Начальник штаба не может быть добрым по определению. Он должен быть как зверь-мутант, как Цербер трехголовый, суровый страж организации службы в батальоне. Одна голова – для офицеров, вторая – для прапорщиков и третья – для солдат.
Наш начальник штаба был немногословен. Он смотрел на батальон гипнотическим взглядом рептилии. Через толстые стекла тонированных очков, как из-за мигательной перепонки, виднелись только черные зрачки. Вздувающиеся ноздри большого носа, словно рецепторы чувствуют вибрацию, исходящую от жертвы на любом расстоянии. Только попался ему на глаза, и все, ты - пострадавший.
Армия была его призванием. Отслужив положенные два года срочной службы, Сафонов остался сверхсрочником. Затем он эволюционировал в прапорщика. И наконец, сдав экстерном экзамены, стал младшим лейтенантом, получил знак «ВУ», в простонародье - знак «велосипедного училища». Был этот знак похож на гвардейский, и Сафонов гордо носил его на кителе, вместе с колодкой медали «За боевые заслуги». Офицерам - двухгодичникам, не нюхавшим казарменной жизни он говорил:
- Я академиев не кончал… Но военному делу я вас научу настоящим образом.
В нашем батальоне не было планирования нарядов. За график нарядов отвечал подручный Сафонова, начальник строевой части прапорщик Глазунов. Худой, длинный и всегда с амбре, как швабра водочного завода, он с утра ковылял морской походкой с пустографкой дежурства, искал «пострадавших», записывал их фамилии под роспись в расчет текущего наряда, и исчезал в неизвестном направлении. Себя Глазунов определял в наряд дежурным по части обычно с субботы на воскресенье.
- Видите, - говорил он, - я даю вам отдохнуть в выходной день, а сам тащу службу...
Все понимали, что в выходные дни дежурство самое легкое. И если дома делать нечего, то воскресный наряд – лучшее времяпровождение. В части никого, кроме замполита, нет. Никто задач разыскать, принести, доложить и прочее не ставит. А после обеда, когда и замполит уйдет, оставив за себя комсомольца, Глазунов крякнет, поправит здоровье и завалится в казарме спать.
На третий день моей службы в батальоне, на разводе Глазунов остановил свой мутный взгляд на мне.
- А кто тут у нас еще ни разу в наряд не ходил? Уже три дня в батальоне и не знаком с внутренней службой. Непорядок.
Майор Сафонов сделал свое заключение.
- Ну, что, уже со всем разобрался. Пора уже сходить дежурным по части,.
Предложение сходить в наряд было несколько неожиданным. Я думал, что смогу обжиться, изучить все, разобраться.
- Да я ж еще тут ничего не знаю...- попытался парировать я.
Но с начальником штаба не поспоришь.
- Во время войны летчиков летать обучали за три дня. Взлет, посадка и на фронт. А тут и обсуждать нечего!
- Так быстрее выучишь, - подбодрил Глазунов. – Распишись, будь ласка, и будь здоров. Инструктаж в двенадцать…
Инструктаж короткий.
Обычно начальник штаба и не инструктирует. Все и так всё знают. Но для новичка надо соблюсти процедуру. Чтобы знал, что здесь все серьезно, по-военному.
В сейфе дежурного лежит пакет с сургучными печатями. На нем написана цифровая комбинация и секретное слово. Это слово нужно запомнить, как «отче наш» и получив такой сигнал оповещения, немедленно поднять подразделения, доложить командиру части, отправить посыльных за офицерами.
- Самое главное! – сурово сказал Сафонов. – Не проспать сигнал оповещения!
Он ткнул пальцем на угрюмый серый ящик, на столе дежурного.
- Вот от этого серого ящика зависит вся твоя дальнейшая служба. Пропустишь сигнал – получишь служебное несоответствие!
Для начала звучит не очень оптимистично.
Далее, задачи более приземленные. Главное – уборка территории, чтобы все блестело, как крашанка на Пасху. Проверить места для сбора мусора. И устранение недостатков в каждой роте.
- А если нет недостатков?
- Товааарищ лейтенант! – с легкой досадой сказал начштаба. Мне что ли вас учить. Недостатки были, есть и будут. Вот на том столбе я уже вижу три недостатка: шероховатый, кривой и не побеленный. А у солдата тем более есть и будут недостатки. Но устранять их нужно регулярно. Чтобы личный состав всегда был занят и дурные мысли в голову не лезли.
- И еще... мой тебе совет, – майор Сафонов перешел на доверительный тон. - Если хочешь, чтобы тебя уважали, не позволяй с первого дежурства сесть себе на голову. Не допускать панибратства. А то у нас есть много примеров, понабирали на свою голову «пиджаков», которыми солдаты помыкают...Чтобы офицера уважали подчиненные, прежде всего он должен уважать себя сам! Никогда человека, не уважающего самого себя, не будут уважать окружающие. Это закон!
- Ясно!
- Вопросы? Вопросов нет. Когда нет вопросов, либо все ясно, либо ничего не понятно, - резюмировал начштаба.
После развода я поднялся в дежурку, остекленную, как аквариум. Здесь место, где дежурный несет службу. Прямо передо мной - двери кабинетов командира, начштаба и замполита. Через стекла можно наблюдать коридоры в первой и второй ротах. Солдаты тусуются и готовятся к походу на ужин.
Старый дежурный прапорщик Марченко, обрадованный моему появлению, торопится домой. Он суетливо продемонстрировал пистолеты и дозиметры в сейфе.
- Считай..., - и передал длинный ключ с печатью. Затем подсунул книгу сдачи дежурств:
- Подписывай.
Я не успел даже открыть рот и спросить про уборку территории.
- Извини, друг, спешу, обещал детей на море отвести.
После доклада начальнику штаба о приеме дежурства, прапорщик на ходу снимает портупею и убегает. Я осматриваю дежурку. Здесь пахнет бензином и унынием. Потолок украшен кровяными пятнами растерзанных комаров и мух. На затертом столе угрюмо выпирает серый ящик системы оповещения. Вот из него может прийти нужный сигнал. Так, а какой? Я еще раз открыл сейф и посмотрел надпись на пакете. Записывать нельзя, нужно запомнить комбинацию...
Тяжело ступая по затертым ступеням, вернулся из совещания у комбрига распаренный командир батальона, налитый и красный, как херсонский арбуз в вечерней росе. Мокрые, не стриженные волосы смяты околышем фуражки, как будто перевязанные повязкой. Верхняя губа его свисает клювом ястреба. Никого не замечая, комбат прошаркал косолапыми ногами в кабинет и погрузился в кресло.
Через минуту в аквариуме зазвонил его прямой телефон:
- Сафонова и ротных – ко мне!
Дальше, все дежурство – как секретарем. Найди того, передай этому. Хорошо, есть помощник – солдат из моего взвода Космик. Он прослужил уже год и относится к категории приближенных. Космик равно приближен как к авторитетам, так и офицерам первой роты. Он хороший автомеханик и за заслуги получил на 23 февраля звание ефрейтора. Он знакомит меня с особенностями службы нашего батальона.
Во второй роте служат преимущественно лица кавказской национальности. В основном, турки-месхетинцы. Чужие туда не заходят. Там рулит Аслан Хейроев – помощник старшины и каптер. Хейроев – авторитет второй роты. Все свободное время Аслан проводит на спортгородке возле столовой или за штангой в казарме. Грудная клетка у Аслана как комод у моей бабушки. Кулакам позавидует любой боксер. В роте его все боятся. Даже некоторые офицеры-двухгодичники опасаются. А невысокий капитан Абдуллаев иногда осторожно оглядывается, если Хейроев стоит у него за спиной.
В крыле казармы второй роты есть еще кубрик взвода матобеспечения. Сокращенно - ВМО. Но все называют - взвод мохнатых обезьян, или «мохнатики». Там живут водители бензовозов, транспортных машин и автомобилей комбата, комбрига и другие приближенные. Это самые разболтанные и анархичные солдаты. Они вечно в разъездах, их никто не контролирует и приходят они в казарму, когда захотят, иногда после отбоя. Один из таких мохнатиков – водитель бензовоза Шабельский. Начальником у него молодой прапорщик Бурцев, только прибывший из учебки. Но Шабельским он не управляет. Скорее наоборот. Дембель Шабельский хорошо знает все тонкости своей службы, где и как можно незаметно слить бензин. Он постоянно насмехается над медлительным своим начальником, все время подкалывает его, а иногда и просто помыкает прапорщиком. Однажды на марше во время привала Бурцев лег в кустах отдохнуть. А Миша Гава ему говорит:
- Коля, не лежи там, - там змеи.
На что Бурцев не поднимаясь, с горечью ответил:
- А мне уже все равно от кого помирать, от змеи, или от Шабельского....
Рядом, на лестнице происходит процесс таяния прапорщиков домой. Официально еще никто никого не отпускал. Но явных признаков аврала не намечается. И самые старые и отважные покидают часть втихаря, через ворота автопарка – так, чтоб не идти у всех на виду через плац.
Ротные выходят от комбата озадаченные. Нам объявляют:
- Послезавтра будет «Тревога». Батальон в полном составе уходит на учебный полигон изучать новую технику. Завтра день на сборы. После развода – все в парк, готовить технику. Выступаем вечером, на рассвете.
Старшина первой роты прапорщик Троценко довольно потирает руки.
- Зашибись. Никого не будет. Красота. – он никогда ни на какие учения не ездит и несет службу дежурным по столовой. Когда батальон на выезде, меньше головной боли с личным составом, уборкой территории, банями.
Наконец после ужина все стихает. Офицеры разошлись по домам. У солдат личное время.
По ступеням снизу вальяжно поднимается Аслан Хейроев, за ним два молодых солдата несут большие коробки с персиками. Это мохнатики были на выезде и что-то нахимичили.
Возле дежурки Хейроев останавливается и заглядывает ко мне.
- Пэрсики будышь? – равнодушно и как бы между делом спрашивает он. Солдат за его спиной замер и ожидает команды сержанта. В его коробке пышные отборные персики чуть не светятся – только с дерева.
До этого мы с Хейроевым не пересекались. Он сержант второй роты, а я начальник станции в первой. И вот теперь, я понимаю, что сержант проверяет меня на вшивость. Кто я для него такой. Сверстник, ну может он на год моложе. Кажется, вроде бы сержант просто хочет угостить офицера фруктами. Но вот это наглое «будэшь» - как попытка сделать брешь, притом в присутствии подчиненного солдата и ефрейтора Космика.
Я вспомнил слова Сафонова и отреагировал мгновенно.
- Товарищ сержант, соблюдайте субординацию, я с вами на брудершафт не пил! Обращайтесь, как положено, товарищ лейтенант!
Хейроев недовольно хмыкнул, молча повернулся и ушел в расположение своей роты. За ним следом, как собачка побрел солдат, удерживая впереди себя тяжелый ящик с персиками.
Внезапно завизжал серый ящик оповещения и я бросился к нему.
- 49356 Аврора 815! 49356 Аврора 815! – суровый голос монотонно повторил сигнал.
Сигнал не наш. Это просто проверка.
Я нажал кнопку подтверждения. Значит, оперативный дежурный округа увидит, что проверочный сигнал прошел и получен в нашем батальоне. И так может быть несколько раз за сутки.
После вечерней поверки шум в казармах затих. Дежурные по ротам доложили мне о результатах поверки – все в порядке, все на месте, а я в свою очередь доложил оперативному дежурному по бригаде.
Примерно через час после отбоя дежурный по первой роте зашел в дежурку и растерянно сказал, что в кубрике нет рядового Мамедова.
По инструкции я должен сразу доложить о происшествии оперативному дежурному по бригаде. В то же время я понимаю, что это - серьезное нарушение, и пятно сразу ложиться на нашу первую роту, а потом и батальон. Завтра утром забегают политработники и комсомольцы, начнут проводить расследование, портить статистику, а значит рота получит еще один «отрицательный минус» на проверке по состоянию воинской дисциплины. А состояние воинской дисциплины – главнейший показатель из всех показателей. Следовательно, и общая оценка будет неуд.
Что делать? Докладывать? Или подождать, может солдат появится с минуты на минуту и все обойдется. А завтра ротный выпишет ему сам, без афиши.
- Да вы не волнуйтесь, товарищ лейтенант, он скоро вернется, - спокойно сказал мне Космик. – С ним такое уже бывало.
Мамедов по статусу уже дембель - служит четвертый период. В ноябре должен демобилизоваться, поэтому позволяет себе такие выходки. Он рассчитывает, что дежурный по части ночью закемарит и можно будет осторожно прошмыгнуть мимо сонного офицера в казарму.
Ночью каждый звук слышится остро и отчетливо. Внизу, на первом этаже у релейщиков кто-то шаркает по полу, в окно канцелярии царапается ветка огромной акации.
Я отправил Космика спать, а сам стал дожидаться Мамедова. С каждым часом волнение мое нарастало. Внутри кипели противоречивые чувства. Может все таки сейчас доложить оперативному, иначе я потом останусь крайним. Или подожду еще чуть-чуть...
Я посадил вместо себя дневального первой роты, проинструктировал на случай сигнала, а сам спустился вниз, на свежий воздух. Ночь пахнет морем и акациями. Из окон общаги через дорогу доносится музыка и хохот. Им весело, а мне нет. Я обошел казарму, прошел по аллее к автопарку, присматриваясь к кустам – никого. Я не думал о том, что там в дежурке может в это время прийти сигнал оповещения. А может в это время с Мамедовым что случилось, может ему дали по голове и он лежит где нибудь бездыханный. Таки наверное придется докладывать о происшествии.
После трех часов ночи я услышал шарканье на лестнице. Это поднимался Мамедов. Он неуверенно поднимался по ступенькам, раскачиваясь и широко расставляя руки и ноги, как комодский варан, вылезающий из бочки, стараясь сохранить равновесие.
Я встал на пути и припер его к стенке.
- И как это называется, солдат? Что вы себе позволяете?
Мамедов был плотным, чуть ниже меня ростом. Он покорно склонил голову.
- Виноват, товарищ лейтенант – исправлюсь...
В его поведении была смесь наглости и фальшивого уважения.
- Усталь немножко, товарищ лейтенант. Сель на скамейку и уснуль – Мамедов отвечал не глядя мне в глаза.
- Ах ты ж сволочь! – я схватил его за грудки и поволок в канцелярию нашей роты. – Ты кем себя возомнил? Ты знаешь, что позоришь роту?
- Знаю, знаю, - соглашался Мамедов.
- И что ты знаешь? Кому от этого легче?
- Тетка приехаль...
- Ты знаешь, что за тебя тут переживают, что с тобой случилось...Может по башке кто дал...
- Кто мне может дать...Я сам могу дать...
- Ах ты...
Гнев мой закипел, как чайник, и пар злости на негодяя, неприятных переживаний и волнений, обиды за самого себя, за свои муки совести выплеснулся наружу. Этот пар способен растворить все, даже такую добродетель, как терпение. Я вдруг вспомнил слова Миши Гавы про то, что подбитый глаз потом смотрит пристальнее...
Я ударил солдата в лицо. Даже не подумал, что он может дать сдачи. Ударил не сильно. Но в этот удар вложились весь мой гнев и злость. Мамедов только отшатнулся и стоял обмякший. Лицо его стало багровым, и вдруг из носа тонкой струйкой потекла кровь. Он опустил голову и пробормотал.
- Бейте меня, товарищ лейтенант, бейте... я заслужил...
От вида крови я тут же остыл и пришел в себя, достал носовой платок и протянул солдату.
- На, утрись... Иди в умывальник, приведи себя в порядок, и спать!
- Спасибо, товарищ лейтенант.
- Не за что...
Когда Мамедов ушел, меня начала мучить совесть. Что на меня нашло? Как я мог опуститься до того, что ударить солдата. Пусть он трижды не прав, пусть он пошел в самоволку, но я не имел права бить его. Это не честно. Это же какой-то царский режим, офицер бьет подчиненного, а тот стоит покорно и не имеет права дать сдачу. Мне стало стыдно за свой поступок, и больше за всю оставшуюся службу я ни разу не поднял руки на солдата.
Уже рассвело. Первым шаркающей походкой на службу явился старшина Троценко. Он всегда приходит к подъему и с шумом гонит солдат на зарядку. За ним на службу начали собираться остальные сослуживцы.
Я встретил майора Сафонова с докладом:
- Товарищ майор, за время дежурства происшествий не случилось...
- Молодец, - сказал начальник штаба. – Так и должно быть...