Группа историков, в лице А.И. Папкова, Н.Н. Петрухинцева и Д.А. Хитрова, в 2020 году издала книгу «Белгородская черта», одноимённую со считающимся «фундаментальным трудом» «Белгородская черта» (1969) воронежского историка В.П. Загоровского, и, по сути, является популяризацией труда Загоровского; издана она в шикарном «подарочном» варианте на мелованной бумаге, с цветными фотографиями природы Белогорья, старинными картами и картинками исторических персонажей, и в свете новых исторических и политических реалий.
В книге много ссылок на Загоровского, но его было бы по праву назвать соавтором этого издания, поскольку авторы следуют буквально по главам книги Загоровского, полностью сохраняя его методологию и взгляды. На наш субъективный взгляд.
В новой «Белгородской черте» излагается корпоративное мнение «большинства современных историков», и такую популяризацию нашей истории можно только приветствовать, они имеют на это полное право. Правда, при этом они повторяют взгляды советских историков Загоровского и академика Тихомирова.
Более того, на наш субъективный взгляд, они выражают мнение на историю юга России марксистской исторической школы М.Н.Покровского, реабилитированной после «сталинских репрессий» в эпоху возвращения к истокам марксизма-ленинизма генсека Н.С. Хрущёва, но они имеют и на это полное право.
Покровский учил в своё время «освещать историю с точки зрения сегодняшнего дня», делая упор на «творческую роль народных масс в историческом процессе» и отсталость царской России, цари которой - «торговый капитал в шапке Мономаха». В 1939 году созданная Сталиным комиссия разгромила «историческую школу Покровского» за «ликвидацию истории как науки», но после осуждения «культа личности Сталина» на ХХ съезде КПСС в 1956 году происходит реабилитация Покровского, выходит полное собрание его трудов.
Какие требования могут быть к популяризаторской книге, всего лишь излагающей некое мнение об истории южного порубежья России, «освоении и развитии этих земель»? Только в логичности, не противоречивости своего собственного текста, но уже во вступительной главе «Страна без границ» кандидата исторических наук из Москвы Д.А.Хитрова, на которой мы остановимся, при внимательном прочтении бросаются в глаза многие ея противоречия. Приводится, конечно, много и общеизвестных фактов, но перед нами ведь труд историков, а не журналистов.
«Поле» на южной границе
В самом начале главы читаем: «На юге и востоке границы России в XVI веке «обрывались в пустоту». Притязали на земли многие, но постоянного населения и военного присутствия не было. Москва считало по-настоящему своими те земли, на которых стояли русские города.
На южной границе в XVI веке была огромная область, которую современники называли Полем, - лесостепной край, совершенно не имевший постоянного населения. Крымское ханство постоянно совершало набеги, основной целью был захват пленных. В начале XVI века Крымское ханство попадает в зависимость от Османской империи, Султан назначал и низвергал крымских ханов. Крым стал поставлять невольников на рынки рабов в Кафе (Феодосии) и в Гёзлёве (Евпатории), а потом на рынки Стамбула».
Поэтому «жить на этих территориях стало невозможно, русское население ушло из Верхнего Подонья, многих территорий Брянщины, Черниговщины, украинская оседлость сдвинулась выше по Днепру. На ткани человеческой ойкумены образовалась гигантская прореха, оставленное людьми пространство диаметром в тысячу километров — Поле, так называли его русские. Отправляясь на «московскую украйну», татарская конница должна была его пересечь».
А дальше в тексте неожиданно появляются... «земледельцы, которые летом были заняты работой на полях, просто не успевали собраться, чтобы дать отпор врагам, если те появлялись неожиданно. Людей, решавших жить в таких условиях, постоянно рискуя не только собой, но и своими семьями, было немного, и это ещё больше затрудняло организацию обороны. Такая пограничная война долгое время велась исключительно на территории русских земель».
Что же это были за «земледельцы», где шла эта тяжёлая, неравная «пограничная война»? И где были русские войска, потомки былинного конного «полка Игорева», которые должны бы защищать границу?
Ответ находим чуть ниже по тексту: «Главным естественным рубежом, прикрывавшим центральные уезды России от вторжений с юга, была Ока, от Серпухова до Коломны она течёт почти прямо с запада на восток, её высокий левый берег издавна был местом сосредоточения русских войск, во всяком случае со времён Дмитрия Донского. К XVI веку служба на «Берегу» стала постоянной, из войск формируется «Береговой разряд» - группа полков, его отряды занимают все опасные броды через Оку».
Получается, «земледельцы», «которые постоянно рискуют собой», живут в Поле, впереди полков Берегового разряда, поэтому вне их защиты, и вынуждены сами обороняться от неожиданных нападений татарской конницы! Только что мы прочитали, что «жить на этих территориях стало невозможно, русское население ушло», ввиду постоянных татарских набегов, поэтому Поле «совершенно не имело постоянного населения». И вот оказывается, что население совсем и не ушло, и «занимается работой на полях» в свободное от набегов время. Как такое возможно сообщать в одном небольшом тексте?
Такое нетерпимое положение вызывает реакцию Москвы: «В первой половине XVI века Российское государство более решительно осваивает земли, прилегающие к Оке с юга, здесь ставится группа крепостей, «городов от Поля», или «украинных»: Болхов, Белёв, Дедилов, Карачев, Крапивна, Мценск, Новосиль, Орёл, Чернь и центральный — Тула.
Между ними в 1560-х годах Москва делает по течению рек Жиздры, Упы и Прони целую оборонительную систему: засеки — завалы из деревьев, срубленных на высоте роста и заваленных кроной в сторону возможного нападения, чтобы задерживать татарскую конницу, выиграть время, настичь татар на обратном пути у пролома и отбить полон (пленных). С 1573 года военные силы на южной границе объединяются в Украинный разряд, но основной линией обороны остаётся Берег». («Разряд — группа полков или группа городов, служилые люди которых несли службу в разрядных полках».)
Тульская черта
Здесь мы подходим к формированию Тульской засечной черты, которую защищают полки Украинного разряда, по нашему мнению, это стрелецко-казацкие полки, представляющие собой «поселенное войско», по историку царского периода И.Д.Беляеву, или, говоря современным языком, пограничную охрану (Украинный разряд — значит окраинный, не путать с «украинским»).
Откуда приходят на поселение в степь, ставить «города от Поля», стрелецкие и казацкие полки и сотни, или они набираются в основном в Поле из вдруг появившихся там «земледельцев»? Нет, они идут из Москвы, Северских и Рязанских земель, от Береговых полков, героические «земледельцы» здесь пропадают, автор о них не упоминает, но появляются другие обитатели Поля.
«В Поле бывали и русские, жители Рязанской и Северской земель. Распахивать чернозёмы было невозможно, но можно было заниматься другими промыслами. В 1502 году Иван III укорял рязанскую княгиню Аграфену, что её люди ходят «самодурью на Дон в молодечество». Жители Северской земли, севрюки, в первой половине XVII века каждую осень, когда татары уходили на зимовья и ратная служба заканчивалась, отправлялись в Поле на промыслы, охотились, добывали мёд. Правительство облагало расположенные в Поле угодья, или «ухожья», налогами и приписывало их к городам, они дарились и продавались».
Здесь представляют интерес «севрюки», они причисляются к русскому населению Северщины, несущему ратную (военную) службу, и промышляют в свободное от службы время в Поле. Это противоречит историкам «меньшинства», например, И.Г.Пархоменко, который приводит сведения из летописей, что севрюкам платили деньги как проводникам казачьих разъездов, или «станиц», в Поле, но потом последовал запрет нанимать севрюков в качестве проводников.
Из этого следует, что севрюки не были на русской военной службе, отказались от их услуг проводников из-за частых измен: они были совсем не дружественны русскому поселенному войску. Севрюки постоянно жили в Поле и были какими-то кочевниками, можно сказать, и «воровскими казаками», потому что не сохранилось ни одного названия населенного пункта севрюков, а в середине XVII века они пропадают из Поля, ряд историков считает, что они уходят частью на Дон, частью на Запорожье. Севрюки были, пожалуй, единственные обитатели Поля, но они не пахали землю, а промышляли на этой земле.
Для понимания ситуации на Поле приведём полную цитату из Ключевского о переписке Ивана III и рязанской княгини Аграфены: «...твоим служилым людям и городовым казакам быть всем на моей службе, а кто ослушается и пойдёт самодурью на Дон в молодечество, их бы ты, Аграфена, велела казнити».
То есть «люди Аграфены» - это не беглые крестьяне, это боевые отряды служилых казаков, которые только и могут выжить в Поле, по которому постоянно проносятся какие-то вооружённые орды. Казаки идут в низовья Дона из рязанских городов, для этого им достаточно было спуститься из верховьев Дона вниз по реке. Вот в чем заключается «особенность присутствия русских людей» в Поле, причём рязанских казаков.
Далее Хитров сообщает: «О приходе «воинских людей» из степи добывали сведения жители пограничных уездов. Дозорные отряды, называвшиеся станицами, высылались в степь с середины XVI века, в 1571 году по приговору Боярской думы князь Михаил Иванович Воротынский создаёт систему станичной и сторожевой службы. Из всех пограничных городов регулярно высылаются в степь станицы — конные разъезды, для разведки степи вплоть до Северского Донца. «Коли кашу сварити, и тогды огня в одном месте не класти двожды, а в коем месте кто полднивал, и в том месте не ночевать». Станичная служба велась с 1 апреля по 15 ноября и даже позже, «буде ещё снеги не укинут», и считалась тяжелой, опасной и почётной».
Как мы теперь понимаем, «жители пограничных уездов и городов» служат в войске Украинного разряда, оно высылает станицы и несёт сторожевую службу, но автор почему-то забывает здесь сказать об «Украинном разряде». И это не случайно, «Украинное» поселенное стрелецко-казачье войско вымарывается и Загоровским, и заменяется даже на «мирных землепашцев», которых не защищает от татарских набегов царское правительство.
Хитров следует здесь сложившейся корпоративной традиции, но уже не нападает на царское правительство, а просто констатирует, что «окский рубеж был оставлен, и с 1599 года основные полки перемещаются к югу, Большой полк располагается в Туле или во Мценске. Крымская конница больше никогда не пробивалась за Оку».
Белгородская черта
Интересно, что Хитров выделяет смерть Ивана Грозного в 1584 году, «после неё уже в 1586 году строятся два первых города далеко в степи «на Поле»: Ливны и Воронеж. Спустя десятилетие, после крупного набега хана Казы-Гирея, остановленного на подступах к Москве, ставятся Елец (1592), Кромны (1594), Белгород, Курск Оскол (1596), Валуйки (1599), Царёв-Борисов (1600)». Мы же заметим, что Тульской засечной чертой Россия обязана Ивану Грозному, а Белгородская черта начинает создаваться по образу и подобию Тульской.
Некоторые советские историки в 50-х годах, продолжая досоветских, не успевшие попасть в школу историка Покровского, считали основанием Белгородской черты именно постановку новых городов, за что на них обрушивается Загоровский в своей «Белгородской черте»: «Дезориентируют читателя, можно подумать, что Белгородская черта существовала в конце XVI века, причём проходила прямо по границе государства, но на самом деле ничего этого не было». Почему? Потому что ещё не были насыпаны земляные валы поперёк татарских сакм/шляхов.
Загоровский не видит и отрицает поселенное в новых городах на Поле «Украинное» стрелецко-казацкое войско, как и ранее на Тульской черте, замещая его землепашцами, но всегда имеющими под рукой оружие. Он всецело следует за академиком М.Н.Тихомировым и его «чудесной» теорией «народной колонизации», которая приводит его в восхищение: «Как образно заметил академик М.Н.Тихомиров, «есть что-то… чудесное в заселении обширных южнорусских степей, подвергавшихся постоянным набегам татар». Хитров следует за Загоровским, повторяя почти дословно его версию продвижения России в Поле.
Поэтому у Хитрова в «совершенно не имевшем постоянного населения» Поле появляются потом «землепашцы», и они выходят, наконец, на авансцену: «Постройка «государевых крепостей» была бы невозможной, если бы на Поле к тому моменту не жило достаточно большое количество русских людей. Как оказалось, посланные «ставить» город воеводы могли в середине зимы приехать в незаселённый, казалось бы, край, и найти немало желающих участвовать в строительстве и стать служилыми людьми нового города. Причина этого, видимо, в том, что население южного пограничья постепенно росло, богатые и пустые земли притягивали всё больше людей».
Как можно одновременно приводить взаимоисключающие вещи: «В конце XVI века «на Поле... жило достаточно большое количество русских людей», и... «на южной границе в XVI веке была огромная область, которую современники называли Полем, совершенно не имевшем постоянного населения, потому что Крымское ханство постоянно совершало набеги, основной целью был захват пленных»? Сие есть наша историческая тайна, но что же она означает?
Марксистская теория «народной колонизации» против антинаучной «правительственной»
Хитров продолжает руководствоваться концепцией «народной колонизации» Поля академика Тихомирова, и его последователя Загоровского, из которой следует вывод о «слабозаселённости Поля», куда бежали от помещичьего и царского гнёта крестьяне, и буквально через пару лет становились казаками, вот за их счёт и росло население Поля, они буквально своей грудью прокладывали путь царским стрельцам и казакам, которым оставалось только поставить «городы» на практически уже русских землях.
Мы видим здесь применение классовой теории к ХХ века к XVI - XVII векам, на основании которой легко отвергаются труды царских дореволюционных историков, «сторонников теории правительственной колонизации южных окраин, не замечавших заселение края беглыми крестьянами».
Отметим, что Хитров не упоминает здесь «чудесной» теории Тихомирова и концепции Загоровского о «слабозаселённости Поля», опускает негодование Загоровского об эксплуататорской политике царского правительство, всё-таки другие времена наступили, но повторяет все их придумки о заселении Поля беглыми крестьянами, хотя они противоречат его же главному посылу в начале главы.
После этого Хитров переходит к главному своему, и Загоровского, «открытию»: «Далеко не все из них могли «приписаться» к уже существующим здесь городам. Те, кому это не удалось, вынуждены были «кормиться от Поля»; за ними закрепилось название казаков, пришедшее из татарского языка. Строительство новых городов давало им возможность снова обрести своё место в русском обществе».
Вот откуда, оказывается, появляются казаки на Белгородской черте: они вышли из «слабозаселённого» Поля, частично приписались к городам, частично остались в Поле и продолжали свою нелёгкую долю — осваивать это самое Поле.
Царский историк И.Д.Беляев, на труды которого опирался Загоровский, опровергнут напрочь, поскольку он не знал классовую природу общества. Никакого поселенного пограничного стрелецко-казацкого войска в научной концепции Тихомирова-Загоровского быть не может, ибо из неё следует, что казаки появляются на Поле из беглых крестьян, а не в составе казацких сотен и сотен детей боярских, прибывающих с Тульской засечной черты, и «самодурью» из рязанских городов в верховьях Дона.
Наши историки продолжают свято служить теории «народной колонизации», хотя в альманахе «Белгородская черта» они же приводят совсем другое: служилых «сведенцев» из городов Тульской черты, доклады воевод полевых городов, что «своей волей никто сюда не идёт», не хочет переселяться в новопостроенные крепости: опасно, а вот беглым крестьянам совсем неопасно.
На наш взгляд, именно «старая» историография является ключом к пониманию хода событий на южной границе в XVII веке. И.Д. Беляев приводит его в своём труде «О сторожевой, станичной и полевой службе на польской украйне Московского государства до царя Алексея Михайловича», Москва, 1846: «Для совершенного покорения Крыма было одно только единственное верное средство – постепенное заселение степи и постоянное содержание сторожевого войска на границе; и прозорливый Иоанн VI принялся за эту мысль со всем усердием человека, убеждённого в верности задуманного расчёта». Именно эта стратегия осуществляется допетровской Москвой последовательно весь XVII век, и она совершенно не устраивает В.П.Загоровского.
«Беляев переоценивает значение сторожевой и станичной службы в 30-40-х годах XVII века, и, главное, не оставляет в своей книге места для действия народа южной окраины России», - выносит свой приговор Загоровский, и этим даёт рекомендацию своим собственным трудам, как последователя историка Покровского.
В общем, Хитров излагает Загоровского, убрав выпирающие «научные» углы его концепции «слабозаселённости Поля», хотя и входит при этом в противоречие с собственным утверждением о «гигантской прорехе на ткани человеческой ойкумены».
Поэтому в его тексте бросаются в глаза крупные лакуны: непонятно, чьими усилиями «на рубеже XVI – XVII веков Поле фактически было включено в состав России», каким образом «выдвинутые далеко в степь крепости, находившиеся в опасном окружении, неоднократно сжигавшиеся, однако сильно сковывали татарские вторжения». Всё это получает объяснение, если в степь были выдвинуты не просто крепости, но стрелецко-казацкое сторожевое войско, о чём говорит И.Д. Беляев.
«Сторожи и станицы в степи получили надёжную базу в глубине степи. Ещё важнее было то, что если в XVI веке возвращавшиеся из набега татары чувствовали себя в безопасности за рекой Быстрой Сосной, то теперь их могли настичь за Северским Донцом», - заканчивает своё повествование Хитров. Кто же их мог настичь? - он не отвечает, поскольку, в силу корпоративной дисциплины, не может упомянуть поселенное «Украинное» сторожевое пограничное войско.
Дикое поле
Загоровский в своей «Белгородской черте» обращает внимание, что «в исторической литературе употребляется термин «дикое поле» для обозначения всей южной степной окраины России. Следуя за источниками, мы воздерживаемся от употребления этого термина в таком значении. Под «диким полем» в документах XVI-XVII веков понимается просто нераспаханная целина, причём часто участки «дикого поля» могли находиться даже среди освоенных земель в любом районе России».
Хитров говорит несколько по другому: «Иногда используется понятие «Дикое поле», обратный перевод Wild Feld, которым называли эти территории иностранцы, авторы сочинений о России. Но в русской традиции «диким полем» называлась нераспаханная земля, целина, в противоположность пашне». Поэтому наши историки для обозначения «гигантской прорехи на ткани человеческой ойкумены» используют как бы более «строгий» термин «Поле».
На наш взгляд, нашим историкам не нравится само название «Дикое поле», которое символизирует его дикость, безлюдность и опасность. Можно ли жить в «Диком поле»? А вот просто в «Поле» жить можно, и оно вскоре оказывается «слабозаселённым» беглыми крестьянами. Дело в том, что понятие «Дикого поля» лингвистически противоречит теории «народной колонизации» и «слабозаселённости», но не только.
В русских источниках, в воеводских документах, встречается термин «Дикое поле», причём применительно к Дикому полю за земляным валом, «Поле» же употребляется обычно в официальных государственных документах, в которых нужно соблюдать дипломатические приличия. В воеводских документах «Дикое поле» не скрывается, и понятно почему: поле за земляным валом тоже ведь «нераспаханная целина». Это большое нераспаханное поле наши историки называют просто «Полем», и мы знаем теперь, почему...
(продолжение следует)
Виктор Каменев
13.08.2021