Раньше в своём рассказе "Катюша", я писала о своей матери- Екатерины Петровны и о начале семейной жизни наших родителей-матери и отца.
Теперь буду писать, то что помню и знаю о нашей семьи, о себе и родных.
Этот мой рассказ не для всех, а только для наших потомков, кто заинтересуется, как жили их мамы и папы, дедушки и бабушки.
Я помню себя с четырёх лет. Смутно помню, как мама нас, четверых детей мыла в бане, недалеко от дома у ручья, и как папа нас уносил по очереди домой, а ещё помню как мама мыла нас по-очереди в тёплой печи. Я думаю,это было потому, что наша бабушка Матрёна-мать отца, запрещала мыть нас бане, наверное, после очередного скандала. Бабушка Матрёна почему-то ревновала нашу маму дедушке Егору Ефремовичу.
Я думаю, мне было лет пять, когда я вылезла в окно на крышу улья, что стоял под окном. Где-то я нашла обрез, который прятал отец, и стучала по крыше улья. Тогда пчёлы вылетели и искусали меня, потом мама лечила меня. А папа скорее спрятал тот обрез - самодельное короткое ружьё, наверное тогда запрещали держать оружие дома. Ещё помню, как созревали овощи у нас в огороде, которая находилась сразу под окном и мы, дети тайком от матери воровали их не созревшими. Помню, морковка была тоненькая, как мышиный хвостик, и мы ели её, помыв её в ручье, которая протекала в нескольких шагов от нашего крыльца. А ранней весной мы, дети нашей семьи, бегали по полю босиком, когда ещё льдинки не растаяли и ели щавель и козлики, мать-мачеху, которые только что вылезали из под растаявшей земли. Потом мы ели дикий лук за деревней у мельницы, где была ферма(томба-пель) и где не далёко был овраг, куда бросали старые, негодные к труду лошадей, умирать. Я ещё запомнила взгляд умирающей лошади. Очень смутно помню, что там, около мельницы была коровья ферма и кто-то из работавших там женщин, угощала нас молоком из аллюминевой кружки.
Мы с детства знали все съедобные травы и с ранней весной ели(паслись) на лугу, и никто из нас никогда ими не отравлялась. Первые годы, когда мы жили в своём недостроенном доме, нас детей у матери и отца было четверо, а потом родилась Рая. Тогда, в те годы, мы жили впроглодь. Бедная наша мама, как она вырастила нас, ведь, ничего тогда не было. Вот уж, поистине ей Бог помог. Я помню, как летом за нашим домом, на лугу, мама на таганке-трёхножке, варила картошку. Не дожидаясь, когда она сварится, я ела полу-варёную. И теперь, иногда ем полу-варёную, хоть уже давно не голодаю, просто полу-варёная картошка напоминает мне детство. Ох, как жаль, что детство не вернуть назад. Да, мы были голодные, но свободные.
А потом на речке Пиксаур мы голыми ручками под подводными камнями ловили рыбок-гольцов, и просили маму скорее сварить их. Однажды мы так торопили её, такими были голодными, что она сварила, не очистив их, и вместе с рыбками попадались нам черви. Ещё помню себя маленькую, как мы с подружками месили голыми ножками болото, которое было недалеко от дома, почти под нашими окнами. Там вечерами лягушки устраивали концерты и очень громко квакали. Но мы любили это болото и часто месили голыми ножками тину. Может быть там были и пиявки, но мы не знали их, а тина была тёплая. А Однажды мы играли на лугу, напротив дома и месили глину, я выйдя из болота, походила по чистым, белым портянкам, которые сушились там на лугу. Помню, эти грязные следочки на чистых, белых длинных портянках, которые только что постирала и постелила сушиться соседка Устинья. Они были длинными и как белая дорожка манили меня. А потом эта старушка Устинья, пришла жаловаться к маме, а я спряталась за домом, думая, что сейчас меня побьют хворостиной, а они только смеялись. Мы с раннего детства предоставлены были себе и делали, что хотели. Конечно, мы озоровали; дрались, обзывали друг друга и у всех, у нас были прозвища, которые нам казались обидными. Но быстро забывали обиды, и снова играли вместе. Помню как мы выступали на пне, возле бани, представляли себя артистками, взобравшись на пень и объявляя себя, говоря: "выступает народная артистка такая-то и такая"
Пиксаур. Сколько воспоминаний о той речке. Мы в ней купались, голыми ручонками ловили рыбку и на её крутом, глинистом берегу лепили игрушечную посуду из красной глины. Тогда мы хвастались друг перед другом, у кого посуда получалась лучше. Ещё там на берегу Пиксаура мы находили съедобную траву и ели её.
А потом начинала зреть в лесу земляника и лесная клубника. Тогда мама будила нас с петухами, с рассветом, и мы брали лукошки и пустые бидоны, шли в лес по ягоды. Мы собирали землянику, пока не просыпались змеи. Земляники в нашем лесу было много, но и змей в нашем лесу было, так же, много. Они выползали и грелись на пнях и на других солнечных местах. Я боялась змей, особенно после того, как змея, под полом у дедушки, укусила мою сестру-половинку-Веру. Потом Веру долго лечили,она лежала в больнице с мамой, а мы были предоставлены сами себе.
И помню, как однажды зимой, когда волки стали всё чаще заходить в деревню и загрызли несколько овец и, кажется собаку, как была на них облава. Тогда мужики собрались и гоняли, убивали волков. Помню верёвочку с красными тряпками, который мужики оцепляли лесок, чтобы волки не убежали за эту верёвку. А я стояла за верёвочкой, когда матёрый волк бежал прямо на меня, его испуганный, полный ненависти взгляд запечатлелся на всю оставшуюся жизнь. Но, а тогда он лишь взглянул на меня и убежал в другую сторону. Наверно, мы не очень боялись волков, если ходили зимой за сухими корягами в лес. Тогда отец наш загулял(у него была любовница-краля, дова Олёна) и, видимо, не подготовил дров на зиму. А маме нечем было топить печку и приготовить нам обед. Ведь тогда в нашей деревне ещё не было электричества, а о газе мы, даже, и не слышали. Электричество нам провели только в 1957 году, когда нам с Верой было уже шесть лет.
Ещё помню, что у нас, даже, не было и радио. Хотя радио было в деревне и у нашего деда и мы гурьбой бегали слушать радио к дедушке. У них было радио "чёрная сковородка" и как оно вещало и говорило для нас это было в диковинку.
Ещё помню, как я упала из-под крыши на лопату там, во дворе стоявшую. Правда тогда было мне лет шесть-семь. Я, тогда полезла за воробышком, которые пищали в гнезде, а гнездо у них было под крышей во дворе у дедушки. Тогда мы с Верой пробрались тайком во двор, и я полезла под крышу, но не удержалась и я упала прямо на стоявшую там лопату и рассекла кожу с мясом у правого виска. Было много крови. А после мама водила меня к фельдшеру, через всё село. Рана со временем зажила, но шрам остался на всю жизнь, и теперь я боюсь высоты.
Потом помню, как мама родила снова девочку - Ларису. И когда она уехала в больницу рожать, мы были одни и делали что хотели. Впрочем, наверно, в то время уже была "хозяйкой дома" бабушка Акулина - мамина мама из Гузынцы. А когда, при маме, мы шли в лес по ягоды или по грибы, тогда мы возвращались домой, оставив полные лукошки и бидоны земляники, или лукошки с грибами, дома, а сами бежали купаться в Пиксаур. Мы купались до посинения, а когда возвращались домой, мама подавала нам миску вкусной земляники с молоком. У нас было уже к тому времени своя корова Милка и свои ульи. Помню баню (где мы с Верой родились) и запах берёзовых веников. Мы любили с подружками там играть и прятаться. А веники мы изготовляли весной, после Троицы. А иногда, мама или папа продавали эти веники в городе Саранске и покупали хлеб, булку-батон, муку, а порою и сахар. Мы с самой весны "паслись" в лесу и не только вязали веники, но после собирали, только что поспевшую землянику, а потом и спелую, и мама продавала. Иногда мы сами в лесу собирали землянику и выходили на дорогу и вытянув верх руку со стаканом земляники продавали,, крича каждому проезжему машину: купите за пять копеек!" Мы это делали тайком от матери и у нас были денежки и мы покупали билеты в кино. Кино привозили в клуб в центр деревни рядом со школой А потом осенью мы собирали в лесу орехи и грибы. А когда мама продавала ягоды в Саранске, то покупала муку и пекла нам лепёшки, а иногда и мясо. Впрочем, мясо вскоре было своё, вырастали цыплята и поросята. Помню, как однажды резали свинью, она визжала и потом я не ела свинину, так как это подействовало на психику, а после не ела и говядину и баранину. В детстве я немного ела курятину и запомнила вкусный запах щей и супа с домашней лапшой, но это было уже после, когда вырастали куры, которых, тоже, купили на заёмные деньги. Жизнь постепенно налаживалась. Весной наша мама - Катя, в нашем огороде сажала морковку, лук, помидоры и огурцы. Мы, дети помогали поливать и полоть. Овощи постепенно созревали. В лесу тоже созревали ягоды, а потом орехи и грибы. Тогда у нас, в нашей семье было уже шестеро детей. Наша мама - Катя, больше всех любила младшую дочку Раю, которой уже исполнилось тогда два года.
Но отец наш, Виктор Егорович, был недоволен тем, что пятую дочку назвали Раей, а не Ларисой. Он уже обещал дяде Лёше, если родится дочка, назвать её именем умершей дочери дяди Лёши и тёти Кати - Ларисой. Их дочка умерла в возрасте года в пятьдесят втором году.
Но наш отец, непременно хотел иметь ещё сына, кроме Вовки, а рождались одни дочки. Следующая, шестая тоже родилась дочка. Вот её и назвали Ларисой, что перепутала мать нашей матери - Кати, наша бабушка Акулина. Тогда , когда мать моей матери Кати - моя бабушка Акулина, назвала пятую дочку Раей, наш отец Витя часто выражал своё недовольство. Наконец шестая родилась дочка и назвали её Ларисой. А после через год родилась Надя.
Рождение Нади я хорошо помню, ведь мне было уже семь лет и я училась в школе. Я уже писала, что на шестой дочери отец наш Виктор Егорович не хотел останавливаться. Он хотел непременно иметь сына, хотя мы очень бедствовали, и порой нечего было есть зимой. Но иметь много детей, особенно сыновей, в нашей деревне было престижно.
Голод. Всю жизнь мы голодали и росли худенькими, особенно я. Я помню, как на печке зимой, я собирала крошки и ела их. Но о еде мы быстро забывали, как только выходили на улицу. Так как у нас тогда были одни валенки на всех детей, и мы их одевали по-очереди. Кто-то одна из сестёр надевала валенки, а нам остальным оставалось сидеть на печи, или глядеть в окно. Мы глядели из окошка, как деревенские дети катались гурьбой на горе на больших санях. Так как наше окно выходило на ту часть улицы, где была зимой большая горка, мы смотрели и очень уж хотели кататься с горки. Мы часто выбегали на крыльцо босиком и звали ту, из сестрёнок, которая, нам казалось, что очень долго каталась. Или мы, оставшиеся дома, злились на ту, которая нам казалось долго каталась и мы говорили между собой неприятные слова о ней, обзывая её, за то, что она забывала о нас, других детей нашей семьи. Когда же наставал наш черёд к валенкам, мы радостно выходили на улицу и катались до посинения. Вовка у нас был более любимым и имел свои валенки. Его баловали, потому что он был сын. Помню, у него была толстовка и дядя Дмитрий(Кастыль-атя) пьяный смеялся над отцом и говорил: " вы с этих пор балуете его, покупайте толстовки и он вырастит бандитом". Нет, конечно предсказание дяди Дмитрия не сбылось. Наш Вовка был озорником, но никогда не был бандитом, а теперь они с женой живут во Франции.
А ещё, помню, как зимой мы сами делали ледяски из свежего коровьего говна и заливали их на ночь водой. Ледяски к утру замерзали и мы просили кого-нибудь из взрослых отшлифовать их. Мы весело катались на своих ледясках с большой горы, что было рядом с домом дяди Саши. О, тогда мы катались почти до середины села т.е. до речки! Нам было весело и мы были очень довольны и даже забывали о еде. И пусть еды было очень мало, но никто из наших детей не умер с голоду. Бог сохранил нас всех десятерых. Но это я забежала немного вперёд.
А в середине января, наша мама родила седьмого ребёнка, девочку Надю, но я об этом уже писала. Когда родилась малышка, я хорошо помню. Тогда нас шестерых ребятишек загнали на печку, и велели не заглядывать на кровать, где лежала и рожала наша мама. А, а мы все шестеро лежали на печи и тайком выглядывали из-за занавески. Нам, детям было любопытно, как появляются на свет дети. Напротив печки стояла кровать, то есть широкий топчан, где лежала и охала наша мама. Бабка-повитуха, ей была Оськань-баба, хлопотала вокруг нашей матери. Когда показалась малышка и Оськань-баба объявила матери: "ты родила дочку!" Тогда мама чуть не заплакала от радости, и от предчувствия большого скандала со стороны нашего отца, ведь он ждал мальчика. И не зря она боялась, когда пришёл отец пьяный "с работы", видимо там самогоном поила его "краля", он закатил скандал. Он кричал: "давай сюда эту поганку (или дрянь), я её брошу-стукну об угол и она умрёт. Мы все кричали и плакали, висли у него на руках и кричали: "папка, не надо!". Он был недоволен тем, что опять седьмую дочку мома наша родила, (как будто она одна виновата в том). У нашего отца в то время была "краля" - довань Олёна. И этот его скандал был не один раз. Наш отец тогда часто приходил домой поздно, пьяный и устраивал скандалы. Он бил маму, но она сама часто была виновата; ревновала и говорила всякие непотребные слова, ругалась и скандалила. Разве сможно была оскорблять и ревновать пьяного? Пьяный-дурак!
А мы тогда, за мать стояли горой, кричали, плакали и висли у папы на руках, когда он поднимал их, чтобы снова ударить маму. Однажды мы нашли сломанный нож и, когда спросили, почему нож сломан, то они с улыбкой ответили нам, детям, что его загрызли мыши и мы им поверили, и, даже, рассказывали другим. Конечно, взрослые понимали, что ночью, когда мы, дети спали, наш отец пришёл пьяный и бил мать. Он грозился ножом и воткнул в стол нож, и не мог вытащить, и сломал его и что они ночью помирились и уже к утру улыбались. Но отец наш не бил нас и постепенно переставал ругаться и бить нашу маму, когда мы плакали и висли у него на руках, чтобы он не мог ударить маму. С тех пор я помню, что нельзя пьяного заводить, ревновать и ругать, потому что пьяный дурак. Однажды, когда отец оставался у крали, а мама поехала в город за хлебом, мы дети были дома одни и устроили пожар. Это случилось так; мы ждали маму целый день и уже давно хотели кушать. Тогда старшая сестра Таня захотела затопить печь, но дрова никак не хотели загораться. Тогда Вовка, которому уже было десять лет сказал, нам девчонкам, что надо дрова облить керосином. Облили но немного пролили у печки. Чиркнув спичку дрова загорелись. Огонь перекинулся на пол, и вырастал. Мы с испугу взяли тряпки и всё, что попадётся под руку и хлопали по огню. Огонь погас, а мы и не заметили с испугу, как наша младшая сестрёнка двухлетняя Надя, упала с печки головой вниз и потеряла сознание. Мы давай её качать и оживили. Когда она заплакала, Таня взяла её на ручки и мы всей гурьбой пошли встречать маму в конец деревни, где проходила асфальтовая дорога и где ездили машины в Саранск. Маму мы узнали в темноте. Она шла шатаясь, за спиной у ней был большой мешок с хлебом, но мы не заметили её бледность, а радовались, окружили её и наперебой рассказывали всё случившиеся. Потом только дома узнали, что у неё случился обморок, и она какое-то время лежала за деревней.
Вот оно непослушание матери Акулины - нашей мамой-Катюшей. Мама - частичка Бога, она наперёд знает и чувствует всё! Наша бабушка Акулина была очень в своё время против этого брака, и, видимо прокляла свою непослушную дочь, за то, что она вышла замуж за нашего отца, не дождавшись своего жениха с армии. И вот чем это вылилось, страданья, мученья... И я помню, что наша мама страдала всю жизнь и мы тоже страдали всю жизнь. И ещё,хочу сказать,что нам, своим детям с пяти-шести лет наш отец расшатал, почти всем, кроме младших, нервы. Впрочем нервы нам исцелил Господь и не одна или один не лежал в сумасшедшем доме. Но наша мама безвременно умерла в 69 лет. А наша бабушка Акулина, будто предвидела, что её любимая, единственная дочка, будет так страдать за грехи. А ещё на маме был большой грех - смерть её жениха Ваньки. Он, как только, получил письмо, что его невеста вышла замуж, не стал себя жалеть и подставил грудь под пулю. Но я хочу сказать ещё о маме. Будучи замужем за нашим отцом , она сделала три аборта, а это убийство неродившихся детей. А убивать нерождённых детей - это грех. Грех же есть страдания и болезни. Бог даёт ребёнка, Бог даст и на ребёнка. А мы, земные люди, почти все живём в неверие и делаем то, что на земле привычно. Мы поступаем; "как все" и страдаем, и болеем за свои грехи.
2 часть
Я пишу не для всех, но только для моих потомков, которые бы заинтересовались жизнью родителей-предков. Я пишу то, что я запомнила и вот такое было наше детство. Нам отец испортил все нервы уже тогда. Но младшие дети нашей семьи, которые не помнят это, говорят, что отец был хорошим, но только пьющим. Да он был не совсем плохим. Он умел делать почти всё и был на хорошем счету у односельчан. Тогда в деревне пили почти все мужики. Они тайком гнали водку за селом у леса, где был родничок. Как гнали - это я хорошо помню. Тогда издавались строгие законы, но все всё делали тайком. Братишки и сестрёнки, которые родились позже и не помнят, как наш отец имел любовницу и пьяный устраивал скандалы, избивая на наших глазах нашу маму. Они оправдывают его тем, что, якобы, в деревне все пьют, и это норма. Но всех оправдает только Бог и я твёрдо знаю, что наша мать - страдалица, родившая десять детей, вечно жива с Богом в Раю, а отец, боюсь, в аду. А может Бог простит и его, но после страданий и мучений в аду. Ведь Бог есть Милость и Доброта, Всепрощающий Господь. Я теперь верующая и оглядываясь назад, на всё прошлое, понимаю всё прошедшее с позиции верующей. Я знаю слово Божие и постоянно читаю Библию. Но я отвлеклась...
Итак, наш отец, ведь, тогда не задумывался, что грех невидимая стена между человеком и Богом. Он рождён после революции в двадцать пятом году, когда отрицалось всё, что касается веры, когда гнали и убивали священников, разрушали церкви и сжигали на костре духовные книги. Тогда, всем им, живущим в тот период внушали, что вера - опиум для народа.
Мы с сестрой Верой глубоко верующие в Бога, только конфессии разные. Но Бог один, а как кто исполняет церковные обряды Он знает и всё рассудит только Он. Бог знает всё и всех, Он читает мысли и сердца и от Него ничто не может сокрыто. Я думаю, мы стали верующими по чьей-то молитвы. Рядом с нашим домом была избушка той монашки Кирянь Сони, где мы жили год, когда нас мама родила в бане, а бабушка Матрёна-мать отца, не впустила её в свой дом с близнецами. Тогда Кирянь Соня пожалела и взяла нас в свою избушку, а сама ушла жить к своей сестре, которая жила в центре деревни. Сама она ушла жить к своей сестре в центр деревни и жила там зиму. Потом, когда они с сестрой что-то не поделили, и та выгнала монашку в свою избу, тогда Кирянь Соня пришла к нашим родителям и сказала, что теперь она будет жить в своём доме. Наши родители обиделись и ушли в свой недостроенный дом и больше не водились с монашкой, и даже не разговаривали с ней. Они и нам, детям строго-настрого приказали не разговаривать с ней. Вот она благодарность людская! Но я не об этом, а о том, как однажды, играя возле плетня нашего огорода я приметила соседку Кирянь Соню долго на нас смотревшую и что-то шептавшую. А может быть она за нас молилась. А так же наша мама может за нас молилась, ведь она лет за пять стала очень верующая, так как в бригаде овощной бригады, где она работала, была бригадиром верующая женщина. Но я отвлеклась от нашей семьи...
Но а потом, наконец, наша мама родила восьмого ребёнка и это был сын. И назвали его Васькой. Когда родился Васька, отец наш присмирел и пил меньше. Он уже не устраивал скандалы, и почти всё время работал. У него были "золотые руки" и он умел делать, казалось, всё. И в колхозе он был на хорошем счету. Мама уговорила его, чтобы он уволился от работы в зерноскладе, отстал от любовницы, и тогда он стал работать на ферме, стал завфермой.
А мы, дети росли как былинки в поле, (как поётся в песне). Мы были предоставлены сами себе. Маме некогда было нас воспитывать, она или рожала или возилась с очередным малышом, или же снова была беременная. А мы играли сколько хотели и как хотели, бегали, где хотели. Мы часто играли в лапту за домом нашей подружки Петань Сони. Бывало придёшь домой, когда, только очень хотелось есть, схватишь краюху хлеба, кружку молока и опять бежать играть в лапту... и так до ночи. Впрочем летом, после леса, где мы "паслись" всё лето утром, после обеда или играли или купались. Мы в лесу сначала вязали веники, потом собирали землянику, после поспевали орехи, и грибы, тогда мы приходили из леса и шли купаться в Пиксаур. Мы купались до посинения. Мы с Верой тогда уже умели плавать, хотя нам было всего пять лет. Нас, пятилетних близнецов, научила плавать тётя Тося, приехавшая гостить к нам в деревню из Саранска. А было это так; тётя Тося бросала нас в середину реки и мы барахтаясь выбирались сами. Так она делала с десяток раз, но сама следила за нами, чтобы мы не утонули. Года два назад, когда я была в Саранске и мы с крёстной вспоминали всех родных, среди них не оказалась никакой тёти Тоси, а была родственница по имени Пося, может и она назвалась именем Тоси. А тогда, когда купались в Пиксауре, я думаю, что мы бы и так не утонули, без этой родственницы. Тогда в Пиксауре купались все ребятишки Дегилёвки (так называли нашу деревню). Ребятишки мал-мала меньше, купались в речке Пиксаур и не дали бы нам утонуть. Все были без родителей, всем было весело и мы, все купались вдоволь. Теперь и речка Пиксаур обмелела и стала маленьким ручейком. Когда я посетила родину и переходила через речку по сломанному мостику, я удивлялась, вспоминая глубокую реку Пиксаур, где мы в детстве купались и прыгали в воду с крутого берега. Потом, недавно в интернете, в одноклассниках, один парень из нашей деревни написал, что один делец запрудил Пиксаур в верхней части и разводит в ней рыбу, так сказать занимается бизнесом.
Ещё помню, как в шесть лет я впервые увидела все окрестные деревни с высокой вышки, что находилась далеко в лесу. Тогда мы, дети нашей деревни гурьбой пошли на место в лесу, где была вышка и которую знал один мальчик, что был на года три старше нас. Я помню, как я вскарабкалась на верх вышки, как дрожали мои ручки, но когда взобралась на верх, то я радостно восклицала от увиденного. Перед взором открылась вокруг далеко красивая окрестность; лес и соседние деревни. Мы с детства знали только наш лес хорошо, но отсюда, с верху, наш лесок казался маленьким-маленьким. А мы там, в нашем лесу собирали много ягод-земляники и лесной клубники, потом грибы и орехи. Орех мы таскали мешками, как могли и на сколько хватало наших силёнок. Мы приносили домой и загружали их в большую кадушку, что стояла у нас в сенях. А потом, поздней осенью, очищали эти орехи и мама калила их в печке. Так же и грибов, мама солила их, когда у нас появился свой погреб. А это было через четыре-пять лет, после того, когда построили наш дом. В погребе стояли несколько кадушек и стояла большая кадушка для грибов. И мы однажды с Верой залезли в погреб и наелись свинушек, которых недавно посолила мама. Конечно, мы отравились, но мама как-то вылечила нас. Помню, мы тогда пили много молока. Но ведь, тогда мы не умерли. А запах свинушек я не терпела потом и никогда не брала их в лесу.
Да летом было хорошо, сытно и мы ели всё натуральное. Мы ели много земляники и лесной клубники. Однажды мы мал-мала меньше пошли в дальний лес"тумо-пулыне" за лесной клубникой, но нас застала гроза. Это был страх, который запечатлелся в памяти на всю жизнь. Дождь тогда лил, как из ведра, а через минуту две сплошной стеной, молнии зигзагом сверкали прямо под ногами, гроза сильно грохотала над нашими головами. Бежать нам надо было три километра. Мы бежали плача и крича от страха. Я наступила на стекло или на гвоздь, но боли не чувствовала и некогда было унимать кровь. Добежав до дома, мы спрятались под кровать-топчан. Помню, мама радовалась, что мы живы. А я, тогда под кроватью нашла какую-то грязную тряпку и вытирала кровь. Вскоре тряпка была мокрая от крови. Когда перестала громыхать, мы вылезли из-под кровати. Только тогда, мне мама обработала рану, дала чистую тряпку и та тряпка вскоре стала мокрой от крови. У нас не было никаких кровоостанавливающих средств из аптеки и тогда мама заставляла писать младшую доченьку на чистую тряпку и прикладывала мне на рану. Вскоре, после этого, кровь прекратилась и она завязала мою пятку чистой тряпкой. А когда мы после ливня и грозы вышли на крыльцо, то светило солнышко и было тихо-тихо, будто вовсе и грозы не было. Небо было голубое-голубое, но а по нашей улице "алы-пе" бурлил грязный поток, унося с собой бочки и поленья и всякий мусор. Помню, мы ещё смеялись, как сильный бурый поток уносил кур, как они кудахтали и барахтались в той мутной воде. Я скоро забыла о своей ране на пятке, ведь всё заживало на мне, как на собаке.
А отец наш, как я уже писала, был деловой, он умел делать всё. Кому баню рубил, кому сруб на дом. Он умел вырыть и строить колодцы и погреба. Он приносил деньги домой и родители наши покупали нам сахар и, даже, иногда конфеты. Но мама раздавала нам по одной конфетке. Ещё по конфетке-карамельке давала нам иногда тётя Полина,(Пелагея Аверьянова), сестра нашего отца и мы, помню, просили пососать чью-то конфетку. И мы говорили при этом, чья конфетка вкуснее.
А зимой у нас была однообразная пища; картошка, грибы, капуста квашенная, свёкла, морковка и хлеб. Но помню в то время, хлеб был не всегда. Особенно, когда правил Никита Хрущёв. Тогда он все поля велел засеять кукурузой, и мама нам пекла кукурузные лепёшки, так как отец, работая в колхозе, получал немного кукурузной муки, за трудодни. А, вообще, тогда в колхозе платили за трудодень пять копеек или просто ставили палочки. А потом, уже осенью за них давали немного кукурузной муки, и из них пекли лепёшки или хлеб, которых мы, дети, не хотели есть. Ещё, что связано с правлением Хрущёва, я припоминаю, как отнимали в колхоз коров, овец, свиней и всякую живность, и как мы однажды со старшей сестрой Таней прятали нашего телёнка в роще за деревней, чтобы его не забрали в колхоз. Помню, как грузили в кузов трёхтонки коров и, как они брыкались и не хотели залезать, как плакали женщины от того, что расставались со своими кормильцами. Ведь тогда в деревне корова была чуть ли не единственная кормилица семьи. А в каждой семье в нашей деревне, было по пять - десять ребятишек. Помню ещё, как в то, Хрущёвское время, в каждом дворе, растили колхозных свиней, телят и кур и всякую другую живность, и ещё все яйца, которые несли наши куры забирали в колхоз. Вот такая была "продразветка" в то время и эта после того, когда в тридцатые годы вымерла с голоду большая часть народа в Средней Поволжья.
3 - часть
А наш отец наш, помню, не всегда был пьяницей и устраивал скандалы. Он, когда мне было два-три годика, был добрый и играл с нами, пряча свой палец в кулаке. И мы, сидя на его пузе, искали этот палец в его зажатом кулаке, были у нас с ним и другие игры. Вообще он любил нас - своих малышей. Он играл с нами, пока не появилась у него "краля - любовница, дова Олёна". Тогда он стал выпивать и часто пропадал на "работе" и, когда возвращался пьяным, то устраивал скандалы и бил нашу маму. Но об этом я тоже уже писала. Скандалы становились всё чаще и чаще. Это ещё потому, что он ждал сына, а мама рожала дочерей.
Но, наконец она родила восьмого ребёнка, и это был сын, его назвали Васей. Об этом я, тоже, раньше писала. Он родился хиленьким и часто болел, это наверное потому что перед тем, когда родить Ваську, привезли мешок зерна и маме пришлось из "ридвана" нести самой мешок до дома, так как отца не было, ое в то время работал на зерноскладе и этот мешок зерна, я думаю он своровал, и отправил с кем-то на попутной лошади домой. Мама, наверное прежде времени родила Ваську, потому что она потом укоряла себя, что Васька часто болеет и такой хиленький. Впрочем Васька скоро поправился, но у него нос был немного наискось. Ещё помню в то время летом, как мы с Верой мотыжили картошку в огороде за деревней и уснули в борозде. Когда проснулись, то не могли встать, так как земля вытянула все силы с ног. Мы плакали и тёрли ноги и потом, наверное, через полчаса встали. Может с тех пор у нас болят ноги и особенно это почувствовалось в пожилом возрасте.
Но я рассказываю дальше об отце. Конечно, когда родился сын-Васька тогда наш отец Виктор Егорович радовался, но совсем не перестал пить. Он чаще был дома и много "халтурил", и ему подносили самогон в каждом доме, где он работал. Ну, а после того, когда родился Васька, он стал меньше пить, видимо чувствовал себя виноватым пред матерью. Он ездил на "халтурки" в другие города и селенья. И привозил нам оттуда что-нибудь вкусненькое. Он бросил свою любовницу - кралю, которая сделала от него несколько абортов (Это я уже узнала позже, от разговора матери и фельдшерицы, которая была "подругой" мамы). А когда отец работал в церкви и была эта его любовница-краля - дова Олёна, тогда однажды мама застала их в складе, то есть в церкви, где они совершали грех. Мама несла обед поесть отцу, и в узелке, где был обед, был стакан с мёдом или может с маслом. Она этим узелком несколько раз ударила отца, и пришла домой заплаканная, а после неё прибежал и отец. Ой, какой скандал был тогда! Мама была беременная девятым ребёнком и отец не посмел её бить. Но мама тогда, когда родила восьмого ребёнка - Ваську,всё уговаривала нашего отца уволиться со склада.
А ещё я помню, как мы пошли в школу в пять лет. Мы близнецы Люба и Вера были ещё несмышлёными и среди урока вставали, и шли, например: пить с бачка, которая стояла в углу класса с водой, или же мы садились среди урока с теми у которых были красивые кофты, или платья, которые нам понравились. Мы были неуправляемыми, и не слушались учительницу. Мы тогда делали,что нам хотелось и, конечно, мешали вести урок. Тогда учительница пришла жаловаться к матери и она запретила нам ходить в школу, но мы всё равно убегали. Так было с месяц, а потом пошли дожди и стало холодно и мы сами перестали ходить в школу. Школа была в полуторах километрах в центре деревни. И там, рядом со школой была церковь, где был зерносклад и где работал наш отец. Помню ещё как мы с Верой катались с гор зерна в церкви, а с фресок смотрели на нас святые. Господи, прости нас! Потом долго, будучи уже взрослой, я много каялась за это. Но Бог знает, что мы тогда были несмышлёными и делали это по незнанию Его слова.
А в шесть лет мы пошли по настоящему в первый класс и уже были немного разумнее. Помню на первый урок мы опоздали, и первая Таня, которая уже училась в третьем классе, отдала нас близнецов-первоклашек нашему учителю. Тогда был учитель наш Николай Матвеевич из села Косогоры, и он немного поругал нашу старшую сестру Таню за опоздание. Мы, потом часто опаздывали на уроки. Это происходило ещё потому что , когда шли дожди, грязь по дороге в школу полтора километра, была почти до щиколоток. Ведь там, в нашей деревне, был чернозём и тогда ещё не было асфальтовых дорог. Но я опять отвлеклась...
А когда родилась девятая Нина, это я хорошо помню. Это было весной, когда нас уже принимали в пионеры. Нам с Верой было уже по одиннадцать лет. Мы тогда шли в лесок, где должны принимать нас в пионеры. И возле больницы, где мы проходили, мы тогда мы хвастались, рассказывая подружкам, что наша мама с малышкой-сестрёнкой лежат в этой больнице. Это было в день пионерии 19 мая в 1961 году. А Нина родилась неделей раньше, ещё двенадцатого мая. Я хорошо помню, когда нас принимали в пионеры и, вспоминая это торжество, всегда краснела от стыда за тот день. Помню, как нас выстроили в лесу линейкой, и мне было стыдно за грязное пятно на платье. Это пятно я всё-время старалась спрятать. Мы произнесли клятву-пионерское обещание и, наконец старшеклассники завязали нам, третье - классникам красные галстуки. Мне раз полу-завязал, то есть наполовину завязал галстук, Ривизь Коля, и тут же он убежал завязывать другим. Потом, учительница довязывала мне галстук. Я это запомнила. Тот день торжества превратился для меня в позорный день. Это грязное платье, этот полу-завязанный галстук. А тогда, когда приняли нас в пионеры, после мы, школьники третьего и четвёртого класса, собирали первоцветы и не распустившиеся ландыши, в том лесочке за нашей больницей.
Это было уже в третьем классе, а до этого произошёл один смешной случай с нашей Лариской, который я должна рассказать. Это было на конопляном поле. Там было место, где добывали белую глину. Лариске тогда было лет пять или же даже четыре года. Там в поле мы месили глину и из неё делали кирпичи. Лариска вымазалась так, что мама со смехом назвала её обезьянкой. А Лариска подумала, что за ней идёт обезьянка, так как она в то время шла по дорожке, что была в конопле. Она завизжала-заплакала и бегом кинулась к маме на ручки и потом долго плакала и мама её еле успокоила, а мы смеялись. Ещё один случай вспомнила с глиной. Нам с Верой было уже тогда одиннадцать лет. Мы всей гурьбой месили белую глину и из неё папа делал кирпичи. Тогда наш Вовка зачем-то вошёл в дом, наверное, попить. И он первый из нас тогда услышал по-радио, что в космос полетел Гагарин.Но он не разобрал его фамилию, и, когда вышел, сказал, что в космос полетел какой-то татарин. А мы радостно кричали Ура! и баловались, помазав друг дружку глиной. О, как нам было весело и радостно, хотя мы, дети не понимали всю важность этого события.
Ну я отвлеклась от матери и отца. Мама всё-таки уговорила отца переехать в столицу Мордовии в Саранск, убеждая его, что мы растём и хорошо бы нам учиться дальше в Саранске. Ведь там училища, техникумы и институты, а здесь в деревне нет никакой перспективы для нас. В Саранске отцу было делать нечего, и мы переехали в Николаевку, в пригород Саранска. Это было близко от города всего в трёх-четырёх автобусных остановках от Саранка. Ведь там был совхоз и там, уже работал дядя Петя, брат мамы. Там нашему отцу предложили работать бригадиром рабочей бригады. Все дети нашей семьи с мамой уехали в Николаевку. Наш дом в Дегилёвке разобрали и увезли, а я пока осталась в Гузынцах у бабушки. Годом раньше меня взяла к себе бабушка Акулина, и я училась в Гузынцах, в соседнем селе, где прежде жила наша мама. Мне было там хорошо, бабушка любила меня, и кормила гораздо сытнее, чем кормила меня мама дома в Дегилёвке.
А в Гузынцах я училась седьмом классе. У меня появились подружки и любимая учительница Надежда Михайловна, которая жила через дом от нас. Мы ещё тогда с дяди-Петиной Веркой бегали к ней смотреть телевизор. Тогда только у них в селе Гузынцы был телевизор. Это было 1963 году. А сын бабушки - дядя Петя и сноха - тётя Лиза, с маленькой Нинкой уже жили в Николаевке, где дядя Петя работал трактористом в совхозе, а Верка оставался у бабушки. Бабушка любила нас своих внучек, а дед Николай был недоволен, что она забрала нас к себе. Но о нём я ещё напишу.
Но здесь я упоминала мою любимую учительницу Надежду Михайловну. Я хочу рассказать немного о ней, и какую роль она сыграла в моей судьбе. Моя любимая учительница Надежда Михайловна, помню, поставила мне первую пятёрку за стихотворение Никитина "Утро". Вот тогда наверное я, бессознательно, в мыслях, захотела писать такие же хорошие стихи, как поэт Никитин, который написал "Утро". Я очень любила Надежду Михайловну и с нетерпением ждала её уроки по русской литературе и русскому языку, а так же она преподавала и мордовскую литературу и мордовский язык. Николая Григорьевича - её мужа, который преподавал у нас географию, я тоже любила, но гораздо меньше, чем Надежду Михайловну, и я географию не очень любила. Я уже немного стала говорить по-русски, потому что Надежда Михайловна хорошо говорила по-русски, и мордовский язык знала не хуже. Потом, живя в Ленинграде, я узнала, что её отец (Чугунь Мишка)жил в Ленинграде на Петроградской стороне, а как они очутились в такой глухомане, да ещё и мордовской деревни, я не уточняла.
А летом в Гузынцах, мы с подружками стирали на речке Пиксаур и у Надежды Михайловны был огород по дороге на речку. Я видела её и краснела от удовольствия. Я ещё помню, как я содержала в порядке бабушкин огород, у речки Пиксаур. Там я полола, поливала, окучивала овощи. У нас с подружками было, как вроде соревнования; чей огород лучше. У меня выросла очень большая и хорошая капуста. Но лето увы! прошло. Настала осень и мама приехала за мной, чтобы увезти меня в Николаевку, чтобы там продолжать учёбу в восьмом классе в русской школе. Я плохо знала русский язык, только по урокам русского языка и литературы. По русски в Гузынцах никто не говорил, и, даже Надежда Михайловна разговаривала с односельчанами по-мордовски. И, когда за мной приехала мама, я не хотела уезжать из из Гузынцы в Николаевку. Но пришлось, так как бабушка брала меня на время, потому что мама всегда в Дегилёвке, жаловалась бабушке на меня, когда бабушка приходила, в Дегилёвку к нам, что я несусветная озорница и, если бы не было меня, то было бы ей спокойнее и лучше. Тогда они и решили, что бабушка возьмёт меня к себе. Но мамы не хватило надолго, уже зимой того же года, она приходила к бабушке и плакала, говоря: "вот десять пальцев, какую бы не укусила, заболят все". Наша мама была добрая, это мы, дети изводили её. И ещё она тогда говорила бабушке: "суха кромка да своя домка". Мама пеняла и плакала, говорила бабушке: "зачем я отдала Любу", но бабушка смеясь, отвечала, "ты же говорила, если б не было её, то ты бы так не нервничала, что она тебя вгонит в гроб" И ещё бабушка говорила маме: "Люба ходит в школу, нельзя отрывать в середине учёбы". А потом мама осенью, всё-таки уговорила бабушку и мне пришлось уехать, хоть и не хотелось. Но я сама уже тогда сознавала, что дедушка очень недоволен, что бабушка взяла меня к себе. Дед Николай, видел во мне "лишний рот". Он был как чужой и со мной почти не разговаривал. Он и, правда был мне чужой. Когда убили, то есть, пропал отец моей матери, бабушка вышла замуж за этого Николая. А наш дедушка Пётр пропал уже до войны. Бабушка Акулина, видимо очень любила нашего родного деда Петра, потому что вспоминала его ещё 1963 году, когда я училась в Гузынцах и когда она была замужем за Николая (Колькин-атя).
А тогда, когда я училась в Гузынцах, мне было тринадцать лет, но мы уже с подружками, ходили в клуб и говорили про мальчиков. Мы гуляли до поздна и ночевали у бабушки в сарае в нескольких шагах от дома, там было сено и пахло хорошо. И потом, мы долго разговаривали и рассказывали друг другу всякие анекдоты и хохотали.
И снова я хочу рассказать о дедушке Петре, который пропал без вести. Мама рассказывала нам, что он был очень добрым и хорошим. Она говорила о нём, что он был кладовщиком зерносклада и у него была недостача, что его должны были посадить за это в тюрьму, что, якобы, женщина которая работала с ним, воровала зерно, а он должен был ответить за это зерно. Я тогда ещё удивлялась, как за недостачу зерна могут посадить. Но, ведь это был тридцать седьмой год, при Сталине, когда даже более известных людей в то время ни за что обвиняли за шпионаж, или за измену родине, и расстреливали. Но потом я узнала, что, якобы, дедушку Петю хотели посадить за убийство односельчанина. А бабушка моя была ещё та фантазёрка. Она говорила мне, что, якобы, она нашла его в Москве и у него уже была другая семья. И, что она, якобы, ночевала у них, а в то время наш дедушка, будто спал за стенкой со своей новой женой. И, когда она,якобы, возвращалась на теплоходе по Волге, немец их очень бомбил. Так или иначе, правду говорила бабушка, или не правду, наш родной дед Петя пропал, и теперь уже я не узнаю за что. Бабушка умерла в девяносто четвёртом году, возрасте девяносто двух лет. А когда она родилась, она и сама не знала. Она просто говорила: "на троицу во втором году". Наша бабушка была неграмотная, но умела написать свою фамилию Суродеева и хорошо умела считать деньги. Письма от неё под диктовку писала моя учительница Надежда Михайловна и что-нибудь она добавляла своё.
Я помню, когда я уже жила в Питере и у меня была маленькая дочурка Таня, я поехала к бабушке в деревню Гузынцы, и там была у неё месяц. Помню, как она отучила от соски мою доченьку, которой в то время было уже два годика. Как она бросила при ней соску Танюши в огонь печки, у которой они сидели. Она тогда сказала Танюше: "эта плохая соска, а другой у нас нет". А меня бабушка ругала за то, что ребёнку уже два года и я её до сих пор не отучила от соски.
А когда я приехала в следующий раз в Гузынцы, бабушка уже умерла, а я не знала этого. И мне не сообщили. Тогда, когда приехала на родину, навестить больную маму, ту самую Катюшу, о ком писала вначале этого рассказа, тогда и узнала, что бабушка умерла в апреле и умирала два раза. "Как так?", спросила я маму. Она объяснила, что всех всполошила Лида - дурочка, которая жила с ней незадолго до смерти бабушки. Мама рассказывала, что бабушка впала в кому, а Лида думала, что она умерла и созвала всех родных бабушки. А когда собрались родные на похороны и стали обмывать бабушку тёпленькой водичкой, бабушка Акулина зашевелилась и ожила. Потом все ушли и уехали в Саранск, городские родственники, а дядя Петя остался с ней и пьяный оскорблял её, за то что они приехали из такой дали, Николаевки,(хотя Николаевка, пригород Саранска, находится всего в сорока километрах от Гузынцы). Дядя Петя пьяный ругал бабушку за то, что она не умерла. Бабушка лежала больная и всё говорила ему в ответ: "дай мне спокойно умереть!" Это я уже узнала от Лиды, когда навестила могилу бабушки в Гузынцах. А тогда моя мама в 64 году, была очень больная, (у ней разложилась печень от таблеток, которые она без разбору глотала), и попросила меня поехать на кладбищу. Там, народу в тот святой день было много. На троицу собирались все родственники почивших. Многие приехали из Саранска и других городов. Там я встретила мою любимую учительницу Надежду Михайловну, которая жила уже в конце Дегилёвки, потому что оказывается в Гузынцах уже не было молодёжи и детей, и учить было некого.
А я хочу сказать, что таблетки-это химия, одно лечит, другое калечит. С тех пор я не пью таблеток. У меня панацея от всех болезней - Господь Бог, Иисус Христос. И потом, у меня, даже нет карточки в больнице. Я во всём доверяю Богу. Но я отвлеклась...
А тогда, в девяносто четвёртом году, мне мама рассказывала про своего отца, что он был очень хорошим, и что до семи лет носил её на плече. А потом наш родной дед и отец моей мамы, сидел в тюрьме, а её мать, моя бабушка Акулина, заставляла писать ему нехорошие письма. Потом, будто бабушка Акулина видела во сне , как сгорело полено и потухла головяшка. Она тогда сказала моей маме: "вот, твой отец умер в тюрьме". А когда потом бабушка Акулина вышла замуж после войны за деда Николая, то мама не смогла его(деда Николая) полюбить и назвать его папой, хоть и мать-моя бабушка настаивала на этом. Но всё это я узнала со слов матери в девяносто четвёртом году. А за что и когда умер мой родной дедушка Пётр, я не знаю. Мама умерла в девяносто четвёртом году 21 сентября и вслед за ней умер и дядя Петя, брат мамы, который почти не знал родного отца. Ему было всего пять лет, когда бабушка проводила в ночь дедушку Петра навсегда. А раньше у бабушки Акулины от деда Пети было девять детей, но все они умирали, Бог сохранил только мою маму и дядю Петю. Почему я так много писала о бабушки, потому что, я уверенна, что есть Царство небесное и там нет никаких болезней и страданий, и ещё, потому, что, когда бабушка умерла, она, видимо, пожелала взять туда и своих детей. И это для меня, для верующей, является знаком, что бабушка в царстве Божьем. Там, видимо, так хорошо, что она не захотела оставить своих детей страдать здесь, на земле.
Но я опять отвлеклась, а хотела написать про жизнь и учёбу в Николаевке. Там я снова хлебнула бедность и голод, так как отец с пятнадцатилетним моим братом Володей строили дом для нас. Сколько-то денег взяли взаймы у дяди Лёши и экономили во всём. Нас детей было девять человек, мы недоедали, носили по-очереди пиджак с накладными грудями, который дала нам тётя Катя - жена дяди Лёши. Тогда нас мальчишки дразнили "девочки с грудями". Пока строился наш дом, нам дали колхозный домик в середине посёлка Николаевка, у железной дороги. А наш дом строился в конце Николаевки. Там нашей семье выделили землю. Папа после работы в совхозе и наш брат Вовка каждый день строили там наш дом, а мы девять детей гурьбой с мамой, шли туда помогать им. Мальчишки посёлка нас дразнили и всяко обзывали пока мы шли. Осенью мы переехали с колхозного домика в свой дом, хотя он был ещё. В новом доме у нас родился брат Алёшка. Он был десятым самым любимом ребёнком. Его наша мама родила уже в Саранской больнице. Так же осенью купили кур, а корова у нас уже была, наверное, привезли из Дегилёвки(я уже забыла это). Через год у нас было своё молоко и мясо. Поросёнка мы купили позже. В огороде всё прекрасно росло. В Николаевке земля была чернозём и у нас был огород сорок соток. Помню мама и мы, дети сажали всякие овощи. Только помидор мы сажали до тысяча корней. Мама растила и продавала рассаду помидор. И в школе тоже налаживалась учёба. Но сначала нам было очень трудно, мы почти не знали русского языка и считали себя хуже всех других детей. Мы конечно завидовали другим. У девочек были красивые платья и босоножки, а у нас самые дешёвые сандалии и тех, когда купила наша мама, отец ругался и говорил "мы в лаптях ходили и ничего". Мама отвечала ему: "сейчас другое время и другие дети хорошо одеваются ". Я думаю, отец это говорил без зла в целях экономии.
Мы в Николаевке начали учиться в восьмом классе и, как я уже писала, почти не знали русского языка. Правда русский язык я знала получше, чем другие дети нашей семьи. Мы учились втроём в восьмом классе из нашей семьи я, Вера и Вовка. Вовка учился совсем плохо он уже остался на второй год, поэтому учился с нами. Но по-немного мы подтянулись за другими учениками. Мы уже с Верой вдвоём учились, а Вовка пошёл сначала в вечернюю школу, а потом учился в училище на сварщика. Он на первую получку купил телевизор "Рубин - 102" и мы гордились, что, наконец у нас свой телевизор, а раньше бегали смотреть знакомым и, видимо, надоедали им.
Но ещё хочу рассказать о нашей учёбе, как часто наш отец не пускал нас в школу. Он считал, что домашняя работа важнее учёбы. Он, например говорил: "Сегодня будем рыть картошку и никто не пойдёт в школу". И его не убеждали не наш плач, не слова; "сегодня у нас контрольная". Его слова были для нас, как закон, и он не терпел никаких возражений. Вообще, мы всегда слушались родителей. Конечно, мы отставали по школьной программе. Но нас с Верой выручало то, что учителя не различали нас близнецов и мы могли отвечать друг за друга. На родительском собрание, когда учителя жаловались на нас маме, что мы плохо учимся, то она оправдывалась, что мы много читаем и берём из библиотеки пять-десять книг в каждую неделю. И это было правда. Я помню, читала запоем, ходила несколько раз в музей Эрьзи и на выставку художника Сычкова. Мы ходили на разные концерты и пешком исходили весь Саранск, Я была любознательная. Меня всё интересовало. А потом мы с Верой учились на поваров в тресте столовых. А получилось это так. Когда мы закончили с Верой школу, то совхоз дал нам направления учиться в университете, одной на агронома, а другой на зоотехника в университет имени Огарёва. Мы с Верой уже прошли медосмотр и успели сдать документы в университет, когда в Саранской газете папа прочитал объявление о том, что Саранский трест столовых набирает учащихся на поваров. Он обрадовался и сказал нам: "Вот куда вам надо пойти учиться и сами будете сыты и домой принесёте. Мы начали говорить, что неудобно взять из университета документы, но он твердил одно: "пойдёте учиться на поваров". Вот так и решил нашу судьбу за нас наш отец. Хотя у нас был уже опыт работы в совхозе. Мы работали с овощной бригадой или в совхозном саду окучивали яблони, а осенью собирали яблоки. Мы в совхозе работали целый год и могли бы тогда пройти легче в университет. А потом, в 1970 году я уехала в Ленинград по вербовке на "Красный треугольник", но об этом я уже много писала раньше.
Я написала много о своих воспоминаниях, но если бы написала всё, что я помню, то в одной, даже самой толстой книге, всё не уместилось бы. Теперь я живу в Питере и живу хорошо. Просто хочу сказать, что все страдания пошли мне на пользу. И я считаю,что это была учёбой,то ест Господь испытывал меня. Теперь я знаю, что Он шлифовал меня и верю, что возьмёт к Себе в Своё царство, где я снова увижу мою мать и бабушку.
В Библии написано: "спасётся тот, кто перетерпит всё до конца". Да, мы, наше поколение, которое страдало, голодала, мы спасёмся от всех стихий и опасностей, ведь с нами Бог, Он даёт испытание, но Он и врачует-исцеляет от всех болезней. Он защищает нас и охраняет нас Своих детей. И в 126 Псалме сказано: "если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строющие его; если Господь не охранит города, напрасно бодрствует страж. Напрасно вы рано встаёте, поздно просиживайте, едите хлеб печали, тогда, как Своему возлюбленному Он даёт сон...".
А спасутся ли те, кто жил в неге и любви своих отцов и матерей, которые всеми силами берегли их от всех опасностей своих детей, и не давали им полной свободы. Это по-земному. Но я убеждена и знаю, спасёт только Бог, а не человек, даже самый сильный. Мы все ходим под Богом и Один Он решает кому и как жить на земле...