ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
СЕВЕРНЫЕ ЛЕНТЫ
Глава восьмая
Сразу после завтрака Алексей хотел было отправиться выяснить, каково состояние здоровья Верблюдинского, но его планы неожиданно нарушил визит отца. Ольгин-старший привёз комплект чистого белья, немного еды, пару детективов, поведал о происходящих на работе событиях, и упомянул о Товарище Андрее, интересовавшимся здоровьем своего комсомольского коллеги. Далее Антон Сергеевич долго рассказывал о том, как Наталья привозила к ним домой Артёма, восхищался тем, какой это хороший, сообразительный и добрый ребёнок, постоянно интересующийся, когда же, наконец, папа вернётся из больницы.
- Смотри, я привёз от него тебе подарок! – отец достал из кармана пиджака сложенный вчетверо листок бумаги, вырванный из школьной тетрадки. На нём цветными карандашами была нарисована симпатичная лошадка, а в углу детским почерком крупными буквами написано: «Папе от Артёма!»
- Твой сын уже умеет писать, хотя ещё не ходит в школу!
- Здорово нарисовал! – притворно подивился Алексей.
Рисунок отправился в тумбочку, и расположился поверх детективов. «Пригодится в качестве закладки», - решил его обладатель, поведав в свою очередь о Щукине, и о том, что напавший на него, наконец-то найдён.
- Кондратьев?! - удивлённо произнёс отец, услышав имя преступника, - Никогда бы на него не подумал, но Владимира Юрьевича я знаю со студенческих лет, и ему доверяю. Когда-то мы вместе учились, ходили в туристические походы: гитары, песни у костра и всё такое, но потом наши дорожки разошлись, он стал тем, кем стал. На сегодня это один из лучших дознавателей во всём Саратове.
Конечно же, Антон Сергеевич не мог не коснуться темы вчерашнего приезда Фрола.
- Магнитофоны шикарные, Алёша, - сказал он, - один – AKAI, второй – SONY, оба в прекрасном состоянии. Коробки с бобинами я не трогал, ты сам разберёшься с ними, когда вернёшься домой. Но, смотри, это очень дорогие подарки. Тебе следует как-то отблагодарить своего дарителя. Кстати, а почему я сегодня его не вижу?
В ответ Алексей со всеми подробностями рассказал о том, что приключилось с Семёном.
- Не повезло мужику, собирался уже выписываться, и вдруг на тебе! - подивился отец, - Ну ладно, мне надо уже идти. Если что-то потребуется – звони.
Проводив родителя, Ольгин сразу же поспешил в отделение кардиологии, занимавшее в больнице целый этаж. Он без труда нашёл реанимацию, которая располагалась в самом конце больничного коридора, попробовал открыть дверь, но она оказалась запертой изнутри. Алексей осмотрелся, увидел большой стенд, с прикреплёнными при помощи канцелярских кнопок бумагами и подошёл к нему. На одной из них оказался список пребывающих за дверью, в нём было порядка десяти фамилий. Рядом с каждой из них приводилась информация о состоянии её обладателя, выражавшаяся всего лишь одним словом – «тяжёлый», лишь напротив двоих стояло другое слово – «умер». В этом списке Ольгин обнаружил и Верблюдинского.
- Тяжёлый, - прочитал он вслух.
- Простите, вы к кому? – из-за двери вышла уже знакомая ему по вчерашней ночи медсестра.
- Верблюдинский Семён Аронович у вас?
- Да, у нас, - больничная служительница утвердительно кивнула.
- Скажите что с ним?
- А вы ему кем приходитесь?
- Вы же знаете, кем - соседом по палате.
- Информацию мы даём только родственникам.
- Послушайте, прошу вас, не откажите, я его друг!
- Ну что вам сказать, - смилостивилась женщина, - у него инфаркт. Сейчас он чувствует себя немного лучше, чем вчера, но ни о каких прогнозах речи быть не может.
- Могу я Семёна увидеть?
- Ни в коем случае, это категорически запрещено, ждите, когда его переведут в обычную палату. Как правило это происходит дня через три.
- Может быть, нужна еда, или какие-нибудь лекарства?
- Никакой еды. Всё необходимое у нас имеется, не беспокойтесь.
Сестра уже хотела было уходить, но в последний момент, немного подумав, задержалась.
- Если у вас есть что передать ему на словах – говорите, я передам.
- Скажите, что приходил Ольгин, передайте ему мои пожелания скорейшего выздоровления!
Сказав это, Алексей ушёл, понимая, что на данном этапе ничего сделать больше не может.
Три дня прошли в мучительном ожидании. Каждое утро он приходил к заветным дверям, но ничего нового узнать не удавалось. Ежедневно на стенде появлялся обновлённый список больных, а у фамилии Семёна оставалась всё та же пометка – «тяжёлый». Не внёс никакой ясности и повстречавшийся реаниматолог, сообщивший лишь о том, что да, интересующий Алексея человек продолжает находиться у них, что с ним проводятся медицинские процедуры. Особое внимание он обратил на то, что Верблюдинский не является тем овощем, за которым необходимо ухаживать и в заключение назидательно сказал:
- Не надо бояться слова «реанимация», это та же больница, только в ней все пациенты находятся под постоянным контролем персонала. Обещаю, что как только будут новости – вы станете первым, кто о них узнает.
Ничего не оставалось, как продолжать ждать. Прошёл четвёртый день, пятый, шестой, на седьмой, после обеда, в палату Алексея заглянул уже знакомый ему санитар, и сообщил:
- Вашего соседа перевели ещё вчера, можете пройти и увидеться с ним.
- Ну, наконец-то! – обрадовался Ольгин.
Увы, его радость оказалась преждевременной, ни в одной из кардиологических палат Семён не нашёлся. Совсем отчаявшись, ничего не понимая, он подошёл к милой девушке в белом халате с длинной русой косой, занятой чтением какой-то книги, и очень вежливо спросил:
- Доброе утро! Семён Аронович Верблюдинский находится здесь?
- Да, здесь, - ответила она, прервав своё занятие, - Только не в общей палате, а в изоляторе. Прямо по коридору, крайняя дверь слева, он там.
Ольгин направился туда, куда было указано, и был поражён представившейся глазам картиной. В маленькой комнатушке, где давным-давно никто не убирался, у стены стояла кровать с поднятыми ограничителями – специальными бортиками, задачей которых являлось предотвращение вставания пациента, и опускания его ног на пол, а вокруг неё валялись клочки бумаги и обрывки верёвки. Рядом был штатив для внутривенных вливаний лекарственных препаратов с пустым флаконом, а на грязной тумбочке – тарелка с давно остывшей кашей. Больной лежал в кровати обнажённый, лишь слегка укрытый простынёй. За время нахождения в реанимации у него выросла седая борода, немытые волосы на голове слиплись и источали дурной запах. Он очень сильно похудел, теперь от того Семёна, к которому так привязался Алексей, остались лишь кожа да кости в прямом смысле этого слова. Увидев, что к нему пришли, Верблюдинский приподнял руку в знак приветствия.
- Сёма, как ты? – спросил Алексей.
В ответ последовало лишь беззвучное шевеление губами, видя, что его не понимают, Семён Аронович прекратил попытки говорить и закрыл глаза. Немного постояв рядом с ним, Ольгин вернулся к девушке с книгой. В нём закипало возмущение.
- Я хотел бы поговорить с лечащим врачом того, кто находится в изоляторе, - сказал он.
- Здравствуйте, уважаемый! – послышалось в ответ.
К нему подошёл человек ростом ниже среднего, в чистом белом халате, из нагрудного кармана которого сверкала дорогая перьевая ручка. Высокий медицинский колпак прикрывал лысый череп яйцевидной формы, и в совокупности с горбатым носом придавал всей его фигуре некую комичность.
- Лев Исаакович Дорфман, - представился носатый, сверкнув своими золотыми зубами, - я и есть лечащий врач Семёна Ароновича, ну а кто Вы – мне известно, Вас уже все здесь знают.
- Скажите, как больного в таком состоянии из реанимации могли перевести к вам сюда? – спросил Алексей.
- Запросто. Он стабилен, температура нормальная.
- И при этом отсутствует речь!
- К сожалению, да. Теперь необходимо его выхаживать, начинать потихоньку кормить, хотя бы с чайной ложки, поить, просто разговаривать с ним. Это всё должно лечь на плечи родных и близких.
- У него жена в отъезде, она не знает о том, что с ним случилось!
- А я с этим ничего не могу поделать, - Лев Исаакович лишь развёл руками.
- Лёва,- вдруг раздался громкий голос, - ты что, ох…ел?!
Это был Кривошеев. Он шёл, по коридору, громко стуча своими башмаками сорок пятого размера, в его глазах светилась ярость, а выражение лица не предвещало ничего хорошего.
- Это так ты занимаешься своей работой! – начал Михаил Петрович, подойдя вплотную, - Зачем привязывал своего пациента, сраный мудак?
- Семён Верблюдинский не позволяет проткнуть себе кожный покров параллельно вене, он очень буйный, вот поэтому и был привязан.
- Только не ври! Какой Сёма буйный, когда руку с трудом поднимает?! Такие должны находиться под круглосуточным наблюдением и уходом. Почему сейчас рядом с ним никого нет?
- Я не могу никого приставить персонально к нему. Пусть родственники нанимают сиделку или обеспечивают уход сами. И вообще, Миша, как Вы смеете разговаривать со мной на повышенных тонах, мы с Вами коллеги, находимся в государственном учреждении, а не на улице.
- Ах, ты сволочь, ещё и тявкаешь! – Кривошеев вдруг схватил левой рукой Дорфмана за ворот халата, а ладонь правой сжал в кулак и занёс над его горбатым носом.
- Помогите, убивают! – взвизгнул Лев.
На шум уже бежали находящиеся поблизости санитары, а удивлённые больные выглянули из своих палат. Ситуация накалилась до предела.
- Слушай меня внимательно, урод, - процедил Кривошеев сквозь зубы, - если через два часа у Верблюдинского не будет сиделки, даю слово, ты вылетишь отсюда как пробка из бутылки шампанского и при этом я так испорчу твою физиономию, что тебя не узнает даже твоя любимая Циля! Понимаешь, что это не шутка?!
С этими словами он швырнул коротышку на больничную скамью. Красивая импортная ручка врача-кардиолога вылетела из кармана, ударилась о стену и разлетелась на мелкие части.
- Алёша, пошли отсюда! – сказал Кривошеев к Ольгину.
- Проклятый черносотенец! – послышался выкрик ему вслед, - Чтоб над тобой трава росла!
Тот, к кому эти слова были обращены, даже не обернулся, и лишь оказавшись в своей родной епархии, заговорил вновь:
- Ты молодец, Лёша, что так переживаешь за Семёна. Иди пока к себе, я возьму ситуацию под контроль, сиделка у него будет.
- Михаил Петрович, как Вы оцениваете его нынешнее состояние?
- Речь идёт о жизни и смерти, и всё из-за этого Дорфмана, не в первый раз у него происходит подобное, я давно уже говорил главврачу, что эту ****ь нужно уволить, а он всё боится антисемитом прослыть. Ну, ничего, вот приедет Антонина Ивановна, помогу написать ей заявление, куда следует, и в этот раз Лёва лёгким испугом уже не отделается. Какое-то безобразие, у него тяжёлый больной без присмотра, не получает капельниц, а медсестра в это время сидит и книжки читает!
- Скажите, я могу приходить туда, навещать Ароновича? – спросил Алексей, - Прошу разрешить.
- Конечно, приходи, тем более я вижу, что чувствуешь себя ты гораздо лучше. На вот, принимай это в течение недели перед обедом по одной штуке.
Нейрохирург протянул Ольгину упаковку каких-то таблеток, на которой не было написано ни одного слова по-русски.
- Я привёз их из Москвы специально для тебя, как достал – не спрашивай об этом, а сейчас иди успокойся, займись чем-нибудь, потом проведём тестирование твоего мозга и тогда решим, что с тобой делать дальше.
Следуя данному совету Алексей успокоился, немного подремал, позвонил родителям, отужинал, и до позднего вечера просидел в холле у голубого экрана, обещанная ему процедура состоялась лишь утром.
Кривошеев присев напротив него стал показывать картинки, где были изображены различные предметы, растения, животные и геометрические фигуры, предлагая при этом говорить как можно быстро о том, что тестируемый на этих картинках видит. Все ответы тщательно фиксировались. Далее пошли просто вопросы, Ольгину требовалось из трёх возможных ответов выбрать один, с его точки зрения самый правильный. Всё это было достаточно простым и даже увлекательным, но в то же время и утомительным.
- Ладно, на сегодня хватит, - пощадил его Михаил Петрович, – ты делаешь успехи, признаюсь честно, не ожидал от тебя такого хорошего результата.
- Когда я вернусь домой?
- Возможно, что скоро. Главное – не нарушай режим. На завтра назначаю тебе ЭЭГ. С этого дня можешь ненадолго выходить на улицу подышать свежим воздухом, как раз сегодня первое мая и погода солнечная, только не кури, как это делал Верблюдинский, чем курение может закончиться – ты видел. Если хочешь, сходи к нему на пару часов, посмотри заодно, как там мой приятель Лёва поживает. Кстати, мне сказали, что сиделку к Семёну он приставил.
Алексей столкнулся с Дорфманом в коридоре лицом к лицу. Лев Исаакович двигался, держа руки в карманах халата, и был мрачнее тучи, а увидев Ольгина, демонстративно повернул голову в противоположную от него сторону и прошёл мимо, не сказав ни слова.
Сиделка, оказалась опытной, прекрасно знающей свое дело, когда вошёл Алексей она поила своего подопечного водой из столовой ложки.
- Нам сегодня гораздо лучше, - таков был её доклад, - водичку пьём, капельницу поставили, вот только собраться поесть никак не можем.
- Мне не надо сейчас еды! – слабым голосом произнёс Верблюдинский, - Алёша, спасибо, что пришёл. Тоня так ничего и не знает, ей не сообщили?
- Я говорил врачам, но никто из них не позаботился об этом. Вчера приехал Кривошеев, возможно он что-нибудь придумает.
Грусть от услышанного пробежала по лицу Семёна.
- Люда, - произнёс он, собравшись с силами, - хочу попросить Вас об одной услуге, мне необходимо поговорить с Алексеем с глазу на глаз. Очень прошу, оставьте нас вдвоём где-то на час, не беспокойтесь, со мной ничего не случится.
- Но Дорфман будет очень недоволен, не надо Вам много разговаривать.
- Плевать на этого Дорфмана!
- Хорошо, я выйду, но буду находиться рядом за дверью, - согласилась сиделка.
Первым делом, как только они остались одни, Верблюдинский попросил Ольгина приподнять подушку под его головой.
- Мне так будет удобнее, - пояснил Семён Аронович, - ну а теперь очень внимательно выслушай всё то, о чём я сейчас скажу. Это касается тех самых магнитофонных лент с записями Аркадия Северного, привезённых к вам на квартиру Фролом с Тоней. Ты должен знать, каким образом они попали ко мне. Будь добр, отнестись к моей истории максимально серьёзно.