммиачная! Её в колбу с нейтрализатором поместить. Пусть там живёт в виде раствора. Никакой конуры не нужно. Баронесса нашлась! — считал мой друг химик.
        Мы, по мягкости своего характера, соглашались и с теми и другими, но не с химиком.


        Была и своя точка зрения, даже две. Со своего места животное должно иметь хороший обзор всего происходящего вокруг и не мешать двигающимся или бегущим ногам детей и взрослых. Таких мест у нас было два — в гостиной у дивана и в прихожей. Из последней было хорошо видно, что делается на кухне и в зале, слышно кто встал перед нашей входной дверью с другой стороны. Мы расстелили подстилки в этих местах и несколько недель клали щенка то в одно, то в другое место. Ждали — какое место выберет. Выбрал коридор. Там и был прописан на всю свою собачью жизнь.


Ложилась собака не сразу. Вначале шебуршит ногами по подстилки, кружиться по логову, наклоняя морду, поправляя носом незаметные складки, шаркает когтями разравнивая бугры, потом уминает их переступая передними ногами и только потом ложится, но не успокаивается. Опять ей что-то не нравиться, опять в боку какой-то бугор, а под ногой складка и она начинает ворочаться, разглаживая уже всем телом свою собачью постель. Наконец укладывается, успокаивается. Делает глубокий вдох и шумный выдох, мысленно обращаясь к собачьему Богу, — Прости Господи!


        — Умная растёт собака — думал я с уважением смотря на хвост выставленный из конуры.


        Однажды, перед уходом на работу, я взял, коробочку в два раза больше спичечной и незаметно подложил под подстилку. Семья завтракала и ничего не видела. Прихожу с работы, коробочка вынута из-под подстилки и лежит рядом с конурой. Я никому ничего не сказал. Полный гордости за умную собаку я утром собрал около конуры всех домочадцев. Они уходили позже меня и неохотно столпились перед конурой. Я взял коробочку и опять положил её под подстилку.
        — Зачем это? — спросила жена.
        — Маленький опыт. Проверяю ум собаки. Придёте после работы домой и увидите — коробочка вытащена из-под подстилки.
        — Ну и что?
        — Как что? Значит собака догадалась вытащить. Показала свой ум.
        — Ты что на себе уже проверял? Вытащи свою коробку немедленно и не издевайся над собакой.
        Коробочку я не вытащил. После работы я, как обычно, пришёл позже всех и первым делом спросил про коробочку.
        — Вон она, — показала жена на коробочку около конуры.
        — Ну вот видишь, что и требовалось доказать. Нам досталась необычно умная собака!


         О своём опыте я рассказывал своим друзьям-собачникам. Некоторые повторили мой тест, который я назвал «Тест на собачий интеллект», но ничья собака не вытаскивала коробочку, так на ней и спали. Гордый я ходил среди собачников, с презрением посматривая на бестолковых питомцев болтающихся на поводке у таких же хозяев. Только у меня был интеллект на поводке.


        — Скоро она у тебя читать будет, — ехидно сказал химик, — Копи деньги на репетитора. Может в Кембридж поступит. Академиком станет.
        Я не реагировал. Пусть завидует.


        Наступило лето, семья уехала на море. Я остался один и решил повторить опыт. Подложил коробочку, пришёл с работы. Заглянул в конуру. Коробочка лежала под подстилкой. Значит собака днём лежала на коробочке. Странно. Повторил опыт на следующий день и ещё два раза. Коробочку оставалась под подстилкой.
— Может поглупела? — думал я, тревожно глядя на собаку.
 — С тобой всё нормально, — спросил я Чону.

        Собака молчала.


          По возвращению семьи, я рассказал жене о своём провале с коробочкой.
        — Ум куда-то пропал. Может где-нибудь головой ударилась или Альцгеймером заболела?— вздохнул я.
        — Да не переживай ты. Собака как собака. Сколько ей ума положено, столько у неё и есть. Это я умная. Я убирала твою дурацкую коробочку из-под подстилки, как только ты уходил на работу. Зачем мучить собаку? Представь себе если бы каждый вечер я, проверяя твой ум, клала бы тебе чайник под простынь? Приятно бы было? Павлов тоже нашёлся!
        — Ну что же ты мне не сказала? — обиделся я, — Я всем растрезвонил об уме нашей собаки. Теперь меня на смех поднимут.
        — Да ладно, не волнуйся. Я никому не скажу.
        — Спасибо.


        Любой свой поступок жена может представить так, что я, одновременно чувствую себя дураком и за что-то мысленно благодарю её.


        Щенок взрослел. В рабочие дни из дома с утра все разбегались — кто на учёбу, кто на работу. Толкотня суета, вскрики, просьбы, раздражения, враз прекращались с последним щелчком ключа в замке. Наступала оглушительная тишина пустой квартиры.


         Чонка становилась единственной хозяйкой. Тело расслаблялось, собачья душа пьянела от предвкушения долгой расслабляющей, независимой, все дозволенной жизни. С неё мгновенно слетали все плоды нашего воспитания и она приобретала привычный облик зверя. Ещё бы! Никакая собака не понимает почему ей запрещают залезать на диван и разлечься там. Никого же нет. Место пустое. Почему нельзя пописать там где просигналил мочевой пузырь, а бегать в какое-то место, удерживая изо всех сил, бьющуюся наружу струю. Почему нельзя съесть со стола окорок если он не убегает от тебя. Не понимает потому, что ни диванов ни туалетов, ни столов не было у миллиона живших до неё собачьих поколений. У людей они есть, потому что с ними удобно. Но зачем мы стремимся свои привычки вбить в мозг бедному животному, блокируя его природные инстинкты страхом наказания. И вбиваем. Но, стоит только чуть-чуть, на время, ослабить контроль, оставить собаку одну, природные инстинкты сметут все ненужные привычки. Древние инстинкты из всех щелей полезут наружу, оседлают собаку, вонзят шпоры в бока….. И начнётся!!!

 
        Сразу или не сразу ждите взрыва. Вспыхнет бешеное, неуправляемое буйство, неконтролируемое безумие, веселье до упаду, разгул шиворот — навыворот. Делать запрещённое становится радостью, а неуправляемый собачий восторг переходит в неистовую показную ярость. Кромсаются подушки, покрывала, сиденья, тапочки, обои. Всё что можно порвать — рвётся, всё что можно сломать — грызётся до щепы, всё что можно распотрошить — разметается по углам. На полу смесь клочков материи, трухи, пуха от подушек, оторванные шнурки, тапочек, кричащий разорванный ртом, второй кричать не может — порванный и опрокинутый лицом в пол лежит под столом. Рядом ампутированная руку куклы. Под стулом её оторванная и надкушенная голова, клок волос толи с этой головы, толи откуда-то ещё, скатерть перекошена и из последних усилий цепляется за стол….. Всё лежащее периодически взлетает вверх, разбрасывается в разные стороны мотающей мордой, виляющим хвостом, бегущими ногами и извивающим туловищем. Всё висящее и лежащее сдёргивается на пол и неистово треплется, что можно двигать — перемещается и опрокидывается, до чего можно дотянуться — лежит на полу и присыпано пухом.  Только диван оказался не под силу собаки и стоит на прежнем месте.  И слава Богу! На него падает хозяйка, пришедшая с работы.


        Постепенно веселье угасает. Чонка потихоньку осознаёт, что она одна. Приходит чувство одиночества.


        Одиночество не любит никто. В том числе и собаки. Одиночество возникает не потому, что рядом нет тебе подобных. Изгой одинок и в толпе. Одиночество — это состояние когда нет связи с другими, когда нет партнёров по делам, играм, чувствам. Чем больше ты связан с людьми, тем меньше у тебя градус одиночества.

 
        Собака оставшаяся в квартире с другой собакой менее одинока — они могут играть, драться, огрызаться и не чувствовать одиночества. А вот разделите их стеклянной перегородкой. Вроде вместе, но нет контакта и сразу же начнётся вой от тоскливого одиночества. Даже кот оставшийся с собакой и презрительно посматривающий на неё с дивана, скрашивает её одиночество тем, что враждебен ей. Их связывает враждебность.


        Осознав, что она одна и надолго — веселье затухает. Приходит уныние. Начинается неохотное медленное хождение по комнатам, обнюхивание различные места, фырканье, хлопанье ушами. Часто садиться и подолгу смотрит в одном направлении. При этом уши слегка подрагивают. Прислушивается, что ли? Иногда остановившись, поднимает морду, смотрит на окно. Затем идёт кушать, потом к конуре и здесь червоточина одиночества настолько изгрызает душу, что она уже не может и не хочет никуда ходить, ничего видеть и ни к чему прислушиваться. Наступает апатия.


        Интерес, который мы с Чонкой проявляли к внешнему миру, иногда совпадал иногда нет. Я ни разу не видел чтобы, оставшись одна, собака рассматривала портреты великих художников на стене, рисунок обоев, покрывало на диване или кровати. Последние два меня также особо не интересовали, но картины я любил, особенно старых голландских художников. Для Чонки все картины было серыми пятнами различной интенсивности. Собаки цветов не различают. Для них мир — чёрно-белый снимок. Если картина не прыгает на неё со стены, не гоняется за ней и её нельзя съесть, то для собаки нет смысла уделять ей внимания. Единственное куда мы с собакой посматривали чаще всего — это кухонный стол, кровать и холодильник на кухне. К этим предметам интерес был обоюдный и глубокий.
               Ещё будучи маленьким пузатеньким шариком Чонка закатилась на кухню и сразу поняла, что в гудящем чреве, стоящего у стены чудовища, полно вкусных и приятно пахнущих продуктов, а когда открывалось брюхо этого чудища, то вместо желудка там помещалось много вкусных вещей. Щенок быстро запомнил звук открываемого холодильника и услышав его, стремглав летел на кухню и замирал у ваших ног помахивая хвостом и глядя на вас влюблёнными глазами.


        — Надо же какая сообразительная! — умильно думал каждый, смотря в умные глаза попрошайки. Ей отламывался или отрезался кусочек вкуснятины величиной с охватившее вас умиление.


        Когда жена жарила пирожки, блины или разделывала кости для холодца я так же по массе признаков точно догадывался в какой момент нужно случайно зайти на кухню. Почти всегда уходил с довольным пищеварительным трактом. Бог дал хорошую, понимающую жену.


        Выходя на прогулку, мы с Чонкой вначале останавливались на крыльце. Не знали куда идти. Нужен был какой-нибудь импульс, чтобы в равновесных направлениях одно стало привлекательным и весомее других. Импульс всегда находился. У кого он возникал, что рождало его и лежало в его основе — не известно. Но его появление мы чувствовали одновременно, он охватывал нас, переключал тумблеры наших желаний и мы как по команде, не смотря друг на друга, шли в выбранном, непонятно почему, направлении.


        Чаще всего приоритетным было «Большое поле» — поле поросшее травой, одинокими деревьями и кустарниками. Это поле было местом выгула собак. Такого большого количества собак разных пород мы отродясь не видели и первый раз застыли с раскрытыми ртами и выпученными глазами.

 
        Справа величественно прохаживались какие-то вальяжные, размером с курицу, собачьи особы с бантиками на подстриженных головах. Мелко переступая голыми ножками с ботиночками из белой шерсти они презрительно посматривали на проходящих мимо псов. У куста сидел, равнодушно поглядывая на всех громадный верзила, с дремучей шерстью и сонными глазами силача. Рядом, на руках у дамы сидела маленькая укутанная или одетая во что-то собачка с выпученными глазами, острой злой мордочкой, которая непрерывно на всех ожесточённо тявкала. Это злило её и она, задыхаясь от переполнявшей злости, плевалась своим визгливым лаем на весь поганый мир «Большой поляны». Она вся ушла в свою ненависть.


         — Ну успокойся, бедненькая моя, успокойся они не тронут тебя, — говорила поглаживая комочек трепещущей злости женщина в ответ на ругань брызгами летящую из маленькой зубастой пасти. Собачка не успокаивалась. Мы к ней быстро привыкли. Ну лает и лает. Может с башкой что-нибудь не в порядке.


        Наш приход обычно проходил не замеченным. И я и Чонка по мнению завсегдатаев стоящих на четырёх и двух ногам были из плеяды «серых», ничем не примечательных особей. Каждая собака на поляне была чем-то примечательна. Владельцы гордился этим, и их внутренний мир приобретал породистость своей собаки. Без собаки хозяин был обычным человеком.


        Собаки стайные животные, на контакт идут охотно, но вначале обязательно выясняют опасен чужак или нет, лидер он или слабак, самка или самец. Всё это определяется не уловимыми для человека сигналами, на разных расстояниях, быстро и безошибочно.


          Смотрю на Чонку, притащившую меня на Большую поляну. Впечатление такое, что её ничего кроме запахов на земле не интересует. Изредка поднимет голову, «стрельнет» своими красивыми глазами на какую-нибудь собаку и вновь равнодушно опустит нос к земле. Чужая собака, наверное, даже не заметила быстрого взгляда. Но это не так! За короткий миг обе собаки успели получить и мгновенно проанализировать громаднейший поток информации. Составили первое, приблизительное впечатление друг о друге. И прежде всего — опасен чужак для неё или нет.


        И вот они уже бегут друг к другу навстречу вытянув носы, внимательного рассматривая приближающегося партнёра. Оценка чужака при приближении к нему — второй канал информации. Оценивается внешний вид, окрас, величин, положение ушей и мах хвоста, качание морды, степень приоткрытой пасти, высунутый язык, характер бега и масса других признаков которые ранжируют приближающегося пса, ставя его на заслуженную ступень в собачьей социальной лестнице.


        Встретившись, собаки резко замедляют бег. Морды по инерции ещё продолжают двигаться навстречу друг другу, глаза скошены, ноздри раздуваются, чуть приоткрытые губы увлажняются, включаются обонятельные рецепторы и собаки обмениваются громадным потоком сведений уточняя ранг друг друга. В этот момент информация добывается в основном через обонятельные рецепторы. Зрение почти не работает. Собаки плохо видят вблизи. Я долго не мог понять, почему встретившиеся собаки иногда начинают усиленно мотать головой. Оказалось в это время слюна, частицы шерсти, мельчайшие капельки носового пяточка, жидкость глаз летят в разные стороны создавая облако запахов. Уши как лопасти вертолёта двигаются в разных направлениях выдувая из ушных каналов запахи серы, пасть то приоткрывается, то закрывается имитируя укусы и через учащённое дыхание выделяется масса пахучих веществ из лёгких, полости рта, дёсен и слизистой губ. Бурное движение головы и тел, создают вокруг каждой собаки облако обильных запахов.  У сильной, волевой, доминантной собаки в области ушей находятся сальные железы которые выделяют вещество сообщающее всем собакам «Я лидер». Я не раз видел как при знакомстве с собакой моего соседа, многие собаки понюхав её ухо — ложились на спинку задрав ноги вверх. Сосед гордился этим.


         Встреча собачьих морд — это всё равно что наше рукопожатие или дружеское обнимание с прикосновением щёк друг к другу. Почти поцелуй.


        Если знакомство продолжается, то детально обнюхиваются носы, а затем все части тела, особенно задние.


        Свой собственный запахи собака почти не ощущают. В противном случае свой аромат помешал бы молекулярному анализу чужих запахов в рецепторах.  Так же как и мужчины плохо ощущают запах своих ношеных, переношенных носков. Вернее ощущают, но собственный запах не такой едкий, и противный как запах носков соседа. Так уж поступила природа. Самцы запахом ног метят свою территорию, и родной запах не должен перебивать запах нарушившего твою территорию пришельца. Для мужчин запах носков — привет от эволюции.


        Составленный портрет определяет дальнейшую реакцию собаки — драпать сломя голову от этого больного дурака, который к тому же ещё и агрессивен или продолжать приятное знакомство с галантным кавалером, помахивая ему призывно хвостовым веером и, любовно повизгивая, строить глазки.


        В первые моменты знакомств я был всегда на стороже. Не раз видел, как мирное приветствие двух подошедших друг к другу собак кончалась вдруг бешеной грызнёй площадной неуправляемой руганью и мордобоем без всякого, на мой взгляд, повода и причины. Сколько я не пытался понять причину мгновенно возникающей агрессивности — так и не понял.


        Постепенно у меня выработалось какое-то предчувствие предсказывающее результат встреч. Если собаки сближаются свободно, помахивают хвостом, не огрызаются — всё нормально. Если же походка собак при встречах напряжённая, хвост делает короткие маховые движения и тоже напряжён, собаки тянуться друг к другу носами, но при этом у них подрагивают челюсти, смотрят они чуть искоса, да ещё рычат показывая клыки — жди беды. В такие моменты я брал Чонку в охапку и мы оба выделяя секрет страха мчались на другой конец поляны, преследуемые криком хозяина:
        — Ну что вы? Куда же? Не бойтесь! Он же не кусается. Мы никогда никого не трогаем.


        Хозяин, может быть, и не кусался, но его собака по всем приметам, могла куснуть не только Чонку, но и меня, её друга.


        В первый раз мы пришли на поле, когда Чонка была небольшим игривым щенком. Она обнюхала ближайшие кусты, кочки, землю, получила какую-то информацию, успокоилась и перестала обращать внимание на окружающее. Я отпустил поводок, Чонка сразу же побежала к чёрно-белому щенку, который забыв всё на свете прыгал без поводка, кусая торчащую из земли хворостинку, предполагая, что это его добыча. Хозяйка наблюдала за игрой. Чонка подбежала оба щенка быстро обнюхали друг друга, и началась игра понятная только им. Они бросались на друг друга, пытаясь повалить более слабого на землю, Покусывали друг друга за уши. Потом один из них срывался и сломя голову бежал куда глаза глядят. За ним срывался другой. Два клубочка катились с бешеной скоростью. На повороте они не справлялись с инерцией и оба катились по земле. Вставали, встряхивались и не поняв в чём дело бежали назад.
        — Ваша? — спросила женщина.
        — Моя.
        — Как звать?
        — Чонка.
        — Необычное имя. А у меня Джек, сенбернар. Муж подарил.


        Мы стали постоянными посетителями Большой поляны. Чонка постепенно росла. Вместе с ней рос и товарищ по играм — Джек. Вначале он стал в 2 раза больше Чонки, потом в три. Незаметно он стал таким большим и лохматым, что Чонка рядом с ним казалась карлицей. Но они продолжали дружить. Во время игры Чонка кубарем летела между ног Джека, а он сверху стремился её куснуть, повалить тяжёлой мужской лапой и не злобно потормошить. Но маленький рост, как в баскетболе, давал выигрыш в ловкости и Чонка часто покусывала Джека, делая в беге такие невероятные финты, что увалень Джек останавливался, оглядывался и не мог понять в чём дело, куда делся только что мчавшийся впереди комочек. А комочек уже был сзади и дёргал за хвост стоящего в недоумении друга.


        Несколько раз Джек отпугивал от Чонки не в меру похотливых кабелей. Когда он грозно, ощерив пасть с клыками, издавал басовитый рык в сторону ухажёра, тот немедленно убегал, таща за собой хозяина, оскорблённого трусостью своей собаки:
        — Развели здесь бешеных собак!! Нормальным, не погулять, — ворчал, хозяин пугливо оглядываясь на Джека.
        Мне это нравилось. Я мог ослабить или вовсе отпустить поводок не опасаясь за Чонку.


         Я не видел, чтобы Джека выгуливал мужчина.


        — Занят. Болеет. В отъезде, — отвечала женщина на мой вопрос.


        А года через 4 или 5 они исчезли. Вначале я думал, что кто-то из них заболел. Поправятся, придут. Прошёл месяц. Два. Не появлялись. Я к ним привык, да и Чонка скучала. Я это видел по её печальным глазам, когда она подходила к тому месту, где её обычно ждал Джек.


        Кто они, где живут я не знал. Через год я уже стал забывать женщину и Джека. А летом мы поехали на дачу.


        В деревне было просторно. Простор начинался сразу же как только выйдешь за калитку. Можно было идти в лес, в поле, на озеро, в магазин. Можно пойти куда глаза глядят или куда зовёт праздно отдыхающая душа. Наша с Чонкой душа была непоседлива. Им быстро приелся, дом, двор, сад, огород, соседи, деревенские дороги и их потянуло в даль, где голубое небо соприкасалось с полями, где были разбросаны прохладные озёра. Из прохладной воды выпрыгивали зайчики света и играли в глазах, а сонная гладь комкалась от разбегающихся всплесков рыб или покрывалась рябью поднятой пробежавшим ветерком. За озёрами даль чернела тёмными зазубринами леса. Вблизи он не был мрачным. Нужно было только отыскать узкую звериную тропинку, пойти по ней, всё время посматривая, чтобы не утерять. Она обязательно выведет на полянку. Спрятанные от глаз в красивой зелени шелковистой травы они праздничными пятнышками грелись на солнышке в оправе тенистых деревьев.


        Мы ходили к озёрам, купались в чистой воде, лежали на полянках и ходили до устали по бескрайним чуть холмистым полям. Ноги едва поспевали за душой, которая звала нас всё дальше и дальше. Мы уставали. Душе было легко. Она бестелесная и бесплотная купалась в чистом и теплом воздухе полей.


        Если дорога широкая, Чонка шла рядом, если попадалась узкая тропинка — Чонка всегда бежала впереди и с независимым видом семенила короткими ножками, хлопая ушами и вертя попой. Она никогда не соблюдала правила первенства. Без всякого образования, не понимая ничего в высшей математике и системном анализе, намного моложе меня она нахально лезла вперёд.


        Я злился на такое пренебрежение. Вначале, хитро улыбаясь, делал вид, что собака, идущая впереди, мешает мне и я вот-вот наступлю на неё. Бесполезно. Я постоянно находился в её поле зрения. Стоило мне качнуться в её сторону, сделать шаг с тропинки, или круто повернуться, как сразу же следует реакция — остановка, поворот головы в мою сторону. Во взгляде читается вопрос:
        — Что случилось? Чего дёргаешься?


          Потом я понял. Собаке не нужно вертеть головой и постоянно оглядываться на меня. Зачем? У собак поле зрения 250 градусов. Если бы природа добавила ещё 110, то Чонка могла бы смотреть на вас и видеть то, что делается у неё за спиной. Но природа не добавила. Она поступила по другому. Присмотритесь! При движении собака постоянно мотает головой по горизонтали. Это позволяет расширить задний сектор обзора до 360 градусов и прекрасно видеть что делается за спиной.


        Мне с обзором всего в 150 градусов приходиться постоянно вертеть головой. В школе это было крайне неудобно, особенно когда нужно была что-то списать у отличницы, сидящей сзади. Когда в следующем классе эту отличницу посадили со мной, я удивлялся как она может, сбоку, не поворачивая головы видеть всё что я делаю.
        — Не списывай, — шипела она когда я косил глаза и почти незаметно поворачивал голову в сторону её тетради.
        — Ну и ошибок ты наделал в диктанте, тьма, — подытоживала она после сдачи тетрадей. Как это она, не поворачивая голову в мою сторону, могла видеть, что я списываю или делаю ошибки, я долго не мог понять. Считал эту отличницу исключением из правил. Есть ведь у некоторых горб или один глаз голубой другой серый, а она видит уголками глаз. Потом уже взрослому, мне эти чудеса объяснил всезнающий друг-химик.
        — У женщины, в отличие от тебя-дурака, сектор обзора больше. И они видят сбоку намного лучше нас. Такое зрение повышает эффективность защиты ребёнка.


        А ведь он, кажется, прав. Я вспомнил маму за столом или учительницу, ходящую меж рядов, когда я, сидя сбоку, делал уроки, обедал, или играл и если при этом что-то шло не так, они всегда делала замечания не поворачивая головы в мою сторону. Я в это время их, находящихся сбоку, вообще не видел.


          В дальних походах для нас с Чонкой открывался новый мир. И мы старательно его изучали. Я, оглядывая окрестности, его верхний этаж, Чонка, обнюхивая землю — нижний этаж.


        Я до сих пор не пойму, как она оглядывает незнакомое пространство.


        Выходим мы с ней в незнакомое поле. Идём по дороге. Я внимательно осматриваю всё что встречается на пути. Разглядываю, то что находится справа, что спереди и слева, верчу головой, туловищем, иногда заинтересовавшись останавливаюсь. Собака бежит сбоку и ни на что не обращает внимания. Остроконечная морда как форштевень корабля направлен вперёд и лишь слегка раскачивается. Чаще она бегает с опущенным к земле носом.


        Нижние этажи жизни интересуют её больше верхних. Я редко видел чтобы Чонка, остановила свой бег, и, подняв голову, принялась внимательно осматривать окрестности. Если это и случалось, то её глаза пристально смотрели только в одном направлении. Видимо в той стороне было что-то такое, что вызывало в ней настороженность. Я не раз разглядывал всё что расположено по траектории её взгляда. Ничего заслуживающего моего внимания не замечал. Меня это особо не трогало. Ну не обнаружил и не надо. Собачий мир отличается от человечьего. Что обычно для человека, может быть не обычно для собаки. Но мыслишка «Что же такое она там видит?» не покидала меня.


        Однажды, когда мы с Чонкой шли по полю, она вдруг остановилась и повернула голову и стала внимательно смотреть в направлении кучки деревьев, стоящих на краю поля. Что она там заметила — не понятно. Я остановился, осмотрел не спеша всю местность вблизи островка деревьев. Как обычно, ничего не увидел. Хотел идти дальше, но Чёнка стояла как вкопанная и тело, от кончика хвоста до остренькой мордочки, превратилась в настороженный подавшийся чуть вперёд вопросительный знак. Она вся ушла во взгляд и упорно не отводила взгляда от этих деревьев или ещё чего-то в той стороне. Её внимание с каждым мгновением становилось всё напряжённее и напряжённее. Нервные подрагивания тела и хвоста, повизгивание, переминание передних ног, быстрые скользящие взгляды в мою сторону постепенно создавали тревогу и у меня. Я не мог понять в чём дело. То-ли видит она что-то, то ли слышит, а может чует что-нибудь. Ветер шёл на нас и с ним могла прилететь самая неожиданная информация. Фантазия услужливо подсовывала разные варианты — волк спрятался в ложбинке и караулит нас, медведь, стоя за деревьями, увидел нас и готовиться к атаке.


        Достал бинокль, внимательно всё просмотрел — кочки, кустики, группу деревьев, кусты около них, края поля. Никаких волков и медведей и другой страшной напасти не увидел. Поле как поле, деревья как деревья, кусты как кусты. Посмотрел на Чонку. Мой взгляд она видимо поняла как разрешение действовать. Сорвалась с места и бросилась к группе деревьев. Я наблюдал в бинокль за катящимся по полю маленьким смелым коричневым клубочком. В уме рождались фантастические картины встречи маленькой бесстрашной собаки с опасными чудовищами. Кусты у деревьев, действительно, раздвинулись и из них вывалились в поле тёмные фигуры. Навстречу Чонки радостно крича бежали мои ребята. Тут же начался дикий восторг встречи. Кто за кем бегал — не понятно, кто визжал — не ясно. Были счастливы все. Оказывается ребята тайком спрятались за кустами ещё до нас, зная что мы пройдём мимо них к озеру. Решили неожиданно встретить нас. Но Чонка сломала их планы, обнаружив ребятню за 200-250 метров. Я со своим человеческим зрением и мощным биноклем даже в подмётки не годился её печальным чуть желтоватым глазам, мокрому носу и обвислым ушам. Какой-то из этих органов, а может быть все трое враз, обнаружили присутствие ребят.


          В деревне и городе вся прогулка собаки состоит из коротких отрезков, в начале и конце которых находятся собачьи послания. Вот она, ознакомилась с одним и сразу же потащила мен к другому, потом к третьему и т. д. Как правила эти послания располагаются не в удобном для гуляния местах, а у деревьев, кустов, кучах камней, свалок, обшарпанных углов домов. К таким почтамтам не имеющим никаких индексов нужно было пробираться через колючие заросли, непроходимые буреломы, лужи воды, грязь и внимательные взгляды прохожих. И я шёл, удовлетворяя собачье любопытства по всем филиалам этих проклятых почт своего района.


           Знакомство с письмами начинается с опусканием морды до земли и тщательного обследования носом небольшого участка. Текст послания не читается, он вынюхивается. Процесс поиска, осмысливания и разгадывания чужих посланий-запахов настолько увлекательный, что Чонка забывает всё на свете.


        На розыск посланий и знакомство с их содержанием тратится почти всё время отпущенное для прогулок. Собака не замечает как вокруг хорошо, какая прекрасная погода, как хорошо подстрижена трава на клумбах, и какие красивые вывески на магазинах. А вон на голубом небе самолёт оставил красивый росчерк реверсом. И на реверс и на небо Чонки было наплевать, если бы она могла плевать, да и самолёт был ей по фигу. Её внимание полностью поглощено чтением собачьих посланий.


        Сообщения на собачьем языке разложены повсюду и если их собрать и расшифровать, то можно было бы создать Государственную собачью библиотеку.


        В шутку я предложил жене взять с собой лопаточку и собрать пахнущую листву, землю, веточку от куста, штукатурку от угла дома. Сложить всю эту информацию в коробочки и, надписав их, разложить в комнате на полу. На двери написать распорядок работы собачьей библиотеки и пригласить соседских собак за разумную плату. Пусть ходят, нюхают, читают вместе со своими хозяевами. Последних за отдельную разумную плату. Собак не нужно будут выводить гулять на природу. Они будут сами проситься в библиотеку с большим количеством соблазнительных книг—запахов.


        Если собрать запахи из Турции, Египта, Китая — то это уже будет международная библиотека, очередь на которую будут занимать с утра. А если ….
        — Только попробуй! Мало того что я за вами грязь убираю, ещё чужих собак пригласишь! — не выслушав меня прервала жена.


         Все мои глупости она всегда принимает всерьёз, как будто трудно заметить границу между моими умными и глупыми высказываниями. А может этой границы действительно нет?


         От библиотеки пришлось отказаться и мы с Чонкой по прежнему гуляли на воздухе и она продолжала самозабвенно читать послания, щедро рассыпанные по дорогам, дворам, лужайкам, полям, берегам озёр. Вокруг Чонки бродила призрачные тени других читателей — пуделей, лупоглазых чихуахуа, овчарок, ретриверов, дворняжек и прочие обитателей деревни и города с высшим и средним образованием и без него. Каждый четвероногий читатель, не обучаясь в школе, уже мог писать письма, у каждого был свой почерк, стиль и свой литературный дар. Среди них наверное были и Л. Толстые, С. Давлатовы, Ю. Семёновы, А. Чеховы и др.


        Вначале я злился на пристрастие Чонки к «почтовым ящикам». У очередного «ящика» я с силой оттаскивал Чонку за поводок на протоптанную людскую тропу. Но она сопротивлялась изо всех сил. И действительно, попробуй, оттащи человека от письма своего друга или подружки. Если мне это удавалось, то она быстро находила новый ящик, останавливалась и не обращая никакого внимания на меня, начинался неспешный процесс знакомства с его содержимым. В конце концов я усмирил свою гордыню, останавливался вместе с ней, давая ей прочитать послание. Затем слегка подёргивал поводок и она без сопротивления шла дальше.


         Лаяла Чонка редко. Дома её можно было услышать только тогда, когда за дверью в коридоре кто-то появлялся. Чужой. От него шли три непривычных сигнала — незнакомый запах, непривычный звук шагов и создаваемый им необычный шум (покашливание, разговор, смех, шелест одежды, касание рукой перил и т.д). Чонка быстро анализировала сигналы. Железы выбрасывали гормоны. Они возбуждали агрессию. Мышцы напрягались, начинался лай.


         Если чужой стоял на нашей площадки и звонил в другую квартиру, собака, не вставая с лежанки, гавкнет раза 3—4 и успокоиться.


        Другое дело если незнакомец подходит к нашей двери. Чонка вскакивает и начинает лаять громко, озлобленно без перерыва, крутясь у двери, тычась носом в щель у порога, явно вынюхивая незнакомый запах. Гавкает долго и упорно, пока незнакомец не уйдёт. Успокаивается не сразу. Некоторое время ходит около двери периодически взлаивая, прислушиваясь к угасающим звукам и принюхиваясь к исчезающим запахам. Наконец ворча укладывается на лежанке.


        Если незнакомец после звонка попытается постучать — лай становиться истеричным, Чонка места себе не находит, яростно вертясь около двери, ругая последними словами пришельца.


        Лает она не как все собаки. У этого маленького тельца — густой оперный бас, как у большой взрослой собаки. Стоя за дверью и слыша её раскатистый, разносящийся по всему подъезду басовитый лай у человека вряд ли поднимается рука второй раз нажать на звонок.


          — Не дай бог, случайно откроется дверь, и это чудовище выскочит. Убежать не удастся, — так, наверное, думал чужой, стоя с поднятой рукой, за дверью.


        Да! Чонкин лай великолепен. Он редко был злым или раздражённым. Чаще всего это было спокойное, полное достоинства, предупреждение большой и сильной собаки, которую отвлекли от дел и она предостерегает — «ЛУЧШЕ УХОДИ».


        Чередование неспешных басовитых рыков, направленных прямо на тебе, давали чёткое и однозначное представление что будет с тобой, если ты не уйдёшь.


         В деревне, с наступлением сумерек, начиналась концертная деятельность деревенского собачьего ансамбля. Стоило тявкнуть где-нибудь одной собаки, как рядом отзывалась тонкий ничего не выражающий лай другой, затем непонятно откуда доносился басовитый голос третий и сразу же вплетался тенор со двора тёти Шуры. Чуть позже присоединялся простуженный лай собаки со стороны озера. Лаяла она прокуренным голосом и было такое впечатление, что она лает с затянувшегося похмелья — лениво, нехотя, раздражённо жалуясь на головную боль и отсутствие пива. Число участников оркестра постепенно увеличивалось, не хватало только режиссёра.


         Все участники вечерних и ночных спевок уже давно знали друг друга, не раз виделись на дорогах и во дворах, не раз ругались и грызлись заходя на чужие территории, а теперь самозабвенно исполняли свои арии в общем хоре деревенской самодеятельности. Палитра голосов поражала разнообразием, здесь был представлен весь диапазон голосов от женского сопрано и мужского тенора до контральто и баса.


         Чонка в первый же вечер подключилась к исполнителям. Она никогда не начинала первой. Да и услышав запевалу, она не сразу включалась. Вначале она шевелила ухом, потом поднимала голову, прислушивалась и через несколько минут её бас дополнял и расширял импровизацию собачьих музыкантов. Но её партия длилась не долго. Как правило, пролает 2-3 минуты, замолчит, ещё пару раз тявкнет, зевнёт и закроет глаза.

               
        Примерно через неделю я уже начал различать собачьи голоса. Через пару недель я уже примерно знал «в лицо» почти каждую поющую собаку и двор, пардон, подмостки, где она исполняла свои произведения и хозяина, который продюсировал певца.


         Принадлежность одного голоса, звонкого тенора с чуть надтреснутым на подъёме звуком я не мог определить. Его исполнитель располагался на конце деревни, куда выходила дорога по которой мы ходили с Чонкой гулять. Я несколько раз, проходя мимо домов, заглядывал через невысокие заборы. Может увижу певца. Нет, не увидел. Может быть эта талантливая собака была больная и не выходит во двор и на улицу?


          Во время прогулки Чонка не лаяла на чужих собак. Если приглашения к любви становились назойливыми, она делала 2-3 мощных, коротких броска, злобно щёлкая челюстями. Острые белые клыки, опасно блеснувшие в открытой пасти, предупреждали «Пошёл вон». Это была реакция вскипевшей королевской крови на забулдыгу. Вид её ощеренной морды был отвратителен и вся она нисколько не походила на принцессу в белом платье. Я вообще не замечал, чтобы злость женщины делало её красивой и порождало желание поцеловать. Какой там поцелуй! От разъярённой женщины быстрей бы ноги унести!


         Когда мы оставались одни дома и я, сидя на диване, смотрел телевизор, Чонка вначале ходила по комнате, занимаясь какими-то своими делами. Затем подходила к дивану. Не запрыгивала, а усаживалась в ногах и смотрела снизу на меня. Я знал что последует дальше и не подавал вида что вижу её. Она не выдерживала, ставила передние лапы на диван около меня и повизгивая снова смотрела на меня, мотая хвостом. Ждала мою реакцию. Я киваю головой.


         — Ладно, залезай.


         Слов она не понимает, но разрешительную интонацию различает сразу и пытается залезть на диван. Не получается. Я помогаю ей и вновь, не обращая на неё внимание смотрю телевизор. Вначале она топчется рядом, обнюхивает диван. Садиться сбоку, касаясь меня своим телом. Ложиться. Голова подлезает под мою руку, и укладывается на бедро. Все этапы делаются с промежутком , в которых Чонка мысленно обращается ко мне:-Ты не против? Я не против и подкладываю подушку. Она вертится, выбирая удобное положение, потом успокаивается. Я почёсываю шею и продолжаю смотреть телевизор. Изредка она поднимает голову и смотря на меня большими, красивыми, янтарными и печальными глазами.


         Такие глаза я видел однажды у незнакомого мужчины в Израиле у Стены плача. Я шёл к Стене со стороны улицы Рава Герцога. Шёл не спеша, рассматривая дома и прохожих. Какое-то предчувствие кольнуло меня. Я обернулся. Сзади шли несколько хасидов, а за ними человек, невысокого роста худой в чёрном пиджаке и брюках. На нём не было кипы, шляпы и пейсов. Обычный ни чем не привлекательный мужчина. Единственно, что я отметил, скользнув по нему взглядом — сосредоточенность. Она была во всём его облике. Во взгляде — он не рассматривал окружающие дома и не косился на прохожих, его застывшие глаза смотрел прямо вперёд, туда куда он шёл. В фигуре — она каким-то непонятным образом сразу же давала знать, что она обособлена, она не вместе с окружающими людьми. Человек существовал отдельно от хасидов, которые вежливо обгоняли его, от мальчика, который чуть не налетел на него и двух мужчин, разговаривающих у дома. Он шёл равномерно переставляя ноги, делая короткие однообразные движения одной рукой. Другая свисала, почти не двигаясь. Он шёл, точно подчиняясь ударам метронома и стараясь не сбиться с его ритма. Я отвернулся и пошёл дальше. Мало ли странных людей приходилось встречать.


         Я постоял у Стены. Положил записку. Обернулся. Неожиданно увидел, что рядом со мной уткнувшись лицом в Стену, положив на неё руки стоит человек, которого я видел раньше. Плечи его вздрагивали. Ладони поднятых рук поглаживали стену. Он что-то тихо и невнятно говорил. Потом он замолк, оторвался от Стены, повернулся и посмотрел на меня. Я не запомнил его лицо. Запомнил глаза. Они были большие, влажные и потоки печали, выходя из сердца, бились в них ища выхода. Не находя его они уходили назад причиняя боль каждой клеточки его худого тела. А в глазах оставалась невыносимая скорбь, которая через расширенные зрачки смотрела на меня. Он не видел меня. Он смотрел в своё горе, которое плотной стеной отгораживало от него внешний мир. Он не мог выйти из него. Стена не помогла, не дала ему сил.


          — Вам плохо? — спросил я тихо. Он махнул рукой и отвернулся.


          Я ушёл. Перед выходом я оглянулся. Он стоял у Стены тонкой чёрной чёрточкой, голову наклонена к Стене, руками держатся за шероховатые выступы облитые просьбами, мольбами, проклятиями и безумством миллионов, верящих в чудо, людей.


         Когда Чонка была маленькой у неё было отвратительное качество — грызть всё что не убрано с пола. Если жена не успевала что-то убрать, за уборку бралась Чонка. Умело используя всего два инструмента, зубы и когти, он самозабвенно превращала нужную вещь в ненужную, а ненужную в мусор.


           Особенно это качество проявлялось зимой, когда с мороза приходили шумные гости. Раздеваясь в прихожей, они снимали шубы, шапки, засовывали шарфы в карманы и рукава из которых они соблазнительно свисали до самого пола. Шапки, варежки, сумки кидались на трюмо и тут же падали на пол, где вразброс стояли сапоги, ботфорты на каблуке, разнообразные ботинки,  аппетитно пахнущие итальянской и югославской кожей. Вещи оставались одни без присмотра. Люди уходили в зал. В коридоре в своей конуре тихо сидела Чонка.


          Начинались два праздника — в зале для гостей и в коридоре для собаки. Пока гости и хозяева делились последними новостями, ахали и охали в зале, Чонка не спеша с наслаждением рассматривала выстроенные в ряд обувь гостей с лейблами знаменитых фирм, из качественного материала, различного вкуса и различной прочности на разрыв. Она переводила взгляд на трюмо, где навалом лежали разноцветные, стильные дорогие сумки и сумочки гостей, которые можно было легко достать встав на задние лапы. И всё это было в безраздельном владении Чонки. Всё это лежало в соблазнительном беспорядке, вдалеке от хозяев, без всякого надзора и сейчас никому не принадлежало. Не буду говорить что происходило в тёмном коридоре. Одно я не пойму. Как за короткое время можно от обуви оставить одни подмётки, а от сумок только ремни?


        Трудно сказать какое время годы было для Чонки самым желанным. Наверное, каким-то верхним чутьём она замечала смену времён года, продолжительность дня, приход дождей, гроз и другой природной кутерьмы, которые метеорологи называли «приближается мощный грозовой фронт», «вторгается дождевой фронт из Арктики», «фронт глубокого циклона», «фронт аномальной жары».


          Радио в деревне у нас не было, телевизор Чонка не смотрела, смартфоном не пользовалась, поэтому про перемещение фронтов она не знала. Между диваном и стеной, где она отдыхала, было уютно и тепло, под одеялом у ребятни, куда она незаметно заползала по ночам, было ещё лучше.


        Три раза в день Боженька моими руками сыпал ей еду прямо с неба в миску, да ещё перепадала, от хозяйки, когда та убирала со стола. Не говоря о праздничных днях, когда остатков пищи было столько, что не хотелось есть.


        Имея всё это Чонке было глубоко безразличны перепады атмосферного давления, фронты, засухи, ливни и метели, которые происходили где-то далеко, не давали о себе знать и не вызывали неприятных ощущений в желудке и боли в других органах. Другое дело если вся эта пакость совершалась в твоей деревне, над твоим домом, над твоей головой.


         Однажды на даче мы остались с Чонкой одни. Третий день стояла душная, жаркая погода. Весь день сидели дома. Деревянная изба хорошо держала прохладу. Мы изредка выскакивали во двор и с фырканьем обливались водой. Чонка не любила обливаться, но с удовольствием поддерживала кутерьму, которая возникала после холодной струи направленной из шланга на всё что попало, в том числе и на Чонку.

 
          К вечеру жара спала. Я вышел на крыльцо, стал обтёсывать черенок для лопаты. Подбежала Чонка, ненадолго остановилась, затем забежала на крыльцо и повизгивая зацарапала дверь. Раньше я не замечал, чтобы она просилась в дом. Я позвал её, она подошла, но не легла как обычно рядом, а беспокойно заходила вокруг меня, потёрлась о ноги и опять побежала к двери. Села и повизгивая смотрела на меня.
          — Что это с ней?


          Но мне было не до собачьих капризов, я насадил лопату на черенок, попробовал копать. Всё нормально.


          Стало темнеть. По небу шли облака, а на горизонте в стороне, который деревенские называли «Гнилой угол» небо было пугающе чёрным.


                Чонка сидела около двери. Увидев меня вновь заскребла дверь, просясь в дом. Открыл. Она быстро влетела в переднюю, не останавливаясь юркнула в зал и легла в самое тёмное место, за диваном. Зашёл и я. Включил свет, сел. Чонка вскочила и беспокойно забегала по комнате, бесцельно тыкаясь носом в уголки. В её поведении чувствовалась тревога. Она почувствовала, что я наблюдаю за ней. Подбежала. Положила передние лапы на диван рядом с моими коленями и повизгивая смотрела на меня круглыми большими глазами. Хвост не двигался. Это было плохо. Хвост был барометр Чонкиного настроения. Скорость его движения соответствовала частоте мелькающих у неё в голове радостным мыслям. Неподвижный хвост ничего хорошего не сулил.


                Я взял её на руки. Уложил на колени, погладил, спросил:
        — Ты что заметалась. Случилось что-нибудь ?


        Немного полежав, она спрыгнула на пол и опять беспокойно забегала по комнате. Я встал, выключил свет, одёрнул занавеску. За окном стало совсем темно. Небо было низким и чёрным. Но это не была дыра без дна, свод был заляпан нервными мазками, краска не высохла и влажно блестела выделяя границы набухших грозовых облаков.  Обвисшие ветви деревьев во дворе не шевелились и плохо различались на чёрном фоне. Всё было мрачно и тихо.


Я оглянулся. Чонки рядом не было. Сел на диван. Чонка выскочила неизвестно откуда. Легко вспрыгнула на диван и зарылась между мной и кожаным валиком дивана. Я положил на неё руку. Почувствовал мелкое дрожание. Достал плед. Прикрыл, оставив торчащий на бедре нос. Собака лежала тихо не двигаясь. Так мы и сидели притихшие и тревожно ожидая неизвестно чего.


         Вдруг сверкнула ослепительная молния и бабахнул гром. Удар был неожиданный и очень сильный. Как будто над крышей лопнуло натянутое небо и вниз сбросили мощную бомбу. Дрогнул дом, закачалась люстра. Оглушающий звук, перекатываясь, затух и только в голове глухо шумели его отголоски. После яркой вспышки стало ещё темнее. Тело сжалось и из каких то физиологических щелей полез страх.


        Тишина длилась недолго. Следующий удар был тише, но раскатистый, а потом пошла канонада. Громаднейшие валуны грома падали то на дом, то рядом с домом раскачивая землю и стёкла в окнах. Удары грома и вспышки молнии слились в непрекращающийся ужас.
        — Мимо, не попал. Мимо. Мимо, — проносилось в мозгу после очередного удара.


         Где-то наверху, в тёмных тяжёлых облаках бегал косматый небесный хирург в разодранном чёрном халате. Держа в мокрых волосатых руках громадный кардиостимулятор он накладывая его на наш дом и рычал:
         — Разряд, разряд, разряд……


          Дом от мощных электрических зарядов подпрыгивал вместе с тёмным нутром в котором на диване, прижавшие друг к другу, сидели собака и человек.


         Потихоньку небесное безобразие стало стихать. Пошёл дождь. Его первые крупные капли вначале тяжело и медленно застучали по крыше, деревьям и земле. Сразу стало ясно, начнётся ливень, и он начался. Стук отдельных капель слился в однообразный успокаивающий гул.


          Молнии продолжали сверкать, но свет и звук застревали в струях воды, тухли, глохли и уже не вызывали страха и предчувствия неминуемой беды.


        Через час гроза кончилась. Слышались только отдалённые удары грома в стороне города. Я включил свет, сбросил с Чонки плед.


         Собака, уже забыла про свои страхи и, выставив вперёд лапу, что-то откусывала между пальцами с загнутыми чёрными когтями.


         Уже в конце отпуска, мы собрались с Чонкой в магазин. Короткую дорогу ремонтировали и назад мы пошли по другой незнакомой нам дороге.
          Чонка бежала впереди, останавливалась около кочек, стволов деревьев и других собачьих почтовых ящиков. Я шёл, моля Бога чтобы на встречу не выскочил громадный пёс и не начал уличную разборку:
         — Ты кто?
         — А ты кто?
         —Ты чего на мою территорию зашёл?
         — А твоё какое дело.
         И т.д, и т.д. вплоть до начала мордобоя.


         Пёс, сам по себе, был не страшен. Страшны были живущие по соседству не привязанное хулиганьё, которые мгновенно выскакивали на улицу в предвкушении проучить зашедшую в их владения чужую собаку. У меня был кнут на 2 метра. Но и он мог нас не спасти.


         Дорога шла на подъём между двумя небольшими холмами и впереди просматривались только крыши стоящих на обочине домов.


        Вдруг Чонка остановилась и не оглянувшись на меня бросилась вперёд, забралась на пригорок слева и исчезла.
        — Что это она?

        Пошёл быстрее, вышел на вершину и увидел вначале бабушку, сидящую на лавке, а потом Чонку. По виляющему хвосту, прыжкам, тихому повизгиванию я понял, что бабушка знакома Чонки. Причём не просто знакома, а близко знакома. Ставить свои лапы при встрече на колени собака могла только человеку которого она знает и любит. Странно. Почему я эту бабку не знаю? В деревне у нас близких знакомых не было. Откуда же они у Чонки? Не родственница же.


         Я подошёл ближе, приглядываясь к бабушке. Нет. Её я не знал.
          —Здравствуйте!, — подняла на меня глаза бабушка, — Вы меня наверное не узнали? Чонка вот быстро признала. Мы с вами выводили собак выгуливать на Большую поляну. Помните?
        — А —   а—а —  а— а, Джек, — облегчённо воскликнул я, — Это Вы? Я вас сразу и не узнал.


        Она постарела, сквозь старость только чуть-чуть проглядывали прежние черты. Мой мозг быстро дорисовал их до прежнего облика и неловкое общение со старушкой сразу же изменилось на лёгкое и простое общение с прежней хозяйкой Джека.
        — Вы как сюда попали? А где Джек?
        — Джек здесь со мной. Он дома. Заболел, — она кивнула на дом. — Муж заболел раньше, он давно болен. Мы из города переехали сюда в деревню. Но он не выздоровел. Месяц назад умер. Похоронили на городском кладбище. Вот справлю 40 дней и тоже уеду в город. На дом покупателей уже нашла. Пойдёмте в дом. Заходите. Чайку попьём.


        Она встала, открыла калитку. Первой во двор шмыгнула Чонка. Она подбежала к конуре, но Джека там не было.
        — Он дома, больной лежит, — сказала женщина на мой недоуменный взгляд.


        В коридоре в небольшом закутке лежал Джек. Окошко слабо освещала его, но по его реакции, вернее по её отсутствию я сразу понял — с Джеком серьёзная беда. Чонка пролезла между нашими ногами и стояла, разглядывая Джека. Джек шевельнул головой, быстро скользнул по нас взглядом. Увидел Чонку, остановил на ней глаза и его хвост медленно завилял.
        — Узнал, — сказала женщина, — Пойдёмте в зал.


        В зале было сумеречно, занавески задёрнуты, зеркало занавешено каким-то платком, а на пустом столе на блюдце лежала перевёрнутая чашка. Стоял лёгкий запах горевших свечей и какой-то полевой траву. Было чисто, но ничего не жило в этой комнате. Вещи были чужие не только для хозяйки. Они не дружили между собой. Все жили отдельно, молчаливо, без всякого интереса друг к другу. Так бывает когда все знают, что скоро расстанутся навсегда и прежние связи и отношения уже бессмысленны и никогда уже не будут нужны. Жизнь ещё продолжается, но её пульс угасал с каждым днём.


          Побыли мы недолго.
        — У меня кончается отпуск и завтра я уезжаю в город. Я оставлю Вам свой телефон. Как приедете — позвоните. Хорошо?
        — Хорош, позвоню, — ответила она.


        Выходя я зашёл к Джеку. Присел на корточки. Потрепал его большую лохматую голову. Он снизу посмотрел на меня большими глазами и признательно помахал хвостом.


        Чонка бегала по двору. Я крикнул её. Калитка за нами закрылась не сразу. Когда мы вышли на дорогу, я обернулся. Женщина стояла у калитки и молча смотрела в нашу сторону. Ни она ни я не махнули на прощанье рукой — слишком мало знали друг друга.


         Настроение было плохое. Только что мне приоткрылся краешек другой непонятной и незнакомой жизни, отломленный кусочек судьбы. Если бы я не встретил эту женщину сейчас, то, наверняка, через год-два забыл бы совсем про неё и про Джека, как и про многих, не значимых для моей жизни людей. А тут вот такое.

               
        Мне до слёз стало жалко эту покорную своей судьбе женщину и Джека, спокойную, добрую собаку. Женщина не оставила умирать Джека в одиночестве. Принесла домой, положила на мягкую подстилку в коридор. Когда проходила мимо приседала, поправляла подстилку и, смотря на него, бездумно гладила его большую голову. Эти мгновения обоим были приятны. Джек медленно сгорал. Скоро он умрёт. Из дома уже ушёл хозяин. Потом женщина уедет в город, пытаясь вернуться в прошлую жизнь. Пропитанный горем дом снесут новые хозяева и никто кроме меня не будет помнить о трёх его обитателей.


          Чонка убежала вперёд и старательно обнюхивала срубленный ствол дерева. Она уже забыла и женщину, и умирающего Джека. Да и на моё плохое настроение ей было наплевать.


        Товарищ тоже называется!
               

                На душе было так тоскливо, хоть плач. Тьфу!