18+
В молодости мы бываем неразборчивыми в смысле романических отношений. То есть, влюбляемся, бог знает в кого. И, кажется, это происходит вовсе не от избытка энергии наряду с отсутствием жизненной опытности. Может быть, это случается просто из жалости? Ведь жалость является наиболее сильной человеческой эмоцией.
Как-то разговорились с одной особой. Её и меня пригласил в гости наш общий приятель музыковед Аркаша Филей, налаживающий в то время связь с подающей ему известные надежды пианисткой Аллочкой Птицыной. Наверное, и незнакомая мне гостья, и я нужны были лишь для определённого фона, поскольку чувства Аркаши и Аллочки только обозначались, и они пока ещё, в силу, вероятно, обоюдной старомодности манер, стеснялись оставаться наедине. Собственно, об этом Аркаша мне так прямо и сказал, когда я, вежливо отказываясь, стал ссылаться на свою занятость.
- Да ладно тебе, ну, придёшь, посидишь с нами пару часов, а дальше видно будет. Тем более, мы специально для тебя (Аркаша это буквально подчеркнул) пригласили одну особу…
Трудно сказать, почему мы иногда поддаёмся на всякие провокации, пускай и безобидные, со стороны своих товарищей. Ведь в те годы, хоть я был ещё холост, совершенно не страдал от отсутствия женского внимания к своей скромной персоне. И не потому, что был такой уж плейбой, а просто, как достаточная во всех отношениях неженатая заурядная личность, привлекал к себе внимание некоторых одиноких дамочек, почему-то стремящихся меня опекать.
В общем, пока сангвиник-тяжеловес Аркаша Филей под умопомрачительную мелодию танго «Ревности» композитора Гаде, выгуливал на обширном паркете гостиной свою нежную Аллочку, мы понемногу разговорились с её подругой.
Типичный, казалось бы, диалог:
- Чем занимаетесь?
- Да ничего особенного, всё как у всех…
- И всё-таки?
- Я ушла из школы, где три года преподавала английский, и теперь даю частные уроки.
- Разве это, «как у всех»? Ведь я, между прочим, частные уроки не даю.
- Ну и зря… - девушка, её звали Лика, пожала тонкими плечиками.
«Да, пожалуй, может и зря…» - взгрустнул, было, я, но тут же представил себя в своём микрорайоне, со скоростью жонглёра из областной филармонии расклеивающего на дверях домов бумажки следующего содержания: «Дипломированный контрабас даёт уроки всем желающим!» - и стало немного веселее.
А Лика продолжала:
- У меня есть свой «ноухау»…
Тогда было модно, впрочем, как, наверное, и сейчас, вставлять такие малопонятные словечки в свою речь, потому что всё происходило в ранние горбачёвские времена. В ельцинские, правда, появились словечки другие, вполне уже российские, например, «крыша». А уж в нынешние дни, и вовсе дошло до абсурда, когда особо продвинутые граждане стали, к месту и не к месту, в повседневной речи вставлять словечко «имхо».
Имхо! И тут уж, будьте уверены, в эфир понесётся такая белиберда, что вам захочется единственного, чтобы собеседник поскорее бы заткнулся.
Но тогда ещё Лика не знала никакого «имхо», и поэтому я вполне миролюбиво её спросил:
- Что вы имеете в виду?
- Я придумала, как за один месяц пройти с учеником программу всей школы по английскому языку.
- Но ведь это невозможно?! – воскликнул я фальцетом, хотя, у меня, скорее слабый и глуховатый басок, когда до моего сознания, наконец, дошёл весь смысл ею только что сказанного.
- Ещё и как возможно! Всё зависит от того, насколько ученик готов воспринимать передаваемую информацию.
- Ну, да, ну да, ну да… английский язык всего за три дня! Где-то это я уже слышал…
Потом, когда мы вышли на балкон, Лика сменила тему, и, мило тараторя, пунктирно заговорила о живописи, вспомнила Босха, импрессионистов, Малевича, Кандинского и Дали, добавила в эту компанию зачем-то ещё и Фрейда с Набоковым, и, не давая мне опомниться, вдруг предложила:
- Может, слиняем отсюда по-тихому?
По правде сказать, для меня это было несколько неожиданно: как-то вот так сразу, почти среди бела дня, ведь Аркаша мог обидеться, хотя...
Однако не стал отказываться, всё же Лика, несмотря на свою своеобразную эрудицию и стройную худобу – чем-то она напоминала изящную вешалку из гардероба нашей консерватории, мне понравилась. Лишь для порядка спросил:
- И куда мы слиняем?
- Что значит «куда»?! Естественно, ко мне.
Жила она на Петроградской на улице Бармалеева, и я в записной книжке рядом с её номером телефона потом так и записал: «Лика Бармалеева». Просто так, для памяти, чтобы было сразу ясно, кто это.
Когда мы оказались в её просторной комнате, где довольно свободно помещались овальной формы стол, массивная полированная «стенка», широкая тахта и кабинетный рояль с откинутой крышкой, Лика спросила:
- С чего начнём?
- В каком смысле? – не понял я.
- В том смысле, что сначала займёмся любовью, а потом будем играть на рояле, или наоборот?
Я не знал, что ответить, и поднял глаза к протёкшему в нескольких местах потолку, чьи очаровательные серо-буро-малиновые пятна напоминали мне работы некоторых художников-авангардистов, о которых Лика пока ещё не успела упомянуть.
Но тут как-то не сразу и сообразишь, когда тебя просят сходу ответить на такой необычный вопрос. Тогда она повернулась ко мне спиной, скинула с себя блузку, джинсы и всё остальное, оставшись лишь в оранжевых бусах, вскочила на высокий табурет и принялась играть «Лунную сонату», причём сразу темповую её часть.
Затем резко сменила тему и заиграла битловскую "Твист энд шот", сопровождая её отчаянным пением, подражая Джону Леннону.
Я задумался. Как-то всё стремительно получается. А где полагающиеся в таких случаях традиционные ухаживания? Ну, хотя бы для порядка.
- Чего сидишь? Стесняешься, что ли? Раздевайся, подойди ко мне, будешь переворачивать ноты!
Я снял пиджак, брюки и рубашку, оставшись в трусах. Но так и застыл посреди комнаты, всё ещё не решаясь встать с нею рядом.
Конечно, всё это напоминало показательные выступления пусть и самобытных, но всё же непрофессиональных артистов сумасшедшего дома. Но потом я всё же подошёл, усадил её к себе на колени, и когда стал приступать к главной части импровизированного концерта, Лика вдруг завопила:
- Ты что, собрался меня трахать?! Вот так сразу?
- Но ты ведь уже голая?!
- А предварительные ласки?
- Слушай, а давай наоборот: сначала трахаемся, а предварительные ласки после?
- Это может быть интересно! - она на секунду задумалась, и скользнув змеей, вмиг оказалась подо мной.
Однако во время близости её лицо выражало полнейшее равнодушие.
- Я делаю что-то не так? – я постарался успокоить сердцебиение.
- А ты всё время только и делаешь, что делаешь что-то не так! Причём, с тех пор, как мы с тобою познакомились.
- Тогда всё понятно, - я встал и надел брюки.
- Это ещё, что за фокусы?
- Послушай, мне кажется, что мы с тобою встретились не в том месте, и не в то время.
- Ладно, снимай свои штаны, и ложись обратно.
- Нет уж! – я вконец разозлился и стал надевать уже ботинки.
Тогда она заплакала. Натурально разрыдалась, совершенно по-детски.
Мне её стало жаль, и я так и остался стоять посреди комнаты с одним надетым башмаком. Она вдруг рассмеялась:
- Что стоишь? Достань из бара коньяк и налей.
Я достал, налил коньяк в плоские рюмки и мы понемногу выпили. Всё же надо было как-то заслониться от всего этого происходящего безумия, наваливающегося на меня, словно снежная лавина. И я уже, в общем-то, понял, как-то вот осознал, что никуда отсюда не уйду, по крайней мере, сегодня, она меня просто не выпустит своими капризами.
- Послушай, - спросил я Лику, - а ты не боишься, что разбудишь соседей своей музыкой?
- А у меня из соседей одна глухая бабка, так что ничего страшного. Сюда хоть весь симфонический оркестр из оперной студии приведи, она и этого не услышит.
- Хорошо, ну, а соседи сверху?
- Там живут алкаши, и у них свои ежедневные симфонии, так что стесняться нечего. Ладно, хватит кривляться, раздевайся и ложись…
- Господи, опять раздевайся… сколько можно?!
Тогда она вскочила с постели и одним резким движением стащила с меня всю нижнюю одежду.
- Ну, вот видишь, как всё уже у нас хорошо! Хочешь, я сделаю тебе так, как никто не делал?
- Нет уж! – у меня по спине пробежала неприятная электрическая искра, как только осознал значение этих её слов: «как никто не делал». - Давай уж лучше сделаем так, как это принято у всех.
- Ну, тогда, раз уж совсем лишён фантазии… мне как, лечь? встать на колени, или просто сесть на тебя?
- Да ляг ты уже, в конце-то концов, и, пожалуйста, заткнись.
- Хам трамвайный! Нет, но ты просто настоящий хам… просто хам…
Она действительно, на какое-то время замолкла, выбирая подходящую позу.
Наконец, выбрала и замолчала, что меня, впрочем, несколько удивило.
Лишь прерывисто дышала, и мне даже показалось, получала от всего этого удовольствие. Правда, недолго.
- И это что, всё?
- А как надо было? Ещё и чечётку одновременно станцевать? – не понял я.
- А ещё контрабасист…
- А причём здесь контрабасист?
- Я всегда считала, что у вас самые длинные смычки и очень долгие ноты!
- Напрасно считала, у нас всё, как у всех, в смысле обычные интервалы и музыкальный размер.
Однако я заметил, как заблестели её глаза, покраснели под бусами маленькая грудь и шея, и краснота эта распространилась до самых завитушек на висках.
И понял, что не так уж и плохо ей со мною было. И потому, это, наверное, только бывает в молодости, когда задевается твоё мужское самолюбие и требуется срочная реабилитация, быстро приступил ко второй, то есть, темповой уже части всей этой оборвавшейся на полуслове Лунной сонаты.
- Ого! – удивилась Лика, когда я уже начал третью часть, - А ты, оказывается, лучше, чем я о тебе подумала. Бывает же…
Потом она внезапно заснула у меня на плече, свернувшись при этом змеёй, словно хозяйка медной горы. А я лежал, боясь шелохнуться и её разбудить, и всё пытался разобраться в этом ворвавшемся в мою, и так нелепую, жизнь, хаосе. А потом, как-то незаметно и сам уснул, и мне снился несущийся на блестящем мотоцикле по шоссе, и размахивающий огромными оранжевыми бусами, Бетховен, но почему-то сначала под аккомпанемент журчащей, словно весенний ручеёк, мелодии Шопена, а потом уж и вовсе под какой-то немыслимый фокстрот. Оказывается, это Лика уже поднялась с постели, и снова с неистовой силой стрекотала по клавишам своего рояля.
В общем, так и начался наш сумбурный роман. И продолжался, как ни странно, несколько лет, правда, с перерывами. Примечательно, что у Лики за это время, насколько я знаю, не случалось беременностей, хотя мы с нею почти и не предохранялись, зато у меня начались перебои сердцебиения, стало подниматься давление и в значительном количестве прибавилось седых волос на голове. И как-то я не особенно замечал, чтобы она сгорала на работе, то есть проводила большинство своего времени с учениками, которых во множестве собиралась обучить совершенному знанию английского за месяц.
Однако же мы постоянно ходили с ней по вечерам на выставки каких-то невероятных художников и на концерты немыслимых музыкантов, к примеру, квартета тромбонистов, играющих лёжа.
- Ты представляешь, каково это лёжа играть на тромбоне скрипичный концерт Сен-Санса?
- Сейчас представлю! – отвечал я, когда мы с нею шли на этот концерт. По правде сказать, ничего особенного я там не увидел. Ну, лежат себе на полу идиоты, ну дуют в тромбоны, хотя, наверное, это не очень-то и легко…
- Не понимаю, на какие средства ты живёшь? – как-то спросил я. Дело происходило после очередной близости, и мне показалось, что я несу за неё некоторую ответственность. Правда, мы встречались с ней не так часто, может быть пару раз за три месяца, когда я не ездил на гастроли, или не бывал слишком занят в театре.
- А у меня спонсоры есть…
Вот так, запросто, есть, мол, спонсоры у меня, а всё остальное – не твоего ума дело. Правда, я не стал уточнять, в единственном или множественном количестве существовали все эти спонсоры. Только её ответ резанул меня по самолюбию, и стало неприятно.
Пожалуй, она имела известное право на такой ответ, ведь я для неё не являлся постоянной физической величиной, а был, скорее, чем-то эфемерным, хотя, и оставлявшим изредка свой материальный след.
А потом наши отношения как-то прекратились. Я даже и не знаю, почему. Вероятно, просто сама по себе отпала необходимость в нашей с нею романической связи. И я о ней ничего не знал, и решил, что она улетела-таки в Америку.
Однако через пару лет музыковед Аркаша Филей рассказал такую историю. Ни в какую Америку, Лика, конечно, не уехала, а так и продолжала жить на улице Бармалеева. А, спустя некоторое время, родила ребёнка. Уж не знаю, мальчика она родила или девочку.
- Но ты не беспокойся! – сразу предупредил меня Аркаша, заметив некоторую тревогу в моих глазах.
- Да, собственно, чего бы это мне беспокоиться? – удивился я, однако почувствовал, как по спине пробежали неприятные искры.
- А то, что приятельница твоя, бывшая… теперь получает алименты сразу с троих мужиков! И, поверь, делает это очень умело. И ещё, ты удивишься, практически ни в чём не нуждается.
- Да? – только и ответил я. А настроение почему-то испортилось, хотя, наверное, следовало бы радоваться: ведь я не попал в число этих трёх «счастливых» отцов-молодцов.
Как говорится, время надо мною смилостивилось. Правда, снаряд угодил где-то недалеко…