Дверь в гранитной скале. Резная, чудесная. Ручной работы. Такие изготовляли до революции, для барских усадеб. И древесина редкой породы, в симметричных тёмно-розовых эллипсах. От неё даже пахнет старинным паркетом из палисандра. Муж сестры моей прабабушки был краснодеревщиком. От него нам достался комод, что до сих пор стоит в прихожей родительского дома. Но эта дверь – произведение искусства!
Древесное панно в центре изображает солнце, древнее божество всех народов. Лучи расходятся к краям и превращаются в сложнозубчатые узоры, похожие на распятия. Как хорошо, что у меня нет стаурофобии*!
Осторожно берусь за прозеленевшую медную ручку – прохлада металла вселяет уверенность. Нажимаю вниз и слышу глухое пощёлкивание. Тяну на себя… Не поддаётся! Дёргаю дверь ещё раз, ещё. Рву к себе изо всех сил – только дребезг недовольного бряцания в ответ на мои потуги. Пробую от себя – гулкий стук древесины и негодующий клёкот медной задвижки.
Обойти эту дверь невозможно. Она врезана в длинную горную цепь, без единой козьей тропы на километровую высоту. А мне надо, я знаю, мне необходимо туда войти! По ту сторону двери – спасительная влага родника, а здесь, под ногами – сухая, чёрная пустыня.
Озираюсь вокруг в поисках лома или хотя бы палки. Уже не жаль резную красоту – долблю по ней, что есть мочи. Но хоть бы щепка откололась от упрямой твердыни! Клацает ручка, скрипит замок, вздыхает, как старый филин, дверной косяк на мощных петлях.
Звенит в ушах. Металлический привкус во рту. Беспомощно бью дверь ногой, прижимаясь спиной к шершавым узорам. Боюсь смотреть на руки: предплечья в синяках, пальцы содраны, ногти сломаны под корень.
Тихо всхлипываю. Разворачиваюсь и прижимаюсь к закрытой двери лбом – она не виновата, что я не смогла отыскать к ней ключ. Слёзы бегут по дверной вязи лучей, стекают на ручку…
- Пора!
Я уже слышала этот голос. Он тихий и ласковый. Женский. Как будто его владелице уже много лет. Бабушка? Нет, но очень близкий мне человек.
- Пора! Открывай дверь! – Теперь слышу ясно, отчётливо. Неужели, она? Да, та незримая, что подсказывала молитвы, когда я в детстве забывала и путала старославянские тексты.
Озираюсь, но никого не вижу. В ступоре несколько минут смотрю на дверь. И открываю. Не думаю ни о чём, просто одним порывом жму и тяну на себя…
***
Не может быть! А где подземный родник? Дубовый кельтский лес? Где стада белых единорогов с лоснящимися шкурами? Отчего я вижу…?
Двор моего детства. Такой, как был пятнадцать лет назад. С ядрёной зеленью гигантских берёз над крышами пятиэтажек. Как чаша, он весь, до верхних этажей, залит июльским солнцем. Таким прекрасным, что хочется смотреть на него, не жалея глаз.
Трёхместные качели в центре двора облеплены гроздьями младшеклассников. А в центре – я, хохочу, как оглашённая. Совсем не похоже на мои «взрослые», затянутые в корсет реакции.
А мальчишки знай, раскачивают и ждут, когда мы на качели завизжим от страха. Одного из них, Артёмки, через два года не будет в живых. А пока ему девять и он не знает, что ужас перед наказанием отца для него сильнее, чем страх затянуть на шее петлю.
Могла ли я подумать, что скоро место лучшего друга в жизни займёт одиночество? Но здесь, в этом солнечном, сказочном, необъятном мире буйно зелёной травы и отчаянно синего неба… Здесь взлетала моя мечта, раскачивалась вверх и ничего не боялась. Мечта из первых самодельных книжек с рассказами в три предложения, стихами и рисунками «автора».
- Ты помнишь?
Да, помню. Хотя много раз хотела забыть. Стереть. Предать…
Не оборачиваясь, вижу боковым зрением справа от себя фигуру – в солнечном отблеске она кажется почти белой. Капюшон закрывает лицо. Но я узнаЮ. Это прабабушка Анна. Её чёрно-белый портрет висит на стене в родительском доме. Мама столько рассказывала о ней, что я как будто знаю её лично.
В Гражданскую Анна еле выжила в госпитале после того, как её расстреляли белогвардейцы, в спешке бросив на пустыре. А в Великую Отечественную спасала людей от голода, хотя сама недоедала. И жизнь посвятила родным – единственной дочери и внукам. Не сомневаюсь, что именно Анна – ангел-хранитель нашего рода.
Мы всё ещё стоим на пороге. Но теперь я боюсь входить. Понимаю, что прабабушка смотрит на меня, но взглянуть ей в лицо не могу – слишком больно глазам от света. Она слышит мысли и кивает мне.
- Смелее!
Прабабушка-ангел указывает рукой в ослепительное пространство за дверью. Я неловко хватаюсь за дверной косяк, но шагаю вперёд. Как на парализованных ногах, иду дальше, отпускаю опору.
Летнее тепло, перезвон ребячьего смеха, яркий свет… Веки смеживаются. Я словно лечу вперёд в невидимом потоке воздушного течения. Засыпаю? Нет, к счастью, наоборот. Пробуждаюсь!
________________________
*Стаурофобия – боязнь крестов и распятий