1. Варнек А.Г. Пленный турок в зеленой чалме. Х.м. 64,5х49. 1811. ГРМ [1] (датировка из [2]).
2. Дж. Доу. Портрет генерала от инфантерии, графа А.Ф. Ланжерона. Х.м. Военная галерея Зимнего дворца (портрет приложен к миниатюре в связи с упоминанием имени графа в тексте миниатюры).
В списке Каменского, содержащем названия произведений А.Г. Варнека, наряду с именами многих представителей петербургского общества первой трети 1800-хх гг., которых художник запечатлел на своих портретах, присутствует одна загадочная фигура - пленный молодой турок [3].
Диктуя в 1839 году список своих работ (в основном портретов) художественному критику и сообщая места, где они находятся, Варнек назвал портрет пленного турка одновременно с портретом своего ученика, ставшего в 1811 году академиком. И вот как выглядят соответствующие строки в Списке: «портреты господина академика Ивана Еремеевича Яковлева и молодого пленного турка, взятого под Силистрией графом Ланжероном, поясной, находятся у Николая Ивановича Кусова (петербургского головы и коллекционера – В.В.)».
В этом же списке указан и портрет графа А.Ф. Ланжерона, генерала от инфантерии, находившийся в 1839 году у наследников, а в дальнейшем утраченный [2,3].
В одной из своих миниатюря я уже отмечал, что даты исполнения своих портретов Варнек Каменскому не называл, но в списке работ художника, приведенном в монографии В.С. Турчина, портрет пленного турка, находящийся в собрании ГРМ, датирован ок. 1810, а утерянный портрет Ланжерона – 1810-ми [2]. Сопоставив эти датировки, подумал, а не одновременно ли художник написал портреты генерала от инфантерии и плененного им турка, которого граф, способный на разные неординарные выдумки и поступки, зачем-то доставил с берегов Дуная в Петербург, скорее всего, в канун нового 1811 года?
Подумал также, что вся эта история с пленным турком мало согласуется с воспоминаниями самого Ф.А. Ланжерона, участника русско-турецкой войны 1806-1812 гг.
Нужно сказать, что русско-турецкая война с нравственной точки зрения была для России освободительной, в которой наши войска оказывали помощь братским балканским народам по освобождению их территорий от османского ига. При этом и к турецкому народу каких-то злобных чувств со стороны освободителей не было.
И это ощущается при чтении Воспоминаний графа Ланжерона, который, находясь под командованием графа Каменского 2-го, руководил корпусом и возглавлял операцию по осаде и взятию крепости Силистрия [4]. Фрагменты из этих воспоминаний с сокращениями, как основу для дальнейшего разговора о пленном турке, приведу ниже:
«Cилистрия построена на правом берегу Дуная и тянется на 1,5 версты вдоль берега этой реки, воды которой текут с запада на восток и впадают в Черное море; она окружена очень высоким и широким земляным валом, прорезанным большими круглыми бастионами, где помещаются пушки, прикрытые огромными турами. Страшная глубина рвов делала приступы трудными и опасными; валы имели около 3,5 верст в окружности.
Город окружен возвышенностями, которые перерезают очень глубокие овраги. Спуски возвышенностей покрыты садами, виноградниками и фруктовыми деревьями, а потому эта местность мало пригодна для действий кавалерии. Та часть города, где проходит Гирсовская дорога, очень низка и вся перерезана виноградниками и садами. Если бы турки выстроили на этой узкой равнине хоть два редута, то им удалось бы остановить движение нашей флотилии по Дунаю.
В городе было несколько красивых домов, выкрашенных и богато отделанных, по-турецки окруженных садами, но большинство домов очень низенькие и выстроенные из глины; улицы очень узкие и плохо вымощены; лавки маленькие и темные; только красивые мечети возвышались над городом. Внутри города на берегу Дуная сооружено что-то вроде замка, или, вернее, каменная цитадель, которая едва ли могла служить защитой при продолжительной обороне.
Я знал, что главная защита турецких городов состоит в бешеной вылазке гарнизона, для чего прилегающая местность, обсаженная деревьями и виноградниками, была очень удобна для стрелков, более ловких, чем наши стрелки. Чтобы помешать этим вылазкам, я приказал генералу Гартингу вечером, в день осады, выстроить шесть редутов.
Гартинг сказал мне, что я слишком тороплюсь; но я ответил ему, что не люблю терять даром время. Пять из этих редутов были выстроены так, что турки не заметили их, но шестой, против отряда генерала Бутлова, намеченный на равнине, около нашего левого фланга, не мог быть окончен ни в первую, ни во вторую ночь, так как турки, заметив нас, стали обстреливать наши работы.
Флотилией, отданной в мое распоряжение, командовал старый Акимов; он был слишком медлителен, слишком тяжел для меня и постоянно нуждался в руководстве, и только когда его наталкивали на что-нибудь, он действовал хорошо; но одним из главных его достоинств было то, что он не боялся огня.
В ночь с 23 на 24 мая дул благоприятный ветер, и я приказал двинуть часть флотилии, под начальством лейтенанта Тзенциловича, который некоторое время спустя был убит. Турки во время движения этой флотилии ни разу не стреляли, и она совершенно спокойно подошла к отряду генерала Крушева и преградила Дунай таким образом, что никакая помощь не могла подойти из Рущука.
Когда я потребовал сдачи города, то Эмик-Оглы, не дав мне положительного ответа, начал стрелять из всех своих пушек против моих работ и флотилии.
А 24-го мая после этого он отправил посыльного сказать мне, что очень удивлен моим намерением его атаковать, так как он слишком рассчитывал на свою дружбу со мной и графом Каменским и никогда не имел намерения даже выходить из города и мешать в чем-нибудь нашим операциям на Шумлу.
В конце концов, он просил меня отступить. Я дал ему 10 часов для размышления относительно сдачи, а по истечении этого срока открыл огонь из всех батарей, следствием чего в 24 часа в городе было 300 человек убитых, взорван пороховой погреб и снесена часть цитадели.
Одновременно в ночь с 24 на 25 мая я приказал открыть траншейные работы в двух местах: в отряде генерала Попандопуло, где была моя квартира (это была фальшивая позиция) и в отряде графа Строганова (настоящая позиция). Эти два пункта были лучшими для атаки. Но нам нужно было протянуть работы до валов города, где окружающее его кладбище с каменными постройками сильно стесняло нас, т.к. мы подвергались опасности схватить там какую-нибудь заразную болезнь.
26-го мая я велел выстроить для фальшивой атаки батарею из десяти - двенадцати фунтовых пушек, и две другие - из пятнадцати двенадцати фунтовых, четырех двадцати четырех фунтовых и двух - для мортир, предназначенных для настоящей атаки.
Но 27-го мая Эмик-Оглы прислал ко мне из крепости начальника своей артиллерии Сатула-Оглы, разбойника со свирепой физиономией, но очень храброго и хорошего артиллериста, для ведения переговоров о сдаче крепости: он предложил мне невозможные условия, старался склонить меня на них и, в случае отказа, угрожал мне Пегливаном (турецким военно-начальником), который явится освобождать город.
Я очень хладнокровно отвечал ему, что Пегливан уже здесь. - «Как?» воскликнул он. «Да», продолжал я, «и если вы хотите убедиться в этом, идите за мной». Я повел моего турка к нашему генерал-аншефу, в палатке которого и находился взятый в плен и только что привезенный Пегливан. Я думаю, что голова Медузы не могла бы произвести на Сатула-Оглы более ужасного впечатления, чем вид Пегливана.
Он сначала остановился, как вкопанный, и долго не мог произнести ни слова; только пот большими каплями струился по всему его телу; затем он бросился к ногам Пегливана и стал целовать край его одежды. Поднявшись, наконец, он сказал:
«Теперь уже ничего не остается и надо сговориться с вами». Он тотчас же уехал в Силистрию, а на другой день приехал ко мне вместе с депутатами от жителей <…>.
Я уже говорил, что турецкие жители сражаются только для защиты своих очагов и редко вступают в открытый бой. Брать их с собой и вести в Россию вместе с их семьями очень трудно; армия уменьшилась бы вследствие большого наряда в конвой для них, а страна разорилась бы на их продовольствии.
Да и Сатул-Оглы объявил мне, что ни Эмик-Оглы, ни войска, ни жители, ни за что не согласятся сдаться военнопленными, и что лучше они будут ожидать штурма. Граф Каменский приказал мне дать им позволение выйти».
В результате дальнейших переговоров был подписан Акт сдачи крепости Силистрия, содержащий много пунктов, но один из них касался военнопленных. Было решено, в плен жителей крепости не брать и отпустить их на свободу в Болгарию.
На этом основании версия о том, что граф Ланжерон взял в плен молодого турка из Силистрии представляется сомнительной, т.к. он тем самым нарушил бы пункт достигнутого им соглашения с турецкой стороной. Да и зачем ему этот турок был нужен?! Думаю, что в Петербург Ланжерон привез не плененного им турка, а просто девушку-турчанку, которая согласилась (или захотела) побывать в Петербурге, посмотреть столичную жизнь и себя показать, с условием, что ее доставят обратно на родину.
А о том, что изображена на портрете девушка, а не молодой турок, свидетельствует, прежде всего, высокий бюст модели и черты миловидного женского лица. Турецкую же чалму и российские прелестницы любили поносить, как следует из Верейского. Так дочь графини Е. Потоцкой, Ольга Станиславовна Потоцкая, в замужестве Нарышкина, позировавшая Варнеку в 1819 году, любила покрасоваться именно в турецкой чалме [6].
Мне думается, что художник, писавший портрет, не мог не догадаться, что за модель сидит перед ним, но сохранил это в глубокой тайне, назвав модель в его беседе с Каменским молодым пленным турком, как представил ее граф Ланжерон.
Замечу, что названия обсуждаемого портрета в разных списках не стандартизованы, датировки тоже различаются в интервале от 1811 до 1828 гг. Непонятно при этом, откуда взялась последняя дата в старом каталоге ГРМ 1980-го года? То, что она ошибочная, вытекает даже из того, что «пленный» турок за время столь длительного проживания в Петербурге заметно бы постарел.
Но самая точная датировка (1811) появилась в недавно опубликованном Сборнике академических отчетов ИАХ за период с 1765 до 1815 года. В отчете за 1811 год указано, что академик Варнек выполнил 10 портретов, том числе портрет «одного турки». Это смешное название, указанное конференц-секретарем ИАХ, писавшим отчет, я и поместил в названии миниатюры.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Государственный Русский музей представляет: Живопись первой половины XIX века (А-И). Альманах. Вып. XIX. СПб: Palace Editions, 2002, С. 111.
2. Турчин В.С. Александр Григорьевич Варнек, 1782–1843. М.: Искусство, 1985.
3. Каменский П.П. Мастерские русских художников. Отечественные записки. 1839. С.12–19. См. статью также в книге П.П. Каменского Труды по истории изобразительного искусства. Художественная критика / сост., авт. предисл. И примеч. Н.С. Беляев; СПб.: БАН, 2017. – 217 с.
4. Записки графа Ланжерона. Война с Турцией 1806-1812 гг. // Русская старина, № 11.
5. Вересаев В.В. Спутники Пушкина. 392 портрета. Захаров. М. 2001.С. 256.
6. Торжественные публичные собрания и отчеты Императорской академии художеств (1765, 1767–1770, 1772–1774, 1776, 1779, 1794, 1802–1815) / сост., авт. вступ. и примеч. Н.С. Беляев; БАН. – СПб.: БАН, 2016. – 256 с.
05.08.2021.