На днях наш друг, независимый журналист М. Михайлов, размышляя о писательском творчестве и жизни вообще, мысленно обратился к знаменитому деятелю французской культуры Жану Кокто и задал ему несколько вопросов.
Жан Морис Эжен Клеман Кокто -
Французский писатель, поэт, драматург, художник, сценарист и кинорежиссёр. Одна из крупнейших фигур французской культуры XX века.
Родился: 5 июля 1889 г., Мезон-Лаффит, Сена и Уаза, Иль-де-Франс, Третья французская республика
Умер: 11 октября 1963 г. (74 года), Мий-ла-Форе, Иль-де-Франс, Франция
М. – Уважаемый мэтр, молодые писатели, объединившиеся в феврале 1921 года в группу «Серапионовы братья», согласно растиражированной легенде, приветствовали друг друга так: «ЗДРАВСТВУЙ, БРАТ! ПИСАТЬ ОЧЕНЬ ТРУДНО…»
А что скажете Вы об этом процессе?
Ж. К. – В разговоре, волнующем душу, мне случается забывать и горести, и недуги, и самого себя, настолько меня пьянят слова и возбуждают мысли. Тогда они приходят свободнее, нежели в одиночестве, и зачастую написать статью для меня настоящая пытка, говорю же я без малейших усилий. Это опьянение словом создает ложное впечатление, будто я и пишу так же легко.
Но как только приходит самоконтроль, легкость уступает место тяжелому труду; словно взбираешься на высокую гору.
К тому же каждый раз, прежде чем приступить к делу, я терзаюсь суеверным страхом — боюсь начать не так, как надо. Поэтому медлю, и все это похоже на известное состояние, которое психиатры зовут «страхом перед действием».
Чистый лист бумаги, чернила, перо внушают мне ужас. Мне кажется, что они составили заговор, желая помешать мне писать. Если удается их победить, «мотор» разогревается, заводится, и голова начинает работать. Но тут важно, чтобы я сам как можно меньше вмешивался в дело, оставался в полудреме. Стоит только задуматься о том, как же действует этот механизм, — и он выключается.
А чтобы снова пустить его в ход, приходится ждать, пока он заработает сам, и не пытаться вынуждать его к этому хитростью. Вот почему я избегаю письменных столов, их манящий вид отпугивает меня.
М. – Да, все это очень непросто. А ведь были писатели, которые писали необыкновенно легко, плодотворно, практически набело. Дюма-отец, например. Но это, видимо, получается далеко не у всех.
Ж. К. – Когда анкета переписи населения интересуется, умею ли я читать и писать, меня подмывает ответить «нет».
А кто вообще умеет писать? Писать – значит воевать с бумагой и чернилами, добиваясь, чтобы тебя услышали. Одни корпят слишком много, другие слишком мало. Золотая середина, совмещающая хромоту и изящество, встречается редко.
М. – Писать книги умеют немногие, зато читать – почти все. Но так ли это на самом деле?
Ж. К. – Читать – другое дело. Я читаю. Мне кажется, что читаю. Но всякий раз, когда перечитываю, оказывается, что я этого не читал. С письмами вечно такая история.
Читаешь письмо, вычитываешь из него, что тебе нужно. Отлично.
Откладываешь его. А когда натыкаешься на него снова и перечитываешь, видишь другое письмо, которого ты никогда не читал.
Такие же штучки выделывают с нами и книги. Если они не подходят к нашему настроению, мы не находим в них ничего хорошего. Если они нарушают наш покой, мы браним их, и эта хула заслоняет их, мешает нам прочесть их не предвзято.
М. – Как мне это знакомо! Правда, я такие книги не браню, но просто откладываю до лучших времен, а часто – навсегда.
Ведь каждый раз мы вычитываем в тексте прежде всего то, что занимает нас самих в это время. А потому, например, А. П. Чехов, прочитанный в юности и
А. П. Чехов, перечитанный в зрелые годы, разные писатели. Это касается большинства книг.
Вот почему я иногда боюсь перечитывать произведения, которыми восхищался в молодые годы, – боюсь разочарования. Ведь со временем изменились мы, наш опыт скорректировал восприятие жизни. Это точно сформулировала знаменитая писательница В. Токарева: «Возраст меняет сознание. То, что раньше потрясало, кажется наивным». Так что нам, читателям, трудно угодить.
Ж. К. – Читать самого себя – вот чего хочет читатель. Если ему что-то нравится, он читает и думает, что сам написал бы то же самое. Он может даже обидеться на книгу, если она сказала вместо него то, до чего он не додумался, но что он, уж конечно, сказал бы лучше.
М. – Да, такое тоже бывает. Но далеко не все читатели таковы. Мне никогда не приходила в голову мысль, что я могу написать книгу лучше автора. Иначе я бы ее уже написал.
Ж. К. – Чем больше книга задевает нас за живое, тем хуже мы читаем ее. Мы сливаемся с ней и переделываем ее на свой лад. Поэтому, когда мне хочется убедить себя, что я умею читать, я выбираю книги, чуждые моей натуре.
М. – Вы уверены, что это единственно правильный выбор?
Ж. К. – Это бесспорная истина, вот, например, что скажет туберкулезный больной о
«Волшебной горе» Томаса Манна: «Кто сам не болел туберкулезом, тот никогда не поймет эту книгу». Между тем Томас Манн, не страдая этим недугом, написал ее, и написал как раз для того, чтобы здоровые поняли, что такое туберкулез.
Мы все – больные и умеем читать только те книги, которые рассказывают нам о наших болезнях.
М. – Вот и великий А. Шопенгауэр считал, что «причина того, почему нам что-либо нравится, заключается в однородности и сродстве». Мы выбираем авторов и произведения, близкие нам по духу. А главное, за чтением мы стараемся забыть о собственных тревогах и неприятностях, о мире, угрожающем войнами, пандемиями и неминуемой смертью.
Ж. К. – После смерти Жана Жироду я опубликовал прощальное письмо, кончавшееся словами: «Скоро я последую за тобой».
Мне изрядно досталось за эту фразу, в которой увидели пессимизм, упадок духа.
Ничего подобного. Я просто хотел сказать, что если даже доживу до ста лет, это будет только минутной отсрочкой. Но лишь немногие со мной согласятся и признают, что все мы находим себе разные занятия или просто убиваем время за картами, сидя в поезде, мчащемся к смерти.
М. – По-моему, с Вами нельзя не согласиться, но постоянно думать об этом – значит заранее омрачать себе жизнь, вместо того чтобы пользоваться ее доступными дарами.
Ж. К. – Прекрасно поступает тот, кто с толком употребляет отпущенный ему срок и не тщится стать судьей самому себе.
По-настоящему владеют временем те, кто вылепляет что-нибудь из каждой минуты и не заботится о приговоре. Я еще многое мог бы сказать о смерти, и меня удивляет, что столько людей терзаются из-за нее, ведь мы всегда носим ее в себе и пора бы уже с нею смириться.
М. – Так уж устроен человек, «мыслящий тростник» (по определению Б. Паскаля), что в отличие от животных, он знает о своем конце, и не все обладают достаточным мужеством с этим смириться, а потому ищут забвения в различной деятельности.
Ж. К. – Откуда взяться страху перед той, что живет вместе с нами и составляет часть нашей сущности? Но вот поди же. Мы привыкли лгать, рассуждать о ней как о чем-то отдельном от нас. А куда лучше усвоить, что мы обручены с нею с самого рождения, и приспособиться к ее лисьему характеру. Ибо смерть умеет сделать так, чтобы мы забыли о ней и подумали, что она у нас больше не живет. И хотя она затаилась в каждом, все верят собственной выдумке, будто смерть – аллегорическая фигура, которая появляется лишь в последнем акте.
М. – Мне кажется, что люди не столько боятся небытия, сколько связанных с ней мучений. Как мудро писал поэт Иван Тхоржевский, «Легкой жизни я просил у Бога,\ Легкой смерти надо бы просить».
Ж. К. – Мне бы не хотелось, чтобы смерть была концом долгих страданий, как бывает, когда она, промедлив до последнего и изрядно помучив, наконец, милостиво добивает нас.
Я хотел бы сказать «прости» моим близким и тут же уступить свое место веселой толпе моих творений.
М. – Думаю, многие желали бы себе того же. Но хватит о печальном. Не хочется на этом заканчивать нашу беседу.
Лучше поговорим о жизни, в которой бывают не только болезни и беды, но и счастливые периоды. Многие философы даже считают, что счастье создаем себе мы сами.
Например, индийский духовный лидер и философ Ошо утерждает: «Счастью не нужны причины. Для несчастья причины нужны, счастье просто естественно. Быть радостным – совершенно естественно. Но чтобы понять это, требуется время».
А что скажете Вы?
Ж. К. – Напоследок признаюсь в одной вещи, непозволительной, возмутительной в наше скучное, но желающее быть трагическим время: я счастлив. И хочу раскрыть вам секрет моего счастья. Он прост. Я люблю ближнего. Люблю любить. Ненавижу ненавидеть. Всегда стремлюсь понять и принять. Встречаясь с чем-то новым, стараюсь не упустить возможность отправиться по пути, который оно указывает, и открыть неведомые земли.
М. – Подобное признание нечасто встречается в творческой среде, где дух соперничества особенно силен. Выдающийся философ А. Шопенгауэр так объяснял зависть к чужим достижениям: «Всякий может хвалить только на счет собственного значения, всякий, утверждая славу за другим деятелем своей или родственной специальности, в сущности, отнимает ее у себя. Вследствие этого люди уже сами по себе и для себя расположены и склонны вовсе не к похвале и прославлению, а к порицанию и опорочению, так как через это они косвенным образом сами себя хвалят».
Ж. К. – Мне непонятен мир, где чужой успех воспринимают как удар, меня успех собратьев только радует.
М. – Вы столь бескорыстны?
Ж. К. – Это небескорыстная радость: ведь известно, что красивая женщина среди других красоток смотрится лучше, чем среди дурнушек. Вот и мое своеобразие становится ярче в лучах славы тех, кто мне нравится и кто не похож на меня.
Если же какая-то вещь мне не нравится, я пытаюсь найти в ней что-нибудь, что говорило бы в ее пользу.
М. – Вы действительно обладаете счастливыми свойствами характера, и ближние, несомненно, Вас любят.
Ж. К. – И еще – мне повезло с друзьями: в этой благородной школе дружбы добрые чувства были так сильны, как чаще бывают сильны чувства злые. Мы любили так, как другие ненавидят. И держали двери настежь, боясь упустить нежданного пришельца.
М. – Это огромное везение, способствующее оптимизму. Ведь Вы оптимист?
Ж. К. – При всем своем пессимизме я уверен, что все к лучшему в этом мире, и одержим нелепой страстью ко всеобщему согласию.
М. – Насчет первого утверждения у меня большие сомнения, а всеобщее согласие готов поддержать всеми возможными способами. Однако наблюдая за тем, что творится в мире, и регулярно слушая новости, до всеобщего согласия человечеству, как до Альфы Центавра.
Впрочем, если отключиться от потока негативной информации и читать на ночь хорошую книгу, можно жить если не вполне счастливо, то много спокойней и приятней.
Ж. К. – Я каждый вечер засыпаю спокойно, если прожил день, ни единым словом не причинив вреда ближнему. Отдаю этот секрет счастья даром – берите, кто хочет.
На этом прекрасном подарке закончился наш короткий разговор с замечательным собеседником.
*) Все ответы Ж. Кокто взяты из его эссе «О себе»