В нашей стране много проблем. Но есть главная. И я смело о ней скажу. Дело в том, что я вовремя не стал олимпийским чемпионом!
Когда мне было девять лет, будущее казалось ненужным. Зачем мечтать о плавниках, если ты и так рыба? Всё шло само собой. Чуть мешали взрослые, но я знал, что сам стану взрослым и тоже буду им мешать.
В нашем дворе, ограниченном двумя розовыми пятиэтажками, одной серой и котельной, будущим и не пахло. Всё было таким, как есть и каким будет всегда. Зимой мы играли в хоккей, летом в футбол и постоянно ходили в школу, чтобы отдохнуть от футбола и хоккея. Взрослые называли школу самым важным делом, потому что ни в хоккее, ни в футболе ни черта не понимали.
Поэтому я удивился, когда старый дядя однажды долго наблюдал за нашим дворовым матчем. Как будто чего понимал! Мы гоняли уже второй час, а он подошёл в самый важный момент и всё смотрел, пытаясь врубиться.
У него было морщинистое лицо и вислые руки с буграми вен и огромными жёлтыми ногтями. Волосы на узкой голове были не то палёные, не то плохо приклеенные. Издалека старик походил на нашего учителя-трудовика, только выше ростом и в более мятой одежде.
- Мальчик! Иди сюда! Только быстро!
Голос звучал требовательно, даже грубо. Я подчинился, вывалился из игры и подошёл к старику.
Ребята остановились и наблюдали за нами.
- Тебе сколько лет?
Старик смотрел на меня с интересом.
- Девять.
- Учишься хорошо?
- Хорошо.
- Знаешь меня?
- Нет.
Он наблюдал за мной, словно рыбак за поплавком.
- А чего ты так испугался? Трусоват? Бояка?
Мне стало стыдно и я почти обиделся. Настроение испортилось, день стал серым и каким-то неудачным. Мы выигрывали, без дураков, с запасом в четыре мяча, но какое это теперь имело значение?
Старикан закурил кривенькую вонючую папироску, чем окончательно меня разочаровал.
- Можно я пойду? – спросил я быстро, чтобы он также быстро ответил и я мог убежать к своим.
- Погоди! – старик глубоко затянулся, закашлялся и, наконец, родил. – Приходи завтра в четыре часа на стадион «Локомотив». Там у детской команды тренировка. Будешь футболистом.
В нашем районе стадион «Локомотив» принадлежал Литейно-механическому заводу. Там было большое поле с постриженной травой, ворота с белой сеткой и гаревые беговые дорожки. В конце 1960-х спорт был в чести. На стадионе играли заводские команды, любители стучали волейбольным мячом и пылили битами, разбивая городки.
По выходным здесь же проводились регбийные матчи Союзного чемпионата.
Мы, дворовые Пеле и Гарринчи, тёмными летними вечерами осмеливались проникнуть через дыру в ограде на стадион и устроить футболянку поперёк поля, на настоящей травяном газоне. На нём игралось совсем не так, как на корявых дворовых площадках, среди песочниц, бельевых столбов и кургузых, худосочных стволов ясеней и тополей. На «Локомотиве» нам удавались такие финты и передачи! А голы, забитые в проём между кучками рубашек и шапок, вообще были почти как в телеке! «Чеснок!.. Хурцилава!.. Шестернёв!..» – орали мы знаменитые футбольные кликухи и фамилии, восхваляя свои подвиги.
На крик в конце концов появлялся сторож и гнал нас вон. Мы драпали, ухватив главное богатство – мяч. Без него жизнь не имела смысла.
- Ну так как? Придёшь?
Старикан говорил серьёзно. И я понял, что мне выпало счастье. Меня вот так с ходу принимали в настоящий футбольный клуб.
Я зачем-то крикнул своему приятелю Сашке:
- Пойдём завтра на «Локомотив» в футбольную секцию?
- Я не его зову, а тебя, - старик сказал это резко и добавил. – Я часто тут хожу и за тобой наблюдаю. Ты очень способный. Понял?
Я молчал.
- Меня зовут Семён Петрович, - пояснил он. - Я тренер заводской детской команды. Придёшь?
- Да.
- Завтра в четыре. Не забудь!
Старикан пыхнул дымом и ушёл.
- Чего ему надо? - друзья столпились вокруг меня и разглядывали, как марсианина. – Это Яшкин. Его все знают. Ему лет сорок. Футбольный тренер. Он что, тебя в команду позвал?
Я пожал плечами. Что значило: кажется, да, но мне это нафиг не нужно! Жест мой был, как я теперь понимаю, самовлюблённый и пижонский.
- Везёт!.. Давай доиграем матч. «Кабачок 13 стульев» скоро начнётся.
На следующий день я пошёл к четырём часам на «Локомотив». Но дальше ограды почему-то не двинулся. Смотрел из-за забора, как носятся с мячами по полю пацаны, мои сверстники, в красных футболках, белых трусах и синих гетрах. Как толкаются плечами и руками, молотят друг друга бутсами, обзываются и то и дело коленками и носами пашут травяной газон. Главным был Яшкин. Он свистел, кричал, психовал и почти пинал пацанов одновременно обеими ногами. Он был в синих шерстяных штанах и в протёртой алой олимпийке.
«Хав должен пасти центра и бегать за ним, как кобель за сукой!» - раскатывался по стадиону Яшкинский хриплый голос.
Кажется, это был наставнический совет юному футболисту с мокрым от пота перепуганным лицом и содранными в кровь локтями.
Постояв за оградой минут десять и понаблюдав тренировку, я развернулся и ушёл прочь, осознав, что футболистом никогда не буду!..
Ровно через год, тоже летом, папа повёз меня в хоккейную секцию ЦСКА.
Набирали пацанов в школу вратарей. Хоккей и ЦСКА – тогда это было круто!
Нападающим, защитником, вратарём – какая разница, кем! Хоккейная амуниция, искусственный лёд, сине-красный свитер, а там и алый с буквами СССР не за горами.
Дружки во дворе сдохнут от зависти. Подумаешь, стоять в воротах. Зато пока мои сверстники будут месить снег во дворе, выковыривая из него шайбу и изображая из себя кумиров совхоккея, я буду каждый день ездить на станцию «Аэропорт», тренироваться в ледовом дворце ЦСКА, и почти рядом со мной - Анатолий Тарасов, Петров-Михайлов-Харламов и Третьяк.
- Не боишься?
В метро папа старался мне, что называется, потрафить. Ободрить. На коньках я стоял так себе, а в хоккейной школе ЦСКА умение владеть коньками было главным. В газетном объявлении о наборе юных вратарей было написано: «Главное – коньки и реакция». То есть шансы у меня были призрачные. Ловкость у меня в крови, а вот ледовые кульбиты…
- Не боюсь, - притворялся я. «Канадки» позвякивали в рюкзаке у меня на спине. В груди что-то брякало холодным колоколом.
- Молодец! – папа мне трафил. – Реакция у тебя в норме. А дальше – посмотрим.
От метро до ледового дворца ЦСКА мы шли в толпе мальчишек с рюкзачками и их пап. Пацаны нервно подпрыгивали при ходьбе. Папы сурово их одёргивали: «Не трусь, надень трусы! Начнётся отбор, тогда и посмотрим!»
Над огромными решетчатыми воротами висел плакат с огромными буквами «Добро пожаловать в ЦСКА!».
Сердце падало вниз, и колокол в груди становился огромным и звонил оглушительно.
Войдя в ворота вместе с остальными, мы, следуя указателю, прошли вглубь территории клуба. У большой площадки, огороженной высокой плетёной сеткой, шла запись. Пацанов делили на десятки и отводили в сторону от пап. Летний московский воздух был пронизан солнцем и почти вокзальным прощальным отчаянием.
Первое испытание заключалось в следующем. Отбирали ребят с хорошей реакцией. Каждый должен был надеть настоящую вратарскую ловушку и блин, встать в хоккейные ворота на асфальтированной площадке за плетёной сеткой и отразить десять ударов по воротам теннисными мячами. Бил мужик в форме ЦСКА, теннисной ракеткой. Не сильно, но резко и прицельно. Мячи летели беспрерывно. Надо было успевать ловить их или отражать телом и блином.
Проверка реакции!
Я справился с первым испытанием. Пропустил в ворота только один мяч. Не успел разжать ловушку и выбросить из неё теннисный кругляш. Следующий мяч скользнул по забитой ловушке и рикошетом отлетел в ворота.
Мужик улыбнулся, крикнул мне: «Фиг с ним! Освободи ловушку. Дальше!» - и опять замахнулся ракеткой. Но я был молодцом и больше пенок не дал!
Дальше нас, отобранных человек двадцать, выстроили гуськом и отвели в ледовый дворец. В раздевалке мы быстро надели коньки и высыпали на лёд. Лился яркий электрический свет, сверкала белизной ледовая площадка, звенели лезвия, было холодно и дико здорово! Мы ездили за парнем в форме по прямой и петлями, потом падали, кувыркались, елозили на коленях, быстро вскакивали, опять быстро падали на колени, ловили пущенные нам по льду шайбы, опять вскакивали и неслись за парнем.
Я пыхтел как паровоз.
Но безуспешно. Мужик, всё это время наблюдавший за нами из-за борта, выехал на лёд, одного пацана взял за руку, а остальным бросил:
- Свободны! В раздевалку – и домой!
Мы были здесь больше не нужны.
Но надежды всё ещё трепыхались, словно подкаченные всей цеэсковской обстановкой.
И тут второй раз мне был подан знак с олимпийских вершин. Я медленно поехал-поплёлся в сторону раздевалки за другими неудачниками. Но приостановился. Уставился на шнурки своих разболтавшихся «канадок». Тянул время, в общем!
Медлил напоследок.
Когда ещё повезёт быть почти уже своим в ледовом храме ЦСКА?
- Тебя Локтев прислал?
Борис Локтев играл тогда в основном составе ЦСКА. А спрашивал меня сам Владислав Третьяк!.. Он стоял прямо напротив меня и надо мной! Коньки, олимпийский костюм, голова где-то под потолком!
Первый вратарь хоккейной сборной СССР, тогда двадцатилетний, высоченного роста и недостижимый, разговаривал со мной лично.
«Тень Локтева меня усыновила, наследником хоккейным нарекла».
Небожитель хотел убедиться, так ли это.
- Нет, - промямлил я.
Но Третьяк не понял или не расслышал. Или хотел побыстрее исполнить навязанное ему поручение. То есть записать в школу вратарей Локтевского протеже – и на волю. Фигня вопрос!
Третьяк смотрел куда-то сквозь меня и, кажется, меня уже не видел.
Я молчал.
- Возьми! – Третьяк протянул мне кусок исписанной картонки с круглой печатью. – Придёшь в среду на тренировку. В девять утра. Там всё написано.
Через пару секунд знаменитость исчезла в другом конце катка, а я остался с куском картонки в руке.
Но мальчишеская сообразительность - быстрее молнии. Я понял: мне повезло.
Надо делать ноги. И сохранять лицо варежкой.
Бомбой я влетел в раздевалку. Там никого не было, другие пацаны-неудачники уже слиняли. «Быстрее! Быстрее!» - гудел колокол внутри. Счастье надо было ловить за дрожащий от страха хвост.
Я успел снять «канадки» и засунуть их в рюкзак. Шнурки на ботинках путались! Меня трясло, наверное, впервые в жизни.
И тут с грохотом раскрылась дверь. Вошёл мужик и уставился на меня, как крокодил на беспомощного барана.
Колокол в груди смолк и грохнулся в пятки.
Я всё понял!
- Давай сюда пропуск! – мужик стоял напротив меня, протянув руку. – Тебя перепутали! Переодевайся и бегом отсюда!
На улице светило солнце. Я вернулся в обычный мир, к своему папе, в свой двор, к своей жизни, где будущее было ненужным.
В руках у меня гремел рюкзак с коньками. Пропуск в школу вратарей ЦСКА остался у мужика, уличившего нас с Владиславом Третьяком в лаже.
Рассказал папе я всё честно. Он взял у меня рюкзак и всю обратную дорогу молчал. Я понял: его мечта не сбылась. Мне было его жалко, но я как мужчина не нюнился и всем видом демонстрировал, что мне лично на этот хоккейный сыр-бор плевать с высокого дерева!..
Когда я учился в седьмом классе, судьба, решив сделать из меня легкоатлета-спринтера, раскрыла передо мной двери Школы олимпийского резерва имени братьев Знаменских в Сокольниках. Красная майка с ромбом на груди стала моей спортивной ксивой. Я – «спартаковец» на все сто, кто бы чего ни говорил и кто бы в чём ни сомневался.
Бегать я любил от рождения. Ходить было скучно, расстояние и время тянулись хуже мокрой резинки. Поэтому я носился везде и всегда как угорелый. Когда посылали за хлебом в магазин, когда спешил к приятелю, когда навещал бабушку с дедушкой, живших от нас в четырёх кварталах. Бег заменял мне неподвижную обыденность. А на футбольных и хоккейных площадках летал ракетой. Во дворе меня звали «кометой», и я кличкой втайне гордился.
Видя мою страсть, папа, сам бывший спринтер, чемпион республиканских первенств, привёз меня на Русаковскую улицу и записал в Школу Знаменских. Там был качественный зимний манеж, летний стадион с беговыми тартановыми дорожками и тренер Шапошник. Низенького роста, с умными еврейскими глазами и с обалденными наручными часами в серебряном корпусе с серебряным прямоугольным циферблатом.
Я мечтал о таких же часах с самой первой тренировки.
Вокруг стадиона шумела листва ясеней и невысоких лип. Компания спортивных ребят и девчат была не слабая. Моего друга, толкавшего ядро и метавшего диск, во время тренировок забавляла анекдотами олимпийская чемпионка Фаина Мельник.
Приезжали на беговые тренировки знаменитые Якушев и Шадрин из хоккейного «Спартака». В манеже висел непередаваемый запах тартанового покрытия, разгорячённых крепких молодых тел, счастья и вольницы. Нами никто всерьёз не занимался. Разминка, бег-прыжки-барьеры, заминка. Но мы, группа Шапошника, чувствовали себя на высоте, окружённые заботой, вниманием и олимпийскими перспективами.
Шиповки «адидас» и городская победа на стометровке были пределом наших подростковых мечтаний. Один раз я видел в нашем манеже Валерия Борзова, советского спринтера и дважды олимпийского чемпиона. Он трусил, согревая мышцы, по разминочному кругу, а я бежал следом. Близость титанов и богов компенсировала несостоятельность наших чумовых фантазий.
Иногда я всерьёз мечтал о поездке в составе сборной команды в какую-нибудь европейскую столицу и о тяжести олимпийского золота на шее.
Мне было пятнадцать лет и я, советский мальчик, верил, что многое в жизни даётся даром!
Как-то в августе Шапошник на тренировке сказал:
- Сегодня побежишь контрольные 60 метров. Посмотрим твою форму. По-моему, тебе пора идти на первый разряд.
Поясню. Первый разряд – это 7,0 секунд на дистанции 60 метров. То есть результат крутой, для единиц ребят-спринтеров нашей школы. В лучшие моменты я показывал 7,2. Сбросить две десятые было немыслимо. Всё равно что прыгнуть выше головы. Но за дармовые радости дармовых тренировок в конце концов следовало отвечать.
После разминки Шапошник приказал мне отнести стартовые колодки на финиш и бежать дистанцию в обратную сторону.
- Ветер приличный. Прямо в лоб. Побежишь по ветру, от финиша к старту, чтобы не упираться впустую. Давай! Будешь готов – махни рукой. Засеку время по твоему старту.
День был на самом деле холодный и ветреный. Идея Шапошника бежать по ветру показалась мне клёвой.
Я отнес колодки к финишу, установил их на крайней ленточке, махнул рукой, опустился на колодки, потом поднял зад, перенёс вес на руки, сжался пружиной, затаил дыхание - и стартанул!
Возвращаясь к тренеру после забега, я почувствовал, что произошло что-то из ряда вон! Шапошник смотрел то на секундомер, то на меня, то опять на прибор, то вновь на меня. Глаза у него были не просто умные, еврейские, а сверхочумелые и как бы откуда-то с иных планет, населенных сверхлюдьми и сверхразумом.
Я остановился возле тренера и спросил:
- Что там?
Он сначала молчал, потом потряс секундомером, как будто оживляя его, наконец, открыл рот и почти прошептал:
- Шесть и пять!.. Быть не может!..
Норматив МСМК, то есть мастера спорта международного класса.
Валерий Борзов выиграл последнее зимнее первенство Европы в зале именно с таким результатом.
Ему положено. Факт. Олимпийский чемпион в беге на сто и двести метров.
А я маханул что-то несусветное! Результатище результатов! Вровень с великим Борзовым!
Золотые медали Олимпиады под самым носом? В пятнадцать лет? Это же за пределами человеческих возможностей!
- Давай-ка ещё раз! – голос у тренера дрожал. – Ёпаньки! Чёрт знает что такое! Проверим. Бегом на стартовую позицию! В темпе, Серёжа, дорогой, в темпе!
До колодок я шёл секунд двадцать. Внутри меня бегали штук десять Серёжей и неизвестно сколько цифр 6 и 5. Как же в течение этих двадцати секунд я любил ветер, беговую дорожку, секундомер Шапошника и самого себя, разумеется!
Секунды счастливого безумия вполне могут стоить миллиардного состояния, да и всего Земного шара.
Далее – удар по башке всеми кирпичами человечества сразу!
Подойдя к своей стартовой позиции, я увидел голую, неприглядную, тупую, как пень, правду. Мои стартовые колодки стояли не на крайней финишной ленточке, а на черте, с которой начинались финишные пять клеток. За пять метров до настоящего финиша. Ёпаньки! Я сам сократил себе дистанцию на эти пять метров. Условно, на пять десятых долей секунды. То есть пробежал контрольные не 60 метров, а 55 не рекордно, а обычно, в свою силу, чуть подгоняемый попутным ветром. Я обманул дистанцию, время и своего тренера. Это было сделано не нарочно. Бес водил меня за нос и теперь, вдруг и в лоб, прокричал мне, чего я стою.
Я обернулся. Шапошник ждал. А я понял, что мне ждать абсолютно нечего. Надо сознаться в промашке, извиниться перед тренером, хлебнувшим из-за меня горькой надежды, и уходить отсюда подобру-поздорову.
Это была правда, на узнавание которой я потратил кусок своего детства и юности. Трижды повторялись выстрелы в "молоко". Но лишь на третий раз до меня дошло, что мазилой я избран не случайно.
Чёрт возьми! Жизнь считает всё, не только время. Пролетев мимо футбола и хоккея, к неудачам я в конце концов добавил обманчивый кайф от занятий бегом.
«Тебе не светит спортивная слава. Займись делом. Своим делом, чтобы добыть лично свой, а не чужой успех!»
Я кивнул сам себе, сглотнул горькую слюну и завязал пускать мыльные пузыри и ловить чёрных кошек в чёрной комнате…
…Сейчас я смотрю лёгкую атлетику, хоккей и футбол по телевизору, если вечер не занят. Это бывает достаточно редко. Литературная работа занимает всё пространство моей жизни. Счастливой. Всамделишной. Настоящей. Другой мне не надо.
Что бы ни творилось в мире глобального спорта, я выключаю телевизор с трансляцией очередного турнира, выхожу из сети, откладываю в сторону гаджет и берусь за повесть или рассказ. Вот тут мне есть где развернуться! Тут я финтарь, тафгай и Усейн Болт в одном, как говорится, флаконе.
А кто в этом сомневается, может зайти на фейсбук и прочитать там эти строки. Под ними стоит моя фамилия. Писателя, который не променял серьёз на пустяки, неплохо пишет и радуется тому, что кто-то всё-таки может однажды стать олимпийским чемпионом.
* * *
май 2021,
Саморядово