Земля зовет

ЗЕМЛЯ ЗОВЕТ
Посвящается памяти наших дедов - первопоселенцев в прииртышских степях и столетию основания сел: Ольгино, Украинка, Ксеньевка, Красногорка, Георгиевка, Шевченко и других, города Исилькуля и рабочих поселков Москаленки и Полтавка.

Глава 1.
ПРИЕЗД
– Андрий! Дэ вона та Сибирь? Коды мы туда прыидым? Уже ныдилля, як бовтаемось на зылизянки, а кинця ны выдно, - сказала Наталья, медленно подходя к Андрею, глядевшему в ночную мглу за окном вагона.
В словах Натальи Андрей в очередной раз почувствовал упрек, но и на этот раз сдержался от грубостей и был доволен, что не вспылил, не ответил резкостью. Да и понимал ее, это почти юное существо, впервые оторвавшееся от своих родных и своего села и вынужденное ехать вместе с ним на восток, туда, где можно получить земельный надел.
– Оцэ уже вона – Сибирь, – ласково ответил он, оторвавшись
взглядом от окна.
– Хоть бы дытыну выкупать, - снова наступала Наталья с упреками.
Голос ее дрожал, и, казалось, вот-вот она всплакнет. Большие карие глаза стали влажными и не такими открытыми, какими привык их видеть Андрей.
Поезд в это время стал сбавлять скорость.
Наталья пошла и села на полку, где спала Матренка, а Андрей еще пристальнее стал вглядываться в местность, предвидя остановку, которые повторялись через каждый десяток верст, иногда с довольно длинными стоянками в ожидании прохода встречных поездов.
Поезд остановился. Слева, на пустыре, стояло одинокое деревянное станционное здание. Андрей, напрягая зрение, попытался прочитать название станции, но никак не мог это сделать. Паровоз стал выпускать пар, и встречный восточный ветер паром окутал одинокий домик вместе с его вывеской. И так продолжалось несколько раз.
В окошке станционного здания виднелся слабый свет.
Паровоз затих, и Андрей, прислонив голову к стеклу вагона, пытался прочитать название станции. На этот раз ему с трудом удалось: "Станция Кочубаево"1.
- Кочубаево, Кочубаево, - несколько раз повторил Андрей про себя, стараясь запомнить незнакомое ему слово, не имеющее для него никакого значения. Столько минуло таких станций, разъездов, и Андрей почему-то проявлял к ним интерес, вглядывался в них, больших и маленьких, и восхищался делами рук человеческих, создавших все это.

1. Станция Кочубаево основана в 1894 году, затем переименована в станцию Москаленки.

Поезд стоял. Заметно светало.
Зашевелились люди в вагоне. Кое-кто стал спрашивать друг друга: почему стоим?
Подавали голоса проснувшиеся дети. Начались хождения по вагону. Проводник, одевшись, быстро пошел к выходу и, выскочив из вагона, скрылся в станционном здании. Из других вагонов еще несколько человек проследовали в вокзал. Андрей тоже, не торопясь, вышел из вагона и, осмотревшись вокруг, пошел за людьми.
В небольшом станционном зале толпилось десятка два человек. Часть из них в форме железнодорожников, похоже, проводники вагонов. В центре зала стоял железнодорожный служащий - высокий мужчина с фонарем в руках. Андрей приблизился и прислушался к разговору.
Служащий объяснял, что поезд дальше не идет - лопнул рельс на соседней станции то ли от сильных морозов, то ли по другим причинам. Рельс надо заменить, для чего потребуется, возможно, несколько дней, а пассажиры должны сами решать, как им поступать.
Андрей, выслушав все, подумал, что зря все лето проблудил верхом на лошади по Казахским степям и Сибири в поисках хорошего места для постоянного жительства. Не добраться ему до облюбованного местечка вблизи Бийска и придется остановиться где-то в другом месте.
Мужчина говорил о наличии здесь хороших пахотных земель, о нескончаемой целине, на которой вырастают сотни сел и деревень, даются хорошие наделы по одиннадцать десятин на хозяина, главу семьи, а арендовать, у кого есть силенки, можно и того больше.
– Здешние черноземы дают прекрасное зерно с высокими урожаями, и я бы вам не советовал от добра искать чего-то и подвергать себя страданиям, – закончил свою речь чиновник и высоко поднял фонарь в своей руке.
Затем он, помедлив, добавил:
– Работа нашей железянки только осваивается, и часто в зимнее время бывают поломки и задержки движения, поэтому советую добраться до Омска пешком, здесь всего сто верст, оформить водворительные билеты и ехать по хуторам и деревушкам, там вас примут, как своих. Не вы первые попадаете в такую обстановку. По деревням вас развезут на лошадях, это организует крестьянский начальник уездной земельной управы.
У Андрея немного отлегло на душе, вселилась надежда, вернулись силы. Ему казалось понятным, как поступать дальше. "Видать бывалый человек и неглупый", - подумал Андрей, - поможет попавшим в беду. Придется пахать здесь, а если не понравится, то переехать через два-три года к Бийску на облюбованное место, где соединяются степи с горами и растут вековые хвойные леса, где звенит ствол сосны, если по нему стукнешь палкой, а с гор стекают прозрачные реки, где есть все: и пашня, и реки, и леса, изобилующие ягодой, где можно коня вымыть настоем из заваренного кипятком листа дикой облепихи, и его шерсть примет необыкновенный блеск, прочность и красоту!
– Пока занимайтесь своим делом, - продолжал железнодорожник, готовьтесь к выгрузке домашнего скарба. Поезд через четверо суток, по расписанию будет отправлен в Петропавловск, поэтому обычным пассажирам, не переселенцам, лучше вернуться и подождать в Петропавловске. Если будут какие вопросы, обращайтесь ко мне, я начальник Кочубаевской станции.
Он снова высоко поднял фонарь и скрылся за дверью, ведущей в служебное помещение.
Андрей оглянулся и только теперь увидел, что в вокзальном помещении остались мужики из переселенцев. Они молчали, как бы переосмысливая все сказанное, не зная, что делать.
Андрей долго стоял, думал и видел только два варианта: ждать, сидя в вагоне, пока заменят рельс, или идти пешком в Омск и просить место для проживания. Оба варианта были не из лучших. Можно прождать два-три дня, а потом придется идти пешком в Омск. К тому же Андрей считал, что ждать хуже, чем догонять. Сотню верст отмахать за два дня можно, и все прояснится. День на хождения по канцеляриям и пару дней - на обратный путь. Итак, за пять дней можно будет считать себя определившимся. Да еще денек потребуется или два, чтобы добраться до своего сельца, деревеньки или хутора.
Мужики постепенно разговорились. Кто говорил дело, кто возмущался случившимся, а те, что поумнее, продолжали слушать разные мнения и думать.
Андрея занимала мысль: насколько вероятно, что поезд через день-два пойдет дальше? Если это возможно, то надо ждать, а если нет, то остается один путь - идти пешком и определяться. Он уже было направился к двери, где скрылся начальник вокзала, чтобы уточнить. Не успел взять дверную ручку, как дверь открылась, и в зал вышел начальник станции.
- Уважаемые пассажиры, - сказал он. Получено сообщение, что поезд дальше не пойдет: кроме лопнувшего рельса есть еще неполадки на железнодорожном полотне. Выход один - идти пешком в город. Семьи пока могут размещаться в вагонах. Постараемся создать для них нормальные условия. При отправлении поезда в обратный путь людей разместим по землянкам. Скорее всего, так и будет. Надо, чтобы человек пять-шесть добрались до города и сообщили в земельную управу о том, что вы здесь. Сюда подъедут чиновники и все организуют. Решайте сами, кто пойдет, а кто останется на месте.
Мужики снова зашумели - каждый свое, некоторые были недовольны таким поворотом дела - страшили и дорога, и ожидание.
Другие понимали, что есть только один путь, подсказанный начальником станции, и стали собираться группами и что-то обсуждать.
Андрей вышел на улицу, уже рассвело, тянул слабый, но холодный восточный ветерок, загоралась заря. И не понять было: или солнце еще не всходило, или его лучи не могут пробиться через туманную изморозь.
Андрей зашел в вагон. Наталья пеленала Матренку, а затем сунула ей в рот маленький тряпичный узелок с нажеванным хлебом. Та принялась сосать данное ей лакомство.
– Наталья, - обратился к жене Андрей полушепотом, - мы уже совсем приехали. Сейчас идем до губернатора за припиской и получать земельные отрубы. Это займет дней пять. Вы ждите меня в вагоне, а если поезд пойдет назад, так вас выгрузят на станции, а может, и расквартируют по хатам.
– Я биз тэбэ ны останусь одна з дытыною. А як шо поизд увэзэ куды нэбудь? Шо тоди будым робыть? Поростиряемось. И так плакать хочется, вэзэшь кать его знае куда, та щэ кыдаешь на дорози.
Андрей на время замялся, переступил несколько раз с ноги на ногу, потом, прикоснувшись к ее локтю, снова заговорил: - Понимаешь, Наталья, не все сразу получается гладко. Зато будем настоящими хозяевами, - внушительно произнес он и, не обращая внимания на ее недовольство, стал собираться.
Было решено всем миром, что шесть мужиков пойдет в город, а вторая половина останется на месте. В путь направились те, что помоложе, и желающие. Андрея общество избрало предводителем направляющихся ходоков, считая его самым бывалым.
Сборы были недолгими - позавтракали, кто чем мог, запили кипятком, собрали кошелки с харчишками на шестидневку и, перетянув их лямками, готовы были двинуться в путь.
Андрей под солдатскую шинель надел овчинную безрукавную поддевку, перевязал лицо Натальиным платком, чтобы прикрыть от холодного ветра и вдыхать прогретый воздух, накинул кошелку на плечи и стал осматривать всех собравшихся в дорогу.
Первым осмотрел своего односельчанина, с которым сдружился, собираясь в дорогу, хотя тот и был моложе на десять лет.
Это был Николай Опрышко, двадцатилетний искатель счастья, недавно женившийся и напросившийся вместе с ним ехать.
Его тоже погнало в дорогу желание обзавестись землицей.
– Где у тебя повязка? - строго спросил Андрей.
Тот молча вытащил из кармана своего самотканого балахона платок.
– Обвяжись! Да шапку надень по-человечески. Сдвинул ее набекрень - не на гулянку собрался.
Николай повиновался. Он натягивал шапку на свою пышную шевелюру; которая почти не вмещалась в нее. Округлое белое лицо с темными бровями и чуть пухловатым прямым носом закрыл повязкой, и только светились серые глаза.
– Проверь меня, подойдя к Андрею и расставив руки, сказал Спиридон Танский.
Андрей глянул снизу вверх на человека, который был на голову выше его. Тот явно иронизировал, хотя было не до шуток. За дорогу Андрей с ним уже хорошо познакомился. Он был из соседней деревушки Чеховки. Лет ему было под тридцать. Лицо с небольшими карими, чуть плутоватыми глазами, с чуточку провислым удлиненным носом, высоким лбом, довольно солидными ушами и небольшим, с пухловатыми губками, ртом, похожим на женский. Если его лицо разложить по частям, то кроме рта, все покажется не очень привлекательным, но все вместе удачно гармонировало, и он производил впечатление настоящего мужчины. Глаза были подвижны. Он был внимателен, хитроват и больше прислушивался к другим, а свое держал на уме, в нем проглядывал балагур и шутник.
Одет он был добротно: в новых валенках с длинными голенищами, прикрывающими колени, разрезанными сзади для удобства, в овчинных штанах, барчатке, накинутом сверху сиряком с балахоном, в рукавицах-шубинках, каракулевой шапке, надетой так, что она почти полностью закрывала уши.
Андрей бегло осмотрел остальных и сказал: - Поехали, - и первый зашагал вдоль поезда, а затем, обойдя его, пошел между рельсов, применяя шаг к расстоянию между шпалами. Идти было неудобно, так как расстояние между шпалами было меньше нормального шага.
Пройдя две-три версты, Андрей остановился и осмотрел своих попутчиков. У Дениса Сухового, мужчины лет тридцати пяти, чуть ниже среднего роста, плотно сбитого, побелел кончик носа, а из отставшей подошвы подшитого валенка видна была пятка.
Пришлось слегка потереть нос снежком, подправить лицевую повязку и перемотать портянку.
Порядочно отставал Будник - грузный мужчина лет сорока в самодельном широкополом стеганом пальто с длинными и широкими рукавами, с аршином в руке. Похоже, был портной, даже бурки на нем были стеганые из темного дешевого сукна, а сверху надеты резиновые калоши. Он, очевидно, хотел показать, что специалист по швейному делу, хотя все изделия на нем, включая шапку-ушанку, обделанную мерлушкой, с нависшим на глаза козырьком, говорили, что мастер-то он невысокого класса. Баул на его спине был сшит из разного тряпья, скорее всего, из остатков изделий.
Легко двигался Иван Стадник, который часто оглядывался, называл Нестора Будника своим земляком и постоянно о нем заботился. Он нес мешок из самодельной ткани прямо через плечо, поддерживая поочередно то одной, то другой рукой. Повязку лицевую не надевал, а прикрывал лицо воротником, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, используя для прикрытия от ветра и мешок. Одет он был в полушубок, хотя и старый, но, похоже, не пробиваемый морозцем и ветерком. На ногах были старые, порыжевшие от времени валенки, подшитые умелыми руками. Щеки его только краснели от мороза.
Дорога проходила в основном по степи и только за две-три версты от полотна проглядывали березовые колки. Местность была равнинная, но кое-где дорога пересекала пологие низины, на которых издали виднелись небольшие заросли камышей.
Проходя по низине, они увидели, в туманной морозной дымке темные очертания каких-то строений. Справа от железной дороги виднелась постройка барачного типа, из трубы которой выходил дымок, и его запах доносило встречным ветром. Слева виднелось одинокое здание, хотя и небольшое, но сработанное на долгие годы.
Андрей сбавил шаг, ожидая пока все подойдут, и сказал:
– Станция, хлопцы. Часа два шагаем, уже можно отдохнуть.
– Дровишками топлять, - проговорил Будник и несколько раз вдохнул носом в себя. - Гарно пахнэ дровяной дым, - добавил он.
– А как Вы знаете, што дровами? - спросил Николай Опрышко.
– Дровишками, хлопче, потому шо дымок идэ равномирно, и запашок ны соломкын. Соломка - пых - дым густый валэ, потим ныма совсим. Добавышь - знову валэ. А дрова часто добавлять ны надо, наложи, и горять воны тоби спокийно.
Подошли к станционному зданию, остановились.
- Помурино, - прочитал Андрей.
Зашли внутрь. По стенкам стояли лавки. Сняли котомки, присели. Андрей часто менял позу, отдавая предпочтение лежачей.
Дни в это время бывают самые короткие, да еще вдобавок часто не выглядывает солнышко. Окна в вокзальчике были покрыты слоем льда, и это производило впечатление наступающих сумерек. Отдохнув минут десять, мужики, надев котомки на плечи, молча двинулись дальше.
Впереди, за Андреем, шли Николай Опрышко и Иван Стадник. Шагов на десяток от них отставал Спиридон Танский, за ним спешил Денис Суховой, а Нестор Будник плелся в хвосте, опираясь на свой аршин.
Колочки местами близко подходили к железнодорожному полотну, особенно слева, а дальше перелесками вообще приближались к дороге.
Посветлело, изморозь стала рассеиваться, стих вечерок, и проглянуло солнышко, хотя его лучи еще не пробили туманной зимней мглы.
Вдалеке, где лесочки слева придвинулись к железной дороге, обозначились силуэты каких-то строений. По времени движения они поняли, что это очередной полустанок. Солнце уже повернуло на вторую половину дня.
– Тоже дым идет, - проговорил Николай Опрышко.
– Отдыхнэм, - обратился Иван Стадник к Нестору Буднику, как бы сочувствуя ему.
– Поимо, - сказал Спиридон.
– И погриимось, - чуть выговорив, произнес Денис Суховой.
С опушки леса со стрекотом снялись пара куропаток и петух.
Андрей прочитал над дверями: - "Пикетное".
Зашли в вокзал - никого нет, прохладно, пощупали печь - немного теплая. Решили пойти через дорогу в казарменное помещение, из трубы которого клубился дымок. В нем было более десятка человек рабочих, часть из которых уже одевалась.
Андрей спросил:
– Можно ли обогреться и пообедать?
– А почему же нет, - ответил мужчина в форме железнодорожника, сидящий возле печной дверки и прикуривающий самокрутку от уголька на конце палочки.
– Проходите, раздевайтесь, угощайтесь кипяточком.
Когда глаза приспособились различать предметы, Андрей увидел посреди большой комнаты печь с плитой и обогревателем, за ней - стол из простых, плохо отесанных досок, по бокам – две длинные лавки, а по обеим сторонам к стенам - деревянные нары.
Было тепло. Все сняли котомки, разделись, сложив все в кучу на край лавки, и принялись шариться в своих баулах, вытаскивая сухари, куски соленого сала и кружки. Спиридон уже успел от каждого куска сала отрезать понемногу и смешать в общей кучке. Резал ловко, а последний маленький кусочек наткнул на кончик ножа, обмакнул в кипяток, налитый из большого чайника, стоящего на плите, и с ловкостью циркача отправил себе в рот, слегка причмокнув губами.
Мужики опускали сухари в кипяток и охотно ели, запивая.
– Лежать будем или сразу идем? - спросил Андрей свою ватагу, но, оглянувшись, увидел Спиридона, уже лежащего на нарах с закрытыми глазами и торчащими на проход ногами.
– Отдохнем с полчасика, не больше, - сказал Стадник, и все дружно полезли на нары. Через две-три минуты Спиридон захрапел. Стадник толкнул его в бок, тот лупнул глазами, легко и быстро перевернулся на бок и засопел.
Андрей расслабился, понимая, что надо отдохнуть, но мысли о неопределенности положения не покидали его. Одолевали думы. Чем больше лежал, тем больше не хотелось вставать. Чувствуя это, он понимал, что надо идти вперед, пока идут ноги.
– Не двинемся ли, ребята? - предложил он.
– Пишлы! - сказал Нестор Будник и первым стал слезать с нар. За ним последовали остальные.
Стадник толкнул Тайского под бок, тот вскочил и, делая нарочито недовольный вид, закричал:
– Ты не дал мне сон досмотреть. Я видел, что живу в Сибири и уже сало с салом ем и мягко-мягко сплю.
На него серьезно посмотрел Суховой и спросил:
– Сало с салом понятно, а вот мягко-мягко мне неясно. Как это Спиридон, объясни?
– Натаскать полную хату соломы и возле теплой печки на ней спать, - ответил Спиридон. Мужики улыбнулись и стали выходить из барака на улицу.
Солнце еще ниже опустилось к земле. Зашагали, не говоря ни слова. Местность не менялась, но, казалось, березовые колки пошли чаще. Андрей старался запомнить название станции, которую они сейчас прошли. Он несколько раз повторил: «Пикетное». Место ему понравилось больше других - кругом стоял вековой лес, а станционная деревушка разместилась на поляне. Виднелись и большие степные массивы, где можно было освоить пашню. Ему казалось это место удобным для дела.
– Шо то за шапки черни навишани на бэрэзах? - спросил Будник, показывая аршином на колочек слева, обвешанный тетеревами.
– Не калачи ли то на березах, про которые говорили, что тут растут? - серьезно спросил Денис Суховой. Тетерева, нахохлившись, спокойно сидели на березах и клевали почки. Денис махнул руками - птицы сидели, не обращая внимания, и продолжали заниматься своим делом. Андрей залюбовался красавцами, которые в трудных условиях зимы сумели приспособиться к существованию.
Мужики, остановившись, внимательно рассматривали эту диковинку с расстояния сорока-пятидесяти шагов. Кто-то заметил, что среди этих птиц есть серенькие, что поменьше, и темные - большие, что сидят повыше на березах, им, очевидно, надо дальше видеть.
Темнело, а очередной станции не было. Шагали втемную примерно час, станция не появлялась. А по расчетам Андрея, она должна уже быть. Мужики стали двигаться кучнее, задние подтянулись, а передние не отрывались вперед.
Неожиданно перед ними, с левой стороны, предстало строение. Они узнали в нем здание станции. Прочитать название не удалось. Спросили стоящего железнодорожника. Назвал Татьяновкой.
– Ночевать на другой будем. Еще только стемнело, есть мочь идти дальше, - предложил Иван Стадник. Суховой с Будником засомневались.
– А если следующей не будет? - почти в один голос проговорили они.
– Будет, хлопцы, будет, - убеждал Андрей. - Если мы сегодня не пройдем еще одного пролета, то завтра нам не видать города, - решительно сказал он.
Двинулись дальше. Дорога становилась еще скучнее - тьма, никой видимости, даже шпал под ногами не видно. Лесочки постепенно исчезли, во всяком случае, к дороге не подступали, даже снег казался темным. Андрей, шагая, потерял ориентировку во времени, ему казалось, что после последней остановки, они шагают часов пять. Все сильно устали, но выхода не было - только вперед, хотя казалось - не будет конца этому однообразию.
– Чи скоро утро? - подал свой приглушенный голос Суховой.
У него, похоже, уже и сил не было произнести четко слова.
– До полночи еще далеко, а вы про утро, - отозвался ласково Иван Стадник. - Он, уже станция виднеется, - добавил он.
– Што-то не вижу, - снова прохрипел Денис.
– Он, он она, - утверждал первый, хотя вряд ли сам верил, что
она рядом.
– Выходит, выгадали те, что остались на месте ждать, - не унимался Денис. Понес меня черт на такие муки.
– Зато, може, наикраще место выберешь на жизнь, город увидишь, - возразил ему снова Иван Стадник.
– Если доползу, а може, тут на шпалах або рельсах останусь, - обиженным голосом просипел Денис.
Стадник больше ничего ему не ответил и продолжал шагать.
Двигаться стало чуть легче, очевидно, дорога постепенно уходила в низину, но стало обжигать колени холодом. Андрей на ходу потирал их руками и советовал другим это делать.
Постепенно опять двигаться стало тяжелее, низина кончилась, и начался подъем. Ныли уставшие ноги. Будник уже согнулся в дугу и, опираясь на свой аршин, пристукивал им по мерзлой земле. Похоже было, что силы его кончаются, но он, кряхтя, молчком продолжал упорно шагать.
Наконец, далеко впереди, послышался хрипловатый лай собаки. "Вроде как у Дениса Сохового", - подумалось Андрею.
– Снова вижу постройку, - пошутил Стадник.
– Теперь все видим, - съязвил Нестор Будник и еще сильнее застучал своим аршином о землю.
Двигаться стало веселее.
Немного погодя с левой стороны забрезжил слабый свет огонька, и неожиданно предстало станционное здание.
На его фасаде, с южной стороны, свет пробивался во всех окнах. Никто из ходоков не взглянул на вывеску. Николай Опрышко дернул за дверную ручку и все, один за другим, ввалились в небольшой зал. На подставке в кассовом окошечке стоял зажженый фонарь и довольно неплохо освещал помещение. Застывшая обувь громко стучала по деревянному полу. Холодный туман заполнил небольшой станционный зал, даже свет фонаря стал тусклее.
Стали осматривать друг друга, сняли котомки, рукавицы, потирали колени, щеки и крякали. Будник сдирал сосульки с бороды и усов. Андрей ладонью снял иней со своего подбородка. Затем все стали раздеваться и раскладываться на лавках.
Из прилегающей двери, ведущей то ли в служебное помещение, то ли в квартиру, вышел пожилой человек среднего роста в форме железнодорожника, поприветствовал путников и спросил:
– Вы откуда в такой поздний час?
– Из Кочубаевской станции вот шагаем с утра, в город надо, а поезда не идут.
– Знаю, что не идут, служу на этом деле. Но движение пока не предвидится.
У вас, наверное, часы есть? - спросил Андрей. - Время бы узнать, а то не можем понять: вечер или полночь, а может, утро скоро.
– Моментом скажем точно, - служащий скрылся за дверью.
Через минуту он вернулся и сказал время. Было десять минут двенадцатого.
– Во сколько вышли с Кочубаевской? - спросил служащий.
– Часов в одиннадцать, - ответил Андрей и сам же пояснил: - двенадцать часов в пути, и только час привала на обед, остальное - на марше.
– Сорок верст с хвостиком прошли, - подытожил служащий. - И кто вас торопит?
Мужики не стали объяснять, а сидя на лавках, продолжали тереть кто колени, кто лицо, а кто и просто растирал руки.
– А как у вас с кипяточком? - обратился Андрей к железнодорожнику.
– Сейчас подтоплю покрепче и вскипячу водички, - ответил тот и ушел.
Всех тянуло прилечь, и мужики стали ложиться на лавках, подложив котомки в изголовья.
Примерно через полчаса вошел железнодорожный служащий, неся в одной руке большой чайник, в другой - обыкновенную табуретку.
– Не пора ли, братцы, отведать чайку? - сказал он и поставил табуретку против одной из скамеек, водрузив на нее чайник. Уставшие мужики почти не реагировали на принесенный чайник. Кое-кто из них, открыв глаза, чуть пошевелился, но ни один не торопился подниматься. Будник даже не открыл глаза, наслаждаясь покоем и отдыхом. Суховой, тяжело выдохнув, почему-то сказал: - Ничего, сынка.
Снова вошел служащий, неся вторую табуретку, на которой стояло шесть железных кружек. Мужики потихоньку, со вздохами и кряхтением стали один за другим подниматься и тянуться к своим котомкам. Спиридон, налив во все кружки кипяток, принялся хлебать его из своей, не открывая баула.
– Вы, очевидно, дежурный по станции? - обратился Андрей к служащему. - Как бы нас разбудить утром часов в шесть. Или, может, в пять? - обратился он к мужикам.
Те долго молчали, медленно опуская сухари в кружки и дрожащими руками посылая в рот и так же медленно жуя.
– Как скажешь, Андрюша, так и будет, - ответил Николай.
Очень прошу Вас, в шесть утра или чуть раньше дайте нам знать, - сказал Андрей, глядя на благодетеля.
– Маловато шесть часов поспать, - пробормотал Спиридон.
– Если мы проспим лишний час, - сказал Андрей, - можем потерять сутки, а то и больше. Новый год подходит. Вы что думаете, будут чиновники ждать нас с вами? Праздновать будут все. Завтра во второй половине дня надо быть в губернии и все решить.
Служащий занес длинную скамейку и две табуретки, и тогда все смогли разместиться лежа. Затем он открыл дверь в ту комнату, откуда доносилось потрескивание горящих в плите дров, пощупал обогреватель и довольно произнес: - Сейчас будет теплее.
Мужики один за другим укладывались, примащивая поудобнее под головами свои котомки. Через минуту-другую все уснули как убитые, даже не слыша, как храпит Спиридон.
Несмотря на переутомление, боль в ногах, Андрей, ложась спать, загадал сон. Но ему снились какие-то обрывочные кошмары. Четко запомнился последний сон, который Андрей сразу разгадал, хотя он ему ничего не предсказывал на будущее, а только подтверждал случившееся. Будто стоял он на крыше отцовского дома и, сделав пару шагов вниз, не смог удержаться, а когда он понял, что придется прыгать, то не очень огорчился, ибо крыша была невысокой, и он был уверен, что, прыгнув с такой высоты, не разобьется и приземлится благополучно на ноги. Вдруг он почувствовал, что его кто-то дергает за ногу, а открыв глаза, увидел человека в форме железнодорожника, который сказал: - Уже половина шестого.
Андрей потихоньку поднялся, сел и, зевнув пару раз, стал разминаться. Пошевелил Дениса и сказал: - Ничего, сынка, вставай. - Затем подошел к Нестору и потихоньку пошевелил его за ногу.
Тот открыл глаза и, видя всех на ногах, стал быстро подниматься.
Решили не чаевничать, а сразу двинуться в путь. Андрей прикинул, что если они сегодня будут идти часов восемь или девять, то в город придут к концу рабочею дня.
– Как называется ваша станция? - перед выходом спросил Андрей у служащего.
– Мариановка, - ответил тот.
Двигаться начали медленно, как бы разминаясь, ноги были что деревянные, болели пятки и отдельные группы мышц. По мере разминки к ногам возвращалась чувствительность - они становились своими, и Андрей постепенно увеличивал скорость, доведя ее до вчерашней. Было посветлее, чем вечером. Бледный диск луны светил им в спину. Началось однообразное молчаливое движение вперед.
Погода стояла холодная, но тихая. Березовые ветки покрылись инеем, и второй день движения тем и отличался от первого.
Наступал рассвет. На деревьях появились тетеревиные стаи, птицы ловко сощипывали березовые почки, насыщаясь после долгой зимней ночи. Мужиков стало одолевать чувство голода. Пройдя еще сотню саженей, увидели маленький шалашик, сделанный из снопов высокого камыша.
«Очевидно, охотничий скрадок для отстрела тетеревов» - подумал Андрей и предложил позавтракать. Все охотно согласились. Свернули к скрадку и принялись разводить костер. К камышу добавили несколько сухостойных палок.
Спиридон быстро выстругал шесть палочек из березовых сучьев, наколол на свою кусок сала, опустил его в огонь. Через мгновение оно затрещало, а когда зарумянилось со всех сторон, и с него побежал жир, вытащил и прямо с палочки стал есть. Мужики последовали его примеру. Андрей вытащил кружку, зачерпнул в нее чистого снега и поставил на угольки. Снег быстро растаял. Еще пару кружек поставили на угли.
– Наедайтесь, хлопчики, так, штоб до вечера хватило, - проговорил Стадник, уплетая кусок обжаренного сала. Все присели на корточки вокруг небольшого огонька и молча, с аппетитом ели, прихлебывая из кружек снеговой водой. Спиридон, просидев две-три минуты на корточках, сменил позу - стал на колени. Длинные голенища валенок, закрывающие его колени, да вдобавок кожаные штаны из шубы, делали его нечувствительным к холоду. Его примеру последовал Будник, подстелив на снег широкие полы стеганного сюртука. Николай Опрышко взял оставшийся сноп камыша и, расстелив его, предложил всем полежать. Четверо легли по-солдатски: друг на друга головами. Будник положил голову Стаднику на ногу, а туловищем лег прямо на снег.
Полежали минут десять молча, у Андрея стали подстывать ноги, несмотря на пододетые в сапоги носки из собачьего меха. Он уже было хотел сказать: - Не пора ли в путь, - как, зашевелив ногой, Денис промолвил: - Пятка замерзла, мабуть, давайте, хлопцы, бигти, - и стал подниматься.
Приблизились к очередной станции. На ее разъездных путях копошились люди. Здесь же стояли две лошади, запряженные в одноконные дровни. Слева к переезду двигались две подводы, нагруженные шпалами. Справа рабочие ломиками подвигали рельс и потом забивали металлические костыли. Все были заняты делом, и никто не обращал внимания на путников.
Андрей остановил подводы и спросил у сидящего на шпалах бородатого мужика в красном полушубке, подпоясанного цветным кушаком:
 - Не будет ли на чем доехать до города?
- Разгрузимся и поедем в Куломзино, а поезда не ходят.
Возница потихоньку задергал вожжами и полная каурая лошадь, уверенно дернув тяжело груженные сани, быстрыми, мелкими шажками, разгоняясь, почти бегом, потянула их через переезд.
Вторая упряжка с сидящим на ней мальчуганом в нахлобученной на глаза шапке и плохо застегнутом полушубке спешила за первой. Мужики, поняв, что надежды проехать хотя бы небольшую часть пути нет, продолжали свой нелегкий путь.
Дорога дальше была еще скучнее, совсем кончились перелески слева, а те, что справа, были реже. Насколько хватало глаз, расстилалась бескрайняя степь, в которую у горизонта упиралось железнодорожное полотно. Оно тоже казалось безжизненным, и как-то не верилось, что по нему когда-нибудь проходили поезда.
Слева, саженях в пяти-десяти, показался конный зимник, идущий вдоль. Мужики перешли на него. Дорога была узкая, но хорошо накатанная. Местами лежал примерзший к дороге конский помет.
«Вот здесь пахнет живым», - подумал Андрей. Идти стало легче.
- Дорога гарна, мабуть, скоро мисто Омск, - вырвавшись вперед, проговорил Будник и, раскачиваясь и стуча аршином по зимнику, зашагал быстрее.
Поодаль на дорогу выкатилась стайка рябчиков, они короткими перебежками скользили вдоль дороги в поисках корма, разгребая конский помет и роясь в случайно уроненных клочках сена. Крылышки у них были слегка опущены, и казалось, их можно поймать руками.
Мужики шагали следом, любуясь ими. Вот они налетели на несколько еще не застывших шариков и стали с такой быстротой разрывать их клювами и ногами, что идущие остановились и ждали, пока они расправятся со своей сытной добычей. Птахи долго прыгали но дороге, но потом неожиданно и беспричинно вспорхнули и опустились на приличном расстоянии, где высохшие стебли трав чернели под снегом.
«Закусывать будут семенами трав, - подумал Андрей, - всем нужна разнообразная пища».
К половине дня снова почувствовалась усталость. Суховой стал прихрамывать, взялся переобуваться. Повыше пятки был набит большой волдырь. Его прокололи. Помогли поудобнее перемотать портянки, снова зашагали, но скорость сбавили. Решили минут десять отдохнуть. Разместились на дороге, кто как хотел. Большинство заняли горизонтальное положение. Становилось зябко. Поднялись. Маленькая передышка дала силы, и ходоки двинулись вперед.
Повезло, догнал обоз из четырех пустых подвод, с двумя ездовыми. Попросили подвезти. Взяли. Разместились по двое.
Разговорились. Юноша лет восемнадцати, охотно отвечал на вопросы.
- Далеко ли до города? - спросил Андрей.
- Да нет, скоро будем дома, в Куломзино. Вон оно, рядом. Нам сегодня надо еще раз успеть отвезти шпалы из пропитки к путям - вторые строим для разъезда.
- А что это за Куломзино? - переспросил Андрей. - Ведь Акмолинская область в Омске, а не у вас.
- Эт-то верно, что в Омске, а Куломзино стоит на этом берегу Иртыша. Вот вы переберетесь через реку на ту сторону к вокзалу - и в Омске.
- От станции как добраться до губернатора?
- Вас там за полтину допрет любой извозчик.
- Лошади твои?
- Откуда им у меня взяться? - протянул юноша. - Отцовы. Вон он на передней подводе. У нас четыре лошади, - продолжал кучер с гордостью. - Вот и подрабатываем зимой в обозах. Летом сено косим, пашня есть.
Подъехали к городу. Уже были видны разбросанные деревянные домики. Проехав по улице почти до берега, дровни остановились, и юноша, показав Андрею на противоположный берег, свернул вправо следом за первыми упряжками и поехал в сторону железнодорожного моста.
Зашагали к берегу реки и опустились на лед. Река с пологими берегами была довольно широкой, виднелись большие острова, поросшие тальником, местами с камышовыми зарослями.
Пройдя дальше, увидели большое станционное здание. На привокзальной площади стали проходить люди, чаще это были железнодорожные служащие. На стоянке было несколько извозчиков, которые, увидев мужиков, стали наперебой предлагать свои услуги. Преимущественно это были небольшие разукрашенные кошевки, на одну-две персоны, запряженные выхоленными лошадьми, одетыми в сверкающие бляхами сбруи, иные даже с маленькими колокольчиками под дугой. На таких и ямщики были, как правило, с усами, форсистые, одетые в короткие барчатки, обделанные овчинным мехом, подпоясанные цветными кушаками, в кожаной обуви с длинными голенищами, в шапках-ушанках с завязанными вверх наушниками и с махровыми модными кнутами, заткнутыми за пояс или висящими через плечо.
Были и другие. На простых санях-розвальнях, тоже в дуговых упряжках, на лошадях с сенным брюхом, хотя и упитанных. Ездовые тоже отличались. Они были тепло одеты, большей частью с накинутыми тулупами, в валенках и больших кожаных рукавицах или шерстяных самовязках, обшитых сверху суконной тканью или мешковиной. Они и возрастом выглядели лет на двадцать старше первых.
Мужики резво направились к извозчикам. Откуда у Дениса Сухового взялась прыть, забыл, что и нога потерта - чуть не бегом побежал, готовый упасть в первую кошевку.
- К губернатору надо, - произнес он, подходя к первому извозчику хотя с наивным, но искусственно бывалым видом.
Извозчик быстренько тряхнул рукой по кошме, лежащей в кошевке и сказал: - Прошу садиться.
Суховой почти упал в сани, а извозчик дернул вожжей и на ходу готов был запрыгнуть на облучок.
- Постой! - закричал Андрей, подходя ближе и строго глядя на Дениса.
- Ты спросил, сколько стоит?
- Как стоит? - недоумевал Денис. - Довызуть и за спасыби. Мы он аж откудова прыихалы, та тры дни и тры ночи шагалы, ны смыкая очи, - глядя на извозчика, говорил Денис, ища сочувствия.
- Сколько стоит? - спросил Андрей.
- За рублевку довезу, - ответил тот.
- Есть у тебя рубль, так езжай, - строго сказал Андрей.
- Ныма, Андрюша.
- Вылазь! - сердито рявкнул извозчик, матерно выругавшись, и сделал вид, что произошло что-то страшное.
Денис, выкатываясь из саней, чуть не свалился на землю, а поднявшись, произнес: - Ничего, сынка, другой раз прокатимся.
- Вот тебе и сынка, какой я тебе сынка, - несколько успокоившись, сказал извозчик, а затем добавил: – Сначала деньги надо иметь, а потом ездить.
Мужики несколько остепенились подходить к извозчикам и собрались на совет.
- Деньги у всех есть, копеек по десять? - спросил Андрей. - Если нет, то давайте, не теряя времени, пойдем пеши.
Денег не оказалось у Сухового и Опрышко. Танский с Будником их долю в оплате взяли на себя.
Андрей окинул взглядом подводы, облюбовал большие розвальни с впряженным крупным саврасым мерином, который съел все, что было на розвальнях, и уже начал дрожать от холода, подошел к извозчику, небольшому пожилому мужичку, одетому в старый замызганный полушубок и подшитые валенки с кривыми стежками дратвы, и спросил:
- До губернатора довезете шесть человек?
- Да, пожалуйте, - ответил тот.
- Сколько стоит?
- Один рубль.
- Дорого. За полтину давай.
- Да вы, мои родненькие, что вам стоит на всех - рублевка, - почти взмолился старик.
- У нас, дедушка, просто нет денег. Понимаете, нет. Мы спешим. Другой раз можно бы и поговорить, а сейчас или быстро поехали, или мы пошли пешком. Андрей сделал шаг от повозки, как бы намереваясь уходить. Потом снова повернулся и сказал: - Неужели вам лучше, если лошадь будет дрожать, чем заработать полтинник? - и довольно убедительно добавил: - Ведь хорошо даем, деньги не малые. Пошли мужики, - и повернулся от повозки.
 - Ну ладно, садитесь, - недовольно пробормотал извозчик.
Мужики быстро вскочили на дровни.
Лошадь оказалась хоть и сильной, но довольно ленивой. Извозчик то и дело хлестал ее легким кнутиком. Она прибавляла скорость, но не надолго, а иногда норовила перейти на шаг. Он снова бил ее пару раз кнутом но спине, ругаясь и произнося какие-то слова, разобрать которые было трудно из-за полного отсутствия зубов у кучера.
Довольно широкая улица тянулась вдоль реки. Вдалеке виднелась ледяная гладь, если ее не закрывало строениями. Дома стояли редко, все были деревянные, рубленные, иные внушительных размеров, на многих мезонины, иногда в два этажа. Окна с резной затейливой отделкой, деревянными ставнями и с железными засовами.
Чувствовался простор.
Растительности почти не было, лишь кое-где стояли тополя.
Через некоторое время свернули влево, на другую улицу и поехали в том же направлении, но ближе к реке. Здесь уже были здания и кирпичной кладки, преимущественно двухэтажные, довольно большие. С ними  соседствовали и деревянные, но тоже двухэтажные, стоящие чаще на задах, за кирпичными.
Извозчик остановился.
- Приехали, - прошепелявил он. - Вон, впереди, за Мякольским собором и есть губернаторский дом. Мне туда подъезжать на своих санях некрасиво.
Мужики, пошарившись в карманах, рассчитались и устремились вперед по улице.
Сделав несколько шагов, они остановились от. Неожиданного зрелища. Слева стояло громадное каменное здание, занимающее целый квартал. Окна на нем располагались в четыре этажа, только нижние маленькие. У входа - высокая многоступенчатая лестница, ведущая на второй этаж и выходящая прямо на проезжую часть улицы.
- Оцэ, мабуть, вин и е губернаторскый дворэць, - проговорил Николай Опрышко, обращаясь к остальным, а повернувшись в другую сторону, снова ахнул.
- А он, дывиться, якэ чудо! - И стал смотреть с открытым ртом на стоящий против однокупольный, со шпилем и звонницей собор.
Все мужики свои взоры перевели на собор, заняв собой часть проезжей дороги, да так зазевались, что чуть не налетела на них проезжавшая тройка.
Андрей подошел к зданию, что слева, и прочитал на вывеске: "Сибирский кадетский корпус".
Пройдя сотню-другую шагов, справа увидели красивое белое здание с большим мезонином, с высокими окнами, обнесенное металлическим забором, который удачно гармонировал со зданием. Оно стояло в глубине двора и было обсажено деревьями. Прошли дальше по улице, впереди виднелся деревянный мост, перекинутый через небольшую речушку. Правее моста, на берегу речки, на площади против губернаторского дворца, возвышался многоглавый собор. Он особенно был прекрасен в этот момент. Позолоченные купола горели необыкновенным желто-розовым цветом.
Нестор Будник оцепенел, потом снял шапку и, слегка поклонившись, перекрестился.
По улице проезжали извозчики, везя важных особ, большей частью это были военные, а те, что в гражданских одеждах, сидели с важным видом, спрятавшись в меховые воротники.
К воротам дворца постоянно подкатывали повозки, подвозя одного за другим чиновников. Останавливались и после высадки быстро отъезжали. А те, что подвозили военных, даже не останавливались, только сбавляли скорость, перейдя на шаг. Офицеры ловко выскакивали из саней, и ямщик, несколько отпустив вожжи, снова набирал скорость на играющем жеребце.
Подошли к входу. По бокам две полосатые будки, из которых выглянули двое часовых и, завидя мужиков, быстро вышли и заняли места в воротах. Оба они были высокого роста, хорошей выправки, имели бравый вид, обмундированы во все новое, подвижны и, казалось, понимали каждого, что он хочет. Тот, что с лычками на погонах, смуглый, быстро подошел к мужикам, а второй, светлый и даже слегка рыжеватый, остановился шагах в двух.
- Вы к кому? - спросил подошедший к ним.
- Мы ходоки, - пояснил Андрей. - Нам нужен губернатор... определиться на землю.
Часовой улыбнулся.
- А вы виткиля? - произнес он, очевидно, поняв по виду, что ходоки с Украины.
- Мы з Полтавщины, - ответил Андрей. - Мэлныковски, Ирклеевски, та Черкасьски.
- Зымлячкы! - радостно закричат служивый и кинулся поочередно обнимать всех мужиков.
- А я из Запорижжя. Дуже рад, шо бачу вас. Четвертый год уже служу тут, - быстро пояснил он. - Разом всэ уладим. Тилькы вам треба ны до губернатора, а в зэмэльну управу Омського уезда до господарского начальника. Будь ласка, пидождить, я зараз. – И служивый, что-то сказав своему напарнику, быстро зашагал в сторону дворца.
Мужики стояли молча, растерянные, и только Николай Опрышко, обращаясь к Андрею, тихо сказал: - Шо, ны туды попалы?
- Туда, туда, - отвечал Андрей, повернувшись в сторону собора, который принял в сию минуту совершенно иной вид, чем пять минут назад. Купола уже не горели, а как бы погружались в вечерний мрак, а собор казался еще выше и величественнее, и только крест на самом высоком куполе еще излучал слабый, отдающий желтизной, свет.
- Вот счастливец, где служит, - медленно произнес Денис Суховой. - А тут шагай та шагай.
Вернулся служивый земляк и с ним молодой человек, почти юноша, довольно опрятно одетый.
- Ось хлопци, вам курьер по поручениям и вин вас одвэдэ, куда трэба.
В это время к воротам подкатила тройка, впряженная в кибитку. Высоко на облучке сидел разодетый ямщик с туго натянутыми вожжами, намотанными на большие рукавицы из овечьей шубы. Из кибитки выскочил молоденький поручик с шашкой и стал в позу "смирно", а за ним степенно, но легко поднялся высокий худощавый человек в военной форме, с генеральскими лампасами на брюках. Все приняли позу смирно, а служивые стояли как каменные.
Генерал степенно и важно направился к дворцу.
Тройка, поплясав пристяжными красавцами серой масти, плавно тронулась.
Мужики не столько смотрели на генерала, сколько на впряженную тройку.
- Мне бы на таких приехать домой, - проговорил, глядя вслед тройке, Суховой. - Ничего, сынка, сказал бы батько.
- Коренного воронка надо бы в борозду, та землю орать, это б да, - с удивлением, восторгом и легкой улыбкой произнес Стадник.
- Пойдемте, я вас провожу в Омскую уездную земельную управу к крестьянскому начальнику, - сказал чиновник по поручениям.
Мужики стали подходить к сопровождающему.
- Заходьте, хлопци! - крикнул постовой вслед уходящим.
Направились к деревянному мосту. Андрей шагал рядом с чиновником, мужики шли следом. Взошли на мост через небольшую речонку, при входе на которую висела простенькая вывеска, прикрепленная к перилам моста в торец, "Р. Омь".
Пройдя мост, свернули вправо, поднялись на взгорье, пересекли широкую улицу, на которой стояло несколько каменных зданий, утопающих в уже наступивших сумерках. Быстро темнело.
- Вот он, уездный земельный отдел, - сказал чиновник, показывая на двухэтажное деревянное здание, и стал подниматься по ступенькам вверх.
Вошли в довольно просторный вестибюль. Чиновник предложил всем снять котомки, сесть на стулья, а сам стал подниматься на второй этаж.
Не прошло и пяти минут, как он вернулся с двумя другими чиновниками в форменной одежде. Один из них, что постарше, был выше среднего роста, с лысиной почти во всю голову, хотя ему, пожалуй, не было и сорока. Другой, молоденький, с пышной русой шевелюрой, аккуратно подстриженной.
- Здравствуйте, маладцы, - произнес с белорусским акцентом тот, что с лысиной, подходя к ходокам.
Сопровождающий чиновник представил нового:
- Крестьянский начальник - Наркевич Ярослав Францевич и, раскланявшись, вышел.
Молодой тем временем прошел по коридору вправо и зашел в кабинет, не закрыв за собой дверь. В открытую дверь блеснуло, похоже, зажглась лампа, и по коридору легла слабая полоска света.
- Пойдемте в зал, - пригласил чиновник с добродушным выражением лица и светлых глаз под бровями цвета пшеничного колоса.
Расселись. Чиновник сел за стол, второй – рядом справа с какими-то бумагами. На стене висела карта, вычерченная от руки, но аккуратно, с изображениями каких-то подписанных точек.
- Расстегивайтесь, у нас тепло, отдыхайте, попробуем помочь вам.
- Откуда прибыли? - спросил крестьянский начальник.
- Из Полтавской губернии, - ответил быстро Андрей, соскочив со стула.
- Сидите, вставать не надо, поговорим спокойно.
Андрей сел.
- Сегодня приехали?
- Пришли пешком. Мы доехали до станции Кочубаево, а дальше поезд не пошел - неисправны пути, говорят, рельс лопнул, - ответил Андрей, стараясь больше высказать и вызвать сострадание.
- Ай-ай-ай, как нехорошо. И сколько же вы шли до города?
- Два дня и ночь, уснув шесть часов. У нас семьи там, на станциях остались ждать.
- Безобразие. Когда же они наладят по-настоящему движение? Люди едут - надо расселять, а добираемся пешком по двое суток, - как бы сам себе говорил чиновник. - Но ладно, когда-нибудь все наладится, а пока придется мириться с этим. Выхода нет, други мои. Вы все-таки молодцы, не спасовали перед трудностями. Сибирь покоряют смелые и упорные. Вы ведь мои земляки. Я тоже из тех мест, из Европы - гомельский. Служил здесь действительную, топограф. Курсы кончал по землемерному делу и вот уже двадцать лет как живу здесь.
«Из Белой Руси приехал, - подумал Андрей. - И живет, наверное, неплохо, коли прижился».
- И что бы вы, землячки, хотели? - как бы испытывая мужиков, спросил он.
- Получить водворителъные билеты на земельные отрубы, - быстро ответил Андрей.
- Ах, какие шустряки. Как Ваша фамилия? - обратился он к Андрею.
- Шкандыба, - ответил тот.
- А зовут?
- Андрей Акимович.
- Так вот, Андрей Акимович, понимаю я вас - земля нужна. И она нуждается в вас, но мы обычно сразу не даем водворительных билетов. Присматриваемся к вам с полгодика, а то и год, и когда убедимся, что вы способны от земли взять хлеб, не истощая ее, тогда даем отрубы. Они у меня и сейчас есть, нарезанные по селам, но могу ли я положиться на вас?
- Не подведем! - уже несколько нахальновато ответил Андрей, думая, что можно и не получить земельный отруб.
Мужики засуетились слегка, стали перешептываться.
- Коли вы пешком в мороз не побоялись прошагать восемьдесят верст, то, похоже, что ребята упорные в труде, придется индивидуально с каждым поговорить и, может, не всем, но сразу дать водаорителъные билеты, - поручиться за вас.
- Будь ласка, господин начальник, побалакайте, - проговорил Будник.
Наркевич поднялся, подошел к карте и стал водить по ней линейкой, показывая вновь создаваемые села, деревеньки и хутора.
- Вас направим в самые ближние к станции, где остановился поезд. Вот Борисовка - это волость, а вот села: Полтавка, Еремеевка, Ольгино и другие, сюда и направим вас всех. Можно и по хуторам расселить.
Андрей поднял руку.
- Что Вы хотели сказать?
- У нас на станции еще шесть мужиков осталось в вагонах с семьями, и о них надо позаботиться - спланировать их размещение, - снова нахальновато сказал Андрей.
- Молодец! Люблю тех, которые заботятся не только о себе, но и о ближних. Чисто по-христиански, по-человечески. Так и должны поступать настоящие люди. А я думал, вас всего шесть. Вот такой, - продолжал он, указывая на Андрея, - не подведет, считайте, что я уже дал Вам водворительный билет, Вы - владелец отруба в одиннадцать десятин.
- Благодарю, - поспешил произнести Андрей, поднявшись и снова сев.
Затем он обратился к помощнику и сказал: - Выписывайте, Степан Степанович, ему билет. Пусть он ночует уже с землей да с приятными сновидениями, теперь он уже богатый.
- В армии служил? - спросил Ярослав Францевич.
- Так точно.
- В каких войсках?
- Младший ветеринарный фельдшер полка.
- Мы можем Вас определить на государственную службу по Вашей армейской специальности, нам нужны такие специалисты.
Андрей замялся, не зная, что сказать, не решаясь и отказываться и соглашаться, боясь потерять землю, ради которой сюда ехал. Потом он собрался с мыслями и сказал: - Хотелось бы, Ярослав Францевич, поработать на земле сначала - она меня зовет. Это давняя мечта.
- Хорошо, на земле, так на земле. Нельзя отказывать своей мечте. Попробуйте. У вас получится.
У Андрея отлегло от сердца. Он легко вздохнул.
- Куда поедем? В какое село?
- На Ваше усмотрение. Вам виднее, - ответил Андрей и добавил: - Я все равно их не знаю.
- Давайте в Ольгино. Названо оно в честь великой княжны Ольги Николаевны. Селу летом исполнилось три года. Там уже тридцать девять отрубов занято. Все имеют землянки. Вам выпишем сороковой. Казенные колодцы там есть, кругом небольшие озера - прекрасный водопой для скота, а травы кругом полно - скотина всегда будет ходить с набитым брюхом. Сена степные, сильные, - тырсаком называются. Земли целинные, урожайные.
Пишите, Степан Степанович, водворительный билет в село Ольгино за номером сорок - Шкандыбе Андрею Акимовичу, - сказал он помощнику.
- Давайте еще одного в село Ольгино.
Николай Опрышко быстро соскочил.
- Меня пишите в Ольгину. Я хочу с Андрюшей по соседству жить.
- Как, Андрей Акимович, - обратился Наркевич, - Вы можете поручиться за друга, он ведь совсем молод, справится ли?
- Надеюсь. Справится.
- Хорошо, - ответил Наркевич, не торопясь, как бы раздумывая, поверим.
- Фамилия Ваша?
- Опрышко Николай Федорович.
- Получите сорок первый отруб.
Поднялся Спиридон Танский.
- Меня тоже в Ольгино направьте. Нас трое друзей. Я с ними в вагоне сдружился.
Наркевич задумался, сделал паузу, потом сказал: - Только предупреждаю, что больше туда пока никого не направлю. Я имел в виду вас по две семьи в каждое село, а выходит, вы все хотите вместе. Надо ведь найти жилье, вас разместить - зима не лето, сами понимаете, не каждый в землянку пустит на зиму вторую семью.
- Фамилия Ваша?
- Танский Спиридон Иванович.
- Сорок второй отруб получите. Судя по Вашему виду - справитесь. Одиннадцать десятин можете лопатой вскопать за два лета. Есть еще какая специальность у Вас?
- Шорник и кожевенных дел мастер.
- Нужны такие люди здесь.
- Кавуны и дыни умею выращивать, - добавил Спиридон.
- И это важно и очень нужно. Правда, здесь это несколько сложнее, чем на Украине - не всем удается, но у Вас получится. Надо садить на склонах в южную сторону, где лучи солнца лучше прогревают землю и подбирать песчаные почвы, а такие там есть поближе к озерам.
- Кто следующий? - обратился к мужикам Наркевич.
Поднялся Будник.
- В Светиловские хутора мы Вас направим, не возражаете?
- Нет, нет, - ответил покорно Нестор, раскланиваясь.
- Лошадьми сможете обзавестись, хотя бы парой для начала? Купить, я имею ввиду.
- Смогу.
- А для чего у Вас аршин в руках?
- Шию.
- Так может Вам только портняжничать, а землей и не заниматься, это ремесло может и без земли Вашу семью прокормить.
- Что же за крестьянин без земли, господин начальник? Одно другое дополняет, - ответил Нестор.
- Пожалуй, Вы правы. Восьмой отруб Вам дадим на этих хуторах.
- Будник Нестор Степанович, - отчеканил тот, не дожидаясь, когда его спросят.
Помощник постоянно что-то писал в журнале и на отдельных бланках.
- Следующий кто? - спросил Наркевич.
Поднялся Стадник Иван Андреевич.
- Давайте тоже в Светиловку, отруб девятый. Справитесь?
- Справлюсь, - утвердительно ответил Иван.
- Чем землю будете пахать? - испытывая Ивана, спросил Наркевич.
- Плугом, - не задумываясь, ответил тот.
- Знаю, что плугом, а кто его таскать будет?
- Пара волов.
- Молодец. Волов дешевле купить, и неприхотливы к кормам, только по целине не каждая пара потянет лемех. Надо очень сильных, не моложе пяти лет, а лучше на двух парах - вот это надежно. Целина есть целина.
Потом, помолчав, добавил:
- Деньги есть на куплю?
- Пока нет, но заработаю до весны, была бы земля.
- А что, и вправду, до весны можно заработать на одного вола. Соединиться с другом или соседом - вот и пара, уже начинай дело, - убеждал мужиков Наркевич, зная, что многие едут почти без гроша в кармане и стараясь их поддержать духом.
- Давайте с Вами, - обратился он к Денису Суховому.
- Суховой Денис Юхимович, - поднявшись, назвался тот.
- Вы, наверное, больше всех устали? - глядя на измученное лицо Дениса, спросил он.
- Да нет. Ничего. Я себя чувствую хорошо. Только ногу немного натер. Заживет до пахоты.
- Дадим мы Вам водворительный билет в хутора на Красных горках. Это ближе всех. За четыре-пять часов довезут Вас на место николаевские казачки.
Наркевич глянул на часы, вытянув их из кармана, и сказал:
- Засиделись. Получите водворительные билеты, - обратился он ко всем и, взяв у помощника бумаги, пригласил мужиков подойти.
Те враз стали подниматься, торопясь подходить к столу, забыв, что их одеревенелые нога плохо слушаются. Суховой, прихрамывая и кряхтя, первым оказался возле стола.
Вручая билеты, Наркевич всем жал руки и поздравлял.
Мужики начали шариться по внутренним карманам, выбирая, в какой бы из них спрятать свою драгоценность - право на одиннадцать десятин земли.
- Мы с вами, мужички - обратился чиновник, - еще встретимся, когда я буду объезжать села и нарезать землю, и тогда обо всем поговорим, а сейчас некогда - надо отдыхать, вы сильно устали. Степан Степанович отведет вас на постоялый на ночлег. Там вас накормят. Утром, пораньше, идите на станцию и, если дорога исправлена, езжайте на станцию Кочубаево, а если нет, то не ждите, придется пешком двигаться и обратно. Я завтра выеду в станицу Николаевскую - это там рядом - и организую подводы. Каждой семье будут отдельные сани с коробушкой и тулупом для женщин и детей. Уездная земельная управа оплатит за вас ездовым, ночлег и питание на постоялом дворе.
Наркевич немного задумался, потом добавил, обращаясь к своему помощнику:
- На обратный путь пусть выдадут двухдневное питание, да предупредите этого прохиндея, если он сплутует, мы его засудим.
Если вопросов у вас ко мне нет, то идите на отдых.
Суховой поднял руку.
- Давайте, что у Вас.
- Запишите в Красногорские хутора моих друзей – Троценко и Галушку.
- Хорошо. Удовлетворим Вашу просьбу.
Тем временем Степан Степанович вернулся одетым в форменное пальто с хорошо начищенными пуговицами, в шапку-ушанку, и вид у него был уже более солидный, чем когда он сидел за столом.
Мужики стали подниматься, закидывать лямки своих мешков за плечи.
Было темно. Пришли быстро. Двор обнесен рубленым бревенчатым забором, взятым в столбы. Массивные ворота, широкая калитка с железным кольцом. Во дворе полно подвод. Лошади стояли, в основном, парами, привязанные к саням, и хрумкали сено.
Проходя мимо крайних саней с привязанными лошадьми, Андрей заметил, что на одной из них наброшен тулуп шерстью вверх.
Прошли в дом, срубленный из толстого соснового леса. Стены без штукатурки и побелки, бревна были довольно умело и аккуратно протесаны топорами. Высокие потолки подшиты досками. Узкие, но высокие окна придавали залу необыкновенный вид. Украшали зал и две печки, одна из которых стояла в правом переднем углу, другая - в левом дальнем. По сторонам зала стояли деревянные койки десятка по полтора с каждой стороны. В центре - массивный длинный стол, вернее, два стола, сдвинутые в торец друг к другу, на которых можно было кормить одновременно человек
тридцать. По сторонам стола стояли длинные массивные лавки. За столом сидели четверо мужиков и азартно играли в карты. На банке лежало несколько монет. На большинстве коек лежали люди, но никто еще не спал. К печкам были приставлены лавки, на которых подошвами к обогревателю лежали в два ряда штабели валенок, часть из них была обвешена портянками.
При виде чиновника картежники притихли и стали переговариваться шепотом, но игру продолжали.
- Хозяин где? - спросил чиновник у картежников.
- У себя, давеча был здесь.
- Пригласите его сюда, - повелительно сказал он.
Мальчуган лет семнадцати перевернул карты знаками вниз и быстро скрылся за дверью с противоположной стороны. Через минуту он вернулся и доложил, что хозяин будет сию минуту. Затем открылась дверь, и быстро вошел мужчина с большой бородой, с длинными, но хорошо причесанными волосами на почти шарообразной голове. Заметен был толстоватый припухлый нос, маленькие, зеленоватенькие глазки, бегающие во все стороны.
- Надо разместить шесть ходоков, - властно сказал чиновник.
- Добро пожаловать, завсегда радехоньки, - произнес хозяин, несколько заискивая. При свете лампы Андрей увидел его редкие зубы.
- Ужин отвели?
- Да, изволили накормить всех, но вновь приехавших можем отпотчевать.
- Накорми покрепче и повкуснее за счет земуправы вечером и утром, покажи прибывшим из Украины, что мы тут живем на широкую ногу, это подымет у них настроение. Проверю, если что не так - ты у меня потом пожалеешь.
- Будет сделано, - твердил хозяин, кивая головой и слегка наклоняясь.
Чиновник прошел к печи и несколько раз пощупал ее рукой.
- Она чуть теплая, - сказал он. - У тебя что, дров нет?
- Есть, Ваше благородие.
- Если есть, так вели протопить снова обе печи, иначе до утра заморозишь мужиков. Видишь, вон человек уже закрылся сверху тулупом, а у них где он? Да вели постелить чистое белье, не бывшее в употреблении, и чтобы оно было проутюжено. Сам знаешь, что в городе тифок проскакивает то там, то тут. Ты за все в ответе.
Затем чиновник сказал мужикам:
- Все проблемы решены, есть ли у вас вопросы?
Мужики молчали.
- Если он не выполнит какое-либо мое указание, скажите мне или Ярославу Францевичу, а мы с ним потом разберемся. Есть ли у вас продукты на обратный путь? - спросил чиновник у мужиков.
- Маловато, - не задумываясь, ответил Спиридон Танский. - Не мешало бы подкрепить, если можно.
- Ясно, - твердо произнес чиновник и, повернувшись к хозяину, сказал: - Выдать на дорогу каждому по пять фунтов хлеба и по два с половиной - отварного мяса.
- Будет сделано точно по Вашему указанию.
- Выполняйте. А вам приятного сна и отдыха, - сказал он мужикам и вышел.
Хозяин пригласил раздеваться, указал на деревянную вешалку, висевшую на торцевых стенах, умывальник, затем вышел во внутреннюю дверь и быстро вернулся с тяжелой охапкой дров, и подбросил в печь.
Мужики, не торопясь, раздевались, мыли руки и стали более внимательно рассматривать зал постоялого двора.
Андрей подошел к печке, пощупал ее руками, определяя, насколько она хорошо излучает тепло, потом сел за стол. "Ладно срублена, - подумал он, глядя на стены, - а бревнышки не менее трети аршина в толщину, да длиннющие, и где они только росли, может, и в Ольгине такие же есть - стоят в лесочке нетронутые, ждут нашего приезда. По дороге к городу ничего подобного мы не видели, может, издалека привезены. Да и пилить их, наверное, не так уж легко, - продолжал рассуждать про себя Андрей, - но стоять будут три века, если не больше".
Из двери, куда уходил хозяин, вышла невысокая женщина, без головного убора, светловолосая, в темном платье, с цветным передничком, неся в руках корзинку, наполненную буханками черного хлеба. Она поставила ее на стол, вытащила круглые булки и принялась ловко их резать. Хлеб был черный, с плохим подъемом, булки были почти плоскими. Затем женщина быстро, почти бегом, пошла снова к выходу, спеша обслужить людей.
Мужики разглядывали хлеб, щупали руками, пробовали, и кое-кто морщился.
- Шо цэ за пшыныця тут ростэ, - пробурчал недовольно Будник и, помолчав, добавил: - Чи туда мы попалы, хлопци?
- Из нэй тикы коныкив липыть, - добавил Стадник, переминая пальцами небольшой кусочек и превратив его в густое тесто.
Андрей не любил людей, привередливых к еде, он их даже не терпел, поэтому он с некоторым злом вмешался в разговор: - Нехорошо, ребята, судить хлеб. Да и вообще, плохого хлеба не бывает. Хлеб всегда хороший. Это житний хлеб. Жито - от слова жить. Такого хлебушка мы поели в солдатиках, его иногда давали даже дважды в день - утром и в обед. И крепок был солдат от житного хлеба, он никогда не чувствовал голода, а в кулачном бою никто не мог устоять против солдата, заправленного этим хлебом. Так что, ребятки, ешьте смело и не возмущайтесь. Еще не то может быть, когда приедем на место.
- А я думав, шо тут калачи на бэрэзах ростуть, - то ли шутливо, то ли серьезно проговорил Суховой.
- Мы едем в деревеньки, которым всего по три-четыре года, - продолжал Андрей. - Они еще не заселены, организованы на целинных землях, и кто его знает, смогли люди за два-три года посеять и вырастить хлеб для прокормления не только своих семей, но и вновь прибывающих. А ведь не все живут по два-три года, это только первые. Люди едут постоянно. И было ли чем пахать? У кого есть земля и тягло, тем и дома хорошо.
Тем временем хозяйка принесла на подносе две тарелки, наполненные крупно порезанной рыбой и, поставив на стол и разложив вилки, предложила закусить.
- Скажите, гуцулочка, а борщ будет к ужину? - влез с вопросом Суховой.
- Нет, не будет, - ответила уважительно, немного растерявшись, женщина и, сделав маленькую паузу, как бы исправляясь, добавила: - Мы готовим щи, уху, супы, а борщи не научились. Но щи - это почти борщ.
- Не слушайте Вы их, - обратился к ней Андрей, как бы выводя ее из замешательства и смущения. - Спасибо, все хорошо. Это он пошутил.
Женщина, взбодренная его словами, быстро пошла к двери, ведущей в кухню.
Мужики замолчали и принялись закусывать рыбой. Андрей, взяв крупный кусок щучины, аппетитно ее жевал вместе с хлебом.
- Чымсь приванювае, - заговорил Спиридон, вертя кусок рыбы вокруг своего носа и сильно втягивая в себя воздух. - Здаецця, шо душок от нэи идэ якыйсь.
- Нечего нюхать, - возмущенно проговорил Андрей, жуя чуть ли не в две щеки и доставая второй увесистый рыбный кусок. - Везде в рыбных краях, где ее много, - продолжал Андрей, она заменяет половину питания, а потому ее делают слабым посолом, чтобы не пересолить свой организм. А где ее мало, там солят крепче и кушают понемногу, только облизываются и сдабривают картошку и хлеб - солонцуют. Такую рыбу я научился есть в Вологде, когда был там по набору лошадей для армии.
Мужики увереннее зажевали.
Женщина вошла с тарелками и большой кастрюлей. Поставила их на стол и стала быстро черпаком наливать во все тарелки щи и расставлять каждому. Работала ловко, быстро, без суеты, соразмерно, не делая ни единого лишнего движения.
Мужики взялись хлебать щи. Кое-кто морщился, но ничего не говорил.
- Почти что борщ тебе, Денис, только покислее, да без зажарки салом, - глядя на Сухового, сказал Андрей.
Затем были поданы на подносе шесть тарелок с толченым картофелем и накрошенным узкими длинными кусочками мясом, залитым подливой.
- Азу по-татарски, - сказала женщина, ловко расставляя тарелки.
- Это уже, наверное, будет лишнее, - усталым голосом проговорил Суховой.
- Нет, в самый раз, - возразил ему Танский и добавил: - Мы ж вэчэряим и за обид, так шо лышня мыска ны помишае.
Последним был подан круто заваренный чай в металлических кружках, по кусочку сахара и миска с красной ягодой, которая гляделась довольно красиво и напоминала вишню, только была помельче.
- Опускайте ягоды в чай, а то они мороженые.
Не успела проговорить женщина, как Николай Опрышко, захватив небольшую горсточку рукой, послал ее в рот. Перевернув, пошевелив, покрутив несколько раз во рту, он прижал ее зубами, после чего сильно скривился и, прихлебнув чаем, проговорил:
- Ну и кислюща. Сроду ны чув, шоб ягоды морозили. Попалы мы, хлопци, в край чудес.
Женщина, подав все, теперь уже не торопилась и стояла возле мужиков, улыбаясь открытыми светлыми глазами.
- А як же звать цю ягоду? - спросил Будник, наложив в кружку с чаем пару горстей и доставая ее ложкой, морщась и запивая чаем.
- Клюква, - ответила женщина, слегка улыбаясь над наивностью мужиков. - Она растет в тайге, и мы ее заготовляем уже по морозцу. Очень полезна.
За чаем мужики уже начади дремать, Андрей почувствовал, что тяжелеет, веки стали закрываться. Он поблагодарил кормилицу от имени всех мужиков за вкусный ужин и спросил, чем заправлен кипяток.
- Это заправка листом бруснички, - ответила она. – Иногда заправляем сушеной ягодой шиповника или листом тальника таежного. Настоящий чай у нас не всегда бывает.
Вошел хозяин и спросил, довольны ли ходоки ужином.
- Все хорошо, в лучшем виде, - ответил Спиридон.
- Тогда размещайтесь на койках, - предложил он и спросил, во сколько их поднять?
- В шесть утра, - уверенно сказал Андрей, - в семь мы уже должны выйти.
- Ясно. Хорошо. Все сделаем вовремя, как было велено начальством. Мясо мы уже поставили варить.
Хозяин подошел к печке и подбросил еще несколько полешек дров, они затрещав, вспыхнули и на время осветили залу. Потом он подошел к лампе и укрутил ее наполовину.
Андрей сел на койку и стал раздеваться. Рядом завалились Спиридон с Николаем.
- Лягай на бик, - сказал Николай Спиридону сквозь сон.
Проснулся Андрей утром, услышав голос:
- Уже шесть часов, кто в дорогу - подъем.
Встал. Не торопясь, разминаясь, стал одеваться. За столом уже сидел Будник. На столе горели две свечи вместо лампы, излучая слабый свет. По залу уже двигались люди. В умывающемся он узнал Николая. Спиридон сидел рядом на койке и, кряхтя, мотал длинные портянки на ноги.
Вышел во двор. Возле лошадей копошились люди, шурша сеном и поднося воду. Иные, напоив, подвязывали мешки с овсом к морде, на что лошади отвечали тихим, нежным ржанием. Позавтракав и собрав котомки, проверив наличие водворительных билетов в карманах, мужики двинулись в обратный путь.
Шли так же трудно. Молчали. Никто не знал чужих раздумий. Андрей думал об уже своей деревеньке Ольгино, которую он еще не видел. Главное - земля, а на ней все можно сделать: построить жилье, хозяйственные постройки, вырастить хлеб, завести скот и еще многое другое. Но найдет ли он счастье в этом новом краю? Выбьется ли из нужды? Сможет ли прочно обосноваться? Эти мысли не покидали его весь обратный путь.
К концу второго дня, когда ходоков уже покидали силы, на станции Помурино, к которой они подошли, стояла, пыхтя, "кукушка" с тремя площадками. Две были пустые, а третья разгружалась. Десяток мужиков быстро сбрасывали щебень, пользуясь иногда и ломиками. Поезд стоял в направлении станции Кочубаево. Мужики опустились на толстое березовое бревно, лежащее в десяти шагах от станционного здания. Все поглядывали в сторону "кукушки". Пролежали минут около десяти молча, а когда рабочие стали бросать остатки щебня, подскребывая лопатами, тихо, медленно заплетаясь языком, заговорил Нестор Будник:
- Чи ны пидвэзэ нас о та миниюка?
Николай Опрышко, медленно поднявшись с бревна, побрел в сторону поезда.
Подошел к машинисту, сидящему в кабине, тот высунул голову, и они о чем-то перебросились несколькими словами. Потом он снял шапку и, не двигаясь с места, помахал ею мужикам. Кряхтя, все поднялись и пошли через рельсы к последнему пути. Залезли на площадку, стали кругом, наклонившись друг на друга, и минут через десять паровозик, дав свисток, стал быстро набирать скорость.
На ходу стало ветрено, обжигало лицо, холодные струйки воздуха проникали в рукава, под воротники и просто через одежонки. Мужики стали на колени, сжались кучнее и закрывали друг друга, как могли.
"Пешком идти плохо, - подумал Андрей, - но ехать на открытой площадке - не лучший вариант". По спине ходил холод, начала пробивать дрожь, стали подстывать пальцы ног.
Поезд резко затормозил и остановился против станции.
Слезли, осмотрелись. Пассажирского поезда, на котором приехали, на станции уже не было. У входа на вокзал их встретил Наркевич.
Зашли в станционное помещение. Было многолюдно. Все не помещались на скамейках, те, что помоложе, стояли на ногах. В углах лежало домашнее имущество, преимущественно, это были узлы с постелью и бельем, завернутые в рядна и связанные самоткаными веревками.
Андрей обвел взглядом небольшой вокзальный залик и увидел в углу Наталью. Она сидела, отвернувшись к стене, и кормила грудью Матренку, которой исполнилось шесть месяцев. Он стал проталкиваться между людей к ним.
- Друзья мои! - заговорил громко Наркевич, чтобы слышали все в зале. - Будем ночевать на месте, ибо уже начинает темнеть, а с рассветом вас всех отправим. У кого маленькие дети, отведу на квартиры к станционным служащим. Все имущество пусть лежит здесь, утром загрузим, и в путь. Выходите первые, кто с детьми.
Андрей подошел к Наталье и, расстегнув солдатскую шинель, взял Матренку на руки. Та улыбнулась, хотя, казалось, уже засыпает. Андрей, прижимая ее к себе, направился к выходу.
С дворовой стороны здания лежало имущество переселенцев: ящики, бочонки, мешки, вилы, лопаты, тазы, прялки, литовки, грабли и другой хозяйственный инвентарь. За двором, у коновязи, стояло не менее десятка одноконных упряжек. На дровнях каждой из них была прикручена плетеная из тальника коробушка, набитая сеном. Возле подвод толпились ездовые, в полушубках, с накинутыми поверх тулупами, в лохматых шапках и валяной обуви.
Лошади стояли спокойно, повесив головы, и переступая с ноги на ногу, казалось, совсем не обращали внимания на трескучий мороз.
Почти у каждой повозки вертелись дворняги.
Наркевич рассаживал всех по подводам и говорил ездовым, к кому везти.
Проехав шагов двести, остановились возле казенного дома казарменного типа на четыре квартиры. Чиновник смело открыл дверь и вошел в маленькую переднюю. Справа стояла плита, уходившая обогревателем в горницу.
- Вот вам гости, хозяйка, - сказал Наркевич. - Приютите их на ночь, как мы с вами договорились. Надеюсь, они вам понравятся, и им будет у вас хорошо. Заранее благодарен. - И, раскланявшись, вышел.
Хозяйка - женщина лет сорока, взяла свечку, лежащую на выступе обогревателя и, прислонив ее фитильком к горящей свече в передней, зажгла и пригласила гостей в горницу, пройдя вперед, где и предложила раздеться.
Андрей уложил Матренку на небольшую деревянную коечку, что стояла возле обогревателя, быстро снял все зимнее и помог раздеться Наталье.
В комнате была простая обстановка. В правом дальнем углу стояла деревянная, большая, хозяйская койка. В центре противоположной стены довольно большое окно, ближе к центру залы - стол, вокруг - две табуретки и стул. Слева, по всей стене, длинная широкая лавка, в углу - небольшая иконка, обвешанная расшитым полотенцем. На деревянном полу лежала самотканая дорожка из трех полос, сшитых между собой.
- Куда оце мы заихалы, - сказала Наталья, глядя на Андрея.
- Годи, Наталка, тоскуваты, - чуть шевеля языком от усталости, возразил он и, показав водворительный билет, стал говорить о крепком хозяйстве, большой и обеспеченной семье, об огромном земельном наделе. А чтобы отвлечь ее от грустных мыслей, предложил выкупать Матренку. Его предложение было принято Натальей, а затем и хозяйкой.
Начались хлопоты и сборы. Хозяйка оказалась женщиной на редкость заботливой в хлопотах, связанных с детьми. Она принесла пару ведер воды, и, наполнив один из больших чугунов, стоящих на плите, стала греть воду. Затем занесла деревянное корыто-долбленку и поставила его на табуретку, поближе к плите.
Пока грелась вода и спала Матренка, хозяйка предложила поужинать и стала подавать на стол. В большую миску для двоих был налит картофельный суп, подан хлеб, а на второе – тушеная капуста с мясом.
- Отведайте зайчатинки, - предложила хозяйка.
- Где добываете зайчиков? - спросил Андрей.
- Хозяин в свободное время ходит на охоту, их полно в здешних лесочках и на полях.
Андрей хлопотал вокруг Натальи, как бы чувствуя свою вину за все эти дорожные скитания, которым пока еще не было видно конца.
Хозяйка продолжала разговор с похвалой об охоте в здешних краях:
- Охота у нас богатая, муж никогда не приходит без зайчишки. Выйдет и через час-другой уже идет домой, волоча зайца или двух. У нас вот здесь рядом и станция называется Куянбар, что в переводе с казахского означает - заяц есть. Так что не случайно ей дано заячье название. Часто он приносит с охоты куропаток, тетеревов, а, бывает, и рябчиков. Осенью добывает уток, гусей и другую водоплавающую дичь. Вон какие громадные озера у нас рядом со станцией. Так что вам здесь понравится, - утвердительно говорила она, обращаясь к Наталье, как бы чувствуя ее переживания и стремясь поддержать ее.
Андрей больше молчал, а в душе радовался, что хозяйка говорлива и хвалит здешние места. Наталья даже осмелилась кое-что спросить.
- Скажите, як же Вас звать?
- Тетей Олей все зовут, - ответила хозяйка.
Чай был подан в стаканах на блюдцах, с вареньем из полевых ягод.
- Отакой ягоды я ны бачила, - сказала Наталья, пробуя варенье ложечкой, стремясь разобраться в его вкусовых качествах.
- Эта ягода у нас растет возле лесов, на полянках. Ее, в иной год, видимо-невидимо. Часа три поберем, и ведро полное.
- А хто садэ ии?
- Кто садит, - перевел Андрей, не будучи уверен, что хозяйка поймет, что спрашивают.
- Сама растет, она дикая, ее только бери.
- А вышня, або чэрэшня, у вас е?
Хозяйка поняла, улыбнулась и ответила:
- Садов у нас нет, никто не пробовал садить, может и будут расти.
Подала голос проснувшаяся Матренка. Хозяйка быстро прибрала со стола, объявила, что вода готова. Затем поставила пару табуреток поближе к обогревателю, на них водрузила корыто или, как их звала Наталья, почевки, и большим ковшом стала вливать кипяток. Подлив холодной воды, сказала: - Самый раз.
Ребенок лежал спокойно, глядя в потолок, как бы прислушиваясь к бульканью воды при вливании в корыто.
Хозяйка опустила в воду простынь, а Наталья, распеленав дитя, потихоньку опускала его в воду, вначале прикасаясь спинкой к воде, а затем погружая все глубже.
Матренка была рада этой процедуре, это было видно по широкой улыбке, расплывшейся на ее аккуратном, пухленьком личике.
Андрей не участвовал в процедуре купания. Он сел на лавку и с трудом держался, опершись спиной о стенку, боясь сидя уснуть.
Отмывали тщательно, долго. Купающаяся повиновалась двум парам женских рук, а когда попытались вытащить, ребенок выразил несогласие и поднял рев. Пришлось снова опустить, добавив теплой воды.
Наконец, Матренку вытащили, завернули в простынь, данную тетей Олей, и она моментально уснула.
Хозяйка замочила пеленки в этой воде и стала их намыливать.
- Белье вывесим на мороз, и к утру оно будет готово. А вы ложитесь на койку спать, - щебетала тетя Оля. - Вон, ваш хозяин сидя уснул, наверное, намаялся. Я утром вас разбужу, когда зашевелятся ездовые - они народ такой, что не любят спать, с полночи встанут и в дорогу.
Проснулся Андрей, услышав шум на кухне, и понял, что тетя Оля обкатывает белье рубелем на каталке. Ему было неясно, то ли она не ложилась спать, то ли уже встала. Не знал, сколько он спал, yтpo это или еще поздний вечер. Одевшись, он вышел в кухню, поприветствовал хозяйку и спросил:
- Утро это или вечер?
- Это уже не вечер и еще не утро, но ближе к утру. Ложитесь и спокойно спите еще час-другой.
На стене тикали часы-ходики. Андрей взглянул, было половина шестого утра. "Пожалуй, самое время подъема", - подумал он и, накинув шинель, вышел во двор.
В ночной темноте кто-то копошился возле лошадей, шурша сеном. Андрей подошел. Возница подбирал сено, выброшенное лошадью, и складывал его снова в коробушку.
- Не пора ли в дорогу? - спросил он Андрея.
- Не знаю. Вам виднее. Будет, наверное, общая команда крестьянского начальника. Да и знаете ли Вы дорогу натемную?
- А то как же не знать? Я уж другой раз еду этой зимой и прошлой ездил, и летом возил хохлов в степи.
- Когда же лучше возить, зимой или летом?
- Нет разницы. Летом вот только некогда разъезжаться – надо сено грести или пашню обрабатывать, а тут вези, если не хочешь добровольно, то пошлют в приказном порядке по мобилизации.
Хорошо, что у нас в станице хватает лошадей и завсегда есть добровольцы зарабатывать деньги.
- А сколько платят?
- Трешку заработаешь за пару дней, а то и поболе – смотря куда свезешь.
Андрей чувствовал, что еще сможет уснуть и направился в дом. Но не успел раздеться, как вошел Наркевич и спросил:
- Как спалось?
- Очень хорошо, - ответил Андрей и не упустил момента похвалить тетю Олю за жарко натопленную квартиру, возможность выкупать ребенка и простиранные пеленки.
- Давайте будем собираться в дорогу. Через час - выезд. Женщины и дети пусть спят, пока погрузим вещи.
Наркевич вышел поднимать всех, и со двора донеслись его слова:
- Пора трубить подъем.
Андрей вошел в горницу. Наталья, уже одевшись, стояла возле кроватки, где лежала Матренка.
- Шосъ довго вона спыть писля купания? - сказала она Андрею.
- Хай спыть, так и повезем.
Вошла тетя Оля со штабелем выстиранных, высушенных и прокатанных пеленок и подала их Наталье. Отмытый от дорожной грязи ребенок продолжал крепко спать.
Затем тетя Оля подала на стол крепко заваренный чай, издававший ароматный запах.
- Пейте как можно больше, - убеждала она. - Дорога длинная, на целый день.
Андрей охотно взялся пить. Выпил всю первую чашку и, пока хозяйка снова подливала, спросил: - Что за заварка?
- Клубничник и пару листов мяты.
- Какой ароматный и мягкий. Это мы, Наталья, с тобой запомним, пригодится.
Не успели отчаевничать, как вошел возница и сказал, что ему велено их везти в Ольгино - лошадь уже запряжена.
Андрей оделся и велел Наталье собираться, а сам поехал с возницей на станцию погрузить нехитрое имущество и домашний скарб.
Подъехали к станционному вокзальчику, где уже стояло две подводы под погрузкой. Он прощупал дно довольно вместительной коробушки - оно было прочным. Отвернул сено на зад короба и стал укладываться. Первыми грузили ручные жернова из маленьких камешков, которым было, может быть, сто лет, и они были стерты до негодности, но Андрей их считал самым дорогим из своего состояния. На них можно было, хотя и с трудом, размолоть не одну горсточку зерна. Затем легла небольшая металлическая ступка для порушки проса, следом уложили жлукто1, потом все остальное: лопату, вилы, грабли, рогач, кочережку, чуть больше половины пилы, у которой когда-то был отломан кусок в одну треть, а к месту облома прикована самодельная ручка. Сверху небольшой деревянный ящик с двумя книгами, фотографией отцовской семьи, бельем и постелью, куда по горсточке вложены Натальиной мамой семена почти всех огородных культур.

1 Жлукто - деревянный бачок для замочки белья.

Когда все было погружено, поехали к месту ночевки за семьями.
- Ехать будем все вместе, спокойно пояснил Андрею возница, - мало ли что в дороге случится, может и лошадь околеть, али еще что.
Наконец, погрузились все, кроме трех семей, Сухового, Троценко и Галушки. Они волновались, бегали вокруг Наркевича, а тот невозмутимо отвечал: - Заверяю вас, что первые приедете. Сейчас вот-вот приедет трое саней, они утром до рассвета выедут из Николаевской. Вас отправлю последними, как вам ближе ехать почти наполовину.
Наркевич обошел все дровни, проверил, как усажены женщины и дети, есть ли для них тулупы и, подойдя к первому, сказал:
- С Богом.
Обоз тронулся.
Наталья сидела в задке глубокой плетеной коробушки, зарывшись в сено и надев на себя длинный овечий тулуп, предложенный извозчиком, а сам он сидел на передке в собачьей дохе, чуть прикрывающей колени, в валенках с толстой подшивкой, стеганных ватных штанах и лохматой рыжей шапке, тоже из собачины, нависшей ему на глаза.
В левом углу короба торчало дулом вверх одноствольное ружье.
Андрей прилег в коробушке справа, ногами вперед, зарывшись боком в сено, с тем, чтобы уменьшить площадь тела, охватываемого холодным ветром.
Было темно. Минут через десять лошадь застучала копытами по чему-то твердому - это проехали железнодорожный переезд, и дальше их путь лежал в южном направлении.
Дорога была довольно хорошо накатанной, и лошади легко тюпачили. Ездовые не давали им переходить на шаг, а если это случалось, то, дав шагов двадцать пройти, их снова переводили на умеренную рысцу.
Почти за каждыми дровнями бежала собачонка, но по породности они не производили на Андрея положительного впечатления: были разномастны, преимущественно небольшие. "Дворовые сторожа - подумал он, - да веселить хозяина в дороге, особенно зимой".
Недолго пролежал Андрей, зарывшись в коробушке. Не прошло и часа, как стал подстывать: по спине ходила свежая прохлада, большой палец на ноге стало пощипывать, подстывали колени. Он пошевелился и решил греться. Соскочил с дровней и, взявшись руками за деревянную обвязку коробушки, стал бежать следом за повозкой, стараясь вдыхать через нос холодный воздух.
Пробежав с полсотни шагов, он становился  обеими ногами на полозья дровней и ехал стоя, затем снова пробежка и снова отдых. Совершив три-четыре пробежки, он основательно согрелся и снова занял свое место. Такие согревающие пробежки Андрею приходилось повторять постоянно примерно через каждые тридцать минут езды.
Извозчик сидел все время в одной позе и изредка пошевеливал вожжами, отворачиваясь лицом от западного ветра.
Соскочив в очередной раз для пробежки, Андрей заметил, что посерело. "Должно, светает", - подумал он. Стали обозначаться опушки березовых колков, когда дорога подходила к ним вплотную. Только теперь Андрей вспомнил, что начинается последний день 1899 года и что суждено провести его в длинной зимней дороге, да еще вместе с семьей.
Светало. На изгибах дорог уже были хорошо видны первые две повозки. В колочках стали проглядываться стволы чернеющих осин.
Начав очередную пробежку, Андрей услышал, как где-то на задних повозках сильно заскулила собака, потом послышался крик, за ним грянул выстрел, через минуту - другой. Все остановились, прислушиваясь. Крик повторился. Извозчик, не торопясь, вытащил ружье. Постояли минуты две-три, никакой ясности. Посветлело настолько, что Андрей мог рассмотреть круглое, разрумянившееся лицо извозчика и его неторопливые спокойные движения.
- Сбегайте, узнайте, что стряслось, или подержите вожжи.
Андрей быстро зашагал в хвост колонны. Возле следовавшей за ними упряжки стоял казачок и спокойно протирал своей рыжей лошаденке сенным жгутом ноздри. На дровнях сидела семья Спиридона, а он лежал в коробе и, казалось, спал.
У последних дровней толпились четверо извозчиков-казачков и двое из переселенцев - Будник и Стадник и о чем-то громко разговаривали. На последней повозке сидела жена Будника и две дочери, лет четырнадцати и шестнадцати. Женщины с перепугу дрожали и глубже зарывались в сено.
Дед Измаил, как его называли казачки, тянул к саням трофей - убитого волка. Затем стал укладывать его на полозья дровней, торчащие из-под короба и привязывать воровиной1.

1 Воровина - небольшой кусок веревки.

Высокий молодой казачок в красном полушубке с дыркой на одном плече, из которой торчал хохол овечьей шерсти, подсмеивался над дедом Измаилом.
- А пошто привязываешь? Не ты ведь убил зверя. Это Колька Жилин завалил его вторым выстрелом. Да и вообще, с твоей берданы вряд ли и зайца убьешь.
- А ты, молокосос, видел, где у него пробоина - с левой стороны в грудь - так он и стоял саженях в десяти от меня, а Колькин выстрел, вот он, в спину, когда зверь стал уже уходить, - почти кричал, шепелявя и злясь, дед.
Извозчики не торопились решать спор, им хотелось пошутить, они и не думали присваивать себе зверя.
- Ты кого видишь в темноте, с твоим ли зрением стрелять ночью? - опять подтрунивал верзила.
- Я вижу не хуже твоего и не впервой мне бить этого зверя, - с гордецой ответил дед. - Колька тоже не промахнулся, но по правилам охоты трофей принадлежит стрелявшему первым. Пора бы тебе это знать.
- А, может, это и не волк, - сказал еще один из молоденьких казачков.
- И правда, нет. Это же собака, - продолжал верзила. – Какой волк сейчас один ходит, они все в стаях.
- А где собачонка? Может, он убил свою собаку, - проговорил кто-то из казаков, и они дружно и громко захохотали.
Дед Измаил схватил кнут, лежавший в коробушке, и, замахнувшись, хлестнул верзилу вдоль спины. Тот быстро отскочил.
Казачки еще громче захохотали.
- Я вам покажу, как насмехаться над старшими!
Верзила снова подошел.
- Давай, дед, поможем тебе вытащить из-под саней твою собачонку, - проговорил он спокойно. - Да жива ли она, может, сшивать придется?
- Шарик, Шарик, – позвал дед собачонку, но она только тихо заскулила под санями.
Казачки подняли дровни за один полоз, а дед лег рядом на снег и стал шарить под дровнями рукой. Через минуту он вытащил маленькую дворняжку, у которой шея была в крови.
- Горло норовил перекусить, вот что значит зверь, рана небольшая, залижет. - И дед посадил испуганную собачонку в коробушку на сено.
Светало и белело кругом. Впереди послышался собачий лай.
Скоро въехали в деревушку с довольно длинной улицей и редко стоящими друг от друга землянками.
- Что за деревушка? - спросил Андрей извозчика, думая, что, может быть, кто-нибудь уже приехал.
- Это Москаленки1, тоже новая деревушка, со всего мира сюда наехали.

1. Москаленки – до 1969 г. название села Шевченко в Москаленском районе

Подала голос Матренка. Наталья, несколько поднявшись, стала ее покачивать в руках. Ребенок не унимался.
Извозчик подвернул к первой попавшейся усадьбе. За ним остановились остальные, а потом и ехавшие впереди! Люди поднимались из дровней и, дрожа, разминались. Некоторые заходили в землянки.
Андрей взял на руки Матренку и зашагал в землянку, из трубы которой ровно вверх валил дым.
Двор был огорожен только со стороны улицы плетнем. Ворота сделаны из трех жердей, калитка сбита кое-как из двух стоек и трех поперечин. Во дворе вокруг саней, на которых лежало сено, крутился маленький табунок овец.
Вошли в шалаш, затем в сенцы. Нащупав в темноте двери, Андрей довольно долго искал ручку. Наконец, нашел, потянул дверь на себя и со словами: - Можно? - вошел в землянку. Было почти темно. Где-то справа, похоже, на столе, горел самодельный каганец, и его тусклый свет с трудом пробивался до половины кухоньки. Слева топилась плита и в приоткрытую дверку давала больше света, чем каганец.
Женщина, открыв дверки плиты и выбрав мелких сучков из лежащей возле плиты кучки, переломив их через колено, бросила в плиту. Они с треском вспыхнули и ярко осветили жилище.
- Шановни люды, прысидайте, грийтэся, - и показала на справа стоящую лавку.
Наталья быстро присела, взяла Матренку у Андрея и стала ее кормить. В землянке было тепло. Хозяйка еще несколько раз подбрасывала сучья в плиту. При свете от пламени огня Андрей мог рассмотреть женщину, одетую в белую скромно расшитую красными и голубыми узорами кофточку, в темную, слегка расклешенную юбку, прикрывавшую только верхнюю часть голенищ новых, еще не растоптанных валенок: этот наряд шел к ее красивому лицу, к черным выразительным бровям.
Андрей подумал, что праздничный наряд связан с предстоящей встречей Нового года. Ему совсем не хотелось разговаривать. Он старался помочь Наталье, но и не промолвить слова считал неприличным, тем более, женщине. Он спросил: - Откуда Вы приехали и в каком году?
Женщина пояснила, что они приехали из Черниговской губернии первыми и уже четвертую зиму здесь живут, и есть еще из Харьковской и из России.
- Обжились? - спросил Андрей.
- Немного обжились. Своя землянка, есть коровы, овцы, пара волов.
Женщина стояла возле плиты и то и дело помешивала деревянной ложкой на сковородке жарившийся лук.
Тем временем Наталья накормила, перепеленала Матренку, и они стали собираться к выходу. Хозяйка почти с обидой обратилась к ним: - А покушать? Сейчас заправим борщ, и я вас накормлю горяченьким, - ласково приглашала она и, вылив зажарку в чугунок, наполненный варевом, стала брать миску с поварешкой.
- Мама, и я хочу борщу, - проговорил мальчуган, высунув голову с печки.
Только теперь Андрей увидел три детских головки, внимательно смотревших на незнакомцев с печки.
- Спасибо, хозяйка, мы покушали сегодня, - ответил Андрей, взяв Матренку на руки и направившись к выходу.
К его удивлению, у подвод почти никого не было, кроме ездовых. "Люди греются у печурок, - подумал он. - Да балясничают про житье-бытье".
Его выход к подводе послужил сигналом для всех; извозчики, стоящие у разных дворов, засвистели, кое-где крикнули, и из землянок выбегали люди и усаживались в свои дровни.
Было уже светло. Оглянувшись на деревню, Андрей увидел только дым из труб и стоящие на задах небольшие, но высокие скирды.
"А где же ветряки? - подумал Андрей, - хлебец в скирдах – это еще полдела, обмолотить его и размолоть не легче, чем вырастить и поставить в скирды".
Проехали с версту, одна дорога круто повернула вправо.
- Это на хутор Васютинский, - пояснил кучер. - Весной я отвозил туда молодую пару из Белоруссии. Звали его Григорием Ашухой. Ничего не везли с собой, кроме свертка с бельем, да двух пакетов с пчелами.
Дорога была хорошо накатанной. Ни единого встречного за полдня, и кто только ее накатал?
Подъехали к развилке. Дороги под углом стали расходиться. Поехали вправо. Остановились.
- Та дорога в Новоцарицыно приведет, - пояснил Исак Андрею.
Едущие следом подтянулись. К обозу добавились еще три упряжки.
"Суховой, Галушка и Троценко", - подумал Андрей и для подтверждения спросил у Исака.
- Наши это, николаевские, тех троих везут, что оставались. Через два часа они уже на месте будут. Вот она, версты три – и Ксеньевка, а за ней на Красных горках - пара хуторов, тоже со временем село будет.
- А нам? - спросил Андрей.
- А вам еще проехать Полтавку и будет Ольгино.
"Ого, - подумал Андрей, - едем, едем - и только одну деревню проехали, а впереди еще три, и только потом наша, так и за сутки не доедем. Но выхода нет, придется терпеть.
Колочки кончились, пошел небольшой уклон вниз. Справа раскинулась длинная деревушка, а впереди за ней огромное озеро, которое синело, как летом.
Несмотря на большие размеры озера, противоположный берег был виден. Слева, на восточном берегу, виднелось селение - чернели на голубом и белом фоне землянушки.
- Наталья! Смотри, какая видимость, - проговорил в восторге Андрей. - Давай мне Матренку, а ты полюбуйся простором.
Наталья ничего не ответила. Похоже, ей было не до любования красотами.
Сделав паузу, Андрей обратился к Исаку.
– Что за озеро?
- Это Эбейты. Не замерзает и зимой. Чудо. Восемьдесят верст в окружности. Лечебная грязь самая лучшая в мире. Я здесь бывал десяток раз. Наши все лечат ревматизму здесь. Я возил одного профессора сюда, он из Томска приезжал, - с гордостью пояснил Исак, - так он сказал, что это - уникум. У него я и выучился профессорским словцам.
- А почему из Томска, а не из Омска?
- Главный город по медицине - Томск, профессора там учат на полных врачей, как в столицах. Профессор сказал, что здешние грязи лучше, чем Тамбуканские, чем Сакки и Майнаки. А вот где эти озера, я не знаю. А он-то, профессор, все знает. Он и грязь увозил с собой на обследование.
- У моего меньшого братишки стянуло ноги ревматизмой, так мы с ним съездили сюда, день в грязи повалялись, и окончились судороги - до сих пор ходит на своих ногах. Зимой здесь делать нечего, – продолжал он. – Лечение только летом, в жару, когда грязь горячая - это падает на июнь и июль месяцы. Возле озера и белая глина добывается тоже летом.
- А она для чего?
- Для побелки домов - видишь, вон какие беленькие хатки стоят - это Ксеньевка. Только соломенные крыши чернеют.
Деревня приближалась, а озеро, казалось, стоит на одном месте. Лошади побежали быстрее. Въезжали в довольно широкую и глубокую балку. Сани почти сами катились вниз. Затем стали подниматься в гору по довольно крутому подъему и перешли на быстрый шаг. И вот она - длинная, ровная, широкая улица села.
Извозчики, один за другим, стали разъезжаться по домам. Андрея с семьей подвезли ко второй справа хатке.
- Заходите в избу, - скомандовал Исак. - Будем обедать, кормить и поить лошадей.
Вылезли из саней. Осмотрелись. Избушка была порядочно завалена снегом, во дворе - сугробы.
"Гуляют тут ветры вокруг озера, - подумал Андрей. - Скучновато".
Побеленная избушка была не огорожена. В огороде – копна соломы. Дверь в сараюшку не навешена, а просто приставлена.
Вошли внутрь. Жилище состояло из передней, или кухни, и комнаты. Чувствовалась прохлада. Дверь, ведущая в комнату, была открыта. В передней было единственное окно без вторых рам и, несмотря на то, что оно гляделось во двор, в южную сторону, стекла его были покрыты толстым слоем льда, и только небольшая полоска стекла в верхней части была чистой. И вот через нее-то еле-еле пробивались в помещение солнечные лучи, радуя своим светом это жилище.
Сделав пару шагов вперед, Андрей оказался на пороге комнаты. Света в ней было не больше, чем в передней.
Приглядевшись пристальнее, Андрей увидел сидящую за прялкой женщину с накинутой на плечи большой шалью. Она глядела на вошедших и потихоньку продолжала шевелить ногой педаль прялки, чуть замедлив скорость. Возле нее лежало два мешка, наполненных шерстью.
- Здоровья Вам, хозяюшка, - произнес он.
- Здрастуйтэ, люды добри, - ответила она как-то неуверенно.
- Мы з жиночкой и дочкой идым в Ольгино и дуже Вас просым, шановна, позвольте покормыть и пэрэпылынать дытыну.
- Рада вам, готова прывитать, та боюсь, як бы ны простудить. Як шо той, так я пидтоплю соломкой плыту.
Хозяйка, одевшись, пошла за соломой. Андрей с Натальей, положив Матренку поперек кровати, быстро перепеленали, и Андрей, расстегнувшись, взял ее на руки.
Хозяйка принесла в сетке солому и спросила у Андрея: - Чи е у вас сырныкы? Як шо нема, так сбигаю до сусидив за уголькамы.
- Е, е. Андрей вытащил из кармана коробок спичек и стал разжигать в плите солому.
Растопив, он положил спички на кирпичи сбоку.
- Оставлю Вам, возьмите. У меня еще коробок есть.
- Спасибо, - ответила хозяйка и принялась подкладывать солому в плиту. Потом подогрела чугунок с едой, принесла крынку с молоком и поставила на кирпичную часть плиты для подогрева. Она была неразговорчива, и Андрей понял, что она чем-то недовольна или вообще убита горем, а поэтому не навязывался с разговорами. Уже при входе во двор было видно, что в доме нет хозяина. Поэтому он вертелся то возле плиты, подкидывая топливо, то возле Натальи с Матренкой, стремясь поддержать их своим вниманием. Затем усадил Наталью напротив плиты, дававшей тепло через дверку, особенно, когда ее открывали.
Ребенок, сидя на руках, любовался всплесками огня и серьезно смотрел на это незнакомое зрелище.
Познакомились. Хозяйку звали Фросей. Обедали вместе.
Потеплело. С кухонного окна поплыла влага - стал стаивать лед. Андрей, неожиданно для себя, спросил у Фроси: - Как тут живете? – И сразу мелькнуло: "Зачем спросил, когда и так все ясно".
Хозяйка сразу всплакнула.
- Не расстраивайтесь, - заговорил он, - не плачьте, что бы ни случилось, все равно впереди будут еще светлые и радостные дни. У всех бывают неудачи и несчастья. Да поможет вам Господь, - ласково продолжал бормотать он, понимая, что своим вопросом попал в самое больное место человека.
Фрося постепенно успокоилась и стала рассказывать, что живут все по-разному. Большинство обживается, строятся, пашут землю. Она в долгу перед людьми не остается. Но у нее горе, приехали прошлой весной с мужем и трехлетним сыном. Сыночка похоронила сразу после приезда, а мужа - осенью. Унесла их какая-то хворь, мальчика простудили в дороге, а мужа схватил живот. Осталась одна, своих нет. Хата недостроена. Работает по людям. Осенью жала у людей, зиму пряла, так и зарабатывает. Тягла у нее
никакого нет. Коровенку кормит соломой. Просить людей на каждое дело не будешь, да у них и своих дел хватает. Перезимовать бы, а весной уехать к своим на Украину.
Андрей снова стал убеждать, не отчаиваться.
- Горе Ваше нам понятно, но все-таки надо жить. Вы еще молоды, трудолюбивы, добры. И Всевышний не оставит Вас без внимания. Не торопитесь, переждите зиму, весной виднее будет, что делать, да и время скажет свое слово.
Фрося повеселела, на лице засиял румянец, глаза стали еще светлее. Андрей понял, что она воспрянула духом. Ему было приятно, что он помог ей, пусть только словами.
У него мелькнула мысль: "Могли бы люди помочь вставить двойные рамы в землянку, подвезти соломы для топлива и еще чем-то помочь. А пройди по дворам - наверняка человек двадцать играют в карты, бесцельно проводят время в закопченных табаком землянках, рассказывают и слушают всякую чушь.
Одевшись, Андрей вышел во двор. Солнце опустилось еще ниже. Извозчик подтягивал черезседельник и поправлял дугу. По улице медленно уже двигались две подводы.
Из саманушки вышла Наталья с Матренкой на руках и повеселевшая Фрося.
Попрощались. Уселись, на свои места, и мышастый мерин потянул дровни через площадь.
Андрей долго махал Фросе рукой, та стояла, глядя вслед, пока сани не выехали за деревню.
При выезде проскочили с разгона узкую глубокую балочку. Дорога повернула левее. "Тянется к этому озеру, - подумал Андрей. - И весной, может быть, превращается в шумную речонку, сносящую все на своем пути талыми водами. Можно бы соорудить плотину и создать запас воды, да мало ли к чему можно приспособить, если по-хозяйски.
Ехали по касательной к озеру. Деревня постепенно удалялась, а озеро не приближалось. Проехав версты три-четыре, опять приблизились к балке, идущей тоже в сторону озера. Здесь она была очень широкой, с пологими берегами, из-под снежного покрова выглядывала степная трава.
Местность то и дело пересекалась балками, виднелись увалы, скорее всего, пригодные для земледелия.
- Версты две-три до озера, - сообщил Исак, обернувшись к Андрею.
По обе стороны дороги стали появляться крупные следы каких-то животных, местами снег был разрыт.
- Что за следы? - спросил Андрей у кучера.
- Неужели не видел конского следа на снегу? - улыбаясь, ответил вопросом Исак.
- Надо не одну сотню животных, чтобы так разрыть. Здесь что, армия кочевников прошла?
- Армия не армия, а сотни две-три лошадей бродят вокруг вон того аула, - и ездовой показал вправо на склон широкой балки.
Перед Андреем открылся вид на аул. Строения стояли в беспорядке на правом склоне. У этих жилищ крыши были плоские, совмещались с потолками и были довольно толстыми, окон мало.
Возле жилища, что ближе к проезжающим, стояли две гончих: одна светлой масти, другая - светло-рыжеватая. Обе высокие, животы подтянуты к хребту, головы вытянуты, уши стоячие. Похоже, что собаки были умны, ибо не обращали внимания на проезжавший мимо обоз в сопровождении нескольких дворняжек. "Без дела брехать и кидаться в драку не будут", - подумал Андрей.
На крыше дома стояла козлушка с двумя козлятами и, задрав голову, что-то высматривала.
Только стали подниматься вверх по склону увала, увидели, что навстречу вскачь, верхами в седлах, несутся два мальчугана лет десяти-двенадцати. Похоже, они пустили лошадей наперегонки.
При встрече с обозом дети-всадники, свернув с дороги, остановились и с интересом, серьезно смотрели на обозников. Лошади под всадниками были малорослы, плохо упитаны и невозмутимо взирали на проезжающих.
Извозчик остановился и подал знак верховым подъехать ближе. Они приблизились на пару шагов и с осторожностью смотрели на извозчика. Он спросил: - Как называется аул?
Мальчуганы только пожали плечами, а один, улыбнувшись и сверкнув глазками, сказал: - Бельмес. – И они поехали в сторону аула.
Поднялись на взгорок.
- Вон, смотри, кто делает следы, - обратился Исак к Андрею и показал на стадо лошадей, которых быстро не счесть. Они ковырялись по колено в снегу, не отрывая голов от подножного корма, только поднимая передние ноги, разгребая ими снег до самого травостоя. Стадо на белом снежном фоне, освещаемое яркими лучами предзакатного зимнего солнца, создавало удивительное зрелище.
Кое-где среди взрослых животных были и жеребята. Они прижимались к матерям и норовили сорвать оголенную от снега траву, хотя и сами пытались разгребать снег.
- Неужели всю зиму так? - обратился Андрей к Исаку.
- Всю зиму бедняги на тебеневке.
- А если снега - в метр?
- То половина к весне подохнет с голода, а остальные - истощают на нет и наберут тело только к половине лета.
- Вот это уже плохо.
- Но зимы с большими осадками случаются не часто, лет в пять-десять - один раз. А хозяину какая беда, если у него их два-три десятка? Хоть половина подохни, - все равно оставшихся хватит. Такова здесь жизнь. Зато выживут самые выносливые. Это закон степей.
- А волки их не задирают?
- В табуне это исключается. Не смотри, что мелкая лошадка, а на зверя жеребцы идут смело и забивают его копытами. В драке не каждый наш жеребец справится с таким дикарем. Они у них даже не все объезжены. Конина - главное питание здешних казахов.
Ехали не менее версты мимо пасущихся лошадей, и Андрей продолжал любоваться этой необычной для него картиной.
Солнце постепенно опускалось, мороз заметно крепчал. Вдалеке на взгорке зачернелись два островка избушек.
- Что это там чернеет, не деревня ли? - спросил Андрей Исака.
- Это Красные горки, на них два хуторка дворов по пять. Может, соединятся - деревня будет. Те трое, что выехали после нас, уже, считай, на месте.
"Так вот куда нас селят, - думал Андрей. - Все голо, ни деревца. Летом, может, это и Красные горки, а сейчас - скучновато глядится".
Два хутора стояли на высоком месте, на левом берегу широкой балки, впадающей в это же озеро с западной стороны.
Проехали между хуторов, и открылся вид на противоположную сторону. Пересекли балку. Левее стояло несколько мазанушек, частью недостроенных, почти все - без оград, кое-где во дворах копошились люди.
Андрей спросил извозчика:
- Сколько еще верст до нашей Ольгины?
- Недалеко. Проехали больше половины. Потерпите, - отвечал спокойно Исак.
- Так может, сегодня и не приедем?
- Как не так. Обязательно приедем. Через три-четыре часа, считай, будем на месте.
"Новый 1900 год встретим дома", - подумал Андрей и слез с дровней для очередной пробежки.
Начинало темнеть.
Все повозки остановились. Казаки собрались в кучу, прочистили лошадям ноздри от наледи. Животные умно подставляли морды, норовили потереть ноздрями по плечу ездового, а люди жгутами сена, а то и просто рукавицей срывали сосульки с ноздрей. Лошади довольно фыркали и встряхивали головами.
Едущие на хутора Барвеновские и Светиловские переместились в голову обоза, они, как видно, спешили, прибавили ходу, но лошади могли лишь трусить рысцой.
- Следующая - Полтавка, - напомнил ездовой Андрею. – А там, считай, мы дома. Хорошо бы попасть к кому-нибудь на встречу Нового года да разговеться бы немного, иногда в этих краях и стопка горилки перепадет. Хорошо зимой в дорогу хотя бы шкалик опрокинуть, - рассуждал Исак сам с собой. - Веселее едется, и песни поются складнее, и дорога становится короче, и лошади под песни легче бегут, но такое бывает нечасто.
Андрею было не до разговоров о пустом. Он спрашивал у Натальи, как Матренка, и старался прикрывать их своим телом.
Дорога втемную пошла однообразная, скучная, наводила на уныние, но он отгонял мрачные мысли и осмысливал увиденное днем. Ему все было интересно, он был доволен тем, что рядом есть люди со своими заботами и радостями.
- Рыба есть в этом озере? - спросил он у Исака.
- Какая там рыба. На Эбейтах даже не садится перелетная птица.
- А как она узнает, что туда нельзя садиться?
- Вот об этом профессор мне ничего не говорил. И правда. Взяла бы села, попробовала водицы, а потом можно и улететь. Так ведь нет же. Даже не садится.
- А если сядет, что будет с нею?
- А вот не знаю. Живет в воде какая-то мелкая красненькая букашка, почему бы и рыбе не жить? Профессор из Томска говорил, что она и наделала столько грязи на дне - больше чем по колено. Мне что-то не верится. Из чего она бы сделала столько грязи? Грязь маслянистая, темного цвета.
Андрей слушал внимательно Исака, кое что расспрашивал, а сам думал: "Неужели оно такое, как в Крыму? Когда чумаковал на волах в Крым за солью, кого только не встречал по дороге. Приходилось и знать встречать из Петербурга и Москвы - ездили на грязевое лечение в Крым. А они ведь зря бы не поехали, люди грамотные. А в разговорах упоминались Сакки и Майнаки. Может, и здесь вскоре появится какой-то курорт.
- Да, может, это озеро и не хуже Крымских, - проговорил Андрей вслух, чтобы поддержать разговор и веселее ехать.
- Что Вы, куда там Крымским, я ведь уже говорил, что профессор сказал. Он ведь все знает, на то он и профессор.
За разговором время прошло быстро, и Андрей не заметил, как въехали в улицу с маленькими мазанками. Забрехали собаки. По улице прохаживалась кучками молодежь, пробегали стайками дети; повсюду слышались крики, смех и говор на украинском языке. Издалека доносились звуки знакомой песни. Завизжала на разные голоса кучка девчат и пробежала от землянки к дороге. За ними что-то громадное и лохматое со светящимися глазами медленно двигалось к дороге и потихоньку завывало.
- Какой-то верзила вывернул тулуп и пугает девок, - спокойно сказал извозчик и слегка натянул вожжи, боясь, чтобы не испугалась лошадь. Помолчав, добавил: - Гудит Полтавка.
Андрей понимал, что никто не ляжет спать под Новый год, ибо это вековые традиции - встретить его как можно радостнее, веселее, с шутками и в больших компаниях.
Во всех землянках поблескивали огоньки, почти все трубы дымились, доносились запахи жареной свинины и домашних колбасок, а еще горелой соломы.
Проехав немного по улице, обоз остановился. Извозчики переговорили между собой. Подала голос Матренка. Подошел Исаак и предложил зайти в первую землянку успокоить ее.
В доме были только дети. Топилась плита. Андрей спросил:
- Дэ мамка, та татко?
Девочка лет двенадцати с видом волевой хозяйки среди двух маленьких ответила:
- Воны пишлы до дядьки Ивана. Ось воны рядом живуть, як шо надо, так я их пиду позову.
Андрей спросил у девочки разрешения перепеленать ребенка.
- Так чого ж, давайтэ, шоб вона ны плакала. У нас тоже е малэнькый хлопчык Васылек, он вин спыть у колыски. - И она показала на дверь, ведущую в комнату.
Наталья с Андреем быстро перепеленали Матренку и взялись кормить.
Вышли к подводам.
- Через час будете дома, - проинформировал Андрея Исак, когда выехали за село, и легонько стегнул лошадку кнутом.
Опять наступила тишина и почти полный мрак. Ехали, казалось, томительно долго. Андрей часто вертелся, соскакивал, делал пробежки и снова садился, стараясь ни о чем не думать.
Наконец, слева зачернела землянка. Миновав ее, дорога тоже свернула влево, пошла вдоль по улице. Лошадь неожиданно перешла на шаг. Впереди, на дороге, замаячила стайка деревенских собак, послышалось их рычание и драка. Одна сильно заскулила и, отбившись от стаи, побежала вправо, не переставая скулить. Остальные, почуяв присутствие чужих собак, бегущих за повозками, свернули с дороги и, быстро помирившись, нащетинились на драку. Бегущие за повозками в драку не вязались, наоборот, прижимались ближе к дровням или маячили перед передними копытами своих лошадей, не подавая звука. Местные собаки вертелись саженях в пяти от дороги, делая воинствующий вид, рычали, гребли снег задними лапами, но напасть не осмеливались.
Повозки остановились, и трое извозчиков о чем-то переговаривались. Андрей подошел. Спиридон с Николаем уже стояли и слушали казачков.
- Давайте, ребята, везите одного к Нечипоренку, другого – к Мармуте, а я останусь здесь у тетки Марьехи, потом они сами разберутся, - говорил Исак двум другим извозчикам.
Двое поехали прямо, а Исак, свернув влево в переулочек из двух землянок, остановился возле крайней и сказал:
- Приехали, вылезайте, - и быстро пошел в землянку.
Через пару минут он вышел и в поводу завел лошадь во двор без ворот, но обгороженный низеньким плетнем. Наталью с ребенком он проводил в землянку, а Андрею велел разгружать имущество.
Разгрузили быстро. Андрей взял свертки с постельным бельем и вошел в землянку.
Поприветствовал хозяйку - женщину лет пятидесяти пяти, хорошо сохранившуюся, черноволосую. Темные зрачки ее больших глаз невольно завораживали.
Одета она была по-праздничному: в белую кофточку с широкими и длинными рукавами расшитыми на украинский манер, с резинками на запястьях. Юбка длинная, почти до пола, из-под которой видны были большие слабо прокатанные валенки.
Они с Натальей не только познакомились, но уже успели наговориться и, увидев Андрея, она приветливо улыбнулась и сказала Наталье:
- Оцэ ваш чоловик. Гарно, ночуйтэ, а як поглянэтся - так и зимуйтэ, - выстрочила она Андрею, хотя тот еще не успел попроситься даже переночевать, а уже получил приглашение на зимовку.
"А жить где-то надо. Может, и хорошо, если женщина приглашает", - подумал он.
- Столковались насчет квартиры, - довольно подтвердил Андрей. - Так скажите, как Вас звать?
- Звить мэнэ теткой Марьехой, по другому мэнэ нэ клыкають.
- Где Ваш хозяин?
- Уже два року, як его ныма. Умэр тут, а я застряла и ны знаю, шо мини робыть.
Женщина заволновалась, слегка всплакнула. Андрей поспешил ее утешить и постарался перевести разговор на другую тему.
Стали размещаться, устраиваться на ночевку. У тетки Марьехи был приготовлен праздничный новогодний ужин. Она стала торопить начало встречи 1900 года, хотя точно его наступление не знала, ибо вряд ли и во всей деревне были часы. Да и велика ли разница, когда его встречать - часом раньше или позже.
Андрей был рад огоньку, поддерживаемому в плите соломой. Получил разрешение хозяйки и принялся понемногу, маленькими пучками подкидывать ее в плиту. Было приятно, когда вспыхивал сухой соломенный жгут и горячим пламенем обдавал лицо, руки, грудь, колени. Иногда он поворачивался спиной к открытой дверке плиты. Сегодняшний теплый очаг был вдвойне приятен, после пяти суток, проведенных в дороге на холоде.
Тетка Марьеха, одевшись, взяла сетку и сказала, что пойдет принесет еще соломки. Андрей вызвался помочь ей - не сидеть же ждать в полумраке при каганце, когда она принесет.
Вышли во двор, с улицы доносились раскаты песни.
Топлива было немного. Андрею показалось, даже слишком мало. У него мелькнула мысль: "Недельки на две хватит, а потом как?"
Заговорил с теткой Марьехой о чем-то не столь значительном, дав себе зарок ничего не спрашивать хотя бы в день приезда.
Надо увидеть все днем, а потом задавать вопросы, и деревню не мешало бы обойти, посмотреть ее. И сама хозяйка к тому времени, может, кое-что сообщит.
Наложив сетку соломы и затянув дуги ремешком, Андрей вскинул ее на плечи и понес в землянку.
Женщины готовили на стол, Андрей занялся с Матренкой. Он показывал ей на пламя, вспыхивающее в плите, а она смотрела на это, как на диво, широко раскрыв свои серо-голубые глазки. Ей тоже было приятно тепло, а больше того - свобода после долгого пребывания в туго затянутых дорожных пеленках.
Наталья вытащила из котомки последний кусочек сала, привезенный с обетованной земли, нарезала его и, обжарив на сковородке, подала на стол к тетки Марьехиным довольно увесистым галушкам, крынке молока и большой пышной паляныце хлеба.
Ели молча. Хозяйка - нехотя, гости - с аппетитом. За столом тетка Марьеха еще раз сказала, что она будет рада, если они у нее остановятся на всю зиму, а может, и больше, пока построят свое жилье. А для нее это радость - иметь молодых квартирантов, которые бы помогали ей в мужской работе. Есть у нее и земельный надел, полученный мужем по приезду сюда под номером двенадцать. Не успел он и на половине участка вспахать целину, как неожиданно скончался. Землю отдаю в аренду за гроши, ибо сама не в состоянии ее обрабатывать.
Так тетка Марьеха к концу ужина разговорилась и успела рассказать то, что у нее наболело. Спать улеглись на русской печке, в которой днем  раньше был выпечен хлеб, и она еще продолжала, хотя и слабо, давать тепло.
Глава 2.
ЖИЗНЬ НАЧИНАЕТСЯ

Андрей не поднимался, хотя ему не терпелось начать первый трудовой день на новом месте. Но раньше хозяйки встать не посмел да и, пожалуй, не имел права с первого
дня заводить свои порядки в чужом доме, тем более что не знал точно времени. Пытался снова уснуть, тоже не получалось. Наталья крепко спала. Матренка всю ночь их не тревожила, отсыпаясь в тепле. Хозяйку - тетку Марьеху тоже не было слышно - она спала в комнате. Еще не начинало светать. В голову лезли мысли и мечты о новой жизни.
Андрей скопил сорок рублей за пять лет службы в армии, из которых три последних в должности младшего ветеринарного фельдшера. На эти деньги он может купить лошадь. Сейчас он об этом только и думал: начать именно с лошади, а не с вола. У отца никогда лошадей не было, и все работы выполнялись парой волов. Но там не было сенокосов и пастбищ для лошадей.
А сейчас ему хотелось быстрее начать действовать.
Наконец, хозяйка зажгла каганец. Андрей поднялся и вышел во двор, Прошел на улицу, по которой въехал в село. Пошел влево и быстро оказался на конце ее. Была тишина. Все покоилось. Только в одной землянке мерцал слабый огонек.
Прогулка Андрея успокоила, ему казалось, что он что-то увидел, узнал и, главное, понял - бесполезно торопить события, нужно терпение. Из разговора с хозяйкой он понял, что работа есть - еще много хлеба стояло не обмолоченного, в скирдах. Платят по полтиннику в день, но норовят рассчитаться натурой - зерном, а не деньгами.
Когда стало совсем светло, Андрей завернул во двор к соседу, видя, что тот копошится, отбрасывая снег. Человек, работающий лопатой, оказался земляком, прожившим здесь уже три года и успевшим уже неплохо обжиться. Звали его Григорием Шевченко. Встретил с пониманием, хотя, как показалось, с некоторым превосходством.
В огороде нового знакомца, ближе к сараям стояло два прикладыша сена и большая скирда соломы, дальше – немолоченный хлеб.
Столковались насчет работы по найму. Расчет хлебом по пуду в день при условии хорошей работы, с предупреждением, что плохих работников вообще на работу не берут. Начало работы наметили на завтра.
Вернулся Андрей в приподнятом настроении и взялся помогать тетке Марьехе управляться по хозяйству. Она имела корову, рабочего вола трех лет, довольно хорошо объезженного, пару овец и пяток кур.
Андрея обрадовало наличие такого хозяйства. Оно давало ему возможность заботиться, трудиться, тем самым отвлекаться от ненужных мыслей и веселее коротать зимние сутки. Он попросил еще какую-нибудь работу, чтобы не сидеть сложа руки, и хозяйка с радостью и улыбкой благословила его привезти соломы от Клавдия Мартыненко.
Вошедшего во двор Андрея встретил человек среднего роста, лет тридцати, с бронзовым загаром лица, широкоплечий, с большими карими глазами, с чуть заметной горбинкой носа. Из-за ворота барчатки выглядывала синяя косоворотка, обут в легкие валенки с галошами, на голове шапка-ушанка домашнего пошива.
Андрей поздоровался и сказал, зачем он к нему приехал. Хозяин указал скирду, из которой можно брать солому. Андрею хотелось поговорить, но хозяин не торопился ничего, спрашивать. Наступила пауза. Андрей уже стал поворачиваться к саням - ему казалось даже обидным, что ничего не спрашивают. Потом хозяин как бы между прочим задал вопрос:
- Из каких мест приехали?
- Полтавской губернии, - с обидой и уже без охоты ответил Андрей и, немного помолчав, добавил: - Из села Мельники, что на левом берегу Днепра под Черкассами.
- Ясно. А мы екатеринославские. В числе первых приехали весной девяносто шестого года - основатели села.
Разговорились. Андрей рассказал о своих хозяйственных нуждах и получил приглашение в первый же субботний день съездить на Полтавский базар для покупки лошади.
Марьехе понравилось, что Андрей такой работящий, и она снова подтвердила свое желание, чтобы они жили у нее.
Квартирант считал, что ему еще больше повезло, и он мысленно благодарил николаевского казачка Исака за столь удачный выбор квартиры.
Утром Андрей отправился на молотьбу. Хозяин был уже на ногах. К тому времени подросток лет двенадцати уже запряг лошадь и зацепил каток. Ему хотелось ездить верхом.
Андрей с хозяином быстро разметали точок от снега. Как только половина его стала свободной, хозяин стал набрасывать снопы, хозяйка ловко развязывала их и раскладывала на площадке.
Не успели устелить всю площадку, как подросток, верхом на лошади, впряженной в каток, влетел на нее и стал гонять по кругу.
Каток загромыхал, прыгая, вымолачивал колоски. Лошадь ходила в нагрузку, но скорости не сбавляла. Подросток часто не успевал управлять лошадью и тогда она выскакивала за пределы точка, но малец тут же ее резко поворачивал и, пришпорив, рысцой влетал на точок. В таких случаях хозяин иногда кричал:
- Васыль! Ны зивай, ны ловы роззяву!
Спустя недолгое время лошадка согрелась, и от нее пошел пар. Остановились на несколько минут. Хозяин с Андреем перевернули и перетрясли всю солому. Большая часть колосков уже была обмолочена. Под колосками сплошным усталом лежало зерно.
Подросток снова ловко взобрался на горячего серого мерина и въехал на точок.
Зерна почти не оставалось в колосьях, но еще раз перевернули вымолачиваемую массу, и каток снова запрыгал по точку.
Наконец, хозяин дал команду: - Хватит, Вася, - и каток съехал в сторону.
Андрей с Григорием быстро убирали солому с точка, предварительно ее вытряхивая. Хозяйка деревянной лопатой собирала зерно в небольшие кучки. Убрав солому, мужчины подключились и к этой работе. Затем зерно собирали в мешки и уносили в амбарушку.
После обмолота двух раскладок была заменена лошадь. Серка поставили на морозе и дали сена, а его место занял мерин рыжей масти, как видно, намного старше, ибо двигался он степенно, несмотря на применяемый иногда кнут. Потеть рыжий и не думал, он упорно и исправно ходил по кругу, мало обращая внимания на то, что люди хотели от него большего.
Василий уже утомился сидеть верхом на лошади и кружить по кругу. Хозяин заменил его, и кнут стал чаще хлестать по бокам рыжего мерина.
Выполнив свою норму - обмолотив две раскладки, рыжий был освобожден от работы и занял место отдыха рядом с серком.
В каток впрягли пару молоденьких, но уже довольно рослых волов. Хозяин сам, управлял ими и, сделав несколько кругов, передал налыгач Андрею, а сам бегал следом и не столько хлестал своих работяг, сколько внушал им страх неожиданными и резкими криками. Скорости лошадиной не получалось, хотя результат был - зерно вымолачивалось. После обмолота двух раскладок на волах, снова закладывали в каток поочередно лошадей, и так - целый день. Работа спорилась, зерно в закромах прибывало, скирд снопов уменьшался, а скирд соломы поднимался все выше.
После четырех дней работы, перед выходным воскресным днем, хозяин объявил:
- Андрей Акимыч, несите мешок, рассчитаю за работу, - и объяснил Андрею, что в деревне существует порядок - расчет не затягивать, а отдавать перед выходным днем. Затем он сунул Андрею в руки пустой мешок, взял пудовку и, зачерпнув четыре раза, высыпал. Черпнул еще треть пудовки, и мешок наполнился.
- Не годится неполный мешок нести с первых заработков, - сказал Григорий и подал Андрею завязку.
Андрей крепко завязал мешок, боясь, чтобы не просыпалось зерно. Хозяин взял мешок за нижние углы и ловко и легко забросил Андрею на плечо, крикнув: - В понедельник приходите.
Андрей вошел в землянку, пригибаясь в дверях, с мешком пшеницы на плече и перекинув его перед собой, сказал Наталье, стоящей с Матренкой на руках посреди комнаты:
- Вот он, первый заработок, Наталка! С голоду не пропадем.
Наталья слегка улыбнулась, но такой радости, как у Андрея, не было. Он это заметил и стал рассказывать ей, что работы у Шевченко хватит еще дней на десять, если не больше. На следующей неделе он обещал рассчитать просом.
- А сейчас будем веять на ветру, молоть, стряпать и пробовать местную мучицу в оладьях, коржах или в галушках.
Развязав мешок. Андрей насыпал с полведра пшеницы, взял рядно и пошел во двор пропустить пшеницу на ветру. Было уже темно, морозно, с запада тянул слабый ветерок. Он вышел подальше в огород, расстелил рядюгу, стал боком к ветру, поднял ведро с пшеницей на уровень плеча и потихоньку стал сыпать зерно.
Как оно веялось, Андрею было не видно, но он полагал, что со стороны движения ветра должно быть самое чистое и крупное зерно. Мелкое должно лежать чуть дальше по ходу ветра, а еще дальше полова и мелкая пыль. Он отгреб рукой чистое зерно, собрал его в ведро, а все остальное поднял на рядюжке для осмотра днем.
Достал жернова, осмотрел их, снял верхний камень, провел ладонью по трущимся поверхностям и решил испробовать в работе. Установил их на деревянной, выполняющей ранее функцию стула чурке, закрепил по сторонам гвоздями и размол начался. Из сборника посыпалась мука в подставленную большую миску.
Наталья сидела рядом на табуретке, держа Матренку на руках, и внимательно смотрела на размол. Андрей не мог прочитать ее мыслей, а поэтому молча вертел жернова, стараясь придать им скорость для более качественного размола.
Когда в миске появилась кучка муки, Андрей пощупал ее пальцами. В центре вершины она была настоящая, по краям - несколько крупноватая, и на ощупь чувствовались небольшие крупинки. Он стал еще меньше засыпать в зерноприемник – качество стало лучше, но несколько медленнее подавалась работа. Андрей из всех сил крутил камешек, ибо считал делом чести первый помол сделать качественным и поддержать Наталью, вселив ей веру в успех переселения.
Наконец, все размолото, - большая чашка до краев наполнилась мукой. Наталья всю ее просеяла через сито. Примерно одна треть ушла в отруби и крупные частицы. Андрей повторно пропустил все это через жернова. Мука получилась отменная. Отсеяли отруби, и Наталья готовилась завести к ужину галушки.
В дверь постучали, и на пороге появился Григорий Шевченко. Он поприветствовал женщин и пригласил всех к себе домой на ужин.
- А мы хотели, на радостях, галушки варить, - проговорил Андрей, как бы возражая Григорию.
- Не годится, Андрей Акимович, работали вместе и отужинаем вместе.
Андрей велел Наталье собираться. Он был даже рад этому случаю, хотелось Наталью сводить в люди, познакомить с соседями и тем самым, может быть, поднять настроение, ибо она, кроме тетки Марьехи, Опрышек и Танских, пока никого не знала. Тетка Марьеха, хотя и была общительной, но намного старше Натальи, к тому же любила прогуливаться по деревне и засиживаться подолгу у знакомых, ведя разговоры.
- А как у вас девочку зовут? - спросил Григорий, беря ребенка за ручонку и слегка потряхивая.
- Матрена она у нас - ответила, чуть улыбнувшись, Наталья, заворачивая ее в одеяло.
Быстро оделись и пошли на ужин. Их встретила женщина лет тридцати, среднего роста, русоволосая, с суховатыми правильными чертами лица, с небольшой куделькой на голове. Она взяла на руки Матренку и, пригласив всех раздеваться, стала разворачивать, приговаривая:
- Как хорошо, что у вас девочка. А у меня - одни ребята. – Ванько! - закричала она. - Иди, невеста пришла к тебе в гости. Из комнаты в переднюю выскочил мальчуган и, став на пороге, прижался к дверной коробке, недоверчиво разглядывая незнакомцев.
Все разделись, повесив одежду на самодельную деревянную вешалку топорной работы, закрепленную в углу передней.
Хозяйка, отдавая Матренку Наталье, сказала:
- Мэнэ звуть Галей, а о Вас я уже чула от Андрия, шо Вас звуть Наталкой.
Андрей осторожно взял на руки трехлетнего Иванка и стал с ним разговаривать. Мальчуган уже знал его за те дни, которые он у них работал и охотно пошел к нему на руки. Андрей поднес его к Матренке, сидящей у Натальи на руках. Та, увидев мальчугана, заулыбалась, задергалась, потянула ручонки к нему и видно было - рада. Ванько, как его звали родители, подал ей руку с видом старшего и понимающего и, слетка улыбаясь, поглаживал ее то по рукам, то по головке.
Хозяйка тем временем собрала на стол. В двух больших глиняных мисках была подана покрытая сверху жиром лапша. Изрезана сразу целая паляница хлеба и разложены большие деревянные ложки, похоже, самодельной работы. В центре стола стояла большая миска с капустой, залитой рыжиковым маслом, запах которого вызывал аппетит.
Когда всех усадили, хозяин извинился, что нет горилки, ссылаясь на все еще необжитость и отсутствие лишнего полтинника на бутылку или четвертушки на читок. Хозяйка больше всех уделяла внимания Наталье, постоянно хлопоча вокруг нее, была очень любезна с ней, понимая, что она может тосковать вдали от родины.
Крестьянский ужин прошел в неторопливой спокойной обстановке. Велись разговоры о сибирском житье, о планах, как лучше вести хозяйство. Андрей больше спрашивал и слушал, что говорят уже пожившие здесь четыре года и убеждался, что здесь широко не прыгнешь, хотя и есть земля. Он понял, что переселенцы испытывали большую нужду в тягле и нехватке рабочих рук, если учесть, что в основном приехали молодые семьи, у которых один работник - сам хозяин, а вторая половина взрослой семьи занята с маленькими детьми, домашней управой со скотом, изготовлением
пряжи, вязанием, ткацким и огородными делами. Но его радовала возможность постоянно иметь работу. За работника здесь держатся, он нужен почти в каждом дворе, да и платят хорошо - по пуду в день, который в денежном выражении равен рублю. Андрей прикинул, что за два зимних месяца на молотьбе можно заработать до пятидесяти пудов хлеба, за что можно купить рабочую лошадь.
Домой возвращались поздно. Андрей был благодарен Григорию Костевичу за то, что тот помог ему сводить Наталью в гости и познакомить с Галиной. Теперь ей будет куда сходить.
Утром воскресного дня Андрей, управившись с небольшим тетки Марьехиным хозяйством, решил пройтись по округе. Хотелось посмотреть теперь уже свою деревушку, найти, где живут Опрышко и Танский, поговорить с ними, узнать насчет их планов, что-либо извлечь полезное для себя. Они ведь тоже общались со старожилами и, не исключено, что узнали кое-что полезное и нужное. Ему не давали покоя собственные деньги. На имеющуюся сумму можно было купить рабочую лошадь, но ведь надо еще и
коровенкой обзаводиться - семью кормить. И он никак не мог решить, с чего начать, что нужнее для начала. Имея лошадь, он мог соединиться с кем-либо и поочередно подымать целину. Уж больно ему хотелось иметь лошадь, это он считал пределом самостоятельности. Армейская служба тоже полностью была связана с лошадьми, да еще повезло два года поучиться в военной школе младших ветеринарных фельдшеров, где все занятия и учеба проводилась ради лошади. Сейчас, имея деньги на приобретение лошади, он не мог отказать себе в этой радости.
Покупка осложнялась не только тем, что нужна была корова, но и тем, что удобнее было начать с вола. Тетка Марьеха о том же постоянно трещала: - Андрюша, бери себе рабочего вола, запрягай с моим в пару и работай сам, ни с кем не соединяясь, а я и землю свою тебе отдам в обработку. Ведь у меня уже половина распахана, а целину попробуй поднять, надо в однолемешный плуг четверку лошадей или волов, а когда она вспахана - и две любые клячи потянут однолемешку.
Андрей понимал, что так, может быть, и лучше было бы поступить, но желание иметь именно лошадь было почти безрассудным. Поэтому он и решил пройтись по улице, проведать своих дорожных друзей и в предстоящий базарный день решить вопрос окончательно.
Андрей вышел из землянки во двор и, не торопясь, стал рассматривать все окружающее взглядом не занятого делом человека.
С северо-восточной стороны деревни, на задах, за огородами, увидел ватагу детворы, бегающей по льду небольшого озерка. Они разбегались и скользили прямо на валенках, часто падая, барахтаясь и создавая "кучу-малу". Постояв минут десять во дворе, полюбовавшись веселой детворой, он переулочком вышел на улицу, которая пролегала по восточному берегу озерка и тянулась с севера на юг. На улице уже было десятка два землянок, построенных преимущественно из дерна с покатыми крышами, совмещенными с потолочным перекрытием, и только некоторые были из самана, но ничем не отличались внешне от дерновок.
Из труб землянок медленно струился дымок, чувствовалось -
утро воскресное. С дымком доносился запах печеного хлеба, и представлялось Андрею, что перед хлебом выпекались коржи.
Двигался он медленно в надежде встретить живую душу и, если представится возможность, потолковать или переброситься несколькими словами. Но улица, как на грех, была пуста. Дойдя до конца, он повернул вправо и остановился на опушке небольшой березовой рощи, прилегающей к озеру с юго-восточной стороны. Она была небольшой, редковатой, с вековыми березами.
Андрей остановился, внимательно рассматривая рощу. Огорчился, когда понял, что в ней совсем нет молодых деревьев. "Вымирающая, - подумал он, - а как было бы здорово, если б она разрослась и помолодела".
Пройдя через рощу, он оказался на другой улице с западной стороны озера, на которой было несколько и недостроенных хаток, а у отдельных сараи были из соломенных стен, покрытые также соломой - лишь бы была защита от ветров, снегопадов и морозов. Из сараев местами валил парок, и струилось тепло от находившихся в нем животных.
Пройдя до конца улочки, Андрей прикинул, что где-то здесь ему придется создавать свою усадьбу. Постоял, посмотрел на застывшее озерко, на котором тоже бегали ребятишки, а с ними – три небольшие собачонки.
Местом Андрей не был очарован, хотя мысленно представив его в летнее время, подумал, что может быть, не такое уж оно и плохое.
Постояв на краю улицы минут десять, он двинулся обратно. Встречные два мальчугана показали ему, где живут вновь приехавшие. Андрей пошел в первую землянку. Во дворе его встретила маленькая пестро-рыжая собачонка и со звонким лаем принялась настойчиво кидаться на Андрея, норовя схватить его за ноги или длинные полы шинели. На ее звонкий лай из  землянки вышел молодой мужчина, раздетый, с накинутой на голову шапкой, и рявкнул:
- Мирта, ныльзя!
Собачонка послушно побежала к сараю, повизгивая, как бы извиняясь перед хозяином за свое нахальство.
Андрей, поприветствовав хозяина, спросил: - Не живут ли у
Вас вновь приехавшие?
 - Есть, - ответил встречающий и пригласил его войти. Андрей шагнул за ним следом и враз оказался в хатенке. Спиридон Танский сидел на низеньком стульчике для сапожных и шорных работ со швайкой и ушивальником в руках и шил какую-то упряжь, повернувшись лицом к единственному маленькому окну.
Спиридон пригласил Андрея сесть.
- Тружусь, Андрей Акимович, и в воскресный день. Надо побыстрее подзаработать. Благо, вот у ребят сбруешка рвется, а когда всю починим, начнем новую тачать. Обжившись, украшать станем. Такую сделаю нарядную, что ольгинцев будут узнавать издалека, будут заметны на всю волость по сбруе. Спиридон нарочито прихваливал сбрую в присутствии хозяина, дабы пустить по деревне слушок о своем мастерстве.
- Живем немного в тесноте, да не в обиде. Хозяева великодушны - сами жили прошлую зиму у людей и вот только к этой зиме вошли в свою хатенку.
Присмотревшись с улицы, Андрей увидел возле плиты привязанного к столбу теленка, рядом лежала пара ягнят, уже довольно больших, которые часто, будто торопясь, жевали свою жвачку.
В кухне, или передней, пахло мочой и сараем. К столбу, служившему опорой для матки, был привязан пучок степного сена, и его запах, тоже пробивался тонкою струйкой.
От сыромятных кож тянуло дегтем, и трудно было понять, какие запахи преобладают в жилище прибывших переселенцев.
- Ну, а как у Вас, Андрей Акимович? Как устроились?
Андрей коротко рассказал о прожитых днях, о работе на молотьбе. Хорошо отозвался о своей хозяйке, квартире и заработках. Потом спросил Спиридона о планах на приобретение тягла. Тот ничего конкретно не ответил, ссылаясь на отсутствие кормов, денег, и ему посоветовал не торопиться.
Андрей попробовал убедить Спиридона в обратном, что если
подвернется подходящая лошадь или волы, то надо сейчас брать - корма можно заработать на молотьбе, а летом надо полным ходом вести полевые работы.
Спиридон, серьезный разговор переводил на шутки. Андрея это стало злить, и он спросил прямо:
- Сколько можешь купить лошадей на имеющиеся деньги? Я ведь спрашиваю не из любопытства, а ради дела. Нам только артельно будет под силу поднять целину. Я, вот, думаю купить лошадь. У меня на это есть деньги, не подлежащие никакому расходу, но ведь на одной не пашут.
- А я еще не пригляделся. Изучаю. Если будут хорошо поступать заказы на пошив сбруи, тут, может, и землю ковырять не придется. Куда лучше, сидя на стуле, зарабатывать хлеб. Давай, Андрей Акимович, приглядимся до весны, а потом решим. У меня денег пока на лошадь нет. Вот начал шить, и понесли, кто зерно, кто муку, кто мясо, а насчет денежек, извини, все нет и нет. Где их взять? Только свезти зерно на станцию. А на чем везти? Даже мукой не хотят рассчитываться. Ведь в деревне нет ни одного ветряка.
- Так пусть везут в Полтавку молоть,
- А ты знаешь, какая там очередь на два ветряка, - неделями надо ждать.
- А жернова? - вставил Андрей.
- Их никто не хочет крутить, да и некогда, других дел невпроворот. Тут один мужичок по фамилии Сасько начал рубить ветряк, но когда он его сделает? Хоть бы деревней помогли.
- А камни? - спросил Андрей.
- Где-то в горах, возле Кокчетава наладили выпуск. Надо ехать за триста верст.
- Да и Григорий Шевченко - мой сосед, у которого я работаю на молотьбе, подумывает изготовить ветряк, немного бревнышек уже заготовил для сруба. Мужик деловой, умеет вести хозяйство, но боюсь, что в одиночку это может тянуться долго.
- Можно бы и помочами пособить в деревне. И мы бы могли принять участие, но организуют пусть они - старожилы, они друг друга уже знают. А наше дело, Апдрюша, готовое кушать.
- Ты прав, нам пока не до ветряков. У нас нечего молоть, и зря мы эту балачку ведем.
- Это верно, - ответил Спиридон и почему-то посмотрел на
свои руки в дегтярных полосах от ременных ниток.
- В общем, Спиридон Иванович, я в следующий субботний день начну шастать по базару и, если подвернется подходящая лошадь, буду брать. А ты потом поддержи меня в этом. Думаю, что деньги у тебя на одну лошадку наверняка есть. Две лошади – это уже полдела, а по готовой пашне - дело. Соединимся еще с кем-нибудь и хоть по десятинке за лето, но поднимем целины.
Спиридон ухмылялся Андреевой наивности, его маленькие карие маслянистые глазки откровенно смеялись. Андрей это видел, но продолжал уговаривать приятеля.
- Земля, Спиридон, родит здесь хорошо. Вижу по хлебу - колос увесистый, солома крупная, длинная, горит, что дрова, а жару сколько от нее. Зерно крупное, твердое, по всему видно, земля - богатая. Да ведь она целинная, веками не паханная - это же клад, и нам от этой землицы надо бы по-хозяйски, с умом, взять накопленное ею за века, не причинив ей вреда.
- Правду гутаришь, Андрюша.
После небольшой паузы Андрей спросил:
- А где твоя Марийка?
- Где-то у соседей, а может, у Опрышек.
Андрей поднялся, спросил, где живет Николай и, попрощавшись, вышел.
Николай встретил его как самого лучшего друга. Он соскочил с табуретки, на которой сидел, зажав между ног небольшую металлическую ступку, превращая просо в пшено длинным металлическим пестиком с насаженной сверху деревянной ручкой. Одарочка сидела рядом на длинной деревянной лавке и пряла пряжу. Увидев вошедшего Андрея, она от радости заулыбалась, как маленький ребенок. Радость Николая была неподдельной. Он крепко жал Андрею руку, и был немного чумной от радости, и засыпал его вопросами.
- Ну как ты, дружище? Как Наталья с дочкой, не хворают, не скучают? Як вы там устроились? Спасибо, что зашел. Садись, рассказывай.
Он усадил Андрея на лавку и, уставившись на него радостными голубыми глазами, готов был слушать, но сам все продолжал рассказывать.
- Я сегодня собирался к тебе идти после обеда. Вчера получил расчет за работу просом, а сегодня спозаранок взялся из него делать пшено. Одарочка хотела уже варить кашу, а потом идти до вас. Она очень скучает за Матренкой, полюбила ее в дороге, да и с Наталкой хочет побалакать.
Шевелюра на Николае, и без того пышная, за толчеей проса стала еще больше.
Андрей коротко ответил на вопросы, рассказал свои первые впечатления, затем задал главный вопрос:
- На чем ты, Коля, думаешь целину поднимать?
- Прежде нужно заработать деньги, а потом уже думать, что купить. У меня всего два рубля, на них овцу не купишь, а я мечтаю о лошади.
- Ты прав, Коля.
- Куплю лопаты, вилы, литовку и другой мелкий инвентарь.
- А я думаю купить лошадь. Боюсь истратить по пустякам или вообще потерять. Надоело их перекладывать, прятать.
Николай, расхохотавшись, посоветовал быстрее покупать лошадь.
- Съездим на базар в Полтавку, проветримся.
- Дело говоришь, Николай, - поднявшись сказал Андрей, собираясь уходить.
Одарочка довольно улыбалась, потихоньку разбирая свою куделю и ловко работая веретеном, не вмешиваясь ни единым словом в мужской разговор. Она еще больше Николая признавала Андрея за старшего советчика, ей было всего двадцать лет, а гляделась еще моложе. Она только сказала:
- Поклон Наталочке, на днях провидаю.
Держась уже за дверную ручку, Андрей бросил Николаю:
- Может, после молотьбы кто на ветряк возьмет нас, если узнаешь, так сообщи мне.
Андрей вышел на улицу. Солнце слепило глаза.
Горизонт нечетко просматривался, как бы утопал где-то в зимнем мареве. Было такое впечатление, что степи нет конца.
Андрей заторопился домой - надо было привезти солому.
"Пока дают - надо брать, - рассуждал он, - запас надо создать с расчетом, чтобы хватило на всю зиму, да чтобы прокормить не только коровенку с волом. А может, и свое что прикупится".
Остаток дня Андрей посвятил уходу за скотом, особенно за волом - чистил его, гладил ладонью по спине, хлопал по холке, тот только вытягивал шею, задирая морду вверх, довольный, что у него появился хозяин-мужчина. Животные это понимают. Бычишка стал степеннее, важнее, послушнее, - ведь ему стало уделяться больше внимания, чем его маме-коровенке. Ела корова сенцо или еще только думала, с какой стороны его начать, объедочки уже летят ему в кормушку. Что касается соломки, то она не стала выводиться из кормушки. Водичка стала подаваться первому да вдоволь. Напьется, а ведро еще долго стоит перед ним.
Соломенная подстилка стала обильной, мягкой, всегда вовремя меняется, а значит, жизнь - в тепле. Как тут не почувствовать свое достоинство. Каждый день - выводка во двор на налыгаче, а он и поиграть, задрав хвост, не прочь. Новый хозяин не обижает, прощает ему шалости и, кажется, даже доволен его шалостями. Бегает с ним по двору, развлекается. А если Андрей запрягал Спасителя в ярмо, то он уже знал, что предстоит прогулка по улице, становился серьезным и уже - никакой игры. Он важно, широким шагом шествовал по улице и даже не обращал внимания на бегущих по сторонам собачонок.
Андрей понимал, что бычишка все-таки не лошадь, но на безрыбье и рак - рыба, как говорится. Не то, чтобы он не любил быков - любил он всех животных, от домашней, кошки и собаки, овцы и поросенка до коровы. Любил и волов, на которых работал с тех времен, как помнил себя, но к лошади у него была особая симпатия. Может, потому, что у родителей лошади были только в мечтах, может, по причине ее хозяйственной  ценности, универсальности, уму и преданности.
За время службы в армии Андрей еще больше полюбил лошадей. Андрей часто вспоминал своего серого Златоуста, которого прошлым летом купил на станции Златоуст, что на Урале, и верхом проехал через Кустанай, Кокчетав, Акмолинск до Семипалатинска, затем вверх по Иртышу до озера Зайсан и вернулся через Рубцовку и Колывань до Бийска, где и подобрал место для постоянного жительства.
Возвращался обратно через Камень-на-Оби, Славгород, Павлодар, Петропавловск, Курган и в Челябинске, распрощавшись со своим Златоустом за те же деньги, вернулся домой и объявил сбор в дорогу на переселение.
Он понимал, что на воду объехать все эти места за три месяца он не смог бы. Продав его, Андрей даже всплакнул, не показывая виду покупателю. И вот сейчас он ждет очередного базарного дня, чтобы узнать, есть ли лошади в продаже, и попробует прицениться.
"Если даже Клавдий Зиновьевич и не поедет на очередной базар, так уеду с кем-нибудь или, в крайнем случае, добегу пешком, велико ли расстояние - двенадцать верст".
Но чем кормить лошадь? Успокаивал себя тем, что солома уже есть. Главный корм - овес можно заработать на молотьбе. Наталья прядет уже в полную нагрузку и на питание заработает. Тетка Марьеха молоком кормит за постоянный труд по хозяйству, а Григорий Шевченко в случае покупки Андреем лошади пообещал пару возов соломы овсяной и сенную объедь от своих лошадей.
Наконец Андрей сказал себе:
- Баста, покупаю, если приглянется и цена будет подходящей.

Глава 3.
СВОЯ ЛОШАДЬ

Перед базарным днем Андрею не спалось уже с полночи. Он несколько раз вставал, выходил на улицу и убедившись, что еще не утро, снова заходил в землянку. Один раз даже прошел по улице к усадьбе Клавдия Зиновьевича
и убедившись, что в его землянке еще не брезжит огонек, вернулся домой по пустынной заснеженной улочке. Успокоился, когда зашел в сарай, пошевелил в кормушках солому, данную на ночь, отбросил навоз из-под животных, которые спокойно лежали и пососкакивали только при его появлении и, оттопырив хвосты, как по команде, стали оправляться. Он добавил им немного соломки только затем, чтобы найти хоть какое-нибудь  заделье.
Прокричал петух, и стало ясно - наступает утро. Андрей выпил кружку молока с ломтем коржа и пошел к Клавдию. Проходя мимо одной землянки, он услышал, как кто-то крикнул:
- Мыкола, дэ дуга? Он понял - люди собираются на базар.
Пройдя к подворью Клавдия Зиновьевича, он увидел во дворе запряженную лошадь. На площадке дровней, на соломе, лежали веревка, узды и овчинный тулуп.
- Грошинята взяв? - спросил Клавдий Андрея.
- Да. И Андрею стало ясно, что Клавдий Зиновьевич поддерживает его намерение в покупке лошади.
Андрей едва сел на дровни, как лошаденка резво понесла со двора в сторону Полтавки.
Еще не рассвело, и морозное туманное утро не уступило дню, как они подъехали к базару. Здесь было шумно; все заезжали на торговую площадь и привязывали лошадей и волов к коновязи, а сами, не снимая тулупов, разминались, стряхивая иней с воротников, хлопали варежками, потирали щеки и носы. Живность на продажу - лошади и крупный рогатый скот - стояла, привязанная возле упряжек или за сани. Овцы, как правило, лежали на санях, связанные, а свиньи и птица сидели в клетках.
Покупателей на лошадей было немного - больше пялили глаза. Продавцов тоже можно сосчитать по пальцам, но поток въезжающих на базар не уменьшался. Андрей бегло оценил обстановку: по лошадям выбора не было. Прислушался, о чем толковали покупатели с продавцами. Продавалось три коровенки с накинутыми на спины лопатинами и подвязанным выменем, очевидно, чтобы не отморозить. Продавалось с десяток голов крупного рогатого скота разных возрастов, причем, больше было бычков. На одном из возов лежала дрожащая телочка, месяцев четырех-шести. Рядом, возле двух саней, стояло десятка два овец. Далее в ряду виднелись клетки со свиньями.
Андрей снова остановился возле лошадей. Спросил у одного
мужчины с нахлобученной на глаза шапкой:
- Сколько просишь?
Жеребчик серенький, довольно жидковатый на вид, о таких отзываются, что на них дым возить, а не целину поднимать.
 Тридцать пять, - ответил хозяин. Андрей помолчал, глядя на жеребчика.
- Будешь брать, уступлю, - наступал на него мужчина.
Андрей снова молчал.
Подъехали еще сани. Одна лошадь в оглоблях, другая - привязана сбоку. Обе гнедые, все в куржаке, видно не из близких.
- Продаете? - спросил, как бы между прочим, у слезшего с саней.
 - Продаю. Любую из двух.
Андрей осмотрел, внешне - все в порядке. Запальных желобов, козинцев нет, копыта высокие, лошади с виду не старые, упитанность, правда, желает быть лучше, но кто знает, почему хозяин держит их в такой кондиции, может, ему невмочь обеспечить их кормами. Гнедки ведут себя живо, коренник позвякивает удилами, пристяжная пошевеливается рядом.
Андрей спросил стоимость.
- Сорок рублей - на выбор, - ответил мужчина и пояснил: - Они братья, одному семь лет, другому - четыре года.
Андрей подошел, пощупал пальцами передние ноги - накостников нет, задние - тоже в порядке. Взял левой рукой коренного за узду, а правую сунул сбоку в рот и, захватив язык, ловко вывалил его наружу, глядя в зубы, просчитал, начиная с трех до семи.
- Правильно, хозяин, вашему гнедку восьмой год, - то же проделал и со вторым гнедком, проговорив: - Четыре, пятый. А как же их зовут?
- Гнедками - старший и младший.
"Таким гнедкам можно и имя дать", - подумал Андрей про себя.
- Плохо, наверное, в борозде ходят? - стал Андрей придумывать, к чему бы придраться.
Хозяин возразил и стал нахваливать своих гнедых, потирая озябшие руки и притопывая поочередно ногами, стараясь согреться.
Андрей прикинул и отдал предпочтение старшему, да он и чуть покрупнее, должен быть надежнее в работе, - думал он.
- Вот друг, - обратился Андрей к продавцу, - даю тебе тридцать пять за коренного, цена хорошая, да и коня хаять не хочу. Если желаете продать, то по рукам. И он подал руку хозяину. Тот медлил, мялся, как бы опешил.
- Лошади вон стоят в ряду, - продолжал Андрей, держа протянутую руку к хозяину гнедых, - а покупателей нет - время зимнее - не сезон, у приезжих нет кормов. Да и уступать надо, если Вы сорок запросили, то пятерочку надо бы скинуть, а мне, вновь приехавшему, можно на нее что-нибудь купить для обзаведения хозяйством.
Продавец, помедлив, процедил дрожащими губами: - Ладно, Бог с ним, бери на здоровье, ковыряй степные ковыли да обживайся по-человечески. Лошадь стоящая, нигде не подведет, с любой работой справится.
Андрей понял, что этот человек не плут, и вынув из кармана деньги, взял пятерку, а остальные отдал продавцу и сказал:
- Считайте.
Мужчина пересчитал деньги и положил их в карман. Лошадь распрягли и еще раз обменялись рукопожатиями. Не успел Андрей развернуть гнедого, как его под уздцы взял Клавдий и повел привязывать к своему каурке.
- Вы из какой деревни? - спросил Андрей продавца.
- Из Соловьевки, - ответил тот.
- А как Ваша фамилия?
- Кондратенко я, Иван Иванович.
- Если буду в ваших краях - забегу. Гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда могут встретиться.
Андрей снова пожал руку высокому мужчине, помог ему запрячь лошадь в сани и, попрощавшись, заторопился к своей повозке. Подойдя, он увидел гнедка, уже облаченного во вторую узду, привязанным к оглобле саней с захватом дуги у основания, кроме того, он был пристегнут одной вожжой к саням на случай, если оторвется.
Глядя на Клавдия, Андрей, чуть улыбаясь, довольно произнес:
- Осталась еще пятерка.
- Иди бери телочку, вон, на санях лежит, сколько ей трястись на холоде, - сказал Клавдий.
Андрей чувствовал себя на седьмом небе после первой покупки, поэтому быстро решил, что предложение дельное - надо же когда-то корову покупать или выращивать свою, и чем раньше - тем лучше. Да и покончить с последней пятеркой, чего ее носить в кармане, если нужна корова. Телочка будет постепенно расти, а пятерка останется прежней. Прирост она может дать только в телочке, а не в кармане.
Андрей подошел, присмотрелся - телочка как телочка. Светло-серой масти с седоватыми волосиками. Породу тоже не понять. Скорее всего - помесь симменталок с местным скотом.
Спросил у женщины лет пятидесяти пяти:
- Бабушка, сколько стоит телочка?
- Шесть рублей. Хорошая, от высокоудойной коровы, смирная, послушная, - запричитала женщина.
- Дрожит она. Надо ее потереть жгутом или прикрыть накидкой, и Андрей, взяв пучок сена, скрутил из него жгут и взялся потихоньку растирать телушку по спине и ногам.
- Соски не приморозила ли она? - спросил он у хозяйки и прощупал их руками.
- Нет, нет, родной, бери.
Через пять минут такого массажа, телушка почти перестала играть мышцами.
- Вот видели, бабушка, всем лучше в движении: и я согрелся, и ей теплее.
- Такой заботливый хозяин подошел бы моей телочке.
- А как отдашь?
- Шесть рублей, - снова стояла на своем хозяйка.
- Отдают, бабуся, всегда дешевле, чем просят, уступают хоть рублевку-две на червонце, а так ведь и покупателя прозевать можно. За шесть рублей я куплю две овцематки суягных и к осени буду обладателем табуна овец, коли принесут по двойне каждая, да еще, гляди, до осени повторят. А телушка к осени еще не погуляет - долго еще молока ждать придется, да хорошо, если отел пройдет благополучно, а то у первотелок всякое бывает. Вы ведь, бабуся, лучше меня это знаете - не мне вас, старших, учить.
- Бери, сынок, не пожалеешь.
"Вот упрямая тетка", - подумал Андрей, - ничем не прошибешь. И он вытащил из кармана пять рублей, затем вывернул карман, показал деньги женщине и произнес: - Вот они все последние, а будь у меня червонец, отдал бы, не стал рядиться. Ну а если больше нет, то надо и Вам быть поуступчивей.
Бабка заколебалась.
Андрей продолжал ее обрабатывать: - Если нет покупателей, тоже плохо, домой везти с базара - не интерес, да и цена ей все-таки пять рублей, а не шесть.
- Ладно, бери - мабуть, богач, прибедняешься.
- Бедный, бабушка, я пока, нет телочки, а вот если продашь, буду богатым, - шутил Андрей, передавая деньги ей в руки.
Бабка взялась отвязывать веревочку с шеи телочки.
- Бабушка, не положено отвязывать. Лошадь продается с уздой, корова или вол - с налыгой, а теленок - с веревочкой на шее. Ну, где вы видели, чтобы снимать? Не положено по правилам торговли, продается ведь на удачу, на счастье и радость людям, да и как же я поведу ее домой. Нет, бабушка, так не годится.
Стоящие рядом тоже почти с гневом наплыли на бабку. Та отступилась.
- Ну ладно, на удачу вам. Хай ростэ и маслом доится.
- Спасибо. Здоровья Вам, бабушка, и долгих лет жизни.
Андрей взял телочку за ошейник, поднял с саней, и она пошла за ним, как за давнишним своим хозяином. Потом, сделав пару шагов, он остановился и спросил: - Бабуся! А как ее звать?
- Вишенка, - ответила бывшая хозяйка.
"Какая же она Вишенка, если светлой масти - подумал Андрей, - не пойдет, мы ее перекрестим, подберем другое имя.
Андрей снова натер жгутом телушку, стоящую возле саней. Она перестала дрожать и принялась охотно есть сено. Только теперь Андрей понял, что она недоедала. Потом он начал гладить гнедка, трепал по шее и холке, и у него мелькнула мысль назвать его Иртышом. Он даже обрадовался этой светлой, как ему казалось, мысли. Да он и похож на Иртыш - река тоже рыжеватая от глины и песка. Так что имя это ему подойдет по всем статьям.
"А что касается телушки, то предоставлю решать вопрос Наталье, пусть думает и дает имя. Может, меньше скучать будет, все отвлечет мысли от старого гнезда. Надо и ее вовлекать в новую жизнь, вызвать интерес к ней.
Вернулся Клавдий, и они стали собираться в обратный путь. Андрей окинул базарную площадь, она была огромна, на ней все шевелилось, гудело, он чувствовал, как бойко пошла торговля.
Никто еще с базара не уезжал, но ему уже здесь нечего было делать. Для него торговля закончилась.
На обратном пути Андрей ничего вокруг не видел, кроме гнедка и телочки. Он даже не помнил, как выехали за село. Телочка первое время постоянно шевелилась, никак ни мирясь со своим положением связанной пленницы. Гнедко, нареченный Иртышом, наоборот, спокойно бежал рядом с чужой лошадью. Он гляделся лучше ее, хотя та была поупитанней.
Андрей чувствовал себя в настоящий момент как человек, сбросивший с себя большой груз. Оно и действительно было так: теперь его уже не мучили мысли, что покупать - решительный шаг был сделан и, как он считал, дельный. Теперь он - владелец настоящей рабочей лошади - его мечты начинают осуществляться. "С таким помощником и целина не страшна, - думал он, сидя на санях. - Складемся четверо однолошадников, скинемся на однолемешку и - полный вперед. Каждую неделю - десятина, а за месяц - всем по одной".
Одолевали мысли о приобретении сбруи, саней, телеги, а глядя на телочку, он прикидывал, когда она будет коровой, как ее поправить, улучшив кормление болтушкой из овсяной муки, которую пока еще не заработал.
- О чем задумался, размечтался? - услышал он голос Клавдия, как бы угадавшего его мысли.
- В такой момент как не помечтать, - откровенно признался Андрей.
- Это верно.
- Думаю, Клавдий Зиновьевич, что доброго коня я купил.
- Коня проверим весной в борозде, а уж потом будем хвалить.
- А как телушка?
- Покажет себя, когда станет коровой, но думаю, что три крынки молока в сутки всегда даст, - для семьи достаточно, а больше и не надо. Маслоделие здесь не развито. Молочную продукцию некуда сбывать, а если так, то зачем производить.
Андрей молча что-то переваривал из сказанного Клавдием и, сидя на санях, слегка обняв телушку, любовался на своего гнедка.
Клавдий продолжал:
- Теперь ты, Андрей Акимович, самостоятельный хозяин. Можешь сесть на лошадь и съездить, куда надо или просто прогуляться, почувствовать себя человеком. Смелее будешь с мужиками разговаривать, чувствовать себя не последним, да и подрабатывать на нем можно.
Не заметили за разговорами, как подъехали к деревне. Свернули к землянке тетки Марьехи и въехали во двор.
Не успел Андрей развязать телушке ноги, как из землянки вышли Спиридон и Николай. Николай смотрел с восхищением на прибывших с базара, а Спиридон - с беззаботной усмешкой.
Николай быстро стал помогать Андрею.
- Отчаялся, друзья мои, не было больше сил терпеть. Носи бумажки в кармане, а того, что надо - нет. Дело сделал. Теперь на душе спокойно, все прояснилось. Смотрите товар, здорово не хайте, ошибиться всякий может.
Андрей, развязав телочку, повел ее в сарай. Подойдя к двери, она остановилась, уперлась и никак не желала переступить порог. Он ее слегка толкнул - не идет. Хлестнул концом веревочки, она заревела, уставившись в двери, и в это время раздался голос Натальи:
- Вот ревунья.
Подняв голову, Андрей увидел Наталью, она весело глядела, слегка улыбаясь.
- Ревунья, - повторил Андрей Натальины слова. - Это ты, Наталка, дала ей такую кличку. Прекрасно - мне нравится.
Телушка снова дважды проревела, подтверждая правильность данной клички.
- Ны хочэ в сарай иты, мабутъ, ны по двору вона нам, - сказала Наталья, не то с досадой,- не то с шуткой.
- Уверяю, Наталка, шо ко двору, - возразил ей Андрей.
- А стикы ж ий от роду?
- Шесть месяцев, - ответил Андрей и добавил: - По упитанности видно, шо хозяйка кой-колы забувала ии кормыть.
Андрей настойчиво потянул за веревочку, пройдя сам в сараюху. Телушка, проревев еще раз, робко пошла следом за Андреем. Привязали ее рядом с волочком, который сразу стал принюхиваться к гостье. Телочка вздрагивала от страха, когда вол прикасался мордой к ней, и старалась держаться от него подальше. Андрей кинул ей небольшой клок соломы и вышел во двор.
Николай со Спиридоном стояли возле гнедка и рассматривали его.
- Я уже дал ему кличку - Иртыш, - обратился Андрей к ним.
- А мне он нравится, - сказал Николай, похлопывая коня по шее и плечам, - сколько отдал, Андрюша?
- Тридцать пять.
Андрей отвязал Иртыша и, взяв за поводья, повел в сарай.
Конь, опустив голову, смело шагнул вслед за хозяином, прогнув вниз холку, а затем и круп. Похоже было, что ему не впервой входить в низкий дверной проем и прогибаться, чтобы не задевать холкой и крупом верхнюю перекладину дверной коробки. Гнедко на новом месте чувствовал себя, как дома, его ничто не удивляло, казалось все привычным, очевидно, за свои семь лет жизни побывал он не в одном сарае, возможно, работал в обозе, а обозные лошади привычны к любым помещениям, лишь бы укрыться от ветра.
Мужики зашли в землянку и уселись в передней. Николай завалился на солому возле плиты, Спиридон сел на чурбан, стоящий возле стола, а Андрей на табуретку, и под впечатлением события долго вели разговор, как обустроиться на новом месте.

Глава 4.
НОВЫЙ ЗНАКОМЕЦ

Теперь Андрей наступал на Спиридона с просьбой не затягивать до весны с приобретением лошади, ему, имея свою, хотелось обзавестись хотя бы одним, надежным напарником. Спиридон не решался, хитрил, все отнекивался, ссылаясь то на отсутствие денег, то кормов, то помещения для содержания, но к весне все-таки обещал взять.
Под впечатлением Андреевых покупок, Николай и Спиридон загорелись желанием побывать на базаре. Андрей не без гордости принял это предложение - ведь поездка предполагалась уже на его собственной лошади.
Дел у Андрея стало больше. Рано утром и поздно вечером управлялся со скотом. К тетки Марьехиной корове и волу добавились свои - лошадь и телочка. Весь световой день был занят на молотьбе.
В дому прибавился хлебный иждивенец - это Иртыш. Ежедневно Андрей давал ему семь с половиной фунтов овса - минимальная армейская норма для лошади, когда она не работает. Иртыш съедал в день хлеба в несколько раз больше, чем семья. Пудовка, которую он зарабатывал за день, съедалась Иртышом за пять дней. Андрей утешал себя лишь тем, что лошади не надо молоть овес - она сама имеет жернова, ей только подавай зерно.
Андрей думал, что, может, и прав Спиридон, что тянет до весны. Тяжеловато содержать ее, не имея своего посева, но он не жалел, что купил, и был полон решимости выстоять остаток зимы. Приходилось даже подпрашивать овсяную солому там, где работал, а вечерком, натемную, возить ее, создавая запас. Кроме того, Ревунья ежедневно употребляла полтора-два фунта размолотой овсянки, отчею стала заметно поправляться.
Добавились заботы и о семенном зерне, хотя точно Андрей не знал, придется ли сеять весной, ибо это было возможным при условии, если тетка Марьеха уступит, как обещала, несколько десятин пахотной земли. Хотелось посеять хотя бы для прокорма семьи своим хлебом, а лошади - овсом.
Каждый раз Иртыш, как только Андрей открывал дверь и появлялся на пороге сараюшки, встречал его легким нежным ржанием, с поворотом головы в сторону дверей и вытягиванием шеи.
Забота и труд возле животных, приносили Андрею особенное удовлетворение, взбадривали дух и скрашивали быт. Подходил базарный день, забегал к Андрею Николай с радостью, - хозяин за два дня рассчитал деньгами, и теперь он может с четырьмя рублями ехатъ смело на базар и покупать по совету Андрея первое животное - овцематку. Андрею хотелось съездить на своей лошади и проверить Иртыша в упряжке, посмотреть весь базар и помочь Николаю в его благом деле.
В конце предбазарного дня гнедой был запряжен в чужую сбрую и дровни, чтобы утром не тревожить хозяина, и Андрей решил проехать по деревне и проведать друзей. Он чувствовал себя увереннее в эти минуты, хотя еще и не настоящим хозяином. Ехал рысцой, стоя на дровнях. Иртыш, хотя и не торопился бежать, но при пошевеливании вожжой, прибавлял в резвости и гляделся довольно неплохо.
Теперь у него была мысль не столько предупредить друзей о поездке, сколько поговорить со Спиридоном, как приобрести сбрую, если нет денег. Он перебирал в голове все варианты: может, у кого-то лишний комплект есть, может, старенькая кому не нужна, а может, у кого-то лошадь выросла из сбруи. Все это, по его мнению, должен знать Спиридон, поскольку он занимается ремонтом. С такими мыслями Андрей подъехал к землянке, где жил Николай. Привязал Иртыша у ворот за повод и для надежности еще вожжами - не сбежал бы с первого выезда, кто знает, что у него в голове.
"Не гляди, что тихий да смирный, - думал он, - такие иногда лучше знают, что им делать и куда бежать, зубами умеют развязывать поводья и дорогу хорошо запоминают".
Николай оказался во дворе, он только что пришел с молотьбы и, увидев Андрея, стоял, поджидая его, опершись на черенок вил, с усталым видом, но в хорошем настроении. После приветствия, Андрей спросил:
- Ну как, не передумал завтра съездить на базар?
- Наоборот, жду с нетерпением.
- Тогда подбегайте утром, чуть свет, а я до Спиридона добегу.
Спиридон, как и в прошлый выходной, работал.
- Проходь, Андрей Акимович, садись, кажи, шо е новэ.
- Не забыл, что завтра едем на базар?
- Такое разве можно забыть, я ж еще и базара не видел.
Спиридон дострочил постромку, резко бросил ее на пол и, повернувшись к Андрею, стал жаловаться на короткий день, отсутствие надежного света вечером, мечтал о хорошей лампе, которых и в деревне нет ни одной.
Андрей упрекнул его в излишних мечтах о несбыточном, а заодно и себя в том, что иногда размечтается так, что после даже самому стыдно бывает.
Наконец, он перешел к главному и спросил, где приобрести сбрую и сани, как это сделать, и просил помочь. А что касается лампы, то хватит и дня для работы, скоро он прибавится, и работай хоть до двенадцати часов. Лошадей бы им в кредит, плуги, бороны, телеги, сбрую и другой инвентарь - вот бы загудела степь целинная, а то выкопали четыре колодца на деревню - и обживайся. Жизни иным не хватит поднять свой отруб. Кто приехал с деньжонками, тот немного обжился, а у кого их не было, до сих пор не может прочно стать на ноги.
Андрей опомнился, понял, что разговор ведет с лишними эмоциями, и прямо спросил у Спиридона:
- Так ты мне скажи, как насчет сбруи и саней?
- Сани сделаем сами втроем за один день, а вот сбрую – надо подумать, присмотреть. Я даже не знаю, сколько она стоит, завтра на базаре все выясним.
- А с чего сани делать? Если у меня нет ни одной палки во дворе.
– Надо узнать, кто их здесь делает, и все выяснить. Думаю, что дровни стоят не более двух рублей. Может, в лесу за Полтавкой по борисовской дороге можно срубить, а сделаем сами. Завтра, если овец не купим, сразу проедем - возьмите пилу и топор, и этой заботы не будет.
- Дело ты говоришь, Спиридон Иванович, но можно ли рубить тот лес?
- На дровни можно, - утвердительно сказал Спиридон и добавил: - Может, здесь и лесной-то охраны еще нет.
- Должна быть. Нельзя без нее. За два-три года изведут все леса.
- Если есть охрана, - спросим, не даст, так сами срубим. Надо же обживаться.
Андрей вышел. Темнело. Двое мальчуганов лет десяти вертелись возле гнедого и рассматривали его.
- Вот бы летом верхом на этом коне, та прямо в озеро заехать, та вместе искупаться, - с азартом говорил дрожащими от холода губами тот, что повыше меньшому, то и дело втягивающему носом в себя две жидкие капли, которые тут же сползали вниз, почти доставая верхней губы. Он серьезно слушал старшего, пристукивая зубами, стоя в нахлобученной на глаза шапке-ушанке, в длинном самотканом сиряке, принадлежащем не ему, а кому-то из
старших, и в не по размеру больших, чуть ли не отцовских валенках.
- А може, вин и зовсим ны умие плавать, - перевернул разговор старший.
Андрею было лестно, что его гнедым любуются дети, и он готов был поговорить с ними о своей лошади.
- Здравствуйте, ребята, - произнес он ласково.
Мальчуганы ответили.
- Ну как лошадка, нравится вам?
- Хорошая, почти хором ответили мальчики.
- Петька говорит, что она не умеет плавать, - произнес меньшой.
- Умеет, хлопчики. Все кони умеют плавать от роду, - брось в воду, и она выплывет.
- Хоть жеребенка?
- Конечно, и жеребенок умеет плавать.
- А откуда, дядя, Вы все знаете про лошадей?
- Всего я не знаю, но кой-чему научился на службе в армии, да и прожил уже тридцать один год. Слышу кой-што от людей, как и вы от меня.
- Дядя, Вы в кавалерии служили? С шашкой в руках?
Андрей усмехнулся.
- Нет, хлопчики, я служил в разных родах войск – подбирал лошадей и лечил их.
Мальчуганы слушали, как завороженные.
Андрей отвязал гнедого и стал садиться в сани, медленно отворачивая от двора.
- Дяденька, а прокатиться с Вами можно? - неуверенно спросил старший, как бы не надеясь на положительное решение.
- Садитесь.
Мальчуганы стрелой попадали в сани, и Андрей на быстрых рысях, стараясь убедить, что лошадь хорошая, повез по улице. Довезя до конца улицы, он, остановившись, спросил:
- Где живете, ребята?
Мальчуганы показали в ту сторону, откуда и приехали.
- Хорошие вы ребята, прокачу вас еще и до дома. И Андрей, развернувшись, повез их в обратную сторону, до конца улицы, прибавив еще больше скорости.
Остановившись, он сказал:
- Приехали, хлопцы. Ну как она, моя коняка?
- Дуже добра, дядя, - ответил меньшой.
- А еще покатаете когда-нибудь? - спросил тот, что повыше.
- Обязательно покатаю. А чии вы, хлопцы?
- Я - Мороз, а он - Гречный, - ответил высокий.
Дети слезли с саней и радостные, не чуя под собой ног, бегом побежали к землянкам.
Утром к Андрею пришли Николай и Спиридон. Дружно запрягли Иртыша и, завалившись на сани, не торопясь, выехали в сторону Полтавки. В пути редко перебрасывались словечками на отвлеченные темы. Уже рассвело, когда въехали на базарную площадь. Было многолюдно. Погода стояла не по-зимнему теплая, приятно было бродить среди люду, расслабиться от своих забот и дум.
Пожалуй, впервые после приезда, Андрей почувствовал себя вне напряжения, не торопился. Его не отягощали никакие заботы. Он знал, что ему здесь делать нечего, разве только посмотреть на людей да узнать цены. Помочь Николаю купить овцематку он не считал проблемой.
Иртыша привязали у коновязи в ряду с другими подводами и стали втроем обходить ряды, где продавалась живность. Скота было мало, но подводы постоянно подъезжали. Спиридон, взявший на себя инициативу поводыря, начал осмотр с лошадей. Андрей с Николаем следовали за ним и выглядывали из-за его спины.
Николай толкнул локтем Андрея, улыбнулся, кивнув в сторону Спиридона, намекая на его интерес к лошадям и ценам на них.
Овец пока не было видно. Николай уже начал переживать, сетуя на неудачу. Андрей, наоборот, утешал его и уверял, что еще привезут, а если нет, то будет и еще базар, и они все равно купят.
Не успели договорить, как подъехали сани-розвальни, запряженные двумя небольшими лошаденками местной казахской породы, одна из которых была в оглоблях, другая - в пристяжке. На санях сидел казах крупного роста, лет пятидесяти, со светлой клинообразной бородкой и свисающими на казахский манер усами. Одет он был в длинное стеганное пальто, подвязан широким кожаным ремнем с нашивками, на которых висело несколько монет. На голове меховая шапка-малахай, на ногах сапоги с длинными, расширенными кверху голенищами, из которых выглядывала
кошма, поверх сапог надеты галоши.
Несмотря на свою грузность он ловко слез с саней и стал разглаживать руками бороду и усы, срывая маленькие сосульки.
На широких санях лежало шесть связанных овец.
Все три покупателя подошли и стали рассматривать, как бы между прочим, живой товар. Андрей провел рукой у нескольких овец по спине, маклакам и седалищным буграм и покачал головой, глядя на хозяина, чем давая понять, что товар худой.
Хозяин понял это и стал объяснять, руками и ногами делая движения, объясняющие, что животные не кормились, тебеневались.
Андрей кивком головы поддакнул хозяину, давая понять не только, что он понял, но и согласен с ним в невозможности иметь хорошую упитанность на тебеневке.
- Баранчук жек? - обратился он к хозяину.
Продавец, добродушно улыбнувшись, возразил:
- Э... баранчук бар, бар.
Андрей пощупал руками овцематку через живот с двух сторон и сказал: - Бар, бар.
Тайский и Опрышко молча стояли рядом и с интересом наблюдали за разговором.
- Сколько стоит одна овца? - спросил Андрей у продавца. Тот недоуменно смотрел на покупателя и никак не мог его понять, только улыбался. Андрей показал на одну овцематку и подняв один палец произнес слово рубль. Продавец просиял, снова улыбнувшись и показав три пальца, произнес слово - ошу! Покупателям стало ясно, что каждая овца стоит три рубля.
Андрей показал два пальца и сказал: - Экю.
Хозяин недовольно замахал руками, почти обидевшись, что-то бормоча по-своему.
Андрей обратился к Спиридону с Николаем:
- Сколько возьмем - две, три или больше?
Товарищи молчали, что-то осмысливая.
- Сколько, Спиридон, займешь Николаю? Не брать же нам одну овцу. У Николая всего четыре рубля. А может, себе пару возьмешь? За пять рублей, я у него пару сторгую. Занимай Николаю рублевку, отдаст когда-нибудь, заработал ведь уже два рубля.
- Дам рублевку. Пусть берет, - утвердительно произнес Спиридон и, подумав, добавил:
- Мабуть, и я возьму пару.
Андрей поддержал его намерение, и подойдя к хозяину, показывая на себя произнес: - Андрей, - ему хотелось познакомиться с этим добродушным степняком.
- Андрей, Андрей, - повторил казах, поняв о чем идет речь и подав Андрею руку, назвался Аспаном.
Андрей крепко пожал руку нового знакомца.
-Я, Ольгино живу, прикладывая руку к своей груди, говорил Андрей, стараясь, чтобы Аспан понял, о чем идет речь.
- А... Ольгино... Чаныш...
- Да, да, - обрадовался Андрей тому, что собеседник понял, где он живет. - А ты, какой аул? Сагасай, Манасай, Кирибай?
Аспан расхохотался, довольный, что понял, о чем идет речь.
- Моя Бастамар, потом шатал Карой.
- Ясно, ясно, - ответил Андрей и показывая на двух овец, произнес: - Бес рубль, - и вдобавок показал пять пальцев.
Продавец понял, сколько ему дается за двух овец, и пока был в нерешительности, боясь продешевить.
– Давайте деньги, - обратился Андрей к своим сподвижникам.
Николай вытащил четыре рубля и подал Андрею. Спиридон с ловкостью циркача кинул ему на ладонь еще один рубль.
Андрей показал их продавцу, держа на ладони левой руки, а
правую подставил ему для хлопка.
Аспан с силой хлопнул ладонью правой руки по Андреевой, и торги состоялись.
- Выбирай двух, - обратился он к растерявшемуся Николаю, стоящему в нерешительности. - Развязывайте, будем смотреть стоя. Да смотрите, как связаны, а то потом убегут из саней. Одевай Коля на шею свои ошейники с веревочками.
Подняли двух овцематок, поставили. Андрей покачал ладонью в правый бок одной и другой и сказал: - Кажись, котна.
Апсан потыкал в живот с двух сторон торцами ладоней одновременно и клацнув языком, произнес: - Баранчук бар.
Спиридон стоял, думая.
Андрей это заметил, но ему было непонятно, то ли он хочет купить овец, то ли ему понравился продавец, а может, просто хотелось порядиться.
Бери, Спиридон, тоже пару, коли деньги останутся на лошадь. Ведь надо же начинать разводить животных. Да и где ты еще найдешь такую дешевизну - везде овцы по три рубля за голову. Хоть носки, рукавицы будет с чего связать, а если, даст Бог, поведутся, так и валенки скатать можно. И хозяин не скупится - уступает, далеко приехал, назад везти не хочет.
- Не знаю, сколько взять. Две не маловато ли? А может, для начала и хватит?
- Смотри сам, тебе видней.
- Ладно, начнем с двух.
Спиридон вытащил из кармана пять рублей, положил на ладонь правой руки и подошел к Аспану. Ему захотелось самому пообщаться с этим человеком. Новый знакомец ему чем-то понравился и вызвал интерес. Он показал пятерку в правой руке, взял его правую руку в свою левую и хлопнул правой с зажатой пятеркой, оставив ее на ладони продавца. Аспан довольнехонько заулыбался, положил деньги в карман и похлопал Спиридона по плечу. Очевидно, этот здоровяк с улыбающимися веселыми глазами, быстрыми движениями тоже понравился ему.
Аспану захотелось с ним познакомиться. Он приложил руку к своей груди и произнес свое имя, потом указал на Андрея, назвав его имя.
Спиридон заулыбался и произнес громко по слогам: - Спи-ри-дон. Аспан несколько раз повторил, стараясь запомнить и произнося с каждым разом все четче. Потом он указал на Опрышку.
Спиридон назвал Николая.
Новый знакомец несколько раз произнес слово Николай. Потом по порядку произнес несколько раз: - Андрей, Спиридон, Николай, - и довольный, расхохотался снова, обмениваясь со Спиридоном рукопожатиями.
Тем временем Андрей с Николаем подобрали еще двух овцематок для Спиридона, который на них и не поглядел, полностью доверился товарищам и велел переложить на свои сани, не развязывая.
Андрей со Спиридоном оставили Николая сидеть возле лошади, а сами пошли по базару. Продавалось и покупалось все, что производилось и было необходимо в крестьянском хозяйстве: зерно, мука, мясо, сало, шерсть, шкуры, кое-что из одежонки и обуви, а также инвентарь и упряжь. Они узнавали цены на все то, что потребуется в ближайшее время. Комплект упряжи стоил до десяти рублей в зависимости от качества. Пшеница продавалась до восьмидесяти копеек за пуд, фуражное зерно - чуть дешевле.
В одном ряду стояло несколько одноконных подвод, груженых мешками с пшеницей, один из которых был развязан. Бойкий мужичок брал из мешка в руку пшеницу, поднимал ее вверх над мешком и, снова высыпая, горланил:
- Ну, кому семенной пшеницы, берите, семенная, привезенная с Исиль-Кульской станции, сорт Карзинка, цена по рублю двадцать за пуд, ну, кому семенной...
Андрей подошел, посмотрел зерно, пощупал руками. Оно действительно, показалось ему крупным и с более блестящей оболочкой.
Продавец снова загорланил:
- Покупайте семенное зерно, в каждом мешке по пять пудов, мешок стоит шесть рублей, одним мешком засеете десятину и получите хороший урожай. Ну, кому семенной пшеницы - Карзинки.
Андрей постоял минут десять возле продавца и убедился, что покупатели есть. Кроме того, ему нравился этот горластый продавец и хотелось прослушать до конца его похвальные песни. Мелькнула мысль приобрести пару мешков семенной, и он насмелился спросить у продавца:
- А как бы в рассрочку - в кредит взять хотя бы пару мешочков?
- Не знаю, не велено, уговора не было, мое дело - продать и отчитаться. Где вас потом искать, – проговорил почти шепотом горлан и снова начал реветь во все горло, предлагая семенную, урожайную.
Когда продавец стих, Андрей снова спросил у него:
- А ты часто продаешь здесь? Вот заработаю денег и куплю.
- Не знаю. Мое дело - везти, куда хозяин пошлет, об этом у меня голова не болит, бываем во многих местах, и везде берут нарасхват.
В это самое время подошел здоровенный мужчина и, не раздумывая, подал двенадцать рублей. Сразу схватил в обхват первый мешок с какой-то жадностью и, подняв перед собой, понес на свои сани, стоящие шагах в десяти, потом поступил так же и со вторым мешком.
Андрея взяло любопытство. Ему хотелось спросить у покупателя, действительно ли это ценный сорт, как нахваливает продавец. Он подошел к покупателю, стоящему возле своих саней и спросил:
- Скажите, в самом деле эта пшеница семенная и высокоурожайная?
- Всэ правильно вин каже, - без дружелюбности ответил незнакомец. И добавил: - Быры, ны пожалиишь. Ось тут рядом, ии вывив Карзин.
- А Вы из какой деревни?
- Я из Ольгины, - резко ответил мужчина и, быстро сев на сани, тронулся.
"Не охочь до разговоров, - подумал Андрей, - но если ольгинский, так со временем увидим и узнаем, кто такой.
Не успел Андрей подойти к своей подводе, как Николай засыпал его упреками: - Ничего, вы со Спиридоном бродите уже, наверное, больше часа. А я - сиди здесь, тоскуй и мерзни с баранами, и базара не посмотрю, - то ли шутя, то ли всерьез напустился Николай.
- А ты не сиди, а бегай, чтобы не мерзнуть - это, во-первых. А во-вторых, - бараны твои, их тебе и караулить. В-третьих, нам сегодня некуда торопиться. Иди, гуляй хоть час.
Николай несколько опешил, растерялся. Он понял, что зря
упрекнул, погорячился.
- Я пошутил, Андрюша, прости, не обижайся.
- Вот это - другой разговор. Вон и Спиридон идет - кожу тащит, подождем его прихода и обсудим все, не торопясь, надо основательно ко всему приглядеться, ведь интересное же дело - торговля. Иди, помоги ему притащить.
Николай, чувствуя свою вину, почти бегом побежал навстречу Спиридону и, схватив кожу, помог дотащить. - Купил пару кож конских, по полтиннику за штуку, - раскрасневшись, докладывал Спиридон. - Надо же сбруйку сделать на твоего гнедого, хоть на базар будем ездить независимо от чужой.
- Молодец, Спиридон Иванович, - сказал Андрей, называя его по имени-отчеству в знак одобрения. - Что хорошо, то хорошо. Это дело.
- Завтра же завалю в квасцы для выделки, и к весне будет
своя сбруя.
Базарники были очень довольны посещением рынка. Андрей был рад за своих товарищей, что они тоже обзавелись живностью, а значит, и крестьянскими заботами и радостями. Николай чувствовал себя хозяином или, как он выразился, нажил себе заботы с рублевым долгом. На Спиридона произвело хорошее впечатление увиденное.
Выехав за село, Андрей шевельнул вожжами, и гнедой набрал
скорость. Дул западный ветерок, почти незаметно несло поземку, а
сидящие в санях глубже прятались в свои воротники.

Глава 5.
ЖИЗНЪ  ПРОДОЛЖАЕТСЯ

К концу февраля молотьба закончилась. Надо было искать заработки. Спиридон посоветовал Андрею с Николаем ехать в лес, верст за пятнадцать в сторону Борисовки, где попадались березовые колки, чтобы заготовить лес
для изготовления саней.
Погода стояла ветреная и довольно холодная. На дорогах движения почти не было - люди сидели в теплых землянках. Проехали Полтавку и повернули на восток в сторону Борисовки. При выезде, слева, верстах в двух за селом попался первый колочек.
Танский велел ехать шагом, не сводя глаз с лесочка и окружающей
местности, периодически оглядываясь назад. С дороги был проделан след в сторону леса. Спиридон, сориентировавшись, велел сворачивать по следу, взяв руководство в свои руки.
Заехали подальше, чтобы не так было видно с дороги. Остановились, и Спиридон, показав первое дерево, велел пилить пониже.
- Прекрасный будет полозок, и не очень толстая, подручная,
легче везти и меньше тесать, - сказал он.
Метнулся дальше, нашел еще одну подобную и сделал зарубку.
Андрей с Николаем разгребли снег от ствола и взялись пилить куском пилы. Несмотря на уродливый вид, пила хорошо вгрызалась в ствол березы, и дерево быстро рухнуло.
Спиридон начал обрубать сучки, указав на следующее дерево. В лесу стояла тишина. На снегу было много заячьих следов и даже проделаны тропы, по которым зайцы бегали, не проваливаясь в снег. Тропы шли не в прямом направлении, а с изгибами и поворотами, то подходили к стволам деревьев, то поворачивали вокруг кустов редкого лозняка.
Отпилили два полозка по размеру, остальное - ближе к вершинам годилось на открылки, копылы, поперечины и продольное крепление по копылам. Срезали еще одно дерево, чтобы наверняка хватило на все остальные детали, и распилили его на четыре части.
Уложили все на сани. Спиридон срубил еще пару - на оглобли.
- Пока хватит, - дал команду старшой. Собрали сучки и тоже сложили на сани для маскировки и порядка в лесу.
Гнедко легко и быстро вывез на дорогу, мужики вскочили на сани, огляделись по сторонам и на умеренной скорости двинулись обратно.
Начинало темнеть, когда заехали к Андрею во двор.
- Надо было больше напилить, - сказал Николай, когда слезли с воза и опасность миновала.
- На такие дела не жадничай, Коля, строго осадил его Спиридон. – Первая вылазка должна быть осторожной. Теперь надо это все разделать, довести до ума, превратить в сани, а потом выясним, как быть дальше, где и как добывать лес.
- Ребята, вон, ветряки затеяли рубить, так привозили лес откуда-то верст за пятьдесят-семьдесят, а нам это не под силу, - смиренно возражал ему Николай. - У нас для этого нет тягла.
Утром взялись за дело. Протесали полозья и другие крупные детали во дворе, затем все занесли в землянку. Спиридон с карандашом за ухом долбил долотом гнезда для копылов, выпиливал копылы, а Андрею с Николаем поручалась более простая топорная работа, за которую иногда приходилось бранить товарищей и исправлять после них. Старшой работал с такой деловитостью и мастерством, как будто он всю жизнь только и занимался тем, что делал сани. Подмастерья беспрекословно выполняли его указания и часто спрашивали, как надо делать.
К вечеру сани были готовы, даже прикручены оглобли, для чего Спиридон прихватил с собой пару сыромятных ремней.
- Ни в какой лес мы не ездили, берез не пилили, а сани купили на базаре, - громко загоготав, сказал Спиридон и добавил:
- А вы говорили, нет работы, а это вам разве не работа. Весной, Андрей Акимович, сховай их от солнца в тенечек, да не держи на ветру, а то рассохнутся и могут рассыпаться.
Вечером к Андрею пришел Григорий Шевченко и предложил работу - молоть овес и ячмень на корм скоту. Это несколько легче, чем на муку. Цену назвал - каждый шестой пуд - Андрея. Работы дней на десять. Андрей согласился и обещал уже утром приступить к работе.
Жернова у Григория были самые совершенные, сделанные по последнему слову техники, и превосходили по производительности Андреевы допотопные камешки раза в четыре. Работу на них облегчало то, что рукоятка, за которую вертели эти деревянные "камни", набитые по трущимся поверхностям чугунными осколками, была длинной и закреплялась в потолке в отверстие, проделанное в доске, прибитой к двум слегам.
Андрей вооружился тряпошными рукавицами и приступил к работе. Ежедневно перекручивалось пять пудовок. Он постепенно втягивался в эту работу, ему казалось, что вполне терпимо зарабатывать пудовку на этом деле. А когда он подсчитал, что заработанной пудовки ему хватит только на четыре дня для прокорма лошади и теленка, ему стало страшновато. Теленок, думал он, все-таки растет для молока, а вот лошадь, предназначенная для работы на него, теперь стала иждивенцем, и получилось, что он работает на лошадь.
Помольная работа казалась бесконечной, но Андрей, насколько хватало сил, старался работать. Тем более что он уже привык к мельнице, и ему казалось, что если ее как следует раскрутить -так она сама по инерции вертится.
На днях Спиридон принес сбрую на гнедка, правда, вместо хомута - шлея, сшитая из купленных и самим выделанных кож, и уже можно было запрягать лошадь в свои сани и выполнять домашние работы.
Андрей ежедневно запрягал гнедка, заезжал к друзьям или просто проезжал по деревне промять - не стоять же ему в сарае круглые сутки. Иртыш поправлялся медленно. Маловато давалось ему овса, а сена вообще не было. Только сенная объедь иногда перепадала ему, а уже чувствовалось приближение весны, и надо было готовить его к тяжелой работе.
С теткой Марьехой Андрей договорился арендовать у нее три десятины вспаханной земли, уже бывшей в обороте, из шести имеющихся. Другие три десятины тетка Марьеха планировала засеять сама, надеясь, что с помощью Андрея и добрых людей она сможет это сделать. Такой вариант Андрея устраивал полностью, иначе он мог остаться без посева, а это значит, и без своего куска хлеба. На своем наделе надо летом поднимать целину и только следующей весной засевать.
Зима не торопилась уступать весне, хотя подходила вторая половина марта, и дни заметно прибавились. Днем стали появляться сосульки в тех местах, где солнечные лучи могли коснуться чего-то темного: крыши или торчащих слег, копны соломы или сена; но таких мест было немного - все было закрыто снежной пеленой. К тому же ночами еще сильно морозило. Хотя и не всегда дули сильные ветры, снег потихоньку переносило поземкой и укладывало там, где он меньше всего был нужен: на дороги, заносило землянки и сараи, скрывало плетни и небольшие скирды соломы, набивало во дворы. Из землянок иногда приходилось вылазить, как из нор.
Не нравилось это Наталье. Она нет-нет да и скажет Андрею или кому-либо из пришедших к ним односельчан:
- На Украине уже снег давно растаял, все оживает, прилетают аисты и начинают в гнездах копошиться, а здесь сидим, укрытые снежными сугробами.
Андрей понимал ее тоску и старался скрашивать жизнь, чем мог. По несколько раз в день он откидывал снег от единственного окошечка, выходящего на юг. Делал снегозадержание на подходах к землянке со стороны господствующих западных ветров, но, это были полумеры - снег задерживался, но хватало его и для заноса землянки. Только высокая труба, сложенная из корпича-сырца, торчала, не поддаваясь снежному заносу.
Наталья понимала, что изменить она ничего не может, ибо подчинялась закону: куда иголка - туда и нитка,- иначе она жизни не представляла. Ежедневно в половине дня, когда хорошо обогревало солнце и начинали появляться капельки на сосульках, она заворачивала Матренку в одеяло и выносила погулять. Ребенок радовался свету и солнышку, щурил глазки от лучей, отражаемых белым снегом, и с интересом смотрел на животных, смиренно стоящих в сарае. В землянке постоянно было или темно, или как в
полумраке. Наталья тоже устала от однообразной сидячей работы за прялкой или вязанием.
Общей радостью для них было хорошее здоровье ребенка. Матренка не болела, хорошо ела, не капризничала, уже начала самостоятельно делать первые шаги и, как им казалось, понимала серьезность семейного положения.
По воскресным дням Андрей по-прежнему любил прогуляться по деревне пешком или на лошади, послушать разговоры о ведении хозяйственных дел, особенно хлеборобских, о сроках сева зерновых, о тонкостях обработки земли, о сенокосе и уборке. Все это было необходимо ему в будущем деле.
Больше всего ему нравилось слушать Клавдия Мартыненко, которого он считал самым умным, деловым, грамотным и способным человеком в деревне. Они были ровесниками, но Клавдий многое повидал, хотя и не был на армейской службе. Андрей ценил в нем наблюдательность и умение делать свои выводы. Он понимал людей как никто другой. Из разговора с ним Андрей узнал, что десяти лет Клавдий остался без родителей, закончив к тому времени два класса церковно-приходской сельской школы с отличной успеваемостью. О его способностях в учебе знало все село, его просили почитать вслух. Осиротевшего шустрого мальчугана, не по возрасту серьезного, охотно взял к себе на воспитание до совершеннолетия зажиточный мужичок, чтобы и его лоботрясы лучше учились, глядя на примерного ученика, и набирались ума-разума.
Такое покровительство дало возможность Клавдию окончить четырехклассную школу с отличием, а попечителю подтянуть своих ребят в учебе.
Здесь же он освоил кузнечное, плотницкое, шорное и хлеборобное дело. Особенно большие способности у него были в кузнечном деле, к семнадцати годам к нему уже обращались по любому делу: сварить переломившуюся ось, изготовить рессоры для возка или подковы для лошади, подковать ее или отремонтировать металлическую посуду. К нему стали обращаться даже екатеринославские каретники для выполнения тонких работ.
По достижении Клавдием восемнадцатилетнего возраста его опекун уехал в город, а кузницу оставил ему по праву умелого кузнеца и приемного сына. Между ними постоянно поддерживается связь и в настоящее время, и если он пожелает, то в любое время может приехать к нему и заняться любым делом.
Земли там у него не было, а желание наряду с ремеслами заниматься хлебопашеством было. Он поехал туда, где мог получить землю. Так, весной тысяча восемьсот девяносто шестого года в числе первых переселенцев приехал сюда, в Ольгино. Сам пашет землю, разводит скот, кует железо, шьет, строит, шорничает и выполняет все работы. Хозяйство, хотя и небольшое, ведет грамотно, со знанием дела, не жадничает, не завидует другим, степенен в делах, чуток к людям, нуждающимся в помощи, бескорыстен – было чему поучиться у этого человека не только в делах, но и во взглядах на жизнь.
Их семейной бедой с женой Мариной было отсутствие детей, хотя они живут уже десяток лет. Эту трагедию они болезненно переживали. Прошлым летом у них появился приемный сын Харлашка, которого он привез шестимесячным с Украины, а доводился он ему каким-то дальним родственником.
Когда Клавдий получил письмо и узнал, что ребенок осиротел, он бросил все дела и съездил, привез мальчика. Это изменило их жизнь, сделало ее интересней, и вселило уверенность в завтрашний день.
Характерной чертой этого человека было умение слушать людей, не многословить, ни с кем не спорить и, тем более, не доказывать. Не любил хвастунишек и хитрецов и ненавидел воришек. В свободное время уделял внимание книгам, хотя для этого у него было мало времени. Недолюбливал курильщиков, считая это дурной привычкой для бездельников. Из разговоров с людьми он всегда старался взять полезное.
Свой земельный надел в одиннадцать десятин поднял за три лета своими силами. Помогал людям тяглом, особенно вновь приехавшим. Главным в его деятельности было вырастить хлеб. Ходили слухи в деревне, что у него самые высокие урожаи - не менее двухсот пудов с десятины.
Последний разговор с Клавдием вселил в Андрея надежду на помощь тяглом при проведении посевной. Клавдий дал понять Андрею, что и его гнедко не помешает в работе, если придется освобождать какую-либо из кобылиц на период выжеребки. Появилась взаимная выгода.
С наступлением второй половины марта сильно потеплело, бураны прекратились, на дорогах появилась затайка, с крыш густыми рядами свисали длинные сосульки, иные доставали до самой земли.
Погода стала звонче, посветлело в землянках, заметно удлинился день, во дворах закопошились люди, жизнь постепенно оживала.
Андрей по-прежнему продолжал ежедневно вертеть нелегкую ручку мельницы, но значительно уменьшил норму - хотелось в середине дня, когда солнце поднималось в зенит и хорошо грело, прийти домой и вывести животных на прогулку под благодатные лучи весеннего солнца.
Быстро потеплело, началось бурное таяние снега, в иные ночи не подмораживало, прилетели грачи, снег садился все ниже и ниже. От землянки приходилось откидывать много снега, на полях с уклоном к югу, стали появляться проталины.
Уставший Андрей вечером сидел дома и, как всегда он любил, подкидывал солому в плиту. Матренка вертелась у него на руках. Наталья хлопотала возле плиты. В дверь резко постучали и быстро, не дождавшись разрешения, влетел запыхавшийся Николай и сбивчивым голосом сказал:
- Андрюша! Овцематка подыхает - не может разъягниться с обеда - может, поможем?
Андрей быстро накинул шинель, шапку и они через несколько минут были на месте.
- Где она? - спросил Андрей, заглядывая в загон при свете каганца.
- Вот! - указал Николай, подойдя к лежащему животному.
- Давай занесем в хату.
Они подняли овцематку и вдвоем быстро занесли в землянку. Следом спешила Одарочка с каганцом в руках.
Животное было сильно измучено, и у него уже прекратились потуги. Андрей намылил руки и стал оказывать помощь. Не прошло и пяти минут, как был извлечен первый ягненок, и Андрей стал приводить его в чувство: продул ноздри, минуту поделал искусственное дыхание, помассажировал, и ягненок задышал, проявляя признаки жизни. Андрей продолжал сжимать и отпускать ему грудную клетку, хлопать по мордочке ладонями и, когда ягненок окончательно зашевелился и стал трясти головой, он облегченно
сказал: - Все. Слава Богу, живой. Следи за дыханием. - А сам быстро вымыл руки, вытер полотенцем вспотевшее лицо и снова намылил руки, наблюдая за роженицей. Она по-прежнему была бездвижна. Андрей снова решительно принялся продолжать акушерскую помощь. И через две-три минуты был извлечен второй ягненок, который сразу зашевелился, и было видно, что он не пострадал.
Андрей, довольный успехом, уже с шуткой, взялся искать третьего.
- Может, Коля, мы тебе до утра штук десять вытащим из нее, так у меня сил не хватит на всех. Вот какую многоплодную овцу тебе продал Аспан.
- Если есть, то тащи, а если нет, то не надо, - ответил Николай, тоже повеселевший.
- Больше нет, ребята.
Андрей положил ягнят к голове овцематки, давая ей возможность облизать их, но она была безучастна. Он поднял ее на ноги, стараясь расшевелить, но животное не держалось на ногах, ее мутноватые глаза были безразличны к окружающему.
- Найди, Одарочка, огуречного или капустного рассолу, - попросил Андрей.
Одарка взяла кружку, пошепталась с хозяйкой и сказала: - Айда, Николай, открывай погреб.
Через десяток минут они вернулись с полной кружкой рассола.
Андрей наполнил бутылку рассолом и вылил овце в рот. Она встрепенулась, несколько раз кашлянула, и через минуту появилась отрыжка. Лекарь взялся мять ей живот, в пахах, снова стал ставить на ноги, растирать жгутом ноги. Потом немного сдоил из всех сосков и поддерживая ее, стал подсаживать ягнят для сосания. Извлеченный вторым быстро взялся за дело, а первый еще никак не мог стоять. Николай его держал в руках и мордочкой толкал к соску, но позывов к сосанию пока не было.
- Положи его, Коля, не может он, измучился, пусть отдохнет, наберется немного сил, а потом снова за дело. Еще бы минут пять - и не быть ему в живых - замучился бы в родах, у него передние ноги были подвернуты под себя, и он не мог выйти.
Андрей снова поднял овцематку, казалось, что она стоит. Отпустил - стоит.
- Вот это уже хорошо. Давай ей остатки вольем, - и он вылил все, что было в кружке, в бутылку, а затем - овце.
Вторяк все елозил возле вымени матери, не в силах толком захватить сосок и слабо держась на задних ногах, но уже покручивал дрожащим хвостиком и тыкал мордочкой вымя.
Вошел Спиридон. Начал с шуток.
- Сколько вас тут много, а одной овце толку не можете дать. У меня обе сами окотились - одна вчера, а другая сегодня. И обе по двойне.
- Тебе везет, Спиридон, - с обидой произнес Николай. - А у меня вот первая и неудачно.
- Так вы первые выбирали, а я взял не глядя, что осталось, - усмехаясь, с издевкой над товарищами сказал Спиридон.
- Так они, шо, договорились все котиться в два дня? - добавил он после всеобщего минутного молчания.
- Не все, а только три, - снова дрожащим голосом вставил Николай, явно боясь и за окот второй.
- А может, и другая уже окотилась? - с хохотом сказал Спиридон и добавил, обращаясь к жене Николая:
- Сбегай, Одарка, погляди.
Все заулыбались.
Одарка, улыбаясь, не трогалась с места.
Спиридон взял каганец из ее рук, прикрыл огонек своей большой ладонью, чтобы не погас на ходу, и сказал: - Айда, - пошел из хаты в сарай. Одарочка последовала за ним.
В землянку донесся хохот Спиридона. Послышалось: - Я ж казав. Через минуту он с шумом ввалился в хату и сказал Николаю:
- Давай, друже, иди, занось ягнят, или подожди - пусть она их там оближет.
Николай, глядя на Спиридона, только сказал:
- Ну и черт же ты, Спиридон.
Одарка занесла в корзине с соломенной подстилкой пару ягнят, а следом за ними вбежала овцематка.
- Вот это окот, дружнее некуда, - произнес Андрей и взялся подсаживать слабака под овцематку. Малыш немного активнее взялся за сосок, начал чмокать, теребить его и даже чуть-чуть вильнул хвостиком.
- Это уже дело. Зашевелил хвостиком, значит, будет жить, радуясь, пожалуй, больше всех, что удалось оказать помощь, - произнес Андрей с улыбкой. - И держите их в разных углах, пусть узнают своих ягнят, чтобы не спутали. Чаще подсаживайте, - пусть сосут досыта молозива, быстрей окрепнут. Мамашам дайте сена, напойте подсоленной водой и пусть побольше двигаются.
- Как они добалакались дружно гуртом погулять? - снова шутил Спиридон. - Ай да Аспан, молодец, поддержал нас с Колей. Не знал, что они так плодовиты, всех бы у него купил.
- И так хорошо. Мы теперь с тобой владеем табунами овец, - радостно сказал Николай, глядя на ягнят, пытающихся сосать.
Долго еще сидели люди, радуясь такой удаче, особенно Андрей. Ему было вдвойне приятно. Ведь он посоветовал друзьям обзавестись овцами, да еще удачно оказал акушерскую помощь.
Тут же Спиридон сообщил, что намерен купить лошадь в предстоящий базарный день, надо спешить заготовить лес на землянки, а может, и вывезти по снежной дороге. Летом будет все сложнее, нужны телеги, да и времени будет меньше. К тому же, на другую зиму их не пустят в землянки с ягнятами - своих хватит.
- На это дело согласен, - сказал довольный Андрей.
На базар выехали рано, так как дело было очень ответственное. В покупке лошади не менее Спиридона были заинтересованы Андрей с Николаем.
Дорога была прочной, несмотря на начавшуюся весеннюю затайку. Она поднялась выше над снежным покровом, лежащим по обочинам дороги и полям. Таять еще не думала.
Гнедко легко бежал по легкому весеннему морозцу, но скорость набрать было нельзя, сани то и дело свободно ползли на закатах в сторону уклона, ударялись в снежную стенку заката, а на ухабах норовили стукнуть лошади по задним ногам.
Андрей в таких местах сдерживал гнедого и переходил на шаговый аллюр.
- Плохо без дуговой упряжки, - нарушив молчание проговорил Андрей. - То ли дело в оглобельках, хомуте с дугой, да если еще нарытник - никакие дорожные раскаты и ухабы не помешают, и у лошади ноги не будут биты. Достигли мы, ребята, многого – своя лошадь, сани, шлея, а хочется еще большего, да оно и понятно.
Спиридон усмехнулся, Николай внимательно, с интересом слушал. Андрею хотелось говорить, и он продолжал рассуждать дальше:
- Я считаю дуговую упряжку большим изобретением русского мужика. Ничего подобного нет в мире. В Прибалтике запрягают лошадь в шлею по немецкому образцу, но это уже совсем не то. Правда, у них и лошади не такие. Они и бегать не умеют, ходят только шагом с большими грузами - тяжеловозы, а нам шагом несподручно ездить, нам подавай скорость.
- Волы у немцев возят лбом, - продолжал Андрей. - А наш украинский мужик уже не одну сотню лет пользуется ярмом – это наше изобретение, и лучшего для вола никто не придумал. А ведь какое удобство для животного, простота изобретения и легкость в управлении. Я, бывало, только крикну: - Цоб или цэбэ, – и волы резко поворачивают, могут повернуться на месте.
Какое это совершенное и неприхотливое тягло. Дал соломы вволю и будь спокоен. За полчаса набросает ее полный рубец, а потом езжай хоть целый день, идет себе, отрыгивая, пожевывая и снова проглатывая для окончательного превращения в энергию движения.
А вот постройки мне нравятся на немецкий лад - большие, с крышами, на чердаках запас сена, на случай плохой погоды или просто на зиму, рядом сарай, где хранят бураки, картошку. Любят считать выгоду от любого дела, а без выгоды дела не начнут.
Теперь дуговая упряжка для лошадей и ярмо для волов и у них появились - они быстро перехватили удобное, а возводить строения надо учиться у них. Я думаю, лет через десяток, если обживусь, попробую построить.
- Тебя, Андрюша, нельзя возить, а то насмотришься и будешь только мечтать, забудешь, что и землянку надо строить, - произнес Спиридон.
- Если ездить по свету, то можно много посмотреть и перенять хорошего. Вот я, состоя на действительной службе, много поездил по Прибалтике и России и думаю, что не без пользы. А поездки на волах в Крым за солью, в Миргород и Ирклей, на ярмарку в Полтаву, тоже с пользой для кругозора и дела.
- Надо ездить - вот мы и едем на базар, - не то серьезно, не то шутя сказал Спиридон и добавил: - А мне, Андрей Акимович, Ваш рассказ понравился, я никогда не слышал, чтобы бык лбом тянул груз. Вот ведь потеха, посмотреть бы, от души нахохотаться можно. А вон лесок тянется по
низине, ведущей к озеру, - продолжал Спиридон. - Самый ближний от нас, вот в нем завтра и приступим к заготовке леса.
Андрей с Николаем повернулись вправо. Действительно, виднелся небольшой колочек, вытянувшийся саженей на двести в длину, но они оба промолчали. Спиридону это показалось несогласием, и он указывая в ту же сторону, проговорил: - А вон за ним еще колочки идут на восток, -там их больше. Будем пилить выборочно - те березы, которые в густоте и мешают друг другу. Будет польза не только нам, но и просторнее оставшимся. А с пеньков пойдут новые побеги и вырастут такими же большими.
Въехали на базарную площадь. Она была как и прежде – все суетилось. На крайнем столе, сделанном из жердей, продавались макитры, крынки, возле которых уже стояла толпа женщин и костерила продавца, упрекая его в завышенной цене по сравнению с летней.
Направились сразу по назначению - к месту торговли лошадьми. Спиридон с Николаем вошли во вкус. Ходили между лошадьми, спрашивали стоимость, щупали ноги, делая понимающий вид, но покупать не торопились.
Приглядевшись, Андрей остановился на лысой рыжей кобылице с большим отвислым животом, похоже, в годах и жеребой, за которую хозяин запросил сорок рублей.
Андрей осмотрел животное со всех сторон, прощупал ноги - накостников нет. Стукнул ребром ладони по коленному суставу передних конечностей - ноги не подкашиваются, но внешне был заметен слабо выраженный козинец.
- Дефект у лошади, - обратился Андрей к хозяину. Козинец у нее. Видишь ноги не прямые.
А сам думал: "Эта лошадка еще поработает и полноценный приплод может дать: не менее пяти голов на оставшемся веку".
- Какой у нее возраст?
- Девять лет.
Андрей посчитал возраст по зубам и заявил:
- Лошади двенадцать лет.  Хоть и говорят, - обратился Андрей к продавцу, - на базаре два дурака, а вот обманывать людей нехорошо. Зачем говорить девять, когда ей двенадцать.
Продавец не сильно смутился.
- Я ее сам купил три года назад за шестилетнюю, а по зубам определять не понимаю. За что купил, за то и продаю.
Спиридон с Николаем находились рядом, но делали вид, что Андрея не знают.
- Проехать можно? - спросил Андрей у продавца.
- Только вот по базару верхом.
- Пойдет. Кто сможет проехать, а то у меня чирий в одном месте, - обратился он к стоящим вокруг лошади, а сам подморгнул Опрышке. Я посмотрю на нее со стороны.
- Я прогоню пару кругов, - назвался Николай и, перекинув поводья через голову и натянув их, быстро вскочил на лысуху.
Кобылица резво бежала, несмотря на свой возраст и довольно массивный вид. Сделав пару кругов по базарной площади, Николай остановил животное. Кобылица чувствовала себя спокойно, дыхание нормальное и было видно, что в молодые годы это было сильное животное с хорошей работоспособностью, да и сейчас еще представляло определенный интерес.
Андрей обратился к хозяину и заявил:
- Даю тридцатку, - и поднял руку, чтобы стукнуться с хозяином по рукам, но тот не торопился. Андрей подержал поднятую руку и произнес: - Ну, подумай, - а сам пошел осматривать других лошадей.
Занялся с гнедым жеребчиком по четвертому году. Повертелся вокруг него, прощупал и сказал хозяину:
- Рано обучил и уже успел на нем поработать, а ведь знаешь, что лошадь становится полноценной работягой только с пяти лет.
- Мы начинаем рано работать не от того, что не знаем, а по нужде - не на чем работать, вот и запрягаем молодняк, а он сгоряча круто берет, - вот и надсада, - с досадой оправдывался продавец.
- Под верхом ходит?
- Ходит, - ответил хозяин.
- А верхом ездить на молодняке и того хуже - выходят из строя ноги, а без ног конь - не конь.
- А ну, хлопец, проскачи на этом хоть немного, ты полегче, - обратился Андрей к Николаю.
Николай вскочил на жеребчика, тот заплясал на месте, запереступал межой дробью и шустренько рысцой побежал по кругу.
Объехав пару кругов, Николай на большой скорости подъехал к стоящей толпе, и резко натянув поводья, остановился. Жеребчик тяжело дышал, чуть обозначился запальный желоб, но других дефектов не было заметно.
Андрей подумал и решил: животному нужен корм и время для доращивания, и из него получится вполне подходящая лошадка, к тому же через годик его надо подхолостить, чтобы спокойнее был и не тратил силенки на ига-га. Он подошел к владельцу, делая вид, что помогает ему продать неказистую лошадь, и на ухо шепнул: - Двадцать пять.
Мужчина заулыбался и громко произнес: - Нет, не пойдет.
Стоящие зеваки залюбопытничали: - Сколько дал?
Хозяин, хотя и молод был, но не из простачков. Он и не думал говорить, сколько дал, а твердо заявил: - За тридцать пять отдам и не дешевле.
Андрей пошел по ряду дальше, за ним устремился Спиридон и, пройдя до края, они стали оценивать обстановку.
- Думаю, что за рыжую лысуху можно отдать и тридцать пять, - сказал Андрей. - Даст она тебе еще пяток жеребят, причем сильных и породистых, и отработает не менее трех-пяти лет, а там ее и дети сменят. Я бы ее себе взял, будучи в таком положении. А что касается жеребчика, то он жидковат и вряд ли вырастет в крепкую рабочую лошадь. Не дал Бог ему ни роста, ни широкой груди, ни мощного крупа, но взять за тридцатку с некоторым риском можно, и ни копейки больше. А ты смотри, Спиридон Иванович. И они снова пошли по рядам.
Подойдя к жеребчику, Спиридон приостановился, осмотрел внимательно, и, не сказав ни слова, прошел дальше. Остановившись возле рыжухи, он еще раз осмотрел ее, а затем, обратившись к хозяину, спросил: - Ну как, за тридцатку столкуемся?
Хозяин запереминался с ноги на ногу, залупал глазенками и в нерешительности сказал:
- Хочу тридцать пять.
- Я знаю, что ты хочешь, - слышал, но ведь ты немного сбрехнул в годах, а это уже подрыв авторитета лошади и твоего как продавца, а поэтому вину надо искупить, сбавив цену, - напирал на него Спиридон.
Хозяин еще больше смутился, как видно, не был совсем бессовестным. Скорее всего, он и не знал точно возраста своей кобылицы.
- Да и сам знаешь, как старух покупать, а я беру из-за жеребенка , если он в ней есть.
- Есть, есть, покрывал хорошим жеребцом.
- Верю, что покрывал, а если не покрылась? Хорошую цену даю - все тридцать рублей.
- Уступлю пару рублей, так и быть - давай тридцать три и лошадь твоя.
- Хорошо. Пятерку пополам - тридцать два с полтиной и будет по справедливости, - произнес Спиридон.
Хозяин не успел опомниться, как Спиридон отсчитал деньги, сунул их в руку хозяину, и взял кобылицу под уздцы. Он повел ее к своим саням и привязал возле гнедка.
Ехали домой молча, хотя все были довольны. Рыжуха не ладила с гнедком - то и дело норовили друг друга столкнуть с дороги.
Андрей остановился и попросил Спиридона перевязать ее на правую сторону, мотивируя тем, что, возможно, она привыкла ходить в борозде, судя по ее комплекции.
Спиридон слез и перевязал ее. Лошади пошли дружно, рядышком, как будто их подменили.
- Вот этого я не знал, - сказал Николай. - И как это может быть - справа идет, а слева не получается.
- Значит, добрая кобылица, если ходила бороздой – всегда была ведущей, - сказал Спиридон не без гордости.
Приехали. Завели лошадь в сарай.
- Похоже, что она еще и умница, - обратился Андрей к Саньке Мармуте, где квартировал Спиридон, который тоже с интересом рассматривал кобылицу.
- Где лес брали на постройку землянок? - спросил Андрей у Санька.
- Кто где. Пилили, где придется. Больше ездили в сторону Борисовки и Еремеевки.
- И никто не отпускает, все это бесконтрольно?
- Пилят только на стройку: на матки, на слеги, да на дверные коробки.
- А если на топку начнут рубить?
- Для этого соломы хватает, кому захочется ехать за двадцать верст, когда солома во дворе. Пару охапок сжег, и теплынь в землянке, и не надо надсажаться.
- Испытаем завтра Лысуху на вывозке леса, - решительно, с гордостью заявил Спиридон. - Найду упряжь и сани.
- Надо спешить. Через неделю рухнет дорога, а там грязь - вот и отвозились, - с тревогой в голосе подтвердил Николай.
- Прикажи, Андрей Акимович, когда подъехать? – спросил Спиридон.
- Чем раньше - тем лучше, и так мы с вами уже опоздали.
- Не надо, - возразил Спиридон. – Мы, кажется, еще нигде не зевнули, не пролежали. Всего три месяца живем, а уже кое-что сделали.
Утром, чуть рассвело, подъехали Спиридон с Николаем. Андрей был готов. На санях лежали пила, топор и обрывки веревок, взятых у тетки Марьехи.
- Пилу, топор взяли? - спросил Андрей.
- Пила? Вон она, Андрей Акимович, на санях у Вас. Топор есть еще один, без веревки обойдемся, - скороговоркой парировал Спиридон. - Пилы ни у меня, ни у Николая нет.
- А если пила сломается?
- Так она ж не дура - еще раз ломаться, - шутил Спиридон.
Двое саней в одноконных упряжках тронулись со двора.
Дело оказалось не таким легким, как думали. Везде был глубокий снег, а проторенных дорог и даже следов в лес не было. Постояли, порядили. Попробовали след сделать на гнедке. Он по брюхо в снегу, с трудом пробирался с пустыми санями.
- Утонем в снегу, да и кобыленка Спиридонова, как бы не сбросила жеребенка, - сказал с беспокойством Николай. – Надо ехать на старое место.
Андрей со Спиридоном молчали.
– Утопим лошадей в снегу, да они и не вывезут, - снова твердил Николай свое.
Слова Николая возымели силу, и Андрей со Спиридоном, не говоря ни слова, медленно, как бы еще думая, поехали по проторенной дороге.


Глава 6.
ПЕРВЫЙ  ИНВЕНТАРЬ

Днем все сильнее пригревало солнце, оседал снег. По дороге кое-где уже стали проваливаться лошади. Лысуха двигалась очень бережно, боясь провалиться - срабатывал инстинкт сохранения потомства.
В ночь на воскресный день не заморозило. Появились проталины. Озера не вскрылись, но на льду появилась вода. Маленькие ручейки пробивали себе дорогу в сторону озера.
Вокруг землянок были еще высокие сугробы. Люди с лопатами в руках копошились в снегу, делая прокопы для отвода талых вод от землянок.
В последних числах марта снега в поле уже не было, но в оврагах, колках и вокруг землянок он еще лежал толстым слоем.
В маленькие степные озера с шумом устремились ручьи.
Жизнь в деревне быстро оживала. Никаких больших работ не было - все отдыхали на солнце с лопатами в руках, занимаясь отводом воды, видя в этом и что-то романтическое.
Дети в разных одежонках, больше в кожушках и самотканых сиряках, бегали по улицам, радуясь переменам в природе и возможности на время расстаться с наскучившими печками.
Женщины, держа на руках запеленатых детей, выходили во дворы и показывали им домашних животных, мирно дремавших под теплыми солнечными лучами.
На весенних проталинах стали бродить небольшие табунки овец, кое-где на улицах появились невылинявшие, с висящими клочьями шерсти коровы и годовалые телята.
Юноши и девушки выходили на еще не просохшие проталины и делали попытки играть в мяч, скатанный из коровьей линялой шерсти.
Степь еще больше ожила после талых вод: дружно зазвенели жаворонки, на скопившейся воде в низинах стали появляться утки, чайки, кулики и надсадно кричащие чибисы.
Быстро набухали почки мелкого тальника, выставляя свои белые сережки.
Караваны гусей большими стаями летели на свою родину, иногда делая остановки на степных озерах.
Журавли садились за озером, с противоположной стороны села, и спокойно расхаживали по стерне в поисках пищи, и лишь один - сторожевой, стоял, как столб, на высоких ногах, с сильно вытянутой длинной шеей и, казалось, видел все кругом на версту. Когда детвора пыталась приблизиться к стае, немедленно раздавался его зычный тревожный голос - кр-лы.., и стая поднималась в воздух, продолжая путь на север.
Каждый свободный час Андрей брал топор и тесал бревна, готовя их к стройке. Беспокоился за Николая, что у него нет земли под весенний посев. Думал отдать десятину из своей или даже разделить три десятины поровну. Подумывал, как бы тетку Марьеху сбить еще на одну десятину Николаю и отдать одну свою. И тогда бы у каждого из троих было по две десятины посева. Всю обработку земли, посев, уборку и обмолот брали на себя Андрей с Николаем. Они считали, что и тетке это выгодно не меньше, чем им. Андрей ждал удобного случая сказать об этом хозяйке, хотелось ее разжалобить, а потом испытать. И вот в один из вечеров, Андрей, сделав невеселый вид, стал говорить, что никак Николаю не везет - не может найти хоть десятинку земли для посева на хлебец, а у него скоро прибавится семья. Мало того, что коровы нет, да еще хлеба своего не будет. Они, вот, со Спиридоном по лошадке приобрели, теперь спарятся лошадьми и будут поднимать целину, а ему каково. От этой кручины и переживаний может молока не быть у Одарочки. А чем тогда ребенка вскормить? Хоть езжай по другим деревням, ищи одну-две десятинки. А что за посев без пригляду? Могут выбить скотом, зная, что хозяина близко нет.
Женщины запереживали, заохали, расчувствовались.
Андрей тогда прямо спросил:
- Тетя Марьеха, а если я отдам ему одну десятину из Ваших, Вы не будете возражать? Я ведь не могу так жить - у меня три, а у него - ни одной. Приехали вместе, так надо поддерживать друг друга.
– Это верно, Андргоша, - еще больше расчувствовалась тетка Марьеха и потихоньку добавила:
- Я не возражаю, если одну десятину передадите Николаю с Одарочкой, да и пусть от меня еще одна им будет, вот всем и будет поровну. Только вы уж мне сделайте все, как договорились.
- Хорошо, тетя, договорились. Я его завтра порадую этим известием, а еще больше Одарочку. Как она будет счастлива и рада Вашему великодушию! Мы Вам все сделаем, только пусть Ваш вол принимает участие в работе.
- Берите, берите, зачем ему стоять в сарае, для работы и держим.
Андрей от радости хотел бежать к Николаю, но отложил до следующего дня. Засыпая, он думал о предстоящем севе, но сначала нужно провести весновспашку.
Утро было радостным - местная губернская компания Рандрупа привезла в деревню плуги и продавала их, в том числе и в рассрочку на один год. Андрей без промедления побежал по улице, где остановились агенты фирмы.
В начале улицы стояли две повозки, запряженные парами лошадей, и каждая была гружена новыми плугами, на одной из них были двухлемешные, рассчитанные на четыре лошади или вола.
Вокруг подвод уже толпилось не менее десятка мужиков. Одни рассматривали плуги, трогая их руками на остроту лемеха, другие, что стояли у двухлемешек, восхищались этим изобретением и завидовали тем, у кого имеется две пары тягла.
- Десятину в день можно вспахать, если по стырне, - проговорил невысокий мужчина, одетый во все залатанное, без головного убора, с неровной стрижкой и, как видно, давно не мытой головой.
- Молодцы, ребята, выручают нас, привезли домой, да еще в рассрочку, – сказал кто-то из кучки мужиков, вертевшихся возле подвод.
Агенты по продаже, оба в шляпах, одетые в костюмы с выглядывающими жилетками, в сапогах, начищенных до блеска, стояли на возах, подавая плуги и записывая тех, кто брал в кредит.
- Однолемешка стоит семь рублей, двухлемешка одиннадцать. Ну, кому еще? Металл высшего качества, фирмы Рандруп, закал булатной стали, не ломки, хорошо режут почву, легки на ходу, удобны для работы, устойчивы и не портят борозды. Если кто берет в кредит, то цена повышается на один рубль для одного лемеха и рубль с полтиной для двух, - строчил безостановочно худощавый с маленькими усиками, подавая однолемешки.
Мужиков собиралось все больше и больше. Андрей заволновался, что нет Спиридона с Николаем - хотел бежать за ними, но потом решил, что надо взять плуг, а то, чего доброго, может и не хватить. А пока, может, и одного хватит на троих, а фирма еще привезет. И он встал очередным туда, где продавались однолемешки.
Солнце поднялось почти в зенит и так по-весеннему приятно грело, что уже жгло спину, хотя в воздухе было еще свежо.
Агенты, сняв по десятку плугов, собрались возле двухлемешного. Усатенький объявил:
- Кто за наличные - налетай!
Мужики стали шарить в карманах и шелестеть бумажками, потом, вытащив деньги, пересчитывали их и нерешительно подавали продавцу. Один из них брал деньги, другой - отдавал плуги.
Трое взяли двухлемешки за наличные и двое изъявили желание оформить в кредит.
- Ждите, - сказал агент двум последним, и они перешли к однолемешным.
Человек около десятка уже стояли с плугами в руках, захватив все снятые с воза. Андрей тоже крепко держался за ручки одного плуга, любуясь им.
- Кто за наличные? - ласково спросил агент.
Мужики поочередно подавали деньги. Среди однолемешников платежеспособных оказалось больше. Только Андрей и Карпо Шматок ждали кредитного оформления.
- Покопайтесь в карманах, мужички, может, найдется столь маленькая сумма, к чему вам год маяться с заботой, да еще лишний рубль переплачивать, - убеждал все тот же высокий худощавый агент с маленькими усиками. - Или подождем немного, может, и за наличные разберут? - заухмылявшись, обратился он к товарищу.
Андрей решил не выпускать плуг из рук и уже был готов идти на скандал.
- Вы объявили одно, а теперь городите другое, это что за фирма у вас? - с возмущением, глядя в упор на агента и несколько приближаясь к нему, сказал Андрей.
Агент не стал обострять отношения, наоборот, заговорил ласково.
- Я все сказал правильно. Если вы хотите в кредит - пожалуйста. Берите хоть по два. Нам еще лучше, но я забочусь о вас, советую вам, как легче. Если у вас нет денег - давайте будем оформлять, - и вытащил бумаги из кармана. Он записал фамилию, имя и отчество, прочитал условия кредита и потребовал посмотреть водворительный билет или другой документ.
Андрей показал.
- Все правильно, - сказал он ласково и вернул билет обратно.
- Как будете гасить кредит?
- Как все, так и я. Во всяком случае, раньше года не смогу, сами знаете: пахать, сеять, убирать, молотить, продавать и только потом рассчитываться.
- Очевидно, все в таком положении. Ну и хорошо, подождем.
Андрей отошел, постоял, посмотрел торговлю и, поставив плуг в транспортное положение, потащил его в ближний двор.
Оставив плуг во дворе, он почти бегом побежал искать своих сподвижников.
Забежал к Николаю - нет дома. Спросил у Одарочки - не знает. Прокричал во дворе - нет ответа, только в огороде, у соломы, проблеяла овца.
Решил бежать к Спиридону. Только повернулся, не успел сделать и трех шагов, как его сзади в мягкое место что-то ударило с такой силой, что он, пролетев несколько шагов, упал на лед, еще не растаявший во дворе под слоем соломы. Лежал, не поднимая головы, боясь получить удар по черепу. Повернулся на бок - перед ним стоял серый баран, внушительного роста. Он топал передними ногами поочередно, но не мог достать лежащего.
Андрей огляделся в надежде найти палку или вилы и стукнуть его по ногам, но как на грех таковой не было поблизости. Он стал кричать: - Помогите!
Одежонка на нем стала подмокать, слой соломы был мокрым и нетолстым.
Выскочила Одарочка и закричала: - Геть, чертяка! – И сделала пару шагов на выручку Андрею.
- Не подходи! - закричал Андрей. - Он тебе ребенка убьет. Неси кочергу или рогач, - а сам стал уползать по-пластунски к дверям в землянку.
Баран не отступал ни на шаг, следовал за ползущим.
Вышла Одарочка и подбросила Андрею кочергу. Он схватил ее и, сильно размахнувшись, ударил по передним ногам барана так, что они подкосились. Забияка вскочил и снова хотел кинуться в атаку, но почувствовав боль в ногах, решил отступить и, повернувшись, хромая, поспешил к своему стаду.
Андрей поднялся, стряхнул грязь и солому с одежды и, разминая правую ягодицу, сказал Одарочке: - Тебе нельзя подходить, он убьет вас. Скажи Николаю, пусть держит его привязанным.
- Та то дети научили его биться. Дразнят, та дразнят. Ще когось и правда убье, - сочувствующе сказала Одарочка.
- Скажи Николаю, что плуги продаются в кредит - пусть берет, если считает нужным. Я взял.
Не успел Андрей выйти из ограды, как навстречу идут Николай и Спиридон.
- Вы куда? - спросил он.
- Говорят, плуги продают. Так вот идем и думаем, брать или не брать. Уверены, что Вы уже взяли. Может, нам и одного пока хватит? - тихо и неуверенно спросил Спиридон.
- Пока есть - надо брать, привезли домой и в долг. С нашими деньгами, которых у нас нет, только такое и подходит. Рано или поздно, а брать придется. Мы приехали землю орать, так надо, чтоб у каждого было чем. А может, компания лопнет, тогда как?
- Беру! - решительно заявил Спиридон, а потом хай лопнет, чтоб и рассчитываться было не с кем.
Ног под собою не чуял Андрей, когда зацепил новенький плуг и потащил его домой. Это у него была первая, настоящая, причем новая техника для обработки земли, приобретенная самостоятельно, хотя и в долг. В таком приподнятом настроении чувствовал он себя только после покупки лошади.
Выехав со двора, остановился на улице и несколько минут смотрел туда, где продавались и покупались плуги. Его интересовало - купил ли Спиридон и, когда увидел, что они отошли с плугом в сторону, он помахал им рукой, только потом пошел домой, на ходу продолжая любоваться своим приобретением.
Дома осмотрели его еще раз с Натальей. Матрешка тоже изъявила желание постоять возле плуга и потрогать его ручонками, да так вцепилась, что долго не могли оттащить. Всегда послушная, она на этот раз с криком и плачем держалась за металл.
- Не смотри, что девчонка. А душа пахаря, - улыбался Андрей.

Глава 7.
ПЕРВАЯ БОРОЗДА

Все предпосевные дни Андрей ездил верхом на поле тетки Марьехи и на свой надел, хотя на последнем, казалось, и делать было нечего. Но он приезжал и с десяток минут стоял и рассматривал, где уклоны, низины, куда вешняя вода идет, как подсыхает, пробовал копнуть лопатой и рассматривал почву на разной глубине.
Земля производила хорошее впечатление. Попадались в ней и песочные крупинки, но он считал, что это хорошо, вода будет лучше проникать в почву.
Заметной достопримечательностью участка была маленькая по росту, но старая по годам береза, стоящая почти в центре надела. У нее почему-то не было настоящего роста, зато крона была кудрявой и как бы придавленной к земле. Ствол ее внизу был довольно толстый, весь корявый, почти черный, с остатками шерсти на коре. Видно, не один десяток животных использовал этот ствол в качестве чесала.
Андрей решил березу огородить и сохранить. "Пусть красуется, - думал он, - да укрывает пахаря от летней жары".
На участке тетки Марьехи ему предстояло вместе с Николаем засеять шесть десятин, предварительно их вспахав. Уродись зерновые хорошо, и они все трое обеспечатся хлебом для себя и зерновым фуражом для животных.
Андрей думал, как получить высокий урожай и что для этого надо делать. Советовался с мужиками. Урожайность зависела от многого: обработки земли, сроков сева, семян, наличия влаги и осадков в летний период и других причин. А как выдержать сроки сева, если пахота на шести десятинах займет двенадцать дней. Он каждый день бывал на этом поле и копал лопатой сырую землю по прошлогодней стерне, пробуя, не готова ли она к пахоте. То с одной стороны копнет, то с другой, а результат был один – сырая земля прилипала к лопате прочно. Было ясно, пахать пока нельзя.
Мужики не показывались в поле, ибо знали, что делать там пока нечего, хотя уже стала пробиваться зеленая травка на границе пашни с целиной. Усилились трели жаворонков, они как-то веселее пели свои степные песни, резко замолкая, и чуть не камнем опускаясь вниз. Стали пробегать суслики, иногда они становились столбиком полюбоваться солнцем и жизнью.
Наконец, наступил день, когда Андрею показалось, что можно попытаться сделать первую борозду.
Поле разбили на три части шагами, остолбили и стали советоваться, откуда начинать пахать. Лошади стояли запряженные - поднимай рукоятки вправо, и плуг воткнется в сырую землю, еще не вполне созревшую для пахоты.
На противоположном конце гона, вместо вешки, встал Спиридон, в середине поставили вешку для ориентира. Николай вскочил на гнедка, запряженного слева, Андрей взялся за плуг и перед самым заходом на стерню поставил его в рабочее положение.
Лемех резко вонзился в землю, лошади почувствовали нагрузку, но уверенно двинулись по направлению противоположного конца гона.
Андрей ничего не видел перед глазами, кроме жирного сырого вала чернозема, переворачиваемого лемехом плуга и, казалось, из-за большой скорости отбрасываемого несколько далековато вправо. Лошади шли дружно и споро. Лемех был уже облеплен сырой землей и нуждался в очистке, но Андрей решил не останавливаться, первая борозда должна получиться, в первую очередь, прямой, а глубину можно придать и потом, периодически останавливаясь и очищая лемех на гонах.
Вот уже проехали среднюю тычку, которая стояла где-то на половине загонки, а Андрей не поднимал головы и сосредоточено держал плуг за рукоятки, шагая по борозде с налипшими на ноги комьями грязи.
Наконец, перед глазами мелькнула целина, лемех врезался в нее и Андрей качнул плуг вправо для освобождения его от земли, а затем резко опрокинул влево.
Остановились. Андрей поднял голову, перед ним стоял Спиридон и довольно улыбался. Николай слез с лошади, и все стали проверять пригнанность сбруи, особенно у гнедка, ибо шлея - все-таки не хомут - простая, но ненадежная в работе.
Не торопились пахари. Все вместе посмотрели на первую борозду, она была прямой, как по заказу.
- Хоть стреляй, - улыбаясь, говорил Спиридон.
- Сыровато немного, ребята, тяжело для лошадей, да и сеять надо сразу после пахоты, чтобы не пересыхала земля, а ведь рановато еще. Я вчера был на своем бельдеже1, так у моей одинокой березы еще не набухают даже почки, значит, внизу земля мерзлая, - раздумывая, сказал Андрей.

1 Бельдеж - нарезанный земельный надел.

- У березы корни глубокие, там земля еще не прогрелась, а зерно будет в верхнем слое, ну, насколько мы его загребем. За два дня верхний слой прогреется, засеем, и семенам ничего не сделается, если они два-три дня пролежат, все равно взойдут. Я бы сеял, - советовал Спиридон, - а вы как хотите, вы арендаторы, ответственности на себя не беру.
Андрей молча стоял и думал.
- При такой погоде, Андрей Акимович, через пару дней и березка Ваша загудит весенним половодьем, набухнут почки. Пашите потихоньку пару дней, а там видно будет. Земля так напитана влагой, что за два-три дня не пересохнет.
- Давай, поехали вторую борозду, сколько нам любоваться первой и мучить себя думами, - сказал Андрей и, почистив лемех, взялся за ручки плуга.
После второй борозды уже появилась узенькая полоска пашни. После каждого прохода по полосе, останавливались, чистили лемех и осматривали сделанное.
- Я согласен с вами - надо продолжать пахать, - утвердительно сказал Андрей.
Целый день, с отдыхами после каждого круга, пахари, не торопясь, делали борозду за бороздой.
Через пару дней стоял вопрос: начинать ли сев? Деревня еще не начинала, и это Андрея настораживало.
- Не умнее всех мы, Коля, - люди уже четыре лета практикуются здесь и, как мы убедились на молотьбе, хлебец выращивают неплохой, закрома не пустуют, хотя мало кто еще поднял все одиннадцать десятин. Не только кормят себя, но и на станцию возят, купчишкам продают. Давай, я сегодня посоветуюсь с Клавдием Мартыненко и, если он не будет против, не выставит веских причин против сева, то завтра начнем.
Николай согласился.
Разговор с Клавдием Зиновьевичем воодушевил Андрея на сев. Он разъяснил, что при их скорости пахоты первую полоску они засеют несколько рановато, вторую в самый раз, а с третьей - смотрите, не запоздайте.
Утром, к приезду Николая на Лысухе, у Андрея, кроме лошади, уже был запряжен бычок с деревянной бороной, в которой снизу были вбиты самодельные железные зубья из какой-то толстой проволоки. В мешки была набрана пшеница.
- С утра засеем, - несколько со злом сказал Андрей. – Чтобы голову не ломать - сеять или ждать. Погода позволяет. Я уже разозлился на себя - что ни делаю, всегда долго думаю - тугодум.
- Правильно. "Семь раз "отмерь - раз отрежь". И нечего злиться. Сеять, так без злобы, спокойненько надо, как Спиридон Иванович. Тот никогда не злится, все шутит да балагурит, и получается у него.
- Ведь хочется, Коля, хорошо сделать, правильно, вовремя, с толком, чтобы не ошибиться, вот и ломаем головы.
- Благодари, Андрей Акимович, Бога, что нам с тобой досталась эта земля, а то могла бы тетка и другому отдать, а мы бы без пашни остались, а особенно я - безлошадный хлебороб. Вы со Спиридоном хоть по лошади имеете - это какое преимущество перед безлошадным.
- Ничего, Коля, поможем, будем вместе на ноги становиться, тебя не бросим. Здесь ты еще, может, и поднимешься, ведь ты имеешь землю, а вот дома тебе не подняться. Поэтому не жалей, что приехал и не отчаивайся, было бы испробовано.
Приехали на пашню. Земля сверху на бугорках стала подсыхать.
Андрей одел через плечо мешок, всыпал в него пару пудовок пшеницы и ровным тихим шагом двинулся по краю пахоты, постоянно доставая горстями семена из мешка и с силой разбрасывая по вспаханной земле. Пройдя шагов десять, остановился и крикнул: - Коля! Проверь, как я сею, может, что не так, скажи.
Николай прошел следом, посмотрел, ответил: - Кажется, нормально.
Андрей стал работать быстрее. Когда он приблизился к концу, Николай взял в повод вола и стал закрывать семена бороной.
Бычок утопал в пашне. Тяжелая борона сильно врезалась в землю, и ему было тяжело, он вертелся то вправо, то влево, но погонщик держал его, не позволяя ни единому зернышку остаться сверху. Бороновальный агрегат  быстро прошел полосу и остановился возле Андрея. Сеяльщики, присев на пашне, проверяли глубину заделки семян в почву. Убедившись, что все в порядке, двинулись в обратном направлении.
Настроение у сеяльщиков поднялось, у Андрея особенно. Он как будто груз какой сбросил с плеч. С ним такое случалось и раньше, когда он принимал какое-либо ответственное решение после долгих раздумий. Сейчас он думал: "Наше дело посеять, а что-нибудь все равно вырастет - это закон природы".
Через пару часов все, что было вспахано, засеяли.
Сеяльщики выпрягли вола, привязали за веревку на поляне, и он, дымя паром от тяжелой работы, стоял недвижимо, как бы ожидая, когда выйдет из него пар. Земледельцы продолжили пахоту, уверенно делая круг за кругом, превращая стерневое поле во вспаханное.
Дня через три еще кое-кто в деревне зашевелился с семенами, а некоторые бросали овес в землю, придерживаясь пословицы:
"Сей в грязь - будешь князь".
Андрей с Николаем увеличили темпы вспашки. За посевом остановки не было. Тетки Марьехин вол обмялся на бороновании за пару рабочих дней и уверенно справлялся с возложенной на него трудовой повинностью. Труднее было лошадям, но при чередовании работы с отдыхом и умелом их кормлении шесть десятин были вспаханы за десять дней.
Договорились поле не делить на три части, а разделить поровну обмолоченное зерно, поскольку сроки сева растянулись, и мог быть получен неодинаковый урожай с каждой десятины.
После окончания сева взялись осваивать приусадебные участки, на которых предполагали строить землянки и другие хозяйственные постройки. Собрались все трое у Спиридона. Дело было не простое - поднять целинные участки, располагая парой лошадей и трехлетним волом, но выбора не было.
Спиридон горел желанием сразу посадить бахчу и немного картофеля, хотя такого здесь никто не делал. Пласты были не перепревшие, и вряд ли что на них могло вырасти сразу.
Пахать решили на паре лошадей, а впереди подпречь вола.
- Потянут втроем. Мне надо под бахчу вспахать срочно, не теряя времени. Буду продавать огурцы, арбузы, тыквы и дыни, осенью завалю базар бахчами, - то ли шутя, то ли серьезно утверждал Спиридон.
Приспособили барок1 для вола, постромки к тяге, все отладили, и каждый стал на свое место: Андрей - за плуг, Николай, по привычке взял в повод вола, а Спиридон - управлять лошадьми.
Плуг настроили на самый малый захват по ширине.

1 Барок - деревянный валок у саней, за который крепятся постромки.

Сделав пару шагов, Андрей поставил плуг в рабочее положение. Лемех постепенно врезался в целинную землю и пласт земли, прочно переплетенный корнями степных трав, переворачиваясь, высоко поднимаясь вверх и изгибаясь, стал падать травяным покровом вниз, оголив желтые корневые прожилки.
Андрей следил за плугом и больше ничего не видел перед собой, даже не глядел на лошадей: как они идут, не тяжело ли им, и как там бычишка справляется со своей задачей.
Не прошло и минуты, как вышли на край, и только тогда Андрей поднял голову. Он увидел улыбающегося Спиридона, который стоял с видом победителя и ждал, что скажет Андрей.
Не говори гоп, пока не перепрыгнул, - бросил ему Андрей. - Одна борозда это еще не поле. И он взглянул на лошадей. Они довольно тяжело дышали, а вол вообще стоял, запыхавшись.
- Ничего, не будет круто брать, - довольно утверждал Спиридон.
- Чаще будем давать отдых, - сказал Андрей, - а делать будем, чего бы это ни стоило. Лошади ведь крепкие, давай, Коля, разворачивай.
Пахали весь день, после каждой борозды давали животным отдышаться, понимали, что тяжеловато втроем делать то, что рассчитано на четверых.
По два дня потребовалось каждому, чтобы поднять по полдесятины на приусадебных участках.
Андрей с Николаем пришли к Спиридону посмотреть на посадку бахчевых по перевернутой целине. У Спиридона уже были приготовлены семена, рядом стояла небольшая бочка с водой.
Вооружившись лопатой и металлическим ломиком, он повел их демонстрировать свое искусство и делиться опытом.
Ломиком пробивал целинный пласт, разворачивал лунку в виде воронки, затем, вытащив ломик, задавал туда воду. После впитывания воды снова немного вертел ломиком в этой грязи и только потом клал семена, прикрывая их грязью. Сверху присыпал землей, чтобы не пересыхало.
- Вот и весь секрет, - втыкая лом в место следующей лунки, - произнес он. - Вырастет на славу.
Андрей с Николаем молчали, как бы сомневаясь.
Спиридон принялся их убеждать, доказывал:
- Пласт через месяц будет распадаться, и корни пойдут в него свободно, а на месяц им хватит и места, и питания в лунке.
- Ты где проверял этот метод? – улыбаясь, спросил Андрей.
- Сам додумался.
- А почему решил бахчу возделывать, а не что-то другое?
- Потому, что я ею занимался всегда, и она меня не подводила, а в такой почве ей некуда деться, только расти. Было бы только лето пожарче.
- Не знаю, как получится, что-то не слышал, чтобы у кого-нибудь бахча выросла, - с сомнением сказал Николай.
- Кто-то же должен проверить, растет или не растет здесь бахча, а то всю деревню опросил, и никто не пробовал. Кукурузу тоже посажу для пробы, подсолнух, а картофелем весь остаток огорода. Что-нибудь да вырастет.
В течение нескольких дней тройка долбалась, каждый на своем огороде, внося различные семена в землю, применяя свои приемы для возделывания той или иной культуры.
Андрей с Натальей посадили всего понемногу - для пробы, ибо не были уверены, вырастет ли что на этих пластах поднятой целины. Рассадили и пару ведер картофельных срезок - верхушек с глазками, которые собирали целый месяц при употреблении картофеля в пищу.
Матренка, научившаяся к тому времени ходить, вертелась тут же возле родителей, но, заходя па пахоту, случалось, спотыкалась и падала, сопровождая это плачем и криком о помощи. Ее быстро поднимали, обтирали, очищали лицо и руки от грязи, выносили на целинную полянку и ставили или садили возле возочка.
Но она через некоторое время снова устремлялась туда, где работали взрослые, и все повторялось сначала.
Сразу же после посадки встал вопрос об устройстве изгороди вокруг будущей усадьбы и огорода.
Андрей принял решение городить обычным плетнем и вечерами ездил в Кудрину талу рубить лозу на колья и переплеты. Начал огораживаться с улицы, но для этого дела у него почти не было времени. Ему не давали покоя подъем целины на своем участке и строительство землянки.

Глава 8.
В СВОЕМ ЖИЛЬЕ

Жилье у семьи Андрея было вполне удовлетворительное. Тетка Марьеха им совершенно не мешала, наоборот, она часто отлучалась из дома и любила ходить по деревне и судачить, возложив все мужские дела по хозяйству на Андрея. Ели из одной чугунки. Тетка сильно привязалась к Матренке и отдавала ей все свое свободное время и ласку души, не испытавшей материнского счастья. Она и слышать не хотела о том, что они спешат строить свою землянку и будут уходить от нее.
А его друзьям по приезду - Спиридону и Николаю жилось в тесноте. Хотя они с хозяевами жили дружно, но понимали, что зимовать надо в своих углах. Тем более что от Спиридона постоянно попахивало дегтем, поскольку он шил сбрую, промазывал ее и вывешивал для пропитывания. Кроме того, в землянке стоял запах квасцов, приготовленных для выделки кож, а во дворе содержалась лошадь и пара овцематок, а поэтому он настаивал на том, чтобы
как можно скорее строить землянки. Для него это было важнее, нежели подъем целины.
Деревенский мастер по дереву - Костюченко Семен за скромную плату выполнял заказы, но надо было иметь свои материалы.
Спиридон, как он сам говорил, обнюхал всю деревню и, ничего не найдя для изготовления дверей, сам поехал, в Полтавку заводить знакомства. После второй поездки он привез все необходимое и сказал друзьям: - За дерево будете мне должны по два с полтиной. Уплатил дороговато, но срочно надо, через четыре месяца будет зима. Насчет изготовления договаривайтесь с Семеном, может, он вам сделает в долг или за отработку. Землянки сделаем из тех же пластов, которые напаханы на участках. Они довольно прочны, хорошо переплетены корнями, и нечего ездить по болотцам и низинам искать другие, земля есть земля. Мазка с двух сторон красной глиной, с добавлением половы и конского навоза, так скрепит их, что сто лет будут стоять. Завтра приходите, начнем кладку у меня, а я повез лес к Семену и буду просить срочно изготовить рамы и двери.
Дав наказы, Спиридон тронул ехать к плотнику, но, отъехав с десяток шагов, остановился и предупредил: - Если не возьмется делать, то будем сами срочно тесать, - последние слова Спиридон уже договаривал на ходу - так велико было желание быстрее построиться.
- Какой он энергичный, умелый проныра, с таким и нам легче обосноваться, особенно мне между вами. Не знаю, что бы я делал, если бы один приехал в эту деревушку, - сказал Николай.
Андрея тревожило отсутствие всходов зерновых. Он понимал, что к концу сева, а он длился восемь дней, при хороших условиях посев первых дней мог уже всходить, но ни одного росточка не появлялось. Он каждый день ездил утром или вечером смотреть.
"Рановато посеял", - думал он и утешал себя только тем, что поступил он правильно в тех условиях.
Пробовал отыскивать зерна в земле. Они были в порядке: вначале набухшие, затем проросшие.
Сегодня, прежде чем ехать к Спиридону, он снова верхом на лошади появился у посевов. Глянул на поле, и сердце заплясало от радости. По всему посевному клину пробивались светло-бледненькие ростки.
Андрей слез с лошади, и держа ее в поводу, не торопясь, пошел поперек посевного клина, любуясь долгожданными, хотя еще не полными всходами. Это его уже не огорчало. Он знал, что не в один день появляются всходы даже при самых благоприятных условиях, ибо закрыты почвой на разную глубину. У него отлегло от сердца. Было ясно, что всходы будут вполне хорошие. Постояв несколько минут в раздумье, он похлопал гнедка по шее и спине и медленно, часто оглядываясь, повел его в сторону деревни.
Спиридон уже сделал разбивку под будущее жилище и хозяйственные постройки: наметил двери, окна, размер комнат, сенок и сараюхи. Все под одной крышей, все в один ряд.
- А где у тебя зерно будет ссыпаться? - спросил Андрей.
- Пока прямо в сенцах, в хате, под койкой и в мешки.
- А потом? - снова спросил Андрей.
- Я ведь не сеял, буду зарабатывать и употреблять, а чтобы не мешало - поменьше зарабатывать натурой. Сбрую повезу на базар, а то в деревне каждый норовит взять за хлеб, без денег, а на базаре - дудки, гони монету, и все платят, находят как-то деньги.
- Смотри, Спиридон Иванович, я бы так же делал, но отсечек, хотя бы саженный, добавил под зерно.
Андрей спутал гнедка рядом на целине, и он, сгибаясь, стал захватывать зубами зеленую, только начавшую пробиваться из земли травку вместе со старником. Спиридонова Лысуха стояла рядом, запряженная в чужую телегу, на которой лежала готовая дверная коробка.
Андрей с удивлением посмотрел на готовое изделие.
Спиридон не стал ждать вопроса и пояснил:
- Семен Костюченко отдал, у него были готовые, а к вечеру обещал изготовить еще одну. Доски ему понравились.
Началась работа. Андрей с Николаем подвозили пласты и помогали Спиридону их укладывать рядами. Тот ловко и довольно быстро работал лопатой, укладывая их вдоль в два ряда, но второй ряд, поперечный, делал, разрезая их на части по ширине стены.
Установили одну дверную коробку, для остальных – оставили места по ширине коробки.  К половине дня стены землянки выросли до окон. Оставили места под окна и продолжали поднимать выше.
Углы прочно связали пластами то по одной стене, то по другой.
Стены росли настолько быстро, что Андрей даже не предполагал. Причиной высокой производительности было наличие строительного материала и ловкая работа мастера.
Обед Марийка принесла прямо к стройке. Ее светлый волнистый волос, казалось, стал еще сильнее завиваться. Серые с голубизной глаза светились от радости. На коже лица появились желтоватые неправильной формы пятна. Было заметно и внешне, что наступила вторая половина беременности.
К концу дня Спиридон съездил к плотнику и привез еще одну дверную коробку, поставил ее и стал закреплять свежеподвезенными пластами.
Работали с азартом и вдохновением до темна, все были в восхищении от темпов роста жилья: оно возводилось на глазах.
К концу второго дня стены были сложены.
Заволокли матки. Уложили их по центру и стали укладывать слеги. Довольный Спиридон заявил:
- Одна треть уже сделана.
- А я думаю, что больше половины, - возразил нерешительно Николай.
- А ты, Коля, попробуй ее накрыть. Надо лозняка крупного нарубить, привезти и уложить на слеги, дерна круглого, нарезанного киркой или лопатой - повертимся вокруг каждой дернины. Такую халупу закрыть круглым дерном - надо дня два-три только его рубить да столько же на вывозку, потом крыть. Резать дерн надо возле болотца или леса, на низком месте, чтобы он был хорошо скреплен корнями растений, да очень желательно, чтобы снизу был белячок - он не пропускает воду. Крыша, Коля, главное в таком жилище. Представь, она пропустит дождь, ну и что хорошего для жильца? А сколько желтой глины надо на помазку стен с двух сторон. Ее, к тому же, надо месить с половой или мелкой соломой. А потолок тебе вальковать приходилось? Тяжело, Коля, глину копать. Я, вон, навозил и боюсь, что может не хватить.
Андрей молча слушал приятелей, а в конце разговора спросил у Николая:
- Ты лес весь стесал?
- Нет еще.
- Так не теряй времени, делай или подвози глину, дерн, лозу или мелкую солому.
- Кому завтра кладем стены? - спросил Спиридон.
- Давайте Николаю, - предложил Андрей. - Он больше меня, как и ты, нуждается в своем жилище. Вы оба ждете прибыли в семьях, и вам обоим крайне необходимы свои углы.
- Хорошо. А потом сразу тебе, Андрей, не теряя времени. Стены надо сложить, пока пласты дерновые на месте, а то вдруг дождь - могут раскиснуть и будут разваливаться.
- Развалятся, так еще напашем, - с какой-то несокрушимой уверенностью заявил Николай.
Так, одна за другой, были воздвигнуты скелеты трех землянок. Предстояло их закрывать, но предварительно каждому необходимо было подготовить нужный строительный материал.
Андрей работал всю неделю без устали: то рубил лозняк и подвозил его, то резал круглый дерн, заготовлял желтую глину, солому, то возводил другую крышу, чтобы спрятать все от дождей.
Когда все трое подготовили необходимые материалы, крыть взялись гуртом. Техническое руководство осуществлял Спиридон.
Ему же первому и закрывали, но по ходу дела выяснилось, что материалов хватило только на две трети крыши. Такая же история повторилась и у Николая, особенно с дерновыми круглыми пластами.
Андрей готовил все с расчетом, чтобы хватило, и был доволен, когда закончили крышу. Пласты укладывал Спиридон так, чтобы следующий ряд ложился на первый не менее, чем на половину, иначе будет тонко, и могут быть затеки. Он был неумолим, когда Николай предложил перекрывать предыдущий пласт последующим поменьше.
Когда и эта работа была позади, Спиридон не без иронии спросил: - Ну как, Николай, сколько ты заготовил кирпича сырца для печей и трубки?
Николай улыбался.
- К зиме наделаем? - допекал его Спиридон. Вот тебе и половина сделана. Ты еще с кирпичом провозишься месяц, а его еще и сложить надо. Да есть ли еще мастер кирпичных дел в деревне, узнал ли ты? - похохатывал Спиридон и добавил: - Говорят, через десяток дней начнется сенокос, - несколько преувеличивая сроки начала, продолжал намекать Спиридон на ограниченность времени на каждое дело.
- А вы думаете целину поднимать? - спросил Андрей у обоих компаньонов. – Стройка стройкой, а надо начинать пахать, хотя бы через день. Тяжелое дело для тягла, вот и пусть они после каждого дня пахоты имеют дневной отдых или используются на легких работах.
Николай молчал, а Спиридон почесал затылок.
Ежедневно Андрей наведывался на пшеничные всходы. Они зеленым ковром, хотя и редковатым, закрыли землю и радовали глаз хлебопашца. Он прощал себе ошибку, что редковато посеяли.
Стремились по бедности минимум семян положить в землю.
Николай заглядывал редко - не на чем было съездить, но всегда спрашивал у Андрея: - Как виды на урожай? Не попадет ли на посев скотина? Будем ли полоть и когда?
Пока не начался сенокос, Андрей спешил с мазкой землянки. Начали делать замесы. Попробовали с Натальей месить ногами, но, к счастью, подвернулся Спиридон и напустился на Андрея:
- Ты что придумал? Имеешь лошадь, а месишь ногами, да еще загнал Наталью в замес. Креста на тебе нет. Делай яму побольше, или просто развороти глину на ровном месте, залей ее водой, добавь все необходимое, загоняй лошадь, и, сидя верхом, меси. А так ты до осени не обмажешь свою халупу. Ишь, додумался. Что она у тебя, лошадь, или дешевле гнедого?
Андрея как обухом по голове стукнуло. Он понял, что Спиридон не шутит. Ему было стыдно, и он молчал.
- Я всю глину замесил на Лысухе, и вот уже пару дней валькуем потолок внутри. Сейчас заеду к Николаю, - уже более спокойно заговорил Спиридон. - Не дай Бог, если он беременную Одарочку загонит в замес. Дам ему Лысуху, и пусть месит. Она, правда, не сегодня-завтра ожеребится, но ничего, кобылы любят это делать в борозде или в замесе.
- Нет, Спиридон, дай ты ей спокойно выжеребиться, а он пусть возьмет моего гнедка. Я сейчас побыстрому по твоему рецепту приготовлю замес, а потом пусть берет он.
Спиридон, просопев и ничего больше не сказав, уехал к Николаю.
- Прав вин, Наталка, ны тэ я затияв, - виновато сказал Андрей и, взяв лопату, стал расправлять глину, а Наталья тут же взялась поливать ее водой и добавлять добавки.
Когда глина размокла, Андрей верхом на гнедке стал делать круг за кругом. Лошади было тяжело, она еле-еле вытаскивала ноги, их как бы присасывало, и гнедко, покачивая головой от усилий и напрягаясь всем телом, упорно продолжал ходить в месиве. Андрей чувствовал под собой движение всех мышц на спине гнедка, спина казалась твердой, а мышцы железными.
Десяток дней Андрей с Натальей и теткой Марьехой занимались мазкой жилища внутри. Работа оказалась тяжелее, чем они представляли. У хозяина уже вертелась мысль: "Надо было жить по принципу: в тесноте, да не в обиде". Пару дней на помазке помогали Галина Шевченко и две девочки, лет двенадцати-четырнадцати, ее соседи.
А помогать в деревне было почти некому, каждый занимался своей стройкой. Даже те, которые живут три-четыре года, продолжали доделывать хозяйственные постройки или заканчивали распахивать свои земельные наделы.
Приступили к изготовлению кирпича-сырца. Смешивали глину, взятую в специальном карьере, с водой, набивали деревянные формочки и вываливали в затененном месте или под навесом для медленного просыхания. Часто переворачивали сырец и следили за равномерным высыханием. Эту работу, в основном, выполняла Наталья.
Мастера-печники для кладки печей приглашались из Георгиевки. Они все лето изо дня в день занимались кладкой русских печей-универсалок, переезжая из деревни в деревню. После завершения работы у Спиридона и Николая, они пришли к Андрею. Русские печи они клали по одному образцу: печь для выпечки хлеба, в которой можно было и приготовить пищу, рядом обязательно плита с двумя кружками, на которой постоянно готовилась пища. Плита заканчивалась лежаночкой, на которой хватало места для лежанки котам.
Комната или спальня обогревалась отдельно. Строилась трубка с обогревателем из четырех-пяти оборотов. Топка осуществлялась из кухни, иногда с плиточкой, при наличии литья и желания хозяина.
Все эти обогревающие устройства позволяли при небольшом количестве топлива обеспечить теплом жилище и обогреть детвору, которая на ночь укрывалась специальными самоткаными рядюжками или кожушками.
Мастера печных дел, как потом выяснилось, были переселенцами из под Тулы, одного звали Кузьма Щукин, другого Никита Саврасов. Оба были уже в годах, лет по пятьдесят каждому. Работали не торопясь, в движениях медлительны, малоразговорчивы, часто примерялись к делу, тщательно подбирали кирпичи, но работу выполняли качественно. Отдыхали только на перекурах и обедах, пока Никита Саврасов курил трубку.
За пару долгих летних дней они сложили у Андрея русскую печь с плитой, а еще за день и трубку для отопления комнаты.
Печных дел мастера оказались покладистыми и с расчетом. Они брали по рублю в день каждому или по пуду зерна. Но, наверное, не впервой они работали у тех, которым совершенно нечем рассчитаться. И они согласились на расчет осенью после обмолота хлеба.
Работа печников Андрею очень понравилась. В душе он восхищался мастерством этих уже убеленных сединой людей.
По окончанию работы велено было хозяину пустить дым, а мастера сели во дворе на бревно и, уставшие, наблюдали с видом, что все будет в порядке. Никита Саврасов, мужчина среднего роста, с красноватым кончиком носа, обросший, закурил трубку, а Кузьма Щукин сидел рядом, изредка проводя рукой по своим усам.
Андрей, довольный хорошей тягой в топках, подошел к ним и, присев рядом, поблагодарил их за хорошую работу и завел житейский разговор.
Щукин, который, как видно, был старшим мастером, обращаясь к Никите Саврасову, сказал:
- Пора, наверное, Никита, за сенокос браться, вроде бы всем в округе печи сложили.
У Андрея моментально мелькнула мысль, и он предложил:
- Может, нам с Николаем отработать по шесть дней на сенокосе за долги, если вы согласны, и у вас нет своих достаточных сил для заготовки сена.
Мужики молчали. Затем Никита спросил:
- Ну как, Кузьма? Я бы согласился. Мне уже тяжело литовкой махать. Я бы лучше на печах поработал. А эти ребята, вон какие молодые. Им это дело по плечу.
Кузьма еще долго молчал, о чем-то размышляя, потом спросил:
- А Николай согласится?
- Согласится, - подтвердил Андрей. - Куда ему деваться, если у нас троих посеяно четыре десятины пшеницы, стало быть, и осенью ветер в карманах гулять будет.
- Тогда завтра приезжайте. И сразу начнем.
Андрей был рад такому исходу. Долги он не любил, они его угнетали и делали зависимым, а поэтому всеми силами избегал их и был полон решимости сразу их отработать. Еще больше сенокоса его тревожило, что он никак не мог начать подъем целины. Как-то неожиданно подвернулась стройка, засосала его с товарищами. Он уже подумывал о том, чтобы сено вообще этим летом не косить - проживет Иртыш с Ревуньей зиму и на соломе с добавкой овса и овсянки, а вот поднять своей земли хотя бы две-три десятины, он считал обязательным.
Утром Андрей с Николаем, заложив гнедка в тетки Марьехину телегу, поехали в Георгиевку, взяв с собой литовки и точильно-отбойный инструмент.
Деревня Георгиевка, основанная вслед за Ольгино в северо-восточном направлении верстах в семи-восьми, имела выгодное географическое положение. Она стояла на окраине гряды березовых колков, вклинивающихся с востока в Полтавку. В трех-четырех верстах от Георгиевки были березовые колочки, несколько степных озер, небольших, окаймленных осокой.
Степные озера были видны, как на ладони. В них было удобно поить животных, они имели твердое дно и пологие берега.
Во вновь строящейся деревушке было чуть более десятка дворов. В отдельных дворах стояли только шалаши, крытые дерном. Было безлюдно. Все на покосе.
Косари ехали по улице шагом, надеясь встретить кого-нибудь.
Наконец, из одной строящейся землянки вышла девочка лет восьми с корзинкой в руках и показала, где живут Щукины и Саврасовы, и они направились к крайним двум землянкам, стоящим друг против друга. И каково же было их удивление, когда они увидели, что землянки кирпичных дел мастеров стояли еще без труб и не до конца закрытые, а сараи голыми слегами глядели в небесную синеву.
- Вот ведь, Коля, не зря говорят: сапожник без сапог, пимокат без пимов, а еще можно добавить - печник без печи.
Во дворе у Кузьмы Щукина они увидели женщину. Зашли во двор. Она хлопотала возле топившейся плиты, сложенной во дворе, что-то готовила. Можно было догадаться, что это молодая бабушка, ибо рядом было трое детей: мальчик лет пяти-шести, девочка - не более трех, и еще рядом сидел годовалый мальчуган на постеленной овечьей шкуре.
- Здоровья Вам, бабушка, и Вашим внукам, - поприветствовал Андрей.
- Здравствуйте, - ответила пожилая женщина.
- Нам надо увидеть Кузьму Щукина или Никиту Саврасова. Мы из Ольгино, и приехали помогать косить сено.
- Сказывал Кузьма, что вы обещались приехать, и вот только что ушли с Никитой вон к тому озерку побить осочки. – Женщина показала в сторону, куда они ушли.
Поехали следом за ушедшими и догнали их почти у места покоса.
Работали в охотку, интересно было после стройки заняться новым делом. Часто останавливались наждачить литовки, а Никита еще и набивал трубку табаком, а потом выкуривал.
Андрей ходил следом за косарем-хозяином, и ему не создавала труда такая спокойная, медленная работа. Он как бы отдыхал после упорного труда в период постройки жилья.
Вечером работу кончали довольно рано, и Андрей с Николаем ежедневно вечерами уезжали домой на ночевку. И не без пользы.
Они быстро накашивали на телегу травы и везли ее для просушки поочередно то одному, то другому.
Пролетело шесть дней, отработка была завершена, и Андрей легко вздохнул - нет долгов и, наконец, можно было подумать о главном - о начале распашки целины под посев будущего года.


Глава 9.
ЦЕЛИНА ПОДНИМАЕТСЯ

Николай со Спиридоном склонялись к тому, чтобы накосить сена, но Андрей возмутился и стал их отчитывать: - Сено можно косить до белых мух, а когда же пахать? Мы останемся без посева, а, значит, без хлеба. Если мы даже и на будущий год будем арендовать у тетки Марьехи по две десятины, то на ней больше пшеницу сеять нельзя. Она уже третий год растет на этой земле бессменно. До чего мы доведем землю? Там пшеница больше не уродит, надо сеять что-то другое.
Николай и Спиридон молчали. Таким сердитым своего товарища они еще не видели.
- Завтра пахать собственную целину, - почти закричал на них Андрей, хотя они уже давно с ним согласились.
- Согласны, Андрюша, согласны, но где будем брать другого вола? - ласково спросил Николай.
- Попрошу у Григория Шевченко дня на три-четыре, а потом ты где-нибудь, - в сердцах сказал Андрей и побежал к соседу.
Спиридон с Николаем, сидя на бревне, молча ждали.
Не прошло и пяти минут, Андрей вернулся.
- Дал вола на всю неделю. Лошади отдохнули, теперь - за дело. Бери, Николай, подлиннее батиг, чтобы с лошади доставал до волов, приучим животных ходить по гонам и будем работать по двое - нечего всем троим торчать. А ты Спиридон, жеребенка оставь дома, не изголодается за полдня, а то будет мешаться под ногами.
Утром выехали на Андреев участок. Разбили его на четыре равных части. На первой четвертушке отбили гону в одну треть, что равнялось, примерно, десятине. Началась работа.
Обошли три круга, Андрей за плугом, Спиридон управлял лошадьми, а Николай возле волов.
Когда дело наладилось, Спиридона отпустили домой. Жил он уже в своей собственной землянке почти неделю, и надо было кое-что доделывать. Андрей с Николаем пока жили на прежних квартирах. Первому не к чему было торопиться с переездом, к тому же много еще было недоделок, второй со дня на день ждал ребенка и боялся Одарочку одну оставить дома.
Несмотря на то, что Спиридона предупреждали оставить жеребенка дома, он не послушался. И вот сейчас малыш, не достигший месячного возраста, ходил спокойно бороздой следом за плугом, совершенно не мешая пахарям. Когда ходьба стала ему надоедать, он все больше стал отставать и пока доходил до половины гоны, пахари уже с ним встречались, двигаясь обратно. При таких встречах с мамашей, она издавала нежные звуки, и малыш переходил на другую сторону. На остановках он был очень деликатен - заходил сосать с правой стороны, почти не проваливаясь, а только оставлял чуть заметные следы от своих копытец на свежевспаханном целинном пласту. Когда жеребчик понял, что мамаша никуда не денется, он вообще не стал ходить следом, а ожидал с одного края и, насосавшись, раскидывался на солнцепеке с вытянутыми ногами, откинув назад голову.
Работа спорилась, и Андрей на четвертый день стал мурлыкать потихоньку под нос песни - первая десятина была поднята.
- Хорошо, Николай, мы поработали, но это еще только одна десятина, а нам надо во что бы то ни стало поднять по три. Это же по двенадцать дней на каждого. Нетрудно сосчитать, сколько потребуется дней непрерывной работы. По воскресным дням будем давать животным отдых, усиленно кормить. А время тоже идет, через три дня кончается первая половина июля.
- Мабуть, Андрюша, сена не придется косонуть этим летом?
- Спиридон дома, и кто ему не дает сегодня косить? А завтра ты три дня коси, а мы с ним будем пахать.
- Это-то оно так.
- Если мы поднимем по три десятины каждому, то, считай, спасены, - убеждал он Николая. Завтра едем на твой надел, потом Спиридону.
Пахота подавалась медленно, а овес у Андрея убывал быстро. Набирая очередную пудовку, он прикидывал: на сколько дней хватит. До конца пахоты, которую наметили, хватало, а что делать потом, Андрей не знал. Перевести на одну траву можно только в случае, если гнедко не будет использоваться на тяжелой работе.
Андрей почти не бывал на пшеничном посеве с тех пор, как видел всходы. Прошедшая вовремя пара дождей не вызывала у него сомнения, что хлеб растет. Поднимая целину себе и работая у товарищей, он видел чужие поля и на всех довольно удовлетворительные виды на урожай. Хлеба уже выбросили колос на длинных и довольно устойчивых стеблях.
В один из дней неожиданно прибежала хозяйская девочка лет десяти и сообщила Николаю, что у него родился сын. Николай от радости, бросив все, побежал домой. Андрей попросил девочку зайти к Танскому, чтобы тот пришел на пашню, а сам завалился на траву возле пашни и позволил себе отдохнуть, пока подойдет Спиридон.
Приятно было лежать под жаркими лучами солнца, подставляя под него то спину, то бока. Лошади и волы тоже были рады этой продолжительной остановке, измучившись на пахоте.
Когда солнце уже совсем стало валиться к горизонту, Андрей решил заканчивать полосу один, тем более, что оставалось обойти два-три круга. Только поднялся, как увидел подходившего Спиридона.
- У вас с Николаем все не вовремя, - шутя, пробурчал он.
- Бери плуг, а я погоню лошадей и волов, учись ходить за плугом.
- Как сложно, - сказал, хохотнув, Спиридон.
- Я Николаю ни разу не предложил, может, и не умеет.
- Не умеет только тот, кто не хочет, - ответил Спиридон и взялся за рукоятки плуга.
- Завтра к тебе, Спиридон Иванович, - добродушно, довольствуясь тем, что поднято две десятины целины, сказал Андрей. - Готовься. Да не забудь раздобыть вола.
- Найду, он уже есть. Мне Сасько пообещал завтра пару лошадей дать на три дня.
Андрей решил вечерком пешком сбегать на поле. Узнал, что у них на посеве был только один дождь, а не два, как в деревне. Боялся, что подгорят зерновые или отстанут в росте, но его опасения были напрасны. Увиденное его обрадовало. Пшеница стояла высотой в четверть сажени с выброшенным длинным колосом. При дуновении ветерка она уже перекатывалась волнами.
Сорняков почти не было, не считая редких осотин, стоящих с вытянутыми головами над колосьями.
"Выдастся свободный день после подъема целины - выдергаем все сорняки руками, нечего их разводить," - думал Андрей и, постояв минут пять-десять возле колышущейся нивы и послушав свист какой-то пичуги, пошел домой.
Скорость подъема целины оставалась такой же, как и в предыдущие дни, несмотря на то, что пара волов была заменена лошадьми. Она, как и любая тяжелая работа, требовала не только упорного труда, но и терпения.
Когда у всех троих было поднято по три десятины, Андрей почти заплясал от радости.
- Теперь мы спасены. Сеем по три десятины пшеницы, а на арендуемой у тетки Марьехи - овес для лошадей и овец, он и после пшеницы даст хороший урожай.
Андрей радовался не только за себя, но и за своих товарищей, которые, как ему казалось, не совсем понимали серьезности положения.
- Что делаем завтра, отдохнуть бы? - спросил Спиридон.
- Завтра, мы с Николаем отдыхаем на пшеничном посеве. Будем выдергивать осот, а то он стоит уже с поднятой головой. Очистим поле и прикинем планы на будущее. Может, и ты к нам присоединишься?
- Вы сами там справитесь. Мне надо жилище приводить в порядок.
- Может, еще по десятинке спашем этим летом? - спросил Андрей Спиридона.
- Ну, у тебя, Андрей Акимович, и аппетит!
- А как же иначе. У нас по одиннадцать десятин, а мы подняли по три, неужели на этом остановимся? Если каждый год поднимать всего по три десятины, это на четыре лета растянется, не медленно ли?
- Мы же этим летом строились, - возразил Спиридон.
- А ты думаешь, на будущее лето не будет работы? И стройка будет. Одна наружная помазка замучит.
- Все верно, но без сена идти в зиму с лошадью и овцами тоже не дело, не по-хозяйски. Давай покосим дней десять. А потом снова за целину, - явно хитря, предложил Спиридон.
Андрей раньше Николая оказался на пшеничном поле и, пока того не было, стал литовкой обкашивать хлебный посев, заодно занимаясь и сенокосом. На границе поля и целины была узкая полоска зеленой травки-резушки, от которой набивался после скашивания небольшой валок. Очевидно, ее защищали пшеничные стебли от жары, палящего солнца и степного суховея. В таких местах и набор трав был несколько другой, чем на вечной целине, опаляемой солнцем. Вместо ковыльных кустиков появлялся вязилек, а кое-где стояли ветвистые стебли горькой полыни.
Пшеничные колосья каждый день поднимались все выше.
В траве редко стрекотали кузнечики. Затрещат и вдруг быстро, ни с того, ни с сего оборвут свою песню.
Андрей не понимал, что бы это значило, но думал о связи прерывистого стрекота с каким-то природным явлением. И только пройдя прокос саженей в двадцать, он обратил внимание на полное отсутствие утренней росы. Это был первый признак того, что скоро будет дождь.
Подошел Николай. Андрей поздравил его с новорожденным сыном-первенцем, пожелал ему вырасти хорошим помощником в хлеборобском деле.
– Как нарекли? – спросил Андрей.
- Пока не думали об этом. За нас решит батюшка поп. Вот окрепнет, и повезем крестить. Буду просить тебя быть крестным отцом.
- Не только согласен, но и сочту за большую честь.
- Спасибо, Андрюша.
- А как здоровье у Одарочки?
- Все хорошо, уже ходит, кормит грудью и сразу полюбила своего первенца.
- Через лет десять подрастет помощник, а ты к тому времени будешь иметь четверку лошадей.
Работа спорилась. Андрей с Николаем осторожно, чтобы не мять стебли, не торопясь, ходили по полю вдоль и поперек, выдергивая редко стоящие осетины. Не прошло и двух часов, как поле было очищено.
Неожиданно подул теплый ветер, как-то необычно зашумела, заколыхалась нива. С юго-запада стала надвигаться черная туча и быстро через деревню наползать на пропольщиков. Уже вдалеке засверкала молния, прогремел гром.
После порыва ветра снова все стихло.
Все растения стояли, как завороженные, и, казалось, ожидали дождя, чувствовали его приближение. Даже на целине все стебельки распрямились и стояли как бы с раскрытыми ртами, ожидая с нетерпением, когда польется вода и можно будет утолить жажду.
И вот громадная темно-серая туча извергла длинную извилистую красную полосу, после которой грянул оглушительный раскат грома. За ним последовал порыв ветра, и первые крупные дождевые капли застучали по спинам пропольщиков.
Прошло мгновение, и порыв дождя с силой ударил по одежонке присевших к земле и съежившихся людей, а следом за ним пошел сплошной ливень. Ветер стих.
Андрей стоял на коленях, согнувшись к земле, спиной в сторону дождя, держа в поводу гнедка, который опустил низко голову и замер в такой позе, не шевелясь и прислушиваясь, как по нему течет сплошным потоком вода.
Николай сидел на пятках, держась руками за колени, тоже опустив голову.
Еще раза три-четыре сильно прогремели удары грома, а один раз над самой головой раздался такой оглушительный треск, что Андрей вздрогнул.
Он ощущал спиной, что сила дождевых потоков постепенно стала ослабевать, и вот снова застучали капли, которые падали все реже и реже. Андрей открыл глаза. Гнедко зашевелил головой, запрял ушами, потом тряхнул темной гривой и фыркнул, слегка дернув повод.
Николай, мокрый до нитки, смотрел на Андрея и улыбался.
Андрей глянул на целину, - все было покрыто водой. Капли дождя поблескивали на каждой травинке, хлебное поле было похоже на странника, стоящего в довольной позе, напившегося воды после долгого перехода по знойной пустыне.
Ветра не было. Солнце ударило лучами с особой яркостью и силой, наделяя теплом и преломленным светом каждый стебелек, каждую травинку. Появилась многоцветная радуга.
Пропольщики, мокрые до нитки, ведя гнедка в поводу и неся в руках литовки, направились в деревню по целине.
Не успел Андрей закончить обед, как забежал Спиридон и сообщил, что снова на пару дней дает лошадей Сасько.
- Это хорошо. А вот у меня кончился овес. Надо где-то занять дней на десять, пока всем троим не поднимем по десятине.
- Я уже занял пять пудовок - половина проблемы решена.
Было поднято еще почти по десятине каждому.

Глава 10.
РАДОСТИ И ГОРЕСТИ

Лето катилось все дальше и дальше, забурела пшеничка, стебли крепли и все больше и больше желтели снизу, прочно удерживая мощный колос, который уже наливался.
Не за горами была и жатва, а поэтому остаток времени перед ней Андрей посвятил сенокосу.
Сенокос в степи дело тяжелое. На открытых местах травостой низкий и крепкий. Взять его литовкой трудно. Поэтому местные жители - казахи, переложили это дело на лошадей, приучив их зимой добывать траву из-под снега, а вместо литовки использовать конские зубы. Это было возможно для гулевых лошадей, хотя тоже в отдельные трудные годы не без риска и потерь. Для рабочей же лошади необходимы сено и овес.
Местные переселенцы довольно быстро приспособились к условиям существования. Овес они добывали хлебопашеством, а сена косили немного. Грубым кормом, в основном, служила солома и полова, сдабриваемые овсяной посыпкой.
Сено косили возле озер, болот, в низинах, по балкам и в увлажненных местах.
Андрей пробовал косить на разных участках. Набьет пудов двадцать зеленой травы, уложит на телегу и везет домой, расстилает для просушки и снова, во второй половине дня, повторяет выезд.
В первый воскресный августовский день улица огласилась протяжным криком:
- Кому белой глины.
После небольшой паузы, снова донесся глуховатый напевный голос:
- Белой глины. Кому белой глины... Берите белую глину...
Андрей вышел из ограды. Посредине улицы стояла арба, запряженная двумя волами. Возле арбы стоял невысокий плотный мужичок, держа на руке большой кусок глины и что-то рассказывал двум подошедшим женщинам. К арбе со всех сторон потянулись люди. Подошел и Андрей. И каково было его удивление, когда он в торговце глины узнал Дениса Сухового, который приехал вместе с ним и водворился в Красногорке.
Денис узнал Андрея и, не скрывая, выразил свою, радость крепким рукопожатием. Коротко спросил Андрея, как они обосновались, и немного рассказал о себе. Был очень доволен запасами белой глины в Эбейтах, в двух верстах от Красногорки. Вот он и приступил к разработке и использованию этих запасов, добывая и развозя глину по соседним деревням.
- А сколько стоит валек глины? - спросила женщина средних лет, по-праздничному одетая.
- Пять копеек валек, - ответил Суховой. - Берите, хорошая. Ваша хатка будэ била и гарна, як Вы сами. А сосид заспивае: "У сосида хата била, у сосида жинка мыла"... А як вы ны визьмэтэ, то Ваш чоловик заспива цю письню, а цэ уже плохо, - улыбаясь, шутил Денис.
- А дэшэвше отдастэ?
- Ни, дивчата, дэшэвше ны оддам. Он, Галушка у Полтавки продае по дэсять копиек за валек.
Женщины одна за другой дружно стали брать глину, закладывая ее в корзины или мешки, а расплатившись, продолжали стоять возле арбы и судачить. В отдельной кучке, подальше от арбы, собралось около десятка мужиков, которые обсуждали свои проблемы.
Андрей понимал, что ему крайне была нужна белая глина для побелки комнат внутри, причем не на один раз, но поскольку не было даже пяти копеек в хозяйстве, он был растерян и думал, что же делать. Просить знакомого продавца в долг, было неудобно, - живет далеко. Остаться без глины, не использовав такой счастливый случай, тоже нельзя. Когда на арбе уже половина глины была распродана, он сказал Суховому:
- Оставь два десятка нам с Танским и Опрышкой, я сбегаю к ним, скажу об этом и деньжонок займу у Спиридона - у него рубь найдется, а у Николая, как и у меня, - ни копейки.
- Я Вам, Андрей Акимович, дам в долг, - ответил Денис.
- Ладно, потом, если не займу. - И Андрей быстро зашагал вдоль улицы с мыслью занять деньги у Спиридона, а если нет, то прибегнуть к помощи Григория Шевченко или Клавдия Мартыненко. Пройдя немного, он увидел ехавшего навстречу Спиридона.
Спиридон пригласил садиться в телегу, слегка ухмыляясь, как бы зная, куда и зачем шел Андрей.
Андрей тоже все понял, и они молчком подъехали к арбе, груженой глиной.
- Грузи, Андрюша, - сказал Спиридон, подогнав, почти вплотную телегу, а сам взялся обнимать и трепать Сухового.
Андрей, положив на телегу двадцать вальков, подошел и услышал слова Спиридона:
- Обязательно приеду, и ты научишь, как ее добывать. Это, возможно, веселое и доходное дело.
Затем он спросил Андрея:
- Сколько наложил?
- По пять нам с Николаем и десяток тебе.
- Мало. Клади всем по десятку.
Андрей быстро переложил еще десяток вальков с арбы на телегу, Спиридон отсчитал рубль с полтиной и передал Суховому.
Торговец белой глиной устроил настоящий праздник в деревне. Собрались мужчины и женщины, подростки и дети, пешие и на лошадях. Почти каждая семья сделала покупку белой глины - всем хотелось видеть свое жилище чистым и красивым, но, произведя покупку, никто не расходился. Видя такое праздничное настроение, Андрей сбегал домой и привел Наталью с Матренкой. И только когда глины на арбе не стало, и Денис, попрощавшись, уехал, люди стали медленно расходиться.
Приближалась жатва. Андрей с Натальей закончили подготовку землянки для переезда: смазали пол, застеклили окна, побелили внутри, но снаружи она была совершенно не мазана и, похоже, этим летом сделать больше было уже невозможно. Тем не менее, Андрей был доволен проделанной работой за первое лето: жилище готово для вселения, целины поднято достаточно, сена немного заготовлено, посев, хотя и маленький, но есть, растет телочка под будущее молоко, своя лошадь. Долги, чуть больше десяти рублей, Андрея сильно не тревожили, ибо они почти все были Спиридону да немного плотнику, который привык к расчетам с задержками и частенько получал долг через полгода, совершенно не напоминая должникам. Кредиторы не торопили его с отдачей, ибо знали, что рассчитаться нечем, и готовы были ждать до обмолота и продажи зерна.
Подготовив землянку для переселения, Андрей сказал тетке Марьехе, что он переезжает в свою хату. Хозяйка взголосила, но Андрей ее остановил и долго убеждал, что они ведь не расстаются и будут ежедневно заходить к ней за молоком, и совершенно не к чему лить слезы.
- Вола могу взять в свой двор, если он Вам мешает, или отдать на время Николаю, у него нет тягла, и он с большой благодарностью возьмет его, а Вам хватит работы с коровкой, курочками, которых добавилось еще семь штук за счет выводка. Приходите почаще к нам, можно с куделькой и прялкой, и посидим все вместе, как бывало у Вас.
После переезда они с Натальей, как им казалось, ничего не делали. Оно и действительно, больших дел не было, но и не сидели сложа руки. Все было рядом во дворе. Андрей спокойно занимался в огороде, смотрел, как и что растет на свежеперевернутых пластах, подплетал плетни, планировал делать загату со стороны проезжей дороги. Эти дни они, пожалуй, впервые работали вместе, оставляя время для забавы с Матренкой.
Делая плетни, Андрей вбивал колья, а Наталья подносила лозу и помогала заплетать. Вместе сорвали первый огурец, который лучше других культур чувствовал себя в целинных пластах.
Картофель хотя и цвел белым цветом, но ботва была, как правило, из одного стебелька. Арбузы и дыни были с куриные яйца, к тому же их было мало. Подсолнухи стояли высокие, но тонкие, с небольшими головками, и продолжали цвести. Морковь вся была чахлая. Лук с тонким и недлинным пером. Маковин торчало около десятка, но тоже были истончены. Все ощущало на себе силу корней целинной растительности и не могло взять верх над плотным корневым сплетением вечно растущих здесь трав.
Дни проходили в мелких работах и заботах, сделан полок для спанья, заменяющий собой койку, вкопана во дворе рогатина для просушки крынок и горшков, как на Украине, вбиты деревянные штыри в стену, играющие роль вешалки для одежды. В сарае вбиты штыри для подвешивания сбруи, сделаны кормушки для гнедка и Ревуньи.
Стол пока заменяла доска с полсажени длиной, положенная на две деревянные чурки и, казалось, все хорошо - жизнь налаживается.
Вечером Андрей с Натальей даже позволяли себе посидеть часок возле двора на изготовленном сиденье, где вместо доски были положены три протесанных жердочки.
От двора открывался вид на озеро Чаныш, лежащее примерно в ста шагах от дома. И только сейчас Андрей увидел, что оно бурлило дикой жизнью, на него то и дело прилетали стайки уток и резко падали на водную гладь в центре озера, издавая глуховатый всплеск, доносящийся до Андрея и более четко прослушивающийся после захода солнца и наступления темноты. Мелкие утки чирковых пород летели, как настеганные, с большой скоростью, со свистом рассекая воздух, куда-то торопясь, несмотря на то, что среди них было много молодняка, только что научившегося летать.
С наступлением темноты стаи уток, видневшихся на воде, освещаемой луной, расплывались от центра в разные стороны поближе к берегу. Издалека было слышно, как они перетирают клювами озерный гравий и песок.
В деревне стояла тишина, все погружалось в чуткий сон, и только чавканье клювами, да иногда кряканье крупной утки, попавшей в чирковое стадо, доносилось до сидящего Андрея.
Залетали табунками утки - это, считай, уже осень, подкатила уборочная страда, а давно ли сеяли, поднимали целину, в огородах, на полевых отрубах или бельдежах, строили землянки?
Все готовились к косовице хлебов. По деревне слышался стук молотков и музыкальный звон литовок, когда молоток соскакивал с отбойки. Иные тесали рукоятки, гладили их стеклышком, чтобы не набивать волдырей от шероховатостей рукоятки, кто затягивал сыромятным ремешком рукоятку на косье для правой руки из сырого лозового ствола - все думали и делали только то, что было связано с косовицей или вывозкой хлеба к местам складирования и обмолота. Мужики ладили телеги, арбы и другие транспортные средства, способные перевозить скошенный хлеб. Ремонтировали сбрую, ярма, готовили тягло, залечивали раны и ссадины у животных, приобретенные на летних полевых работах, обрезали копыта.
Готовили места под скирды, старая солома во избежание пожаров укладывалась в загаты.
К уборке хлебов мужики приступали с нетерпением, с муками. Почти всегда начинали косить раньше, чем надо бы. Покосят, не торопясь, день по окрайкам, остановятся, переждут день-другой, многократно помнут колосья в руках, попробуют на зуб, посоветуются, затем снова, глядя на других, начинают валить.
Вечером забежал деревенский староста Иван Хмыз и вручил Андрею письмо, пришедшее с Украины, от отца. Оно было ответом на Андреево, писанное после посевной.
Андрей не торопился писать после приезда. Разъехались в сердцах, с обидой. А потом постепенно стал отходить, обида прошла. Он понимал, что в одной берлоге и два медведя не уживаются, как же четыре семьи могли ужиться в одной хатенке?
Жизнь устроена так, что даже родители заботятся о детях до определенного времени, а затем лишают своей опеки. То же самое и в животном мире, особенно у птиц. Андрей наблюдал, что если скворчатам, которых выкормили в гнезде родители с такой заботой и лаской, пора лететь, а один или два боятся и не решаются, то родители просто-напросто выбрасывают их из гнезда, и бывает, что отставший в росте разбивается о землю. А у животных, если пришло время детенышу жить самостоятельно, мать отталкивает от себя, хотя еще вчера она дарила ему материнскую ласку.
У людей разница в том, что они помнят былое, забывают все плохое, а тем более, мелочные обиды, прощают их и сохраняют чувство родства и уважения к своим родителям.
Сейчас Андрей был примерно в таком состоянии. Увидев во дворе Наталью с Матренкой, он замахал им, рукой, держа письмо, и запрыгал, как ребенок.
Усевшись на чурке возле дверей, ведущих в землянку, он стал распечатывать конверт. Наталья присела рядом на корточках, обняв стоящую впереди Матренку. Она была серьезна, как бы ожидая чего-то необыкновенного, положив одну руку Андрею на колено.
Вытащив письмо, Андрей почему-то вначале понюхал его и уловил запах бумаги и отцовских рук, а потом дал то же самое сделать Наталье и спросил:
- Чим пахнэ?
Наталья нюхнула несколько раз, и Андрей заметил, как у нее покатились по щекам капельки-слезинки. К горлу подкатил ком, хотелось громко рыдать, но она только всхлипнула и вытерла тыльной стороной руки следы слезинок на щеках и дрожащим голосом проговорила:
- Пахнэ Мэлныкамы, мамой, сыстрычкой Мылашкой, татком, та нашим ставочком.
Больше она не могла проговорить ни слова, голос задрожал, и снова потекли слезы. И в этот миг она была прекрасна: на красивом овале ее лица светились радостью большие, всегда открытые карие глаза. Темно-русый пышный волос, закрученный на голове в большую круглую кудельку, отливал нежностью.
- А я почуяв уси запахы Украины: и свое подворье, и зымлянку, и пашню, и чумачий обоз в ковыльном нашему стэпу, и витэр с Днипра, и натружени батькови рукы, и почемусь сырдыту кой-колы матир, и братив, и привольни та жалобни письни, и ще кой шо другэ. И мини сдается, шо тикы сийчас ци бумага дыржав в руках мий батько - воны ще пахнуть его духом, так знайомым с самого дытынства.
- Чытай, шо вин пыше? - уже с нетерпением проговорила Наталья.
Андрей поправил бумажки в руках, еще раз понюхал и начал читать.
- Здоровья тоби, Андрий! Наталки и моий унучки Матренки. Получылы от тэбэ письмо из Сибиру. Дуже ради, шо вы благополучно доихалы, тай здорови. Як вы ны замэрзлы, колы там и лэлэкы ны живуть, а як яка попадае, так замырзае на литу.
Читалы мы письмо и уси плакалы - голосылы. И снохы плакалы - тэнэр им жалко Наталку, а як обижалы, так було ны жалко. А я потим подумав, шо воны рывилы от радисти, шо вы найшлысь.
Ты, Андрий, ны обижайся на батька, шо я твою бандуру ны отдав вам в дорогу, хотя ты сам купыв на свои солдатски командирски гроши. Батьку выднише, кому шо отдать. У Васыля вылыки способности до музыкы и до богомазства. Так хай же вин грае.
Сичас вин музыкант на усэ сэло. Дуже гарно грае, та вин же у мэнэ самый мэншенькый.
А тоби я зато отдав жернова, воны тоби нужниши, як бандура, тай круты их, а брынькать тоби и николы будэ. Тай талант, Андрюша, у тэбэ другый. Бильше года вона у тэбэ булла, и ты научывся грать тикы одну - "и шумэ, и гудэ"... и то тикы на одний ныжний струни.
Старши хлопци за нэи тоже ны быруться, кажуть, шо у их батько тилежного скрыла боявся.
Васыль издыв у Кыив в богомазну майстэрню, тэпэр малюе. Получаються. як живи. Так хай же и бандура будэ ему. Дивчата за ным ходять табуном, а жыныться ныяк ны хоче. Стилькы звав иты сватать, ны хочэ. Пидожду трошкы, а як ны пидэ, так прочешу налыгачем або батигом по спыны, так може тодди надума.
Андрей остановился, взглянул на Наталью. Она уже спокойно, с легкой улыбкой, слушала письмо от батька Акима. Затем он взял третий листок и продолжал:
- Чоботы Наталкыны найшлысь, булы сховани на горищи. Ны знаю, хто их сховав - так и ны прызналысь. Так я усим отпустыв по батогу, и сынам и снохам. Ныхай лыжать, а як шо колысь прыидэтэ, так забэрэтэ.
Письмо ваше носыв, чытав сватам. Так воны и плачуть и радуються, шо у вас стикы багато зымли, та и коня купылы. Мылашка уже настояща нывиста, скуча за Наталкой та за Матренкой. Ото б дурня Васыля на ий и жыныть. Дуже гарной та работящей породы сват Григорий Дудура.
Хлиба у нас до нового урожая мабуть хватэ.
Вышня цвила дружно, и груша тоже.
Волы пасутся ночью за ставком. Прывязую их за ногу, шоб в потраву ны попалы, и лягаю спать.
Зробыв нове запаснэ ярмо с зылизнымы занозамы, пока ны надиваю, бырыжу.
У Щербыны Евдокым тоже уихав в Сыбирь, а Конон Бубэнок кудась ще дальше, за окиян, в якусь Канаду.
Мыкоал Бовтун умэр пьяный коло шинка.
Мы за вамы дуже скучаем, як шо ны пожэвэться там, так выртайтэсь до дому. Построим вам отдельну зымлянку и будым жить дружно, а як шо розжэвэмся, так и зэмлю купым.
Храны вас Бог.
До зустричи.
20 Лыпня 1900 року.
Акым Шкандыба.
Андрей поднял глаза, Наталья сидела, как бы продолжая слушать и желая продлить музыку весточки из родного края.
Матренка тянулась к бумажкам, таких игрушек она еще никогда не видела, и старалась ударять ручонкой о шуршащие листки.
- А все-таки хорошо, Наталья, что мы получили письмо - весточку из дома, узнали обо всех, теперь спокойно можно жить. Скоро и тебе напишут родители.
- Так воны сами ны умиють пысать, - возразила Наталья. - Надо когось просыть. А, може, прыйдуть до ваших и вмисти напышуть.
Долго еще сидели Андрей с Натальей во дворе под впечатлением прочитанного письма, перебирая в памяти события прошлых дней, вспоминая свои улицы, переулки, ставки и млынки, и вишневые садки. На душе у обоих было легко, как будто бы побывали дома и повидались с родными.
Перед сном снова перечитали письмо и, кажется, побывали в родных пенатах. А главное, Андрею удалось успокоить и убедить Наталью, что здесь им пока будет лучше для обживания и выхода из нужды, они уже в своей землянке и сами хозяева, свой двор и огород, а самое главное - есть земля, на которой можно приложить руки и получить хлеб.
Спал Андрей крепко, сон был здоровый.
Проснулся со свежей головой и бодрым телом, с готовностью начать уборочные работы.
Только поднялся - Наталья в веселом расположении духа ему вопрос: "Шо бачыв у сни?"
Андрей, не торопясь, как бы раздумывая, стал рассказывать.
- Вроди бы мы с батьком ехали на наших волах у Полтаву. Он мне говорит: "Смотри быстро не гони волов, - и все внушал, - тише едем - дальше будем". А потом видел его с твоим отцом. Они сидели и писали нам письмо. Рядом стояли запряженные волы. И вот твой отец говорит моему: "Смотри, сват Аким, не ставь волов близко к улью, а то пчелы могут искусать, если нападут, так не удержать, убегут куда-нибудь в пруд прямо с телегой".
- А я бачыла, шо аисты гниздо зробылы у нас, уже тут, и однэ аистыня выпало из гнизда и разбылось. Так мини и доси жалко его, хотя я розумию, шо воно сон. Но мини здаеться, шо цэ паганый сон.
- Да нет же, Наталья, все это под впечатлением полученного письма и воспоминаний о доме. Я, если во сне вижу серого коня, то день проходит хорошо, удачно, с пользой, а если вороного – то утром болит голова, либо простыл. Сено приснится - всегда хорошо, а солома - тоже к болезни. Вот мы с тобой вчера начитались, нанюхались письма, и на тебе - сны подходящие увидели.
Одевшись и обув сапоги, Андрей вышел во двор. Только глянул на телегу, и сердце облилось кровью - во дворе не было гнедка, который был привязан к телеге.
Ревунья была привязана рядом, шагах в пяти от телеги, за вбитый в землю кол, и спокойно жевала жвачку.
Трава в телеге была почти целая, у Андрея мелькнула мысль: "Если увели, то с вечера". В душе он почти не сомневался, что увели.
Подошел к телеге, осмотрелся: ни узды, ни поводьев не осталось - все развязано.
Увели. Верить в это не хотелось, но факт. Сам отвязаться не мог. Андрей оцепенел. Какое-то время стоял, опешивший, даже отключившись, но затем пришел в себя, собрался с мыслями. Соображал, что дальше делать, как искать и даже - как пережить такую утрату.
Рухнули многие надежды. Думал, почему среди людей есть и сволочи, и как их носит земля, зачем их создал Всевышний.
И затем: "Может, как-то отвязался и ушел во двор к тетке Марьехе". Затеплилась надежда.
Забежал в землянку, сказал Наталье, что побежал к тетке Марьехе за гнедком - наверное, убежал на старое подворье, и помчался по улице. Опомнившись, бег заменил на быстрый шаг, а когда убедился, что людей на улице нет, снова, уже без стеснения, пустился бегом, ничего и никого не замечая вокруг себя.
Прибежал во двор - пусто. Заглянул в сарай - нет гнедка, только вол с коровой спокойно лежат, каждый на своем месте, да работают челюстями.
Андрей понял окончательно: увели гнедка, уплыл Иртыш в чужие руки. Какая-то мразь радуется, завладев конем и совершенно не думая о чужой боли. Такие ради корысти и убить могут, у них рука не дрогнет.
Андрей зашел в землянку - тетка еще спала и даже не услышала вошедшего. Будить ее он не стал и пошел к Николаю и Спиридону.
Идя по улице, Андрей увидел во дворе Клавдия. Зайдя, он сообщил о случившемся.
Клавдий удивился и только успел сказать: "Такого у нас еще не бывало".
Николая Андрей застал сидящим на чурке в исподней рубашке и отбивающим литовку. Он так был увлечен работой, что не заметил, как Андрей подошел к нему.
- Здравствуй, Коля! - тихо произнес он.
Николай, перестав волтузить молотком, поднял голову, взглянул на Андрея и широко заулыбался.
- Гнедка сегодня ночью украли у меня, - так же тихо и монотонно произнес Андрей.
- Не может быть. Брось шутить, - вскричал, подскочив, Николай. Но тут же понял, что Андрей не шутит.
- Кто украл?
- Если бы я знал, кто. Он ведь имени не оставил, и в какую сторону уехал, - не написал.
- Надо искать. - Все так же с возмущением и негодованием сказал Николай. Подошел Клавдий и предложил организовать поиски немедленно.
- Даю свою лошадь тебе, Андрей Акимович, езжай через Полтавку до Борисовки. Спиридон пусть проедет до Барвеновских хуторов, а Николай через Полтавку в сторону станции. По дороге надо спрашивать, не проезжал ли кто на гнедом, не проводил ли его, привязанным к повозке или еще каким способом. А я пойду по деревне и узнаю, кого из наших мужиков нет дома, пройду каждый дом. Вечером, когда вернетесь, собираемся у меня и обсудим все виденное. Айдате, берите пару лошадей у меня и езжайте, а я поищу добровольца в ту сторону, - и Клавдий показал западное направление.
Через десяток минут трое верховых уже разъехались в трех направлениях наиболее возможного угона. Четвертый, Григорий Шевченко, уехал часом позже.
Весть об украденной лошади мигом облетела всю деревню. Событие было небывалое с момента основания населенного пункта.
Возмущались все. Слали проклятия вору. Говорили, если поймают воров - бить, пока не вышибут дух. Иные предлагали разорвать двумя березами, привязав за ноги, как было в древней Руси. Слышны были голоса: вора сделать евнухом, чтобы прекратить размножение подобных, и еще много предложений, одно страшнее другого.
Деревня шумела до половины дня. То там, то здесь собирались кучки людей и обсуждали эту тему без конца. Страсти стихли, когда Клавдий сказал, что надо собрать по рублю со двора и купить пострадавшему лошадь. Люди сразу стали расходиться и думать о предстоящей работе.
- Лошади летом у всех ночуют во дворах, неужели их заводить в сарай в эту жару, - шумела Франя Дубина, небольшая кругленькая женщина с писклявым голосом, обычно трещавшая без умолку и даже не глядя ни на кого, за что ее в деревне успели прозвать Цокотухой. - Да и из сарая одинаково уведут, - продолжала она, - какие запоры делать надо, где это слыхано - лошадей всю ночь в сарае держать летом. Да и Андрей Шкандыба хорош, не мог обзавестись хотя бы одной собакой, она не дала бы взять лошадь, подняла бы лай - вот и выходи хозяин, и хватай воров. А без собак
всех лошадей в деревне уведут, на чем землю пахать будем, - с такими причитаниями Франя побежала по улице в сторону своей землянки.
Андрей проехал через Георгиевку по дороге на Борисовку заездом в попадающиеся на пути колочки. Зашел в волостное управление, сообщил начальству о случившемся. Обещали принять меры по поиску и успокоили тем, что это уже третий случай в этом году.
Записали приметы мерина, и на том Андрей отправился обратно, потеряв всякую надежду. Теперь он уже не сомневался, что найти гнедка не удастся.
Приехал домой поздно, когда солнце уже коснулось горизонта, но еще отражалось в деревенском озерке.
Вода в озерке казалась не одинаковой: местами она багровела отливами цвета зари там, где лучи соприкасались с водной гладью, из глубины она напоминала края радуги, отдавая голубизной, а дальше, к краям, она была обычной с переходом в темноватую у самых берегов.
Даже птица почему-то на него сегодня не летела.
Все разъехавшиеся были уже в сборе, кроме того, собралось еще человек десять мужиков.
Андрей подъехал шагом, слез с лошади. Он еле держался на ногах, они у него одеревенели, болели мышцы внутренней стороны бедер от непрерывной езды на лошади в течение двенадцати часов, хотя он и пытался менять позу, насколько это было возможно.
Только сейчас он вспомнил, что сегодня вообще не ел, и был совершенно разбит.
- Ну, как успехи? - спросил Мартыненко.
- Мы ездили по четырем дорогам, а у вора их много, и до утра он мог уехать далеко. Да и дороги ему ни к чему, можно и степью ехать, - ответил Андрей.
- Вот и ребята вернулись ни с чем.
- Все ли мужики дома? - еле двигая языком, спросил Андрей.
- Все дома.
- Значит, кто-то чужой. Не найдем. Сел верхом и к утру верст пятьдесят отмахал. На таком коне можно сутки ехать.
- Трудно найти, - надежда только на счастье или случайность, либо на то, что вор - дурак несмышленый, - сказал Иван Мармута.
- Воры - дураки только когда работать, а в своем деле они не дураки и все хитрущие, ушлые, наблюдательные, и все сообразительные. Простодырому они мозги вправят и создадут о себе прекрасное мнение, - убежденно сказал Клавдий.
- На подлость воны умни, - проговорил кто-то из стоящих в толпе.
- Узнавайте мужики. Не было ли у кого гостей, а если были, то откуда? Возможно, когда-нибудь это вылезет, - обратился Андрей к стоящим односельчанам и добавил: - Спасибо всем за сочувствие и помощь, а вам, Клавдий Зиновьевич, особенно. И пошел в сумерках к дому.
Вошел во двор, как на ходулях. Наталья стояла с Матренкой на руках и плакала.
- Ты чого плачешь?
- Коня укралы и тэбэ десь ныма. Ничь наступае. Думала, шо уже и ны вэрнышься.
- Ны плачь. Кинь - ны самэ страшнэ горэ. Гайда вэчэрять. Будуть у нас и удачи. Надо вирыть. Вор колысь пиймается.
Андрей взял Матренку на руки, и семья пошла в хату.

Глава 11.
ПЕРВАЯ СТРАДА

Начали валить хлеб. Первым прокосом пошел Николай, за ним Спиридон, замыкал Андрей.
Работали молча, не торопясь, о гнедке не вспоминали. И так ряд за рядом. Валки ложились большие.
"Вот она, целинная землица", - думал Андрей. Третий год сеется пшеница по пшенице, а такой хлеб - пудов по двести даст каждая десятина, а первый и второй годы было, наверное, еще больше. На четвертый год не стану сеять пшеницу, заметно овсом или чем-нибудь другим", - размышлял Андрей, стараясь выбросить из головы вчерашний день. Но мысленно он снова и снова возвращался к утрате, ему было не только больно и обидно, но его и злило случившееся, выбивало из трудового ритма и даже ожесточало.
"Если сколочу деньжонки, - думал он, - не буду торопиться с покупкой лошади, отбили волчьи дети охоту покупать, придется вначале обзавестись волами, на них воровья тварь далеко не уедет, подохли бы вы, гады, не мешали людям жить на земле, не отравляли радость жизни трудяге. Ведь вы страшнее и хуже настоящих волков, те хоть звери - этим живут. Задрали бы волки коня, разве я так переживал бы утрату?
Задумался Андрей так, что ударил носком литовки в землю, а опомнившись, снова постарался переключить свои мысли на косовицу.
Прошли ряд до края. Стали молча править литовки. Настроения на разговоры не было. Но он искал средство, чтобы отвлечься от тяжелых дум. Глядя на широкие прокосы и толстые валки, он предложил делать их потоньше, чтобы быстрее просыхали.
Ему возразил Спиридон, мотивируя тем, что не умеет косить в ползахвата.
Андрей промолчал. Он понимал нелепость своего предложения, но надо было хоть о чем-то говорить.
- Эх, снопики бы кто для нас связал, - произнес Опрышко, прикладываясь губами к ведру с водой.
- Другой чудак нашелся, - смеясь, возразил Спиридон. – На кой черт они тебе, эти снопы, их если вязать, так надо следом за косовицей, а чуть подсохнут - руки можно ободрать.
- Так вяжут же люди.
- Вяжут, а потом, перед молотьбой, снова развязывают. А кому их вязать? У тебя Одарочка сидит с новорожденным, а у Андрея Наталка с годовалой, а у меня, гляди, к новому году тоже семья увеличится.
- Люблю, когда хлеб в снопах, - снова гнул свое Николай.
- Ах, глядеть ты любишь на снопы, а я думал, вязать, - хохоча и радуясь, что поймал Николая на слове, сказал Спиридон и добавил: -  Снопы пусть киевцы вяжут. Говорят, что они без этого не могут, надо - не надо - вяжут. А по мне, так их вообще не надо вязать. Для чего лишняя работа? Такая мука женщинам. Вон, умный человек Клавдий Мартыненко сроду их не вяжет, валки - в копну, затем - в скирд и под каток для обмолота. Вся работа мужская и только вилами. Женщины, если и помогают, так тоже с вилами - все руки целее.
К косарям подошла тетка Марьеха и предложила свою помощь:
- Приготовлю обед, куда подать? Сюда, или придете к землянке? Обойду ваших женщин и скажу, чтобы дома на вас не готовили, и вообще все дни буду кормить вас обедом.
Тетка Марьеха не скупилась на слова, расхваливая все, из чего она приготовит обед.
- Уговорила, тетя, Вы нас, придется уступить, давайте обед прямо сюда, не терять же нам время на переходы. Лучше полежим, отдохнем, да и интереснее для косарей пообедать в поле под щебет птиц и свист сусликов. Вон он стоит, словно столбик, любопытствует, глядя на нас, будто сроду не видел, как косят хлеб, или ждет, когда уйдем, чтобы начать заготовку колосков себе на зиму, - отвечал Спиридон не без юмора.
- Ладно, я побегу готовить обед, - и тетка Марьеха чуть не бегом направилась в сторону деревни.
Косари снова в таком же порядке двинулись, прокос за прокосом. Скашивались стебли сравнительно легко, но, будучи высокими, они не всегда аккуратно ложились. Приходилось часто подправлять литовкой, а иногда и руками.
Часто, прямо из-под литовки вспархивали перепела и, издав короткий звук и пролетев немного, снова почти падали на землю.
А отдельные предпочитали вообще не взлетать, а только ниже пригнуться к земле и сидеть притаившись, считая себя незамеченными.
Андрей считал, что это молодые птенцы-несмышленыши, и постоянно смотрел перед собой, чтобы на задеть их литовкой.
Солнце поднималось к зениту. Стало жарко. Косари, один за другим, разделись до пояса, после каждого прокоса прикладывались к ведру с водой, прикрытому хлебными стеблями с колосками.
Свежий ветерок сдувал пот с тела и ласкал его, а зрелое хлебное поле слегка покачивалось от набежавшей ветровой волны.
Тетка Марьеха доставила косарям обед. С нею пришла и Наталья с Матренкой на руках, чтобы развеяться от неприятных мыслей после кражи гнедка.
Они принесли чугунок с борщом, кастрюльку с кашей, заправленную обжаренными кусочками свиного сала, вареные яйца, паляныцю хлеба и крынку с молоком.
Пока косари проходили еще по ручке, тетка с Натальей расстелили самотканую холстину на траве возле прокосов и "накрыли стол".
- Спасибо, тетя Марьеха, за вкусно приготовленный обед, - проговорил Спиридон, подходя к месту трапезы с литовкой на плече.
- Так ты ще ны попробував, а уже кажишь - вкусный.
- Бачу, тетя Марьеха, бачу. На такэ дило у мэнэ глаз як алмаз. Та и Андрий ны раз казав, шо вы вылыка мастэрыця на таки дела, - нарочито расхваливал Спиридон.
Тетка была польщена Спиридоновой похвалой и еще больше старалась, хлопоча вокруг "стола". Усадила и Наталью с Матренкой и от души угощала обедом. Ей, одинокой женщине, доброй по своей натуре, хотелось сделать добро людям, занятым ответственным делом - жатвой.
Отобедав и поблагодарив кухарку за вкусный и сытный обед, косари легли на спину и позакрывали глаза, что способствовало лучшему отдыху, по утверждению Спиридона.
Не успели женщины отобедать, как шагах в пятидесяти увидели бегущего зверька, похожего на суслика и внешне, и по окраске, но раза в два-три крупнее.
– Шо то за звирушка? – обратилась Наталья к мужчинам, лежащим на полдневном солнцепеке на склоне лета, когда солнце так приятно обогревает и дает возможность ощущать дыхание всем телом.
- Он, вин побиг, ишь, якый сытынькый, повненькый, як поросеночек, а красавыць якый, - восхищалась Марьеха. - Я ныколы такых ны бачыла, чи ны опасный вин?
Мужчины нехотя перевернулись, подняли головы. Спиридон снял с головы соломенную шляпу и, вытянув ее вперед, прикрывая солнце, сказал:
– Сурок, родич суслика. Надо бы его поймать, мех идет на шапки.
Сурок остановился, сел столбиком, зашевелил передними лапками и, что-то перебирая, закладывал в рот.
Спиридон поднялся и уже был готов броситься за сурком. Андрей поторопился остановить его и вразумить на будущее.
И когда Спиридон снова присел, Андрей начал медленно и спокойно внушать ему:
– Не надо его уничтожать и даже тревожить. Может, их здесь мало. Это же украшение степей. Посмотри, какой он красавец и умница. Доверчив и даже не умеет от человека прятаться, сам прибежал показать себя, это же выражение доверия к нам. Возможно, он любуется нами, радуется, что мы пришли в эти степи. Может, и ему с нами будет легче прожить - зернышки будет кушать, а не семена диких трав".
- А может, наоборот, Андрей Акимович, он вредить будет, - ухмыляясь, казал Спиридон.
- Где же он навредил, ни единого стебелька не видел срезанного самовольно, а после уборки сотню колосков всегда после нас найдет, и хватит ему на зиму, и мы не в ущербе.
Спиридон молчал, слушая нотацию, а Николай спросил:
– А польза от него будет?
- Безусловно, будет. Вон у него какой прекрасный мех. Приручи его, он уже почти ручной, и будем разводить, как домашних животных. Вот тогда - другое дело. Нас земля позвала сюда не для ее разорения.
- Он, наверное, и мышей ловит, - сказал Спиридон, лежа на спине с накинутой шляпой на лице, как бы уже помогая Андрею вразумлять Николая.
- А ведь и до нас здесь кочевали веками люди и сейчас живут, - продолжал Андрей, - но они не разорили степь. Мы даже не знаем, как они относятся к этому зверьку, может, он у них считается священным.
Андрей умолк и снова посмотрел в сторону зверька. Сурок продолжал играть на солнышке и радоваться хорошему дню. Вдруг к нему подбежал  второй, похоже, молоденький, и они стали резвиться и барахтаться.
- Очевидно, молодняк, - сказал Андрей вслух, испытывая некоторое неудобство от того, что слишком много прочитал нравоучений.
- На Украйни, мабуть, таких ныма, - сказала Наталья.
Тетка Марьеха к тому времени собрала пустую посуду, и они с Натальей отправились в сторону деревни.
Косари поднялись. Николай первый несколько раз черканул по литовке наждаком, заткнул его за пояс и пошел начинать ряд.
Он действительно сейчас был похож на косаря: в сапогах, старых широких шароварах запорожского типа с резинкой на поясе, без рубашки, с густой пышной шевелюрой, слегка припорошенной половой и пылью, среднего роста, плотно сбитый, всегда чисто выбритый и решительный в действиях.
Спиридон, поднявшись, надел широкую самотканую рубаху, чтобы не подгореть на солнце, засучил рукава выше локтей, в брюках из мешковины обычного покроя, широкополой шляпе, в яловых сапогах домашней выделки. Он быстро проточил литовку, казалось, как попало, и, заткнув монтачку за голенище сапога, как столб, пошел за Николаем.
Андрей поправил свой армейский картуз на голове, поточил плавными вращательными движениями литовку и, положив брус-скороточку в карман узковатых армейских брюк, не раз подштопанных, поплевав на руки, не торопясь, двинулся следом за товарищами.
После обеда первое время было работать еще тяжелее, но, идя круг за кругом, косари набирали скорость и, поразмявшись с часок, вошли в привычный ритм работы.
К вечеру почувствовалась усталость.
- Не круто ли, ребята, мы сегодня взяли? - обратился Спиридон к своим напарникам.
- Вот еще пару дней покосим, и все перестанет болеть. Косить литовкой - не хомуты шить, - сказал с ласковой издевкой Николай.
Андрей стоял, задумавшись, и что-то высчитывал.
- Прикидываю, ребята, за сколько дней можно все свалить. Сегодня мы сжали более половины десятины. С такими темпами косовицы хватит на десять дней, эго не годится. Через пять-шесть дней высохнут валки, и надо, не теряя времени, копнить.
- Нет, не высохнут за шесть дней - толстые ряды, дней восемь-десять потребуется, - высказал свое мнение Николай.
– Короче говоря, завтра еще косим, – загоготав, произнес Спиридон и, подняв литовку на плечо, дал понять, что пошел домой. Андрей с Николаем последовали за ним.
- Я слышал, есть какие-то машины для скашивания хлебов и трав, где-то выпускают в Америке и завозят к нам для облегчения труда, - уже на ходу пояснил Спиридон. - Если это хорошо, быстро и легко, то и нам бы такую машину. За день-два свалили бы эти шесть десятин - и сохни они, а мы бы отдыхали это время или связали соломенные шляпы, починили хомуты, полили бахчи, мало ли еще дел есть в крестьянстве.
- Скоро появятся эти машины и у нас, но за какие шиши ты их купишь? - спросил Андрей.
- У нас к тому времени появятся деньжонки, - возразил Спиридон и продолжил свою мысль:
- А молотьба. Куда это годится, всю зиму молотим. И ничуть не лучше с помолом зерна. Нам надо втроем взяться и поставить ветряк.
- И для молотьбы, говорят, есть молотилки. Давай, Спиридон, заодно и молотилку купим, - сыронизировал Николай.
- Я имею в виду не сразу, а годика через три-четыре, как обживемся, распашем свои наделы и тогда подумаем об облегчении, - стоял на своем Спиридон.
- Когда все распашем, то мы не в состоянии будем убрать без этих машин. Надо раньше купить машины, но за что? – спросил Андрей.
- Я знаю, как, - как бы просияв, почти крикнул Николай. – В кредит, как плуги.
С такими светлыми мыслями и радостью, что нашли выход, как купить машины, косари вошли в деревню.
Погода стояла сухая и теплая, как по заказу, но несмотря на это, бригада поторапливалась свалить яровое поле и не прозевать с копнением.
На шестой день после скашивания попробовали зерно на зуб.
В верхних слоях валков оно было совершенно сухим - трещало на зубах, а в нижних - не мешало бы еще подсушить.
Страх за возможное изменение погоды привел к решению немедленно перевернуть валки хотя бы первых дней косовицы с таким расчетом, чтобы к ночи закопнить.
К этой работе добровольно подключились тетка Марьеха и Наталья.
Мужики с утра тоже взялись за вилы, не надеясь на женщин, и проработали часа два. Потом мужчины снова взялись за литовки, а женщины начали копнить. К концу дня стало ясно, что часть сухих валков может остаться, и поэтому мужикам пришлось еще долго работать затемно, но дело довести до конца. Хлеб первых двух дней покоса стоял в копнах.
Косари втянулись в работу и целыми днями без устали мотали литовками. Никто за все дни не промолвил слова о пропавшем гнедке, вроде бы и не было этого несчастья.
Андрей с Натальей даже дома старались об этом не вспоминать, хотя иногда и приходила у кого-либо свежая мысль о возможном варианте поисков. Такую утрату нельзя было забыть.
Тетка Марьеха предлагала Андрею забрать ее вола к себе, но он отказался, боясь, что его тоже могут похитить. А как рассчитаешься?
Но он обещал брать его для вывозки копен с поля, а пока вол ходил в стаде и нагуливался.
Деревня целыми днями была пустой, только несколько старух, маленькие дети да молодые женщины с грудными оставались во дворах. Остальные убирали хлеб. Возвращались с полей уже по темну, а иногда чуть ли не к полуночи. Утрами люди иногда еще встречались, двигаясь на поля, а вечером никто никого не видел.
Свалив всю шестидесятинную ниву и часть сложив в копны, Андрей с товарищами приступил к вывозке. Дошла очередь и до тетки Марьехиного вола и Спиридоновой Лысухи.
Развозили поочередно каждому на его двор. Пока вывозили копны, подсыхали остальные рядки, их переворачивали и к вечеру укладывали в копны. Хлеб, скошенный в последние дни, уже на четвертый день складывали, не переворачивая, ибо заметно был суше на корню.
После завершения косовицы и копнения, несмотря на то, что вывезено было еще меньше половины, мужики начали работать по найму. Им хотелось заработать и оказать помощь тем, кому они были уже обязаны. Для Андрея ими были Григорий Шевченко и Клавдий Мартыненко.
Утром собрались в полном составе на поле у Клавдия, которое предстояло докосить. Половина поля уже была уложена в рядки самим хозяином. Складывать в копны еще не начинали. Примерно на двух десятинах из одиннадцати был пар. Валить оставалось около пяти десятин.
Пока хозяин управлялся с лошадью – распрягал ее, разгружал с телеги имущество, – косари приступили к делу. В прежнем своем порядке они двинулись вдоль поля, начиная, не торопясь, как бы разминаясь. Как говорил всегда Спиридон: "Круто не надо брать, а то запалимся". Хозяин пошел следом и довольно быстро приблизился к Андрею. В такой последовательности четверка косцов целый день с небольшим отдыхом мотали литовками, укладывая рядок за рядком.
Работа спорилась. Хозяин, как казалось Андрею, был очень выносливый. Он даже не потел. На его смугловатом, сухом, жилистом теле четко обозначались мускулы. Андрей обратил внимание, что у него почему-то всегда был туго затянут ремень, а живот казался несколько подтянутым к спине.
Работал он в синей косоворотке, без головного убора, в парусиновых светлых штанах и добротных сапогах фабричного изготовления. Ел немного, не через два-три часа работы предлагал закусить, ибо при такой тяжелой работе, он считал, необходимо пятиразовое питание. Постоянно в наличии был небольшой бочоночек с хлебным квасом.
К половине дня четверка косарей несколько растянулась на длинных гонах, продолжая двигаться вперед, оставляя после себя на жнивье мощные хлебные валы.
Пообедав, легли отдохнуть. Андрей уже дважды порывался начинать работу, но хозяин остепенял его необходимостью часового отдыха поле приема пищи.
- До вечера еще напашемся, - вроде бы как не на своем поле работал.
Во второй половине дня косить казалось легче, солнце теперь светило в спину.
Николай Опрышко за дни уборки сильно загорел. Во второй половине дня и хозяин, глядя на работников, снял рубашку и подставил свою смугловатую спину под солнечные лучи.
К вечеру стали уставать от однообразной работы. Это уже давно заметил Андрей, он часто при тяжелом однообразном труде, если предоставлялась возможность, переключался на другую работу хотя бы на короткое время. Поэтому он предложил переключиться на укладку кошенины в копны, и косари, заменив литовки на вилы, взялись за эту работу, предварительно надев рубашки.
Смена труда способствовала приливу сил и энергии - одна за другой вырастали небольшие, но хорошо сложенные копны.
- Уложили, так уложили, - сказал Клавдий. - Таких работяг, как вы, надо поощрять. Рассчитываться с вами буду по вашему желанию. Могу и деньгами. Есть у меня и поросята, отнятые от свиноматок уже месяца два назад, если кому надо, могу отдать и их недорого. К новому году или чуть позже уже будут готовы к забою.
Денежной оплатой Клавдий еще больше стимулировал косарей, ибо он понимал, насколько важно вовремя скосить и закопнить, спрятав от дождя хлеб.
Когда стемнело, работать стало еще легче, и мужики не менее часа продолжали ставить копны.
- Кажется, ночью ставить копны легче, - сказал Николай.
- А так и есть, - ответил Андрей. - Ты заметь, ночью лошадь резвее бежит, и возок вроде бы сам катится. Понужать ее не надо. Фыркнет раза два-три после каждой версты, выпустит из ноздрей две струи светловатого в ночи пара и легко продолжает бег. Вот так и мы.
Стала падать роса. Начали отволгать стебли и колос. Работники,  усталые, но довольные сделанным, двинулись на ночлег.
Укладку в копны в последующие дни производили при помощи одноконной волокуши собственной конструкции. Валок с двух сторон поочередно подтаскивался к средине, а затем укладывался.
По окончанию работы Клавдий рассчитал мужиков по рублю в день и сказал: "А поросят я вам так отдам, бесплатно. Вернее, вы их вполне заработали упорным трудом. Только желательно их немедленно забрать, а то они меня замучили, надоело молоть зерно. Вот вам мешки, держите". И он, подойдя к летнему загончику, схватил одного за другим трех поросят и опустил в мешки.
Андрей шагал домой в хорошем настроении, неся на спине изредка похрюкивающего поросенка и осознавая, что в кармане у него лежит пять рублей.
- Вот, Наталка, живность у нас добавилась, - опуская мешок на пол, сказал он. - Пять рублей тоже лежит в кармане. Можем купить пару овцематок или бычка, а может, и еще что-нибудь.
- А стикы у тэбэ долгив, Спырыдону, та Сэмэну Костюченку?
- Спырыдон пидиждэ, а з Сэмэном, мабуть, надо россчитаться зараз. Спасыби ему, двэри зробыв, та и рамы виконни.
- Так, отож.
- Можно и з Сэмэном россчытаться зимой, писля обмолота, був такый уговор, а яка мини радисть чужи гроши носыть у кармани, шоб потирять.
- Чи хоть хватэ з одным Сэмэном россчытаться?
- Хватэ, Наталка. Ще руб осганэться. Завтра сходы до Савкы в лавку, та цукэркив купы на руб. Хай Матренка позабавляеться, та, може, и сами якый раз чаю попьем з лакомкой. Та знай же, шо дитям сладкого ныльзя багато давать.
Погода неожиданно испортилась, подули западные и северо-западные ветры, похолодало, стали почти ежедневно набегать небольшие дожди, которые мешали уборке.
Хлеба были у всех скошены и, в основном, уложены в копны.
Вывезено на усадьбы было очень мало, а большинство вообще еще не начинало вывозить по причине нехватки рабочих рук.
При прояснении ночью выпал слабенький морозец. К половине дня почернели верхушки огуречной и помидорной ботвы, чуть меньше пострадала картофельная. Всякий рост растений прекратился.
Женщины заговорили, что заморозок в этом году выпал даже позже обычного и слабый.
Погода снова восстановилась. Стихли ветры, пригревало солнце, но уже по-осеннему. Стерневые поля переплелись короткими паутинками в одном направлении.
Андрей сходил на свое вспаханное целинное поле и посмотрел, как идет процесс перегорания. Перевернутые пласты полопались и уже рассыпались, оголяя свои погибшие пожелтевшие корешки былой растительности, густой сеткой пронизавшие землю.
Он наступил сапогом на пласт, который рассыпался после прикосновения к нему. "Значит, - думал он, - земля уже готова к будущему
посеву в новом двадцатом веке, в первом его году. Посеву на ему принадлежащей земле.
Одинокая кудрявая береза оделась в желтый наряд и стояла особенно прекрасной в бронзово-золотистой листве, предвещающей наступление холодов.
Несколько одиноких листочков уже было сорвано ветрами с дерева и лежали в пожелтевшей осенней траве и на вспаханном поле близ березы. Это было необыкновенно красиво.
Андрей внимательно посмотрел вокруг дерева в надежде найти молодые побеги, отошедшие от корней или взрощенные семенами, но ничего не обнаружил. "Видно, семена не смогли пробиться в целинную землю, а вот теперь, когда все кругом вспахано, наверняка, приживутся, и здесь возродится рощица, что ж, не буду препятствовать, - думал про себя он. - Десяток березок будут лучше себя чувствовать и укрывать нас в жаркие  июльские дни. И назову я эту маленькую рощицу Матренкиной и буду выращивать ее".

Глава 12.
СВОЙ ХЛЕБ
НАХОДКА

Молотьбу в деревне пока еще не начинали, но зато после вывозки хлеба с полей все дружно взялись за вспашку зяби и копку картофеля. Андрей думал о шести десятинах тетки Марьехи. Их надо было вспахать под зябь, хотя не был в полной уверенности, что весной на двух из них придется ему сеять.
Поговорили с теткой Марьехой, она заверила их с Николаем, что в будущем тысяча девятьсот первом году они по-прежнему получат по две десятины.
Андрей с Николаем приняли решение обмолотить свой хлеб, а потом браться за вспашку зяби, придерживаясь пословицы, что и поздняя зябь лучше весновспашки. Если и после молотьбы не удастся вспахать зябь, то начнут работать по найму.
Спиридон, не раздумывая, охотно согласился с этим. Его лошадь должна быть главным молотильщиком.
Не утихала работа на молотьбе с утра до вечера. Спиридонова Лысуха, как заметил Андрей, стала уставать. Чаще подменяли волом. Он ходил тише, ступал мягче, раздвоенное копыто было легче и медленнее вымолачивало, но его участие позволяло ни на минуту не прекращать работы.
Постоянно, при наличии ветра, зерно веялось и сразу же засыпалось на хранение.
Тетка Марьеха аж ахнула, когда после окончания молотьбы насчитала триста пудовок отборного зерна, так скоро обмолоченного.
По окончанию работы Андрей спросил у нее:
- Может, сразу рассчитаться со Спиридоном? Он ведь у нас в наймах. Землю арендовали только мы с Николаем, а лошадка его участвовала в обмолоте, и косил он с нами.
- Рассчитай, Андрюша.
- А сколько ему сыпанем?
- По пуду в день на косовице, копнении, вывозке и молотьбе. Да пудовку на лошадку в день.
- За лошадь брать не буду, - вмешался в разговор Спиридон. - Дело лошади работать на всех нас, как и вашего вола.
Андрей подставил три мешка, и тетка Марьеха собственноручно всыпала по три пудовки в каждый мешок, а затем досыпала их доверху.
Затем поочередно обмолот произвели у Николая с Андреем.
Намолотили каждому около трехсот пудовок.
Андрей засыпал свой закромок в землянке и впервые, на тридцать втором году жизни почувствовал себя настоящим хлеборобом.
Спиридону они с Николаем насыпали по пять мешков каждый, так как считали себя с хлебом в лучшем положении и даже сожалели, что четыре десятины аренды на разделили на троих поровну, тем более, что Спиридон полностью принимал участие в уборочных работах.
У всех троих картофель уродился плохой, в кусту было по две-три картошины, хотя и не мелких. Она была замучена в целинных пластах. Спиридонов метод посадки не удался, но кое-что выросло, и можно было зиму протянуть.
Спиридон только улыбался, когда друзья, хотя и шутя, упрекали его в затеянной посадке по пластам, ибо у него тоже все выросло ничуть не лучше, чем у них. Убрали все за день.
Пришлось всем работать неделю на уборке картофеля у людей, что позволило заработать по мешку в день, чем и была снята проблема с картофелем.
Перерывов в работе у Андрея не было. Не успевал закончить молотьбу в одном дворе, как тянули в другой. И так всю осень без передышек.
Не давала покоя мысль о приобретении тягла. О лошади он теперь уже не помышлял, не только потому, что не было денег, но и боялся. Планировал обзавестись крупной и злой собакой, а что касалось тягла, то склонен был покупать волов, кроме того, решили с Натальей купить курочек и петушка, чтобы они табунились во дворе.
Работая на молотьбе, Андрей приглядывался и спрашивал о лишних цыплятах. На их семью десятка было достаточно, а сбыта на яйца совершенно не было, как и на молочные продукты.
У Петра Носенка за три дня работы Андрей получил шесть курочек-молодок, уж больно они ему понравились, все серенькие, с красненькими узенькими гребешками. Все были крупные. Наседка произвела их на свет самовольно, скрывшись от людских глаз в загате, предварительно нанеся туда дюжину яиц.
Петушок приглянулся в другом дворе, красный с темным отливом на шее и темными перьями в хвосте.
Андрей вечером выпустил их в сарайчик, где стояла Ревунья и в загородке похрюкивал поросенок. Они быстро освоились, и ему казалось, были даже довольны своей новой жизнью. Утром их выпустили во двор под надзор Натальи, они чувствовали себя, как дома, и не помышляли о побеге, довольствуясь свежей травкой и зернышками, которые часто, хотя и понемногу, давала им Наталья в первые дни.
В первую же ночевку петушок утром своевременно прокричал свое "кукареку", наполнив жилище и души людские чем-то новым, радостным и живым. Андрей уже готов был приобрести хоть одну овцематку и не только потому, что имел девять рублей, а считал, что надо обзаводиться живностью, которая давала бы приплод.
"Вот ведь, - думал он, - посоветовал Николаю со Спиридоном купить по две овцематки, а теперь у них уже по шесть голов вместе с молодняком. Это уже табунок. Ярочек оставить для воспроизводства, а баранчиков к зиме - на мясо".
Вынашивая эти мысли, Андрей пока боялся об этом говорить Наталье. Уж больно горестно было переживать утерю гнедка, даже тяжело было говорить о приобретении чего-либо живого, но горлан петух стал вселять новые надежды.
Веселил и поросенок. Стоило в обед опоздать с дачей ему корма, и он голосил нещадно. Слышно было не только во дворе, но и на улице, зато Наталье стало веселее дома.
Матренка каждый раз ходила, держась за подол Натальиной юбки или за посудину, в которой носили корм поросенку, этим самым принимая участие в кормлении хрюшки и с любопытством рассматривая эту диковинку. Несколько смелее относилась к цыплятам, которые постоянно убегали от нее, а она, преследуя их и развлекаясь, давала отдых Наталье.
Снова прокатились дожди. Молотьба остановилась. Было ветрено и по-осеннему холодно. Люди зашлись другими делами, особенно торговыми. Продавали лишних домашних животных.
Андрей приобрел три ярки, а Спиридон с Николаем купили полуторогодовалых телочек, которые могли стать коровами примерно в одно время с Андреевой Ревуньей. Кроме того, Спиридон купил барана-производителя для общего пользования и на первое время определил его к Андрею.
Теперь у Андрея с Натальей в сараюхе поселилось еще четыре головы молодняка овец и добавились приятные заботы. Во дворе стало интереснее и веселее.
Вечером этого же субботнего дня Андрей ходил по огороду, планируя, где в будущем году делатъ ограду и из чего.
Копаных канав для огораживания он не терпел да и считал это дело очень трудоемким. Загат из гнилой соломы с навозом тоже не одобрял. Через первые перепрыгивал скот, через вторые перелазил молодняк. А вот обычному плетню он отдавал предпочтение, это было ограждение, более надежно предохраняющее от захода животных в огород, а колья, торчащие выше плетня, не давали животным возможности преодоления этого препятствия.
Пройдя весь огород, постояв на углах и промерив шагами, Андрей взглянул на дорогу, ведущую на Кусумысские и Барвеновские хутора, по которой сегодня проехал не один десяток подвод, увидел небольшой сверточек в сажени от проезжей части. Он подошел к свертку. Лежало что-то, завязанное в обычном носовом платке, обвязанном по краям красными нитками.
Поднял. В уголке платочка - вышитая голубыми нитками ветка сирени с пятью соцветиями.
Развязал. В платочке деньги. Пересчитал - двадцать пять рублей.
"Вот ведь какая-то раззява обронила. У меня-то украли тридцать пять рублей лошадью, а туг сами потеряли, Поревут, приехав с базара. Торгонули, так торгонули. Наверное, хуторяне. Молодожены, вроде нас. Красным - на радость, а голубым - на любовь и счастье. А получилась беда. Хоть это еще не самая большая беда, особенно, если не у тебя, - стоя на месте рассуждал Андрей. - А как отдать и кому? Объяснить в деревне, съездить на хутора, а на чем?
Слухи и сами, может, пойдут о потере денег - надо ждать.
Если объявить - найдется десяток утерявших, желающих поживиться ненажитым, найдутся и такие, что из горла будут рвать. Нет, лучше ждать, когда поползет слух сам, и, если совпадет сумма денег и купюры, да их упаковка в носовом платке - вот тогда и вернуть законному владельцу. А пока - никому ни слова".
Платочек с деньгами Андрей приткнул под «козлушкой» полика, плотно затолкнув между стойками.
Оставшиеся предзимние дни, а уже морозцы наступали – не раз пролетал снежок, Андрей продолжал работать по найму на молотьбе.
Прошло несколько дней, но никаких слухов насчет утерянных денег до Андрея не доходило.
Ночью выпал снежок и приятно похрустывал под ногами, в воздухе было тихо и звонко. Было похоже, что к половине дня он растает. На улице еще не было ни единого следочка, кроме собачьих.
Наступило время, когда люди перестали торопиться, основные дела были сделаны - все убрано, и деревенька очень медленно просыпалась после напряженных осенних работ.
Не во всех землянках мелькали огоньки каганцов, не выходил скот на пастбища.
Андрей, промявшись по снегу, перемешав навильник сена пополам с соломой и подбросив телке и яркам, накормив подсвинка, собрался сбегать к тетке Марьехе позаботиться о воле и помочь ей в хозяйственных делах, требующих мужских рук. Он это делал не только потому, что пользовался волом, но и из уважения к пожилой одинокой женщине, к тому же ему всегда хотелось работать.
Не успел выйти со двора, как подъехал верховой и, поприветствовав Андрея, слез с лошади.
Представился:
– Я - Кочубей Михаил Тарасович, из барвёновских хуторян.
- Очень хорошо, рад познакомиться, - и Андрей назвал свое имя, пригласив гостя в землянку.
Усадили незнакомца, за стол. Наталья ставила завтрак. Гость пытался отказаться, мотивируя, что это у него сегодня уже было, но хозяева настояли, и ему пришлось есть пшенную кашу из одной чашки с Андреем.
Гость оказался не очень разговорчив.
Андрей коротко спросил, как у них жизнь налаживается? Есть ли тягло для пахоты? И самое главное, не приобретал ли кто в деревне гнедого мерина с пышной темной гривой?
– А что связано с этим мерином? - спросил Кочубей.
Андрей объяснил.
- Нет, не видел. У нас пока не было случаев воровства лошадей.
- У нас тоже раньше не было, а вот теперь произошло.
- История нехорошая, а у меня тоже не лучше, хотя убыток меньше - двадцать пять рублей. Произошло по моей глупости - потерял деньги за проданную корову.
- Где произошло и как?
- Произошло по дороге от Полтавки до Барвеновских хуторов, а где точно, не знаю. Ехал в телеге, деньги лежали в кармане, а как выпали - не понятно. Там же лежал кисет с табаком, вытаскивал, закуривали, очевидно, где-то обронил.
- Вот так вас куряк и надо учить. Зачем куришь? Какая польза от этого? И додумался деньги положить в карман вместе с табаком. Правильно я говорю, Михаил Тарасович?
- Правильно.
- А курить бросил после этого?
- Нет, не бросил.
- Вот, бросай, и деньги твои найдутся. Надо бы тебе разозлиться на курево и бросить его после такого случая.
- Ты, Андрий, дуже ны нападай на чоловика, - вмешалась в разговор Наталья.
- Я не нападаю, а внушаю ему, чтобы бросил курить, а то можно потерять не только корову, но и здоровье, а его не купишь, как корову, и не наживешь.
Андрей усмехнулся и снова спросил:
- Правильно я говорю?
- Все правильно, но теперь курю с горя.
- А если найдешь деньги, то бросишь курить? - снова допекал его Андрей.
- Брошу эту гадость к дьяволу, а то, действительно, чахотку наживешь на этом табачище.
- Так, может, твои деньги ветром разнесло? - стал задавать наводящие вопросы Андрей. - Высыпались на землю, их ветерок и понес но степи.
- Нет, не разнесет. Они у меня были завязаны в платочке, все в кучке.
- А какой платочек, большой?
- Маленький, расшитый.
- Наверное, невеста расшивала его тебе всякими любовными цветиками?
- Вы правы.
- Как он расшит у тебя? Может, у кого увижу такой или услышу, что кто-то нашел деньги, то подскажу.
- Он обшит красным колером по краям, а в углу – голубой веткой сирени.
- А деньги какие в нем?
- Четыре пятерками, а пять рублевками.
- Посмотрим. Вот какие-то есть, может, твои?
Андрей поднялся, прошел в комнату и быстро вернулся, неся платочек, завязанный узелком.
- Вот чей-то платочек с красной каймой.
- Это он и есть!
- А вот голубая кисточка, похожая на сирень. Посмотрим деньги.
Андрей развязал платочек и пробросил бумажки.
- Все правильно, совпало полностью. Деньги твои, забирай.
У гостя от неожиданности широко открылись глаза, щеки еще больше порозовели. Дыхание остановилось на вдохе. Он растерялся, но постепенно стал приходить в себя, и лицо стало преображаться - удивление переходило в радость. Наконец, он выдохнул набранный воздух и расплылся в улыбке.
Деньги лежали на столе в развернутом платочке.
- И даже мини нычого ны сказав. От якый лукавый. И хватыло ж тэрпиння, - несколько недоумевая над поступком мужа, сказала Наталья.
- Неужели есть такие люди, что могут отдать найденное на дороге, - проговорил гость, - да еще после того, как у них воровским образом уводят последнюю лошадь.
- Как видишь, есть. И думаю, что их не единицы.
- О, нет, - возразил Михайло. Уверен, что их очень мало.
- Если мало сейчас, то я верю, лет через двадцать или пятьдесят их будет больше, если не большинство. Доживем, что никто ничего чужого не возьмет, и всего будет достаточно. Вот только освоим свои земельные наделы, обзаведемся тяглом, домашним скотом и птицей, будет изобилие, и наступит почти райская жизнь.
Доброта от людей будет литься через край, человеки будут друзьями. Построим все хорошие дома, как у Акмолинского губернатора в Омске и, конечно, бросим курить.
Последние слова Андрей произнес, не торопясь, с чувством.
- Хорошо, если бы так было на самом деле.
Остановился, подумал и добавил:
- Раз Вы так говорите, значит, это будет, я верю.
- Бери денежки, клади в карман, только не с табаком, - улыбаясь, ласково произнес Андрей и подвинул платочек ближе к Михайле. Тот взял, снова связал и положил в карман.
- Чем же Вас отблагодарить? - глядя на Андрея с ласковой благодарной улыбкой, спросил он.
- Скажи спасибо.
- Этого мало.
- А большего у тебя нет. Мы с тобой одинаковые. Разве только лошадь у тебя есть, так не отдавать же ее.
- Заеду с бутылкой когда-нибудь.
- А ты пьешь? - спросил Андрей, глядя в упор на собеседника.
- Бывает немножко.
- Так постарайся не пить, а то и лошадь потеряешь.
- Не может быть.
- Может быть. Сколько выпил на базаре?
- Поллитровку на двоих.
- Точно я тебе сказал - потеряешь и лошадь. Так что мой совет, не увлекайся этим зельем, оно до хорошего еще никого не довело, а плохих примеров уже было, и немало.
- Все правильно Вы сказали. Буду начинать жить по вашему совету, без курения и водки, а то и, правда, потеряю все.
- От водки и семью можешь потерять, и такое бывает. Кончится любовь к жиночке, когда сильно втянешься в горилку. Все распродашь, пропьешь, а дети по миру пойдут. Потеря коровы - это только начало - цветочки, и не дай, Бог, если вы, Михайло Тарасович, до ягодок докатитесь.
- Нет, не докачусь. Это мне наука. Буду с Вами держать связь Вы здесь крайний возле нашей дороги, буду заходить. Познакомлю свою Оксанку с вашей Наталкой. Она будет рада этому знакомству.
- Заезжайте, будем рады.
- Может, когда-нибудь и сватами будем. У вас вон какая хорошая девочка, а у меня два сына. Старшему три года, а меньшому год, любой подойдет под эту невесту.
- Поживем - увидим, не будем загадывать наперед.
- Чем я все-таки Вам обязан, Андрей Акимович? - снова повторил Кочубей.
- Спасибо ты уже сказал. Но хотелось еще, чтобы ты послушал моих советов – это будет главной благодарностью.
- Это совсем бескорыстно, так не делается.
- Так вот и давай сделаем.
- А мне хочется что-нибудь и Вам сделать ощутимое.
- Если хочешь сделать, так найди мне хорошую собаку или еще лучше щенка от злой матери, а я его сделаю таким, каким хочу. Будь бы у меня злая собака, разве я лишился бы лошади, она не позволила бы во двор войти, а тем более, взять лошадь.
- Подумаю над этим, - обрадовался гость, что к нему обратились с просьбой.
И было видно, что он от души полон решимости, хоть этим отблагодарить благодетеля.
- Постарайся, а то у нас в деревне нет путних собак.
- Буду искать, пока не найду.
- Теперь я куплю лошадь не только тогда, когда будут деньги, но и когда во дворе будет хорошая сторожевая собака, а может, и две, меня этот случай научил на всю жизнь. Три года собирал деньги для обзаведения лошадью, отказывал себе во всем.
- Сочувствую Вам. Все понимаю, сам испытал. Разобьюсь, но собаку найду.
- Спасибо.
- Вам спасибо.
Гость поднялся, еще раз поблагодарил поклоном головы хозяина и хозяйку и вышел.
На радостях и в благодарность Андрею за такой великодушный поступок Кочубей остановился где-то в деревне и рассказал историю с потерей и находкой денег, назвав имя спасителя.
Слух об этом через пару часов разнесся по всей деревне.
Только и дел было, что разговоров об этой новости, которая разнеслась, как по воздуху.
Толки ходили разные. Одни говорили: «Дурак, у него украли лошадь, а он нашел и возвратил». Кто-то узнал, что Андрей нашел деньги и сказал, что они его - повезло кому-то - подвалила целая корова.
Другие, что поумнее, молчали.
Третьи утверждали, что не только не вернули бы, но и никому не сказали бы об этой находке.
Иные пожимали плечами и разводили руками.
А те, которых, пожалуй, было меньше всех, понимали это как благородный поступок, достойный настоящего человека.
И когда Андрей возле казенного колодца встретил пару женщин, то они напали на него с упреками: "Зачем отдал? Что, они тебе не нужны? Или думаешь, лошадь тебе после этого приведут во двор?"
Андрей не ожидал такого наскока, и это его даже обозлило.
- Я чужого и не заработанного не беру, - отчеканивая каждое слово, сказал он. - Представьте себе, я их взял и прикарманил, люди бы страдали, плакали, да они и так за это время наревелись досыта, а я бы радовался своей нетрудовой удаче. Нет, бабоньки, это противоестественно для человека.
Почти бегом бежала к колодцу Цокотуха, без ведер, очевидно, увидела стоящих с Андреем баб, и ей не терпелось потрещать на эту тему. Еще шагов за десяток до стоящих возле колодца, она на ходу хрипловатым тонким голоском, как небольшая собачонка, застрочила:
- Ты шо, Андрий, наробыв, комусь отдав гроши, воны ж тэбэ обманулы, воны их и ны терялы, а узналы, шо ты найшов, и обдурылы тэбэ. Як бы ты мэнэ позвав, так ны тэб було, я б их вывыла на чисту воду. Мабуть, ти сами, шой коня у тэбэ укралы, и чого ж ты мэнэ ны позвав.
- Хватит, тетя Франя, - улыбаясь, сказал Андрей. - Не расстраивайтесь, хозяин деньгам нашелся, вот и отдал. Иначе я не могу поступить. Только животные могут хватать друг у друга, а мы тем и отличаемся, что делаем все сознательно и только хорошее, так и в святом писании сказано.
- Та якый там хозяин, як бы хозяин, так я б и ны пырыживала, а то якыйсь ворюга.
Женщины стояли уже с коромыслами на плечах, держа полные ведра воды, и с интересом слушали Франину трескотню.
- Если, тетя Франя, Вы считаете, что я поступил неправильно, то Вы еще немножко не человек, и хотя с виду Вы человек, а в душе на ступеньку ниже, чуть ближе к животным, - улыбаясь, заключил Андрей и, взяв ведра в руки, пошел от колодца.
Вечером он встретился с Клавдием, тот ни словом не обмолвился о найденных дньгах, только спросил кое-что о планах предстоящей работы.
Николай со Спиридоном улыбались про себя слегка, и было трудно понять, какую позицию они занимают. Слишком хорошо они знали Андрея и не стали касаться этого вопроса.
Андрею было любопытно знать их мнение, и он сам решил спросить у них, как бы они поступили в подобной обстановке.
Николай, не задумываясь, сказал, что если бы нашелся истинный хозяин, то вернул бы деньги, а Спиридон выставил непременным условием поставить четверть водки и вместе выпить в выходной день, разговеться, по его выражению, посидеть, поговорить и повспоминать былые времена.
Только через неделю страсти в деревне утихли, люди успокоились, пришли в себя, и как-то больше стало тех, которые говорили: "Поступил правильно, совесть чиста, не потерял ее".
На Барвеновских хуторах тоже все узнали об этом, и рассудительные мужики приводили в пример поступок Андрея Шкандыбы.


Г л а в а 13.
РЕМЕСЛЕННИК

В дни, когда осень сменилась зимой, Андрею хотелось решить еще один хозяйственный вопрос - завести гусей. Без этой птицы крестьянский двор считался неполным, тем более что, по словам Натальи, пора было обзаводиться третьей подушкой, сколько можно спать Матренке на подушечке из куриного пера, годной только для куколки. Кроме того, соломенный матрац пора было заменить чем-то более приличным.
Андрею не потребовалось много времени найти пару гусочек. Он их взял у бывшего соседа Григория Шевченко. Наталье показалось, что двух мало. Ей хотелось иметь третью.  Пришлось выполнить это желание.
Андрей ходил по дворам в поисках гусака. Ему хотелось покрупнее, боевого, сильного, с высоко поднятой головой на длинной шее и, желательно, белого.
Наконец, желаемый экземпляр был найден у Степана Колчака. Подошел по всем статьям, отвечал нужным требованиям - годился на племя. Срядился с хозяйкой и уже отдал рубль, но не успели поймать, как выползла из землянки бабка Соломея - старуха лет семидесяти пяти, согнутая почти в дугу, с палочкой в руках, перевязанная белым платочком поверх толстой шали, одетая в старый сиряк, в больших подшитых валенках.
Она принялась ругать сноху и сына за продажу гусака. Подняв крик, она утверждала, что после продажи гуси не станут вестись. Начав с крика, бабка Соломея продолжила свои причитания плачем.
Андрей попал в неловкое положение. Он не хотел брать, если людям так жалко, что они льют слезы. Но ему очень понравился гусак, и он попытался бабку уговорить, ссылаясь на свою легкую руку.
- Здоровья Вам, бабушка, - сказал он ласково, подойдя к ней.
- Ну, здравствуй, - ответила она в сердцах.
- Ны плачтэ, бабуся, як шо плакать, то куповать ны буду.
- И ны купляй! - пристукнув палкой о землю, ответила она.
- А Всевышний сказав, шо надо робыть добре блыжнему и шо
рука дающего ны оскудие.
- Ны уговорыш, ны дам!
- Тодди, бабушка, я пишов шукать, ны хочу, шоб Вы плакалы. Вы мини наравэтэсъ с улыбкой, а ны со слезьмы. У Вас тоже колысь ны було гусэй? Вы тоже у когось их купылы? Ныужто ны сталы выстысь у тих, шо Вам продалы?
- Ни, вылысь, у мэнэ рука легка, я ны колдунья.
- А я, бабуся, хиба похожий на колдуна? Я ж совсим молодый, пошты красывый, и булы б Вы молоди, так хто б знав, може, и полюбылы б такого молодця.
Бабка успокоилась и даже повеселела.
Андрей, хотя уже и не надеялся взять, но ему хотелось еще немного поговорить со старухой, и он продолжал:
- Я, бабушка, був служивым гусаром, а гусарив в Вашу молодость, ой, як любылы.
- Шо так, то так, сынок.
И бабка, тяжело вздохнув, добавила:
- Ну ладно, як шо в гусарах служив, то ты ны колдун, а чаривнык, быры гусака.
- Спасыби Вам, бабуся. Здоровья и гарной памяти Вам про Вашу молодисть.
- Жаль тикы, хлопче, шо вона з нову ны вэрныться, - медленно проговорила бабка, снова тяжело и безнадежно вздохнув.
Молодые хозяин с хозяйкой, смеясь, поймали нужного гусака, сунули Андрею под мышку, и он, раскланявшись перед бабкой, отправился восвояси.
Принеся домой, Андрей пустил его в сарай рядом с гусынями. Гусочки-молодки, испугавшись незнакомца, резко отскочили и подняли гвалт, но потом накричавшись и оглядев этого молодца, стали мирно гоготать, вытягивая вперед шеи и низко опуская головы.
Незнакомец, вытянувшись во весь рост и крикнув несколько раз своим зычным голосом, застыл в такой величественной и гордой позе, что Андрею показался прекраснее прежнего. Он лебедем стоял в храброй, воинственной позе, готовый дать отпор любому.
Гусыни пригогатывая, несмело и медленно стали приближаться к нему, делая шаг вперед и полшага назад. Очевидно, его вид с первого взгляда очаровал их, и они были уже готовы искать у него защиты.
Близился к концу тысяча девятисотый год, а с ним кончался и девятнадцатый век. Готовились встречать новый год и новый век, а Андрей с Натальей – еще и годовщину приезда на новое место.
Осень и начало зимы были сравнительно благоприятны для обмолота. Сухой хлеб, хорошо выстоявшийся и созревший на корню, легко молотился. Если в прошлую зиму молотили и весь январь, то в этом к новому году, в основном, обмолот был уже закончен. Люди теперь спокойно управляются в своем домашнем хозяйстве и, не торопясь, возят хлеб на станцию, не нуждаясь в наемной силе.
Андрей тоже мог бы продать пудов пятьдесят, он их заработал за два осенних месяца на молотьбе, да своих намолотил не менее двухсот, но боялся, ибо хорошо помнил старую пословицу, что запас карман не тянет. К тому же не имел своего тягла, а ехать на чужом рискованно, а вдруг что случится в дороге?
Домашней работы у Андрея было мало, поэтому он ежедневно бегал к тетке Марьехе, управлялся и там, запрягал вола и на нем подвозил солому либо просто проезжал по улице из конца в конец для разминки.
Людям еще многого не доставало: посуды, корзин, ведер, телег, caней и другого хозяйственного инвентаря. Андрею пришла мысль изготовлять плетеные корзины. Он считал возможным их быстро реализовать.
Здесь нужны были мастеровые люди, а их как раз и не хватало, народ съехался в основном молодой. Поэтому мастера кузнечных, плотницких, печных, пимокатных, сапожных, кожевенных и других дел пользовались привилегией работать и за деньги, они иногда ставили свои условия. А те, что работали на уборке, молотьбе, вырезке кизяка, подвозке глины, оплачивались, в основном, натурально: чаще хлебом, иногда мясом, молочными продуктами, шерстью и даже кормами для животных, преимущественно соломой.
Все это натолкнуло Андрея на мысль осваивать какое-нибудь ремесло.
В один из дней, после утренней управы, вооружившись топором, Андрей, заложив вола в сани, поехал по дороге, ведущей к Кудриной тале.
Доехав до нужного места, он с трудом столкнул вола влево с дороги и, проехав на нем саженей десять по брюхо в снегу, остановил его возле первых кустов тальника, забитых снегом. Только сейчас он вспомнил о лопате, которую забыл взять.
Пришлось разгребать снег ногами и рубить тальник, опуская топор поглубже в снег.
Помучившись немного, Андрей подумал, не зря ли он взялся за это дело, тем более что корзин он сроду не плел, но потом успокоил себя тем, что если не получится изделие, так можно и метелок навязать для дома, и продолжил рубить.
Работал, не торопясь, как бы продолжая думать о целесообразности начатого дела. Нарубив несколько кучек, сложил их на сани и решил, что для начала хватит.
Вол к этому времени уже проглотил брошенную ему охапку сена и стоял, часто жуя жвачку, как бы торопясь ее быстрее переработать. Не успел Андрей взять его за повод, как он быстро развернулся и шустро поволок сани, буровя снег, к накатанной дороге.
Приехав домой и разгрузившись, Андрей охапку тальника занес в землянку. Пока тальник отходил от мороза, он по старой корзине изучал, откуда она начиналась, и проследил по каждой талинке, как и где она переплетается.
Затем взялся плести корзину, поставив старую перед собой, как образец. Не торопясь, скручивал, обрезал, заправлял концы, прикидывал и, только убедившись, что это так, продолжал вертеть дальше. Только с наступлением вечера изделие было готово, но получилось оно хуже того, которое являлось образцом, и было видно, что сделано оно неумелыми руками.
Для начала дал ею поиграть просидевшей рядом с ним почти целый день Матренке, перебиравшей нарезанные из тальника палочки, перекладывая их с одного места на другое. Теперь Андрей понял, что только ради этого стоило съездить за тальником.
Получив корзинку, Матренка обрадовалась, стала складывать в нее свои нехитрые игрушки: кубики, обрезки, палочки. Часть этих игрушек была выкрашена Натальей в отваре из луковой шелухи в желто-красный цвет.
Изделие хотя и получилось, но вид его был далеко не базарный. Начинающий мастеровой это понял, но утешал себя тем, что первый блин комом, а изделие пригодится под детские игрушки.
На второй день снова та же работа, тот же низкий темп и те же муки. Стал более туго затягивать и прижимать талинки одна к другой, они плотнее ложились друг к другу, и вид получился более изящный. После распаривания в кипящей воде, сырье стало очень гибким и в изделии принимало ровные и аккуратные формы.
В последующие дни дело пошло на лад, и ежедневно сплеталась пара корзин.
Наконец, наступил самый ответственный момент - надо было продавать корзины. Для Андрея сделать это было куда сложнее, тем более что он стеснялся торговать, может быть, никому и не нужным товаром.
Поехал на базар один, пораньше, как только начало светать, планируя добраться до места как бы незамеченным. Встал на виду, осмелился выставить две корзины на прилавок, остальные спрятал за спиной, пока чувствовал некоторую стеснительность, ибо ехал пахарем, а сделался мелким ремесленником по изготовлению копеечных поделок, хотя и понимал, что это временно.
Долго стоял, никто не спрашивал его товар. А может, казалось ему, что долго. Настроение падало. Хотелось все бросить и скрыться с людских глаз. Стал мерзнуть. Затопал на месте и захлопал в ладоши, не снимая рукавицы.
Ему казалось, что проходившие по рядам слегка насмехались над ним. Еще больше упало настроение. Пришел в себя, когда спросили цену на его товар. Растерявшись, он долго не мог сообразить, сколько запросить. С одной
стороны, хотелось запросить за корзины по их стоимости, с другой - хотелось продать, и чем быстрее, тем лучше.
Запросил по тридцать пять копеек за штуку, совершенно не зная цен.
Настоящий интерес проявила толстая женщина в накинутой на голову и плечи шали, с двойным подбородком, весом эдак пудов на шесть, как показалось Андрею, хотя и небольшого ростика. Она сразу спросила:
- Сколько уступишь?
Андрей почувствовал, что она частенько бывает на базаре и, похоже, из бывалых и нахальноватых. Но ему очень хотелось продать, и он готов был отдать и так, только за то, что она берет. Неловкость исчезла, он взбодрился и шутя сказал:
- Если Вам, уважаемая, то уступлю пятак, но это только Вам, а другим - ни-ни. А Вы никому не говорите, что так дешево взяли.
Женщина, похоже, тоже была не промах, она спокойно, без интонации в голосе проговорила:
- Ты мне не заправляй, я тебе не кошка, мурлыкать не буду. Все на базаре уступают, а ты пятак сбросил и хочешь обмануть. По двадцать копеек возьму две, идет?
Андрей был рад, что продажа начинается, но не показывал вида и стоял, как бы думая.
Женщина не торопилась. Продавец уже боялся, как бы не ушла бесповоротно, а ему так хотелось сделать зачин.
- Всегда продаю по тридцать копеек за штуку. И сегодня продал уже парочку, - начал было темнить Андрей.
- Каждый базар бываю здесь и никогда тебя не видела, так что не набивай цену, если хочешь, вот тебе полтина, - и протянула руку к Андрею.
Он взял полтинник и как бы недовольно произнес:
- Ну ладно, будь по Вашему, хорошей женщине можно и уступить, выбирайте, какие нравятся, - и он поставил на прилавок еще две корзины.
Она выбрала пару более массивных, соответственно своему весу и вкусу, и пошла молчком по рядам.
Затем стали подходить еще женщины и брать по корзине, но более двадцати пяти копеек за штуку никто не собирался давать, очевидно, зная, сколько уплачено первой покупательницей.
Когда товар был продан, и два рубля лежали в кармане, продавец подумал, не продешевил ли он, ибо было ясно, что такого товара на рынке, похоже, не было. Сейчас он думал, что надо было бы больше просить, может, и по полтиннику пошла бы корзина, но как вспомнил свои переживания, то сразу успокоился.
Вернулся домой к половине дня. Пообедав и подкормив вола, решил съездить в Кудрину талу и заготовить сырье для своего нового ремесла на предстоящую неделю.
На этот раз, кроме топора, он вооружился лопатой. Доехав до места, где сворачивал с дороги, он не обнаружил старого следа.
За неделю все сравняло снегом. Попробовал свернуть с дороги, вол упрямо сопротивлялся.
Только замахнулся кнутом, как услышал в тале многоголосый волчий вой. По спине сразу пробежали мурашки, и стало жутко. Вол тоже задрожал всем телом и, развернувшись, побежал в сторону села. Андрей вспомнил, что наступило время волчих свадеб, и у него от этой мысли зашевелился волос, он почувствовал, как приподнялась шапка. Вой нарастал, еще не заканчивалась одна нота, как начиналась другая. Затем подключались все новые и новые голоса.
Андрей упал на дровни и взял в руки топор и лопату, приготовившись отбиваться в неравной схватке. Стал соображать, как лучше отбиться, если в стае три-четыре зверя. Мелькнула мысль распрячь вола, а самому залезть под сани, но, опомнившись, понял, что вола остановить не сможет. Решил отвлекать волков, кидая вещи, и пока они будут терзать поочередно рукавички, шапку, поясок, валенки, ему удастся приблизиться к деревне.
Он был почти уверен, что звери пустятся в погоню, ибо вой, как ему казалось, был совсем близко, хотя зверей и не было видно.
Если не удастся задержать зверей отвлекающими предметами, и они приблизятся к дровням, то он планировал, сидя, отбиваться лопатой и только в последний момент при безвыходном положении прибегнуть к топору, который он уже заткнул за пояс.
Вой не утихал.
Пока Андрей обдумывал это, дровни порядочно отъехали от талы, а зверей еще не было видно.
Вол продолжал бежать, не снижая скорости, выпуская из ноздрей в разные стороны две воздушные паровые струи.
Когда дровни удалились примерно на две сотни шагов, на опушке тальника Андрей заметил одну, затем другую, третью и четвертую волчьи фигуры. Звери не бежали, не преследовали. Они, не торопясь, передвигались, сделав несколько шагов, останавливались, отдельные садились на зад и, подняв высоко вверх морды, как бы стремясь достать что-то с неба, начинали поочередно голосить.
У Андрея отлегло от сердца. Он теперь почти был уверен, что погони не будет, и считал этот исход самым лучшим для себя.
По мере удаления от талы и приближения к деревне, вой стихал и становился все реже и реже. Андрей стал еле-еле различать волчьи фигуры и, наконец, они слились с темным тальником.
Вол перешел на быстрый шаг, был мокрый, изо рта и носа шла пена, он тяжело дышал, зад был вымазан жидким пометом.
На этом и закончил Андрей свое ремесло.

Глава  14
ПЕРВЫЙ ОБОЗ

У Спиридона Танского на второй день нового года родился сын. Андрея взяли в крестные отцы, а крестной мамашей стала Николаева Одарочка.
По случаю новорожденного младенца и Нового года, а также годовщины проживания в Ольгино, Спиридон пригласил своих друзей с семьями, а также друга, приобретенного уже здесь, - Панаса Сасько со своей Пашей на ужин.
Эта трапеза не прошла без горилки. Спиридон не пожалел рублевку на две поллитровки. Посидели, поговорили на свои крестьянские темы, повспоминали своих родителей и близких, оставшихся на родине. Мечтали, планировали, надеялись и радовались.
О горестях и неудачах не вспоминали.
Ближайшей задачей у Андрея были продажа зерна. Спиридон давал свою Лысуху на один рейс и Андрею, и Николаю. Оставалось только примкнуть к обозу, к компании, знающей, как это лучше сделать, и он обратился к Клавдию. Уже через пару дней получил известие о выезде.
Подготовились. Засыпали в мешки двадцать пять пудовок пшеницы, взяли по полторы пудовки овса на лошадь, сена и продуктов.
Дело это для Андрея было новое. Дорога длинная.
Ночью спалось плохо, часто просыпался, боясь проспать. Навалилась какая-то тревога, беспокойство, ожидание чего-то неведомого. Как ни старался внушать себе спокойствие, не получалось, хотя это была пробная поездка для знакомства с крестьянскими торгами. Ему так хотелось хорошо отоспаться, но, как назло, никак не засыпалось, и приходилось долго ворочаться, а в голову лезли всякие думы.
Наконец, прокричал петух, голосок у него такой звонкий, что он всегда  будил спящего, и Андрей уже знал, если пивень кричит с какой-то радостью, то часа через три начнет светать. С вечера он кричал совсем по-другому - глуховато и чуть даже с хрипотцой, звук был тусклым и нерадостным.
Андрей соскочил и вышел в сараюху. При тусклом свете каганца ему удалось увидеть всю живность. Был полный порядок: телка спокойно лежала, жуя жвачку; ярки совались головой в кормушку, захватывая по одной травинке и лениво их пережевывая; свинья, быстро соскочив, сунула рыло в кормушку и была готова к приему пищи. Из ее гнезда запарило. Гуси,  вскрикнув, замолкли. В сараюхе было тепло и уютно.
Надев на себя зимнюю одежонку, Андрей чуть ли не бегом пошел к Спиридону. Проходя мимо землянки Клавдия, он обратил внимание, что окошко излучало слабый свет то ли свечи, то ли каганца.
Настроение поднялось. Исчезли ненужные мысли. Успокоился. Получалось, как у солдата перед боем, - ожидание, волнение, а в бою - спокойствие.
Постучал в окошко к Спиридону. Хозяин встал, не торопясь, открыл дверь, вышел в сарай в валенках и полушубке, надетом на нательное белье, без шапки, и указал Андрею на лошадь.
- Вот вода, напои на дорогу. Вон сбруя, сани знаешь где, счастливо съездить, жду на третьи сутки вечером.
Не успел ездовой запрячь Лысуху, как в землянке погас свет, и беззаботный владелец живого тягла продолжил свой крепкий сон.
Подъехал к Клавдию. Тот запрягал лошадей, две лошади в пароконные дышловые сани и одну - в одноконку с дуговой упряжкой.
Выехали обозом. Двигались быстрым шагом. Лошади шли дружно, при малейшем подергивании вожжами делали попытки перейти на рысь, но хозяин их сдерживал.
У Андрея Лысуха хотя и не выплясывала, но успевала за первыми и сразу поняла, что ее место идти следом и не отставать.
Полтавку проехали - еще не светало, но в большинстве землянок мерцали слабые огоньки. В двух дворах стояли запряженные лошади, и вокруг копошились люди. Не было сомнения, что это тоже хлебные обозы готовятся ехать на станцию.
Только проехали Полтавку, оставив слева озеро, закованное льдом, как догнали обоз из трех пароконных подвод, на каждой сидело по человеку. Проехав с полверсты, Клавдий Зиновьевич обогнал их уже при довольно  хорошей видимости и чуть-чуть заалевшем востоке.
Рассвет наступал быстро, но солнце еще не показывалось над горизонтом.
У невысокого увала Клавдий слез с саней, предварительно сняв овчинный тулуп, и пошел следом за первыми санями. Андрей последовал его примеру и попутно обогрелся.
Только поднялись на увал, и вот она, вершина солнца, раскаленного утренним морозом. Показавшись над горизонтом, оно почти на глазах поплыло вверх, пока и нижним краем не оторвалось от земли.
Оторвавшись, оно стало медленно подниматься вверх, заметно уменьшаясь, а поднявшись над горизонтом, приняло обычные размеры, и его багряно-красный цвет стал не таким ярким и чуть сжелта.
Впереди виднелись тоже обозы, движущиеся в том же направлении. Дорога была хорошо укатана, как видно, немало по ней езжено. Часто попадался намерзший конский помет, и когда сани полозом попадали на такую смерзшуюся кучку, – несколько тормозили, но затем снова шли легко, скользя по снежному накату.
Попался и встречный обоз из шести одноконных подвод, сопровождаемый двумя погонщиками. Погонщики были в больших красных тулупах домашней выделки, а лошади хорошо упитанные, не утомленные и с веселым взглядом.
Проехав встречный обоз, Клавдий остановился, потер рукавичкой по носу лошади, которая шла одноконкой, очищая его от намерзших сосулек, пароконные делали это сами, протирая нос о дышло.
Трогаться дальше не торопились. Андрей осмотрелся по сторонам. Везде был безбрежный степной океан. Снег лежал довольно толстым слоем, местами выпавший ранее был сильно уплотнен, а нападавший позже при первом степном ветерке мог устремиться, подобно пустынным барханам, возможно, на сотни верст. Остановить его могли балки, степные озера или березовые колочки, которых пока не было видно.
Перевалили через второй увал, подобный первому, степь здесь была несколько с уклоном в сторону озера Эбейты, хотя оно было верстах в пятнадцати-дваддати от этой дороги.
Андрей был доволен: узнает дорогу, порядок продажи хлеба, произведет торговую сделку, хотя и небольшую, но зато она первая на новом месте.   
Одиннадцать десятин ему даны не для того, чтобы только кормить семью, а еще и для производства хлеба на продажу купчишкам, чтобы они отправляли его в европейские города, а может, и за границу.
От хорошего настроения Андрей начал мурлыкать песенки, которые, как он считал, тоже несколько согревали и отвлекали от дум. Сегодня его настроению подходили ямщицкие песни.
К середине дня перевалили через третий увал, не так ярко стало светить солнце, а горизонт проглядывался в легкой туманной мгле, хотя по-прежнему стояла тихая погода. Снежинки перестали поблескивать, казалось, очень медленно, но сгущается туман, мягче, не так звонко стали скрипеть полозья. Лысуха стала чаще пофыркивать. Но так же уверенно тянула тяжело груженые сани.
Вскоре впереди снова показался увал, очевидно, еще выше первых.
Андрей соскочил с саней и посмотрел вперед. Клавдий бежал следом за своей первой подводой и поглядывал на вторую.
Перед самым подъемом он свистнул на лошадей, они ускорили шаг и, дружно напрягаясь, чуть не рысью влетели на гребень.
Сделав десяток шагов на вершине увала, Клавдий остановил их и подошел к Андрею.
- Пусть отдышатся, а ты полюбуйся. Видишь, вон, впереди, справа, верстах в трех-четырех, уже начинаются березовые лесочки. Это они с севера вклинились своей острой вершиной в наши степи, а дальше и слева начнут появляться.
Взору Андрея с высоты предстала бескрайняя сибирская степь под снежным покровом и, казалось, ничего в ней нет живого, даже не верилось, что летом она может быть такой щедрой и благодатной.
- Может, перекусим? - спросил Клавдий. - Время обеда, а снидалы рано.
- Как скажет старший. Я не против.
Клавдий полез в котомку, лежащую сверху между мешками, и стал вытаскивать сверток. Андрей повернулся и хотел было идти к своей подводе, чтобы взять свою провизию, но Клавдий окликнул его:
- Андрей Акимович! Не ходи, давай покушаем мое, у тебя хлеб уже мерзлый; а мой, думаю, еще нет.
И он стал вытаскивать из кожаного с шерстью овчинного мешка сверток, завернутый в тряпку, а потом в бумагу, и стал его разворачивать.
- Кушай, - указал он на развернутые кусочки нарезанного хлеба с ломтиками соленого сала с мясными прослойками. – Твое покушаем вечером, когда растает. Ты еще, наверное, не научился возить пищу по длинным зимним дорогам.
Андрей, следуя хозяину, взял ломоть хлеба с салом и аппетитно стал есть.
Неожиданно игреневый жеребец с красивой пышной гривой, запряженный в паре справа, загремел удилами, как бы напоминая:
"Кончайте обед, пора ехать", или: "И нам бы не мешало подзаправиться". Затем насторожился, запрядал ушами, поворачивая голову
вправо, легонько фыркнул. За ним проявила беспокойство кобылица в одноконке, она то настораживала уши, то прижимала их вплотную, голову то поднимала вверх, то опускала вниз, как бы прислушиваясь.
Ездовые не понимали, чем вызвано беспокойство лошадей.
Осмотрелись кругом - ничего не видно, и только далеко, следом за ними, виднелся плывущий обоз.
Две другие лошади стояли совершенно спокойно, мерин, что в паре с жеребцом слева, повесив голову, и, казалось, засыпал.
Спиридонова Лысуха также отдыхала, не шевеля ни одним мускулом, даже веки были опущены и почти закрывали глаза.
- Что-то слышат, - проговорил Клавдий. - Конь зря шевелить ушами не будет. Замерли, прислушались, снова вглядывались вдаль – ничего не слышно и не видно.
Снова прислушались.
- Мне кажется, справа доносятся какие-то крики, - сказал Клавдий.
Андрей приподнял на голове шапку, освободил уши, замер, прислушиваясь.
- Слышу крики, хорошо слышу.
Поднялся на воз повыше.
- Кажется, собаки лают... да, верно, собачий лай.
- Теперь хорошо слышу, - сказал Клавдий. - Скорее всего, это охотники-казахи, гонят рыжую лису или волка. Здесь, за увалом не видно.
Только он проговорил, как справа, поперек гребня увала, в том месте, где он несколько прогибается и делает очередной спуск вниз, выскочил на большой скорости довольно крупный зверь и направился в сторону березовых колков, надеясь там укрыться от преследования.
Следом за ним выбежал второй. Звери довольно прочно держались на снегу, но иногда изредка проваливались, тыкаясь носом в снег, и даже падали, но быстро вскакивали и устремлялись своей дорогой.
Уже было слышно улюлюканье и крики людей и несмолкающий лай собачьей своры.
Справа, несколько дальше зверей, показался первый всадник на скачущей галопом лошаденке, стремящийся не столько догнать зверей, сколько отрезать им путь и не дать зайти в колки.
Следом за ним показался второй верховой, затем, левее, по звериному следу - пара гончих, за ними еще три собаки и двое верховых.
Первые два всадника прибавляли в скорости, волки заметно устали, и расстояние между ними и верховыми хотя и медленно, но сокращалось.
Слева, ближе к дороге, выскочил еще один зверь, но скорость его была меньше, чем у первых двух, было заметно, что он выбивается из сил. За ним уже совсем близко мчались двое верховых с двумя высокими рыжими собаками, которые уже наседали на зверя. Волка покидали силы, он еле-еле бежал и, казалось, вот-вот упадет или остановится, выбившись из сил.
Наконец, собаки его настигли, забежали с двух сторон и стали идти на сближение. Зверь был спокоен. Казалось, вот-вот они его схватят, но они бежали рядом и никак не вступали с ним в схватку, и только когда одна из них приблизилась совсем близко, волк так щелкнул зубами ей по шее, что полетела шерсть, а собака отскочила в сторону и предпочла бежать на расстоянии.
Тем временем один из всадников уже настигал зверя и был на расстоянии одной сажени.
Волк бежал под углом к дороге, на которой стояли Андрей с Клавдием, и постепенно приближался к ним.
Вот уже осталась сотня шагов до них.
Первые два всадника, ведущие преследование зверей, бегущих в сторону леса, уже проскочили примерно половину расстояния от увала до леса, и расстояние между ними и зверем еще больше сократилось.
Собаки обошли всадников и медленно настигали зверя. Хотя и волк почти не сбавлял скорости и уже приближался к лесу, пробежав низкое место - небольшое болотце.
Собаки бежали прямо за ним, а всадники взяли еще правее, в обход болота по высокому месту, чтобы облегчить скачку.
Волк, бежавший вторым, несколько отвернул влево, в сторону дороги, и попасть в лес вряд ли уже мог. Его преследовали двое верховых со стаей из трех собак. Было заметно, что его тоже начинают покидать силы.
Андрей снова перевел взгляд на самого ближнего зверя. Он совсем выдохся, но собаки почему-то не брали его, очевидно, боялись волчьих клыков.
Всадник, преследовавший ближнего зверя, несколько поднявшись в стременах, метнул в сторону волка какой-то шар, величиной с клубок смотанной пряжи. Шар упал впереди зверя на расстоянии одного шага, волк с силой схватил шар зубами, сжал его, мотнул головой, стремясь его рвануть и выбросить, но шар застрял в клыках. Зверь, замешкавшись, сбился с бега и сбавил скорость.
Верховой настиг его, в то же мгновение прыгнул с лошади и оказался сидящим верхом на волке. Умело схватил его за уши. Второй всадник, соскочив с лошади, накинул зверю на голову какой-то кожаный колпак и быстро орудовал веревкой.
Лошади без всадников стояли, как вкопанные, рядом, а собаки сидели в двух шагах от зверя и зорко смотрели на происходящее, как бы стерегли.
Затем верховой, вязавший зверя, вскочил на лошадь, улюлюкнул, и собаки следом за ним понеслись за далеко ушедшей первой парой волков.
Взору Андрея предстала картина погони двух верховых с тремя собаками за волком, бежавшим сзади. Две собаки уже настигали его и бежали рядом. Третья, что поменьше, бежала следом шагах в двадцати.
Вдруг собака, бежавшая справа, пошла на обгон, и уже было заметно, что она на пол фигуры выдвинулась вперед, и затем резко кинулась на зверя. Показалось, что она сделала попытку схватить его за горло, и это ей, очевидно, удалось, но волк, изловчившись, предпринял ответный маневр, и они, сплетясь в схватке, завертелись клубком в снегу. Волк, отцепившись от собаки, сделал попытку снова бежать, но вторая гончая сверху вцепилась ему в холку.
Первая гончая, медленно поднялась и, прихрамывая на переднюю ногу, кинулась на подмогу. Завязалась борьба. Подоспела третья собака, но в схватку не вступала. А только вертелась вокруг дерущихся в двух шагах и лаяла.
Волку удалось вывернуться из-под собак, и он уже сделал несколько шагов, но подскочили верховые, и он оказался связанным.
Первый зверь тем временем был уже в полсотни шагов от лесочка, оставалось несколько мгновений - и он в лесу.
Собаки, преследующие его, приблизились, но догнать не могли.
Верховые взяли еще несколько правее, очевидно, с намерением обогнуть лес и попытаться перекрыть ему дорогу вглубь леса, где толще снег, и на лошадях невозможно будет преследовать.
Пока верховой с двумя собаками, участвовавший в поимке первого зверя, ехал на подмогу, со вторым уже было покончено, и он тоже пустился в погоню за ушедшим в сторону перелесков.
Теперь за волком гнались кроме первых двух верховых с двумя собаками, еще один верховой тоже с двумя гончими. А потом в сторону леса направился еще один верховой с остальной сворой. Одна из собак, принимавшая участие в схватке со вторым зверем, далеко отстала и еле шкандыляла за остальными, сильно хромая.
Волк тем временем был уже у первых берез в редколесье и, сделав несколько прыжков в проваливающемся свеженанесенном снегу, выдохся, прижался задом к толстому стволу березы на чистом месте и, было похоже, занял позицию для обороны.
Первые две собаки, участвующие в погоне, сели с двух сторон против него, держась не очень близко и не делая попыток приблизиться к зверю.
Верховые заехали справа, и один двигался на зверя с противоположной стороны из леса, а другой сбоку. Ехали шагом.
Подоспели еще собаки и, взяв волка в кольцо, сидели вокруг, как бы охраняя его, почему-то не решаясь начать схватку. Возможно, собирались с силами или боялись матерого зверя, поджидали людей, не рискуя собой.
Подъехал отставший верховой, и люди медленно с трех сторон стали приближаться к месту, охраняемому собаками. Двое первых, спешившись, остановились саженях в пятнадцати и взяли ружья в руки. Третий, подъехав к зверю на три-четыре шага, остановился и ловко метнул шар. Волк схватил его на лету, намереваясь разорвать в клочья, но, резко сжав челюсти, он больше не смог их разомкнуть.
Один из псов в то же время кинулся на зверя и впился ему в горло.
Соскочивший верховой вязал волка веревками.
Только сейчас Андрей взглянул вправо вдоль увала и увидел еще троих верховых, не участвовавших непосредственно в охоте.
Они двигались шагом в сторону добытчиков. В центре едущий всадник был, очевидно, в годах, грузный. Издалека виднелась его седая бородка. Он был одет в нарядный балахон, в национальной казахской шапке с меховой отделкой, и часто показывал рукой в сторону охотников, что-то поясняя ехавшим по сторонам.
Двое других были дети лет десяти-двенадцати. У одного из них была привязана еще одна лошадь, очевидно, запасная. Другой на длинном поводке держал пару собак.
- Такое не часто увидишь, - сказал Клавдий. - Я вот пять лет живу, а еще ничего подобного не видел, хотя слышал про эти клубки-шарики, они их из какой-то шерсти скатывают особым способом и чем-то пропитывают. Волки всегда хватают все, что им бросают, а стиснув зубы, не могут их разжать.
Обоз тронулся дальше.
"Вот тебе и мертвая зимняя степь", - думал про себя Андрей, уже сидя на возу. Он еще долго не спускал глаз с охотников, которые уже мертвых зверей подвесили на верши и потихоньку поехали в обратную сторону.
Раненая собачонка плелась следом, прихрамывая и часто останавливаясь, садясь на зад и зализывая раны. Было похоже, что она хорошо помята зверем.
Верховые - дети остановились, взгромоздили ее на одну из лошадей, оказав ей привилегию за особую храбрость, и она поехала верхом на лошади вместе с всадником.
Маленький обозик двигался широким шагом, очевидно, направляющий решил наверстать время, упущенное на стоянке во время зрелища. Лошади шагали дружно, подгоняемые морозцем. Справа потянулись колки с заснеженными инеем березами. Стоило подуть ветерку, и весь наряд облетел бы с веток.
Местность начиналась несколько иная - степь переходила в лесостепь. Перелески все ближе подходили к дороге, стали видны заячьи следы и еще какого-то зверя. Возле широкого куста тальника, стоящего в двух десятках шагов от дороги, снег был затоптан зайцами, и виднелась нора. Осиновые ветки от срубленной небольшой осинки пообстрижены заячьими зубами, кора обглодана.
"Почти целый день едем, и не единой деревушки после Полтавки не встретилось, - думал Андрей. - Вот где непочатый край работы, сюда можно селить и селить, и всем хватит места, каждый может приложить руки".
Перелесков и колков чем дальше, тем было больше. Вот уже появился плотно стоящий густой лес, вытянувшийся на версту или более. Слева от дороги тоже появился маленький кругленький лесочек. А вон громадная вековая береза стоит на открытом месте, она широко разбросила свои ветви, а вокруг нее молодая осиновая поросль.
- Смотри! - крикнул Клавдий, показывая кнутовищем в сторону этого леса.
Андрей взглянул и тоже чуть не вскрикнул от изумления.
Вдоль опушки грациозно бежали друг за другом две козлушки. Они делали такие плавные и медленные движения ногами, что казалось, по воздуху летели, даже не поднимая за собой снежную пыль. Головы у них были гордо подняты, передние ноги незаметно как передвигались, а задние, уходя вперед, снова вытягивались назад, далеко за белеющий куцый хвостик. Издалека они гляделись рыже-серыми. Казалось, вот-вот оторвутся от земли и полетят.
Животные, не сбавляя и не увеличивая скорости, скрылись в редком березняке.
Под впечатлением увиденных красавцев, Клавдий соскочил со своей подводы и подбежал к Андрею с радостной улыбкой:
- Они почти всегда в этих местах встречаются, иногда не раз за дорогу их видим, бывают табунки по семь-восемь голов и больше. Это у них излюбленные места, а для волков хорошая приманка для охоты.
Солнце стало заметно клониться к вечеру, усилился мороз, полозья заскрипели звонче и на более высоких нотах.
Лошади покрылись инеем, чаще фыркали, но шагали так же уверенно и быстро. На серой кобылице, впряженной в одноконку, стали проступать полоски пота, не успевающие застывать на морозе, она была молодой и еще не привычной к долгой дороге, но не отставала от первой упряжки.
Андрей продолжал любоваться перелесками справа, изредка поглядывая и влево на зимний степной простор, над которым уже низко висело солнце.
В воздухе стали пролетать мелкие, еле заметные для глаз снежинки, хотя им и неоткуда было падать. Небо было чистым, снежинки двигались в воздухе то вниз, то вверх, иногда даже замирали в воздухе, потом снова отчего-то вспархивали и летели каждая в свою сторону.
- Скоро село, - крикнул Клавдий в сторону Андрея, поднявшись на возу.
Ближе к человеческому жилью на дороге стали попадаться стайки каких-то птичек, чуть побольше воробья, с длинными хвостиками. Андрей их видел впервые. Они дружно налетали на конские кучки, разгребали ногами и клювами, издавая писки, вспархивали почти одновременно, делали небольшой круг, снова садились и продолжали лакомиться, а расправившись со свежей кучкой, снова догоняли обоз.
При въезде в село игреневый жеребец радостно заржал, очевидно, в предчувствии отдыха и кормления. Остальные лошади тоже повеселели, выше стали поднимать голову, зашевелили ушами, а Спиридонова Лысуха даже попыталась заржать, но у нее сорвался голос, не хватило сил, и она только прерывисто гикнула.
Село было немаленьким. Проехали поперечную улицу, на которой было десятка два дворов, затем вдоль по длинной, в конце которой была коротенькая поперечная улица, как бы в обхват озерка.
Андрею показалось, что эта деревенька стоит не на месте.
Справа виднелись леса, впереди тоже стоял березняк, а она расположилась на семи ветрах, но потом подумал, что озеро нужнее людям, чем лес, который можно достать и за версту.
Подъехали к землянке, остановились. Со двора навстречу выскочила небольшая черная собачонка и часта забрехала.
Двор был огорожен красивым плетнем. Ворота сделаны из трех протесанных осиновых жердей, вправленных в довольно мощные стойки. Они были редко переплетены лозовыми прутьями. По такому же типу сделана и калитка.
Андрей ждал Клавдия, ушедшего в землянку.
Тот, выйдя, дал команду заезжать во двор и стал открывать ворота, которые были просто приставлены и не закреплены у столба, чтобы легче было их открывать во время снежных заносов.
Въехали в просторный двор, выпрягли лошадей, завели под соломенный навес и дали понемногу сена.
- Это село Украинка, а живет здесь Гайдук Петр, - пояснил Клавдий Андрею. - Он сегодня увез на станцию продавать хлеб, сказала жиночка.
- А сколько отсюда до станции?
- Тридцать верст. Пошли в землянку.
Андрей взял мешок с саней и пошел следом за Клавдием. Их с приветливой улыбкой встретила довольно рослая и немного массивная женщина. Рядом стояла девочка лет пяти-шести, одетая в самотканое очень длинное, почти до пят, платье, как видно, сшитое на вырост. На ногах у нее были большие старые ботинки, очевидно, чьи-то недоноски.
На приступке или коминке1 сидел мальчуган лет двух-трех в такой же рубахе, но босой.

1. Коминок - кирпичный приступок,на лежанке, облегчающий подъем на русскую печь.

Как только вошли гости, мальчуган соскочил и было рванулся слезть с лежанки на пол, но мать крикнула:
- Сыды!
- Это, Евдокия, наш деревенский, - представил Клавдий вошедшего с ним, - Шкандыба Андрей Акимович. Человек он у нас новый, хотя живет уже год, но сюда еще не ездил.
- Мы с Петром будем рады, пусть заезжает. Петро вечером приедет, а может, ночью. Если бы на конях, а то на волах.
В спальне послышался плач ребенка, похоже, очень маленького.
- Бежи, Оленька, потрогай, як шо мокрьнькый, так гукны мэнэ, а як шо той, то покачай, вин ще буде спать.
Девочка бросилась в спальню, и через минуту ребенок затих, и только было слышно, как девочка напевала ему довольно приятным голоском:
- Баю, баю, баю, бай.
Поскорище засыпай...
Ой ты, мий коточек,
Ны ходы рано в садочек...
- Молодец у вас Оленька. В пять лет, а уже песенки напевает братцу, - заметил Клавдий.
Хозяйка довольно улыбнулась и принялась разжигать плиту, наложив в нее охапку приготовленных сухих дров, нарубленных из березовых сучьев. Когда дрова дружно затрещали и пламя полезло вверх, она, прикрыв дверку, проговорила:
- Вона у нас молодэць, уже мами помощныця.
Андрей, раздевшись к тому времени, присел к плите и стал подбрасывать сучки небольшими пучками, поддерживая пламя для
подогрева чугунков. Ему было интересно сидеть возле огонька и слушать.
Оля вышла из комнаты, доложив маме, что Иванко уже спит, и села на дощатый полик, с которого поднимались на лежанку, а затем на печь, и серьезно, внимательно, как взрослая, стала слушать разговор.
Клавдий вытащил из своего кожаного теплого мешка сверток с продуктами и, развернув его, стал угощать Олю и Петра Петровича.
- Вот вам гостинчики от тетки Марины, - приговаривал он, поглаживая Олю по головке. - Она летом приедет к вам в гости и еще больше привезет. Затем он взял мальчугана на руки и, усадив себе на колени, присел рядом с Олей и то и дело что поглаживал их по головкам с нежностью и лаской.
- Игрушки есть у вас? - спросил он у Оли, которая вертела во рту леденцовую конфету.
- Возок детский у вас е? – снова спросил Клавдий.
- Ни, ныма, тату ще ны купыв, - отвечала Оля.
- Ах вин, тату твий, якый ны росторопный. А саночкы е, с горкы кататься?
- Мэнэ на улыцю ны пускають, бо у мэнэ барчаткы ныма.
- Як продасть твий татко пшыныцю, так, може, и купыть тоби барчатку, або кожушок.
- Дуже багато нужды, - возразила хозяйка и предложила гостям садиться за стол.
Спать улеглись на полике, подложив под себя одежду и закрывшись тулупом. Чтобы ночью крайнему не свалиться с полика, подставили две табуретки.
Уже лежа в постели, когда хозяйка пошла доить корову, Андрей спросил у Клавдия:
- На своих ли волах Петро повез хлеб?
- На своих. Они у него трехлетки, так что можно считать настоящими. Кое-ак сколотился хоть на такое тягло. Теперь он должен подняться, мужик старательный, трудолюбивый.
Больше Андрей ничего не спрашивал, и так было все ясно, у Гайдучка, как его звал Клавдий, есть коровенка, пара волов, кроме того, из сарая изредка доносилось блеяние овцы.
"Как бы не одна скучает", - подумал он, но спрашивать не стал.
- Утром не проспать бы, прислушивайся, Андрюша, как бы не прозевать первый петушиный крик, услышишь, буди сразу.
В землянке было тепло, березовый хмыз хорошо нагрел кирпичи плиты, и они почти до утра излучали тепло.
Спали крепко, без сновидений, несмотря на многообразие дневных впечатлений, даже не слышали, когда приехал хозяин.
Петушиный голос услышали оба, после первого же крика поднялись.
Вышла из спальни хозяйка и сказала, что Петро хлеб продал купцам и выручил сорок четыре рубля.
- А шо вин купыв дитям из одягу, та взуття?
- Нычого ны купыв.
Было похоже, что Клавдий остался недоволен ответом хозяйки.
Выехали в таком же порядке.
Мороз к утру усилился, было безветренно. Снег сильно скрипел под полозьями и издавал звук расстроенного инструмента. Поскрипывало кое-где и по улицам, доносились голоса. Очевидно, многие обозы ночевали в Украинке.
Не успели выехать за село, как к ним следом примкнул обоз из четырех одноконок с двумя погонщиками. Первая лошадь, идущая следом за Андреевой, была крупной, шагала легко, нахально плотно примкнув к его подводе.
Сидевший на возу человек был недвижим и, похоже, досыпал, закутавшись в большой овчинный тулуп.
"В такой дороге не грех и вздремнуть, - подумал Андрей, - чем пялить глаза попусту в темноту".
Двигались хотя и шагом, но довольно споро, полозий скрип стал более мелодичным и сливался в единый протяжный звук.
Через некоторое время и сами догнали обоз из двух подвод и примкнули к нему.
Следом идущая лошадь еще больше обнаглела и норовила очищать ото льда ноздри о мешки, лежащие на дровнях.
Андрей боялся, что она зубами может разорвать мешок, а поэтому легонько стукнул кнутовищем по носу.
Светало как-то необычно, появилась видимость на дороге, хотя небо было одноцветным, - на востоке даже еще не светлело.
Андрей уже хорошо видел следом идущую лошадь. Это был крупный жеребец серой масти ладного сложения, с пышной гривой, нарядной сбруей, с блестящими на уздечке бляхами. Небольшая головка с горбатым носом, свойственная орловским рысакам, придавала ему особую привлекательность.
"Такого жеребца дешевле, чем за пятьдесят рублей, не купить, а то и все сто могут дать понимающие толк в лошадях", - подумал Андрей.
- Будем обгонять при первой возможности, - закричал Клавдий.
Погонщики нарядных упряжек уже и сами всматривались в дорогу и искали места для предоставления обгона. Наконец, возможность представилась, и впереди ехавшие, свернув, остановились.
Клавдий, шевельнув вожжами, почти трусцой проехал мимо, и они поехали в голове обоза.
Только теперь, взглянув назад, Андрей увидел, что за ними следом движется уже около двух десятков подвод. Малая скорость ехавших впереди собрала такой обоз. Через некоторое время обоз стал растягиваться, и на поворотах стали видны промежутки между упряжками.
Когда довольно высоко поднялось солнце, впереди стал заметен какой-то дымок, поднимающийся над горизонтом, а по мере приближения зачернелись чуть возвышающиеся над землей строения. Затем донесся звук паровозного гудка.
У самых домов, на мусорных кучках, вертелись сороки, то копаясь в отбросах, то взлетая на рядом стоящие строения и редкие деревца.
Запестрели домики, землянки, подобные степным, рубленные из березового леса пятистенники и даже один дом из красного леса.
Еще разнообразнее были изгороди. Рядом с рублеными заплотами были и плетневые. Часть было не огороженных, а у отдельных, не успевших огородиться, вместо заборов стояли скирды сена, у которых со стороны улицы толпились небольшие табунки овец, телят и жеребят.
Подъехали к железной дороге. На отводной колее стояло с десяток вагонов под хлеб. Погрузка шла полным ходом. Впереди стояло десятка три подвод, груженых хлебом. Стали в очередь, которая довольно быстро увеличилась за счет подъезжавших подвод.
Неожиданно в очереди зашумели, Андрей оглянулся. Нарушая порядок очередности, сбоку подъезжали на серенькой жиденькой кобылке, запряженной в шлею без оглобель, двое мужчин. Один был совсем молоденький, сухонький, другой, наоборот, внушительных размеров, лет тридцати. Они не обращая внимания на шум и возмущения в очереди, пробивались все ближе к весам, приблизились к Андрею и сделали попытку его объехать.
Андрей уже четко видел сидящего впереди с вожжами в руках и подстегивающего лошадь. Он был под хмельком, с покрасневшими припухлыми веками и таким же пухловатым носом, в старой шапке ушанке с отпущенными ушами без подвязок. Андрей схватил лошаденку за вожжи и стал резко разворачивать в обратную сторону. Кобылка споткнулась на передние ноги, и развернулась, запутавшись в постромках.
Верзила соскочил с саней, на которых лежало мешка четыре зерна, и готов был кинуться на Андрея, но между ними уже стоял Клавдий.
- Ты знаешь, с кем имеешь дело? - наступал верзила на Клавдия. - Меня в Чернигове знают.
- А мне все равно, где тебя знают. Встань в очередь, - ответил Клавдий и слегка оттолкнул наступающего.
- Да ты еще будешь ко мне прикасаться, - проговорил тот и замахнулся на Клавдия.
Клавдий резко кулаком левой руки отбил его руку, а затем правой нанес такой удар в скулу, что верзила шлепнулся назад в снег и еще немного прополз головой вниз под уклон железнодорожного полотна. С головы слетела шапка. Поднимался он медленно, немного полежав, подумав, что же произошло. Затем, перевернувшись в снегу, поднялся, немного постоял, взял шапку и стал вытряхивать из нее снег. Держа шапку в руке, он, глянув на  Клавдия, медленно сказал:
- Ничего... Мы еще с тобой, мужик, встретимся.
- Давай, давай, попробуй еще раз.
Верзила медленно пошел к своей лошадке и, не торопясь, повел ее под уздцы в обратную сторону.
Мужики улыбались.
Подошла очередь. Наложили на весы, взвесили и стали таскать в вагон. Заходили с мешками на плечах и высыпали. Приемщик предварительно просматривал зерно. Глянув в мешок Клавдия, сказал:
- Пойдет. - Потом, помолчав, добавил: - Вся такая?
- Вся, - подтвердил сбывающий.
По мере того, как мешки ссыпались, приемщик частенько заходил в вагон и смотрел, действительно ли это так.
Разгрузили две подводы, и приемщик, присев за столик, вынул из сумки деньги, отсчитал и подал Клавдию.
- Следующий! - проревел приемщик и взялся подсчитывать что-то на своей бумаге. Пока он считал, уже три мешка лежало на весах.
- Подождите, не грузите больше, - досчитывая что-то, предупредил он.
"Неужели больше не будут принимать? - подумал Андрей. – Вот это будет фокус».
- Снимите два мешка, - скомандовал приемщик.
Андрей хотел спросить, в чем дело, но Клавдий уже снял пару мешков, а весовщик-приемщик, взвешивал один мешок.
- Высыпайте в вагон, - дал он команду. Как раз 625 пудов.
Потом приемщик закричал:
- Колесников, айдате, уберем вагон.
Через минуту подошло четверо рабочих и вместе со сдатчиками откатили груженный вагон, а на его место подкатили пустой.
Разгрузили во вновь поданный вагон. Полученные двадцать шесть рублей подняли настроение. Дело так понравилось, что у Андрея мелькнула мысль, не свезти ли еще такой же воз.
Отъехали от разгрузочной, остановились. Клавдий спросил:
- Не желаешь съездить на ту сторону в магазины?
Андрей не ждал такого вопроса и даже растерялся.
- А где они? А зачем в магазины?
- Как зачем? Купить кое-что. Деньги в кармане, не солить же их.
- Не знаю, - так же неуверенно ответил Андрей и добавил: - Мы с Натальей не договорились насчет покупок, деньги пока придержим, тягло надо заводить в первую очередь, а все остальное потом.
- Тоже верно. Тогда жди меня здесь, корми лошадей, а я на одной смотаюсь на ту сторону.
- А как же этой лошадке без отдыха? Может, пешком здесь сходить проще, если это близко? А лошадку подкрепить бы вместе со всеми, - нерешительно предложил Андрей.
- Пожалуй, ты прав, схожу пешком, быстрее согреюсь на ходу, а они наоборот, поостынут, отдохнут и охотнее побегут домой.
Клавдий взял мешок и быстро прямиком через рельсы зашагал на ту сторону станционного поселка.
Вернулся он почти с полным мешком.
- Кое-что купил из обнов Марине и Харлашке, приедем в Украинку, покажу, а главное, взял пальтишко Оленьке Гайдуковой и шалку, пусть девочка порадуется, а то сидит дома, как в тюрьме, не в чем выйти прогуляться.
- А хозяин согласен будет оплатить? Может, у него другая нужда?
- Если не согласен, то так отдам. Рассчитается, когда разбогатеет. За ночевку тоже положено платить полтинник с подводы, а я не буду. Вот за два-три года рассчитаемся.
- Самый лучший выход, если у Вас есть возможность, поступить именно так, а ему деньги нужны на хозяйство.
- Он очень много думает о хозяйстве, а дети раздеты. Это же крайность. А всякая крайность - глупость. И это подходит к любому делу. Надо найти золотую середину сообразно условий, в которых ты находишься. Бесспорно, есть что-то главное, но нельзя забывать и остальное.
Настроение у Клавдия было хорошее, и Андрей даже удивился его разговорчивости. Умеющий в двух-трех словах выразить главное, а наговорил о крайностях, как бы стараясь и его предостеречь от этих самых крайностей.
Лошади с места взяли рысцой, понимая, что они бегут домой. Верста за верстой оставались позади.
По всей дороге, насколько хватало глаз, двигались порожняки.
Солнце еще не скрылось за горизонтом, как въехали в Украинку, где предстояла вторая ночевка.
Подъехали ко двору, встретил хозяин и поприветствовал крепким рукопожатием. Он был среднего роста, смугловат.
Андрею показалось, что он или добр вообще, или очень уважает гостя. Помог распрячь лошадей, поставить их и прибрать сбрую, кинул по  навильнику своего сена и пригласил в землянку.
В землянке было светло. В окошечко с западной стороны пробивались красные лучи заходящего солнца. Это придало убогому жилищу веселый вид и радовало сидящих в нем.
Оленька бегала из комнаты в кухню, а мальчик Петя по-прежнему сидел на своем коминке и с любопытством смотрел на вошедших.
Разделись. Клавдий первым делом стал вытаскивать из мешка покупки.
- Оленька, иды до дядька Клавдия, - позвал он девочку. – Я тоби подарок прывиз.
Девочка, топая ножками, как бы робея, с остановками после каждого шага, подошла к Клавдию и стала на расстоянии шага.
Клавдий вынул из мешка пальто и шалочку и стал наряжать девочку. Застегнув пальтишко, он сказал:
- Тэпэр тоби и мороз ны страшный. А як бы татко валянкы скатав або купыв, так и на вулыцю можно иты.
Девочка стояла и робко осматривалась. Было видно, что ей понравилось пальтишко. Затем она погладила ручонкой по полам и протяжно сказала:
- Спасыби, дядя.
- Носы на здоровье и радисть.
И Клавдий, взяв ручонку девочки, потряс ее.
- Нашо ото Вы взялы, воно, мабуть, дорогэ? - с улыбкой и довольством сказала Олина мама.
- Не дороже денег. Я взял в подарок, а то вы сами до весны не соберетесь. Вчера Петро бьл на станции, а приехал ни с чем, а что бы перебежать на ту сторону?
Хозяин сидел, виновато улыбаясь.
Девочка теперь ходила в пальтишке и никак не хотела его снимать.
- Валеночки ей надо купить. Следующий раз заеду, чтобы были, иначе сам куплю, - вполне серьезно сказал Клавдий.
- Теперь купим, деваться некуда. Завтра снова везу хлеб и сбегаю в лавку.
Клавдий снова покопался в мешке и вытащил маленький сверточек. Потом подошел к мальчугану, развернул его, и во всей красе обнажился детский костюмчик: штанишки и рубашонка из байки. Он повертел обнову возле мальчика и, сняв его с лежанки, стал одевать.
Петруша не сопротивлялся, а наоборот, подставлял ручонки и помогал облачиться, очевидно, уже понимал добро.
Гость взял мальчугана на руки, и они стали прохаживаться по кухне взад и вперед.
- Ему тоже надо валенки, - как бы между прочим заметил гость.
- Та ему ще рано пимы носыть. Хай до лита сыдыть на пичи, и лито босый побига, - ответила хозяйка, приглашая гостей отужинать.
За ужином Андрей узнал, что Клавдий Мартыненко с Гайдуком земляки, они переселились из одни деревни.
Вечером велась длинная беседа все о тех же крестьянских делах, особенно о продаже зерна. Клавдий обещал снова приехать после дня отдыха дома. Этим же обозом с ним предстояла поездка Николаю Опрышко на Спиридоновой Лысухе, которая оказалась незаменимой и крайне нужной.

Глава   15.
НОВОЕ РЕМЕСЛО

Наступил февраль. Подули ветры, усилились снегопады, начались бураны.
Люди отдыхали от больших дел, но в землянках и сараях продолжали трудиться. Трубы дымят с раннего утра еще задолго до рассвета, и прекращается топка к половине дня. Вечером еще до заката солнца снова дым из труб устремляется вверх.
Животные стоят в сараях, сохраняя тепло от собственного тела, а рабочий скот копит силы к полевым работам.
По улочкам бегают стайки собак, и, кажется, больше ничего живого не существует в этом заснеженном краю.
Самым тяжелым делом было крутить жернова, но впрок помногу муки никто не заготавливал, хотя ежедневно два-три часа занимались этой работой.
В один из дней к Андрею заехали Спиридон с Николаем. На дровнях стояли три небольших бочки. Спиридон снял одну, занес в землянку, поставил посреди комнаты и сказал:
- Купили под сало. Завтра начнем забой свиней.
- Не свиней, а поросят, - возразил было Андрей.
- Ничего себе поросята, по шесть пудов. Надо забивать, Андрюша, та новых куплять, - настаивал Николай, очевидно, уже подготовленный Спиридоном на случай возражения Андрея.
Поразмыслив, Андрей согласился.
Спиридон оказался человеком незаурядных способностей, хорошим мастером и по засолке сала с приправами и приготовлению домашней колбаски. Андрею было даже несколько неловко, что он, имеющий ветеринарную подготовку, уступал Спиридону в разделке туш и особенно в приготовлении колбас.
Спиридон очень ловко, быстро и легко работал. Николай везде выполнял роль подмастерья и "мальчика на подхвате" или, как его шутя прозвал Спиридон, казачка.
Эти дни были чем-то вроде праздника, ибо постоянно присутствовали и участвовали в работе женщины. Они хоть и занимались детьми, помогали очищать кишки, делать колбаски и готовили свежину.
По окончанию работы Спиридон сказал:
- Побольше бы таких праздничных дней. Жиночкы меньше бы скучали, та тосковали по дому.
Зимой плохо в деревне стало с молоком. Как договорились, почти у всех коровенки были в запуске. Обеспечение детей молоком пришлось решать чуть ли не сходом. По двое-трое ходили по дворам и внушали давать молоко тем семьям, у которых есть маленькие дети. Большинство согласились пойти навстречу обществу без возражений, но были отдельные, понимающие только свои интересы, а чужая нужда их не беспокоила. Такие предупреждались, что если они попадут в беду, то общество ответит тем же на их нужду.
Практичным в этом вопросе оказался Клавдий Мартыненко. Его не беспокоила молочная нужда. Еще за месяц до запуска коровы он все молоко, остающееся от употребления, замораживал в металлических мисках и складывал в мешки. Таким способом он заготовил требуемое количество молока для семьи на период, когда корова будет в запуске. К сожалению, его метод стал известен поздно и пригодился только на следующую зиму.
Неожиданно Андрею подвернулась еще одна работа. Его пригласил Евтихий Чигирин забивать кроликов. Осенью он занимался их выхолащиванием, чтобы не дрались и не загрызали друг друга насмерть. Чигирину это понравилось. Зверьки вели себя после этого совершенно спокойно, и Евтихий не торопился с массовым забоем.
Содержались кролики у него свободно, выгульно и сильно разрывали сараи, стремясь наделать нор и тем самым спрятаться от людского глаза. Он решил их поубавить.
Дело оказалось очень доходным. Хозяин согласился все шкурки отдать забойщику. Так Андрей оказался владельцем трех десятков кроличьих шкурок, которые предстояло выделать.
Пригодился ему способ, подсказанный николаевским казачком Исаком, доставившим его сюда со станции Кочубаево. Уж больно он показался ему простым, и даже не верилось, что так легко можно все сделать. Мастер даже сам того не ожидал, что они получатся мягкими, легкими, эластичными, не застывающими на морозе. Работу эту Андрей выполнял увлеченно. Вечерами долго не гас каганец в его землянке.
Когда вся пушнина была выделана, встал вопрос, что изготовить из имеющегося меха. После недолгих разговоров единогласно решили в первую очередь сшить Матренке шубку. Время приближалось к весне, и скоро надо будет выводить ребенка на улицу одетым, а не завернутым, ведь ей уже перевалило за полтора года.
Глядя на ворох кроличьей пушнины, Андрей с Натальей договорились никому ее не показывать, боясь, что дойдет до хозяина, и хотя он их раньше всегда выбрасывал собакам, вдруг у него появится зависть и обида.
Стал вопрос, как шить? Где взять портного?
Андрей умел пришить только пуговицу да наложить заплатку. Наталья верхнего ничего не шила, хотя умела шить кофты, юбки, белье, вышивать, вязать и мастерить самодельные ковры.
Рассуждая на эту тему, Андрей вспомнил своего попутчика в дороге Нестора Будника, но его не было рядом, а съездить к нему можно только на лошади, которую надо было у кого-то просить.
Тогда приняли решение - шить самим, тем более что Наталья видела, как отец шил папахи из овчины, и даже помогала сшивать шкурки.
Вспомнив о счастливых днях, проведенных в родительском доме, когда она помогала родителям и сшивала шкурки, Наталья взгрустнула и прослезилась. Смахнув слезинку со щеки, она сказала:
- Бачь, тэпэр ни у кого и поучыться. Може, нам уихать до дому. А праця и там найдэться подобна.
- Наталка, так там ныма ж зымли. Вона ж нас сюда поклыкала. Мы уже продалы хлиба на двадцять шисть рублив, а ще ны сиялы на своий. Ныужто мы бросым четыри дысятыны, пиднятых с такым трудом? Та мы з урожаю цего року пудив двисти, або трыста продамо, - как можно ласковее доказывал Андрей необходимость пожить здесь. Он пустил в ход все свое красноречие и доказывал на примерах и фактах, что ничего нельзя придумать глупее, как уехать от своей земли.
Наталья успокоилась, пришла в себя, несколько повеселела, видно, убедил ее Андрей, потом улыбнулась и стала раскладывать шкурки по цвету, подбирая, куда какую пустить. Затем сходила к людям и принесла детское пальтишко годика на четыре, одела на Матренку и принялась, не торопясь, кроить. Сшивали, стачивали, подгоняли. Матренка очень мешала. Когда надевали на примерку, она не давала снимать, и часто это кончалось слезами. Пришлось обманывать, сделать накидку их двух шкурок и вешать через плечо после того, как изделие снималось. Подклад поставили из старой Натальиной юбки.
Наконец, на третий день Наталья сказала:
- Готова.
Не терпелось ребенка сводить на улицу. Пришлось на время прогулки обратиться за валеночками к соседям. Выручили. Нарядили, и днем, когда хорошо обогрело солнце, вышли во двор.
Изделие было высоко оценено односельчанами. Даже сам Спиридон, мастер кожевенных дел, был удивлен, увидев на ребенке такой наряд.
Неожиданно новое ремесло позволило Андрею до конца зимы заниматься интересным делом, сравнительно не тяжелым и дающим возможность заработать.
От ежедневного переминания шкурок руками и применения золы кожа на пальцах к концу сезона стала сизой, огрубела, и появились почерневшие трещины.


Глава 16.
ЗАСУХА

Зима подходила к концу, заметно удлинились дни, ярче стало светить солнце. Днем оно своими лучами очищало стекла землянок от ледового налета и, такое ласковое, проникало в маленькие землянушки, и обогревало их.
Весна подступала медленно. Днем обогревало, и таял снег, а ночами сильно морозило. Лед вымерзал, а снег выветривало, и он становился пористым. На дорогах снег лежал, почти не тронутый весной.
Появились первые небольшие полянки. Задули ветры. Остатки снега с полей исчезали не столько от таяния, сколько от вымерзания и выветривания. Оголялась земля на полях, но люди готовились к севу. Почти у каждого увеличивался посевной участок, единственный источник благополучия.
Перед посевной Андрей снова подумал о приобретении лошади и даже съездил на рынок, но купить не удалось - не было подходящей.
Провести посевную и прожить лето можно было и без лошади, а к уборке, к моменту вывозки хлеба с поля и его продажи лошадь была очень желательна, и Андрей надеялся, что к этому времени представится возможность ее купить.
На лето планировалась постройка амбарушки или клуни для хранения сена и инвентаря. Предстояло произвести помазку и побелку землянки снаружи, устройство плетневой изгороди и другие работы.
Сев зерновых этой весной надо было провести на шести десятинах, на четырех собственных по поднятой прошлым летом целине, и на одной-двух тетки Марьехиных, если получится. Андрею становилось даже страшновато от такого объема работы. Он то и дело прикидывал, сколько потребуется дней на посевную, косовицу, вывозку с поля, обмолот, вывозку зерна и другие непредвиденные работы, и ему становилось ясно, что этот объем работы – не для одного человека.
Несмотря на это, было решено засеять все возможное. Были надежды на Спиридона, который пока сеял не более трех десятин, и на помощь вновь приехавших, если таковые будут, а больше всего - на свои собственные силы.
Из общей посевной площади по одной десятине предназначалось под просо, овес и зеленку, а три - под пшеницу. Поскольку уборка зеленки осуществлялась до косовицы хлебов, то Андрей надеялся и сам справиться с  шестью десятинами.
Погода перед посевной была неустойчивой. Небольшие потепления сменялись холодами, часто дули ветры и повторялись ночные заморозки.
Мужики настороженно следили за погодой, спрашивали друг у друга насчет начала сева, сеять не торопились, все приглядывались.
Ветры тем временем уже начали иссушать землю, которая никак не прогревалась до степени готовности под посев.
Андрей принял решение начать сев частями в разные сроки. По одинокой березе, стоящей на его участке, он пытался определить начало сева, но это не удалось. У дерева чуть набухли почки, но лист никак не разворачивался. С надрезанного сучка березы выделялся сок, но движение его было слабым.
Надоело Андрею вести наблюдения, и он засеял одну десятину по целине, поднятой прошлым летом, пшеницей, чем и было положено начало севу.
Через пару дней была засеяна десятина овсом, предназначавшимся на зерно. Затем снова десятина - пшеницей.
Дикая трава уже пробилась из почвы и зазеленела, стал разворачиваться березовый лист, что и явилось сигналом к завершению сева.
Затяжная холодная весна сулила длинную теплую осень, так поговаривали некоторые знатоки погоды, но это были догадки и желания, а опыта наблюдения за местной погодой еще ни у кого не было.
Наконец, стали пробиваться первые всходы, но они были не дружные. Рост был слабый, растения медленно набирали силу, и более поздний сев стал выравниваться с первым.
По-прежнему дули ветры и нещадно уносили влагу.
Деревня уже закончила сев проса, лишь отдельные осторожные не решались. К таким относился и Андрей. Уже сейчас было видно, что поспешность с севом этой культуры была ошибочной, ибо всходов почти не было, а те, что кое-где появились, не давали роста.
Но время шло, и надо было сеять. И Андрей принял решение сев  произвести за пять дней до даты, когда в этих местах случались последние заморозки. Этой датой считалось двадцать восьмое мая.
По наблюдениям за погодой первых поселенцев, проживших здесь пять лет, позднее этой даты заморозков не было. Это тоже был риск. Зерно могло не успеть вызреть до осени и остаться пригодным только на фураж. Но Андрея это не страшило. Для посева в будущем году у него был запас семян, и в достатке - на питание.
В одни из вечеров к Андрею пожаловал сам Клавдий Мартыненко. Он пришел посоветоваться, когда сеять просо. Для Андрея было очень лестно, что к нему за советом пришел один из знатоков местного земледелия, и он охотно поделился своими соображениями. Клавдий согласился с ним.
Мало было хороших дней. Этой весной даже птицы незаметно отщебетали свой сезон, их было почти не слышно, они занимались своим делом без песен и радости.
В изготовленной Андреем второй дуплянке для скворцов они почему-то не поселились, и всю весну в ней чирикали воробьи, радуясь, что им достался такой уютный, надежный от дождей и ветров домик. Они уже повторили выводок, постоянно причирикивая и поддергивая хвостами.
Холода сменились жарой, дождей не было, ветры не утихали, погода не сулила ничего хорошего. Со дня на день ждали подгорания хлебов и не так от недостатка влаги, как от сильной жары.
Кое-где начали желтеть верхушки побегов.
Мужики затужили, советовались, что делать, но предложить никто ничего не мог, требовался дождь либо спад жары, чего не предвиделось в ближайшее время.
Те, у кого не было годового запаса хлеба на питание, особенно многосемейные, уже искали работу, могущую дать хотя бы полупудовый заработок в день. Другие сокращали дачу хлеба скоту, а лошадей прекратили кормить дома и выгоняли на пастбище.
Заморенные посевы уже пошли в трубку, но от земли не оторвались и на четверть, кончался последний шанс на маломальский урожай.
Несколько лучше себя чувствовало просо последних сроков сева. Оно после всходов долго стоит в одной поре, но не боится жары, хотя влага и ему была необходима.
Закончилась весна, наступило знойное лето, а еще не выпало ни единого дождика. Дорожная пыль, поднятая конскими копытами, подолгу стояла шлейфом, ветры в последнее время стихли.
Вечером, при возвращении табунов скота и особенно лошадей, долго стояло пыльное облако, тянувшееся прямо с пастбища.
Травы остановились в росте, а степь пожелтела.
Измельчало озеро Чаныш, и только в середине его еще оставалась вода, едва достигая глубины до колен детям. Берега его отодвинулись к середине и были покрыты грязным месивом, которое, подсыхая, начало трескаться.
Люди стали терять надежду на изменения в погоде к лучшему. Кое-кто стал сетовать на свою опрометчивость с переездом, особенно те, которые еще не обжились и приехали в последний год.
Когда, казалось, были потеряны все надежды на дождь, наконец, неожиданно вечером подул северный ветер, принесший облака. Небо заволокло тучами. Освежился воздух. Чувствовалось приближение дождя. Наконец, засверкали молнии с громовыми раскатами, и первые тяжелые крупные дождевые капли упали на пыльную землю. Через минуту-две дождь усилился. Снова с треском прогремел гром, и небо обрушило на землю дождевые потоки.
Уже стемнело, но Андрей все не ложился спать, радуясь дождю. Потом он вышел в сарай, зажег свечу и при ее свете осмотрел животных. Ревунья лежала спокойно, прислушиваясь. Овцы стояли настороженно. Поросята, зарывшись в солому, крепко спали. Куры, прижавшись друг к дружке, спокойно дремали на своем седале.
Гусыни, широко расставив крылья, стремились прикрыть каждая своих гусят. И только гусак, высоко подняв голову, стоял в воинственной позе, в любой момент готовый дать отпор любому, посягнувшему на его семейство.
Все новые и новые раскаты грома сотрясали землю. Иногда ливневые потоки несколько стихали, но потом с новой силой стучали по окнам, обнадеживая переселенцев.
Уснул Андрей только после того, как убедился, что дождя достаточно для надежного увлажнения почвы.
Спалось крепко. Утром Андрей вышел во двор. Ясно светило только что взошедшее солнце, было тихо. Во дворе, в низких местах поблескивали лужицы. Напившись вдоволь влаги, зеленела травка.
Гусак, покупавшись в дворовой лужице, вытягивал шею и горланил что есть силы, глядя в сенцы, откуда должна была выйти его любимая гусыня со стайкой самых маленьких гусят.
Петух, подобрав повыше крылья, бегал по двору, хлопоча вокруг кур и постоянно что-то им говоря на своем курином языке.
Куры, наоборот, спокойно и осторожно прохаживались по двору, обходя лывки и держась на травке, боясь замарать ноги.
Из сарая подавала голос Ревунья, чувствуя время выхода на пастбище, и блеяли овцы.
Во дворах, не торопясь, зашевелились люди, радуясь прошедшему дождю и разглядывая свои жилища в местах, которые дали течь. У Андреевой землянки особенно с северо-западной стороны отвалилась глина и оголились стены, местами она была так сильно размыта, что от нее остались только следы на дорогах, сделанных ливневыми потоками.
По улице шел пастушок. Подходя к каждому дому, спрашивал, стоит ли торопиться выгонять на пастбище скот, может, подождать час-другой, пока хоть немного обдует верхний слой, чтобы не размесить грязь по улице и не втоптать траву. Люди согласно кивали.
Солнце, поднимаясь, пригревало сильнее. Стало парить от избытка влаги. Было похоже, что дождь может повториться.
Андрей сбегал в поле и посмотрел зерновые. На просяном поле не было подгоревших листочков. Шансы на получение зерна проса еще были, если оно успеет созреть до наступления осенних холодов. Редкие же всходы объяснялись тем, что часть семян попала в сухую землю и своевременно не взошло. Можно было ожидать, что будет подгон.
Оставалось - ждать и надеяться хотя бы на небольшой урожай, а зерно прошлого года сохранить на семена.

Глава 17.
СХОД

Наcтyпил воскресный день.
После обильного долгожданного дождя все кругом зазеленело. Ожила степь. Над деревенским озером снова залетали мартыны и чибисы. Весь скот с утра отправлен на пастбища. Из дворов к озеру потянулись гусыни со своими еще небольшими, но уже окрепшими гусятами, на ходу сощипывая гусиную травку.
Люди повеселели, воспрянули духом и радовались тому, что не все сгорело от жары. Они спешили на сход, связанный с выборами деревенского старосты.
Задолго до начала официальной части в маленькой вековой березовой роще, прилегающей к озеру Чаныш с юго-восточной стороны, стал собираться разновозрастный люд. Здесь были и женщины с детьми па руках и держащие за руки тех, которые побольше, и старухи, и мужики всех возрастов, и парубки, и девчата в расшитых украинских кофтах, и босоногие мальчишки и девчонки.
Мужики собрались особняком. Женщины разместились во круг них несколькими табунками. Босоногие безуемно бегали вокруг, то удаляясь от общего крута, то путаясь между взрослыми. И только парубки и девчата держались особо, на приличном расстоянии играя в мяч и другие игры, постоянно отгоняя от себя детвору.
Никаких деловых разговоров не было. Всяк рассказывал какие-либо небылицы, приукрашивая их своими добавками, стремясь только к одному - развеселить публику.
В центре мужского круга уже стоял принесенный стол и три табуретки.
- Ну шо, мужыкы, погоготалы и годи, начнэм сход, - сказал староста Иван Хмыз, высокий мужчина лет сорока с темным волосом и бронзовой, как от загара, кожей.
Мужики стихли, а женщины, стоящие чуть поодаль, спешно заканчивали своп щебет, торопясь досказать свои мысли.
Иван Хмыз поправил стол, подставил табуретки, снял медаль - знак отличия старосты, висевшую на шее, и, положив на стол, велел размещаться всем с противоположной стороны.
Люди стали занимать места. Ближе к столу разместились мужики, подальше - женщины, еще дальше - не проявляющие особого интереса и державшиеся на расстоянии парубки с девчатами, а вокруг всех вертелась ребятня.
- Мое полномочие старосты истекло. Сегодня надо выбрать нового. А чтобы не допустить ошибки, давайте сразу выберем двух счетчиков, они же будут помогать вести собрание. Предлагайте.
- Грамотных трэба, давайтэ грамотных, а то як вин тилькы до трех умие счытать, то якый из его счытач, набрэшэ, так шо выбырым шось ны тэ, - застрочила Цокотуха, стоящая крайней в первом ряду после мужиков.
Мужики заухмылялись.
- Якэ твое бабськэ дило до выборов? - возразил кто-то из мужской толпы.
Но Цокотуха не сдавалась, а продолжила:
- А шо, ны правду кажу, шо вы зарыготалы, усэб пырыводылы на смих вмисго дила, узросли, а ны понимаетэ, шо ны грамотнэ и счытать ны умие.
- Правильно, тетя Франя, Вы сказали, - перебил ее староста. - Кого вы предлагаете в счетчики?
Мужики снова заухмылялись.
- Я думаю, ню надо довирыть счытать Андригю Шкандыби. Вин такый, шо и до сотни сосчытае правильно, ему це дило знакомо, ны перший раз ему заниматься цым счытанням, вин отэ счы тання, як баба насиния лускае, и зроду ны зибьецця, та и брыхнуть ны посмие.
- Правильно, тетя Франя, - снова перебил ее староста. - Гарнишого счетчика нам и ны трэба.
Иван Хмыз поняв, что Цокотуху остановить трудно, решил быстрее закончить с одним счетчиком и громко крикнул:
- Кто за избрание первым счетчиком Андрея Шкандыбу, голосуйте, - и сам поднял руку вверх.
Десятки мужских рук поднялись вверх.
- Кто против?
Староста обвел взглядом публику.
- Против нет. Андрей Шкандыба избран первым счетчиком.
Прошу вас, Андрей Акимович, займите за столом место.
Андрей медленно подошел и сел за стол.
К столу пришкандыбала бабка Соломея. Опираясь на свой посошок, подала знак, что она хочет говорить.
- Кажить, бабуся, шо Вам потрибно.
- Я тож мрию, шо мужыкы Андрию довирять такэ дило. Вин же в гусарах служив, а там хлопци таки гарни, шо, як бы молода була, так знову слидом побигла.
Публика грохнула со смеха и долго не утихала.
Бабка Соломея продолжала стоять.
Когда смех немного утих, староста наклонился к ней и сказал:
- Уже выбралы его, шановна бабуся, проходьте о туда и ставайтэ, слухайтэ, ще одного трэба выбрать.
- Я ще шось хочу сказать, - заявила Соломея.
- Ну, кажить, бабушка, кажить.
- От шо такэ гусар. Вин як шо зробыть, гак ны нарадиишься.
Публика снова взорвалась от смеха и долго не умолкала, а когда немного утихла, бабка продолжала:
- Вин у мэнэ осинню купыв гусака. Другаи як купують, так писля их гусы гыдко лупляться. Одни бовтюхы в гниздах. А як гусар купыв, так высною кажна по дюжини и бильше вылупыла.
Все снова захохотали.
- Так ты, бабка, продавай тикы гусарам, - крикнул чей-то мужской голос из публики.
- Его трэба выбрать, - проговорила бабка под смех собрания и довольная пошла на свое место.
- Кого изберем вторым счетчиком? Предлагайте.
- Давай, Федьку Мельникова, - закричал из мужской толпы басистый голос.
- Вин хоть ны умие щытать, так то мужик спокойный, - сказала Цокотуха.
Староста побоявшись, что Цокотуха еще долго не остановится, не обращая внимания на ее щебетание, громко произнес:
- Кто желает избрать вторым счетчиком Федора Мельникова, голосуйте.
Все подняли вверх руки.
- Против есть? Нет. Федор Федорович, занимайте место за столом.
Из толпы вышел мужчина средних лет, плотного телосложения, русоволос и, садясь по другую сторону старосты, положил на стол свою старую выцветшую шляпу.
- Комиссия есть. Давайте предложения, кого избрать старостой на очередной двухгодичный срок.
Более десятка рук потянулись вверх.
Староста положил перед Андреем лист бумаги и карандаш и сказал:
- Пиши, кого предложат, - а сам стал спрашивать у всех, поднявших руки.
- Избрать еще на один срок снова Хмыза, - выкрикнул как бы с нетерпением мужчина.
- А шо вин той Хмыз, - закричал Ворган, - Як бьють по зубам, а вин и в волость ны сообщае. Годи ему правыть намы.
- Шо ты заробыв, дядько, тэ и получыв, - возразил кто-то из публики.
Количество поднятых рук, желающих предложить своего кандидата, не уменьшалось.
- Мыколу Саська, - спокойно предложил дедок небольшого роста. - Вин пэрвый зробэ и запустэ витряк. Диловый хлопыць, а ему тикы трьщдять рокив.
Андрей записал в тетрадь.
- Григория Шевченка, - предложил кто-то из мужской толпы.
- Илька Цыза, - выкрикнул из толпы.
- Нашо ото воно Цызэнькэ, як воно такэ малэнькэ, - возразила стоящая в первом ряду женской толпы толстая низенькая женщина лет сорока пяти с выпирающими ягодицами и двойным подбородком.
Снова раздался смех.
- Спырыдона Танского, - предложила румяная молодая женщина, несколько смущаясь.
- А шо у его за достоинства, а ну скажи, Галя, шо ты его прыдлагаешь нам, мужикам. Тоби вин пидходэ, а нам, може, и ны пидийдэ в старосты, - прокричал из толпы с улыбкой молодой мужчина.
Снова раздался смех, толпа зашевелилась.
- Явтуха Галагана, - прокричали их мужской толпы.
Андрей продолжал записывать.
- Сколько уже записано? - Спросил Хмыз у Андрея,
- Шесть кандидатов.
Еще с десяток рук тянулось, желая назвать своего кандидата на должность деревенского старосты.
- Может, хватит выдвигать, будем выбирать? – обратился Хмыз к собравшимся.
- Не имеешь права, - закричало несколько голосов из толпы, преимущественно те, что с поднятыми руками.
- Ну давайте хоть всю деревню перепишем, - заявил староста поняв, что остановить выдвижение новых кандидатов не удастся.
- Ивана Куженко, - предложил молодой мужчина лет тридцати пяти с хитроватой ухмылкой, чуть смахивающий на воришку и заметно преследующий какой-то свой корыстный интерес.
- А я предлагаю выбрать у старосты Мытрофана Изюменко, - пробасил медленно пожилой мужчина с пышными отвислыми усами и длинной бородой. И после маленькой паузы продолжил: -Вы скажетэ, почиму? Отвичу. Мытрофан дуже старательный хлопыць. Вин уже конча робыть витряк. Уже и камни симирякы прывиз из Кутура. А хто з ным сримняеться? Сасько? Ни, мабуть, ны доженэ. А яка ж нам будэ помичь, як его витряк заработа. И ны довго осталось ждать, кращого старосты я ны бачу.
Бородач довольный, что ему дали высказать все веские аргументы за своего кандидата, слегка поклонившись собранию, замолчал.
Слово для выдвижения предоставили мужчине лет пятидесяти с лысой головой, большими усами и небольшой подстриженной бородкой.
- Шо вы павыдвыгалы в старосты? Одын молодняк. Учора булы диты, а сегодня руководыть дэрэвней. Цэ шось ны тэ. Староста нужын мудрый, а у молодых цего ныма.
- Годи балакать, называй кого-нэбудь, - закричал из толпы моложавый голос.
- Так вас же трэба урозумить, - снова продолжал мужчина с лысиной на голове. - Я думаю, шо пидийдэ Панас Мартыненко. Ему уже пятьдесят рокив, вин спокойный, и голова на плечах е, а ны макитра, як у других, а стикы вин зробыв для усих нас. Уже пошты рок, як вин прывиз прэс-отжим для выработкы олии. И мы з вами yси жалы насиння из сояшныкив, а кой хто коноплю або рыжик, и як гарно було, як у вылыкый пист було шо на столи.
- Годи выдвыгать, - закричали из толпы.
- Иш ты якый, крычышь, годи, свого выдвинув, а нам - годи, - возразил худенький старичок лет шестидесяти с поднятой рукой.
- Ну, скажить, шановкый дядько Остап, кого Вы хочэтэ у старосты? - спросил председательствующий.
- Я хочу Тищенка Васыля, вин тоже витряк робыть.
- Гарно, дядько, запысалы, - быстро ответил Хмыз, почти перебив предлагающего, боясь, чтобы он не растянул свою речь надолго.
- Грыцька Кузько, - предложил, быстро выкрикнув, молодой мужчина.
- Ны пышить его и в спыскы. Шо с того Грьщя, у его тикы и дила, шо языком молоть та рыготаться, - резко возразила снова толстуха, перебивая всех и ни на кого не обращая внимания.
Снова прокатилась волна смеха.
Одна последняя рука осталась поднятой для выдвижения, и Хмыз, тяжело вздохнув, устало сказал:
- Давайте последнего.
- Клавдия Мартыненко, - сказал спокойно и серьезно пожилой мужчина.
- Нашо вин нужын, такый староста. Цэ ны староста, а драчун. Мои хлопчакы нычаянно его копыцю сина забралы, так вин моему Прокопу таку апляуху влипыв, шо ухо аж посынило, а потим прямо чорнэ стало, думала, шо отпадэ, - громко прокричала из женской толпы женщина лет сорока пяти.
Публика взорвалась смехом и долго не умолкала, а когда стала стихать, кто-то из мужиков тоже громко и быстро прокричал:
- Хай твий Прокоп ны уче дитэй красты чуже сино.
- Нет желания еще кого-то выдвинуть? - ухмыляясь, спросил председательствующий, очевидно, довольный тем, что нет больше поднятых рук.
- Давай глосыть, - закричал кто-то нетерпеливый из мужиков.
- Голосовать будем в таком же порядке, как и выдвигали, - объяснил Хмыз, и, наклонившись к Мельникову, что-то шепнул.
Счетчики поднялось.
Мельников сказал:
- Кто желает, чтобы старостой снова остался Хмыз?
Десятка два рук взметнулись вверх. Андрей, стоя, вслух стал считать, мотая вверх и вниз правой рукой, держа в ней карандаш. Досчитав до двадцати одного, он громко повторил:
- Двадцать один, - и записал цифру на листке против первой фамилии.
- Кто за Николая Сасько? - спросил Мельников.
Андрей снова пересчитал и объявил:
- Девятнадцать. - И сделал соответствующую пометку на бумаге.
- Прошу поднять руки за Григория Шевченко.
Неожиданно почти к столу вышел Григорий и очень серьезно заявил:
- Я снимаю свою кандидатуру, поскольку не желаю ходить в старостах. У мэнэ багато работы, и всигда то николы, то ныма колы заниматься чужим дилом.
- Снять, - закричали враз несколько голосов, и Григорий, улыбаясь, вернулся в толпу.
- Прошу поднять руки за Илька Цыза, - объявил Мельников.
Долго считать не пришлось. Ни одна рука не поднялась. Не захотел голосовать даже гот, кто выдвинул - явно пошутил.
- Кто хочет старостой избрать Спиридона Танского, - спросил ведущий собрание.
- Девять голосов, - объявил Андрей после пересчета.
- Ны одний Гали наравыться, ще есть таки, - скороговоркой выкрикнул чей-то голос из мужской толпы.
Снова прокатился смех.
За двух следующих кандидатов, Галагана и Куженко, проголосовало по одному человеку.
- Кто за Митрофана Изюменко, поднять руки, - объявил Мельников.
После пересчета Андрей назвал цифру двенадцать.
- Предупреждаю, - заявил Мельников, - голосовать каждый имеет право только один раз, за одного кандидата, а то кое-кто уже по два раза поднимает руки, и продолжил:
- Кто за Панаса Мартыненко, поднять руки.
Андрей пересчитал и объявил:
- Одиннадцать.
- Кто за Васыля Тищенко?
- Восемь, - последовал ответ.
- Кто за Григория Кузько, поднимите руки, - с легкой улыбкой спросил Мельников.
Только одна рука взметнулась высоко вверх, как бы стараясь этим набрать очки и показать преимущество своего кандидата в старосты.
- И последний, Клавдий Мартыненко. Кто хочет его в старосты, поднимайте повыше руки.
- С десяток рук взметнулись вверх.
- Прошу слова, - с поднятой рукой с места обратился Клавдий.
- Я тоже снимаю свою кандидатуру, - заявил он, - правду сказалы про мэнэ тут, шо я як шо той, то той, - и махнул правой рукой со сжатым кулаком.
Публика снова загрохотала.
- Человек не желает, и силой мил не будешь, - разведя руками, сказал Мельников и добавил:
- Голосовать не будем и сейчас объявим результаты выборов, - и, взяв у Андрея бумагу, зачитал набранные голоса.
- По большинству голосов старостой на очередной двухгодичный срок снова избран Иван Никифорович Хмыз.
Стоящая толпа захлопала в ладоши и стала, не торопясь, рассыпаться во все стороны, оживленно беседуя между собой.


Глава  18.
СКУДНАЯ УБОРКА

Прошедший дождь не спас урожай, и было видно, что даже среднего не будет, особенно на землях, которые распаханы впервые. Посевы более позднего срока выглядели лучше и подавали надежды, особенно, просо. Оно с каждым днем все больше и больше набирало силы.
Начавшийся сенокос показал, что и тут надежды на запоздалый дождь не оправдались. Травы хорошо зазеленели, дали небольшой рост, но были редкими, и сена было мало. Даже в болотцах, между кустами тальника и на кочках нечего было взять.
Андрей взялся за косовицу камыша. Работал серпом по колено в воде. Накосив несколько охапок, выносил на берег, укладывал на телегу и увозил домой для просушки.
Мужики часто толковали о случившемся погодном бедствии и искали выход. Стали экономить солому прошлого года, приводили ее в порядок. Усиленно нарезался кизяк теми, кто уже обзавелся овцами, складировался для просушки. Люди, жившие в степях, знали этот вид топлива, оно чем больше поглощало солнца и сухого ветра, тем больше излучало тепла при сгорании.
Многие стали заготавливать тальник для топлива и кормов, в числе их был и Андрей. Он с топором в руках целыми днями рубил, затем вязал в охапки, просушивал и возил домой. Хорошо просушенные кули складывались в штабель или скирд для хранения.
Наступило время уборки хлебов. Мужики и тужили, и смеялись над собой. Те, что приехали в этом году думали: "Куда мы попали, и как выжить в этом краю? А когда слушали рассказы об урожаях прошлых лет, по выражению их глаз можно было понять, что они мало в это верят.
Андрей не мог сообразить, как косить пшеницу первого дня сева. Она была редкой. Литовкой приходилось мотать почти впустую, стебли не собирались в валок, а рассыпались как попало по скошенному жнивью. Подгона совершенно не было, а это значило, пшеница взошла вся и сгорела от жары. Но убирать надо было, не бросать же то, что выросло. Колос был полный и довольно тяжелый.
Прикинув, Андрей подумал, что здесь можно взять семена, что посеял весной, и ради этих десяти пудов с десятины по такому году стоило помучиться.
После скашивания он проходил следом с граблями и разрозненные стебельки осторожно подгребал в крошечный валок. Работа с граблями занимала не менее времени, чем с литовкой, но выхода не было.
Пшеница второго срока сева - позднего, была значительно лучше, но обещала дать не более тридцати-сорока пудов с десятины.
Просо удивило Андрея своей урожайностью. На него теперь была вся надежда. Дни на его уборке были радостными. Приятно было сознавать, что хоть что-то дало приличный урожай и явилось главным источником питания семьи.
Не успел Андрей уйти на косовицу, как к нему забежал Ефим Кузько, приехавший только весной этого года, и попросился принять участие в уборке проса за натуральную плату. Хозяин, хотя и чувствовал достаточно сил убрать самостоятельно, был по-человечески рад принять посильное участие в судьбе и становлении этого человека на новом месте. Кроме того, удваивалась скорость косовицы, а это очень важно, если испортится погода.
Уборку и обмолот провели быстро.
Закончив молотьбу проса у Андрея, Ефим Кузько несколько воспрял духом и, шутя, говорил, что каша и корова могут его спасти от голода до следующего урожая. Кроме того, Андрей пообещал ему дать семян для посева одной десятины пшеницы с отдачей после уборки.
Мужики уже вели разговоры между собой, как общими усилиями выйти из этого трудного положения.
Большинство крестьянских хозяйств было обеспечено собственными семенами, продовольственным хлебом и частично фуражом.
Все огородные культуры, включая и картофель, дали вполне удовлетворительный урожай, и это тоже было большим подспорьем.
Еще было далеко до Нового года, а обмолот уже все закончили. Подсчитан был фураж, а из этого и планировалось поголовье скота в зиму. Корма несколько сэкономили за счет пастьбы до ноября месяца.
Забивали поочередно свиней в нескольких дворах еще до наступления зимних холодов. Мясо делили на несколько дворов, которые через определенный промежуток времени забивали своих и возвращали долг.
Первый выпавший ноябрьский снежок оставил дома коров и овец, а лошадей продолжали пасти, и они освоили добычу корма из-под снега, разгребая тонкий снежный покров копытами. Погода способствовала этому, было хотя и морозно, но тихо. И только к концу ноября, с усилением ветров и снегопадами, была отменена тебеневка лошадей, и они переведены, на домашнее содержание.
Андрей хотя и считал, что кормов хватит, но ввел строгую норму. Он поставил задачу прожить зиму, не сокращая поголовья.
Овцы себя чувствовали хорошо на тальниковом листе. Они дружно набрасывались на поданный куль, быстро объедали листочки, потом принимались выбирать травинки, для чего Андрей сначала его развязывал, а потом переворачивал и перетрясал.
Все, что оставалось после овец, сжигалось в плите или грубке, и получалась хорошая растопка для кизяка, который долго горел, как каменный уголь, и доводил плиту до красноты, а землянка наполнялась даже избытком тепла, которого хватало до очередной топки.
В эту зиму солому не использовали для отопления. Все с осени думали о ее сохранении только на корм.
О продаже хлеба не было разговоров, хотя у некоторых и были небольшие излишки, но все прибеднялись, чего-то выжидали. Боялись, а вдруг такой же год повторится, тогда начнется голод, и останутся мужики без семян.
Андрей планировал продать пудов пятьдесят проса, но пока не торопился. Все прислушивался к разговорам мужиков и вестям, Приходящим со станции Исиль-Куль.
Мужики знали, что Андрея просо щедро наградило высоким урожаем, и шутя говорили, он знает какое-то просяное слово. Другие злились от зависти, к счастью, таких были единицы. Третьи вообще не хотели ничего знать о других, для них не было окружающего мира, они были поглощены своими заботами, а свое им всегда казалось правильным, если оно было даже нерезультативным.
Не торопился Андрей с продажей проса еще и потому, что для вывозки не было своего тягла. Кроме того, мыслил, что и на месте заберут для посева.
Станционные купцы, не дождавшись, когда им привезут хлеб, сами пожаловали в деревню, их агенты стали проводить подворный обход и записывать, кто может продать и сколько.
Андрей записал пятьдесят пудов проса. Им это понравилось. Но когда сказал, что продает семенное и показал горсть зерна, агенты, переглянувшись, пожали плечами и сказали, что они не уполномочены закупать семенное, ибо оно стоит несколько дороже.
Вопрос разрешился просто и довольно быстро. Стоило начать продажу своим деревенским мужикам, как один за другим многие потянулись покупать на семена, очевидно, считая удавшийся у Андрея урожай за счет хороших семян.

Глава   19.
БЛАГОДАТНАЯ  ВЕСНА

Зима 1901-1902 годов подходила к концу. Дни стали длинные, а снега лежали все еще не тронутые, отражая солнечные лучи и заставляя глаза жмуриться.
Люди начинали откапывать землянки, набрасывая вокруг них груды снега, сброшенного с крыш и откиданного от стен.
Крыши зачернели, к полудню кое-где парили, начали свисать сосульки, весна давала о себе знать.
По уличным сугробам вместо зимних собак стали бегать крикливые гусаки, вызывая на бой своих сородичей, а то и налетая на пробегающую собачонку, часто устраивали между собой драки, хотя у каждого была своя собственная стая из трех-четырех гусынь. Они врывались в чужие дворы с захватническими целями. Агрессоров встречали у ворот, и завязывалось сражение. Чувствовалось, что им некуда девать избыток энергии.
Мальчишки бегали по улицам и специально сводили гусей для драки. Выявляя сильных, сочувствуя своим, а иногда в критический момент и помогая. Это считалось нечестным, приводило к ссорам, а иногда кончалось дракой.
Гусыни, наоборот, стояли на солнышке возле скирд соломы и копошились в них, дергая клювом по одной соломинке, раскладывали поочередно на обе стороны, слегка приседая, как бы строя гнезда, перебирая клювом колосочки и склевывая оставшиеся зернышки, чавкали своими широкими клювами. Лишь иногда они пронзительно вскрикивали на высоких ревнивых нотах, чем и давали о себе знать своему заблудившемуся в соседнем дворе хозяину.
Гусак после этого отвечал громким пронзительным "ка-га-га" и с криком быстро возвращался к домашнему очагу. Последнюю часть пути он, расставив крылья, бежал почти бегом, демонстрируя свою верность и заметая следы своих уличных похождений. Подбежав к своим гусыням, он вертелся возле них, вытягивал шею, как бы извиняясь и кланяясь каждой, или в чем-то их убеждал, гогоча часто, ласково и не так громко.
Гусыни, постояв недоверчиво и испытующе, тоже начинали наклонять к нему головы с вытянутыми вперед шеями и поднимать гогот в знак своего согласия. Накричавшись вдоволь и успокоившись, отдельные из них подходили к дверям, ведущим в землянку и стучали клювом в дверь, давая знать хозяйке о своем решении начинать кладку яиц, а зайдя внутрь, искали себе место под гнездо, и хозяйка невольно спешила поставить его, изготовленное из скрученной соломы.
Куры табунками выходили из сараев и, задержавшись немного на пороге, бегом перебегали к соломе иногда с помощью крыльев. Они обогревались на солнце, разгребали солому, выискивая в колосках невымолоченные зерна, и найдя, их склевывали.
Петухи больше стояли, как часовые, ворочая высоко поднятой головой. При малейшей опасности они резко и громко вскрикивали, куры настораживались, бросали свое занятие и вертели головами в разные стороны, пытаясь определить, откуда грозит опасность.
Через некоторое время снова раздавался крик петуха, уже негромкий и нерезкий, крик отбоя, и несушки продолжали снова увлеченно подпрыгивать, доставая колосочки в скирде.
Во второй половине марта сильно потеплело, хотя постоянно стоял туман, и солнце с трудом только к половине дня пробивалось лучами к земле. Ночами не подмерзало, и снег с каждым днем садился все ниже и ниже и тяжелел, наливаясь водой.
В степи кое-где появились первые проталины, но вода на них не стояла, а уходила в землю, предвещая обилие весенней влаги.
Люди, особенно детвора, целыми днями находились во дворах, не столько по необходимости, сколько радуясь наступившему весеннему теплу.
Андрей с Натальей закончили все зимние работы и свободно вздохнув, гуляли во дворе, любуясь подошедшей весной.
Матренке было уже около трех лет, и она охотно тянулась во двор из темноватой землянки, внимательно смотрела на Ревунью, стоящую на солнце и жующую жвачку. Особенно она любила наблюдать за курочками и даже гонялась за ними, но очень боялась гусиной стаи, а самый большой из них никогда не уступал дороги даже взрослым и кидался на них, вытягивая шею и сильно шипя, а иногда замахивался своими огромными крыльями.
Иногда Андрей садил Матренку на сани и прокатывал по деревне на тетки Марьехином бычке, и тогда она была особенно довольна.
Когда снег растаял почти полностью, Наталья спросила Андрея, почему не прилетают сюда аисты, хотя встречают они здесь уже третью весну? Может, им сделать гнездо, как на Украине - поставить деревянный столб, а на нем закрепить горизонтально колесо?
Андрея резануло как ножом, он понял, что она снова тоскует.
Ему ничего не оставалось, как терпеливо говорить о резких колебаниях температуры, о том, что аисты это знают и, чтобы не погибнуть, сюда не прилетают, им нужен более мягкий климат. Потом обещал к осени обзавестись индюками, стремясь весь разговор перевести на выгоду.
Однако Наталья все не улыбалась. И тогда он завел разговор о посадке весной двух-трех кустиков малины, вишни и еще каких-то ягодников, о большом посеве пшеницы, картофеля и всех огородных культур.
Но Наталья сказала, что сильно хочет домой в Мельники, что там у нее осталась младшая сестренка Милашка, там мама с папой, которых она любит и сильно скучает, а он, Андрей, оторвал ее от них и привез сюда, в эти кучугуры, где они и сидят по полгода в землянках, не видя белого света. Голос у нее сорвался, и она заплакала навзрыд, уже не сдерживаясь.
Это уже были настоящие слезы с истерикой.
В нем боролось два чувства: жалось к ней и желание работать на земле, которую он мог иметь только здесь. И он, приласкав ее, стал снова убеждать в том, что на Украине вряд ли им выбиться из нужды, нет земли, а он хочет трудиться на ней, это ценность, которую они еще недооценивают. Он пообещал об этом поговорить после уборки урожая нового года, а сам подумал о том, что ей надо почаще встречаться с людьми и бывать на природе, а ему больше уделять внимание семье.
Не бежали ручьи талой воды этой весной в степные озера, вся ушла в землю, да и озера были полны от талого снега.
Люди по-прежнему находились дома. В поле все еще было сыро, даже целина раскисла от избытка влаги, и дети пока еще не играли в мяч на проталинах.
Под плетнями и вокруг землянок были еще полусаженьи сугробы снега, которые таяли медленно, пропитывая землю.
Андреи, как и все мужики в деревне, готовился к весеннему севу. Он несколько раз осмотрел плуг, самодельную борону и поставил ее к скирде соломы. Он надеялся, что этот год будет урожайным.
Андрей сходил в поле и осмотрел свой участок поднятой целины. Он нашел его в хорошем состоянии, земля была влажной, пласты развалились, были видны коричневые прожилки перегоревших за прошлое лето степных трав. Она казалось смесью чернозема с торфом. Он думал, что разместить на своих семи десятинах.
Наиболее выгодным он считал посеять по одной десятине проса, овса и зеленки, а остальное отвести под пшеницу.
Посев одной десятины проса диктовался не только необходимостью иметь свое пшено, но и из-за соломы, которая для коровы и овец почти заменяла сено. Овес он любил как хороший корм для лошадей, овец, а при размоле - и свиней.
Андрею уже было известно, что просо хорошо родит по целине, но эта культура после всходов боится весенних заморозков.
Другой крестьянской приметой была та, что при затяжных веснах заморозков, как правило, не бывает, и после стаивания снега все дружно оживает, и дает хороший рост трава и высокий урожай – не только зерновые, но и все огородные культуры.
Семян проса у Андрея было заготовлено на две десятины, хотя сеять планировал только одну. Это на случай, если первый посев вымерзнет. В этом году, судя по весне, нельзя было запаздывать с севом, чтобы хлеба успели вызреть до осенних дождей.
Наконец,  растаял последний снег, по утрам земля сильно парила, на целине уже подсохло. На поляны вокруг деревни вывалились стайки детворы. Они, играя в мяч, уже пробовали бегать босыми ногами, радуясь новому благодатному теплу. Жаворонки, не переставая, звенели в широкой степи, по-своему радуясь весне.
Андрей все думал о севе. В другие годы к этому времени полным ходом шел сев зерновых, а в этом еще не начинали. Пробовал завести вола на вспаханную прошлым летом целину, но он еще тонул в грязи, и снова приходилось ждать. Стояла теплая погода.
На одинокой кучерявой березе сильно набухшие почки стали быстро распускаться, и дерево начало зеленеть.
На еще не распустившихся цветках подснежников суетилась пара шмелей, стремясь проникнуть внутрь цветка. Невдалеке, осторожно озираясь во все стороны, пробежал рыжий с темными пятнами на голове хомячок.
Наконец, весенние лучи и время взяли свое - земля стала подсыхать, пашня окрепла, на целине стала пробиваться зеленая травка, вол перестал проваливаться на пашне глубже положенного, и Андрей решил начать сев.
После посева зерновых Андрей подвозил гнилую солому и навоз к просяному полю для устройства дымокуров на случай заморозков при возврате холодов. Многие мужики считали это причудой, а некоторые даже посмеивались, не торопясь с посевом проса.
Пришлось следить внимательно за погодой, при прояснениях не исключались заморозки, хотя погода стала неустойчивая. Затем ветерок потянул с востока, стало холоднее.
В один из вечеров солнце стало красно-багровым, закат ясным с долго отсвечивающим горизонтом. Ветерок потянул с севера, и, казалось, без заморозков не обойтись.
Андрей сбегал в поле, просмотрел все кучки, приготовленные для дымокуров, и часть перебросил на северную сторону поля, поскольку тянул северный ветер, и дым, двигаясь по ветру, окуривал бы всходы.
Когда почти совсем стемнело, к нему подъехал верхом Клавдий и, беспокоясь, спросил:
- Не ошиблись ли мы с тобой, Андрюша? Мое еще и не взошло, но я и за тебя переживаю. Твои доводы в пользу сева были убедительны, а теперь, можем и ошибиться. Некоторые мужики еще даже не сеяли.
- Я не жалею, что посеял, когда решали, казалось правильно. Если потерплю неудачу, что ж, знание тоже не дается без риска. Можно еще и пересеять, и получится вместе с мужиками. К тому же есть еще две надсады, - смеясь, сказал Андрей, - первая – мороза может и не быть, вторая - отгоню его дымом.
- Мороз обязательно будет, поэтому я и приехал, чтобы предупредить тебя. Но не торопись сжигать кучки с вечера, мороз будет перед рассветом. Налей воду в железную тарелку или сковородку и следи, как подернет сверху ледяная пленочка, зажигай дымокуры, но не все сразу.
Клавдий уехал, а Андрей продолжал готовиться. Привез еще пару телег мусора, перебросил несколько кучек навоза на другое место и разжег небольшой дымокур для веселья и обогрева, постоянно поддерживая в нем огонек.
Ночь была ясная и звездная, тихо тянул ветерок, не меняя направления. Андреи подставлял лицо ветру, и ему казалось, что усиления холода нет.
Степь молчала, не слышно было никаких птичьих криков и шорохов. Все умолкло, даже в деревне собаки почему-то не лаяли.
Вол стоял, спокойно поглядывая на маленький костер, в котором редко вспыхивали, быстро спадая, небольшие язычки пламени. Он съел небольшую порцию сена, и теперь жевал, не торопясь жвачку, как бы понимая, что добавки до утра не будет.
Только после полуночи похолодало, но вода еще не подстывала. Ветер несколько ослаб. Андрей оживил дымокур и стал поддерживать его, постоянно добавляя навоз и солому. Дымок медленно поплыл над посевом, прижимаясь к земле.
Вода в сковородке чуть-чуть стала схватываться ледяной пленкой, начали подстывать ноги. Андрей зажег еще пару кучек навоза, и дым широкими полосами стал перекатываться через просяное поле.
К утру ветер еще больше стих и еле тянул воздушные слои все в том же направлении. Стало еще морознее. Вода стала подстывать и в ведре. Пришлось зажечь еще несколько кучек.
Дым, как казалось Андрею, надежно окутывал всю просяную десятину и, не торопясь, таял в ночной мгле. Дымокуры постоянно гнали им на смену новые клубы.
С востока стало светлеть, но Андрей не был уверен, что наступает утро. Все меньше становилось материала для дымокуров, и он подумал: "А вдруг не хватит, загублю посевы, и пропадут все труды и бессонная ночь, проведенная в поле". Стал подвозить из тех кучек, что лежали без дела, и добавлять в дымящие.
Небо с востока стало желтеть, тусклее горели звезды, заря багровела, и уже было видно, что наступает рассвет.
Заря разливалась все шире и опускалась все ниже к горизонту. Еще больше посветлело, стали видны кучки навоза и мусора, и можно было собирать их остатки.
Воздух звенел, холодом стало пощипывать уши. Андрей поддерживал нужное количество дыма. Он понимал, что наступило самое ответственное время, и не пройдет часа, как брызнут лучи солнца.
Быстрее алела заря, дым стал подниматься выше, почти совсем не стало ветра. Андрей подгребал и подвозил остатки мусора в костры, стараясь увеличить задымленность.
Настроение стало приподнятым, чувствовалась близость победы.
Вол перестал жевать жвачку и, развалившись, лежал вытянув ноги.
Приближался день.
С деревенского озера Чаныш и небольшого соседнего, в которое упирался отруб Николая Опрышко, стали доноситься крики чибисов.
Взглянув на восток, Андрей увидел солнечную горбинку, показавшуюся над горизонтом. Через несколько минут солнечный диск поднялся настолько, что уже начал обогревать землю, хотя его лучи лишь скользили по зеленой глади всходов.
Ледяная пленка в ведре стала покрываться влагой и вскоре совсем исчезла, что и послужило сигналом к отбою, хотя дымокуры, угасая, еще продолжали испускать небольшие порции дыма.
Опасность миновала, и Андрей, сев на телегу, медленно поехал в сторону деревни.
Закончив огородные весенние работы, Наталья беспокоилась и о посадке хотя бы нескольких кустов малины, вишни и цветов. Она обошла всю деревню и ничего не смогла найти, а усадьбу без куста вишни и сирени она не представляла.
Андрей понимал ее желание и старался что-либо сделать, и, поскольку сроки посадки уже уходили, следующим утром чуть свет он был в Полтавке в поисках саженцев. Результаты были неутешительными, несмотря на подворный обход всего села добыл семь маленьких тычек малины, три прутика вишневых, корешок ревеня, пару отростков черной смородины и два маленьких отросточка сирени. В тот же день, распланировав будущий сад, высадил привезенные кусты, отдав две тычки малины Спиридону за предоставленную лошадь.
Наталье понравились посадки. Еще у нее появилось желание посадить вербу, которой она любовалась на Украине, но здесь не видела. Андрею и эта мысль понравилась, поэтому он, не теряя времени, съездил по Борисовской дороге за Полтавку и привез три саженца дикой лозы для себя и своих  товарищей. Внешне она почти не отличалась от вербы. Годичные стебли были выкопаны с большими комьями земли, и на саженцах висели нарядные сережки.
Посевная была закончена. Оставалось посадить огурцы, бахчевые да помидоры, которые уже росли в ящиках на маленьких окошечках в землянке.
Огородными культурами, кроме картофеля, Андрей не увлекался. Он только помогал Наталье в земляных работах: приготовить грядки, высадить, полить, а остальные хлопоты брала на себя она, он понимал, что без лука, чеснока, моркови, капусты крестьянский двор не полон. Наталья, наоборот, с увлечением взялась за выращивание огородных культур, не забыв посеять даже мак, который любила не только за вкус, но и за красоту. Ей было отрадно, что все посаженное прижилось и уже выбросило листья, стало развиваться и дало свежие побеги.

Глава 20.
ОПРЫШКИН КОНФЛИКТ

У Андрея и этим летом не выходило из головы, каким тяглом поднимать целину. Хотя Клавдий снова пообещал помочь, но всякое может случиться, да и попрошайничать надоело, хотелось иметь свое тягло, хотя бы в паре с компаньоном. С другой стороны, он понимал, что если купить вола в
пару к тетки Марьехиному, все равно не решалась проблема подъема целины предстоящим летом, но для начала это был уже выход.
С намерением посоветоваться с товарищами и отдохнуть Андрей с Натальей в один из воскресных дней направились к друзьям. Наталья, занятая огородными делами, давно не виделась с подружками, а Андрей хотел, чтобы она чаще бывала на людях.
Погода установилась настоящая летняя, земля хорошо прогрелась, и трава набирала бурный рост, ежедневно поднимаясь все выше. Наталья уже дня три ходила босой. Ноги привыкли к этому, кожа на подошвах загрубела. Она их раз в неделю парила, тщательно мыла и смазывала жиром или сливочным маслом, а иногда сметаной. Кожа на пятках после таких процедур не трескалась.
Пришли к Николаю. Спиридон с Марийкой уже были там. Женщины с детьми сидели в глубине двора, подстелив под себя старые сиряки и  подставив спины под летнее солнце. Мужики сидели на березовых чурках.
Первым делом поговорили о закончившейся посевной. У Спиридона, в отличие от товарищей, одна десятина была занята под бахчой. И когда его спросили, как он думает кормить Лысуху, он сказал, что можно заработать на молотьбе для семьи и лошади, и, кроме того, на шорном деле. Почти вся деревня шла к нему изготовлять сбрую, а когда заказов было мало, он разжигал мужиков красивыми уздечками. Сделает ее с какими-то металлическими финтифлюшками, набитыми сверху, и уже продает за двойную цену. В крайнем случае, брался за выделку конских кож, но крестьянской жадностью к земле не отличался.
Шлея, оббитая медяшками, тоже шла нарасхват. Уже в нескольких дворах была нарядная сбруя. К нему стали обращаться и казахи из степных аулов за украшенной сбруей. Цену он брал сходную, но сверх того иногда просил завезти возочек соломы для топлива или десяток навильников сена для лошади.
С мужиками Спиридон жил дружно, был прост, любил шутить. У кого было нечем заплатить, он мог подождать и месяц, и два. Если же кто долго не рассчитывался, то в шутку напоминал:
- Ладно, у Бога дней много, разбогатеешь, так купи шкалик или читок, а если сильно разживешься, то ставь поллитровку или четверть, все равно вдвоем одолеем, а если нет, то кого-нибудь попросим помочь.
Лысуха у него, была хорошо упитана не столько от хорошего корма, сколько от малой нагрузки.
Старикам он оказывал почтение, его хвалили и считали самым компанейским мужиком. Никто не отказывался от выполненной им работы, каждый уходил довольным.
Табунок овец с приплодом уже доходил до десятка, купленные у Аспана овцематки оказались плодовитыми, носили в основном двойню. Во дворе Спиридона шнырял табунок индюков, то и дело норовивший перескочить через плетень в огород и нашкодить там.
Андрей дивился его жизнерадостности, понимал, что это хорошо, но сам так не мог, все его грызли какие-то заботы. Вот и сейчас он пришел не просто отдохнуть, а решать вопросы с тяглом.
Николай Опрышко обживался труднее. Овцы велись тоже хорошо, нетель росла и была готова стать коровой, во дворе бегало пять куриц с петухом, но тоже отсутствовало тягло. Он не менее Андрея работал в людях, трудился добросовестно, но пару недель назад у него случился конфликт с дедом Ворганом, закончившийся дракой.
В подробностях эту историю поведал Андрею Спиридон. Ворган купил две гарбы сена, привез домой и попросил Николая помочь разгрузить, тот согласился. Оплата была обещана сразу после выполнения работы. После разгрузки и заправки скирд дед принес ему пару соленых огурцов и сказал:
- На, Николай, закуси - это тебе расчет.
Опрышко вспылил, огурцов не взял и резко выпалил:
- Я тебе что, два часа поднимал сено на скирд за огурцы? Свинья ты, больше, гад, не обращайся ко мне за помощью. Думаешь на дурнячок нажиться?
Николай повернулся и хотел уйти, но Ворган, разъярившись, а человек он был злой и крикливый, кинулся следом и ударил Николая по заду. Тот, развернувшись, выбил из рук деда вилы и, отбросив их к скирду, дал такую зуботычину, что Ворган упал возле скирды.
Пока дед поднимался, Николай уже шагал по улице, успев по дороге рассказать о случившемся соседям.
Через час слух дошел до Спиридона. Тот понимал, что если Николай серьезно избил или покалечил деда, то дело может закончиться для Николая печально. Спиридон взялся уладить конфликт. Он обратился к старосте
Ивану Хмызу, и вместе пошли к Воргану. Обладая недюжинным талантом в любых делах, он и тут оказался на уровне. Дело повел так, что дед признался, что стукнул вилами первым, а это Спиридон считал главным. Кроме того, заметных повреждений у деда не было, кроме жалобы на боль. Староста записал, как все было. В конце разговора дед еще раз подтвердил, что он первый ударил.
Потом Спиридон подстрекнул:
- Вы, дедушка, наверное, его потихоньку, шутя, по мягкому месту вилами?
- Да. Да, шутя, - скороговоркой подтвердил дед, - хотя и первый.
- Хорошо, разберемся, доведем до волостного урядника. Я туда поеду на следующей неделе и все доложу, он рассудит и примет меры, - тоже ласково пояснил староста, - а как приеду, так сразу доложу вам о результатах.
- В тюрьму его, в острог на каторгу, - выпалил в гневе дед.
- Может, и это будет, - сказал староста. - Только вот с оплатой, дедушка, всегда надо договариваться сразу, наперед, тогда и скандалов не будет, а то Вы считаете, два соленых огурца хорошая плата, а он недоволен, ему они не нужны. А ведь у вас есть чем рассчитаться, дедушка, Вы едва ли не самый богатый в деревне. Вот и получается, что и Вы немножко виноваты.
- Но нельзя же ему так сильно бить хозяина во дворе, - вмешался Спиридон и добавил, - вырвал бы вилы у Вас и стукнул бы точно по тому же месту, а то врезал под челюсть так, что и огурцы трудно будет жевать. Староста поднялся, пожелав спокойной ночи.
Через неделю, когда убедились, что с дедом все в порядке, и время прошло, Спиридон со старостой снова пришли в дом Воргана и объяснили ему, что Борисовский урядник обвинил обоих, и в острог не садит Опрышку только потому, что он, дед, первый нанес удар, а человек, наносящий удар первым, виноват больше, но поскольку Николай стукнул в четыре раза сильнее, то виноваты одинаково, и, если садить в острог, то обоих. Урядник сказал, что заберет враз обоих и будет держать вместе месяца три, если кто из них будет жаловаться.
- А каково Вам три месяца сидеть в такое время. Тут за три месяца может случиться такое, что и лошадей не станет. Нам кажется, надо подождать до зимы, тогда проще отсидеть в остроге, или вообще забыть это дело, что было, то прошло, - убедительно напевал староста.
- И вообще, такого петуха не стоит брать в работники, - тихо и сожалеюще сказал Спиридон, - чем носить синяки, лучше самому взяться и сделать потихоньку. У Вас уже и хлопчики большеньки, можно прыучать до працювания.
Кончилось тем, что дед, испугавшись, согласился забыть эту историю.
Андрей, выслушав эту историю, спросил у Николая:
- А как с расчетом?
- Так, гад, и не рассчитался, - со смехом и злостью ответил Николай, - но будем считать, что моя зуботычина стоит расчета, другой раз будет думать.
- Не надо больше к нему ходить. Дурак, а в свою пользу не дурак. Почему оно в человечестве так, что чем дурнее человек, тем лучше соображает в свою пользу, - с грустью заметил Андрей.
- После этого никто не пойдет ему помогать, - заключил Спиридон.
Потом заговорили о самом больном. Спиридон, к удивлению Андрея, заявил, что этим летом будет поднимать только одну десятину под бахчу, но лошадь свою обещал дать на пахоту на все лето.
Андрей даже несколько возмутился его бахчевой причуде, но потом опомнился и подумал: "И к чему спорить, доказывать и переубеждать, человек и сам со временем поймет, не всем же жить по-моему. Характер у всех троих разный, понимаем каждый по-своему, действуем по своему разумению, но друг на друга никогда не обижаемся. Главное, сохранить хорошие отношения и дружбу".
Если у Спиридона и Андрея позиция была ясная, хотя и противоположная, то у Николая она была нечеткой. Андрей понял, что тот тоже не горит желанием форсировать подъем целины, а уговаривать надоело. Похоже, что Николая устраивали пять десятин пашни, а подпахивать он, очевидно, решил, как и Спиридон, всего лишь одну.
Заниматься производством хлеба на продажу Николай явно не хотел. Ему хотелось по старой привычке заниматься самотканкой, для чего у него уже была посеяна приличная полоса конопляника.
Спиридон, слушая их, лишь лукаво улыбался. А под конец высказал мысль о том, что есть суконные фабрики, и пусть они занимаются этим делом.
Проанализировав весь разговор с товарищами, Андрей решил держаться ближе к Клавдию, который мог помочь тяглом. Андрей был полон устремлений на подъем целины под хлеб. Ему давно хотелось приобрести рабочего вола для пары к теткиному.
Он обошел всю деревню в поисках продажного. Таких нашлось два, один был доска доской, которого и задарма нельзя было брать во двор. За другого хозяин загнул такую цену, что Андрей даже не стал рядиться, и пришлось дело отложить до предстоящего базарного дня.

Глава 21.
СВОЕ ТЯГЛО

Лысуха легко бежала по проселочной дороге, редко пофыркивая и пошевеливая ушами, как бы прислушиваясь к разговору и хохоту сидящих на телеге. Спиридон слегка пошевеливал вожжами, поторапливая ее. Обогнали несколько повозок конных, а больше воловых упряжек, которые медленно двигались в сторону рынка.
Настроение у всех было хорошее. Утро бодрило, хотя было теплое и предвещало хорошую погоду. В воздухе висела легкая утренняя дымка. Четко был слышен топот копыт и стук колес. Люди торопились.
При въезде на базарную площадь количество повозок увеличилось. Площадь была почти сплошь заставлена арбами, телегами и всякими самодельными повозками, которые каждый делал на свой лад, вкус и в меру своих способностей и возможностей. Публика была однообразная, мужицкая, чаще в самотканых рубахах и штанах, сиряках, разнообразных обутках,  шитых неумело по нужде. Единственная шляпа на весь базар, и та соломенная, была на Спиридоне, отчего он гляделся солиднее других, и перед ним даже расступались мужики, принимая его за более важную персону.
Возле первой приведенной клячи уже стояла кучка мужиков, и все наперебой хаяли ее вслух, хотя и так было видно, что лошадка далеко не базарного вида и вряд ли ее можно поправить кормами, но поскольку она была одна, то ей и уделено было пристальное внимание.
Небольшая ростиком, узкогрудая, с короткими передними ногами, с нагноившимися глазами на низко опущенной голове и большими, резко заметными маклоками, она производила жалкий вид.
- Не сапная ли? - сказал Андрей Спиридону, стоя на расстоянии.
Николай подошел поближе и стал внимательно ее рассматривать.
Один мужик в самотканом сиряке, стоящий возле хозяина клячи, стыдил и упрекал его:
- И еще хочешь за нее взять двадцать рублей, да ее задарма никто не возьмет, она домой не дойдет, подохнет, совестился бы такую клячу людям показывать, а ты еще хочешь кого-нибудь надуть.
Хозяин лошади, мужчина лет сорока, с лохматым волосом на голове, давно не видевшим расчески и слегка вьющимся, разозлившись, сделал пару шагов навстречу хулителю и агрессивно сказал:
- Тебе лошадь не нужна, вот и катись отсюда, не мути воду, люди и без тебя видят и знают, что им надо, а ты катись, а то могу и по зубам дать.
Мужчина, хаявший кобыленку, не испугался, но замолчал и отошел, ухмыляясь.
Базар увеличивался, подъезжали повозки на лошадях и волах со связанными баранами и телятами на них или привязанными сбоку коровами и крупным молодняком.
- Он, на вырблюду идуть, - раздался голос из толпы, и все повернули головы к въезду на базарную площадь.
Взору представилась редкая картина: с высоко поднятой головой, величественно и гордо шагал по площади, никого не замечая, двугорбый верблюд, везя за собой двухколесную высокую повозку.
На колеснице сидел очень важный человек лет пятидесяти с типичной казахской бородой и усами, одетый с стеженое пальто, увешенное монетами, в круглой шапке, обделанной лисьим мехом, и кожаных сапогах с длинными, выше колен, голенищами, расширенными кверху. Он тоже был очень важен, ни на кого не обращал внимания, не вертел головой по сторонам, а только поблескивал узкими глазками.
Внизу на передке сидел молодой юноша лет шестнадцати и правил верблюдом. Колымага сопровождалась двумя верховыми всадниками, которые искусственно заставляли лошадей приплясывать рядом. Всадники были молодые, оба на небольших сереньких жеребчиках, довольно нарядно одеты в казахские костюмы, в седлах, с нагайками в руках.
Эскорт проехал несколько дальше места, где продаются лошади и остановился.
Справа раздался крик поросят, и Андрей услышал голос Николая:
- Не пора ли заняться покупкой, хватит смотреть верблюда, а то забудем, зачем приехали.
Все трое устремились на поросячий крик.
Пока подходили, продавец вытащил из клетки пару поросят и опустил в мешок покупателя.
- Почем за одного? - спросил Николай.
- По рублю за штуку, - ответил мужчина тонким хрипловатым голосом.
- А дешевле? Сколько уступишь? - спросил Спиридон.
- Дешевле будут завтра, - с обидой ответил продающий и захохотал.
- Завтра николы базароватъ, трэба процювать, - ответил с улыбкой Спиридон и, подав два рубля, подставил свой мешок, и большие пудовые поросята были опущены в него.
Слева подошел еще какой-то покупатель и стал протягивать свои руки и подставлять мешок, но Спиридон, чуть подавшись к нему боком и прикрывая товар, вежливо сказал:
- Очередь. Вот со мной еще двое. Мы все вместе. Подавайте деньги, - крикнул он Николаю с Андреем, - чего тянете.
Андрей с Николаем подали по два рубля и поочередно получили своих поросят. Андрей взял в каждую руку по одному за задние ноги и нес головой вниз. Они только потихоньку похрюкивали.
Николай взял под мышки и, сильно сжимая, быстро понес к своей повозке. Поросята надсадно кричали на всю базарную площадь.
Спиридоновы в мешке молчали, притаившись.
Важная персона, въехавшая на верблюде, тем временем проходила рядом, сопровождаемая одним из спешившихся верховых. Услышав поросячий крик и увидев их в руках людей, она сильно выругалась, сплюнула в сторону и, отвернувшись, быстрее зашагала.
Ссадив поросят в клетку, товарищи стали оглядывать площадь, и у каждого была одна и та же мысль: "Не переплатили ли, поторопившись схватить. Каждый угадывал мысль другого, и поэтому Спиридон произнес:
- Ладно, где наша не пропадала, зато взяли и будем наращивать сало, - и еще добавил, - что купил, - то нашел, что продал, - то потерял.
Андрей с Николаем долго бродили по базару в поисках нужного вола, но безрезультатно. Настоящего, на котором можно было бы работать этим летом, не было, а все, что было приведено на базар из чуть объезженного молодняка, не внушало доверия. И, наоборот, было много телят от молочного возраста до годовалых, и они отдавались по сходной цене в пять-шесть рублей.
Андрей обозлился неудаче, и у него возникла мысль купить двух годовалых бычков и растить их, если не удастся обзавестись настоящим тяглом. Ведь выросла же незаметно Ревунья из маленькой телочки в корову. Так и бычки вырастут на своих кормах. А если будут не нужны, можно всегда продать.
Решение было принято быстро, твердо и бесповоротно, и он попросил Николая помочь ему столковаться с продавцами.
Выбрали двух бычишек покрупнее, довольно упитанных, с хорошо выраженной статью. Один из них, красный с буроватым оттенком шерсти, другой по масти был похож на серо-украинский скот.
Хозяин запросил по семь рублей.
- Даю по пять, - заявил Николай, - вон, их сколько стоит, а брать некому, жди три года, пока вырастет, да еще неизвестно, каким получится.
Хозяин стоял в нерешительности и молчал. Очевидно было желание продать, а слова Николая возымели силу.
Потом он вытащил из кармана десятку и подал продавцу, тот не стал брать, а только произнес:
- По пятерке не отдам. Пять с полтиной за каждого.
- Вот они, новенькие, бери, - ударился снова в красноречие Николай и, высоко подняв руку с деньгами, готов был ударить по рукам. Но хозяин стоял молча, как истукан, и только лупал глазами, затем, пошевелив предварительно губами, очевидно, что-то считая, произнес:
- По пять с полтиной окончательно.
– Дороговато, мой друг, - начал было плаксивым голосом Николай. - Как ты не можешь понять, что я хочу взять только по нормальной цене, по базарной, а ты злоупотребляешь тем, что я хочу для тебя сделать.
Но продавец пропустил мимо ушей его слова и стоял, уставившись в одну точку, не моргая глазами.
Телята Андрею понравились больше других, и он понимал, что хозяин не уступит. Поэтому он вытащил из кармана деньги, отсчитал одиннадцать рублей и подал их продавцу без всяких эмоций. Тот спокойно взял их и, передав поводки в руки Андрея, сказал:
- Не торопись кастрировать красного, он от высокоудойной коровы, можешь заработать на нем как на племенном.
- Спасибо, попробуем вырастить бугая. - И Андрей повел своих будущих пахарей, подгоняемых Николаем, к своей телеге.
Спиридон удивленно посмотрел на новое приобретение и произнес:
- Ну и пахарей вы купили, на таких только целину и поднимать.
- Осенью твои арбузы и дыни будем возить продавать, - с насмешкой ответил Николай.
Андрей шел следом за бычатами, привязанными к повозке. Ему казалось, что он очень правильно поступил и теперь даже не станет спешить поднимать остатки целины, а лишь насколько это будет возможно, не имея своего тягла. Одну-две за лето он не терял надежды поднять и чужим тяглом.
Эти два бычка так ему понравились, что казались, родными.
Малыши вначале шли неохотно, то натягивая поводки, то чуть ли не прыгая на телегу, но потом освоились, поняли, что от них требуется, и в сопровождении Андрея, зашагали следом за повозкой.
Теперь Андрей был спокоен: через год-полтора он наденет на них ярмо.
Андрей рассказал Клавдию о своем приобретении, перебросились несколькими словами о всходах зерновых, о приплоде, о скором наступлении сенокосной поры и других хозяйственных работах. Он больше слушал Клавдия и ждал, когда тот вспомнит о пахоте, об обещании помочь в подъеме целины. Собеседник спросил, когда он думает начать вспашку и почему не торопится? Только теперь Андрей признался, что он за этим и пришел, но стеснялся начать разговор.
- Нечего стесняться, надо делать дело. Завтра и начинай, нечего тянуть, время не ждет. На неделю тебе даю, паши.
- Спасибо, я готов.
- С кем будешь работать?
- Об этом я не думал. Придется Николая просить.
- Лошади у меня смирные, свое дело знают, может и женщина погонщиком быть. Матренку ко мне приводите, пусть позабавляется с Харлашкой или возле вас поиграет под телегой, пора привыкать и к полевым условиям, - смеясь, сказал Клавдий.
Готовились к работе. Андрей починил Натальины ботинки, ибо ходить босой по целине было опасно. Все было готово, и четверка лошадей, впряженная в Андреев плуг, стояла рядом.
Клавдий взял переднюю левую кобылицу под уздцы, а Андрей за рукоятки плуга, и лошади, дружно рванув, быстрым шагом устремились вперед.
Обойдя круг, Андрей запыхался и даже немного вспотел. На втором кругу уже была возможность посмотреть вперед, он обратил внимание на Клавдия, шагавшего рядом с лошадью, нисколько не подаваясь вперед, а когда взглянул второй раз, его вообще не было. А оглянувшись назад, увидел его, стоящего посреди полосы и спокойно наблюдавшего за работой.
Лошади, спокойно упираясь, тянули плуг. Дойдя до края гона, они разворачивались и без остановки шагали в обратную сторону.
Клавдий, смеясь, крикнул Андрею:
- Успевай чистить плуг на холостом ходу во время разворотов.
После очередного круга при остановке Клавдий, пожелав успехов, ушел.
Андрею еще не приходилось видеть, чтобы один человек без погонщика пахал целину на четверке лошадей, запряженных парами. Это ему казалось новшеством, на которое был способен его кумир во всех делах - Клавдий. Наталья сидит себе спокойно возле брички, забавляясь с Матренкой, а он один управляет плугом и двумя парами лошадей, которые чувствуют друг друга и работают слаженно. Иметь такое тягло в будущем - это было пределом мечтаний.
А пока он имеет двух бычат, которые только через три года вырастут в настоящих рабочих волов, и при первой возможности они будут заменены лошадьми, как у Клавдия Зиновьевича.
Работа спорилась. Уже был пройден десяток кругов, и по десятку пластов с обеих сторон лежали из края в край, и это радовало сердце пахаря. Ему только не верилось, что через шесть-восемь рабочих дней три десятины его участка будут подняты под посев будущего года. Он боялся думать об этом и упорно продолжал переворачивать пласты.

Глава 22
РОКОВОЙ УДАР

Лето 1902 года катилось к концу, но еще стояла жаркая погода, с юга тянул ветерок, называемый здесь суховеем. Теперь он был не страшен, его боялись в конце весны и в первой половине лета.
На мощных ветвистых стеблях подсолнухов, посаженных по краю огорода, зажелтела тыльная сторона шляпок, они созревали. У отцветших шляпки постепенно под тяжестью наливающихся зерен наклонялись все ниже и ниже, тем самым пряча будущие зерна от налетающих грачей.
Андрей не менее двух-трех раз в неделю осматривал посевы. Особенно хорошо выглядело просо, оно уже выбросило метелку, еще не налившуюся зерном, но уже свисающую кистями вниз. "Наверняка созреет на неделю раньше, чем у других, а это тоже преимущество, - думал он. - Не зря была проведена ночь у дымящихся костров".
Пшеница по целине стояла стеной. Она сильно подтянулась вверх, особенно после небольших дождей. Вся влага от дождей, оставалась в земле, ее уже не могли выдуть ветры. Нива волнообразно колыхалась, когда налетали степные ветерки. Стебли стояли, вытянувшись вверх, и поглощали благодатные солнечные лучи.
Подошла пора косовицы овса на зеленку. Овес у Клавдия был густой и высокий. На толстых стеблях уже покачивались метелки. Андрей расплющил колос - внутри молочко.
- Не рановато ли? - спросил он у хозяина.
- Начинаем рановато, а закончим поздновато, так что самый раз. Первое пойдет скоту, а последнее - лошадям. Если оно и нальется зерном, так лошадям и овес нужен, пусть едят его вместе с зеленкой, - уверенно ответил Клавдий.
- Не будет ли корм грубым, вон какие толстые стебли?
- Не будет. Мы ему не дадим загрубеть, - улыбаясь, ответил Клавдий, как бы понимая, о чем думает его любопытный помощник.
- А как это делается?
- Очень просто. Надо его недосушивать немного, и все будет съедобно, особенно для лошадей, для них это все и затеяно. Зубы у них, что жернова, если овес перетирают, то стебли тем более, особенно в длинные зимние ночи от нечего делать.
- А не заплесневеет, если недосушитъ? - снова задал Андрей хозяину вопрос. Ему не терпелось скорее все узнать, хотя уже несколько раз мысленно давал себе обет не торопиться с вопросами.
- Нет. В овсяном стебле есть воздух, вот он и предохраняет от заплесневения. Не дает плотно сжиматься зеленке. Но если недосушить, то согреется. Надо найти золотую середину, а это дается опытом, к тому же я зеленку не кладу в большие скирды, а складываю в стога - так легче следить за их состоянием.
Андрей не стал больше докучать вопросами, решил по ходу дела, если что неясно, спрашивать.
Началась косовица. Первым, не торопясь, пошел сам хозяин. Он прошел гон в сотню шагов, остановился, поправил литовку и пошел дальше.
Несмотря на довольно толстый стебель и большую высоту, овес скашивался легко и ровно ложился в рядки, а литовки почти не нуждались в правке.
Андрей заметил, что впереди идущий косарь к концу замаха литовку поднимает несколько вверх, и стерневые пеньки под валком получаются выше, чем на основном прокосе.
Он понял, что так Клавдий обеспечивает под валком движение воздуха, чем ускоряет подсыхание и предотвращает развитие плесени.
Через десяток прокосов Андрей обнаружил в овсянище несколько кустов гороха, который вился высоко вверх по овсяным стеблям. На нижних гороховых вежах уже были стручки, а средние и верхние обильно цвели белыми цветочками, и было видно, что они хорошо себя чувствуют, обвивая стебли овса.
Горох попадался все чаще и чаще, Андрей решился спросить, откуда он взялся и зачем он здесь нужен, не испортит ли качество фуража?
Клавдий пояснил:
- В естественном сене много разных трав, и это хорошо. Чего не хватает в одной, есть в другой, а, кроме того, мы добавляем овес, ячмень, просянку и даже соль, разнообразим корма. А я решил это сделать при посеве, чтобы потом не смешивать. Опыта в этом деле у меня нет, но поскольку гороховую солому животные хорошо едят, я и добавил пару ведер гороха в овес. Рассеял на одной десятине и посмотрю, что получится, как будет расти, сохнуть, храниться и поедаться. Думаю, что хуже не будет, а если так, то на будущий год еще шире начнем применять совместный посев.
- А как с семенами гороха?
- Добывать надо самим, сеять грядки, выращивать, сушить, молотить, и только так будет чем сеять.
- Тяжеловато.
- А может, ты знаешь, какую культуру высевать в овес, чтобы она улучшала качество зеленки? Ты ведь учился в армейской школе, может, вас в это посвящали?
- Нет, ничего такого не говорили, придется самим думать.
После скашивания двух десятин хозяин потрогал руками валок, скошенный в первый день - шелестит. Перевернул, сильно скрутил пучок в жгут, снова пощупал и сказал:
- Никак не сохнет снизу, а сверху пересыхает. Надо срочно перевернуть. Не понимаю, уложили на сухую землю, на высокую стерню, а не сохнет, и даже земля под валком отсырела.
И Клавдий, взяв вилы, быстро заработал ими, ловко переворачивая рядок.
Андрей пошел следом.
Во второй половине дня, пощупав руками зеленку, Клавдий заявил:
- Вот теперь можно класть в копны, дошло до кондиции и не пересохло. Пересушивать нельзя и вот почему, в сухое здорово идут мыши зимой, да так сильно размножаются, что к весне переточат и перегадят так, что животные не только не едят, но даже отворачиваются от этой вони. Я один год на этом деле чуть не прогорел, да вовремя спохватился. Пришлось стог разворачивать и срочно скармливать.
По окончанию работы по укладке зеленки в стожки хозяин воткнул в стог металлическую клюку, которая нагревалась, если зеленка начинала "гореть" при повышенной влажности, а это давало возможность разворотить стожок, просушить и не допустить пропажи.
При очередном осмотре посевов Андрей принес пучок просяных колосьев и показал их Наталье. Она, взяв пару кисточек с тяжелыми зернами, помяла их в руках и сказала:
- Мабуть, пора жать.
- Я тоже так думаю, доспие, пока сохнэ, - подтвердил Андрей, довольный тем, что Наталья принимает участие в обсуждении. И добавил:
- А чым жать, литовкой чи сэрпом?
- Дывысь, ты хозяин. Я умию сэрпом працювать и снопы вязать буду, а тоби як бы ны прыйшлось учыться, - смеялась Наталья.
- Та, цэ правда.
Еще никто в деревне не начинал жатву проса, а у Андрея оно подошло из-за раннего посева. Решили попробовать уборку серпами с вязанием снопов, поаккуратнее, не теряя ни единого колосочка.
С собой в поле взяли и Матренку с постелькой на случай, если придется укладывать спать.
Наталья, не теряя времени, быстро приступила к делу, захватывая левой рукой тяжелые пучки проса, правой ловко владея серпом, срезала их и укладывала в кучки.
Пока Андрей приглядывался, у Натальи первый сноп-толстяк уже лег на скощенной стерне. Он стал поспешать работать серпом, но у него так, как у Натальи, не получалось, а когда, вспотевший, остановился и посмотрел, то было видно, что им сжата только половина того, что сделала Наталья. Особенно плохо вязались снопы, никак не получалось так ловко, как у  Натальи, несмотря на то, что она была уже заметно тяжелой.
Матренка по-прежнему не мешала работать и почти все время занималась своим делом, рассматривала разные травинки или бегала за порхающими бабочками, перекладывала свои самодельные игрушки и только иногда просила есть и пить.
Приближался к концу рабочий день, но было сжато не более одной пятой просяного клина, а на стерне часто стояли кучки увесистых снопов по четыре в каждой.
- Наталка, я ны бачыв у жизни такого тучного просяныща, кучка на кучци.
Наталья молчала.
Переведя взгляд на нее, Андрей увидел ее согнувшуюся, держащуюся руками за живот. Он быстро подскочил, поддержал ее и понял, что что-то случилось.
- Шо стряслось? - испуганно спросил он.
- Болыть живит у нызу, мабуть, пырыутомылась ны з прывычкы от тяжелой праци, та щей согнута.
- Мабуть, круто мы, Наталка, взялы.
Уложил Наталью на Матренкину постельку. Боли не утихали.
Стали думать, как добраться домой, шагать более версты. Пешком вряд ли она сможет дойти. Бежать в деревню за подводой  – было боязно бросить ее одну, да еще Матренка. Посмотрел Андрей по сторонам, как на грех, никого нигде не было видно. Решили потихоньку всей семьей шкандыбать в сторону деревни. Матренку посадили в возок, и Андрей, взяв в одну руку веревочку, потащил возок за собой, а другой поддерживал Наталью и помогал ей двигаться. Затем веревочку от повозки зацепил за солдатский ремень, а Наталью взял на руки и понес.
Матренка в коляске быстро уснула, очевидно, переутомившись за день.
С несколькими передышками добрались домой. Боли не утихали. Наталья отказалась есть.
Пригласили деревенскую бабку-повитуху, она погладила живот, поприговаривала, пошептала что-то про себя, дала пару глотков настоя из сорока трав и убеждая, что все постепенно пройдет, ушла.
Андрей не очень доверял повитухам, понимая, что все проходит, когда кончаются боли, а здесь они продолжаются, и мало надеялся на благополучный исход.
К утру случился выкидыш.
Андрей ходил чернее тучи. Ждал ребенка, желательно сына, а теперь все рухнуло. Ругал себя за то, что послушал Наталью. Куда было бы проще скосить литовкой, просушить, да в копны его, ведь под каток все равно снопы развязывать. Зачем их надо было вязать, чтобы дольше сохли, а потом еще развязывай, теряй время, но самое страшное - последствия, к которым привела эта работа.
На следующий день, когда самочувствие Натальи несколько улучшилось, не стало болей, она даже поела. Почувствовав улучшение, она велела Андрею идти на жатву.
Андрей возразил и до заметного улучшения здоровья решил оставаться дома при больной.
Не успели переговорить, как во двор вошла Одарочка Опрышко с младенцем на руках и быстро прошла в комнату больной. В ее глазах был нескрываемый испуг, войдя, она долго не могла проронить ни слова.
Андрей постарался ее успокоить.
- Слава Богу, все обходится. Наталье стало лучше, и через день-два она поднимется. Ты посиди возле нее до вечера, а я сбегаю в поле.
Работал Андрей с остервенением, без отдыха. Отдельные стебли с тучными метелками ложились не в валок, но он не сбавлял скорости, а потери планировал подобрать ручными граблями.
Его не покидало беспокойство. Голову мозжила мысль: убираешь просо, а Наталье, может, плохо. Правильно ли поступил, оставив ее дома и взявшись за уборку? Не мог посидеть до вечера, до заметного улучшения...
Он отбросил литовку в нескошенное просянище и быстро, почти бегом, зашагал домой.
Никаких изменений в ее здоровье не было, его тревога была напрасной. Наталья по-прежнему лежала в кровати и то ли бодрилась, то ли вообще чувствовала себя несколько лучше. Одарочка хлопотала по дому, перемывала горшки, кувшины и другую глиняную посуду, готовила корм поросятам и смотрела за детьми. Матренка не отходила от маленького Иванка, сидящего в ее детской коляске, и так им увлеклась, что и молоко пила, не отрываясь от своей ляльки. Потом пыталась напевать ему песенки, и хотя слов не знала, зато с чувством, как взрослая. Голос у нее был тихий, нежный, и правильно выводилась мелодия, а вид был не по-детски серьезный.
Малыш с удовольствием слушал ее напевы и внимательно таращил кругленькие глазенки на свою маленькую няньку.
- Ты чого вырнувся? - спросила Наталья, лежа в постели с чуть выше поднятой головой.
- Не могу работать, - тихо ответил Андрей. - Душа болит. Ты болеешь, а я буду там, в поле, переживать. Пусть оно стоит еще день-другой, не  осыпится.
Наталья поняла его тревогу и, видно, согласилась.
К утру Наталье стало настолько лучше, что она поднялась, прошлась по комнате, немного поела и снова легла. Андрей стал собираться в поле.
Работалось спокойно, душа больше не трепетала, хотя в обеденное время снова сбегал домой и проведал больную – терпения хватило только на половину дня. Десятина нескошенного просянища постепенно уменьшалась.
Наталья медленно поправлялась, Андрей ежедневно ходил на обед, не чувствуя усталости. Его пыл несколько ослаб. Он считал свою хлеборобскую жадность причиной несчастья, которое случилось с Натальей. Но ведь многие женщины в любой период беременности участвуют в полевых работах, и никогда не случается подобное? Но все же он дал себе зарок впредь оберегать ее от любых тяжелых работ.
Сочное просянище долго не просыхало, особенно просо первого дня жатвы, которое было увязано в снопы. Лежащее в прокосах подсыхало быстрее, верхний слой уже шелестел при соприкосновении с вилами. Это было важное наблюдение для выбора метода уборки в будущем. Наступила по настоящему горячая пора. Просо надо было копнить, а пшеница через два-три дня тоже должна подойти, и сделать все одними руками было нелегко. Пришлось Андрею на просе работать не только световой день, а  прихватывать и ночь, пока не падала роса. Только сейчас он представил весь объем работы на семи десятинах. А на будущий год добавится еще три, как быть тогда? И он стал думать, какие посеять культуры и в какие сроки, чтобы без дополнительной помощи все убрать. Вспомнил Спиридона, который не торопился поднимать целину, а планировал ежегодно припахивать по одной десятине. "Не прав ли Спиридон?" И уже настраивался больше земли засевать под зеленку, которая убирается раньше.
Главное теперь он видел в том, чтобы успеть скосить и прибрать в копны, способные не пропускать дождей. А что касалось вывозки, то ее можно проводить, не торопясь, по мере возможности и собственных сил.

Глава 23.
БОЛЬШАЯ СTРАДА

Похолодало. Потянул северо-западный ветерок, появились на небе довольно быстро пролетающие облака, запахло сыростью. Усилился ветер. Небо все больше и больше заволакивало. Пахло дождем. Лето сменилось осенью.
Тучи спустились ниже, но признаков грозы не было, и Андрей боялся, что пойдут затяжные дожди. Стал посвистывать за окнами ветер. Совершенно стемнело. В трубе отдавалось сплошным гулом, тянуло ко сну.
Ночью послышался шорох дождевых капель, в оконное стекло ударяли все усиливающиеся порывы ветра.
Андрей послушал дождевой шорох и снова спокойно уснул, надеясь, что дождь будет скатываться с копен по толстым, длинным стеблям, уложенным плотными рядами и придавленным тяжелым колосом.
Утром, после крепкого здорового сна, он вышел во двор. Была ясная безветренная погода. Земля обильно смочена ночными осадками. Хоть он и придерживался народных примет, но на этот раз не был уверен, что "поздний гость" будет только до утра, а поэтому поднялся позднее обычного, зная, что утром дел не будет. Наталья будить его не стала по той же причине и хлопотала по домашним делам одна, оправившись от болезни.
Во дворе веселее залетали ласточки, усаживаясь на рогатину для сушки посуды и радостно щебетали что-то своим недавно покинувшим гнезда птенцам, которые рассаживались рядочками на бельевой веревке и нахохлившись, слушали щебет своих родителей.
К полудню деревня оживилась, верховые поехали в поле посмотреть на свои копны, снопы. Андрей не торопился, зная, что копны еще не обдуло. И
только когда земля подсохла и не стала оставлять следов от копыт, он запряг вола и поехал в поле.
Копны хорошо выдержали натиск дождя и внутри были совершенно сухие. Только та сторона, откуда хлестал дождь, была влажновата сверху, и возить Андрей не решился.
Вечером после управы и ужина Андрей решил снова наведаться в поле, проверить, чтобы никто не воспользовался его трудом и не "помог" в вывозке. После того, как у него был похищен гнедко, он не так стал доверчив к людям и не хотел снова быть наказанным. Он пошел к Спиридону и попросил лошадь съездить в поле. Тот подвел лошадь и подал хорошую палку на случай схватки со злоумышленником.
Выехав за деревню, Андрей остановился. Стояла ночная тишина, только кое-где в деревне скрипели колеса, да слышались окрики на непослушных волов, которые норовили прижаться к скирде и почесать об нее бока. Подъехал к полю, прислушался - везде было тихо.
Лысуха стояла неспокойно, недовольная, что ее ночью погнали в поле, рвала траву из-под ног, часто наклоняя и поднимая голову и звеня удилами.
Было совершенно темно. Андрей проехал на другую сторону полосы, остановился, слез с лошади и, взяв се коротко под уздцы, снова прислушался.
"Зря тревожусь", - подумал он и, постояв пару минут, бросил поводья на шею Лысухе и быстро вскочил верхом, намереваясь ехать.
Вдруг Лысуха забеспокоилась, насторожилась, подняла голову и зафыркала. «Не зверь ли?», - подумал Андрей и крепко сжал палку в руке.
Стал снова прислушиваться, вглядываясь в темноту. Со стороны деревни доносилось легкое постукивание колес пустой арбы. Немного погодя показалась в ночной мгле чернеющая тень, которая постепенно приближалась. Стук колес усилился. Было ясно, что это повозка. Она безошибочно подкатила к кучкам проса, связанного в снопы.
В ночной темноте Андрей не мог понять, что там делается. Через  минуту арба снова скрипнула и опять утихла. Он понял - грузят просяные копны, подъезжая от одной к другой, и направил лошадь в сторону тележного скрипа. В считанные секунды он был уже возле арбы, запряженной парой волов. Двое с двух сторон кидали вилами просяные снопы на арбу так быстро и ловко, что казалось, они сами торопятся взлететь наверх, ибо уже было набросано почти до верха драбин.
- Бог помощь, добрые люди, проговорил Андрей. Грузящие бросились за повозку прятаться. Волы самовольно продернули к следующей кучке и принялись жадно уплетать просянище, захватывая языками, как терками, за тяжелые кисти и резко дергая головами, отрывали метелки и заглатывали.
- Выходътэ хлопчыкы, ны ховайтэсь за гарбой, знаю чии вы е. Ны ждав я от вас такой пакости.
Двое парней потихоньку вышли из-за арбы. Это были Митька с Евлашкой Воричи, парубки лет шестнадцати и восемнадцати.
- У вашего батька посияно в два раза бильше, чым у мэнэ, а вин послав вас обкрадать мэнэ, бидняка. Мабуть, и гнидка вы укралы?
- Ни, дядя Андрюша, гнидка мы ны бралы, а за просо простить, мы зараз сгрузым.
- Вы б лучше свое возылы, а ны зарылысь на чуже.
- Татко нас ны посылав, мы сами поихалы. Простить нас.
- Як же вин вас ны посылав. А куда ж вы его повэзэтэ?
- До дому.
- И шо вы ему скажэтэ?
- Простить, дядя, чорт нас попутав, мы хотилы курям трошки прывызти, шоб поклювалы, воны дуже его люблять, - отвечал тот, что постарше.
- Шо люблють, то верно, но тилькы свое, а як будуть знать, шо крадэнэ, то ны стануть и клювать. Воны ж ны воры, як вы.
- Зроду бильше ны будэм красты, тикы простить.
Андрей продолжал свою мысль:
- У кур и то есть чувство собственного достоинства - куриное, но вряд ли вы вместе со своим батьком понимаете, что это такое. А если деревня узнает, что Воричи ворье? С какими глазами вы пойдете на люди? Да еще на гулянку до дивчат. Та за вас, воришек, ни одна дивчына замуж ны пидэ. И якый же батько свою дивчину отдасть за вора?
- Мы, дядя, разгрузым, - сказал старший. - Тикы ныкому ны кажить, а то хоть из дэрэвни бижы. – И он потихоньку сказал: - Залазь Евлапгка на гарбу, скыдай.
Меньшой залез и стал потихоньку аккуратно сбрасывать. А Митька укладывать в копны.
Андрей стоял молча и смотрел на эту сцену.
Разгрузив снопы, "молодцы" еще раз попросили прощения, но с места не двигались, ждали приговора.
- Вот и надо бы вас выселить из деревни, чтобы знали, как воровать, но на первый раз простим, а если бы я поймал вашего батька, я б его здесь излупил как шкодливого кота, так ему и передайте. Поняли? - спросил Андрей с напускной строгостью.
- Поняли, - ответили почти враз оба юноши.
- Езжайте и забудьте воровское ремесло.
Парни, круто развернув волов, поехали в сторону деревни и быстро исчезли в темноте.
Андрей, постояв две-три минуты, сел на лошадь и, объехав поле, снова прислушался и, не услышав никакого гомона, шагом направил лошадь в деревню.
Он не торопился отводить лошадь, привязал во дворе и сидел, думая, что делать дальше.
Не прошло и пяти минут, как во двор вошел мужчина. Это был отец Митьки и Евлашки Воричей. Он приниженным голосом спросил:
- Андрей Акимович, шо воно там случылось?
- Где там? - со злостью спросил Андрей.
- На вашей ныви.
- Так ты все знаешь и без меня, тебе сыновья все рассказали. Они поймались, воруя чужое просо.
- Я их туды ны засылав.
- А куда ты их посылал?
- Никуда. Сами поихалы.
- Врешь ты. Не надо выкручиваться. Надо просить прощения. Правда и здесь нужна.
- Ну просты, Андрей Акимович.
- Тебя учил батько воровать?
- Нет, Андрей Акимович, не учил.
- А зачем ты учишь? И посмотри, как ты живешь, и как я. Ну кого ты обкрадаешь? У тебя ведь закрома трещат от хлеба. Тягла полный двор. Достатка ты хочешь только себе, а у других готов из горла выдрать последнее. Доброе в голову тебе не лезет, а вот гнусное нравится, и детям прививаешь. Я все тебе сказал, иди вон со двора. - И Андрей закрыл калитку.
К середине сентября стихли ветры, прояснило. При закатах солнца алело небо. Иногда по вечерам маленькое облачко застывало высоко в небе и казалось неподвижным.
"Похоже, на ночь собирается мороз, и хорошо, если бы он ударил, - подумал Авдрей. - Кончилась бы слякоть, и можно было бы начинать молотьбу".
Его предположение подтвердилось. Утром трава покрылась инеем. Застыла сверху вода в ведрах, ледяная прослойка была и на стенках ведра, и на дне, ударил сильный заморозок.
Бычата в загончике за ночь съели все, что им было положено, чего раньше не случалось. Куры, выскочив утром из сарая, не спешили бежать во двор, а вертелись на пороге, хотя петух и хорохорился, выплясывая возле
них, но идти ковыряться в полове или клевать колоски из скирд не решался.
Слышался лай собак и звонко отдавался в морозном воздухе.
Пастух выгонял скот на пастбище немного позднее обычного. Животные нехотя выходили со дворов, у ворог оглядывались, мычали, как бы говоря хозяевам: "Куда вы нас гоните, пора бы и дома кормить". Только овцы быстро и уверенно, даже нахальновато двигались вперед в этом звенящем от мороза воздухе, заглядывая в чужие дворы.
Еще никто в деревне не приступил к молотьбе. Все ждали устойчивой погоды и отдыхали после напряженного труда. Да и спешить было некуда, ведь не посевная же и, тем более, не уборочная, молоти хоть до весны.
Андрей тоже так думал, но получить хлеб ему не терпелось, тем более, урожай был хороший.
Посоветовавшись с Натальей, он решил начать молотьбу с проса, его было меньше, к тому же кончился запас пшена, и нужна была солома для кормления бычков и коровы.
Наталья уже дважды отстригала просяные метелки от стеблей, толкла их в ступе, превращая просо в пшено и готовя кашу.
В качестве тягла на молотьбе этой осенью Андрей планировал использовать Спиридонову Лысуху, а если она будет занята у хозяина, то тетки Марьехиного вола.
Молотьба началась. Не успел до конца убрать солому, как прибежал петух со своими подругами и, клюнув несколько зерен, застрекотал, приглашая своих подруг подойти к площадке и начать трапезу.
Андрей не тревожил их, а наоборот, остановился в работе и, улыбаясь, стоял, опершись на вилы, приговаривая: "Ешьте до сыта, всем хватит, свое наросло".
Поклевав минуту-другую с жадностью и, похоже, быстро насытившись, куриная стайка двинулась дальше на точок, стала разгребать ногами. Петух от гордости надувал свою шею, стрекотал и вертелся вокруг кур, как бы убеждая их, что только его заслуга в том, что они клюют любимое кушанье.
Андрей нагреб в пудовку просяных зерен и сказал Наталье:
- На, унеси цыплятам, а то они боятся подходить сюда, пусть и они порадуются первому большому урожаю и наклюются досыта. Сегодня у всех праздник. – А сам, наколов большой навильник соломы, понес бычатам в загончик.
Матренка серьезно отнеслась к делу родителей. Она стояла в стороне возле коляски, держа в руках прутик на случай нападения петуха, наблюдая за шумным обмолотом.
Работа спорилась. Зерно засыпалось прямо в комнату, больше было некуда. Амбарный отсек предназначался для пшеницы, а просу отводилось место в землянке, где только возможно было его ссыпать.
Урожай превзошел все ожидания. Андрей никому не говорил правду об урожае, боясь людской зависти. Люди не задумываются, как это достигнуто, за счет чего, не анализируют, а просто завидуют. Поэтому он уменьшал урожай вдвое, если кто спрашивал, говорил об этом, делая вид, что не доволен урожайностью.
Андрей не мог объяснить, почему завистливых людей больше, нежели ищущих. Он бы хотел видеть только добрых людей, отзывчивых, всегда готовых прийти на помощь друг другу, умеющих радоваться чужой удаче, охотно делиться опытом с другими.
Вся спаленка у них была засыпана просом, а жить стали в одной кухне, которая тоже была занята урожаем. На печке - лук и связки чеснока, помидоры и нанизка горького перца, под поликом - тоже помидоры и несколько тыквин, в сенцах – подсолнечные шляпки, постепенно скармливаемые Ревунье и бычатам после вымолачивания семечек.
Больше сложностей было с обмолотом пшеницы, ее раза в три было больше, чем проса, и она труднее вымолачивалась. Половина пшеничной соломы предназначалась для топлива, и было недопустимо хоть одно зернышко оставить в соломе, хотя, как правило, она сжигалась после того, как побывает в кормушке у животных.
Дни стали заметно короче, приближалась зима. В начале последней недели октября выпал снег, подстыло. На следующий день мороз еще больше усилился. Пастухи перестали выгонять скот на пастбище. Куры не выходили во двор, боясь ступить на снег, и даже в сарае поднимали поочередно ноги к телу, обогревая их. Гуси, наоборот, с криком выходили из сарая и, пробежав по снегу на своих не боящихся мороза ногах, усаживались ближе к плетням и
жадно хватали снег клювами. Овцы стояли в загонах и сараях с высоко поднятыми головами и взглядами, устремленными к дверям, к свободе. Они почти не прикасались к корму, изредка блея, выражая недовольство домашним арестом, а когда их выпускали во двор, они были готовы выскочить на волю при любой возможности. Коровы были довольны происшедшими изменениями в природе и их жизни и спокойно лежали в сараюшках, мерно жуя жвачку и довольствуясь тем, что кормушки полны корма. Только лошади вели себя безразлично, как будто бы и не произошло изменений в природе. И, действительно, для них почти ничего не изменилось, на пастбища они не ходили, в кормлении и содержании
изменений не произошло, а слой снежного покрова и слабый морозец для них ничего не значил.
Приход зимы только на два-три дня прекратил молотьбу. Люди закопошились во дворах, приводя их в порядок, не оставляя под снегом ничего нужного. Почти в каждом дворе в те дни рубили не одного, как обычно, а двух-трех петухов или старую, с облезлым задом курицу, если не было надежды, что она переживет зиму.
Возобновились работы на молотьбе, закричали погонщики, засуетились мужчины и женщины с вилами в руках, раскладывая хлебные стебли и колосья на точках и убирая солому подальше от необмолоченных скирд.
Андрей с Натальей тоже продолжали работу по обмолоту, стремясь до наступления Нового года закончить ее, привести зерно в порядок. Пшеницу ежедневно провеивали на ветру и засыпали пудовкой в зерновой сусек землянки. После обмолота двух третей, закромок наполнился до отказа, и перед хозяином стала проблема, куда ссыпать остальное зерно. Фуражное, предназначенное для кормления птицы, засыпали прямо к стене сарая, прикрыв его слоем соломы. А остатки товарного зерна, не вошедшие в  зерновой сусек, засыпали в сенцах, отгородив доской и оставив только проход.
Завершив молотьбу, не отдохнув ни единого дня, Андрей включился в работу у Клавдия, где не было обмолочено еще и половины. Вдвоем  работалось весело, дело подвигалось быстро, немолоченные скирды с каждым днем уменьшались, а соломенные росли. Молотильщики торопились закончить обмолот к Новому году, чтобы после него заняться вывозом хлеба на станцию, но, проработав дней десять, поняли, что не успеют управиться к этому сроку.

Глава 24
СНОВА ОБОЗЫ

Эта зима Андрею не предвещала никакого творчества или выдумок по работе, подобно тем, которые делал в прошлые зимы. Уже было видно, что работы по обмолоту и вывозке хлеба хватит до весны.
Не завершив обмолота хлеба у Клавдия из-за недостатка места для зерна, приступили к его вывозке на станцию для продажи.
Андрей спланировал продать не менее половины от полученного урожая, а для этого требовалось совершить более десяти одноконных рейсов, на каждый их которых уходило трое суток, не считая дня отдыха после каждой ходки. Выходило, что потребуется более сорока дней, а там уже и март наступит, а это уже весна с новыми заботами. Было над чем задуматься.
Он обратился к Клавдию, но тот решил возить двумя парами и обещал оказать помощь тяглом только по окончанию вывозки своего зерна. Опять выручил Спиридон, дав свою Лысуху пока на пару рейсов, а Клавдий подсказал запрячь вола и испробовать его на дальней дороге. Выхода не было, пришлось рискнуть.
Загрузили по двадцать пять пудовок на каждые сани и выехали с первыми петухами. Впереди двигались конные упряжки, последним шел вол, на дровнях которого и сидел Андрей. Расстояние между конными упряжками и воловьей постепенно увеличивалось. Андрей не прибегал к помощи кнута, предоставляя ему самостоятельно устанавливать скорость, но тот готов был уснуть на ходу, а конный обоз из трех подвод исчез из вида в ночной тьме.
Ездовой не терял надежды постепенно втянуть вола в эти длинные рейсы.
Пока Андрей раздумывал, вол неожиданно остановился. Впереди стояли свои подводы, а к нему подходил Клавдий.
- Почему отстаешь? - спросил он Андрея. - Али кнут слабоват?
- Этому тихоходу от природы не дано успеть за лошадьми, Клавдий Зиновьевич, - убедительно сказал Андрей.
- Это верно только на обратном пути, а с грузом непростительно. Кому интересно упираться, если можно потихоньку ползти. Проверю сам. Иди вперед, трогай и подходи сюда, узнаешь, что ему надо.
Клавдий взял у Андрей кнут, и держа кнутовище в левой руке, правой провел по кнуту:
- Слабоват для вола, им мух отгонять.
Андрей тронул обоз и вернулся к задней подводе. Вол постепенно стал отставать, он и не думал стремиться за обозом.
- Смотри, как он халтурит. Чуть ли не оглядывается назад, видно мечтает повернуть домой, а разверни его в обратную сторону, он и лошадей обгонит. Ишь, головой водит, думает, как развернуться, - внушал Клавдий Андрею.
Конные упряжки ушли вперед.
Клавдий ударил вола кнутом с такой силой, что тот рванулся и бегом пробежал десятка два шагов. А когда сбавилась скорость, он на него крикнул и хлестнул по боку. После второго удара вол уже не думал сбавлять скорость. Достаточно стало окрика, как он устремлялся вперед, а расстояние между конными упряжками и воловьей постепенно сокращалось.
Андрей широким шагом продолжал идти за санями, пока они не приблизились к обозу. Теперь вол не позволял себе отставать от обоза. После такого "лечения" достаточно было окрика, и вол готов был заскочить на впереди идущие сани.
- Вот так на нем надо ездить, - сказал Клавдий, слезши с саней и шагая рядом с Андреем. - Больше он не будет отставать, а если такое случится, ты теперь знаешь, что делать. На такого здоровяка надо грузить не двадцать пять пудов, а все сорок.
- Когда вернемся, тогда сделаем вывод, сколько грузить, - возразил Андрей.
- Он не надсадится, приучай его ходить быстрее. Вола, если приучишь к тихоходности, он будет ползать как черепаха по две-три версты в час, а можно и по четыре.
- Жалко животное сильно гнать.
- А ты и не гони бегом, он ведь не лошадь. Мы сюда приехали не ползать, а ходить, причем живо и во всех делах. Вот и вол пусть не отстает от жизни, хотя бы с помощью кнута.
Клавдий хлопнул Андрея по плечу и побежал к первой подводе.
К вечеру обоз въехал в Украинку и остановился возле землянки Гайдука, во дворе у которого уже стояло четверо саней, нагруженных мешками с зерном. Клавдий пошел в землянку справиться о наличии мест для ночлега. Вышел довольно быстро.
- Приглашают, но места почти нет. Уже двое ночуют, и четыре лошади под навесом. Давай спросим у соседа, - и он пошел в соседнюю землянку. Вернулся, и обоз въехал в соседний двор. Распрягли лошадей и вола, завели в соломенный балаган, сделанный кое-как, просвечивающий дырами. Зашли в землянку. Показалось прохладно. С печки, не торопясь, стал слезать мужчина лет сорока с лицом, исковырянным оспой. Казалось, у него не было бровей,
давно не стриженый волос на голове торчал во все стороны и, похоже, давно не расчесывался. На нем была синяя замызганная рубашка и широкие темные штаны из дешевой ткани.
Хозяин слез с печи, воткнул ноги в стоящие на полу очень старые, много раз неумело починявшиеся, с потрескавшимися и пожелтевшими от времени голенищами валенки, накинул на плечи лежавший рядом старый полушубок и, сев на чурку возле холодной плиты, стал, не торопясь, заворачивать цигарку, насыпав табак на клочок бумаги из большого потертого кисета. Он не торопился начинать разговор с постояльцами.
Клавдий вышел во двор.
Андрею не терпелось познакомиться с хозяином. Его интересовало, почему так неуютно в его жилище? Не пахнет живым, и заметна бедность, но он начал издалека.
- Как Ваша фамилия? - спросил он первым делом.
- Лодаренко, - ответил, помолчав, хозяин, прикуривая папиросу от фитиля, зажженного довольно ловко металлическим кресалом о дикий камень, взятый на плите.
- Давно здесь живете?
- Четыре года. Соблазнили меня сюда поехать, говорили, что здесь калачи на березах растут, а здесь еще хуже, чем было дома, на печке не согреешься.
Зашел Клавдий и сказал:
- Пошли чаевать к Гайдучку, хозяйка клыка, пока горячий борщ.
Андрей поднялся, сказав хозяину:
- Потом поговорим, - и вышел из землянки.
Вымыли руки, стали садиться за стол.
- Сумки с харчами надо принести сюда, - обратился Клавдий к Андрею. - Да там и не понятно, будет ли топиться плита сегодня, и есть ли чем ее подтопить.
Андрей накинул шапку и раздетый чуть ли не бегом направился в соседский двор.
Было уже почти темно.
Удивительное зрелище предстало его взору: хозяин, закинув мешок с пшеницей с Клавдиевой подводы себе на спину и, согнувшись, спокойно направился в сторону своего сарая.
Андрей опешил от неожиданности, но потом быстро пришел в себя и закричал во весь голос: "Ты куда?!"
От неожиданного окрика тот уронил мешок и присел.
Андрей быстро подбежал и, схватив мешок, стал поднимать его на сани.
- Я пошутыв, - пролепетал мужик, растерявшись, а придя в себя, добавил, - давай, поможу покласты обратно.
- Вижу по повозке - уже не первый уволок. Нет еще одного мешка. Где он? Верни, иначе худо будет, каналья ты эдакая.
- Ны брав, шановный хлопче, ей богу, ны брав.
- Врешь, мешка не хватает, неси быстрее.
- Вот крест даю, не брал, может, где дорогой потеряли?
- Неси мешок, или я тебя удушу сейчас, - и Андрей, вытянув вперед руки, стал наступать на рябого.
Воришка не сдавался.
- Ах ты, гадская душонка, - обозлившись до предела, сказал Андрей. - Я сейчас оденусь и покажу тебе, не мерзнуть же возле тебя с уговорами. - И он побежал к Гайдуку.
Заскочив в землянку, Андрей быстро схватил одежонку и, одеваясь, на ходу, сказал:
- Воруют мешки, - и бегом побежал на место преступления.
Воришка - хозяин двора, в это время нес мешок с пшеницей к саням, обхватив его двумя руками. На виду у всех сбежавшихся, он положил мешок на сани и, как ни в чем не бывало, спокойно проговорил:
- Звыняйтэ, я пошутыв.
- За такие шуточки делают вот так, - и Клавдий резко ударил кулаком в левую челюсть так, что тот рухнул в снег и с минуту не шевелился. Затем стал медленно подниматься, сплевывая на снег, а поднявшись, молчком стал стряхивать снег со своего полушубка, понимая свою вину.
Андрею почему-то стало жалко этого несчастного человека, и он подумал: "Зря Клавдий так поступил, можно было бы обойдись и без рукоприкладства, человек вернул и второй мешок. Поступи с ним помягче, он бы лучше осознал свою ничтожность".
Клавдий дал команду запрягать лошадей и вола и переезжать во двор Гайдука, а сам, зайдя в землянку, забрал свой тулуп.
Когда все было сделано, и Андрей с Петром вошли в землянку, Клавдий, ухмыльнувшись, сказал:
- В тесноте - не в обиде, переночуем на полу, соломы хватит.
- Надо поглядывать, а то с моего двора попытается унести. Теперь буду знать, что за сосед у меня, а то я думал, что просто лодырь, а он еще и воришка, - сказал Гайдук и, обратившись к жене, добавил, - должны же мужики его когда-нибудь за такие дела посадить на мягкое место.
- Смотри, до каких лет дожил, - с отвращением отозвался Клавдий и принялся снова мыть руки перед едой.
- Теперь я понял, куда исчезают куры со двора. За прошлое лето потерялось три штуки, и не знали, куда девались, - не без удивления сказал Петро, обращаясь к жене. - К тому же терялись, когда нас не было дома. Не зря ли мы грешим на собачку? Надо присмотреться.
- А огиркы кой колы исчезают з грядок. Я думала, шо дыты крадуть, а воно, мабуть, Филькына работа, - сказала Дуся.
- А что он делает на земле? - спросил один из тех двух мужчин, которые заехали во двор раньше и сидели так, что лиц их почти не было видно из-за слабого света каганца, стоящего на плите.
- Землю отдает в аренду, не вспахал ни одной десятины, получая за это гроши. Жена с двумя детьми, намучившись с ним, бросила его и снова уехала на Украину. Есть у него здесь брат, но тоже в делах недалеко ушел от него.
Неторопливо продолжился ужин, хотя настроение у всех было испорчено, и в жаркой землянке после дневного морозца сильно тянуло на сон, однако Андрей успел переброситься несколькими словами с новыми знакомцами. Один из них назвался Игнатом Довгополом. Другого звали Олесем Кролевцом.
Из разговора с ними Андрей выяснил, что они из первых поселенцев, прибывших в Полтавку в тысяча восемьсот девяносто пятом году, и довольно хорошо ориентируются во всех делах, умеют работать на земле и неплохо обжились. Даже имеют общую на двоих баньку и моются по субботам по сибирскому обычаю, предпочитая ее деревянному корыту. Ближайшая их мечта – переселение из тесных землянок в просторные саманные дома под соломенной крышей, обязательно с комнатой для детей. Они ревностно относятся к престижу ими основанного села и поднимают вопрос об основании Полтавской волости и открытии реального училища для детей.
Утром, задолго до рассвета, обоз из восьми упряжек двинулся из Украинки в сторону Исиль-Куля.
На подъезде к станции потянул западный ветерок,- начался снегопад, и заметно ослаб мороз. Снег крупными хлопьями почти отвесно повалил на землю.
На приемке хлеба было большое скопление сдатчиков, и это Андрея несколько напугало, но, как выяснилось позже, приемка велась не одним, а несколькими купцами.  На подъезде к месту разгрузки, еще на дороге, стояли агенты купцов Рудакова и Цицинга и приглашали занимать очередь к своим вагонам.
Обоз остановился.
Клавдий с Игнатом Довгополом подошли к агенту и спросили:
- В чем преимущества вашего приема?
- В моментальной разгрузке своими силами и немедленном расчете.
- Все немедленно рассчитывают, - ответил Игнат и спросил: - Где ваша очередь?
- Вон, самая длинная, - ответил мужчина, вертящийся, как на иголках. - Но разгрузитесь быстрее, чем на короткой.
- А там какой купец принимает? - показал Игнат на дальнюю короткую колонку.
- Там не купец, а купчишка Грязнов, сам сидит на весах, - ответил агент с пренебрежением.
- А в складах принимают? - знающе спросил Игнат.
- Не знаю, что там Дмитриев делает. Была нужда таскать в склады.
- У кого выше цена?
- Везде одна, - шустро ответил зазывала. - Это согласовано между купцами, и менять ее запрещено, чтобы не вносить смуты в торговое дело.
- Все ясно, разницы нет, кому сдавать, - сказал Довгопол, - а разгрузим и сами, хоть согреемся с дороги. Давай подвернем, где меньше очередь, зазывала работает не на нас, а на своего купчину. Это нечестно стоять на дороге и заманивать к себе, когда можно бы и очередность соблюдать, а не хватать из рук другого.
Подъехали к самой короткой очереди, разгрузили быстро. Деньги выдали здесь же. Андрей получил более пятидесяти рублей. "Вот по этому пути и надо идти, - подумал он, - А не заниматься корзиноплетством и другими мелочами, которые стыдно даже продавать, а хлеб берут нарасхват, с зазывалами, и вези, сколько сможешь".
Вол с такой скоростью шагал обратной дорогой, что Андрей подумал о правоте Клавдия, придавшего ему скорость кнутом. Он не поглядывал по сторонам, а шагал устремленно, не уступая никому дорогу, понимая, что возвращается домой.
С Клавдием договорились, что лошади пойдут быстрее.
В Украинку Андрей вернулся уже потемну. Во дворе стояли только сани Клавдия, новых знакомых не было, они не стали ночевать, а поехали прямо домой и оставшиеся сорок верст планировали проехать за четыре-пять часов.
Вечером Клавдий сообщил, что он не сидел сложа руки, а съездил в лес и подобрал толстую березу. Завтра утром ее надо спилить, распилить на части и увезти домой. Из нее он задумал изготовлять жернова на продажу. Попутно делалось еще одно дело, освобождая от специального выезда за полсотни верст за так им нужным в степи лесом.
Эту поездку Андрей считал очень удачной. Он проверил вола в дальней дороге, получил деньги за проданный хлеб и, кроме того, во дворе лежало два толстых бревна, из которых он мог изготовить настоящие жернова. После очередного рейса уже можно было подумать о приобретении пары лошадей, и пришло время приобретать одежду и обувь для себя и членов семьи. Было уже стыдновато три года ходить все в той же армейской шинели, хотя она, как на грех, никак не снашивалась.
Последний рейс в эту зиму Андрей сделал с Григорием Шевченко, который дал ему свою лошадь. Неизменным помощником стал вол, показавший, что он способен на столь длинные рейсы.

Главa 25.
ВЕТРЯКИ ЗАВЕРТЕЛИСЬ,
И ПОЯВИЛИСЬ СЕЯЛКИ

Обмолот хлеба и вывозка не помешали мужикам заняться зимой и другим важным делом: сооружением ветряков. За эту работу взялись всем миром, с охотой, и многие участвовали на помочах. После Нового года был испытан и запущен в работу ветряк у Николая Сасько. Это было замечательным событием для деревни. Весь деревенский люд от мала до велика в удобное для себя время перебывал здесь, любуясь как послушные ветру крылья делали оборот за оборотом, увлекая за собой вальцы-семиряки, спрятанные в высоком срубе.
Особенно дивно было детворе, которая сроду не видывала таких чудес. Они стайками подходили и толпились шагах в десяти от вновь сооруженного чуда и долго простаивали на холоде, втягивая в себя то, что свисало на верхней губе. Иногда озябщую детвору взрослые отправляли домой. Стоило им сделать два-три шага в их сторону, угрожая кнутом, и она разбегалась. Но скоро появлялись новые табунки, и все повторялось снова.
Мужики, участвующие на помочах в строительстве ветряка, ходили вокруг своих подвод, груженных мешками с зерном, а когда подходила их очередь, поднимали мешки внутрь ветряка по ступенькам, вынося обратно набитые мукой не без гордости и с некоторым превосходством над ожидающими.
Другая группа мужиков во главе с Митрофаном Изюменко, сооружающим себе ветряк, охваченная порывом честолюбия, целыми днями трудилась над окончанием строительства и запуском своего детища. У них, казалось, все было готово, но никак не могли запустить из-за несоответствия передающих шестерен. И только в конце марта ветряк был запущен в работу.
Только сошел с полей снег, как в деревне появился агент, рекламирующий новое орудие для сева зерновых, которое он называл сеялкой, но пока показывал ее только на рисунке. Он страстно и довольно убедительно рассказывал о достоинствах нового агрегата, на котором можно будет засевать на нужную глубину ежедневно до четырех-пяти десятин. Впрягать в сеялку положено две пары лошадей.
Дело было в воскресный - пасхальный день. Мужики собрались возле лавки, разместившейся у Спиридона Танского, в которой продавалась только водка, а хлеб, ломтик сала и десяток крашенных яиц на закуску приносил каждый с собой. Большинство мужичков было немного под хмельком, ибо втроем-вчетвером собирали полтинник и брали поллитровку. Жалко было тратить деньги, но поскольку многие ездили на всеношную, в только что отстроенную и начавшую службу церковь в Полтавке, то хотели разговеться после великого поста не просто, а с горилкой.
Спиридон говел на широкую ногу. Он вынес в наволочке паляныцю хлеба, шматок сала фунта в два-три, пару домашних колбасок, десяток яиц и кендюх, начиненный таким содержимым, что пальчики оближешь или язык проглотишь, по его собственному выражению. Все это он выложил на полотенце, расстеленное на толстой чурке, взял один поллитровку и сказал:
- Хто хоче говить с пивлитрой, по-настоящему, ставь другу бутылку и до мого шалаша.
Компания вокруг его "стола" постепенно увеличилась. Слышался веселый хмельной гогот.
Постепенно у водочной лавки собралось чуть ли не полдеревни мужиков. Они малыми и большими кучками обсуждали, брать или не брать сеялки. Доносился голос:
- Чи стоить платыть таки гроши, як мы веками сиялы рукой.
- А хлиб ты усигда ив? - выкрикнул кто-то из другой компании. - Чи ны надоило тоби таскать оту торбу.
- Балда ты, - закричал еще один голос. - Ны той плитень плытэшь. Тоди ны було садилок, а чоловик прыихав тоби прыдлагае.
- Ны узнано, як воно будэ роста писля той садилкы чи сиялкы, - кричал чей-то захмелевший голос.
- А дэ ты, голытьба, визьмыш чотыри конякы? – выкрикнул кто-то из Спиридоновой компании.
Некоторые мужики предпочитали молчать и слушать, что говорят другие, в основном это были те, у которых вся или почти все земля освоена. Они понимали, что посеять вручную одиннадцать десятин - это дело непростое, и были рады изобретению, позволяющему облегчить их труд.
Андрей был сторонником последних, но прежде чем обзаводиться сеялкой, как он понимал, надо иметь тягло, а у него были бычишки-двухлетки. Он их только перед весной стал приучать к ярму и объезжать на пустых санях. Деньги для приобретения пары лошадей у него были, но ему хотелось крепких, хороших, которые пока не попадались. И только после покупки пары лошадей он станет думать о покупке сеялки.
В числе последних к шумной компании подошел Клавдий Мартыненко.
- Христос воскрес, - поприветствовал он шумную компанию.
- Воистину воскрес, - многоголосо, хотя и вразнобой ответило с десяток голосов. Он довольно долго слушал мужскую разноголосицу, следил за ответами агента по продаже сеялок и только потом стал задавать вопросы сам.
Агент несколько растерялся, не зная, что ответить, но потом собрался с мыслями и сказал:
- Как вам надо, так и посеете, глубину можно регулировать так же, как и норму высева. Можете сеять шесть пудов пшеницы на десятину. А можете двенадцать. Кому как нравится и какие почвы.
- А сколько лет она будет служить крестьянину? - снова спросил Клавдий. - Может, ее на одну весну не хватит?

- Что вы, что вы, сударь, - зачастил агент, у него даже шляпа на голове съехала набок от обиды. - Наша фирма выпускает очень качественные сельхозмашины, вы, наверное, убедились в этом на плугах. У кого сломался плуг, поднимите руки?
Все молчали.
- Вам сеялки хватит лет на двадцать, - сказал убедительно агент и добавил, - запасные части будем поставлять постоянно, и вы всегда можете произвести ремонт.
- А когда поставите сеялки? - снова спросил Клавдий.
- К посевной гарантируем.
- Записывайте меня, и чтобы через неделю была здесь, начнем сеять. Надо ее предварительно опробовать. После посевной привезете, не возьму, - сказал Клавдий.
- А Вы мне, сударь, нравитесь, с Вами можно дело иметь, наверное, у Вас мы и откроем в будущем складик запасных частей к сеялкам, - немного заискивая, обратился агент к Клавдию, а потом воодушевленный тем, что первый покупатель есть, обратился снова ко всей толпе: - Имеющим одиннадцать десятин земли наверняка нужна техника. Не дело круглый год мантулить беспросветно и кое-как управляться.
- Верно, братцы, гоорыть агент, - почти закричал дед Снытко. – Пышы и мэнэ на садилку.
- Привезу сразу после пасхи, они у нас уже в Полтавке стоят, - сказал агент и, открыв свой блокнот, стал записывать желающих, уже не сомневаясь, что найдутся еще.
Один за другим мужики стали записываться, но список получился не длинным. Многие брали сеялку в складчину по двое, трое и даже на четверых. Иные решили не торопиться с новинкой, посмотреть, как получится у других, третьи не имели лошадей, а четвертые - денег для покупки.
Андрей понимал, что надо идти по пути применения более совершенных орудий, ибо представлял, как ему придется этой весной сеять, если уже распахано девять десятин, и все предстояло засеять. Его брал ужас. Засеять, думал он, еще можно, а вот скосить литовкой будет невозможно, и он уже прикидывал посеять больше овса и убрать на зеленку - это давало возможность меньше оставить косовицы на уборочную, иначе можно затянувшейся косовицей довести зерно до осыпания.
Перед самым севом снова похолодало, потянули северные ветры, весна затягивалась, а это портило настроение, наводило тоску.
Андрей заметил, что и Наталья стала молчаливой, замкнутой, он понимал, что ее настроение тоже зависит от погоды. А однажды вечером она сказала:
- Чи воно будэ высна у цему роки? Ще й лэлэкы ны прылытилы, ны одна птычка ны щебэтнула писля зимы.
- Прьигытилы, Наталка, я бачыв.
- Може, и прылытилы та поховалысь у околках. Ото тикы и тэпла було, шо на паску.
- Дид Снытко сказав мини, шо скоро потыплиша, вин умие погоду прэдсказаты, - сфантазировал Андрей, зная, что Наталья не пойдет к деду спрашивать, и добавил, - так шо, Наталка, из дня на дэнь погода нас порадуе, и начнем сиять.
- Там у нас на Украины давно квиты распустылысь, вэрбы отцвилы, бжелы гудуть та снують по квиткам, а тут... - Наталья не договорила, ком застрял в горле, а по щекам потекли слезы.
Андрей, растерявшись, молчал.
Наталья, обретая способность говорить, продолжала:
- Працюим тикы тыждынь у тыждынь, уси забулы, шо и гуляния бувають, он як було вэсэло на Украйни жыть. Давай, Андрий, уидым вид циля, а то одна збижу, забыру Мотрю и утичу.
- Ты, Наталка, усэ казала справди, кроме оцих последних дурных слов. Утичу. Ну куды ты утичэшь и зачым? Уидым мы з тобой на Украину, ну пидожды трошкы, надо вырнуться ны з голымы рукамы, ну, потэрпы ты рок-два. Ты ж бачышь, по трошку обживаемся. Уже способни купыть конэй. Пошты настоящи волы - пара, своя садыба, мужикы купляють сиялкы, кажуть, скоро косаркы будуть продавать, пращовать будэ лэгше. Подумай сама, посиим сиялкой, скосым косаркой, будуть и грэбкы, прыдумають и
молотьпъ якой-ныбудь маниякой.
- Колы там воно будэ?
- Воно уже е. Он, Сасько витряк запустыв, тай Изюмэнкив начав крутыться. А мы з тобой утичэм туда, дэ нам ни за шо зачыпыться. А як шо обжывэмся гарно, так и на Украину ны стыдно вырнуться. А то мы выихалы голодранцямы и голодранцямы вэрнымся. Мини стыдно будэ людям в очи дывыться.
Наталья несколько повеселела после таких слов, было похоже, что Андрей убедил ее, глаза у нее засияли, появилась легкая, чуть заметная улыбка. И она медленно стала продолжать прясть куделю, сидя на табуретке, поглядывая то на Андрея, то на крутящуюся под действием веретена нитку.
На второй день после пасхальных праздников, как и было обещано агентом, в деревню стали привозить сеялки и продавать по составленному списку. Вся деревня сбежалась смотреть эту диковинку, предназначенную вносить семена в почву.
Андрей, услышав о поступлении инвентаря, направился к Клавдию и, войдя во двор, впервые увидел сеялку. Машина опиралась на два больших колеса, соединенных осью, над которой был закреплен деревянный узкий ящик с системой шестеренок в нем для подачи зерна в семяпроводы к дискам. Все было скреплено прочной металлической рамой с вмонтированным в нее дышлом. Это орудие сельскохозяйственного труда было уже оборудовано барками для запрягания лошадей.
Хозяин уже осматривал ее, поднимал и опускал рычагом диски, иногда заглядывал в инструкцию и перечитывал ее. Он стал объяснять Андрею ее устройство, может, не столько для пришедшего на смотрины, нежели для проверки себя.
- Почти все мне ясно, - сказал он. - Вот только норму высева установить не просто. Тем более что для овса надо, чтобы открыто было отверстие полностью, зерно крупнее, для пшеницы - на половину или на две трети, а для проса - на самый минимум.
И он показал Андрею, как это делается.
- Придется приспосабливаться к норме высева, - сказал он не то Андрею, не то сам себе. - Вот рычаг для подъема дисков в транспортное состояние, а если опустить вот так, то диски врежутся в почву, и между ними по этим вот трубкам потекут семена на нужную глубину и будут заглаживаться вот теми кольцами, что тянутся следом.
"Дело стоящее", - подумал Андрей.
Клавдий снова опустил диски до земли, обошел вокруг сеялки, приподнял дышло и сказал:
- Як шо будэ получаться, так посиим и тоби.
К концу апреля потеплело по-настоящему. У скворцов, едва показывавшихся в холодную погоду, через неделю после потепления запищали в скворечниках птенцы.
Андрей уже несколько дней боронит на своих довольно сытых и уже немного втянувшихся в работу воликах, уверенно тянущих борону, предназначенную для одного вола или лошади. В первый день они немного повертелись, плохо держали направление, и Андрею приходилось постоянно натягивать налыгач, направляя их по прямой линии. Еще не закончил боронование, как волочки обмялись, стали послушнее, лучше понимали команды, правильно расходовали свои силы.
Затянувшаяся весна не должна была дать возврата холодов, и это толкало Андрея на то, чтобы побольше засеять просом, ибо цена на него выше, семян у мужиков недостаточно, да и как-то всерьез им никто не занимается, все возделывают только для себя. А еще Андрей сеял много ради соломы, которая мало уступает сену и избавляет от непосильного сенокоса. Еще хотел посеять две десятины овса, одну - на зерно, а другую - на зеленку. Остальное – под пшеницу.
Пришло время сева, и зашевелились мужики на своих отрубах. Они кучками по два-три человека испытывали сеялки, приспосабливались к ним, изучая  в работе, следили за нормой высева и измеряли глубину заделки семян.
Не обошлось и без курьезов. Некоторые и пересеивали по второму следу. Вся деревня смеялась над дедом Снытко, который начал сеять, не засыпав семена в сеялку, и вспомнил об этом, когда объехал два круга.
Андрей с интересом участвовал на севе у Клавдия, смотрел, как сеялка ровными полосками равномерно, след за следом вносит зерна в почву, и как легко и красиво это получается. Такую работу он считал за удовольствие, а четверка лошадей дружно и легко, казалось, тоже с радостью тянула сеялку по пашне. Людям оставалось только управлять ими, стоя на подножке позади бункера и периодически загружая его зерном.
Находились в деревне и такие, которые не признали новинки и даже не хотели смотреть на нее.
Андрей с Клавдием сеяли поочередно то одному, то другому. У каждого земля была разбита на десятины и предназначалась под определенные культуры. Причем каждая культура высеивалась в два срока. Уже пробились первые ростки первых дней сева, и взору предстали ровненькие рядки всходов с идеально одинаковым расстоянием друг от друга, они были дружные, что говорило об одинаковой глубине заделки семян.
До последних возможных весенних заморозков оставалось дней десять, и Андрей серьезно начал думать о посеве проса, но тоже решил разбить сев на два периода, боясь весенних заморозков.
Клавдий поддержал его. Начали сеять. Шестерни, подающие семена в семяпроводы, оставили открытыми только на одну треть, но не проехали и половины расчетного пути, как семян в сеялке не стало. Клавдий остановился и, глядя назад, крикнул Андрею:
- Неси мешок с семенами, - а сам принялся уменьшать норму высева.
Агрегат снова пошел по кругу, но уже без остановок. Андрей смотрел как хозяин, стоя на подножке, иногда наклоняясь, наблюдал за работой дисков, не забились ли они, следил за током зерна из сеялки и посвистывал на лошадей. На севе пшеницы Андрей не осмеливался попроситься попробовать самому, а хозяин не предлагал, сам сеял на своей и на  Андреевой пашне. А теперь, когда сев уже заканчивался, и для Андрея исчезала возможность попробовать сеять до следующей посевной, он не выдержал и попросился объехать. Клавдий уступил место, и Андрей впервые поехал на настоящей сеялке, управляя четверкой лошадей. Внутренняя радость его была неописуема.
Этой весной Андрея порадовала одинокая кучерявая береза, стоящая на его отрубе. Она дала вокруг себя не менее десятка молодых побегов. Стоило нарушить прочный дерновый слой, и появилась молодая поросль, оцененная Андреем как хорошая примета.
Он рассказал об этом Наталье и долго фантазировал, как на этом месте появится молодой лесочек, который будет постепенно разрастаться.

Глава 26.
СХВАТКА

У Андрея уже было много знакомых не только в своем и других селах, но и среди местного казахского населения. К нему часто по базарным дням заезжал Аспан, возвращаясь с полтавского базара. Иногда с ним было еще два-три одноконных трашпана. Так он познакомился с Ромазаном и Жолдоспаем.
Андрею нравилось беседовать с этими простодушными людьми, проявляющими интерес к общению с ним, хотя разговаривать было трудно и объясняться приходилось с помощью пальцев, мимики, а иногда просто догадываться. Новые знакомые очень мало знали слов по-русски, а Андрей и того меньше по-казахски, десяток-два, да умел считать до десяти.
Беседа велась за круглым низеньким столиком, собеседники садились на пол, и непринужденно велся разговор. Такие столики были в обычае у казахов и украинцев. Последними, очевидно, они были позаимствованы от крымских татар.
Наталья обычно подавала на столик горячий украинский борщ с хлебом, и начиналась неспешная трапеза. На второе Аспан любил пшенную негустую кашу, сваренную на молоке. Он даже, смеясь, говорил, что такой каши он мог десять мисок съесть, показывая, насколько она была хорошей. В честь гостя приходилось кипятить чай с крепкой заваркой, хотя сами они
обед запивали молоком.
Борщ оказывался, как правило, заправленным свиной зажаркой с луком, а по мусульманской религии свинина в пищу не употреблялась. Хозяин, будучи искренне верующим православного вероисповедования, первое время не знал, как поступить в такой ситуации, тем более, что он был человеком, уважающим любую другую религию, и ему казалось непонятным, почему мусульманство запрещает свинину, а православие - конину.
Андрей первое время пытался объясниться на эту тему с Ас-
паном, но тот только сказал:
- Какой дурак-русский не хочет кушать конину? - И угощал Андрея копченой кониной, взятой с собой в дорогу. Андрей не считал употребление конины за грех и с удовольствием угощался, дав ей высокую оценку. Из сложной, непонятной ситуации со свиной зажаркой в борще вывела Наталья. Она подала миску с борщом на стол, предварительно убрав плавающие кусочки сала.
Пообедали. Андрей спросил Аслана:
- А если все-таки покушает мусульманин свинины, что тогда будет?
- Наш закон есть записано, если человек голоден и он помрет, то кушать можно.
У Андрея отлегло от сердца. "Все в порядке", - подумал он.
Аспан продолжил:
- Мулла говорить нельзя, а то токмашка даст.
Андрей рассмеялся и сказал:
- Правильный закон.
Аспан охотно разговорился на эту тему и пояснил, что мясо можно убрать, а потом кушать борщ, и это уже не будет противозаконным, если человек попал к инаковерцам.
Андрею все стало ясно, и после этих слов его больше не мучила совесть из-за свиной зажарки в борще.
Сегодня снова заехал Аспан, но один, и пожаловался, что в прошлый базар при возвращении у него отобрали двенадцать рублей денег при проезде через Кудрину талу.
Как он пояснил, двое здоровенных мужиков, с черными сильными руками, с ситом на голове выскочили из-за кустов, остановили лошадь и обшарили карманы, отобрали деньги и, пригрозив, отпустили своей дорогой.
"Мерзавцы, - подумал Андрей. - Это кто-то из наших деревенских. Может быть, те, что и лошадь у меня украли."
И он стал думать, кто бы это мог быть, перебирал всех мужиков в деревне. Остановился на братьях Бандюженко Романе и Степане. Они были довольно крупными, сильными и, самое характерное, быстро бегали, не отставая от лошади, и могли бежать на большие расстояния. Оба были смуглыми, ходили всегда с засученными рукавами, отчего руки, загорев, казались черными. Зная свою силу, они вели себя нахально, и часто мужики пасовали перед ними.
"Таких бить надо наверняка, но кулаком не осилить, - подумал Андрей. - Да и одному идти опасно, могут удушить в тале".
Андрей сбегал к Спиридону, к Николаю, но тех не оказалось дома, а откладывать дело не имел права.
Вооружившись металлической занозой от ярма и большим напильником с удобной деревянной ручкой, Андрей сел в телегу Аспана и велел ехать по дороге к Кудриной тале. Оружие было заткнуто за голенища сапог.
Выехав за деревню, Андрей сказал Аспану, как себя вести при проезде между талой и околочком. Еще не доезжая талы, Аспан затянул свою песню...
Андрей вытащил из-за голенища правого сапога занозу, взял ее в правую руку, лег на левый бок головой назад и приготовился к бою. Аспану велел прибавить скорость, чтобы бандиты не могли быстро вскочить на телегу из-за кустов.
Аспан постоянно нахлестывал свою клячонку кнутом, не давая ей сбавить скорость, и как-то неестественно громко горланил песню.
Телега подпрыгивала на дороге, гремела колесами и поднимала сероватую с примесью беляка пыль.
Андрей почему-то был уверен. Что нападения не будет, ибо считал дорожных разбойников не такими уж глупыми, чтобы они в одном и том же месте нападали на проезжих. С другой стороны, аппетит на грабеж пришел, и надо было его утолить по закону хищников.
Уже слева стали появляться кусты, и по мере движения они все ближе и ближе подходили к дороге.
Андрей думал только об одном, как нанести сокрушительный удар, если разбойники совершат нападение. И стал внимательно смотреть на мелькавшие слева кусты.
Проехали уже половину пути, между талой и околочком нападения не произошло, и Андрей почувствовал какую-то неудовлетворенность. Он уже стал немного расслабляться.
Вдруг неожиданно из-за куста, стоящего в четырех-пяти шагах от дороги, выскочил человек с ситом на голове и прыжком кинулся к телеге.
Аспан в это время машинально хлестнул лошаденку, и телега резко добавила скорость.
Нападающий, чуть зацепившись руками за телегу, оторвался.
Боясь угодить под заднее колесо и отскочив в сторону, стал догонять повозку, быстро приближаясь. Только он схватился руками за телегу сзади, как Андрей, чуть приподнявшись, изо всех сил нанес удар по голове.
Заноза ударилась о череп, как обо что-то твердое, очевидно, угодила в лоб.
В это же время телега, круто повернув влево, остановилась.
Андрей, вскочив, увидел человека с повязанным на голове полотенцем, тянущего под уздцы за вожжи лошаденку на себя. Он уже повернул ее почти в обратную сторону  и стоял спиной к Андрею, силой удерживая лошадь и почти прижавшись к телеге.
Андрей, вскочив, размахнулся и нанес сильный удар, норовя попасть по голове, но удар пришелся по плечу у самой шеи. Промах получился потому, что телега дергалась, и стоять на ней было трудно.
Бандит отпустил лошадь и резко присел.
Андрей соскочил с телеги, почти падая, и выронил занозу. Он выхватил напильник из-за голенища левого сапога и снова кинулся на грабителя.
Телега отъехала влево в куты.
Противник стоял перед ним и, очевидно, уже увидел лежащего на дороге своего напарника, растерялся и не стал вступать в бой, узнав Андрея.
Андрей снова размахнулся, стремясь нанести удар, но противник увернулся, прикрывшись рукой, и закричал:
- Андрюша, мы з Стыпаном пошутковалы, хотилы налякать.
- А я ны шуткую, - сказал со злостью Андрей, стоя на приличном расстоянии с оружием в руке, все еще не доверяя бандитам.
Аспан стоял на телеге, туго натянув вожжи, еле сдерживая свою, возбужденную потасовкой, лошаденку.
Степан лежал на дороге без движения.
Роман, сбросив с головы полотенце, с испугом бросился к нему, проговорив:
- Мабуть, погыб, Андрюша, помогы.
И стал переворачивать брата, что-то скороговоркой приговаривая.
Андрей, не торопясь, подошел к Степану, взял его руку, прощупал пульс, он прослушивался. Велел перевернуть на спину, чтобы легче дышалось. Затем крикнул:
- Аспан, давай телегу, повезем больного в деревню.
Аспан быстро подъехал, Андрей с Романом подняли Степана и положили на телегу. Глядя на раненного, Андрей заметил, что у него на лбу было довольно обширное кровоизлияние.
- Беги вперед, домой, и готовь холодную воду из колодца, желательно со льдом, а мы подъедем следом, - скомандовал Андрей.
Роман, не теряя времени, быстро побежал в сторону деревни.
Повозка с раненым трусцой поехала следом.
Аспан похлопывал Андрея по плечу ладонью и говорил:
- Хорош, урус! Хорош, урус.
Подъехали к землянке Степана. Заголосили с причитаниями жена и старуха мать, вышедшие навстречу. Больного сняли с телеги, занесли в  жилище и, уложив на широкую деревянную лавку, стали оказывать помощь, поливать холодную воду на голову, черпая ее ковшом из ведра. Затем Андрей
положил на самое воспаленное место кусочек льда, который быстро таял. Для разнообразия процедур мочил полотенце в холодной воде, прикладывал к голове и поливал на него холодную воду.
Теперь у Андрея была единственная мысль, как больному помочь, и он прикладывал все усилия, знания, чтобы спасти человека, которому всего полчаса назад с большим старанием причинил такую травму. Но пока он еще не осознавал случившегося, ему некогда было думать о целесообразности своего поступка.
После часа холодных процедур больной застонал, а еще через час стал открывать глаза, но взгляд был отрешенный, ничего не понимающий.
Андрею становилось жалко этого человека. Теперь он думал о том, чтобы тот поправился и не остался дураком с повернутыми мозгами.
В землянку изредка заходили мужики, но никто ничего не спрашивал. Постояв молча несколько минут, они уходили, не выражая открыто своих чувств.
Андрей вспомнил про Аслана, когда почувствовал, что раненому стало легче. Он вызвал во двор Романа и велел немедленно отдать двенадцать рублей, отобранных в прошлый базар.
Роман от неожиданности несколько растерялся. Пытался было что-то возражать, но когда Андрей, оборвав его, пригрозил, что будет хуже, он пошел в землянку, принес двенадцать рублей и подал Андрею.
- Отдай Аспану, они его.
Роман отдал деньги Аспану.
Аспан, взяв деньги, с удивлением на лице произнес несколько раз:
- Хорош, урус, хорош.
После вечерних холодных примочек больной стал чаще открывать свои бессмысленные глаза и потихоньку стонать.
Андрей, строго наказав не разрешать подниматься и продолжать прикладывать холод в течение суток, пообещал утром прийти проведать больного.
Придя домой, он узнал от Натальи, что вся деревня знает о случившемся, и только об этом все говорят.
Каждое утро и вечер Андрей забегал к больному. Через десяток дней он окончательно пришел в сознание, стал понемногу есть, но продолжала болеть голова. Было похоже, что и больной, и родственники были довольны оказываемой врачебной помощью и советами по уходу за больным. Они признали Андрея лекарем, а его авторитет в деревне вырос.

Глава 27.
В СЕМЬЕ  ПРИБЫЛО

Николай расхваливал Андреевых бычков и все просил его дать им другие клички. Ему не нравилось, что Андрей их звал Мышастым и Степняком, но хозяин утверждал, что эти клички к ним уже приросли, и перекрестить их он не может.
Своим недавно купленным жеребятам Николай имен еще не дал и обратился к Андрею за помощью. Тот предложил клички Днепр и Волга. Николай возразил, ссылаясь на то, что они могут уплыть с такими кличками, как и его Иртыш, и просил придумать что-нибудь, не связанное с текучими реками. Были предложены имена птиц, зверей, озер, гор, звезд и даже планет, из которых Андрей знал, кроме Солнца и Луны, созвездие Медведицы и Венеру.
Он пояснил Николаю, что Венера утром дольше всех светит, вечером раньше всех зажигается, а Медведица указывает направление. Кличка Венера Николаю понравилась, и он решил присвоить это имя кобылице светло-серой масти.
Жеребчика, по предложению Андрея, он назвал Соколом. Ему нравилась эта гордая птица. Жеребчик был вороной масти, со звездой во лбу, с белыми задними ногами у щеток, как сказал Андрей, в носках.
Осенью и зимой у Андрея не было времени заняться покупкой лошадей, одна работа наслаивалась на другую, и все требовали своевременного выполнения. Уборка хлебов с одиннадцати десятин была не под силу одному человеку, нужна была техника. Среди мужиков велись разговоры о приобретении конных сенокосилок.
Из газеты "Степной край" было известно, что они появились и реализуются, переселенческим товариществом, расположенным в Омске. Клавдий Мартыненко побывал там и сделал заявку на завоз сенокосилок в первом полугодии.
Мужики на собственном опыте убедились, что применение сеялок облегчило посевную, и никто в деревне больше не собирался сеять вручную. Приятно было смотреть на дружные всходы зерновых ровными рядками.
Поток переселенцев не убавлялся, а наоборот, нарастал. Количество обозов с хлебом в эту зиму еще больше возросло. Они почти непрерывно двигались к железнодорожной станции. Стали появляться новые хутора и деревни. В Ольгино уже насчитывалось более шестидесяти крестьянских дворов. Люди упорно поднимали целину, добывая хлеб, и разводили скот на привольных степных пастбищах и сенокосах.
В Полтавке уже была сооружена церковь, решался вопрос об организации Полтавской волости и открытии реального училища. Открывались лавчонки, хотя и с очень небольшим набором товаров.
Появились керосиновые лампы, и каждый крестьянский двор стремился обзавестись таким светильником. Появились и люди, которые завозили керосин, зарабатывая на этом деле и сколачивая небольшой капиталец.
Налаживалось почтовое дело, и было очень много охотников гонять почту.
Уже второй год Клавдий Мартыненко, первый и единственный в Ольгино, выписывал газету "Степной край", издававшуюся в Омске. Ее часто мужики читали коллективно, особенно материалы по ведению крестьянского хозяйства.
Андрей дважды в неделю посещал приятеля, а по многим вопросам своего учителя, и с жадностью перечитывал или прослушивал все написанное.
Землянка Клавдия превратилась в место вечерних сходов. После чтения мужики нередко спорили, особенно те, что свою позицию считали единственно правильной. Сам же хозяин вел себя по-другому. Он прислушивался к мнению других, улыбался над пылом крикунов и останавливал никчемные споры, старался вразумить крикунов шуткой.
В один из вечеров прочитали в газете, что Япония напала на Россию, и началась русско-японская кампания. Это сообщение для мужиков было неожиданным. Для Андрея оно было ошеломляющим. Из присутствующих на чтении он был единственным, кто прошел военную службу, поэтому все обратились к нему с массой вопросов. Географически он представлял, где Япония, но соотношение сил было ему неизвестно. Поэтому он отвечал только на те вопросы, которые понимал.
Сам он знал, что если начнется призыв, то он в числе первых, будет призван в действующую армию. Он беспокоился за Наталью, ходившую последние дни в ожидании ребенка. Ему как младшему командному составу на это скидки не будет, а оставлять ее одну, без родственников и близких людей, было страшновато.
"У кого она найдет поддержку и опору в трудный час и день? - думал он. - Кто откликнется на ее нужды? Сможет ли она одна справиться с хозяйством?" Такие вопросы мучили его, когда он возвращался домой от Клавдия. Он думал о том, как бы удачнее объяснить все Наталье.
Если бы это случилось, и они были на Украине, он был бы совершенно спокоен, оставив ее рядом с родителями. Но здесь оставлять ее одну неизвестно на какой срок?..
Придя домой, он застал Наталью в хорошем настроении. Матренка стояла на лавке возле стола и перемывала посуду с серьезным видом, гордясь порученным делом. Она шустро мыла глэчики, миски и ложки, окуная их в большую миску, налитую водой, а вымыв, раскладывала на столе.
- Чого тэбэ сегодня прывязалы до той газеты, шо довго ны идэщь до дому? - обратилась жена к Андрею с упреком. - Уже и вэчэря простыла, а тэбэ всэ ныма и ныма, - продолжала она.
Андрей решил рассказать ей все, но как бы между прочим.
- Вийна, Наталья, началась у нас з японцями. Так вот мужыкы и сыдилы довго, балакалы про цэ дило. Каждый по слову, по два, вот и получылась длинна балачка.
- А шо воно за японцы? Дэ воны живуть? Може, дэ блызько отсюда?
Андрей немного рассказал Наталье о японцах, пояснив, что живут они на больших островах аж за Дальним Востоком, что раза в четыре дальше, чем до Украины, и совсем в противоположной стороне.
- А за шо воюють?
- Воюють усигда за зэмлю, - пояснил он.
- Чи им ныхвата зэмли, шо воны у нас отбирать хотятъ? Мабуть, и людэй будуть убывать на вийни?
- Хто его знас, як воно будэ, - ответил Андрей, решив, что чем больше ей расскажешь, тем больше будет задано вопросов, и что лучше этот разговор перевести на другую тему.
- Молодэць Матренка у нас, уже помога тоби, Наталка, он як гарно мые посуду.
Матренка еще больше расстаралась, мочалой протирала глиняные миски так усердно, как вряд ли сможет и взрослый. Потом она слила грязную воду в лоханку, стоящую возле дверей, и снова налила теплой воды из большого чугуна, вмазанного в плиту специально да подогрева воды, и начала прополаскивать посуду.
Когда она закончила эту работу, Наталья поручила ей давить вареный картофель и бросать в лоханку, где он смешивается с отрубями и дается свиньям, курам и гусям.
"Вот она, маленькая помощница, – подумал Андрей, – уже сможет присмотреть за маленьким ребенком, пока Наталья будет управляться по хозяйству, покачает коляску, а с годовалым будет водиться. Старательная девочка вырастет, работящая, а годам к десяти и в погонщики можно взять - не хуже иного мальчика будет управлять тяглом. Надо только, чтобы не очертела ей работа, не вызвать отвращения к труду. Труд всегда должен быть всласть детям, а не изнуряющий. Участвуя в труде, дети должны радоваться делу.
Зимой Андрей поручал дочери кормление овсом ягнят, когда они запускались в землянку, а она обязана была насыпать зерна в деревянное корытце, стоящее в кухне, и следить, чтобы те, что побольше, не обижали малышей, не отталкивали их от кормушки.
Больше про японскую кампанию Андрей дома не вспоминал, и Наталья, очевидно, не придала большого значения этим событиям. Сам же Андрей стремился привести все в порядок, кое-что заготовить, прикидывал хлебный запас, подолгу крутил жернова, готовя муку для семьи и на фураж, толок просо, упросил Изюменка разрешить смолоть на ветряке вне очереди пять мешков пшеницы, чистосердечно признавшись, почему он это делает вне очереди.
Изюменко с пониманием отнесся к его просьбе и еще пригласил размолоть на фураж, чем незамедлительно воспользовался проситель.
Не дожидаясь окончания поста, Андрей забил кабана и засолил его полностью, чтобы Наталье было легче справляться, если останется одна, тем более что ей сейчас нельзя поднимать ведра.
Двадцатого марта поздно вечером у Натальи начались предродовые схватки. Вызвали бабку-повитуху Нюрку Кудрину. К утру Наталья благополучно разрешилась мальчиком.
Повитуха вертелась вокруг Натальи, стараясь помогать не только делом, но и словом, она что-то нашептывала, заговаривала, до утра не уходя домой.
Андрей подтопил плиту, нажарил свеженины и предложил ей отужинать уже к утру. Она сначала возразила, ссылаясь на пост, но Андрей ее убедил, что по такому случаю не помешает подкрепиться в виде исключения.
Родители спешили окрестить новорожденного младенца и откладывать это дело не стали по двум причинам. Первой была та, что если некрещеные дети умирали, то их не разрешали хоронить на кладбище, как иноверцев. А поэтому все стремились как можно скорее окрестить. Второй причиной спешки была начавшаяся война. 
Утром третьего дня после рождения Андрей запряг своих волов, усадил в сани Наталью с ребенком, взяв в крестные отцы Клавдия, а в крестные матери - Одарочку Опрышкину, поручив Матренку тетке Марьехе, и отправился в полтавскую церковь для крещения младенца.
Дорога была грязная. Снег в основном растаял, местами были лужи, кое-где грязь, а в тех местах, где снеговая дорога ещё немного держалась, быки проваливались и почти прыжками выкарабкивались оттуда.
Клавдий предлагал своих лошадей на эту поездку, но Андрей отказался. Он считал, что приятнее окрестить младенца, везя на своем, пусть и тихоходном тягле, а то, чего доброго, найдутся злые люди, которые, когда сын вырастет, будут пенять ему тем, что не на чем было его даже свозить в церковь для принятия православия.
Мышастый и Степняк, казалось, тоже понимали ответственность момента и шагали довольно быстро, не обходя луж.
Погода стояла теплая, тихая, ярко светило солнце. Ночью снег не подмерзал, и поэтому с самого утра бежали ручейки, постепенно с подъемом солнца увеличиваясь.
По сторонам дороги виднелись проталины. Местами от солнечных лучей запарила пахотная земля. На дороге никакого движения не было, грязь все старались пересидеть дома. В такую погоду, как говорили мужики, и собаку никто не выпускал со двора.
Даже сам батюшка был приятно удивлен, когда увидел прибывших с новорожденным младенцем для принятия христианского вероисповедования, и с большим старанием совершил церемонию крещения.
Родители и крестные отец и мать остались довольны совершенным обрядом. Новорожденного назвали Яковом.

Глава 28.
ПУТЬ НА ВОСТОК

Не прошло и недели, как снег растаял полностью, его можно было увидеть только в оврагах, балках да местами в деревне под плетнями. Большие и малые ручьи несли оставшиеся сугробы в Чаньгш.
Прошла уже первая декада апреля, а в поле еще нельзя было выезжать на полевые работы. Андрей как бы предчувствовал, что ему этой весной не придется сеять, а поэтому больше занимался хлопотами по домашнему хозяйству. Много внимания уделял сыну, боясь, чтобы он не заболел, принимал участие в купании, часто сам пеленал, качал люльку, напевая колыбельные песни, и радовался тому, что почти через пять лет после рождения Матренки родился второй ребенок, тем более, сын - чего он сильно хотел.
В один из дней, когда уже можно было начать полевые работы, неожиданно зашел во двор деревенский староста Иван Хмыз и объявил:
- Завтра утром велено явиться в Полтавку на церковную площадь для призыва в действующую армию в связи с японской кампанией. Собирают пока командный состав и отправляют через волость в уезд.
- Что иметь при себе? - спросил Андрей.
- Как всегда в таких случаях, вы, служилые, знаете, что нужно на войне.
- Кто еще призывается?
- Из деревни больше никого не требуют.
Увидев стоящего во дворе с Андреем старосту и предчувствуя серьезный разговор, вышла из землянки Наталья. Не успела она поздороваться с пришедшим, как он сказал ей:
- На малыша будешь ежемесячно получать три рубля.
- За шо? - спросила она.
- Так Андрей Акимович призывается в действующую армию, и солдаткам будет выплачиваться на каждого ребенка до пяти лет по три рубля. Деньги приносить буду сам.
- А як же я одна буду управляться с дитямы и с господарством?
- Не волнуйся, это ненадолго. Он не успеет доехать туда, как война закончится, - убеждал Наталью староста.
Наталья стояла в недоумении.
Начались сборы.
Андрей убеждал Наталью, что война ненадолго, а его может и не повезут туда, где воюют. Воевать будут регулярные полки, а на их место для службы в тылу наберут таких, как он, из резерва.
Наталья верила этим рассказам, но временами наступали сомнения, и на душе было тревожно.
Не требовалось много времени, чтобы собрать все необходимое: воинские документы, минимум одежды и обуви, причем той, которая похуже и не годится дома, и, чтобы выдержала и не развалилась, пока доберутся до Омска; паляныцю хлеба, пару фунтов сала, да еще старую армейскую баклажку для воды, оставшуюся от действительной службы.
Все было собрано с вечера, уложено в вещевой мешок и поставлено на лавке в углу перед вешалкой.
- Наталья! Мини трэба оббигты своих другив, попрощаться та кой-шо сказать. Я швыдко. А мабуть, Наталка, я ны возьму баклажку, хай вона останыться дома на память.
Потом Андрей, опомнившись, добавил:
- Бона вам дома нужниша, а мини в мисти зразу нову дадуть, - и Андрей полез в мешок, вытащил баклажку, положил ее на свое место в подвесной, прибитый к стене самодельный шкафчик для посуды и, не теряя времени, побежал прощаться.
Первой на пути была землянка Клавдия Мартыненко.
Забежал в хату, семья ужинала.
Клавдий после приветствия пригласил к столу.
- Спасыби за прывитанния, но мини николы, я по срочному дилу, прыйшов попрощаться.
Клавдий сделал удивленные глаза и застыл в недоумении с кусочком откушенного хлеба во рту и пустой ложкой в руке.
Марина что-то хотела спросить, но Андрей не дожидаясь вопроса, сам стал пояснять:
- Призывают в армию на японскую кампанию. Завтра утром уезжаю в Полтавку, а там через Борисовку до Омска. Спасибо Вам, Клавдий Зиновьевич, шо помоглы мини обживаться, я и до си пэрэд Вамы в долгу и ще прыйшов просыть Вас, як шо ны вэрнусь, так поможить Наталки распродаться и уихать на Украину до батька.
Марина сразу заголосила, запричитала, а Андрей, опомнившись, что сказал то, что при женщинах не положено говорить, стал убеждать ее, что это просто так, на всякий случай, и никакой опасности вовсе нет, и служить-то он будет здесь, в Омске, а там, где идут военные действия, есть специальная армия. И она уже дерется не один месяц.
Высказав все, Андрей стал улыбаться, перебросился несколькими словами с Клавдием о предстоящей посевной и, убедившись, что Марину удалось успокоить, подал руку Клавдию, затем Марине, поцеловал малыша Харлашку и быстро побежал к тетке Марьехе, услышав уже в дверях слова Клавдия: "Сиять поможем."
У тетки Марьехи он уже не делал ошибок. Пояснил, что призывается на два месяца и просил на случай, если Наталья попросит приглядеть за Яковом и Матренкой, чтобы она, по возможности, не отказала и вообще почаще заходила проведывать.
Попутно на минутку завернул к Григорию Шевченко. Крепко пожал руку хозяину, поклонился хозяйке, пообещал помнить их доброту. Хозяин пожелал ему быстрейшего возвращения с победой и проводил его десяток шагов по улице.
Николая Опрышко он встретил во дворе, пояснил ему цель  неожиданного прихода и обратился с той же просьбой, что и к Клавдию. Затем он вместе с Николаем вошел в землянку и, попрощавшись с Одарочкой, просил ее почаще навещать Наталью и своего крестника. На прощанье он сказал Николаю:
- Завтра утром прыбигай до мэнэ, проводыш от хаты, а до Полтавкы повэзэ Наталка с дитьмы на своих вожжах, хай трошкы проводять.
Спиридона Андрей застал лежащим на полике. Рядом ползал Иван, не обращавший внимания на богатырски всхрапывающего отца, занимаясь своими детскими делами.
Андрей, подойдя к нему, пошевелил его за локоть, после чего Спиридон открыл глаза и со свойственной ему резвостью поднялся.
- Спать захотелось, заморывся сегодни, - как бы оправдываясь, сказал он.
Андрей без лишних слов пожал ему руку, затем похлопал по плечу Иванка и сказал ему несколько ласковых слов.
Вошла Марийка с ведром молока.
- Здравствуй, Марийка, и прощай. До зустричи, а колы цэ будэ, ны знаю. Призван на военну службу и завтра уйду. Заходь як можно частише до Наталкы, прошу я тэбэ. По воскрэсным дням с Одарочкой и дитьмы собирайтесь у нас, усэ Наталки будэ вэсэлише, а то ий тут ни до каго и прытулыться, а вы для нэи сами ридниши.
Андрей возвращался домой быстро, считая, что он сделал все необходимое до отъезда. Ближе этих людей здесь у него никого не было. Судьба свела его с ними в дороге, других узнал уже здесь, ценил всех за готовность помочь ближнему, не имея корыстных целей, за их деловитость, нетерпимость к несправедливости и злу, прощая им их слабости.
- Оббиг, Наталка, усих самых блызькых другив, з которымы прыходылось кантуваться в дорози и працювать на пашни. Був у Опрышкы, Танского, Мартыненка, Шевченка, забиг и до теткы Марьехы. Як шо будэ туго, або надо шо зробыть, так обращайся, воны усигда готови и тэбэ прывитать и помогты в трудну годыну.
Японская кампания цэ ны настояща вийна, трусыть ны надо, будым иметь надию, шо усэ кинчыться благополучно и для нас с тобою, но знай, як шо ны вэрнусь, так идъ до дому на батькивщину в Мэлныкы, там тоби будэ лэгше с дитьмы. Бырыжи Якова, шоб постоянно був догляд, трошкы тоби уже поможе и Мотря. Скоро трэба сиять. Так ты богато ны сий, дысятыны дви на хлиб, та одну на корм. Клавдий пообищав посиять садилкой на своих конях, а Мыкола з Спырыдоном ему поможуть. Косыть воны будуть косар- кой, обищають лытом завызты. Литовкой та сэрпом дуже ны роззмахуйся, хлиба у тэбэ и так хватэ на два-тры рокы, змолоть попросы Изюмэнка, и вин усигда змэлэ биз чырыды, а молотыть, як шо выростэ,осинню буду сам, а може, и ранише буду дома. Я сказав усэ, тэпэр ты мини кажи, як шо е у тэбэ якый наказ.
В комнате запищал Яков. Быстрее всех поспешил к нему Андрей, за ним Наталья и следом притопала Матренка с серьезным видом, как будто бы понимая, что решается важное дело.
Андрей взял сына на руки, подняв из коляски и, сказав: – Мокрый до ушей , - передал Наталье в руки для смены пеленок.
- Ты дывысь, отакэ малэ, а уже понима, шо его взялы в рукы, зараз ны став плакать, - сказала Наталья и, перепеленав, стала кормить.
Андрей присел напротив на табуретке, взял Матренку на руки и начал ей внушать, что это ее родной братик Яков, и его надо жалеть, заботиться о нем, качать в коляске, если будет плакать, всегда первого кормить, он ведь самый меньший, ничего еще не понимающий.
Матренка согласно поддакивала отцу и обещала помогать маме во всем и заботиться о братце.
Не прошло и десяти минут, не успел Андрей закончить разговор с Матренкой, как Яков уже снова спал.
Андрей подошел к люльке и долго любовался сыном. То слегка покачает люльку, то прикоснется пальцем к его щеке или губке, то приложит ладонь ко лбу, да так осторожно, чтобы не разбудить его.
Наталья стояла на расстоянии двух шагов и смотрела на них с таким видом, что было непонятно, то ли она хочет улыбнуться или вот-вот заплачет.
Матренка поднесла ближе табуретку, поднялась на нее и тоже устремила взгляд на спящего братца, восхищаясь наговорами отца, которых раньше ей не приходилось слышать.
Разговор продолжался за ужином, хотя вначале долго молчали. Андрей считал, что он сказал все, а Наталье пока лишь хотелось узнать, зачем его берут воевать, если он никогда даже драчуном не был, а скорее, наоборот, ни в какие скандалы не ввязывался.
- Так за шо воны на нас ти японци полизлы? - спросила Наталья.
- За зэмлю, усигда вылысь войны за зэмлю. Остров Сахалин хотять одибрать у нас, та ще там малэньки островкы, шо Куриламы зовуться, а як шо погляныцця та удасться, так и от усего Дальнего Востока ны откажуться. Усих зымля звэ, як и нас сюда позвала.
Андрей старался говорить внушительно.
- Газета пыше, шо у их солдатни багато в Маньчжурии, тай на морски порты понападалы. Лизуть скрызь, - заключил он.
- Так ныужто из-за цего людэй убывать?
- Та, може, и столкуються колы-ныбудь.
- Хоть бы договорылысь скорише, пока ты прыидышь туда.
- Усигда так було, повоюють, а потом мир заключать.
- А як на тэбэ нападуть, шо будыш робыть?
Андрей решил смягчить обстановку и взялся пояснять, что его служба поставлять лошадей в различные роды войск и лечить их, если будут раненые, а это делается не там, где дерутся, а верст за десять, а то и дальше.
- Так шо, воно вам и шабли ны дадуть, а бо отэ, с чего стрыляють?
- Дадуть и тэ, и другэ, - пояснил Андрей. - но цэ так, на всякий случай, для формы.
- Так отож и воно, шо може прыйдэцця стрылять, або шаблей рубать, так ты ны пиддавайся, лупы так, як ото Бандюженкив Романа та Стыпана лупыв, за тэ, шо напалы на Успана. Отак, може, оти японци нападають, а як стукнуть, так скажуть, пошутковалы.
- Оце Наталка, ты дило кажыш, гарный настав даеш, так и буду робыть. Як шо прыйдэцця воювать, так буду воювать, - улыбаясь, сказал Андрей, довольный неожиданным Натальиным наставлением, и продолжил: - Зэмля звала нас сюда, мы и оралы, як моглы, скикы сылы було, тай обжилысь, а защытыть и мы обязаны, и як шо воно прыйшлось мини пэрвому иты, так ты гордысь тым, цэ дило святэ. А тэпэр, Наталка, давай будым спочывать, а завтра пидийдуть Мыкола з Спырыдоном и проводят!..
Утром деревня залилась звоном колокольчика, привязанного к дуге Спиридоновой Лысухи. Они с Николаем решили обновить его не просто в любой день, а в какой-нибудь праздничный или по особому случаю. И такой случай представился - проводы друга на войну. Еще не выехав со двора, Спиридон стегнул Лысуху кнутом, чтобы она, если не играла в упряжке, так хотя бы была резвее.
Он сидел в трашпанке в соломенной шляпе, свесив правую ногу к подножке, постоянно пошевеливая вожжами, применяя кнут, и, довольнехонький, улыбался.
Промчавшись по своей улице взад-вперед на полной скорости, они, обогнув березовую рощу, поехали по дороге, что накатана берегом озера и огибала его, к Андрею.
Николай сидел слева, без головного убора, с взлохмаченной пышной шевелюрой, довольный звоном бубенца.
Звон колокольчика поднял деревню на ноги, все выходили из дворов на улицу и дивились диковинке. Пробудились на озере дикие птицы, залетали мартыны и, как испуганные, кричали чибисы.
Въехав на вторую улицу, они промчались до конца ее и, развернувшись, подъехали к Андреевой землянке.
Лысуха, кроме того, была в самой нарядной сбруе, с бляхами на шлее и уздечке, висящими по сторонам махрами, и разукрашенной дугой.
Поздравствовались.
- Дэ цэ Спырыдон таку манию барську достав? - спросил Андрей Николая.
- У когось выминяв на базари, мать чи ны у цыганив, ему таки штукы тикы и нужни, шоб людэй дывувать.
- Ну як, Наталка, поидым своимы волыкамы, чи може Мыкола одвэзэ. Бачь, пидигналы карэту с бубынцямы. А бо сама отвызэщь на коняцы.
- Поидым на своих волах, - произнесла Наталья, - запрягайтэ.
Андрей с Николаем быстро заложили волов, набросали в гарбу побольше соломы, сверху бросили пару навильников сена, и повозка была готова.
Наталья пригласила завтракать. Уселись за стол вчетвером. Андрей налил горшки, мужикам - по полстакана, а Наталье - наполовину меньше.
- За благополучну и скоришу зустричу, Андрюша! – произнес Спиридон и в два глотка выпил налитое.
Николай с Андреем последовали его примеру.
Наталья что-то хотела сказать, но ком подкатил к горлу, и вместо слов капнула слеза на щеку, но через небольшую паузу она собралась, решительно выпила содержимое стакана, может быть, первый раз в жизни. Закусили просто - яичницей с кусочками обжаренного сала.
Слух, что Андрея Шкандыбу берут на войну, быстро прокатился по всей деревне и вызвал немало разговоров, поднимающих его авторитет. Многие направились к его землянке. Пока те завтракали, собралось более десятка человек, причем большинство женщин.
Закончив завтрак, Андрей взял вещевой мешок с провиантом и отнес его на подводу.
- Быры на рукы Якова, - скомандовала Наталья Андрею, - а ты, Мыколаша, выды Матренку и посады на гарбу.
Мужчины выполняли ее указания. Андрей взял из колыбельки спящего Якова, а Наталья, завернув его дополнительно в самотканую дерюжку, подала Андрею на руки, И он направился к выходу. Николай взял на руки еще не проснувшуюся Матренку и пошел следом.
Наталья закрыла двери, заложив палочку в щеколду для ясности, что хозяева отсутствуют дома, села на арбу впереди и сказала Николаю:
- Отчыняй ворота, выидым, потом закрыиш.
Андрей уселся поудобнее на сено, оперевшись спиной в щабель драбины, держа Якова на руках и прижав к себе Матренку.
Наталья махнула кнутом, крикнула на волов и тронулись со двора.
Андрей, глядя назад, видел стоящую толпу провожающих, Спиридона с краю, с улыбкой на лице, Николай, быстро закрыв ворота, побежал за отъехавшей арбой, и все махал другу рукой, что-то крича сквозь слезы.
Проехав до конца улицы, Андрей увидел, как толпа стала расходиться, а когда они уже выехали за деревню, до его слуха донесся звон колокольчика. Он еще долго смотрел в сторону деревни, в которой прожил более четырех лет и которая для него стала родной. И это родное сейчас постепенно уплывало от него, вот уже скрылась им построенная клуня, и только были видны медленно вращающиеся верхушки крыльев ветряка.
Приехали. Остановились поодаль перед церковной площадью, на которой толпился народ разных возрастов, включая детвору.
Разыгрывался солнечный, теплый весенний день.
Площадь гудела. Вокруг большой толпы стояли небольшими кучками люди, очевидно, провожающие призванных.
Слева, в сторонке, юноша лет двадцати с гармошкой в руках потихоньку, как бы не мешая другим, наигрывал старинные вальсы и марши. Рядом с ним по сторонам гордо стояли две разнаряженные барышни и щелкали семечки.
Андрей медленно направился к основной толпе, поглядывая по сторонам и прислушиваясь к разговорам. Чего только здесь не было слышно: и хохот захмелевших мужиков, и наказы жен и матерей, и причитания, и многое другое. Один, из стоящей справа кучки мужиков, очевидно, призванный, горячо доказывал остальным:
- Та шо там воювать з тымы японцямы, та мы их шапкамы закыдаим.
Остальные захохотали в знак согласия. Андрей подошел к сидящему за простеньким столиком прапорщику, приехавшему из города, и, доложив о своем прибытии, показал документы.
Тот записал на листке бумаги очередной номер, его фамилию и сказал:
- Хватит, надо отправлять, – и выстроил призванных в две шеренги.
Затем крикнул:
- Равняйсь! Смирно! - все подтянулись, началась перекличка.
- Вахмистр Босакевич!
- Я! - крикнул стоящий примерно в середине первой шеренги.
- Выйти из строя.
Молодой бравый мужчина лет тридцати, среднего роста, с чуть веснушчатым лицом в военной форме артиллериста, вышел из строя и, повернувшись кругом, произнес:
- Служу царю и отечеству!
- Вы назначаетесь командиром на период следования в пути, и на Вас возлагается сдача людей военному коменданту. Фельдфебель Кролевец!
- Я! - крикнул уже знакомый Андрею человек, встречавшийся ему во время ночевки а селе Украинка, одетый в гражданскую одежду, заметно изношенную.
- Выйти из стоя! Вы назначаетесь его заместителем. И командиром первой десятки.
- Фельдфебель Шкандыба!
- Я! - от неожиданности резко крикнул Андрей и вышел из строя.
- Вы назначаетесь командиром второй десятки. Командиров десяток прошу занять свои места в строю.
Кролевец и Шкандыба стали первыми на левый фланг.
- Всем разойтись на десть минут, попрощаться с родными, взять вещевые мешки с питанием на время нахождения в пути и снова построиться на этом же месте.
- А мы ще борща ны илы, чого так быстро знову строиться, - сказал кто-то из стоящих в строю.
Призванные и окружающая публика грохнули от смеха. Расхохотался и прапорщик.
- Та и справди, далы б хоть борща поисты на дорогу моему Юхыму, а то як же голодному воювать, и до миста ны дойдуть, - сказала полная женщина дрожащим, готовым плакать голосом, нерешительно приближаясь к прапорщику.
Тот, сдерживая смех, почти ласково объяснил ей: – Не волнуйтесь, уважаемая. В дороге найдется не только борщ, но и каша с салом, - и обратившись к строю: - Через десять минут быть всем в строю. Разойдись!
Андрей бегом побежал к своей арбе, стоящей в полусотне шагов у коновязи, и, не пробежав половины пути, встретил Наталью, держащую на руках Якова, рядом с ней стояла, крепко вцепившись ручонкой за подол, Матренка, боясь потеряться в этой огромной толпе.
- Через десять минут отправляемся, стойте тут, а я возьму котомку и подойду до вас, - сказал Андрей и побежал к арбе. Взяв котомку, он похлопал поочередно волов по холке и шее, и на ходу накинув ее не плечи, быстро подошел к Наталье с детьми.
Взял Якова на руки, поцеловал трижды и произнес:
- Бырыжи его, Наталка, бросай уси дила ради хлопця.
Ребенок спокойно спал, не реагируя на прикосновение к его лицу мужской бороды.
Потом взял на руки Матренку, высоко поднял ее, поцеловал несколько раз и, приблизив к Наталье, сказал:
- Слухай маму, помогай, ты у нас уже вылыка, прыиду и прывызу тобы чырвони ленточкы, будым их заплитать у косу.
- А куда Вы, тату, от нас поидэтэ и хто ж будэ зэмлю орать? - вдруг неожиданно спросила она.
- Пока мэнэ ны будэ, вы з мамою будэтэ робыть трошкы, а як вырнусь, сам усэ зроблю и буду багато сиять, - пояснил Андрей.
Он и действительно уже настроился не на крестьянский лад, и хлеборобские дела теперь казались ему второстепенными, а главными были - забота о детях.
Послышался голос прапорщика:
- Заканчивайте прощаться, становитесь в строй.
Андрей трижды поцеловал Наталью, она с Яковом на руках, а он с Матренкой прижались последний раз друг к другу, и он произнес:
- Ну, пора.
- Сохраны тэбэ Господь, - сказала Наталья.
Андрей, взяв на руки обоих детей, подошел к месту построения. Подойдя, он быстро поцеловал Матренку и поставил ее на ноги, затем Якова и, передав его Наталье, встал в строй.
Прапорщик, стоя перед строем, терпеливо ждал, пока все соберутся. В строю не хватало двух человек. Он скомандовал:
- Смирно. - И стал снова делать перекличку, но не успел назвать две-три фамилии, как строй пополнился недостающими.
К строю подошел батюшка - молодой, высокий, с жидковатой, почти юношеской бороденкой, с крестом в руках. Он поднял крест, и послышался первый громкий удар колокола местной церквушки. Батюшка осенил крестом призванное воинство, и Андрей услышал первые слова:
- Благословляю вас, доблестное российское воинство, на ратные подвиги за Царя и Отечество...
Затем послышался перезвон мелких ударов, заглушивших речь священника.
Андрей глянул на Наталью. Она стояла на том же месте, держа Якова на руках, а Матренка стояла рядом с серьезным видом, держась ручонкой за      Натальину юбку и, очевидно, дивясь невиданному, не понимая  Происходящего.
Батюшка, опустив крест, отошел пару шагов назад.
Колокола продолжали перезвон.
Прапорщик скомандовал:
- Направо!
Строй повернулся.
- Передаю командование вахмистру Босакевичу.
Босакевич скомандовал:
- Прямо, шагом марш!
Сделав пару шагов, Андрей глянул в сторону, где была семья. Наталья с Матренкой стояли, как и прежде, помахивая руками: Наталья правой, Матренка левой, правой еще крепче держась за подол матери.
Под звон колоколов Андрей в составе Российского воинства зашагал на Восток.