Майн Штейтелэ, Аутодафе
Рассказ второй - “Повар”
Всё это случилось там, где оно должно было случиться, а в каком именно месте - не имеет значения. Главное то, что был последний месяц весны. Цвели яблони. Ещё не приелась и не запылилась зелень деревьев. Солнце только набиралось сил и светило нежно и ласково. Случались майские грозы. И война ещё не кончилась. Вообще-то, юридически она закончилась, но де-факто… тут и там постреливали. Но это, опять же, никакого значения не имело.
Городишко находился среди полей свеклы и картофеля. Иногда попадались дикие яблони. Собственно говоря, от городка осталось лишь название на карте. Всё остальное больше напоминало кучу строительного хлама, огромную свалку мусора. С разбитой железнодорожной станции уходили в две противоположенные стороны рельсы. Но где-то в трехстах метрах они обрывались. И искорёженные лежали на насыпи, чем-то похожие на узловатые руки сильно уставшей пожилой прачки.
Городишко был пуст. Ни людей, ни собак, ни кошек - ничего живого, лишь закопчённые стены и полу-обвалившейся воронки. И не было во всём этом и намёка на то, что здесь когда-нибудь опять возобновится жизнь.
Но внешность всегда обманчива. И к тому времени, когда Повар попал сюда, жизнь в городке уже возродилась. Она, правда, ничем не напоминала ту, прежнюю жизнь, и к тому же протекала на окраине городка, но тем не менее, это была настоящая жизнь. Над полевыми кухнями вился дымок, лаяли собаки, слонялись между бараками люди.
Повар уважал своего полковника. Полковник ценил повара. Повар был еврей. Полковник евреем не был. Они прекрасно уживались, хотя их жизни протекали по-разному. Повару недавно исполнилось двадцать шесть лет. Полковник был вдвое старше. Они были вместе уже целых два года, что на войне означает пятнадцать, а то и больше, лет той старой жизни.
Сейчас Полковник исполнял обязанности коменданта лагеря. А Повар кормил его и заодно весь лагерь. Этот лагерь ничем не отличался от других лагерей. Та же колючая проволока, те же сторожевые вышки и точно такие же собаки. Разница была лишь в том, что люди в этом лагере не считались заключёнными. Они здесь ожидали отправки домой, на родину. И после того, что им пришлось вынести, этот лагерь им казался райским садом. Ведь собаки были добрые и на вышках не было пулемётов, да и солдат тоже. Крематорий не дымился. Умерших хоронили на небольшом кладбище, за проволочным ограждением.
Кладбище медленно, но неуклонно росло. И когда Повару приходилось бывать неподалёку, он невольно считал про себя: «Одна, две, три… десять… вон и одиннадцатая. Мрут, как мухи. Кто же это - одиннадцатая?».
Под разными звёздами рождаются люди. У одного счастливая звезда. У другого не очень. А третий, если с детства несчастен - так и до конца. Разные звёзды. Разные судьбы.
Какая у неё судьба, Дебора никогда не задумывалась. Не задумывалась в детстве, не задумывалась в юности , не задумалась и тогда, когда жизнь сыграла с ней злую, жестокую шутку. И действительно, разве не смешно и не жестоко то, что дочь весьма состоятельных и интеллигентных родителей, родившаяся и выросшая в Бруклине и не имевшая никакого понятия о стоимости вечернего платья, вдруг окажется в положении загнанной дворовой собаки, ожидающей когда же её пустят на мыло. И бесполезно кричать, спорить, плакать. И невозможно, да и не на кого обижаться, дуть губы и не отвечать на вопросы. А надо молиться и привыкать к тому, что ты давно уже не Дебби Фишман-Городицкая.
Но молится она не умела.
Нет. Это же сон. Сейчас или чуть позже он кончится и голос подружки в телефонной трубке скажет:
- Хэлло, Дебби, как дела? Что мы делаем вечером? Кстати тот очаровательный парень с которым я ушла, был довольно настойчив… Да, кстати, тобой тут кое-кто интересуется…».
И она ответит:
- брось трепаться Сюзи! Вечно ты разыгрываешь меня. А насчёт вечера, так я не думала об этом. Созвонимся после обеда. Я ведь ещё сплю…
Нет, дорогая Дебби, вы ошиблись. И как вам объяснить, что там, где вы сейчас находитесь, никто и никем не интересуется. И телефон не позвонит. И он вас не разбудит. И дурной сон будет длится долго. Очень долго. Целую вечность. Вечность, у которой нет начала и нет конца. Дурной сон с кошмарами наяву. Сон - ужастик.
Под командой Повара работало несколько человек из бывших узников. И один из них был знаменитый кондитер из Праги. Но никто о нём уже не помнит. И вряд ли вспомнит. Ведь он никогда не вернётся в Прагу. А пепел, который остался от его родных, ветер давным давно развеял по полям брюквы и картофеля. Нет, кондитер не вернётся в Прагу. Он останется здесь. И когда тот же ветер свалит деревянную дощечку с его именем, то осенний дождь сравняет могильный холмик и смоет его имя с деревянной дощечки. И ему будет совершено безразлично, и ему, и тем, кто когда-то восхищался его кондитерскими способностями.
Но он всё же успеет сделать одно небольшое, но доброе дело, правда не имеющего никакого отношения к его изумительной профессии. Именно этот кондитер из Праги послужит орудием случая, который сведёт друг с другом двух очень разные людей.
- Пан, товарищ шеф-повар, мне кажется, что следует взять ещё одного человека на кухню - сказал кондитер в понедельник, когда в лагерь прибыла новая партия репатриантов.
- Янек, ты же знаешь, что это не так просто. Надо просить Полковника, а он не любит чтобы на кухне болтались лишние люди…
- Пан сержант, но нам теперь никак не справиться… ведь они привезли ещё двести душ.
- Ну ладно, Бог с тобой. Завтра поговорю с командиром. А ты пока подыщи кого-нибудь подходящего. Только не приводи кандидата на кладбище.
- Слушаюсь, пан шеф-повар!
На следующий день Дебби стояла возле колеса полевой кухни и , теребя бумажный мешок, который содержал все её состояние, исподлобья глядела на Повара. А повар думал:
“Господи, ну что за идиот! На кой чёрт мне эта девчонка? У неё силёнок осталось только назад до барака добраться и там дух испустить. Сколько ей лет то? Тринадцать? Ну от силы пятнадцать… Худющая какая! А жалко. Личико хорошенькое. И глазища… но что же мне с ней делать…? И что будет, если Полковник обратит на неё внимание?”.
- Как тебя зовут?” - спросил он Дебби. Дебби молчала. На этот раз уткнувшись взглядом в колесо кухни.
“Вот дурёха” - продолжал размышлять Повар - “хоть бы сказала что-нибудь толковоe”.
- Пан сержант, она не понимает по-русский - вмешался кондитер.
- Зато ты понимаешь. Что мы с ней будем делать? Ей ведь пустой котелок не поднять, а здесь надо обед варить, мешки таскать, котлы драить, кухни топить - кормить этих горемык надо или не надо? - сердито ответил ему Повар.
- Разумно, пан сержант, но жалко девочку, молоденькая совсем. Ей бы жить и жить. У нас же она подкормится, отойдёт немного…
И как тут быть, каким сердцем обладать надо, чтобы не согласиться с доводами кондитера. И потом, чем ему, Повару, это грозит? Полковник по голове даст? Так не в первый же раз. Да, и Полковник, он ведь тоже человек. Повар был в этом уверен. Ведь недаром два года на войне, это как пятнадцать лет мирной жизни…
- Хорошо, Янек, будь по твоему, уговорил, но как мне с ней общаться прикажешь?
- Да вы не волнуйтесь, пан шеф-повар. Я с ней кое-как объясняюсь и вам помогу, если понадобится. Да и паненка смышлёная. Всё понимает…
Дебби действительно всё понимала, хотя и не знала русского. Ну разве что несколько слов, которые остались в её памяти от бабушки по отцу. Бабушка звала отца Барух, несмотря на то, что все звали его Берни. О, как же папа не хотел, чтобы она ехала в Париж. Знала ли она русский язык, или не знала, ей было всё-равно. Безразлично. Словно речь шла не о ней.
Дебби, Дебби. Ты помнишь дом на Проспект Авеню. Каменные ступеньки. Большие парадные двери. Аккуратно подстриженный газон перед домом. И чугунную ограду с узорами, отделяющую газон от улицы. Ты говоришь: «Не знаю…», и повторяешь: «Не знаю, не знаю, не знаю». Тебе страшно вспомнить. Тебе больно. Тебе трудно представить… Не надо плакать, Дебби, не надо… Всё идёт к лучшему. Ты не веришь? Тебе кажется, что дурной сон бесконечен? Ты думаешь, что это вовсе не сон. Что это самая что ни есть реальность. Так или не так, Дебби? Не стоит отвечать. Не стоит. Кстати, обрати внимание, как на тебя смотрит Повар. Ты ничего не замечаешь в его взгляде? Тебе не до этого? Но все же приглядись внимательней. Подумай. Почему он смотрит на тебя каким-то странным взглядом? Не обещает ли его взгляд чего-то нового в твоей жизни? Подумай, Дебби.
Полковника мучили сомнения. Он был солдат и никогда раньше ему не приходилось выполнять такого рода работу. Во-первых, надо было понимать намёки того типа из ОСО. Во-вторых, выполнять их так, чтобы комар носу подточить не смог, а тем более Красный Крест, и в третьих, вовсе уж не по душе ему было то, что именно он должен был всяческий мешать тому, для чего лагерь был создан: препятствовать людям вернутся домой. Если, конечно, он у них ещё был. Этим людям выпало на долю столько страданий, что их бы хватило на добрый десяток поколений. Но Полковник был старый солдат. И он хорошо помнил годы перед войной, когда неизвестно куда исчезали его друзья и сослуживцы. И он молчал.
Утро-вечер. Вечер-утро. Время текло. Отшумели майские грозы. Солнце набралось сил и жгло землю. Стояло знойное сухое лето. Первое послевоенное лето. Эти двое уже научились понимать язык глаз. Дебби уже знала, что такое «мой милый…», а Повар те же слова по-английский. И уже был пройден долгий путь. И уже слова обрели какой-то новый смысл. И не только слова, но и жесты, и прикосновения… всё то из чего состоит жизнь человека. И уже оперились, превратились в больших взрослых птиц их желания. И осталось совсем немного времени, чтобы они с первыми холодами, взмахнув крыльями, отправились в путь, в благополучные тёплые страны.
Утро-вечер. Вечер-утро. Спала августовская жара. И наступил сентябрь. Умер, неизвестно почему и отчего пражский кондитер. И всё сближались и сближались их глаза. Дебби уже чувствовала во взгляде Повара опору. А он давно и неоднократно представлял себе, как его демобилизуют и он подойдёт к Полковнику и скажет:
- Товарищ Полковник, у нас на кухне работает замечательная девушка. Я вас очень прошу, помогите мне увезти домой.
- Кто это? - спросит Полковник
- Дебора Фишман, - ответит он.
- А ты уверен, что любишь её? - скажет Полковник.
- Ясное дело, товарищ Полковник, - уверено подтвердит он.
- Что ж посмотрим, что можно сделать, - закончит разговор Полковник.
И он приложится к пилотке, щёлкнет каблуками и уйдёт.
Так представлял себе ближайшее будущее Повар. И ему не приходило в голову, что где-то там, наверху, давно решена судьба Дебби, её порядковый номер. Что уже утвержден список в таком же лагере, таким же полковником, но в американской форме. Список в котором стоит фамилия какой-то Зины или Веры, угнанной в сорок втором на работы в Германию и находящуюся в точно таком же лагере, но в американской зоне. Вот так-то. Скоро подойдёт очередь Деборы Фишман, Повар. И ты напрасно предвкушаешь сладость будущего. Будущее никогда не бывает слаще настоящего. Никогда. Во всяком случае в навыдуманной жизни. И потому, напрасны ваши тайные встречи, после отбоя, которые, кстати, давно замечены тем, кому следует замечать. И потому, вскоре прекратятся поцелуи, берущие начало в нежности, которой наполнено твоё сердце. Всё тщетно. Печально лишь то, что наши иллюзии остаются в памяти и следуют за нами по всем дорогам, по которым нам приходится идти.
А Дебби? Дебби было проще. Дебби влюбилась в своего спасителя. И ей было абсолютно безразлично, что ей сулит «завтра». Когда ей снился дурной сон, она привыкла и усвоила: главное жить тем, что происходит сейчас, в эту минуту. То, что будет потом, её не занимало. Ведь этого «потом» могло бы и не быть. И пройдут долгие годы, прежде чем она научится смотреть иначе на вещи.
А что же было дальше? Да ничего особенного. Когда Дебби сказала Повару, что её оформляют на отправку, он пошёл к Полковнику и сказал всё, как он себе представлял. Полковник не ответил ему то, что он ожидал услышать. Полковник закрыл дверь и придвинувшись вплотную к лицу Повара, сказал, объяснил:
что Дебби американская гражданка. И Повар должен хорошо подумать и сделать выводы, пока эта дверь закрыта. И что стены имеют уши, а тени - глаза. И сказки очень часто заканчиваются не так, как начинаются. И вообще, вся эта история может тоже кончится очень и очень плохо…
И долго еще говорил Полковник и много чего, и при этом смотрел в землю. Если бы мы, читатель, смогли присутствовать в этой комнате, то, наверное, заметили след какой-то непонятной тоски в еврейских глазах не еврея Полковника. Глазах, которыми Бог наделил еврейского мужчину. Будь он еврей или не еврей. Глазами Иисуса и Иуды Искариота. Глазами, в которых таиться печаль и томность, и ещё что-то, невозможное объяснить. Полковнику наверно было очень стыдно. Но он ведь был солдат и хорошо помнил…
Повар слушал и думал об еврейском счастье… Затем отдал честь и вышел.
Позже они сидели вдвоём. Он и Дебби. Сидели у колеса полевой кухни, у того самого колеса. И солнце. Тусклое осеннее солнце светило им в лицо, но ничуть не согревало, хотя делало вид, что оно полно летней силы.
И так они сидели и, уже разделённые будущим, молчали. И когда Дебби, как-то неуверенно сказала: «Может быть ты сумеешь раздобыть штатскую одежду…» - он только отрицательно покачал головой.
Дул холодный ноябрьский ветер. Приближалась зима тысячи девятьсот сорок шестого года. Первая послевоенная зима. И где-то, в каком-то другом измерение открывался вид на маленькое еврейское местечко и большой хлебный город Ташкент.
1974 - 2021