Старинная пороховница, или История моего рода

               
Помните, как Тарас Бульба несколько раз спрашивал у своего войска: «Есть ли еще порох в пороховницах?» Не знаете, что это такое - пороховница, она же натруска? А о том, что при Петре Первом в армию призывали на пожизненный срок – об этом вы знаете?   

 Интересно, от кого же из предков досталась мне пороховница?  Ведь это не игрушка, а часть боевого снаряжения.  Что она собой представляет, эта пороховница-натруска?  Сделана она из коровьего рога. С широкой стороны рог закрыт плотно пригнанной латунной ванночкой. Кончик срезан так, что  имеется отверстие, которое затыкается деревянной пробочкой.  Приделаны крепления для ремешка, чтобы носить натруску через плечо. В нее войдет до 300 граммов черного пороха. 

Не сомневаюсь, что ее принесли со службы в войсках. И было это давно, когда они были вооружены кремневыми ружьями. При каком же царе, в какой армии служил прапрадед? Попробую расшифровать.

При Петре срок службы установил он сам - «доколе силы и здоровье позволят». После такой службы человек вряд ли сможет завести семью и дать потомство. Петровские времена не подходят. В царствование императрицы Анны Иоанновны президент Военной коллегии Миних в 1732 году утвердил набор рекрутов в возрасте от 15 до 30 лет. Он предложил ограничить срок службы всем нижним чинам до 10 лет.  Кажется, нашел!

…Крепостные Гурьян Гордеевич и Арина Власовна отправляли на службу в армию  младшего сына Гурьяна. Ему исполнилось восемнадцать лет. Попадание в рекруты было для человека, пожалуй, наиболее значительным событием в жизни. Ведь это практически гарантировало, что он навсегда покинет родной дом и больше никогда не увидит родных.

Снаряжая рекрута на долгих десять лет, мать сходила в церковь, освятила охранную молитву. Потом зашила ее сыну в шапку и наказала, что если придется расстаться с головным убором, то шапку распороть, молитву  перенести в другую одежду.

Отец, служивший барину первым помощником на охоте, к этому времени из коровьего рога изготовил новую натруску, то есть пороховницу. Решив, что барину он смастерит другую, эту преподнес сыну:

- Там неизвестно, какую натруску выдадут, а эта удобная: дождя не боится,  порох из нее сыплется ровной струйкой, при подсыпке не ошибешься.   

Обучение военному делу Гурьян проходил в Оренбургском гарнизоне. Здесь его обучили хождению в строю, штыковому бою, стрельбе из фузеи. Привычный к тяжелому крестьянскому труду, Гурьян не замечал тяжести службы, был весел, здоров и сообразителен. Он крепко подружился с сибиряком Иваном Кашиным, родители которого жили в Омской крепости. Они подолгу беседовали, рассказывая каждый о своих родителях, о местности, в которой проходило детство. Иван рассказал, что его старший брат Лука отправился куда-то в поисках вольной жизни.

На третьем году службы Гурьяну пригодилась подаренная отцом натруска. Полк отправляли на войну с турками.

 Императрица Анна Иоанновна, окончив войну с Польшей, попросила Турецкого султана остановить грабежи или, в противном случае, приготовиться к войне. Султан как будто того и ожидал, и война с обеих сторон была объявлена в 1735 году. Она продолжалась около пяти лет и закончилась самым невыгодным миром при Белграде.

 Гурьяну она запомнилась изнурительными переходами и крутыми перестрелками. В военной тактике предпочтение тогда  отдавалось именно стрельбе. Вся надежда была на массированную, залповую, хорошо отработанную стрельбу, а отнюдь не на штык. Штыковые атаки в уставах (например, в русском) вообще отсутствовали. Случаи жестокого штыкового боя случались не часто, как многие сейчас думают (в основном под впечатлением от кинематографа). Штыковой бой был завершающей фазой схватки двух отрядов. Как правило, штыками докалывали уже отступающего, сломленного ружейным огнем противника. 

Неохотно вспоминал бывалый воин умопомрачительные схватки, когда ни та, ни другая сторона не собиралась отступать. Вот тут и выручала пороховница из бычьего рога. Из нее удавалось насыпать порох на полку затвора в любых, самых  трудных условиях. И стрелять, стрелять, стрелять!

Что происходило в те далекие годы на поле боя?  В описываемое время очень ценилось умение "стоять под огнем". Проще говоря: шеренги пехоты сходились на определенную дистанцию, начинали обстрел друг друга. Солдаты падали, их товарищи лихорадочно перезаряжали фузеи и стреляли, практически видя вражеские дула, уставленные им в грудь. Дистанция боя была примерно от 100 до 30 метров.

Казалось бы, что при таком бое не должна остаться ни одна живая душа. Но некий Форкуо в ХУ1 веке утверждал, что нужно порядка 10000 выстрелов, чтобы убить одного противника. Военные теоретики  последующих веков с ним были, в общем-то, согласны - они давали число в 3-10 тысяч выстрелов на одного солдата.

 Почему так? Причин много, но главная из них - стресс. Фузелер армейского пехотного полка (сплошь и рядом - не профессиональный воин, а недавно "забритый" рекрут) испытывает жесточайший стресс во время боя.  Он - живой человек, и ему дико страшно. В тех условиях пулевое ранение в руку - это почти всегда ампутация, в корпус - обычно наповал. Калибр пули  15-20 мм не оставлял раненым шансов.

Руки трясутся. Мушкет в них прыгает. Рядом орет-блажит офицер. После первого же залпа поле боя заволакивает дымом, в котором ни черта не видно. Где-то сбоку бухают пушки, откуда ни возьмись - ядро, и в построении батальона вдруг целая просека... Внезапно из дымной завесы вылетают вражеские кирасиры.  С перепугу порох из натруски сыплется мимо полки. А вокруг стреляют, матерятся, плачут, стонут от боли, зовут маму, опять стреляют... И фузелер уже не помнит, а забивал ли вообще порох и пулю в ствол? Забивал или нет?

А если солдат еще и богобоязненный, религиозный человек, то стрелять в другого - смертный грех. Не каждый и в прошлом был способен на убийство себе подобного...
   
  Это - в период господства линейной тактики, с однозарядными гладкоствольными ружьями, при стрельбе залпами на обычной дистанции. Поэтому часто после боя оказывалось, что у некоторых - многократно заряженные ружья, из которых так и не выстрелили. Солдаты, находясь в состоянии аффекта, раз за разом набивали в них заряды, повинуясь вымуштрованному рефлексу. Фактически эти солдаты в бою не стреляли. 

Гурьян был не такой. При этой жуткой какофонии из грохота, дыма, ругани и воплей он хладнокровно вставлял заряд с пулей в дуло, насыпал порох на полку фузеи и по команде стрелял в неприятеля. Он был как заговоренный: рядом погибали товарищи, а на нем не было ни одной царапины. Охранная молитва помогала, что ли? Везло и его товарищу Ивану Кашину. Оба они уцелели в страшных сражениях. Судьба как будто уберегала их для того, чтобы они смогли дать жизнь будущим поколениям. Остались живы! Это – великое счастье!

И вот настало долгожданное время уходить в запас, то есть домой или на все четыре стороны. Солдат, отслуживший весь срок службы, после ухода из армии мог заниматься чем угодно. Даже если был призван крепостным крестьянином, после службы становился свободным человеком. В качестве поощрения отставные солдаты полностью освобождались от налогов.

В деревню солдаты возвращались редко. Его успевали забыть в родных краях, и ему было очень трудно вновь приспособиться к крестьянскому труду и ритму жизни. Почти все отставные солдаты селились в городах. Там им было значительно легче найти работу. Как правило, они становились сторожами, урядниками или "дядьками" у мальчиков из дворянских семей.

Иван Кашин постоянно рассказывал Гурьяну, какие привольные места вокруг родной его Омской крепости, и предложил отправиться после службы вместе с ним. Он говорил, что его семилетняя сестра теперь невеста, и они смогут в дополнение к солдатской дружбе еще и породниться. А если не понравится в тех краях, то можно вернуться в свою деревню или куда хочешь. Так и отправились друзья вместе в таежные края.

Вышли из Оренбурга в разгар лета. Шли от села к селу, от станицы к станице.  За Уралом стало холоднее, а в сентябре утрами уже были заморозки. Пришлось раскатать шинели, которые до сих пор были через плечо. В Омск пришли уже по первому неглубокому снегу.

Встретили их постаревшие, но все еще крепкие родители и красивая сестра Анастасия.  Старшего брата Луки дома не было. Как ушел из дома перед призывом на службу Ивана, так и не возвращался. Он подался на юг, в Алтайские необъятные степи. Там, написал он в письме, каждый получал в личное безналоговое пользование  многие десятины пашни, лугов и пастбищ. Да еще и помощь для приобретения сельхозинвентаря и домашнего скота.

 Он женился. У него крепкое хозяйство. Его избрали старостой в поселении, в котором Лука оказался среди первых. По его имени и село назвали – Кашино!  Селятся там беглые рабочие с рудников и заводов и утекачи - крепостные крестьяне. Если брат Иван, когда вернется со службы,  захочет поселиться рядом с ним, то вольные земли все еще выделяются и в Кашино, и в выселках, которые образуются вокруг.

 (В самом раннем "Списке населенных мест Российский империи. Вып. 60: Томская губерния" (СПб., 1868. С. 73) дана такая информация: село Кашино находится в Чарышском участке Бийского округа Томской губернии по почтовому тракту из г. Барнаула в Змеиногорск, имеет 82 двора, 502 жителя, православную церковь, почтовую станцию).

За зиму Гурьян с Иваном стали заядлыми охотниками. Тут и натруске нашлось применение. А с наступлением тепла закинули котомки за плечи и отправились на юго-восток, в сторону Кулунды, на берега притока Оби – реки Алей. Анастасия с ними не пошла, побоялась.

Летом они нашли старшего Кашина. За долгую разлуку братья возмужали, стали друг против друга, как два богатыря. Потом обнялись и долго тискали друг друга. Гурьян выглядел не слабее их, и, здороваясь с Лукой, так стиснул ему ладонь, что тот воскликнул:

- Вот это – силища! Да вы, ребята, здесь не пропадете, вряд ли кому захочется вас обидеть!

Определились с жильем и работой. Иван остается жить у брата. Гурьяна пристроили к богатому мужику Кабакову на условиях, что в течение года он работает как наемный, а если за это время женится, то его отделят по всем местным обычаям.

Так оно и вышло. Зимой Гурьян посватался к дочери хозяина, женился на Пелагее.  Срубили молодым дом по соседству. Выделили им стельную телку, пять овец, лошадь и несколько кур. И стал Гурьян равноправным жителем общины. А по истечении года получил в пользование сенокос на лугу, выпаса и пахотную землю.  Инвентарем Кабаков тоже поделился. А Гурьян и сам оказался мастеровитым человеком. Грабли, рогатины, косу, да все необходимое он мог смастерить сам или с помощью друга Ивана и его брата.  Кое-что покупал за деньги, оставшиеся после демобилизации. Купил и ружье с кремневым затвором. Не лежать же натруске без дела!

Через восемнадцать лет Гурьян Гурьянович уже сам отделял старшего сына, Илью Гурьяновича.

Село Кашино разрасталось и богатело. Земли выделялись уже на дальних подступах. Наступило время расселяться.  Первыми подались ближе к Казахским степям Кабаковы, и деревню потом так и назвали – Кабаково.

Илья Гурьянович имел пятерых детей. Старших девочек выдали замуж здесь же, в Кашино. А младших, Гаврилу Ильича и Михаила Ильича, пришлось отправить в новую деревню, за восточный овраг, на крутой берег Алея. На всякий случай отец передал Михаилу ружье и принадлежности к нему.

Берег реки там  высок и так изъеден дождями и весенними ручьями, что из красной глины образовались причудливые каньоны и столбы. Новую деревню так и нарекли – Красный Яр. Алей здесь далеко отступил по своей пойме, образовав по левому берегу обширные пастбища, а по правому – безбрежные сенокосы и охотничьи угодья на водоплавающую и пушную дичь.

Уже не пустовали берега прекрасной огромной старицы, которую именовали озером Глубоким. Михаил Ильич поселился на крутом берегу рядом с домами братьев Серебряковых. Вид на местность здесь был такой глубины, что видны были Алтайские горы, хотя до них – сотни километров, а угол обзора равен ста восьмидесяти градусам.

Узнав о плодородных землях и хороших условиях для поселенцев, в деревню интенсивно прибывали целые семьи и одинокие мужчины. Вдоль берега быстро образовалась улица.  Место на берегу было столь привлекательным, что дома ставили чуть ли не вплотную. Огороды от этого оказались небольшими. Гаврила Ильич не стал тесниться, поселился за огородами.

Сведения о том, как люди осваивались на новых местах и как выстраивались взаимоотношения с коренными сибиряками, приходилось собирать по крупицам. Рассказы жителей сходились на том, что село Красный Яр – давнишнее, хотя по документам оно не такое уж и древнее, основано в 1918 году. Некоторые упоминали о набегах чуть раньше осевших катунских и смоленских мужиков, которые хотели согнать новых поселенцев с занимаемого места. 

Первыми, якобы, осели Катунины. Они начали строить жилье на взгорке. А мужики старых сел набегали на лошадях, раскатывали срубы изб и ломали печи.  Но поселенцы были не из робкого десятка, раз смогли выстоять в набегах.

  Селились в основном люди с хозяйственной хваткой, бережливые, стремящиеся к лучшему в жизни. Им всего хотелось иметь в достатке и с избытком. У них была ярко выражена предприимчивость, в этом плане они почти никогда не бывали довольными.
 
Откуда были выходцами жители села? Предположительно, из северо-западной Руси и центральной России. И даже из первых покорителей зауральских земель.  Среди них проживали переселенцы, которые назывались рассейскими. Они поселились гораздо позднее. Вызывал ухмылку у «коренных» их протяжный говор без твердых «Ц» и «Ч». О том, что первопоселенцы Красного Яра были коренными сибиряками, говорит тот факт, что они не умели плести лапти. Зато в каждой семье были мастера выделывать кожу из шкур скота и шить разную обувь. А также изготавливать ловушки для рыбной ловли.

Жили безбедно, но не ахти богато. По достатку в доме резко не разнились. Дома были рубленные из бревен. Все они украшались ставнями и наличниками. По внутренней планировке и убранству они были почти одинаковые.

В доме Михаила Ильича, в котором я родился, от порога слева стояла глинобитная печь с выемками — печурками для сушки варежек. В переднем углу, под божницей, обеденный стол. Там же вдоль стен широкие лавки. Стулья и табуретки появились гораздо позже. Убранство в горнице тоже было скромным: печка-голландка, кровать для моих родителей -  Ивана Михайловича и  Елены Евсеевны, сундук, на который и садились.   На подоконнике - комнатные цветы герань. Старики, Михаил Ильич и Любава Тихоновна, спали на печи.

Наши предки были жадные до работы. Трудовой день начинали с раннего утра, особенно летом. Старались опередить друг друга во всем.

А вот уже и свадьба у недавних новоселов: кузнец Прокопий Бондаренко сосватал старшую дочь Михаила – Александру. Дом его стоял дальше по берегу озера. Не прошло и двух лет, как женился Петр Михайлович на Анне Кузьмовне. Ему поставили дом на новой улице, вдали от озера. Теса для крыши не нашлось, но сибиряки не растерялись: нарезали дерновой земли и покрыли крышу. Стояла она по времени не меньше тесовой.

Когда я родился, дед мой уже умер. Бабушка Любава преставилась, когда мне было три года, а младшая сестренка качалась в зыбке. В селе уже было три колхоза: имени Чапаева, «Успех» и имени Островского. Я родился колхозником в колхозе «Успех».

Отец, Иван Михайлович, купил себе современное ружьё Тульского завода. Пороховница уже была не у дел. Была у нас охотничья собака по кличке Узнай. Она умерла во время войны.

Отец освоил специальность тракториста и всю зиму ходил на работу в село Кашино, в МТС – машинно-тракторную станцию. Техника тогда была государственной, и колхозы арендовали ее для полевых работ. Пахали на тракторах ХТЗ с шипами на колесах. Убирали пшеницу прицепными комбайнами.

Помню, что на трудодни мы получили просо и семена подсолнуха. И много пшеницы. Это было перед войной. Пшеницу мололи на мельнице в городе Алейске. Масло выдавливали из подсолнечника в колхозе. Помню, как принесли домой бидон масла. Набрали его в блюдце, макали  белый хлеб домашней выпечки, подсаливали и ели. Очень было вкусно: свое, заработанное! Просо освобождали от шелухи на крупорушке в колхозе им. Чапаева. Лошадь гоняли по кругу, а специальное устройство крутило вал, который приводил в движение крупорушку. Я был там с отцом и навсегда запомнил и эту лошадь, и весь механизм, превращавший линейное движение во вращательное.

Война с Германией началась, когда мне шел шестой год. Призвали в армию отца - Ивана Михайловича, дядю - Петра Михайловича и его сына - Илью Петровича, а также старшего сына Бондаренко - Илью Прокопьевича. На войну отправился и Гаврила Ильич со старшим сыном Василием Гавриловичем. Помню, как отцу зашивали в шапку охранную молитву. Снабдили ли молитвой других родственников, не знаю.

Итак, от нашей семьи на фронт ушли шестеро, не вернулись Илья Михайлович и Илья Прокопьевич. Гаврила Ильич был ранен в ногу и жутко хромал. Мой отец лишился руки.

В пятидесятых годах мы со старшим братом Валентином отправились учиться в горный техникум и стали горняками. Брат весь трудовой стаж заработал под землей. Я же получил романтическую специальность – техник разведочного бурения. Вдохновляемый чудесной природой России, стал писать стихи, потом прозу. И, в конце концов, стал журналистом.

Уходя навсегда из родного дома, я взял на память пороховницу, которая и сейчас со мной. Она перейдет по наследству к моему сыну, а потом к внукам. Она будет напоминать им о том, что наша наследственная семья – частица русского народа, плоть от плоти и кровь от крови его. Судьба нашей семьи неотрывна от судьбы России. Она видела и крепостное право, и кровопролитные войны, и великие переселения, и освоение сибирских просторов. Были гражданская война, коллективизация, Великая Отечественная война. За нашими огородами осваивали целину. 

 Такими же были и другие семьи. И как не задуматься о судьбах своих предков, своих родичей? Невольно начинал представлять, как они жили, работали, воспитывали детей. И постоянно утверждался в мысли, что именно на таких людях держалась и держится наша страна.

 …Можно было бы больше и ярче рассказать о нашей большой наследственной семье. Но, видимо, не совершили мы ничего героического. Или я не увидел этого, или не сумел понять.

*П.С. При подготовке текста использовались некоторые общедоступные материалы сети Интернет. Спасибо авторам.