"Я чувствую себя как перед Аустерлицем. Но нужен ли мне этот бой? Или я заведомо проиграла?" - думала Фима, стоя возле магазина.
Свет померк.
Она специально выбрала это время. Гламурная внутренность магазина четко просматривалась с улицы, но те, кто находился внутри, не могли видеть ни прохожих, поворачивающих голову в сторону яркой витрины, ни Фиму, делающую вид, что рассматривает вычурное вечернее платье.
Продавщиц две. Обе молоды. Как узнать ее?
"Я пришла на нее посмотреть", - как привязавшуюся строчку песни шепотом повторяла Фима, растягивая гласные, желая убедить себя, что ее гложет любопытство, а отнюдь не ревность. Странно, но мелодия звучала не трагически, а комедийно.
"Точно. Комедия, - подумала Фима. – Зачем я здесь? А если все неправда? Просто слухи. Итак, что имеем? Одна - искусственная блондинка, худая, с крохотной грудью. Нет, эта не во вкусе моего Пети, таких он не жалует. Моего? – оборвала она себя. - А вот другая – да, она. Ногти – алые пики, как у тигрицы, темные локоны по плечам, стройная, но с нужными округлостями в нужном месте и большой грудью. Вот только ноги как палки: длинные и худые. Несоответствие. "Несоответствие" – любимое слово Пети".
"Женщина должна быть мягкой, как ты. Положишь руку на талию и чувствуешь приятность, а не вздрагиваешь как от прикосновения к высоковольтному столбу», - говорил муж. «Почему к высоковольтному?" - засмеялась тогда она.
"Тигрица" повернулась в ее сторону.
"Да, это она, - вздрогнула Фима. - Видно, что с характером: вон какой нос и подбородок твердый. Петя любит женщин с характером".
Темнота поглотила Фиму.
Она отвернулась от витрины, увидела дерево, скамейку под ним и еле дошла до нее, покачиваясь как раненый зверь, теряющий равновесие. Сидела долго. Сухие желтые сердечки березы падали ей на волосы, плечи, колени.
Когда тело перестало мелко и противно дрожать, хотела идти, но ноги не слушались, и она, прислонившись к дереву, заплакала. Какая-то женщина остановилась и спросила, нужна ли помощь. Фима только махнула рукой, мол, сейчас пройдет.
Люди спешили в свои жилища - как муравьи по привычным тропам. Хмурые, озабоченные, усталые, редко – веселые и счастливые. И она муравей – раздавленный, умирающий.
Раскричались какие-то птицы. Промчалась с воем скорая. Из проезжающей машины проревела песня. "Но я устал, окончен бой, беру портвейн, иду домой". Рок. "Рок", - повторила она несколько раз неживым голосом.
Вдруг все стихло, словно Фиму запихнули в прозрачную колбочку - такую, где она хранила ванильные стручки. Стеклянные стенки сжимали ее; она ощущала себя мертвой веткой. И только слабый стук сердца напоминал, что еще жива.
Фима вытерла слезы, снова села на скамью и посмотрела вверх. Небо над городом антрацитовое и влажное - как после обильных слез. Звезд не видно. "Да, все пустое, все обман, кроме этого бескрайнего неба". (1)
Больше она не плакала, никто не видел ее слез. Она позволила себе только один день слабости.
На следующий день Фима испекла свой торт "Жозефина". Рецепт придумала сама, домочадцы дали ему название. По квартире лился аромат ванили, карамельной сладости и нежного бисквита.
Она никогда не пользовалась экстрактом ванили, тем более ванильным сахаром. У нее всегда имелись настоящие стручки. Впервые они с мужем привезли их из Мексики. Там-то она и узнала, как необычен процесс получения этой специи. Оказывается, для этого используют цветы ванильной орхидеи. Они открываются только на один день, и особые пчелы или колибри опыляют их; на фермах же этим занимаются опытные люди. "Плоды созревают девять месяцев", - сказал им гид. После этих слов Фима с мужем вопросов больше не задавали. У них не было детей, и магическое сочетание «девять месяцев» действовало угнетающе…
- Жозефина, что за праздник у нас? – спросила сестра, вернувшаяся с внуком из школы.
- Я проиграла сражение, - ответила Фима.
***
Многие интересовались, чем руководствовались родители, когда назвали дочь Жозефиной. Секрета не было. Мать преподавала французский язык и была влюблена в историю времен Наполеона. Отец – потомственный военный, снисходительно относившийся к романтическому ореолу, что создала жена вокруг любви Бонапарта и Жозефины Богарне, не настаивал на другом имени.
Младшую дочь назвали Марией в честь матери отца.
Сестры-погодки были похожи внешне, но не характером. Марию отец называл "тургеневской барышней", Жозефину – "генералом". В раннем детстве их одевали одинаково и две красивые девочки с волнистыми волосами и большими серыми глазами напоминали кукол.
Фимой Жозефину стали называть в школе мальчишки. Она с ними и в чужие сады проникала, и стекла била в кабинете нелюбимого учителя физики, и стояла на воротах в футбольной команде, и курила. Она отказывалась от платьев и туфель, носила брюки и кеды.
- Жозефина, - сказал отец старшекласснице-дочке, когда та записалась в стрелковый клуб. – Ты же не собираешься служить в армии?
- Пап, а почему нет? Продолжу династию, - озорной взгляд дочери вызвал улыбку у отца.
В последний школьный год в классе появился Петя – интеллигентный начитанный мальчик в очках с толстыми стеклами. Освобожденный от урока физкультуры, он сидел на скамье в спортзале и наблюдал за Фимой, как она крутилась на перекладине, отжималась лучше мальчишек и быстро, словно обезьянка, взбиралась по канату. Но эта "обезьянка" была столь привлекательна, что он краснел, когда она смотрела в его сторону.
Не сразу он осмелился с ней заговорить, а когда это произошло, покорил ее знанием истории и литературы. Длинный как жердь, с соломенными волосами и тонким носом, он склонялся к невысокой Фиме, словно хотел поцеловать ее в темечко. Петр ей нравился неуклюжестью движений и мягкостью взгляда, тем, что не умел сплевывать сквозь зубы, не матерился и горбинкой на носу, что делала его похожим на античного героя.
Друзья тяжело переживали ее предательство с "дятлом", прославившимся победами в математических олимпиадах, и били Петра. Она его защитила, отстояла, и он с ней чувствовал себя как наутилус в раковине.
Фима все реже играла в футбол и проводила время с Петром. "Несоответствие. Ты красавица, а я … Но мы как полюса с разными зарядами притянулись друг к другу. Я от тебя не отклеюсь", - сказал он на первом свидании.
Как-то в воскресенье сестры с родителями смотрели "Войну и мир" и Фиму покорила сцена первого бала Наташи Ростовой. За ужином говорили о фильме, о войне с Наполеоном; мать рассказывала о любви Бонапарта и Жозефины, читала строки из их писем.
"Жозефина! Жозефина! Помнишь ли ты, что я тебе сказал когда-то: природа наградила меня сильной, непоколебимой душой. А тебя она вылепила из кружев и воздуха", - эти слова повторяла Фима перед сном.
Утром она впервые надела платье, что мать купила ей еще в прошлом году, попросила у Марии помаду, подкрасила губы и ушла.
Вернулась с модной стрижкой и маникюром. Когда она в нежных туфельках на каблучке впорхнула в зал, родители замерли, увидев свою дочь, похожую на нежную заморскую птичку.
Стрелковый клуб она забросила и на вопрос отца ответила, что ей не нравится запах пороха.
Своим героем она избрала Петра и давала ему возможность проявить его лучшие качества.
Петр любил Фиму как любят божество. На выпускном вечере сделал ей предложение. Перед свадьбой среди его подарков была книга с историями любви известных людей. Он процитировал слова Наполеона: "Моя единственная Жозефина – вдали от тебя весь мир кажется мне пустыней, в которой я один... Ты овладела больше, чем всей моей душой".
Родители двух семей подарили им квартиру, и они обустроили ее по своему вкусу. Главным богатством считали книжный шкаф на всю стену, выполненный по рисунку Петра, и музыкальный центр с коллекцией дисков. Музыку слушали разную. Во время медового месяца после взрывов чувственного безумия горланили любимую в то время песню группы "Агата Кристи":
Я на тебе, как на войне,
А на войне, как на тебе.
Петр хватал ее на руки: "Я голоден, я съем тебя, ты так вкусно пахнешь". Нежно покусывал мочку уха, плечико, а она, как избалованный и любимый котенок, мурлыкала, потягивалась, проводила пальчиком от переносицы к кончику носа и целовала еле заметную горбинку, чем вводила его в новый всплеск желания.
Жизнь мчалась в ритме молодого азарта, иногда ставя препятствия, что преодолевались с легкостью; оставляла шлейф яркого солнца и запаха моря после летнего отпуска; запоминалась волнением чувств во время органного концерта, что покорил Фиму и заставил плакать о не случившемся в ее жизни.
Незаметно проявилось время неспешных прогулок на Патриарших, любование осенью и звуками колоколов церквей в Суздале, куда они приезжали отдохнуть от столицы.
Жизнь замирала во время редких перепадов настроения Фимы, когда она страдала. В молодости она ходила в детский дом, смотрела на малышей, но Петр говорил, что нужно знать родителей ребенка и хорошо бы иметь его от знакомых людей. Но где взять людей, что отдадут свое чадо?
А в остальном она считала свой брак с Петром счастливым. Все восхищались их гармоничными отношениями. Петр называл ее своей "командиршей", ценил ее мнение и решения, но со сложными ситуациями они справлялись вместе. Только с одной не смогли. Они нелегко пережили известие, что у них не будет детей. Фима отпускала его, предлагала оставить ее и завести новую семью. Петр об этом даже думать не хотел.
Когда у сестры появился внук Миша, Фима почувствовала к нему такую привязанность, словно именно с ней он был связан пуповиной.
Мария так и не вышла замуж, хотя ребенка родила. Ее дочь второй раз вышла замуж и уехала с мужем в Германию, оставив матери двухлетнего сына от первого мужа.
Две бабушки и дедушка Петр не только нежили мальчика, но и воспитывали, развивали.
После смерти родителей сестры продали их квартиру и две свои и приобрели пятикомнатную на двух уровнях в элитном доме.
Фима, королева кухни, баловала внука вкусной едой. Особенно он любил ее торт, а дом называл ванильным.
Жозефина все годы работала корректором в издательстве. Петр преподавал в университете. Студентки влюблялись в него (она это знала), но никто не мог уличить его в любовных связях.
К пятидесяти годам он все еще оставался худощавым и моложавым. Только две глубокие морщины на лбу и потяжелевший взгляд говорили о возрасте. Петр гордился отсутствием седины, но не знал, что Фима уже несколько лет следит за тем, чтобы ни один седой волосок не попался ему на глаза. Когда муж засыпал, она отрезала эти отметины, зная его болезненное отношение к старости.
Жозефине собственный возраст не приносил огорчений. Ее фигура приобрела еще большую плавность, что нравилось Петру. Красота ее не поблекла. В глазах не замечалось усталости, что нередко появляется у женщин; взгляд стал мягок и глубок, но в нем все так же мелькали озорные лучики. Ее привлекательность и мелодичный смех заворожили коллегу, повторяющего: "Жозефина, ваш взгляд зовет меня на подвиги". Она только улыбалась и подшучивала над ним и другими ухажерами.
Фима любила только мужа.
***
Опасность для своего ванильного дома Фима ощутила сразу, но не хотела в это верить. Еще утром она поняла, что счастье ее повисло воздушным шариком под потолком и стоит ему коснуться лампы – ожог, взрыв, конец.
Это предчувствие конца несколько месяцев дрожало в воздухе. В тот вечер оно давило и заставляло прислушаться. Фима, как зверь в засаде, ждала мужа в этот день особенно настороженно. Готовила ужин и прислушивалась. Она знала по шагам Петра, какое у него настроение.
Фима распахнула окно. Октябрьский воздух влетел и убрал неприятный запах, появившейся в их доме. Запах беды, подумала она.
Муж не сразу посмотрел ей в глаза - как обычно делал перед тем, как обнять ее. Она и не желала этого сегодня. Оттягивала момент и пыталась казаться несведущей. Если не знать, есть шанс. Есть время исправить.
Среди молчания длинного вечера она слышала, как бьется его сердце. Не произнесенные еще слова крупными молями кружили вокруг. Вот-вот они зазвучат, сомкнутся смертельными клинками.
Фима знала, что будет дальше и чем завершится эта военная угроза. Впереди ночь – и ее надо пережить.
Она не заснула. Как стратег перед боем, отмечала знаки на карте ее семейной жизни. Красные – счастливые моменты, черные… Черных почти не было. Сегодня появился один и перекрыл все красные.
Утром Фима поняла, что будущего у них нет. Оно осталось во вчерашнем дне. Тогда-то она и пошла посмотреть на "тигрицу".
К ужину следующего дня Фима приготовила торт.
- Ешь, Петя. Последний раз испекла.
Он не удивился, почувствовал, что она имела в виду.
Ветер возмущенно шумел в ночи. Мертвое дерево костлявой рукой стучало в окно.
Решение. Необходимо его принять.
Разговор начала Фима. Сердце ее дрогнуло, когда она заметила, как по-стариковски дрожат руки Петра, нервно подергивается глаз. Она жалела его и хотела обнять, но он, словно догадавшись об этом, поднял руку: не стоит.
Муж объявил, что оправдываться бессмысленно, все рассказал и предложил разойтись.
Он надеялся привести в порядок свою жизнь, прекратить лгать и изворачиваться. Но, подписывая бумаги о разводе, вдруг подумал, что так и не смог решить это жизненное уравнение и желаемого покоя не получил.
Фиму же словно прокололи саблей, дыхание еле теплилось в ней.
Сон ее стал короток. Постель холодна. Каждый раз Фиме хотелось набрать его номер. Мечтала, как голос Петра прозвучит у изголовья, она почувствует родной запах. Ее тяжкий вздох, обращенный к его подушке, книге на тумбочке и его очкам, улетал в равнодушную ночь.
Часто Фиме снилось, что рука с хищным маникюром другой женщины лежит на груди Петра, а он смотрит на Фиму и зовет ее на помощь. Она бросается к нему, но центростремительная сила разводит их, а пространство обдает холодом безысходности.
Предел отчаяния. А что за ним? И что делать дальше? Как в графике: вниз за линией – минус, холод; вверх – плюс, жизнь. Как подняться?
"Собирай себя по кусочкам, ищи свой стержень, что поможет не заледенеть", - говорила себе Жозефина.
Весной у Петра родился сын. Фима увидела его с коляской и заметила, что он помолодел, старался не сутулиться.
В этот день она убрала с кровати его подушку и пижаму, а книгу и очки спрятала в шкаф.
***
Прошло три года.
Изредка Фима встречала Петра на улице одного или с семьей. Она разворачивалась и шла в обратную сторону, словно видела заминированное поле между ними. Но успевала заметить, что его волосы становятся все белее.
В день рождения Фимы Петр как обычно прислал цветы. Она выбросила прошлогодний букет-гербарий, поставила в вазу свежий.
Утром внук поздравил ее и спросил:
- Фима, а когда ты испечешь свой торт?
- Да, Жозефина, пора уже, - сказала Мария. - За эти три года мы уже и вкус его забыли.
- Обещаю, Миша, на твой день рождения будет, - улыбнулась Фима.
- Так это же ждать целый месяц! Давай завтра. Я тебе помогу, - обрадовался мальчик.
Вечером Фима открыла шкатулку матери, листала дневник, оставленный дочерям, вспоминала ее рассказы о Жозефине.
"Ах! как охотно полетела бы я к вам, чтобы доказать вам, что изгнание может спугнуть лишь мелкую душу, и что несчастье не только не уменьшило мою бескорыстную привязанность, но придало ей еще новую силу", - прочитав слова Наполеона, она задумалась.
Утром следующего дня позвонил Петр и, запинаясь, спросил, можно ли привести сына к ним.
- Понимаешь, сегодня не с кем оставить. Его мать… Это неважно. А мне на работу. Прости за эту просьбу.
Она промолчала.
- Фима, помоги.
Мальчики после обеда ели торт, а она рассматривала сына Петра, Аркадия. Искала в нем его черты и не находила.
С тех пор Аркаша часто оставался у них. Он любил сидеть у Фимы на коленях и слушать сказки, держась за ее большой палец. Днем она укладывала его спать и некоторое время стояла возле кроватки, поглаживая волосы мальчика – жесткие как у Петра.
На следующий год Аркашу несколько месяцев не приводили. Фима скучала по нему, но не звонила Петру. Значит, так надо.
Через полгода Петр пришел. Что с ним стало? Подавленный, сутулый, осунувшийся с грязновато-серыми мешками под глазами. Нос заострился, горбинка стала отчетливее.
Фима разогрела котлеты. Накормила. К чаю поставила вазочку с его любимым печеньем. Петр был молчалив. Она спросила, что случилось. "Потом Фима, потом", - ответил он и уже в прихожей обнял ее и прижал к себе нежно, как раньше.
Через неделю, в воскресенье, когда она готовила обед Мише и Аркаше, зазвонил телефон: мать Аркадия. Впервые. И Фима поняла: что-то случилось. Забыв выключить плиту, она бросила рядом кухонное полотенце, что держала в руках, ушла в спальню и закрыла дверь.
- Петр болеет. Ты разве не знала? Ему осталось мало. Сейчас он в больнице. Я договорилась с хосписом… И потом… можешь проводить его из своего дома… в последний путь, - сказала его жена.
Болен! Ее Петя болен!
Мальчики слышали, как Фима кричала, ругалась и грозила женщине, что сейчас же едет к ней и что та получит за все. Миша распахнул дверь:
- Фима, пожар!
Она швырнула телефон, вбежала в кухню. От полотенца остался обгоревший лоскут, тюль пылала, плавился цветочный пластмассовый горшок, добавляя отравы к запаху гари.
Фима каждый день ходила к Петру в больницу. После выписки отвезла его к жене домой, как он просил.
Через несколько дней Петр пришел к Фиме – слабый и подавленный.
- Оставайся, - предложила она. – Станет легче, уйдешь.
- Поживу, - согласился он. - Сколько суждено.
Фима поила его каким-то травами, консультировалась с разными врачами. Она дрожала от страха, боялась и думать, что он умрет. Как же она без него?
Как-то он сказал:
- Да, стукнуло меня током. И вот… смертельно.
- Не говори так, - возразила Фима.
- Мой поезд подходит к конечной станции. Затихает уставший мотор. Путь закончен. Надо выходить, а я не хочу, - голос его задрожал. - И уравнение я решил, но слишком поздно. Не мелом оно записано, а здесь, - он стукнул себя в грудь. - Прости меня, Фима… Помнишь, уезжая в ссылку, император сказал: "То, что я бросил ее, принесло мне неудачу". Я повторяю его слова для тебя, моя Жозефина.
Петру становилось все хуже. Он все больше лежал, плохо ел. Но как-то попросил испечь торт.
Фима выдавила из стручка ваниль, машинально соединила ингредиенты, поставила тесто в духовку, но не отошла, а смотрела, как подымается ароматная масса.
Она вздрогнула от того, что не чувствовала запаха ванили. Открыла духовку – нет, не пахнет. Фима замерла и смотрела в одну точку, не находя сил отвести взгляд, словно в этой невидимой точки в пространстве замкнуто ее остановившееся время.
"Ты же не привыкла останавливаться перед препятствиями, как пугливая лань, что не решается даже обнюхать то, что преградило путь, - сказала она себе. - Думай. Ищи выход".
"… мы, по крайней мере, могли сказать раньше, чем придет смерть: "У нас было столько счастливых дней!" - она не могла вспомнить, чьи это слова: Наполеона или Жозефины, но именно они помогли ей принять решение.
***
Большую квартиру продали. Доля Жозефины ушла на лечение Петра в Германии и крохотное жилье на северо-западе Москвы. Мария хотела поселиться рядом, а излишки денег отдать сестре, но Фима жертву не приняла, а настояла, чтобы та осталась жить в центре недалеко от школы внука.
В последний день сентября Жозефина и Петр шли навстречу закату по любимым дорожкам. Вот уже два года парк "Митино" встречает эту пару.
Листья с солнечными ожогами падают под ноги. Фима не чувствует запаха осени. "Но у меня есть зрение, и я вижу моего Петю", - улыбается она.
Свет перед сумерками выбросил яркие краски. Облако полыхнуло огнем. Яркая полоса вытянулась на траве, и та засияла изумрудом.
Какая-то птица издала вступление к вечерней мелодии, ей в такт ответила другая. Звонкая протяжная песня полетела выше деревьев к небу, оставляя за собой тонкое послезвучие.
Петр легонько сжал ладонь Жозефины, наклонился и поцеловал в темечко.
1. Л.Н.Толстой "Война и мир"