Красавица Казань осталось за кормой. Теплоход набирал ход, двигаясь вверх по течению Волги. Здесь, рядом с Казанью, Волга была необыкновенно величественна, противоположный берег таял вдали, практически сливаясь с линией горизонта. Не только безбрежность открывающихся взгляду речных просторов поражала воображение, но и красота её бирюзовой глади и пронзительно лазурного неба, отражавшегося в воде.
– Красотища-то какая! – сказал Роман Степаныч Иветте.
– Очень красиво! Вода отливает бирюзой, совсем как глаза моей мамы. Жаль, что у меня глаза в папу, – ответила та.
– А мне нравятся, что у тебя глаза карие. Как там поётся: «Очи чёрные, очи страстные…Как люблю я вас…»
– Мама, папа, смотрите, маленький кораблик! – вмешалась в разговор Иришка.
– Это буксир, – объяснил Степаныч: – Идёт в Казань.
– А что такое буксир? – спросила Иришка.
– Буксир, он маленький, но очень мощный. Он таскает баржи вверх по течению, – опередил Степаныча Мишка, хорошо разбирающийся в судостроении, потому что вместе с отцом собрал уже десятка два моделей военных кораблей, сухогрузов и пассажирских судов.
В очередной раз Роман Степаныч подумал о том, как ему повезло, что Марина отпустила девятилетнего сына в круиз вместе с ним, Иветтой и Иришкой. Обычно, для свиданий с сыном от второго брака Роману Степанычу отводился только один из выходных: суббота или воскресенье, в зависимости от состояния личных дел Марины. Но тут выпали длинные майские праздники, Степаныч с Иветтой собрались в круиз по Волге, а Марина как раз была очень занята личными делами. Она готовилась к тому, чтобы сменить своего нынешнего просто достойного мужа на ещё более достойного будущего мужа. У неё была своя шкала, на которой Степанычу, увы, отводилась нижняя отметка, нынешнему мужу – средняя, а будущему – более высокая. Единицами измерения на этой шкале были финансовое состояние супруга и его положение в обществе. Но Степаныч был уверен, что на этом Марина не остановится.
Так или иначе, Марина проявила сговорчивость, которую от неё никто не мог ожидать, и без каких-либо возражений отпустила Мишку в круиз. Как ни странно, она всегда очень хорошо относилась к своей преемнице. Возможно, потому что Иветта Эдуардовна была учительницей и ей смело можно было доверить ребёнка, не то, что такому несолидному мужчине, как Степаныч. Тому только бы поплавки вытачивать в компании призраков или крокодилов под кроватью ловить. Тот факт, что Роман Степанович тоже был учителем, не менял сути дела. Она считала его не педагогом, а так, техническим персоналом. Чему он может научить мальчика? Табуретки делать? Скворечники строгать?
Сам же Мишка был счастлив отправиться в круиз на настоящем четырёхпалубном лайнере. Он никогда не бывал на Волге. Нынешний муж Марины, тот, который просто достойный, возил их в отпуск только по всяким престижным заграничным курортам: Карибы, Канары, Мальдивы, и тому подобное. А новый, более достойный, наверняка будет возить их по ещё более престижным.
Здорово, что Степаныч успел в последний момент подсуетиться с оформлением билетов и сменить двухместную каюту на четырёхместную. И не беда, что приходится спать не с любимой женой, а на верхней полке. Зато, здесь в каюте были сразу все самые дорогие его сердцу люди.
Мишке тоже спать нравилось на верхней полке, напротив отца. А нижние места – это для девчонок, которые боятся свалиться.
В каюте, кроме четырёх коек, было всё необходимое: маленький холодильник, телевизор, шкаф, стол, тумбочки, стулья, но главное, был балкон. На него можно было выйти, встать у перил или сесть в кресло и смотреть на Волжские берега, только-только покрывшиеся свежей зелёной листвой. По большей части на берегу видны были только кусты и деревья, но иногда встречались одноэтажные деревенские домишки или монументальные кирпичные особняки, около которых были причалены катера. А иногда, сквозь зелень проглядывали светящиеся золотом купола подновлённых церквей.
Детям на судне всё нравилось. Они быстро нашли себе друзей подходящего возраста: Иришка зажигала с подружками в игротеке (под присмотром аниматоров), а Мишка с новыми друзьями носился по всему судну – Степаныч разрешал ему это. Куда тут можно было деться, пока корабль плывёт? А они с Иветтой проводили вечера в музыкальном салоне, где исполнялась живая музыка, каждый вечер разная. Слушали музыку, аплодировали, пили коктейли или просто так, газировку.
Судно двигалось к Нижнему Новгороду, конечной точке их круиза. За несколько часов до прибытия Иветта позвала всех на балкон, полюбоваться видами Макарьевского монастыря. Жаль, из-за высокой воды нельзя было к нему причалить, хотя высадка на берег и была в программе круиза. Но зато с борта лайнера монастырь был лучше виден. Не зря говорят, что большое видится на расстоянии. Он был очень удачно расположен и смотрел прямо на Волгу. Белые крепостные стены, белые собор и храмы с зелёными крышами и золотыми и серебряными головками эффектно выделялись на фоне зеленых лугов.
– А ты знаешь, что раньше, когда буксиров ещё было мало, баржи вверх по течению тянули бурлаки. Помнишь, мы были в Санкт-Петербурге и видели там в Русском музее картину Репина «Бурлаки на Волге»? Так вот, здесь в Макарьево их как раз сменяли другие. Не лёгкое это дело было, баржи тянуть, – разъяснил Степаныч Мишке.
Мишка кивнул. Однако, его больше интересовала архитектура.
– Папа, а почему здесь церкви не такие, как мечети в Казани? – спросил Мишка. Он был очень любознательный. Иногда казалось, что он по кирпичику конструктора Lego создаёт своей голове свою собственную картину мироздания.
– Потому что существуют разные конфессии…– начал объяснять Степаныч, но по взгляду Мишки понял, что для того это прозвучало слишком заумно, и осёкся.
– У разных людей и разных народов – разные обычаи и традиции. Почти половина населения Казани татары, многие из них исповедуют ислам. Бабушка Алсу, моя мама, тоже татарка. А здесь – православный монастырь. А твой папа в молодости работал в Ватикане, там, вообще, католики. Есть ещё и другие религии, у них свои традиции и свои храмы, – Иветта попыталась объяснить более доступно, но не была уверена, что Мишка хорошо её понял.
Тогда она решила зайти с другой стороны.
– Как ты считаешь, этот монастырь – красивый? – спросила она у Мишки.
– Очень! – ответил тот уверено: – он похож на сказочную крепость, только не военную, а добрую.
– А мечеть Кул Шариф в Казани, та что с бирюзовой крышей и четырьмя минаретами, красивая? – спросила Иветта.
– Очень! – ответил Мишка: – А внутри она похожа на сказочную шкатулку.
– Это потому, что в разных землях люди стараются строить храмы так, чтобы они были красивыми, каждый по-своему.
Судовое радио прекратило трансляцию эстрадной музыки, вместо неё из динамиков раздался голос капитана. Сегодня этот голос был трагический и глуховатый, с хрипотцой. Все пассажиры вышли на балконы кают и на открытые палубы по правому борту. Стояли тихо, плечом к плечу, держа в руках специально припасённые на этот случай красные гвоздики.
– Сегодня, 9 мая…– начал капитан своё обращение к пассажирам. Он говорил о войне, о подвиге советских людей, о Победе, о многочисленных жертвах. Не раз все слышали эти торжественные слова, особенно, накануне Дня Победы, но каждый раз они отзывались в сердцах взрослых, вспоминавших о своих родных, отдавших свои жизни за Родину, за эту Победу и за весь этот мир, и будто эхом – в сердцах притихших вдруг детишек.
А потом капитан отдал команду: – Возложить цветы на воду!
Каждый из пассажиров бросил в волны Волги свою гвоздику.
– Бросай, Ирочка, – тихо сказала Иветта дочке.
– Мама, а почему нужно бросать цветы?
– Потому что мы помним о людях, которые нас защищали от врагов, и чтим их подвиг.
Иришка тоже бросила свой цветок, и он вместе с сотнями других гвоздиками образовал красную траурную ленту вдоль борта судна. Волжские волны неторопливо унесли её вдаль.
Раздался громкий протяжный теплоходный гудок. Пока он звучал, взрослые стояли притихшие, ушедшие в свои мысли и переживания. Иришка хотела что-то спросить у мамы, но Иветта наклонилась к ней, прижав палец к губам: – Давай помолчим. Это минута молчания.
А потом заиграла знакомая музыка. Люди, стоявшие по правому борту теплохода, с воодушевлением подхватили «День Победы».
Иветта тоже пела своим звонким голосом. Она улыбалась, не замечая, что по её щекам потекли слезы.
– Мама, а почему ты плачешь, ведь сегодня же праздник? – спросила Иришка.
– Такой уж это праздник, «со слезами на глазах», – ответил за Иветту Степаныч, у которого самого глаза наполнились слезами.
– Папа, ты что, тоже плачешь? Мужчины ведь не должны плакать! – шепотом спросил у него Мишка.
– Сегодня такой день, сынок, что и мужчинам не нужно стесняться слёз. Столько людей погибло, практически в каждой семье кто-то погиб. Дед мой, Адриан Степанович, твой прадед, тоже погиб, – ответил Степаныч.
– А твой отец, дедушка Стёпа, тоже воевал? – спросил Мишка.
– Нет. Дедушке Стёпе был всего годик, когда война началась, а когда его отец погиб, ему было столько же, сколько сейчас Иришке. Прабабушке Кате его одной пришлось воспитывать. Так что, ему воевать не пришлось. Но зато, когда вырос, он стал военным, танкистом, а сейчас полковник запаса.
– А бабушка Люся воевала? – спросил Мишка.
– Нет, бабушка Люся родилась уже после войны, в сорок шестом. Но вот её отец, твой прадед Павел, воевал, был ранен, потерял руку, но главное, вернулся с войны живой. А если бы он погиб на войне, не было бы ни моей мамы Люси, ни меня, ни тебя. Такая уж это штука – война. Нельзя, чтобы она когда-нибудь повторилась…
Мишка притих, пытаясь представить, чтобы было, если бы его самого не было. Разве вообще такое может быть?
Они все вчетвером обнявшись ещё долго стояли на балконе, пока впереди по курсу не показалась Стрелка Нижнего Новгорода, место, где Ока впадала в Волгу.
Свежий речной ветерок обдувал их лица, иногда до них долетали водяные брызги, а перед глазами была бирюзовая вода великой русской реки, объединившей прошлое и будущее живущих тут многочисленных народов, отражающееся в ней лазурное небо и далёкий берег, где зеленели молодой листвой берёзы и белела черёмуха.
– Как же всё-таки прекрасен этот бирюзовый мир! – сказал Степаныч, прижав к себе Мишку.
А Иветта прижала к себе Иришку и склонила голову на плечо Степанычу: – Как же всё-таки хочется жить!