Этот человек появился в городе как-то незаметно, по крайней мере, никто точно не мог сказать, когда его увидел впервые. Высокого роста, худой, будто высохший, и подчеркнуто молчаливый. Всем поначалу даже казалось, что он немой, однако со временем выяснилось, что это не так.
Работал он на рынке дворником, выметал мусор между контейнерами, палатками, на центральных дорожках, а также за его пределами. Работал хорошо, на совесть, так что даже юркие, вечно всем недовольные бабки, десятками лет упражняющиеся в перепродаже чужих продуктов, хвалили его труд, вежливо с ним здоровались и даже изредка угощали плодами бойкой торговли. Мужчина просто кивал в знак благодарности, отправлял приношение в широкий карман своей неизменной широкой куртки, и тут же спешил ретироваться в поисках новых засорённых участков. В приятели никому не набивался, в беседы не вступал, а если что покупал, то никогда не торговался, а просто указывал пальцем на интересующий продукт, либо вещь, отсчитывал озвученную сумму – и никогда не глядя в глаза, быстро уходил.
Женщины утратили бы своё природное естество, если бы не попытались его пробить на откровенность, как-то сблизиться, разузнать подробности личной жизни, ну а там рисовать дальнейшие сюжетные линии по мере открытия основных портретных черт. Тем не менее, как ни старались, пуская в ход стандартные, но опробованные в веках чары, на выходе остались с неприятно червоточащим их любопытные сердца разочарованием. Единственное, что удалось выудить, это имя Константин, без фамилии и отчества.
– Да-а, – разглагольствовали они длинными базарными буднями, – крепкий мужичонка попался, не гнётся-не шатается, вообще деревянный какой-то.
– Ну, не скажи-не скажи, хоть и худющий, а лицо симпатичное, приятное, хоть и закрытое на десять печатей.
– Баба, видать, злая попалась, испоганила жизнь, и укатила с каким-то хлыстом богатым.
– Может, и так, только ж жалко мужика, пропадает ведь. К кому б его пристроить?..
Пока несмолкаемый бабский актив подбирал Косте подходящую невесту, он, не подозревая о назревающем сватовстве, мёл себе по всем базарным усюдам, причём настолько аккуратно и незаметно, что ни в сухую, ни в грязную погоду обижаться на него не приходилось. Вот так себе появится ниоткуда, подберёт разбросанную бумагу, пакеты, банановую кожуру, бутылки, и тихо исчезнет, будто его вовсе не было. Пока такой не любитель чистоты взвесит клиенту очередной килограммчик мандаринов, приперчив его какой-то глупой шуткой, мусора вместе с Костей уже и след простыл. И так с раннего утра до самого вечера он ходил по всему базару с метлой и без, в поисках самых разнообразных отбросов.
– Ну что, Костян, – обступили его как-то бабы в конце дня, когда он с метлой и тележкой обходил базарные ряды, – разговор к тебе серьёзный имеется.
Дворник бросил на них мимолётный взгляд бесстрастной печали, и опустил голову, как смертник перед оглашением приговора.
– Да не ссы ты, всё чики-пики будет, – блистал базарный бомонд глубокими лексическими познаниями. – Ещё спасибо скажешь. Вот, невесту нашли тебе, – вытолкали бабы из своей среды разноцветный женский продукт, видимо, насмотревшись увлекательных сюжетов из жизни дикой природы. И если Катя Петрашень из «Высоты» оказалась в похожей ситуации светофором, то означенная дама пред потупленные очи Кости предстала радугой, однако цветов там было даже не семь. Впрочем, не буду утомлять читателя её описанием, потому как кроткий дворник в эту роковую секунду, схватив тележку, попытался продолжить свой вечерний обход, но задорно усмехающийся «цветик-семицветик» нагнал его, обнял двумя руками за шею и с невинной лаской произнёс:
– Эй, ну ты чего?
Сделав полу-резкий шаг в сторону, сбросив с себя таким образом любовные путы, Костя снял с правой руки перчатку, и показал этому так и не переставшему улыбаться «цветку» обручальное кольцо.
– Не делайте так больше. Не надо.
Это была самая длинная фраза, которую они от него слышали. Смотря вслед неторопливо удаляющейся тележке, они безмолвно недоумевали беспримерностью подобного мужского экземпляра.
Прошло ещё какое-то время. Всё было без изменений, за исключением того, что всяческое сватовство прекратилось, а бабы затихли, будто совсем перестав замечать Костино присутствие. Они хотели по своим каналам пробить его «картотеку», не находя себе покоя от его стойкой замкнутости. И вскоре случайная встреча с директором базара приоткрыла им одну из карт.
Обходя свои владения, он подошел к любительницам мужских тайн и обычным тоном спросил:
– Ну как там наш сепаратист?
Женщины поначалу растерялись, с трудом переставляя внутренние шестерёнки из игрового, любовно-приключенческого вала на политический. Затем, когда глаза у них от удачно зафиксировавшегося механизма необъятно округлились, а пылкие уста готовы были выкрикнуть: «Эврика!» – директор добавил:
– Что – не знали, что он из Донбасса, что ли? Я ж документы его видел. Так что будьте с ним поосторожней.
Вот тут-то всё и началось.
На следующий день весь базар гудел «новостью дня»: их новый дворник – сепаратист, террорист, донбасский кат и убийца, насильник женщин и засланный кровавым Кремлём диверсант, имеющий прямую и непосредственную цель нарушить их выверенную долгими годами неподъёмных усилий трудовую жизнь. Соответственно, задача у них отныне одна: забыть все прошлые разногласия и обиды, и совместными усилиями объявить этой подлой овце бойкот, перемежающийся неуступчивыми боями за каждый клочок территории.
Историей давно доказано, к чему приводит абсолютная власть и абсолютная безнаказанность, и ярчайшим, прямо-таки термоядерным примером этого является событие, 75-летие окончания которого нам ещё предстоит отмечать в следующем году. Однако существуют примеры и менее известные, проведённые на студенческих кафедрах, экранизированные и детально разложенные психологами. Зато хорошо известно то, что никаких уроков из истории люди не извлекают. Можно, конечно, сказать: а зря, только от этого человеческая психология не поменяется, как не поменяется цвет июльского неба, утренней зари и весенней листвы, как и цвет грязи и запах отхожих мест, потому что «леопард никогда не меняет свои пятна».
Наверное, та мясорубка, в которую попал Константин, привычно называется травлей, но ведь какой парадоксальный момент. Люди, напрочь забывая о правиле бумеранга, истово желая, чтобы к ним относились и поступали исключительно хорошо и благородно, со скоростью гоночного катера о
надевают на себя латы зверя и, как и надлежит зверю, разрывают свою жертву на мелкие кусочки, вовсе не обременяясь мыслью поставить себя на место этой самой жертвы. Зная, что им за это ничего не будет, никто не накажет и не осудит, будучи тесно объединены одним общим диким порывом и осознанием непреложной правоты, они упиваются чужим страданием, болью и несчастьем. И даже вдоволь насытившись этой «кровью», они не испытают раскаянья, а лишь затаятся на время, когда благосклонный случай представит им новую жертву, новый объект для насмешек и издевательств, нового идола для щедрого принесения ему своей первобытной злобы, ярости и жестокости.
Отныне мусор, который собирал Костя, мялся, топтался, разрывался/разбивался/разрезался на мелкие кусочки, и затем разбрасывался по всей базарной территории. Когда он подметал, уже собранные им отбросы подбивались ногами, заставляя его вновь и вновь мести, собирать и высыпать. Довольно часто, когда тележка уже была наполнена, а дворник подбирал остатки мусора, её с диким хохотом разгоняли и опрокидывали, естественно, сопровождая всю эту экспериментальную месть грязной матерщиной и незаслуженными ругательствами. Кроме того, Константина могли, как бы нечаянно, толкнуть и ударить, а то, что его обзывали каскадом нелитературных оборотов, следует принять по умолчанию.
Странно, но он всё терпел с той безропотной покорностью, которая наступает после тяжких жизненных испытаний. Был также молчалив, незаметен, сосредоточен. Он не огрызался в ответ, не лез в драку, не пытался оправдываться, отстаивать собственные убеждения и, уж тем более, жаловаться, и его незлобие и ещё более рьяное выполнение своей работы только усиливало к нему ненависть. Стоило немало удивляться, как человеческая психика способна всё это выдерживать.
Между тем, время шло, а давление на Костю не уменьшалось, впрочем, как и его терпение. Никто не мог понять, почему он терпит, и только ждали, когда он сломается. А у него попросту не было другого выхода. Военные действия лишили его жены, ребёнка, родителей, оставшиеся в живых родственники и друзья разъехались, а он приехал в этот маленький городок, чтобы спрятаться от бомбёжек, не стихающих артканонад, взрывов, обстрелов. Теперь же бежать было некуда, ибо он понимал, что прошлое с клеймом сепаратиста настигнет его и там, достаточно было ответить на вопрос: откуда ты?
По-прежнему он собирал мусор, тащил за собой тележку, молчаливо сносил оскорбления, однако в какой-то момент почувствовал, что удавка прессинга вдруг ослабла, с ним начали здороваться, спрашивать: как дела? – угощать продуктами, приглашать на пиво. Так перекормленный кот, вдоволь насытившись хозяйской милостью, начинает вешать на распоясавшуюся мышь ярлык снисходительности и милосердия. После многолетней бури тяжелейших испытаний засияло, наконец, солнце, жизнь стала налаживаться, отношения с окружающими всё больше окрашивались в яркие цвета, сугубая ненависть менялась местами с сочувствием и уважением. Стойкость ценится в любые времена. Может быть, жители этого городка, подобно берберам из старенького американского «Легионера», оценив храбрость оставшегося в живых защитника крепости, решили оставить Костю в покое, уразумев своими обманутыми зомбированными мозгами, что правдой не всегда является то, о чём безумолчно кричат на каждом углу.
Было у Кости место на рынке, где он любил отдыхать в ожидании новых партий мусора, – а именно старая дряхлая лавочка в заброшенном тупике базара, где не имелось торговых точек, а лишь стояло несколько контейнеров для хранения товаров. Там он сидел и в жару, и в холод, в дождь и в снег, думая, в какую часть рынка направиться после отдыха. На этой лавочке, склонившего голову на морозную стенку контейнера, его и нашли уже неживого и неизвестно когда сделавшего свой последний вздох.
Прибывшие фельдшера зафиксировали факт смерти и, поскольку родственников у Кости не было, а жил он полу-бомжом, да оказался ещё из мятежного восточного региона, – похоронили его на кладбищенском отшибе без памятника и таблички, убеждённо полагая, что не имеет право государство тратить лишние деньги на сепаров, колорадов и подонков, тем более что они ещё и сами выбрали для себя такую жизнь и такую смерть.