Голубая Линия

 
     История написана по рассказам моей бабушки, незабвенной Хижняк Александры Ивановны.

    Небольшой хуторок Подгорный, как и следует из его названия, располагался на  одном из невысоких холмов,  плавно переходящих  в начало  Кавказского хребта.  Дом  Евдокима Хижняка, с  любовью  выстроенный мастеровитым хозяином  перед самой войной, стоял на его плоской вершине.  Ниже, за огородами, деловито журчала   быстрая  речушка, текущая по гладко обточенным камешкам  через заросли вербы, орешника и терновника откуда – то с гор. Летом её можно было перейти  по бревну, переброшенному с одного берега на другой или вброд по щиколотку.  Зато по весне  она разливалась так,  что затапливала все нижние улочки хутора.   

       Самому Евдокиму с женой Александрой  и тремя дочерьми, Марией, недавно  похоронившей   мужа и вернувшейся к родителям с маленькой  Любашей на руках, четырнадцатилетней Октябринкой и семилетней Таиской, пожить в новом доме  довелось недолго.  Началась война.
       Евдоким вместе с односельчанами  ушел на фронт  с первым призывом. 
       Стоя у теплушки, в которую грузились новобранцы,  он  держал на одной руке Любашу,  другой обнимал прильнувших к нему жену и дочек, и, стараясь  перекричать  стоявший  вокруг гомон,  наказывал:
         - Вы тут держитесь.  Говорят, война скоро закончится.  Не знаю, как оно будет на самом деле, время покажет. Главное,  берегите себя и Любашу. 
         - Да что с нами станется, мы дома, - отвечала Александра,  прижимаясь мокрой от слёз щекой к новенькой,  ещё не пропахшей потом гимнастёрке мужа   - Это ты себя береги, под пули зря не лезь…
         - Да, папа, - вторили дочки, - будь осторожней…
         - Что ж вы, прикажете мне за чужие спины прятаться? 
         - Ну, за спины не за спины, а почём зря не геройствуй, помни, что тебя дома ждут.
       Паровоз  дал длинный  гудок,  выплюнув  в небо густые клубы  дыма.
 Вдоль вагонов прокатилось многократное: - Погружайсь!!!
 Последние объятия, поцелуи, и крики, прерываемые не сдерживаемым рыданием:
         - Не поминайте лихом…
         - Береги себя…
         - Возвращайтесь поскорей…
 
       Состав медленно тронулся,  оставляя за собой длинный чёрный шлейф дыма..   Провожающие  оставались на месте до тех пор, пока последний вагон не скрылся за семафором. Толпа женщин двинулась вереницей вдоль  железнодорожного полотна,  по шпалам, затем свернула на  гравийку, ведущую в сторону хутора.  Все  шли молча, перебирая в памяти минуты прощания, последние слова, сказанные их мужчинами.   Тишину нарушала одна Любаша, только - только  начинавшая говорить.  Переходя с одних усталых рук на другие, она требовала ответа: - «А де деда?  А де деда? Деда ту- ту?»
            - Да-да, ту – ту, уехал наш деда. Все деды  уехали…      

       Вернувшись домой, где каждая вещь, каждый  вбитый гвоздик, каждое посаженное дерево напоминало об  ушедших хозяевах,  все ощутили,  как без них стало пусто. Тревога, не отпускавшая с первой минуты начала  войны, навалилась с удесятерённой силой.  Медленно потянулись дни ожидания и неизвестности.  Письма, приходившие с фронта, читали всей улицей. Не заставили себя ждать и первые похоронки. После них  приход почтальона,   разносившего  солдатские треугольники,  стал одновременно и желанным и пугающим.
 
       Сводки информбюро,  сообщавшие о захваченных фашистами  городах, бесконечная  толпа беженцев,  двигавшаяся на восток,  первые бомбёжки… Надежда  на скорую победу таяла с каждым днём. Фронт приближался.  Немецкие самолёты налетали всё чаще. Они  разворачивались над хутором,  заходя от солнца, и  бомбили  станцию, находившуюся всего в двух километрах от хутора.   Их натужный гул,  сливавшийся  с залпами зениток, защищавших станцию, и сотрясающие землю взрывы  наводили ужас и панику,   вынуждая бежать, падать  и вжиматься в землю изо всех сил.

       Гул конанады становился всё ближе. Кое – кто из местных  стал подумывать о том, что пришла пора  тоже собираться в путь.

       Александра Ивановна об эвакуации даже не помышляла. Ей казалось, что только   родные стены могут сберечь  её семью  и  всё, что им с Евдокимом пришлось наживать так долго и трудно. Да и куда идти?  В белый свет? Кто их ждёт, где?    
          

       Захватив хутор,   немцы  превратили   клуб и школу в казармы.  А в новый дом Евдокима, приветливо сиявший чисто выбеленными стенами среди  кустов сирени и роз ,   облюбовали  для своего  командира.    
      Александра отправила  Любочку в станицу, к другой бабушке, а сама перебиралась вместе с дочками  в  крошечную летнюю кухоньку. Едва  заступив в  хутор,  немцы и воевавшие  на их стороне румыны объехали на мотоциклах  все дворы, и, с криками: -  «Матка! Шпиг, яйка, курка, млеко! Шнель, шнель!» - обшарили все сараи и курятники.  По всей улице долго стоял  истошный визг забиваемых поросят, кудахтанье кур и уток, плач женщин и детей, обречённых на голод,  и гоготанье  солдат. 
       Кто – то пробрался к пасущемуся за холмом стаду и рассказал пастуху Степану Гавриленко о том, что на хуторе не осталось ни одной  животины.  Решили  угнать  коровушек  подальше  в лес, и оставить там со Степаном, а там, глядишь, и наши не задержатся. Первое время  хозяйки  ходили  к  стаду по руслу речки, хоронясь под  обрывистыми берегами и кустарником. Передав Степану какой – никакой еды и  подоив  коров,  разливали молоко по бутылкам,  несли поближе к дому  под платками и кофтами,  и прятали  по окопам  и глинищам, чтобы  было чем поддержать детей.
       Но вездесущие румыны, уставшие  давиться сухой мамалыгой,  в конце концов сообразили, что не должно быть такого, чтобы  на весь хутор не было ни одной коровы. Они прошли облавой по лесу, и, отыскав партизанивших бурёнок, водворили их домой   вместе со Степаном.  Солдаты согнали население к клубу.  Степан, несмотря на мольбы женщин,  был принародно повешен, как партизан и саботажник, утаивавший важнейший продукт от доблестной немецкой армии. Пара коров, в числе которых оказалась и их Февралька,  были застрелены  на мясо, а остальные  разбрелись по домам вслед за рыдающими хозяйками.

        Фронт ушел на восток, но краснозвёздные самолёты  налетали на хутор довольно часто. При первых звуках бомбардировщиков  вражеские солдаты разбегались кто куда.
 Но немец крепко держался за Кубань.  Фашисты   старались удержать Новороссийск и Предгорье Кавказа изо всех сил.  За каждую сопку, за каждую гору шли ожесточённые бои.
Едва заняв предгорье,  советское   командование отдало приказ начать немедленную эвакуацию местного населения.         
        - Зачем, сынки? –  допытывались собравшиеся на железнодорожной станции женщины и старики,  на глазах которых ещё не высохли слёзы радости, - зачем куда - то уезжать теперь, когда вы пришли? Мы ж вас так ждали.  Неужели думаете опять отступать?
        - Нет уж, брат,  шалишь, отступать мы больше не будем… Хватит, попил нашей кровушки  Гитлерюга, пора и честь знать… -  скрипели зубами солдаты, подсаживая их в  теплушки. И тут же улыбались  и успокаивали: - Так надо, бабоньки, так надо… Давайте поживее… Сейчас «катюши» подойдут, тут  такое начнётся, что небу будет жарко! Не горюйте, это ненадолго.  Как только  выбьем фашистского гада с гор да перетопим в  море, так и вернётесь.
        - Какие ещё Катюши? – удивлялись женщины, – Неужто  женщины  за вас будут воевать? Вот так дожились…
        - А вот какие! – смеялись солдаты, показывая на  выгружавшиеся с платформ  соседнего состава машины со странными сооружениями, похожими на ряды рельс, укреплённых  на крышах кабин. 
      
       И началось… Состав с эвакуированными ещё догружался,  а «катюши» спешили к  сопке в нескольких километрах от станции, с ходу занимали позиции и открывали огонь. Вой вылетающих один за  другим снарядов, освещавших землю голубым, похожим на вспышки молний,  огнём,  и ответный огонь фашистов, пытавшихся их уничтожить, внушал ужас.

      Темнело… Паровоз  дал прощальный  гудок  и состав  тронулся.  Притихшие женщины и дети, уезжавшие в неизвестность, приникли к окнам вагонов,  смотрели  на  освещавшую горизонт  сплошную  линию голубого  огня  и облака чёрного дыма, медленно поднимающиеся в небо, и, крестясь, шептали:   
         - Господи, спаси, сохрани и помилуй… Поддержи, господи, дай им выстоять!

     Название  «Голубая Линия»  осталось навечно за этой  щедро политой кровью полосой земли, расположенной  на Кубани, у самого подножия малого Кавказского хребта.