VI.
Следующие три дня из дома не выходили. Бабушка занялась шитьём марлевых масок: у неё нашлись большие запасы марли, а платить тридцать рублей за одноразовую бумажную — сущее безумие.
— Мужики наши, конечно, стирать маски не станут, вот им пусть будут одноразовые. А мы с тобой, мама с Наташей вполне можем простирнуть мыльцем, не перетрудимся, а марлевые долго будут служить.
Юля каждый день занималась с сестрой русским языком и литературой. Наташин класс из-за большого количества болеющих посадили на карантин на две недели — гуляй не хочу. Мама с ноября снова работала дистанционно, так что Наташу контролировала. Однако с сочинениями у сестры был полный провал. Вот хотя бы последнее на военную тему: четыре раза Наташа употребила слово «ужасный»: ужасная бомбёжка, ужасные последствия, ужасные пожары… Юля объясняла, что слово употреблено неуместно, что его нужно заменить другим, близким по значению, и с тревогой видела, что сестра не может подобрать никакого близкого по значению слова: у неё недостаточный словарный запас.
Бабушка каждый день звонила Шадриным: Зоя Васильевна понемногу приходила в себя, а вот Степану Ивановичу лучше не становилось.
Двадцать девятого ноября подморозило, но настоящего снега ещё не было. Редкие белые крупинки, падавшие с неба, на асфальте смешивались с серой пылью, на земле не покрывали даже опавших листьев и сухой травы. Юля с бабушкой погуляли на пустыре, подышали морозным воздухом, и за обедом разговор принял новогоднее направление. Вот только приятных хлопот по подготовке к празднику не ожидалось: не будет у них никаких гостей. Накроют стол, поставят ноутбук и родных увидят только по скайпу. Юля всё посчитала наперёд. Папа тридцать первого декабря работает во вторую смену, так что к половине двенадцатого точно будет дома, потом у него два выходных. Игорю тридцать первого в ночь, и первого января тоже, и второго, и третьего, и четвёртого. Зато Рождество — выходные. Хоть бы свёкор устроил ему тест! Хоть бы тест был отрицательный! Хоть бы Рождество провести с мужем!
В ночь с третьего на четвёртое декабря пошёл долгожданный снег, не то чтобы сильный, но газоны, скамейки, крыши домов побелели. Снежный слой тонкий, и на асфальте каждый прохожий оставляет серые следы. Решили идти на улицу утром: не терпелось прогуляться, как выразилась бабушка, по первопутку. Она позвонила Зое Васильевне, пригласила погулять, та, хоть и с опаской, согласилась: после больницы ещё ни разу не была на свежем воздухе.
Минут пятнадцать медленно ходили по пустырю, а потом Зоя Васильевна собралась домой:
— Мне ещё до дому дойти надо, потом на четвёртый этаж подняться, а сил-то мало.
— Как же ты похудела, Зоечка, — вздохнула бабушка.
— Желудок после больницы совсем замучил. Я только кашки жиденькой да творожку немного съем, а он всё равно болит. Ребята мои несут и несут продукты, уж в холодильнике полно, на балкон складывают. Невестка вчера приезжала, киви целый мешок привезла и торт зачем-то. А какой мне торт? Глазами бы всё съела… А как подумаю, как старик мой там… И кашу эту манную проглотить не могу: в горле стоит.
Зоя Васильевна попрощалась и повернула в сторону дома.
— Месяц в больнице, вторую неделю дома, а разве она выздоровела? — покачала головой бабушка, провожая взглядом медленно бредущую подругу.
После обеда снег посыпал сильнее, не густой, но хлопья крупные, пушистые — красота неописуемая, смотреть бы и смотреть. Бабушка, закутавшись, вышла на балкон. Юля улеглась на диван с «Мастером и Маргаритой»: надо освежить в памяти, чтобы потом разбирать с Наташей. На карантин сестре задали прочитать роман, а после карантина учительница грозилась дать по нему классное сочинение. Что школьники поймут в «Мастере и Маргарите» без объяснений учителя? Какое сочинение они сочинят? Найдут что-нибудь в интернете, спишут первое попавшееся — вот и вся их творческая работа.
Юля читала о том, как в белом плаще с кровавым подбоем выходит прокуратор Иудеи Понтий Пилат, когда с балкона послышался громкий голос бабушки. «С кем это она разговаривает?» — удивилась Юля и прильнула к стеклу. Прямо перед их балконом стояла старушка из дома напротив, та самая, которая осенью убирала в палисаднике. Старушка улыбалась и кивала, голос бабушки, доносившийся с балкона, был радостный.
— Бабуль, женщина, с которой ты разговаривала, твоя подруга? — таким вопросом встретила Юля бабушку, вернувшуюся с «прогулки».
— Ну, не так чтобы подруга — старая знакомая, — лицо бабушки посветлело, и стало понятно, что эта знакомая нравится бабушке.
— А мужчина лет пятидесяти, худой такой, сутулый, — её сын?
— Почему пятидесяти? — удивилась бабушка. — Митя на год старше твоей мамы, нет ему ещё пятидесяти.
— Они так дружно прод ручку прогуливались, так хорошо общались. Я как-то с балкона видела, — продолжала Юля.
— Конечно, дружно, — кивнула бабушка, — он у неё один, и она у него одна — одни они на свете.
— Как это одни? А родственники?
— Нет у них никого.
— Да уж такого добра, как родственники, у всех полно, — засмеялась Юля.
Бабушка строго взглянула на неё: «Не болтай лишнего. У всех, да не у всех».
— Мы с Машей давно познакомились, когда детишки наши были в колясках, — начала бабушка, усаживаясь в кресло с кружкой своего цикория.
Юля обрадовалась и с готовностью устроилась в другом кресле: сейчас бабушка начнёт рассказывать, а рассказывает она так интересно.
— Родители Маши — круглые сироты. Мама из Сталинграда, её подростком в сорок первом году успели эвакуировать, а вся семья погибла: отец и брат на фронте, мать и бабушка в Сталинграде под бомбёжками. Отец Маши откуда-то с Поволжья, откуда он сам не знал: в голод подобрали его маленьким совсем и в детдом отправили. Он только имя своё знал — Митя, фамилию дали — Субботин (может, нашли его в субботу?), дату рождения в детдоме поставили: ему года три на вид было. После детдома в ФЗУ, потом война. В сорок втором призвали, ранен был, контужен, но живой остался. Война закончилась, а возвращаться некуда. В ФЗУ он на каменщика выучился, вот и завербовался к нам сюда: восстанавливать разрушенный завод. И мама Машина сюда завербовалась: в Сталинграде ни дома не осталось, ни родных. Познакомились, повстречались да и расписались.
— Как же это так совпало, — удивилась Юля, — у неё никого, у него никого?
— Да не совсем и случайно. Рабочее общежитие, бедность (у него-то всего имущества — в чём с фронта пришёл, и она сирота детдомовская). Невесте такой в обеспеченной семье вряд ли бы обрадовались: ищут себе под стать. Ну, на жениха, у которого ни кола ни двора, невесты бы нашлись: повыбили на войне женихов. А так… Кто же сироту поймёт, как не сирота?
Юля задумалась.
— Поженились они, комнату в семейном общежитии им дали, — продолжала бабушка, — работали, сын родился, старший брат Маши, потом Маша (в сорок девятом ли, в пятидесятом — не помню, помню, что постарше она меня). Сначала мама Машина в техникуме заочном выучилась, работала чертёжницей в строительном тресте, за ней отец тот же техникум закончил, стал бригадиром электриков, потом мастером. Искали родственников в Сталинграде и нашли двоюродных сестёр Машиного деда. Ездили к ним в отпуск, проведывали, а те сюда так и не собрались: старые уже, больные: сколько пережили, всю родню похоронили, сыновья на фронте погибли — такое горе здоровья не прибавляет.
Маша с братом уже в школу ходили, когда получили они двухкомнатную квартиру в новом доме, вот эту самую, где теперь живут. Брат после армии в геологическую экспедицию поехал, зарабатывать стаж, чтобы в университет на геологический факультет поступить (после школы не поступил: баллов не хватило), а Маша в пединституте училась. И вот тут случилось в их семье великое горе: брат Машин умер от аппендицита, не успели его до больницы довезти, и вертолёт прилетел, но поздно, в вертолёте он и умер. С матерью инфаркт, долго лечилась, а потом группу ей дали. Отец работал. Маша институт закончила, год поработала учительницей в начальных классах, а потом по комсомольской путёвке уехала вожатой в «Артек». Там познакомилась с парнем из Эстонии, физруком. Через год поженились и уехали жить в Эстонию, в город Пярну — по нашим меркам небольшой совсем городок. У мужа Машиного мать была эстонка, отец русский, и фамилия у них Токаревы. Работали Маша с мужем в школе, жили с родителями (учителям квартиры особо не давали, нужно было на очереди много лет стоять). И всё было нормально у них полтора года, пока на родился Митя. А Митя родился больным — детский церебральный паралич — ДЦП. И тут свекровь Машина переменилась: кричала, что от больного ребёнка надо отказаться (и врачи на этом настаивали), что у них в родне никаких инвалидов никогда не было, что ещё неизвестно, в кого Митя инвалид. Свёкор и муж помалкивали, но Машу не поддерживали. Через полгода она подала на развод, муж был не против. Развелись, и Маша с Митей вернулась к родителям.
Как они старались, чтобы Митю поднять! Массаж, зарядка, в бассейн водили, на море Маша с ним каждое лето, в санаторий.
Бабушка задумалась, немного помолчала, потом продолжала:
— Получили мы квартиру в этом доме — мама твоей года не было. Я с коляской, Маша с коляской. Познакомились, стали вместе гулять. Мама твоя в год пошла, а Мите два, а он всё в коляске. К трём стал потихоньку ходить за ручку, ножку волочит, спотыкается. Но умница какой: разговаривает чисто, всё расскажет, где были с мамой или с дедушкой, что видели. В начальных классах в школе учился. А потом домой к нему учителя стали приходить: обижали его в школе, дразнили.
Как писать научился, начал письма отцу посылать. Тот отвечал, открытки к праздникам посылал. Деньгами помогал, а приехать ни разу не приехал и к себе не звал. Женился он во второй раз на молодой вдове с девочкой чуть постарше Мити, детей больше не было. Мите тридцать исполнилось, когда умер отец. Падчерица его написала, всё описала: как отец болел, как умер. Фотографий целую пачку прислала: и Митины там были.
Закончил Митя пединститут, математический факультет. Стал обучать компьютеру пенсионеров. А не так давно — лет семь-восемь назад — открыли школу для больных детей, там по компьютеру учат деток, которым ходить тяжело или которые вообще на инвалидном кресле. Так Митя туда перешёл работать. Уроки из дома ведёт, только иногда в школу ездит.
Бабушка замолчала.
— Бабуль, — спросила Юля, — а ты с родителями её была знакома?
— Конечно, и с матерью, и с отцом Машиным, Дмитрием Ивановичем, — не сразу отозвалась задумавшаяся бабушка. — Раньше мы изредка заходили друг к другу по каким-нибудь делам. А сейчас, видишь, как оно всё повернулось... Бывало, во дворе встретимся, поговорим, порасскажем новости… Когда время было, когда не спешили никуда. А чаще, конечно, спешили. Маша долго работала, на пенсию лет семь, наверное, как пошла. А я пятидесяти пяти лет едва дождалась. Мама ваша тогда в Облгаз перешла. Зарплата хорошая, за такую работу держаться надо (кредит-то на новую квартиру большой взяли!), а там, когда с детишками на больничных сидят, очень не любят. Наташа две недели сходит в садик и опять сопливит, кашляет. Вот и вышла я на пенсию, стала с ней сидеть. В полвосьмого уже у вас, поделаю что-нибудь по дому, потом едем с Наташей к нам, погуляем, она поспит — я обед сготовлю, поиграем, опять погуляем, отвезу её и спешу дедушку встречать, ужином кормить. А назавтра опять в шесть часов по будильнику: дедушку на работу провожать, к вам бежать… По работе своей скучала, по девчонкам… Наташа подросла, в школу пошла, а дедушка ваш слёг. Полтора года разрывалась между ним и Наташей. Ну, а как дедушки не стало, вернуться на работу уже было не по силам. Почта — это же с людьми работать, надо и причёску, и маникюр, и подкраситься. И редко когда присядешь: люди идут, идут… Посылки тяжёлые, натаскаешься за день… В общем, не было у меня уже сил работать…
— Ну что, надоела я тебе со своими рассказами? — спросила бабушка, допив свой цикорий.
— Да ты что, бабуль? Я знаешь что подумала? Может, попробую написать очерк про твою знакомую и про сына её: я ведь всё-таки журналистка. Бабуль, они же хорошие люди?
— Очень хорошие, — улыбнулась бабушка. — Напишешь и куда денешь, в газету какую пошлёшь?
— Да ну! Кому я нужна в газете? В интернете, на своей страниц ВКонтакте размещу. Кто-нибудь прочитает и, может быть, мнение своё напишет: понравилось-не понравилось, хорошо-плохо.
Бабушка покивала: «Напиши, напиши. Сколько лет училась, да на одни пятёрки, а тут вот как… работу бросить пришлось. Скучно тебе без работы».
Снегопад продолжался, и поздно вечером, перед сном, Юля решила хорошенько утеплиться и выйти на балкон: посмотреть на зимнюю красоту. Бабушка включила программу «Время», и Юля, открывая балконную дверь, успела услышать такую новость: астрономы зафиксировали вспышку сверхновой звезды, находящейся на расстоянии семи тысяч световых лет от Солнечной системы. Быстро проскользнув на балкон и плотно закрыв за собой дверь, Юля с наслаждением вдохнула пахнущий снегом воздух. Любуясь запорошенными деревьями, пыталась представить себе, сколько же это: семь тысяч световых лет. Скорость света — 300 000 километров в секунду (вспомнила ещё, что Земля по экватору — 40 000 километров), то есть в минуту свет пролетает 18 000 000 километров. А за час? А за год? Представить себе такие расстояния уже невозможно: это фантастика. Но ведь учёные не могут ошибаться: такие расстояния — это и есть Вселенная. И Солнце наше её часть. И Земля. И мы на Земле… такие маленькие, слабые, напуганные неведомой заразой, прячущиеся от неё в своих домах-коробочках…
Юля вспоминала рассказ бабушки о знакомой из дома напортив. Вот её квартира на четвёртом этаже, светятся два окна, завешенные шторами. В уютном тепле старенькая Маша, Мария Дмитриевна, и Митя. И никого у них больше нет. У Юли папа с мамой, сестра, бабушка, муж, свёкор со свекровью, дядя Миша — старший папин брат, двоюродные и троюродные сёстры-братья… Им можно позвонить, связаться по скайпу, они тоже звонят, спрашивают, как дела, рассказывают новости… А у Марьи Дмитриевны и Мити никого нет…
Юле вдруг очень сильно, так, что в груди что-то сжалось, захотелось, чтобы миновала старенькую Марию Дмитриевну и её Митю жестокая болезнь, чтобы всё-всё на долгие-долгие годы было у них хорошо. Она смотрела на светящиеся окна и мысленно повторяла: пусть у них всё будет хорошо, пусть у них всё будет хорошо…
Вдруг Юля почувствовала слабенькое движение в животе, потом сильнее, сильнее — Тимочка-Тимоша толкался ножкой или кулачком: я здесь, мама, я здесь. Она обняла живот руками, словно пытаясь согреть и защитить его: «Расти, сыночек. Мы все ждём тебя: я, папа, бабушки и дедушки, прабабушка, но ты не торопись, тебе надо ещё подрасти. Расти, сыночек!»