Национальный вопрос. Ко дню Победы

            
                (Из записей Марка Неснова)

                …Могу чеченцу я доверить
                Не только жизнь свою одну,
                Но честь, свободу и жену…
               


  Эти строки я напишу через много лет, когда мой сердечный друг Хамзат

 Мусаев погибнет в станице Шелковской, защищая жителей от бандитов,

которыми в  конце 90-х была наводнена Чечня.

А пока мне, десятилетнему мальчику, казалось, что на Кавказе живут только

 грузины, которые иногда привозят в Николаев невероятно вкусные и

 безумно дорогие мандарины.

В нашем огромном общежитейском дворе кораблестроительного

 завода жили только русские, украинцы и несколько еврейских семей.

К середине 50-х наши евреи уже почти  не говорили на идише, пели только

 русские и украинские песни, а на православную пасху  пекли куличи и

 красили яйца.

Чувствовать себя евреем, после сталинской травли, было не особенно

 комфортно, хотя злобного антисемитизма уже не было.

Где – то перед фестивалем к нам во двор приехала ещё одна еврейская

 семья из Средней Азии.

Глава семьи Моня Раппопорт,  фронтовик с одним глазом, его жена

 Софа и двое детей моего возраста.

Моня устроился кузнецом к папе в цех, а Софа медсестрой в детское

 отделение.

Странно было то, что между собой они говорили только на идише.

Вечерами Моня играл на гитаре и пел еврейские песни.

Одну из песен он пел чаще других.

Она была о том, что старая еврейка жаловалась раввину на соседскую

 девушку, которая сварила мясо в её молочной кастрюле.

Весь двор выучил эту песню и  подпевал Моне:

«Ой, рэбеню,рэбэню

 Рэбеню рэбшнэйер!…»

Ещё Моня ходил куда-то в синагогу, что вообще не лезло ни в какие ворота,

потому что все мы знали о том, что бога нет.

С Моней папа  подружился сразу, потому что с ним «можно было идти в

 разведку».

Прошедший две войны папа так оценивал людей.

Во дворе Моню обожали, потому что к нему можно было обратиться среди

 ночи, и он бежал помогать.

Дети вообще ходили за ним табунами, и он всех катал на своём старом

 немецком велосипеде с вывернутым кверху рулём.

Велосипед был покрашен зелёной масляной краской, а вместо заводской

 эмблемы сверху вниз корявыми буквами было написано «СЫЛА».

    Софа лечила весь двор, и это тоже прибавляло любви к их семейству.

К своей жене Моня относился с предупредительным почтением и часто

 дарил ей цветы, что в нашем рабочем дворе было странным.

Они уже прожили в нашем дворе лет пять, когда Моня внезапно исчез.

Софа никому ничего не говорила, а только тихонько плакала.

Так прошло два года.

И вдруг Моня вернулся.

С ним приехало ещё несколько человек кавказской наружности.

Двое жили у нас, потому что у Софы негде их было разместить.

Весь двор гудел.

Но самое удивительное нас ожидало впереди.

Оказалось, что Моня никакой не еврей, а натуральный чеченец.

В госпитале он узнал, что чеченцев арестовывают и высылают в Сибирь.

Раздобыв документы умершего сержанта Раппопорта он сбежал в Среднюю

 Азию и там всё рассказал приютившей его еврейской семье.

Он старательно вживался в еврейскую среду, полагая, что скрываться ему

 придётся до конца жизни.

Из - за климата, который плохо переносила Софа, они переехали в

 Николаев.

В 59-году до Мони дошли слухи, что чеченцы возвращаются на Кавказ.

И он поехал разыскивать родных, надеясь, что хоть кто-то из них выжил.

Родители в ссылке умерли, а братья вернулись и с большим трудом

 отвоёвывали свою собственность и, исторически закреплённые за семьями,

горные пастбища.

В Чечне уже давно жили переселенцы, которые не очень

 хотели возвращать полученное от государства чеченское добро.

В этой кутерьме Моню  арестовали и вспомнили все его грехи.

Два года он просидел в тюрьме.

Говорили, что сам Хрущёв приказал всех чеченцев реабилитировать,

освободить и вернуть  награды, полученные на фронте.

И Моня вместе с братьями поехал в Николаев забирать свою семью.

Но вернулся он не Моней Раппопортом, а Зауром Давлетмурзаевым.

Весь двор радовался и плакал, провожая Моню и Софу.

Вечером вынесли во двор столы, пили виноградное вино и пели еврейские

 песни, которым научились у чеченца Заура, ставшего по воле злой  судьбы

 евреем Раппопортом на целых пятнадцать лет.

Через много лет, будучи в Ницце, я встречу их младшую дочь, которая

 держит недалеко от гостиницы «Негреско» маленький семейный

 ресторанчик с чеченской и еврейской кухней.