Недалеко от Москвы
Что такое Якшанга? Якшанга-а-а: что-то слышится в этом звуке, северное протяжное, как-будто завывает метель или вечный кочевник кричит сквозь пургу в ожидании гостя, который в упряжке, за сотню верст спешит к теплу очага.
На слуху что-то заполярное — олени, ездовые собаки, ненцы с их чумами и открытым огнем внутри.
Ан нет..., Якшанга это леспромхозовский поселок в Костромской области близ районного центра Шарья, а от столицы всего-то не более семисот километров.
Под самый праздник, с 1978 на 1979 годы, меня как молодого специалиста послали сюда, чтобы встретить и обустроить две автомашины, которые на ж.д. платформе должны были прибыть на эту богом забытую станцию. Сопровождали этот груз два бича — Костя и Володя.
Контора в которой я работал, уже который год вела линейные геологические изыскания под вторые пути Северной ж.д. До самого Мурманска это была однопутка и страна, чтобы разгрузить и ускорить продвижение грузов переводила основные ж.д. магистрали на два пути, убирая уже ненужные разъезды с их начальниками, где, как правило в глуши стояло всего 3-4 избы, и содержание которых конечно влетало в копеечку, начинающей только подниматься после великой беды огромной территории.
Кстати, мой любимый писатель О. Куваев родился в этих краях на одном из таких разъездов — Юма, и я, еще не зная этого, проходил эти несколько избушек пешим маршрутом или с буровой техникой все дальше на север до г. Котельнич уже в Кировской области. Места вокруг этих разъездов были грибными и геологическая бражка с удовольствием разбавляла свой нехитрый рацион свежими боровичками и подберезовиками.
Так вот, в 20-х числах декабря я, налегке, на Ярославском вокзале, садился в поезд Москва-Мурманск, чтобы максимум через неделю вернуться обратно и встречать новогодние праздники в своей Дубне среди родных и друзей.
Было очень тепло. Весь центральный регион накрыла небывалая в это время года оттепель. С крыш текло, ноги месили ледяную кашу, поэтому и одежка на мне была не по сезону легкая. Кроме зимней ондатровой шапки на голове, все остальное было по спортивному легким. Это демисезонное пальто, брюки-клеш и модные тупоносые ботинки на платформе.
Груз с людьми уже загодя был в пути, в длиннющем сборном «товарняке», поэтому я рассчитывал быть на месте где-то за сутки до его прибытия. Все складывалось хорошо и удачно, командировка была не долгой и не обременительной — всего-то встретить технику с людьми, договориться с местным железнодорожным начальством о жилье и стоянке, и с чистой совестью вернуться в Москву, чтобы после праздников уже конкретно выдвигаться в полном составе партии. А это начальник - Пал Семеныч, я - геолог, два водителя, один из них буровой мастер, тракторист и четверо рабочих, включая двоих бичей Костю и Володю.
Задача этой небольшой изыскательской партии была довольно проста — обработать до лета участок более 20км. И затем всем табором переместиться дальше, на новое место, чтобы когда-нибудь достичь основной цели уже в Кировской области — г.Котельнич, после которого уже начиналась отсыпка ж.д. полотна вторых путей Северной ж.д.
«Дом Колхозника» встретил меня запахом жареной картошки с луком и галдящей толпой молдаван, которые что-то строили в леспромхозе. В гостинице было жарко, топили от души (чему впоследствии я был рад несказанно). Поселили меня на втором этаже, в комнате на трех человек, где кроме стола, кроватей и прикроватных тумбочек ничего не было, да еще пара стульев.
Соседом оказался мужчина за сорок по имени Михаил — профессиональный «толкач», откуда-то из Ставрополья, третья кровать пустовала. Много я в своих командировках встречал этих говорливых людей, приезжающих из других регионов на какой-нибудь завод, фабрику или леспромхоз, чтобы выбить для своего предприятия или совхоза нужные запчасти, комплектующие, стройматериалы...
«Толкач» - это профессия, и при тотальном дефиците в стране, эти люди должны были уметь уговорить местных снабженцев где посулами, подарками, а то и откровенной взяткой отпустить нужную «до зарезу» продукцию вне очереди.
А поскольку приезжающий тоже прибывал не с пустого места и так же мог чего-нибудь предложить, то среди хозяйствующих субъектов по всей стране налаживались прочные дружеские отношения и вся огромная территория под названием СССР была покрыта сетью этих горизонтальных полулегальных связей, и может благодаря не в последнюю очередь этому, страна кряхтя, со скрипом жила, строилась, что-то производила, и по ее железнодорожным капиллярам, как кровь в организме, двигалось все это от поставщика к заказчику. Ну, а «толкачи» только ускоряли этот процесс.
Приближался праздник и сосед собирался на следующий день поутру возвращаться к себе домой — в станицу. Дела по всей видимости он закончил удачно, поэтому был веселый и разговорчивый. После знакомства тут же выставил бутылку водки, и из своих запасов выложил на стол южные угощения в виде домашней колбасы, аджики и конечно, чуть розоватого с чесночным душком, сала, и гостеприимным жестом пригласил к столу.
Очень хотелось есть, но я, сглотнув слюну, с сожалением отказался:
-Извини дорогой, - время не терпит, надо сегодня обязательно решить все дела с местным ж. д. начальством, давай ближе к вечеру.
Тот сокрушенно вздохнул, убрал со стола бутылку, положил обратно в авоську всю эту снедь и выставил за окно, где уже основательно подмораживало.
-Понимаю, ладно подождем до ужина. В леспромхозовскую столовую не ходи, не советую, а прямо, когда закончишь, домой в номер.
Все дела разрешились быстро и без проволочек. Нас оказывается ждали и свели меня с путевым мастером, который показал огороженную площадку для техники и оборудования.
Небольшое отступление: все должности в железнодорожной иерархии почему-то были закодированы, и я как-то быстро научился разбираться в этих аббревиатурах, например: ПЧ — начальник дистанции, ПД — путевой мастер, ПДБ — бригадир и тд. Работный люд у путейцев, как это обычно бывает, незлобиво давал расшифровку: если ПД, значит путевой дурак, ну а ПДБ, естественно путевого дурака брат.
Крепенький невысокий мужичок со смышленым взглядом и вечной щетиной на круглом русском лице. Пока мы ходили по всему леспромхозовскому хозяйству, куда вели две ж.д. ветки от основной трассы и куда должны были загнать платформу под разгрузку, он все время расспрашивал о житье-бытье в столице, интересовался моим мнением на международное положение и, между делом, выпытал всю мою холостяцкую подноготную, постреливая из под кустистых бровей оценивающим глазом.
Железная дорога делила поселок на две части. Справа, по ходу из Москвы, была основная инфраструктура с леспромхозом, клубом, гостиницей и даже книжным магазином, где я впоследствии купил А.Толстого - «Петр первый» и Стефана Цвейга - «избранное», чему был немало удивлен. Слева раскинулась обычная русская деревня, с ее крестьянским неторопливым укладом. Жить нам предстояло в этой деревне.
Перейдя по пешеходному переходу, мы с Сергеичем вышли на длинную, прямую как стрела улицу и направились к избе, которая находилась в самом конце, на окраине, и за которой начиналась дикая европейская тайга.
Сразу за переходом, в начале улицы стоял рубленный из вековых сосен сельский продуктовый магазин со скудным ассортиментом. На полках лежали крупы, макароны, кое какие консервы, из сладкого: халва, печенье, карамель. Подсолнечное масло наливалось ручным насосом из железной бочки в свою тару, за стеклом — в холодильнике, витиеватыми узорами на подносах стояли развесные комбижир, маргарин, реже сливочное масло, но главное всегда был хлеб и спиртное в виде дешевого портвейна и водки.
В принципе такую картину я наблюдал везде в центральной части российского нечерноземья. Народ в основном жил своим хозяйством, держал скотину, и мясо с салом вместе с соленьями и квашеной капустой на столе всегда были.
Поглазев на «сельпо» с деревянным крыльцом и резными перилами мы с путевым мастером зашагали дальше по укатанному зимнику в конец улицы. После вчерашней оттепели сильно подморозило. День был ясный, и я почувствовал как русский холод подбирается под мое демисезонное пальтишко и джемпер японской вязки, который приобрел в недавней командировке, на Сахалине.
Изба, в которой предстояло проживать коллективу, стояла на отшибе в километре от магазина, в самом конце деревенской улицы. Открыв калитку, мы поднялись на крыльцо довольно крепкого сруба. Сергеич снял замок и мы вошли в просторные сени, разделенные пополам невысокой перегородкой, за которой на земляном полу лежала солома. Было видно, что это место для скотины, которая когда-то вместе с людьми переживала здесь суровые зимы.
Через небольшое оконце наверху светило солнце, и пахнуло на меня — городского парня, чем-то до боли родным и знакомым. Видно в младенчестве, а может (хрен его знает) в другой жизни, приходилось проживать в таких жилищах. У каждого человека бывает это странное ощущение: как-будто уже видел эту картинку с солнечным лучом сквозь пыльное стекло и запахом навоза и сеновала.
Сергеич отворил дверь с морозной куделью на войлочной обивке и мы попали в просторную горницу с двумя окнами на улицу и большой печью в углу, которая создавала еще одно небольшое пространство с окном на огород. Посредине еще находилась железная печка-буржуйка с трубой, коленом выходящей в дымоход основной печи. Перпендикулярно к стене стояло семь армейских коек и у входа завершал интерьер большой прямоугольный стол с табуретками.
Сергеич приоткрыл дверцу железной печки, зачем-то заглянул внутрь:
-Ну вот, жилье хорошее, теплое, дров навалом, в сенях небольшая поленница и на дворе под навесом кубов пять будет, не замерзнете, а если не хватит подвезем, здесь это не проблема. Я живу рядом, через улицу, вон мой дом.
Он приоткрыл занавеску на окне, показывая на такой же пятистенок напротив, в живой изгороди голых веток сирени.
-Да, летом наверное тут благодать...
Чтобы поддержать разговор ответствовал я. Мороз крепчал. Мой организм это чувствовал по коченеющим ногам в модных штиблетах. В голове только крутилась мысль про обратную дорогу до гостиницы.
-Все Сергеич, давай прощаться, а то околею, градусов двадцать пять, а то и тридцать шарашит.
Мастер засуетился, окинув взглядом мой красный нос и поднятый воротник пальто.
-Да-да сынок, конечно, вот возьми ключи от замка, а то зайдем до меня, чаю горячего выпьем..
Я вспомнил про жарко натопленный номер в «Доме колхозника» и угощение своего соседа. Поблагодарив своего нового знакомого, я с поспешностью вышел из дома, навесив замок и закрыв его на ключ. На улице попрощавшись, расстались. Смеркалось.
Опустив уши на шапке, собравшись, легкой трусцой побежал по этой длиннющей улице в сторону железной дороги. Ног я уже не чувствовал, но добежав до магазина, немного согрелся. Мелькнула мысль, что не плохо бы заскочить в «сельпо» и прикупить что-нибудь к вечернему чаю, но мороз сковал волю и желание отвлекаться от основной цели: добраться до долгожданного тепла.
Перебежав через пути, впереди, в морозной дымке, замаячила огнями станция, за ней возвышалась двухэтажная, срубленная из мощных бревен, гостиница.
Наконец, поднявшись по деревянной лестнице, ввалился в номер. Сосед, лежа на кровати, внимательно слушал по радио последние новости. Увидев мой загнанный вид с белым кружалом на ресницах и шапке, стал помогать раздеваться.
-Ты глянь, как резко похолодало, жуткий прогноз передают однако по радио: небывалые температуры обещают, с минусом. Ну как, все сделал что запланировал?
Он участливо смотрел как я разувшись, протянул ноги к батарее отопления.
-Ну да, теперь только ждать, думаю завтра прибудет груз и все, - до свидания Якшанга, здравствуй Москва.
Михаил, с ловкостью фокусника снова водрузил на стол бутылку «Московской» с аппетитной закуской. Наконец я оттаял и окинул взглядом накрытый стол.
-Царское угощение, ты настоящий кудесник Михаил, такую «поляну» накрыл, спасибо.
Тот, нарезая тонкими ломтиками сало и колбасу, польщенный откровенной похвалой, пододвинул ко мне миску с квашеной капустой, в которой красными бусинками рдела клюква и отдельно лежали соленые огурцы с мочеными яблоками. В другой миске поменьше, красовались отборные грибочки, распространяя вокруг укропно-чесночный аромат, а в небольшой кастрюле исходил горячим паром отварной картофель.
-Налетай сосед, местные дары леса, сегодня на рынке купил.
И развернулся настоящий пир, какой только бывает в гостиничных номерах с малознакомыми людьми, волею судьбы встретившихся по делам на путях-дорогах необъятной страны.
Говорили «за жизнь», о политике, ругали власть и как водится в тесной мужской компании закончили женщинами. Узнав, что моя профессия гидрогеолог, и что я работал на водоснабжении в их краях на Северном Кавказе, Миша, будучи уже в хорошем подпитии, звал к себе в станицу:
-А что Ленька, приезжай, совхоз у нас миллионер, места засушливые, поэтому работа для тебя будет. Женим; у нас казачки — такие девчата бедовые, будешь жить как у христа за пазухой, да и юг это не ваш север — уж там точно не замерзнешь.
Я, разомлевший от тепла и обильной пищи, только кивал головой и улыбался, - что человеку для счастья надо? За узорным стеклом трескучий мороз, а ты сидишь в тепле и уюте, под красным абажуром за столом, хмельной и сытый, с хорошим человеком и задушевной беседой.
Наутро, попрощавшись, Михаил, собрав пожитки, поспешил на станцию, чтобы запрыгнуть в поезд, который останавливался в этой глуши всего на две минуты, а там Москва, и дальше уже с Курского вокзала в предпраздничной суете отправиться на юг — к себе в станицу.
Ну а я направился на станцию к диспетчеру узнать, не слыхать ли что-нибудь про мой злосчастный груз. Мороз перевалил за 40-градусную отметку и пришлось поспешить обратно в свой жарко натопленный номер.
На первом этаже, в холле, стоял телевизор. Несколько человек смотрели новости. Я, с любопытством, остановился послушать. С экрана диктор передавал что-то пугающее. Почти весь Европейский континент накрыл небывалый антициклон, и низкие температуры в Москве были такими же как и в Якутии. Игорь Кириллов, с несвойственной ему строгостью, рассказывал о многочисленных авариях в городских водопроводных сетях и канализации, из за низких температур прекращали работу даже электроподстанции. Даже нам, по другую сторону голубого экрана телезрителям, было видно как он растерян. Жителей Европы накрыло знаменитое похолодание 79-го года.
Еще не осознавая всего драматизма ситуации я, не спеша стал подниматься к себе в номер. Только беспокойная мысль, о двух сопровождавших технику мужиках, не давала расслабиться. Ребята уже третьи сутки были в дороге и с часу на час должны были появиться на «горизонте».
Я знал, что горючим оба бака на автомашинах были залиты до горловины, печки в салонах исправны и можно жечь бензин не жалея. С диспетчерами я заранее договорился, что как только появится груз, мне сразу дадут знать, благо гостиница находилась рядом, и несколько успокоенный, с томиком Чехова, расположился на своей койке.
В комнате было тепло, даже жарко, единственное что напрягало, это сортир, который находился во дворе. Это был сарайчик, поделенный надвое, с двумя дверцами, на которых белой масляной краской красовались стандартные буквы «М» и «Ж». Зайдя поутру в полутьму этого помещения, я долго искал местечко где бы пристроиться. Дырки на подиуме были забиты, твердыми как бетон на морозе, нечистотами, а пол вокруг, как паркет в танцзале, отливал стеклянным зеленовато-желтым блеском. В конце концов, для такого деликатного дела, я стал захаживать в служебное помещение вокзала, где меня уже хорошо знали.
От вынужденного безделья в голову лезли какие-то посторонние строки, рифмы, и неожиданно меня накрыло вдохновение.
Казалось Пегас спустился с небес на землю, на эту, скованную небывалым морозом, двухэтажную избу затерянную в дремучих костромских лесах.
Как Пушкин, заточенный в Болдино на карантине я, вдруг, после внезапно пришедшего на ум четверостишья, ощутил небывалый прилив творческих сил. Со мной такое бывало и раньше, но сейчас строчки рождались в голове легко и свободно, чтобы как солдаты стройно вставать на чистый лист одна за другой.
Конечно сейчас, прожив целую жизнь, вижу в них и юношескую восторженность, и пафос, но почему-то трогают они какой-то искренностью и чистотой, поэтому рискну выложить на суд читателя те далекие по времени строчки. Может эти незатейливые стихи добавят небольшой штрих в портрет того поколения 70-х.
Фотографии в рамках
Занавески из ситца
Запах русской избы
Мне сегодня приснится...
Поезда на станцию приходят
И гудком усталым тишину разводят
Крадучись вагоны к вокзалу подойдут
Судорожно вздрогнут и замрут.
Сонно щурясь проводник
Выйдет на перрон
Окнами зевая
Спит и весь вагон.
С предрассветной сырости
Я зайду в купе
В тесноте уютной
Будут сниться мне
Голубые горы
Комариный звон
И такой усталый
Голубой вагон.
Изыскателям 30-х годов
Пожелтевшие снимки, позабытые кадры
Какими глазами на мир вы смотрели?
Легенды остались, остались награды
Какие вы были, о чем же вы пели?
Бродяги 30-х, сквозь призму годов
Смотрим на ваши открытые лица
Отцы шли на «Зимний», круша юнкеров
А вы припозднились на свет появиться.
Рабочие руки, крестьянская хватка
Мечтали о звездах, далеких планетах
Действительность проще - «рабфак» и палатка,
Но рвали обыденность души поэтов.
«Романтика» что это, глянь в словари,
Словами такими зря не сорили,
А главное — больше руды для страны,
Чтоб новые ГЭС и дороги Сибири.
И уходили в «поле» топографы
Из теплых изб, коммунальных квартир,
Шли геологи и географы
Маршрутами новыми — переделывать мир.
Потели под ливнями крепкие спины,
Вязали плоты под грома раскаты,
Смеялись в зарослях спелой малины,
Со смертью играли на перекатах.
А праздник, плохое все напрочь забыто,
Гуляли так, что округа вся пела.
Смеялись открыто, любили открыто,
Прощали ошибки, и делали дело.
Закончилось «поле», осталась лишь песня,
Дороги остались, что пройдены вместе,
Остались друзья, что писать обещали
Закат над рекой да туманные дали.
Ты вспомни костер под небом осенним,
Как пели Высоцкого, читали Есенина,
Теснее плечами к плечу прижимались
И звезды глядя на нас улыбались.
Дробилась на звезды таежная речка
Гудела в «балке» раскаленная печка.
На шум «буровой» по первому снегу
Шагали в штормовках парни на смену.
Да все это было, теперь мы в столице.
Глядят с фотографий знакомые лица.
Глядим в телевизор на новые стройки
И грустно — все в прошлом, остались лишь строки.
Уйдет по маршруту новая партия,
Обоз с «буровой» - бесшабашная братия.
Уйдут, не жалея про тех кто остался.
Им мир распахнулся, ну а нам, показался.
Странно, но и на следующий день, и еще через два дня, злополучный груз не прибыл. На носу был праздник — встреча Нового года и я, в тревоге, связался по телефону с московским начальством.
Высокий начальник, естественно, ничем в этой ситуации помочь не мог и, призвав к моей комсомольской сознательности и патриотизму, лаконично ответил — ждать. Хотелось объяснить чиновнику, что я уже давно с позором изгнан из этой славной организации, и что посылать людей в зимнее время сопровождать груз — верх головотяпства, но сдержался, и только попросил обзвонить все узловые станции по перегону.
Путевой мастер — Василий Сергеевич навестил меня и пригласил на следующий день вечером прийти к нему, дабы встретить Новый Год по человечески.
И вот, 31-го декабря, рано утром в дверь номера постучали. Служащая гостиницы сбивчиво рассказала, что позвонили со станции и что у них находится человек, который назвал мою фамилию.
-А где второй? - машинально спросил я, та только развела руками.
В одной шапке, несмотря на трескучий мороз, я опрометью бросился в здание вокзала.
На широкой скамье лежал наш рабочий и лупал на меня своими большими навыкате глазами. Законченный бич — Володя, находился в состоянии полного алкогольного неадеквата. Он попытался сесть, но его качнуло вперед и он свалился на колени прямо мне под ноги. Не вставая, размахивая руками, мужик пытался что-то втолковать мне, но абсолютно бессвязная речь, в которой угадывался наш не нормативный, великий и могучий, не давала объяснения как и что произошло с грузом и его напарником — таким же бродягой. Вид у Володи был нормальный, только мертвецки пьяный. Обморожений на лице и руках я не обнаружил, и подхватив это чудо подмышки потащил к себе в номер.
Там бросил на кровать Михаила и, спешно одевшись, побежал выяснять насчет груза и второго своего сотрудника, за которого, как ИТР, посланный в Якшангу с заданием, я ощущал, да нет, скорее нес ответственность со всеми вытекающими из этого последствиями.
Слава богу платформу с техникой отцепили, загнали на леспромхозовскую ветку и даже, чтоб не было простоя, согнали машины на стоянку. Про второго бича не было ни слуху ни духу. В полной тревоге за судьбу человека я поспешил обратно в гостиницу.
Володя спал как младенец на боку, положив сложенные ладошки под щеку. В раздражении с трудом, мне удалось его растолкать и я приступил к допросу. Вот что поведал мне незадачливый проводник:
Сборный «товарняк» двигался еле-еле, останавливаясь на каждой станции, где от него постоянно отцепляли вагоны, вместо них цепляли новые, катая с «горки» и формируя новый состав. Так что за сутки поезд проходил не более 70км. Когда накатили морозы, мужики завели мотор в одной из машин и грелись в кабине. Экипированы проводники были хорошо: кроме спальных мешков в наличии имелись тулупы, ватные брюки и телогрейки, но постоянные остановки достали ребят. И как-то гуляя вдоль состава они наткнулись на вагон- «скотовоз», на крыше которого торчала труба и из нее валил дым. Это была теплушка забитая до самого верха азербайджанским портвейном. Сопровождали этот ценный груз три гостеприимных джигита. Короче они приняли в свою компанию страдальцев и те, дальше уже, ехали в относительном комфорте. Ну а такое изобилие алкоголя сделало свое черное дело; остаток пути прошел как в тумане и куда делся его напарник, и как он все таки оказался в нужном месте, Володя, морща лоб, так и не мог вспомнить.
Неожиданно в дверь робко постучали, она отворилась, и на пороге, живой и невредимый, стоял Костя. Оказывается он просто проспал и проехал Якшангу и сейчас, на московском пассажирском поезде, уговорив проводницу, вернулся обратно.
Как будто гора с плеч спала у молодого специалиста. Наконец-то сейчас он покажет этим алкашам их жилье и со спокойной совестью пойдет в гости к своему новому другу Василию Сергеевичу встречать Новый год. Ну а на следующий день я рассчитывал уже быть на пути к Москве.
А пока за окном светило холодное солнце, попив чаю, мы вышли из дверей гостиницы, и скорым шагом направились в сторону леспромхозовского хозяйства, где и стояла на стоянке прибывшая поутру техника. Это была буровая установка УГБ-50м на базе ГАЗ-66, и такая же, только бортовая, с крытым брезентовым кузовом, автомашина, где в фанерных кофрах, мешках хранились все нужные для проживания вещи. Взяв пару мешков с теплой рабочей одеждой и кое какой посудой мы вернулись в гостиничный номер. Там облачившись в ватные брюки, валенки и полушубок, я наконец почувствовал себя уверено и никакой мороз теперь не был страшен.
Накупив в магазине продуктов и хлеба, партия, в ее усеченном составе, направилась к будущему месту обитания. Войдя в избу, работяги привычно сразу растопили железную печку-буржуйку и кинули на пустые кровати свои спальники. Потом натаскали дров, сложив небольшую поленницу возле устья кирпичной печи, и развели огонь в топке. Русская печь, застывшая от мороза и долгого безделья, поначалу дымила и не разгоралась, но минут через двадцать дымоход наконец нагрелся и потянул дымок вон из избы. Труба у железной печки раскалилась до красна, в горнице резко потеплело и с грубо отесанных стен потекло.
Как было сказано выше; за печью располагался небольшой закуток с окном в огород и простенькой ситцевой занавеской. В этой небольшой кухонке стояла газовая плита на две конфорки, рядом красный баллон с газом. Видно, что избу использовала администрация ж. д. как мини гостиницу или общежитие.
Из за жуткого мороза и плохой экипировки четыре дня назад, я как следует не рассмотрел жилище, и сейчас с любопытством осматривал и ощупывал каждый угол, где мне предстояло жить довольно продолжительное время — скорей всего до весны. Выбрав королевское место в уголке, у стеночки, я бросил на койку свой рюкзак и спальник.
Ребята уже поставили на плиту воду под макароны, и видя что все наконец устаканилось, а на дворе стемнело, я начал прощаться. Мужики о чем-то шушукались за печкой. Потом появились с виновато-сконфуженным видом:
-Леонид, праздник однако, да и работы на ближайшей неделе не будет. Дай немного денег, отбатрачим..
Я ждал этого разговора, но с воспитательной целью немного покуражился:
-Я их что печатаю..? Продуктов накуплено на неделю, тушенки целый рюкзак, какого вам еще лешего..
Костя, более развитой и поэтому дерзкий чем его товарищ, выступил из полутьмы вперед:
-Дык, «ваше благородие», чай люди, а не зверье какое, ну не привыкшие мы Новый год чаем встречать.
Я прекрасно осознавал, что эти ушлые ребята за короткое время обязательно найдут здесь какую-нибудь халтуру и высыпал на стол пять рублей с мелочью:
-Вот, чем богаты, оставил только на билет до Москвы и за гостиницу, с первой же зарплаты отдадите.
Народ повеселел и уже с шутками начал прощаться:
-Привет Пал Семенычу.. Передай, что задание партии и правительства в суровых условиях выполнено и бригада готова к новым трудовым подвигам.
Вполне успокоенный, я шагал под яркой луной, по скрипучему под ногами зимнику. Вдруг услышал за спиной хруст догоняющих шагов; это был Костя.
-Я с тобой начальник, провожу до магазина.
Ногам в растоптанных валенках было тепло, полушубок согревал грудь и спину, ну а лицо, уже привыкшее к небывалым морозам, раскраснелось под белым узором инея на шапке. Не спеша дошли до сельпо и, распрощавшись, я пошел к себе в Дом колхозника, чтобы переодевшись, направиться той же дорогой в гости, на праздник.
Встретили Новый год с Василием Сергеевичем попросту без затей, и поэтому весело. Там был телевизор, гостеприимная супруга, была дочь — вполне созревшая девушка, сын — подросток и обалденно вкусные пельмени. Пили водку, потом, как водится у славян, перешли на портвейн, потом я вырубился и проснулся уже днем при ясном солнце.
Как хороший гость, я лежал на кровати. За перегородкой мычал теленок, которого от мороза затащили в избу. Уже похмеленный, и от этого веселый, Сергеич предложил мне последовать его примеру. Опохмел, это вторая пьянка, а для меня вообще смерть, поэтому попив горячего чаю, поблагодарив хозяев, я устремился на станцию, где проходящие поезда на Москву шли один за другим.
Незаметно пролетела праздничная неделя, и вот уже в полном составе партии, возглавляемой начальником, ясным морозным днем, коллектив в составе пяти человек шагал знакомой дорогой к месту своего обитания.
Костя с Володей, трезвые как стекло, уже как хозяева, радушно встречали дорогих гостей. В горнице все было аккуратно прибрано, а в воздухе стоял аппетитный дух горячей пищи.
Пал Семеныч, осмотрев жилище и забрав с собой водителя, направился с ним к стоянке. Тот должен был отвезти его в Шарью, где было отделение банка и гостиница, в которой он собирался обосноваться.
Обычно, в многочисленных командировках, мы с Семенычем проживали вместе, отдельно от работяг, но в данной ситуации было бы сложно мотаться на работу за двадцать километров. Тем более в мои обязанности входила только работа на объекте, а начальник занимался хозяйством, деньгами переговорами с местным и московским руководством. Впоследствии мы видели Пал Семеныча только пару раз в неделю, когда он приезжал посмотреть как идут дела, иногда привозил деньги.
В основном народ жил на «полевые»; это пятьдесят процентов от оклада, чтобы по возвращению в Москву снять с депозита накопленную, довольно приличную сумму.
Так что, с утра следующего дня начались трудовые будни. Два водителя Пашка и Толик вставали раньше других, чтобы, сняв с печи ведра с горячей водой, пролить систему у своих стальных коней. Температура и не думала ослабевать и почти до середины марта стояли лютые морозы. Как следует прогрев двигатель и салон, они возвращались к завтраку.
Потом, загрузившись в крытый брезентом кузов, партия небольшой колонной (в две автомашины) выдвигалась к железной дороге, вдоль которой попикетно, через каждые сто метров бурились неглубокие скважины с отбором проб и «монолитов». Два человека, мастер и помбур, обслуживали буровую установку, четверо других, в труднодоступных местах, работали на ручном бурении.
Хорошая все таки машина ГАЗ-66. С рубленым носом, и потому компактная, была удачно спроектирована в основном для армии, для бездорожья, с приводом на все четыре колеса, да еще оборудованная пониженной передачей. Она как танк проходила любую целину и сугробы, правда приходилось иногда подспускать давление в шинах. В 70-х это был основной вид транспорта в армии и геологических экспедициях.
Единственный недостаток — это всего лишь два места в кабине, которые разделялись капотом, зато в мороз и непогоду можно было, открыв крышку, непосредственно в салоне, устранять неисправность в моторе. Раз в неделю мы ездили на ней в леспромхозовскую баню, и пять здоровых мужиков умудрялись туда втиснуться, чтобы распаренные не мерзнуть в кузове.
Хочу познакомить читателя со своими товарищами.
Пашка и Толик — водители. Пашка — москвич, лет за тридцать, имевший жену и ребенка, давно работавший в этой системе и как наркоман уже не представлявший себе другой жизни.
Толя Мельник — водитель и буровой мастер, сельский парень с Западной украины, хорошо знавший технику и прибившийся к партии когда та работала в их краях. Начал рабочим на ручном бурении и хорошо показав себя, поднялся до бурового мастера.
Его старший брат Василий; не такой умелый и ловкий как младший, работал в основном киркой и лопатой. Хорошей работы в селе не было и мужики были рады попасть в столичную организацию. Они постоянно ругались между собой, вспоминая по пьяни какие-то старые обиды. Слава богу таких партий как наша было множество и в очередной раз разругавшись в «усмерть», Вася просился к другому начальнику, покидая «младшого», но потом, соскучившись, возвращался. Родственники обнимались, крепко выпивали, и через некоторое время все повторялось. Сейчас как раз был этот период любви и дружбы. Повторюсь, работники они безотказные, и начальству было до фонаря где работает один из них.
Остальные были просто бродяги, но работники прекрасные. Есть такая порода людей, которые просто не могут сидеть на одном месте. Им постоянно нужна смена обстановки, и я не могу их представить работающими на заводе, фабрике или колхозе.
Начальник партии имел право по договору нанимать рабсилу на месте, чтобы не тратиться на железнодорожные билеты и прочие преимущества постоянного сотрудника серьезной столичной организации, но если рабочий проявлял себя дисциплиной и трудолюбием, то иногда ему предлагалось место на постоянной основе, и закончив работы, чаще, молодой парень перебазировался с изыскательской партией уже как член коллектива, иногда за несколько тысяч км. в другой регион.
Четверо остальных и были такими бродягами. Костя с Володей прибились к Пал Семенычу на Дальнем Востоке, где-то под Уссурийском, еще до меня, и считались уже старожилами. Оба этих товарища прошли когда-то зоны и лагеря, не знаю по какой статье, да и никто, если честно, этим не заморачивался и не интересовался. Двое других появились при мне.
Кола Бельды — Колька, добродушный, необидчивый здоровяк, явно не испорченный интеллектом, появился у нас, когда партия базировалась в г. Буй Костромской области. В те времена был популярен нанаец, эстрадный певец — Кола Бельды, добрый и немного смешной народный любимец. Так вот, почему-то, прилепилось к этому парню незатейливое «погоняло» - Бельды.
Сашка — Цыган, красивый парень, в каждой командировке мгновенно находивший себе даму сердца из местных. В конце концов нашлась у него одна постоянная — Надюха, которая таскалась за ним по городам и весям. Небольшого роста, с карими выразительными глазами под длинными ресницами и белозубой улыбкой на смуглом лице. Черные вьющиеся волосы ниспадали на плечи по тогдашней моде, физически очень сильный, дерзкий и бойкий на язычок. По национальности башкир, прибился к нам, когда партия работала в глубинке Башкирии п. Шафраново.
Вот такой дружный контингент окружал меня в ближних и дальних командировках. Как было сказано выше, проживали мы с Пал Семенычем всегда отдельно, но здесь, в Якшанге, пришлось до весны делить хлеб-соль с этой разухабистой компанией.
Пили молодцы практически постоянно пока были деньги и, зная за собой эту слабость, чтобы нормально питаться в день получки скидывались на продукты дабы хватило до следующей зарплаты.
Вся партия в командировке жила на полевое довольствие и начальник два раза в месяц привозил деньги и по ведомости раздавал каждому. Как правило это происходило под выходные, так как эта бражка дня на два устраивала себе веселуху. Деньги, как правило, кончались быстро и в рабочий ритм люди постепенно входили до следующего загула. Но все равно, имея при себе грузовое авто с хорошей проходимостью, постоянно была халтура. Расплачивалось местное население как правило натурой — это водка, картошка, сало и поэтому выпивка на столе была почти постоянно, но в меру.
Вася Мельник любил готовить. Украинский борщ вкусноты необыкновенной, приготовленный в пятилитровой кастрюле, съедался за два дня. Как правило жарилась на массивной чугунной сковороде картошка с салом и луком, поедали в большом количестве гречневую кашу с тушенкой, ну и конечно макароны по флотски с ней же, родимой.
Василий даже умудрялся выпекать изумительно вкусные пирожки с капустой, картошкой или яйцом и рисом, и несмотря на постоянные перепалки с братом был ценным членом команды.
Раз в неделю, через ж. д. переезд, ездили в леспромхозовскую баню. Гурьбой загружались в кузов и поздно вечером в пятницу, с заездом в магазин, устраивали себе небольшой праздник. Почему-то в это позднее время посетителей в бане не было и мы распрягались по «полной». В помещении раздевалки, на газетах, накрывался стол с закуской и водкой, а если получалось купить еще и пива, которое было в дефиците, то считалось что баня удалась.
Мылись, парились, пили-ели, пока уборщица - крикливая тетка, не разгоняла нашу веселую компанию. Картинка достойная рекорда Гинесса, когда пять здоровых мужиков влезали в компактную кабину ГАЗ-66, кому не повезло лезли в кузов. Пять километров до дома ехали в темноте по безлюдному зимнику, в табачном дыму, с дикими криками и песнями.
В те времена шли жаркие хоккейные баталии с канадцами. В выходной день поехал я с Сашкой-Цыганом и Пашкой-водителем в Шарью проведать шефа, да и просто глотнуть цивилизации провинциального города. Так же была поставлена задача: узнать нельзя ли взять напрокат телевизор. Оказывается это было проще пареной репы. Показав свой паспорт в ателье проката, нам выдали на два месяца нормальный телик фирмы «Рекорд».
Антенну по приезду наладили быстро и наконец экран засветился четким изображением, и мы с замиранием сердца болели за нашу «Красную машину», которая в те времена громила всех и второе место в чемпионате мира считалось поражением. Валерий Харламов со своими друзьями по ЦСКА Петровым и Михайловым, динамовец Мальцев, спартаковец Якушев, богатыри-защитники Васильев, Рагулин да мало ли, вся страна восхищалась игрой нашей сборной. А тут канадцы, да еще профессионалы, и после работы дружный коллектив собирался у телевизора.
Пожив какое-то время с этой развеселой компанией я ушел жить к одной одинокой старушке, которую «сосватал» мне путевой мастер Василий, да и начальник советовал жить отдельно. Все таки, при всей своей коммуникабельности, склонен я был к уединению, и конечно этого мне не хватало.
Почитать книгу, посидеть за столом за чертежами и картами, чтобы нарисовать разрез, по которому выходило, что первоначальное задание написанное в Москве проектировщиком, совсем не совпадало с местными условиями здесь — на «земле», в «поле».
Короче, геология на данном перегоне практически не менялась и бурить скважины через сто метров было бессмысленно и не практично. Я даже во сне мог составить разрез на ближайшие десять верст: это метра полтора-два ледник - четвертичные отложения, представленные супесями и суглинками, а дальше шел мощный пласт (догадываюсь метров на сто) жирной, с блеском на срезе, розоватой глины возраста — Пермь-Триас.
Так какого дьявола частить, тратить ресурс, а главное время. Вполне можно пройти этот отрезок недели за три, тем более отсыпка под вторые пути на отдельных участках уже началась и заказчик торопил с изысканиями. Посоветовавшись с Пал Семенычем, мы послали в Москву наши расчеты.
Да, к чему это я? Заниматься камералкой, читать книги, вести тот образ жизни к которому я привык, в обществе разудалых молодцов, попросту не мог и, наконец, переселился на соседнюю улицу к бабушке Наташе. Из своих полевых 60 рублей, я отдавал ей 10, и мне кажется она была очень довольна такой удаче.
Старушка была чистенькая, сухонькая и, несмотря на возраст, очень подвижная. Я сразу сдружился с бабулей, да и она относилась ко мне как к сыну, а может внуку.
Судьба ее, как и миллионов других военных вдов на Руси, была не сахар. Получив в 44-м похоронку на мужа, она все таки подняла двоих сыновей, которые, оперившись, сразу после службы в армии разлетелись по городам и весям огромной страны, а она просто жила, получая по праздникам редкие письма и храня их, аккуратно перевязанные бечевкой, в старом комоде.
В чистой горнице, с фотографиями в рамках и белых льняных занавесках на окнах с геранью, стояла русская печь, делившая ее пополам. И здесь за печью, на небольшом пространстве, мне выделили угол с железной кроватью, столом и настольной лампой у изголовья.
Подъедался я, в основном у ребят, потому что старушка, пытаясь мне угодить, что-то готовила, но было это как-то по деревенски не вкусно. Я через силу, похваливая, съедал ее стряпню и видел на добром морщинистом лице радость и удовольствие.
По вечерам допоздна, а в выходные с утра до полудня я читал, а она старалась не шуметь и не отвлекать меня от этого, как она считала, серьезного занятия. Не знаю чем уж я так приглянулся старушке, но когда, редкими вечерами вваливался в избу пьяный откровенно в хлам, она как-то спокойно помогала раздеться и наутро ни в чем не корила и даже подносила из своих запасов в буфете рюмку. Конечно потом было стыдно, но слава богу это действительно происходило редко (раза два, не больше) и не было у меня этой привычки опохмеляться.
Наверное, в этой снисходительности к мужской слабости она выражала всю российскую бабью долю, когда в избе есть мужик-хозяин, в отличие от большинства вдовьих домов вокруг, после недавней большой беды. И вот эта вся нерастраченная любовь к далеким детям и внукам обрушилась на меня незнакомого городского парня.
Иногда мы с ней вечером часами болтали, и поскольку я человек по натуре любопытный, то с интересом слушал рассказы про ее нелегкую жизнь, а поскольку она была ровесница всех великих потрясений начала века, то задавал вопросы и о жизни затерянного в лесах поселка. Запомнилось бесхитростное повествование про установление Советской власти в этом «медвежьем углу».
-Ведь вы же баба Наташ, были тогда молодой и красивой?..
-Да что ты сынок, совсем девчонкой, бегала с подружками в лес по грибы-ягоды, помогала матери по дому и в огороде. Отец-то, как возвернулся еще с той, царской, войны, пошел с артелью плотничать и видели его редко. Нас пять ртов, кормить надо. Пил он крепко, да и сгинул в чужом краю, мужики, которые ходили с ним в отход, говорили, что зарезали батюшку нашего, в драке.
Я смотрел как ее руки перебирают кружева будущей льняной скатерти, как она просматривает рисунок на свет и снова склоняется над пяльцами, ловко прошивая иглой замысловатый узор.
-Много тогда мужиков возвратилось; все какие-то веселые и злые, сильно выпивали, безобразничали. А что? Работы нет, «железка» на ладан дышит, голод начался, только лесом и спасались. Лес да огород, редко кто скотину держал, все покосы поросли лесом.
Она снова отвлеклась от своего рукоделия, взгляд остановился на фотографиях, потом на иконке в углу. Бабушка сладко зевнула и продолжила:
-Так вот, самые фулюганы собрались, забрали у богатого мужика избу, повесили на ней красный флаг и как-то понемногу, не сразу, власть стала работать. Мужики пошли на делянки валить лес, образовался леспромхоз, по «железке» поезда пошли, школа и клуб заработали, как-будто Господь решил передышку дать народу.
Она долго смотрела куда-то в сторону, наверное вспоминая что-то дорогое и близкое, потом снова зевнула и засобиралась спать.
-Ну вот и ладно, пора, время позднее, да и тебе Леня, завтра вставать рано.
Мне хотелось еще поспрашивать старушку про ее молодость, замужество и конечно про большую войну, но я деликатно пожелал ей спокойной ночи и переместился в свой закуток, за печью.
Скрашивали наше совместное проживание так же две кошки, - это рыжий наглый кот тигриного окраса, за которым надо было смотреть в оба глаза. Он днями напролет возлежал на теплой подстилке возле печи, иногда перевернувшись на спину безмятежно зевал, обнажая грозный оскал, при этом показывая всем своим видом, что настроен весьма миролюбиво и нет ему никакого дела до окружающих.
Но стоило только оставить на столе что-то из съестного и выйти из горницы, как тут же за спиной был слышен подозрительный шорох, а иногда опрокинутая на пол чашка. Здесь в него уже летело все что попадалось под руку, чаще валенок или веник. Котяра забивался под лавку, прижимал уши и злобно шипел.
-Ах ты варнак, леший!..
Хозяйка ругалась, но он исправно нес свою кошачью службу, поэтому мышей в избе не было и баба Наташа его терпела.
Другая животина была симпатичной ласковой кошечкой, - черной с белым воротничком и такими же белыми носочками на лапках, с белыми усами, торчащими в стороны на ее умной мордочке. Спала по ночам она поочередно то с бабушкой, то у меня, на кровати, в ногах, и конечно была общей любимицей.
В доме постоянно находилась еще одна симпатичная юная особа пяти лет, с белокурой головкой и большими как блюдца синими глазами, которая и притащила когда-то старушке этот довесок в виде двух котят.
Странно, но ее тоже звали Наташа и жила она через дорогу, напротив.
Как-то, как только поселился у бабушки, в воскресенье, я лежал у себя на койке и читал книгу. Занавеска приоткрылась и показалась любопытная рожица; она смотрела на меня широко открытыми глазами.
Я рассмеялся, сел, и поманил это чудо к себе в комнатку. Совсем не пугаясь, она доверчиво подошла ко мне и по хозяйски стала разглядывать убранство привычного для ее глаза жилища, а также новых, появившихся здесь, незнакомых вещей. Девочка строго обратила внимание на мой рюкзак под кроватью, висевший на плечиках костюм с рубашкой, стол заваленный планшетом, рулоном миллиметровки, большой линейкой, карандашами и ластиком.
-Ты откуда взялась, как тебя зовут?
Она, удивляясь такому глупому вопросу, перевела взгляд на меня:
-Натаса, а мой папа ездит на тлактоле..
Ответ, по ее мнению, был исчерпывающим и она, опять же по хозяйски, залезла на стул и вытянула, торчащий из планшета, геологический компас. Компас был тяжелый и наверное ей не понравился; она отложила его в сторону. Привлекли ее карандаши и бумага.
Я смотрел на нее с умилением: эта детская непосредственность и доверие всегда вызывало во мне чувство похожее на катарсис. Сразу полез в рюкзак, она с любопытством смотрела как я извлек из его чрева коробку дешевых фломастеров. Потом оторвал от рулона миллиметровки хороший кусок, перевернул его белой стороной и нарисовал домик. Девочка с интересом смотрела как я вожу фломастером по бумаге. Пододвинув к ней коробку, попросил, чтобы она нарисовала солнце, дерево, папу с мамой, себя.
Быстро освоившись, она нарисовала все о чем ее просили, и даже зеленую травку, и птичек над трубой, пока баба Наташа не позвала ее к себе. Она нехотя сползла со стула и побежала своими резвыми ножками в горницу. Выйдя вслед, я увидел идиллическую картинку как две Наташи склонились над рукоделием, вырезая ножницами прошитый узор.
Маленькая, высунув кончик языка и пыхтя от старательности, пыталась работать ножницами, чтобы не задеть кромку прошитого узора. Большая, внимательно смотрела на ее работу, терпеливо показывая как удобней держать кривые рукодельные ножницы. Мне хотелось еще побыть в обществе этого белокурого чуда и я присел на другую половину стола, наблюдая за их работой. Короче девочка практически жила у старушки и я всегда с нетерпением ждал ее появления в доме.
Отец у Наташки, высокий немногословный мужчина, иногда заходил к нам, чтобы увести ее домой, хотя та была вполне самостоятельным ребенком и прибегала к нам в своей заячьей шубке в любое время.
-Справный мужик, хозяин, и пьет только по праздникам..
С уважением говорила про отца девочки баба Наташа.
Он как-то трактором приволок к ее забору четыре березовых хлыста. Бревна были настолько большие, что не умещались на улице. В выходной день мы с ним на пару пилили двуручной пилой этот сушняк на чурбаки, которые потом я, вместо зарядки, колол всю неделю, сложив из дров внушительную поленницу.
Таким образом, прожил я в этом гостеприимном доме еще долгое время и настолько врос в этот деревенский быт, что впервые мне не захотелось ничего менять.
Наши, с Пал Семенычем, предложения московское начальство проигнорировало и поэтому задержались мы в Якшанге до самой весны. Весна пришла неожиданно и дружно: лютые морозы сразу сменились оттепелью. За неделю развезло дороги, да так, что наша вездеходная техника просто зарывалась в ледяную кашу, утопая в дорожных ямах по самый кузов...
Пора было собираться домой и через пару-тройку недель перебазироваться дальше на север, уже в Кировскую область г. Свеча, где мы с начальником проживали как обычно вместе, в довольно комфортных условиях железнодорожной гостинницы с круглосуточной столовой и которая называлась - «Комнаты отдыха локомотивных бригад». Рабочие поселились по соседству в уютном доме, утопающем в зарослях сирени. Это был последний перегон до конечной точки маршрута — большого населенного пункта под названием г. Котельнич.
Навсегда остались в памяти названия станций, деревень, разъездов. Меня очень занимала топонимика данной местности в самом сердце России. Древние племена — мари, пермь, оставили в наследство множество странных, для русского уха, названий, - это Буй, Якшанга, Свеча (не путать со свечкой), Юма, Ацвеж, Капиданцы... У водных потоков корень «стра», отсюда названия всем знакомых речек как Се,стра, И,стра.
Опять меня занесло не по теме, но ведь так интересно заглянуть вглубь веков и представить наших далеких предков по этим названиям, и все мы — потомки вепсов, чуди, меря, мари, пермь, живем сейчас и говорим на одном языке.
Так что много было таких остановок по Северной железной дороге, но почему-то запомнилась и врезалась в память только Якшанга, Якшанга-а-а..
К сожалению, за давностью лет многое забылось и многие имена вымышлены за исключением рабочих партии, начальника и двух Наташ — большой и маленькой.