Я - инкогнито. книга 5. о чём молчат могилы

Все персонажи и события в этой книге являются плодом воображения и фантазии автора и не имеют отношения к действительности.











































Читая эту книгу, вы в праве сомневаться, спорить, обвинять автора в неправдоподобности описанных событий и попытке склонить ваше сознание за грань осязаемого мира. Но чего вы не в праве – так это не задуматься, не осмыслить, не попытаться изменить ваше собственное «Я». Ведь, как сказал Карлос Кастанеда: «Если тебе не нравится то, что ты получаешь, измени то, что ты даёшь».
























Человек милосердный благотворит душе своей, а жестокосердный разрушает          плоть свою. Нечестивый делает дело ненадёжное, а сеющему правду – награда верная. Праведность ведёт к жизни, а стремящийся ко злу стремится к смерти своей… Кто стремится к добру, тот ищет благословления; а кто ищет зла, к тому оно и приходит.

Танах. Мишлей (Притчи Соломона)



Флоренция, Италия

Булыжный тротуар стелился под его ногами, а мимо проплывал фасад старинного здания. Солнце было почти в зените и нещадно палило, обжигая левую сторону лица. Правую же обдавало сырым холодом, веявшим от толстых стен и сквозных арочных проходов. Этим камням, подумал он, не суждено прогреться, как и наполниться теплом его сердцу. В какой-то момент оно оледенело и мир, до того наполненный красками, померк. В молодости его сердце переполняла любовь ко всему сущему. Окрылённый мечтами, он помышлял стать великим актёром. В нём был заложен огромный потенциал, которому следовало найти выход наружу и явить восхищённой публике. Ему посчастливилось родиться в великолепном городе, даровавшим миру великих актёров, художников и поэтов. Дотянуться до их величия он и не думал, но ему было о чём сказать современности посредством жестов, мимики и реплик. Со временем безоблачность куда-то улетучилось, прихватив с собой наивность и жалкие, как ему теперь казалось, мечты. Они остались в далёком прошлом – призрачные надежды, вожделения, любовь. Закончились благородные дела, игры в самообман, рассыпались в пух и в прах воздушные замки, легкомысленно построенные несмышлёным юношей, от благих намерений и след простыл. «Любить мир легко, – рассуждал он, – но попробуйте его возненавидеть, и вы почувствуете ту борьбу, которая начнётся в вашей душе. Изо дня в день вы будете наблюдать, как ваше тело чахнет, а ваш мозг теряет рассудок. Ваша сущность превратится в поле брани и полем брани станет всё сосредоточенное вокруг вас».

Миновав художественную галерею Масини, он свернул на Виа дей Фосси и, пройдя ещё сотню метров, остановился у витрины антикварного магазина. Взглянул на зарешёченные окна, поднял голову к фонарям, повешенным на цепи, которые, в свою очередь, держались в каменных клыках не то львов, не то химер и нажал на кнопку дверного звонка. Замок щёлкнул. Он толкнул тяжёлую обрамлённую бронзой дверь и вошёл.

В глубине помещения, за письменным столом с резными ножками причудливой формы, сидел пожилой и не в меру располневший человек. Он что-то рассматривал в огромную лупу и был, очевидно, слишком увлечён своим занятием. Невзирая на солидный возраст, его лицо было гладким, голову украшала пышная седая шевелюра, а подбородок – бородка клином, уже давно вышедшая из моды. Он оторвался от своих дел лишь после того, как услышал слова приветствия:

– Добрый день.

– Здравствуйте, синьор…

– Альдо Мартино, – подхватил посетитель.

Хозяин пристально всмотрелся в потенциального клиента, и через несколько секунд его губы растянулись благодушной улыбкой.

– Постойте-ка. Не тот ли вы Мартино, актёр, сыгравший Виларда – зловещего колдуна и чародея?

– Он самый.

– Боже мой! Какая удача! Совсем недавно я побывал на премьере. Это было нечто!.. Какая роль! Боже правый! И как сыгранна! Вам нет равных…

– Ну что вы, право, – перебил его Мартино, – я не заслуживаю подобных комплиментов.

Альдо Мартино не считал себя застенчивым и к похвалам в свой адрес давно привык, но любезности и та живость, с которой они сейчас расточались, немного его смутили.

– Вот так новости, – всплеснул руками антиквар. – Да вы просто не знаете себе цену. – И тут спохватился. – Боже! Я ведь не представился. Меня зовут Вико Нари.

– Очень приятно.

– Вы даже не представляете, как мне это приятно, – произнёс Нари и, немного помолчав, добавил: – Но позвольте спросить: что вас привело ко мне? Не желаете ли что-либо приобрести?
 
Из рассказов людей, более искушённых в предметах антиквариата, Мартино знал, что особо ценных вещей на витринах и прилавках не найти, но окинул взглядом полки и стеллажи, сплошь заставленные предметами старинного быта скорее для того, чтобы не обидеть хозяина своим безразличием. Патефоны, канделябры, настенные и напольные часы, статуэтки из бронзы и серебра и масса прочих вещей, некогда служившие украшением богатых домов, его не интересовали.

– Пожалуй, напротив, – наконец произнёс Мартино. – Мне самому есть, что предложить.

– Вот как?
 
Мартино отстегнул замки портфеля и выудил из него объёмный свёрток. Водрузив его на столешницу, присел на стул по другую сторону стола.

Нари с азартом потёр руки, каким-то шестым чувством почувствовав ценность предмета.

– Так-так-так… И что тут у нас?

Он аккуратно разворачивал бумагу с логотипом какого-то сувенирного магазина, пока не показалась обложка книги. Опытный глаз антиквара безошибочно распознал оригинал, но он был обязан убедить себя в этом, произведя несколько проверок, которых в своей жизни проделал несметное количество. Нари схватил лупу, погрузил своё тело в кресло и принялся изучать раритет, пинцетом перелистывая страницу за страницей, пристально всматриваясь и даже принюхиваясь.

Первое, что поразило поднаторелого торговца – это переплёт книги, выполненный из дерева, обитого толстой кожей, и перехваченный не то бронзовыми, не то медными скобами. На крышке была вытеснена рамка с ручными штемпелями, украшенная искусной резьбой и фигурками из слоновой кости. По мере того, как он перелистывал книгу, его сердце билось всё чаще.

– Боже правый! Где же вам удалось раздобыть это?

– Я обнаружил её в книжном шкафу отца… после его кончины.

– Сожалею о вашей утрате, синьор, – проговорил Нари, не отрываясь от книги.

– Спасибо, но не стоит. Отношения у нас были прескверными. Мы, можно сказать, почти не общались в последние годы.

– Не хочу вдаваться в подробности, но что ваша матушка – в полном ли она здравии?

– Она скончалась пять лет назад.

– Боже мой! Я, наверное, кажусь вам слишком назойливым. Простите старика.

Выражая сожаление, Нари заломил пухлые руки.

– Бросьте. Всё нормально, – отмахнулся Мартино. – Так что вы можете сказать о книге?

– Да-да, конечно… Так вы говорите, что взяли её из шкафа?

– Ну да. Она стояла там наряду с другими томами: у отца была очень большая библиотека.

– Странно.

– Почему же?  Мартино выразил крайнее удивление.

– Видите ли, я вряд ли смогу оценить художественную ценность этой книги, но с уверенностью могу сказать, что она была написана до первой половины пятнадцатого века. Но если произвести экспертизу, что конечно же стоит денег, то тогда мы сможем точнее определить, насколько она древняя.

На этот раз лицо Мартино не выказало даже удивления. Другой бы на его месте после подобного заявления возликовал от радости только от того, что стал обладателем бесценного раритета, и Нари даже огорчился, встретив полное отсутствие ожидаемых эмоций. Он отнёс это к дилетантству или возможному шоку: нередко ему приходилось объявлять цену, на которую клиент не смел рассчитывать даже в мечтах, хоть эта цена и была много занижена.

– Почему вы считаете, что она столь стара? – холодно спросил Мартино.

– Ну… – антиквар огладил свою клиновидную бородку, – для этого есть несколько очевидных признаков и объективных причин. Первая, самая бесспорная – это то, что в ту пору печатный станок ещё не изобрели. Вторая – страницы изготовлены из телячьей или, возможно, овчиной кожи. Я даже не могу предположить, кем она была написана, поскольку все эти знаки, рисунки иероглифы я никогда прежде не встречал… Подчёркивая это, уверяю вас, что через мои руки прошли многие раритетные книги, включая рукописные. Что же касательно самого письма, то оно составлено на нескольких языках и, очевидно, очень древних, которые к тому времени… как бы это сказать… умерли, что ли. Я могу выделить некоторые буквы, слова, но понять написанное не в моих силах.

– Возможно вы знаете того, кто сможет? Среди ваших клиентов наверняка найдутся учёные, палеографы…

– Боюсь, – перебил его Нари, – таких немного… хотя…

– Договаривайте, – подогнал его Мартино, заметив, что пауза слишком затянулась.

– Да-да, есть один… ценитель древностей, коллекционер… чертовски умён… но…

– Что – «но»? Медлительность антиквара понемногу начинала раздражать Мартино.

– Знаете ли, я сам к нему напрямую никогда не обращался. Он представляет собой некую «тёмную лошадку», от которого не знаешь, чего ожидать. Каждый его визит в мою лавку пугает меня до смерти.

– Чем же он так опасен?

– Не знаю. Но всякий раз, когда он появляется, я перестаю дышать. Иной раз мне кажется, что в него вселился демон или, может быть, он колдун…

– Ну это я могу понять. – Мартино качнул головой, отчего чёрная с проседью прядь упала на высокий лоб. – Я столько колдунов переиграл за свою театральную карьеру и столько раз внушал ужас публике, что испуг в глазах и трепет тел для меня не новость.

– Наверное вы правы, но мой магазин – не театральные подмостки. Тут всё по-настоящему.

– Согласен… Но вы ведь возьмётесь помочь мне?

Нари задумался. С одной стороны, он боялся коллекционера, с другой – мог наварить на артефакте солидную сумму.

– Знаете, что мы сделаем? – решился он. – Вот вам формуляр: заполните его. Это на случай, если мне понадобится с вами связаться. Я оставлю книгу у себя и выпишу вам расписку, а когда тот человек придёт ко мне, я покажу ему эту книгу. В любом случае я дам вам знать, если что-нибудь произойдёт.

Мартино вписал в бланк имя и фамилию, номер телефона, адрес, распрощался с антикваром и покинул магазин.

По мере удаления ему показалось, что какой-то тяжёлый груз упал с его плеч, лёгкие наполнились воздухом, а в жилах забурлила остывшая кровь. Сейчас ему в пору было сыграть героя-любовника, коих он никогда не играл. Не играл не потому, что не мог, а в силу своей внешности, ни в коей мере не подходившей для этого амплуа. Чёрные глубоко посаженные глаза, выгнутые к вискам наподобие орлиных крыльев брови, выдающегося размера нос и тонкие, почти бескровные губы, крупная посаженная на длинную шею голова с львиной шевелюрой – его внешность никак не соответствовала внутреннему миру, некогда тонкому и светлому, чувственно воспринимавшего красоту. Этот дисбаланс восполнялся незаурядным актёрским дарованием Альдо Мартино. Так было до некоторых пор, пока вдруг, в какой-то момент его жизни, всё переменилось. Его устрашающая внешность каким-то образом стала отражением его преобразившейся души. Но теперь, шагая лёгкой походкой по набережной Арно , он догадывался о причине перемен.


Базилика Санти-Джованни-э-Паоло. Венецианская республика. 1505 г

Излюбленный брат мой, если ты читаешь эти строки, значит меня уже нет в живых. Посылаю тебе наследство наших общих предков. Если бы наши отцы не были бы двоюродными братьями, я бы не посмел возложить на тебя это бремя. Это родовое проклятие я носил на себе более полувека. Но волею неминуемого рока пришёл и твой черёд. Много раз я пытался избавиться от этой зловещей книги: топил в реке, жёг в огне, резал ножом, закапывал в землю. Но видит Бог: ничего не берёт эту дьявольскую книгу, да простит меня Всевышний. Многие годы я провёл в мольбах о милосердии, а сейчас уповаю на твоё прощение. Заклинаю: избавься от неё, если сможешь, потому что я в этом занятии не преуспел. Ведомо мне, что до пострижения ты был мирянином и возможно посеял семя. И если Господь смилуется, и ты избавишься от этой проклятой книги, то спасёшь не только свою душу, но и весь свой будущий род. Ради всех святых, прости меня за то, что возлагаю эту ношу на твои плечи, но лишь владеющий правом наследства может понять написанное и совладать с грядущим. Попади она в чужие руки, отметит печатью смерти её обладателя и посеет печаль в сердцах, приближённых к нему. До самого смертного часа буду молиться за спасение твоей души, мой дорогой брат. И пусть снизойдёт на тебя свет Божий и чисты от скверны будут помыслы и деяния твои.
                Антонио Сорди.


Перекрестившись, монах-доминиканец Гоффредо Мартино придвинул полусгоревшую свечу к свёртку. Письмо, сопровождавшее посылку, было доставлено прибывшим из Испании пилигримом ещё до вечерней мессы, и лишило его покоя. Предчувствуя нечто худое, Гоффредо сбивчиво произносил слова молитвы: в горле будто ершом скоблили. Теперь он понимал: чувства его не обманули. Не успел он коснуться обложки окоченевшими пальцами, как ему открылось видение: в тонкой тунике он стоит у края зияющей пропасти; тело обжигает ледяной ветер; из чёрного зева хаотичной круговертью поднимаются души усопших и застилают солнце; их лица – уродливые маски, как в отражении кривых зеркал, смеются и стенают; их тела извиваются, подобно змеям, а их руки хватают и тянут, разрывают его тощую плоть.

– Господи, помилуй! – Резким движением он отбросил от себя книгу и та, упав на пол, огласила келью гулким звуком. – Господи! Не дай ереси проникнуть в моё сердце! Боже, освети тьму души моей и не дай мне утратить веру истинную, укажи путь ясный, дай надежду на спасение, вразуми, как исполнить святую волю Твою.

Всю ночь Гоффредо провёл в неистовых молитвах, а очнувшись от первого, раздавшегося откуда-то издалека звука колокола, призывавшего к утренней молитве, обнаружил себя распластанным перед иконами. Он поднялся, размял затёкшее тело, взглянул на книгу: свалившись со стола, она раскрылась в том месте, где змееголовые люди склонились над жертвенным столом, верша кровавый языческий ритуал. «Не доведи Бог приор узнает, – в испуге подумал он, – трибунала инквизиции не избежать». Ему также подумалось, что лишь созерцание подобных рисунков – это уже неописуемый грех. Смерти он не боялся. Предстать перед судом Всевышнего – было куда страшнее. Непокаянные души из его видения снова замаячили перед газами. Гоффредо охватил озноб. Быстрым движением он захлопнул книгу и не глядя сунул её под волосяной матрац. Когда он покидал келью, братья-монахи, продвигаясь гуськом, уже торопились к хорам. Гоффредо был настолько бледен, что удостоился молчаливых укоризненных взглядов. Спрятав голову под куколь и скрестив на груди руки, он двинулся вслед за другими.

Он работал в скриптории . Сидя за своей кафедрой, прилежно и самозабвенно выводил букву за буквой. На три страницы иногда уходил целый день. Он не торопился, сверял каждое написанное слово и никогда не ошибался. Он помнил слова Петра Достопочтенного: тот говорил, что эта работа позволяет «взращивать плоды духа и замешивать тесто для хлеба души». Каждая переписанная книга находила своё место в сокровищнице – армариуме, где хранились сотни манускриптов и священных писаний. Но сейчас лебединое перо в его руке дрожало, а нутро пробивала мелкая дрожь. Молитвы оказались тщетными в борьбе с собственным духом. Книга, подобно райскому яблоку, манила его, не давая покоя, а страх, тем временем, забирался всё глубже. Слова брата о том, что только наследник сможет понять написанное, не выходили из его головы. Мысль – пожаловаться главному хранителю на плохое самочувствие – уже звенела в ушах. «Господи, за что свалилась на меня такая напасть? Я только обрёл покой, но Ты снова испытываешь меня, – бормотал Гоффредо. – Не дай поддаться искушению. Молю Тебя!»
 
Обычно, за молитвами и работой, с перерывом на скромную трапезу, сутки проходили незаметно. Но этот день тянулся нестерпимо долго. К шести часам вечера Гоффредо вернулся в свою келью и присел на кровать. Не прошло и секунды, как он вскочил, будто обжёгшись о раскалённый свинец. Постояв немного, он отбросил матрац, взял книгу – она была тяжела, не менее пятнадцати фунтов – и водрузил её на стол. К своему удивлению он обнаружил, что пальцы больше не дрожали. Неужели душа примирилась с неизбежным?.. Ведь когда-то это уже случалось.

Будучи богатым торговцем, он возил на своих галерах хлопок, пряности и экзотические специи, доставляя тысячи тюков из восточных стран. Нередко со своей тщательно отобранной командой они бились с пиратами и не раз выходили победителями даже тогда, когда численное преимущество было не на их стороне, и ход схватки был предрешён. Война с османами, а затем и со Священной Римской империей не обошла его стороной. Но всякий раз новое предприятие приводило его к краю пропасти – духовной нищете. Внутри он всё ещё чувствовал себя католиком, но его карманы отягощали золотые дукаты, а руки были испачканы кровью. Душа искала, но не находила тихой гавани. Однажды, возвращаясь из очередного похода, уже не очень молодой Гоффредо Мартино повстречал женщину, в которую влюбился с первого взгляда. Она была той самой – из его сладких грёз – одной из звёзд сияющего неба: далёкой, недосягаемой, но яркой и жаркой, словно летнее солнце. Сам же Гоффредо не обладал привлекательной внешностью, но его стать и мужественный вид, похожий на святого Меркурия, не оставались без внимания многочисленных женщин.

Она стояла у прилавка с фруктами и укладывала яблоки в плетёную корзинку. Тонкая кисть с белой почти прозрачной кожей; смоляные пышные волосы, разбросанные по челу мелкими кудряшками и подхваченные сзади тугой косой; щёки, окрашенные в тон чайной розы и глаза цвета утреннего моря – юное очарование, от которого отважный воин оторопел.
 
Одно из яблок упало с прилавка и подкатилось к ногам Гоффредо. Это был знак. Он подобрал фрукт и подошёл к девушке.
 
– Приветствую вас, синьорина.

Быстрый смущённый взгляд, вздрогнувшие ресницы, рука, потянувшаяся за яблоком, мимолётное касание пальцами и… Гоффредо утонул в её бездонных очах. «Белла донна! – пронеслось в голове. – Я хоть сейчас готов умереть ради тебя!»

– Простите, что осмелился заговорить с вами, – произнёс он нетвёрдым голосом.

– Что ж такого в том, что господин заговорил с рабыней? – спросила девушка, не поднимая головы.

– Рабыней?! – В горле Гоффредо образовался комок, а оторопь сменила дикая злость. – Кому же, позвольте спросить, вы служите?

– Дону Пезаро, – пролилось ручейком из её уст. – Вы не подумайте, он очень хороший человек и заботится обо мне.

Мартино был знаком с этим дворянином. И теперь уже ничего не могло остановить его на пути к этой женщине. Он купил ей свободу всего лишь за несколько серебряных динаров, хоть она и стоила гораздо больше. Но Гоффредо имел репутацию человека с неукротимым характером и несокрушимой волей в широких кругах венецианской знати. Восставать против богатейшего торговца, в своё время сменившего галеру на меч и отличившегося в битвах за честь родного города, побаивались даже вельможи. Ко всему ещё и дож тому покровительствовал.
 
С тех пор как Фиоренца стала женой Гоффредо минуло несколько лет. Семейная жизнь укротила жестокий нрав Мартино: он почивал на лаврах любви жены и детей и считал это самой значимой из своих побед. Он превратил их жизнь в сказку, возливая на своих любимых самые пылкие свои чувства.

Беда случилась в одночасье. Чума, опустошив половину Европы, достигла берегов Венеции. Дома кишели вшами, а улицы запрудили крысы. Доктора в балахонах и клювастых масках  переходили из дома в дом, отмечая заражённых. Над городом повисла несусветная вонь заживо гниющей плоти. Заполыхали костры, взметая в небо зловещий чёрный дым. Отсасывание чумного яда, прикладывание к ранам высушенных жаб, даже толчёный изумруд были не в силах принести облегчение. Болезнь, против которой лекари оказались бессильны, унесла жизнь милой Фиоренцы и двух дочерей. Горе затмило рассудок несчастного Гоффредо.

За собственным безумием он не заметил, как подрос его сын. Лишь иногда, когда сознание вспышками возвращалось к нему, он видел своего Пьетро за мольбертом – повзрослевшего стройного юношу с одушевлённым лицом, похожим на его мать… слишком похожим, чтоб совладать с болью. В один из таких дней Гоффредо собрал остатки денег, пожитки сына и написал письмо знакомому флорентийскому архитектору:

Дорогой друг, видит Бог я утратил смысл жизни. Чёрная смерть унесла последнюю толику надежды на обретение счастья. Молю тебя, не оставь без твоего попечения моего единственного сына. Юноша полон талантов и придёт время, когда он воздаст тебе сполна за потраченное на него время и за твоё покровительство.

Твой преданный друг
Гоффредо Мартино


Отправляя сына из дома, он просил его больше никогда не возвращаться в этот проклятый город, которому он отдал всё, а взамен получил лишь боль и страдания.

Осмотрев свой некогда богатый дом, он ступил за порог. От долгих скитаний по улицам истрепалась его одежда, а башмаки лишились подошв. Он бродяжничал, собирая на себе уничижительные взгляды горожан, пока ноги сами не привели его к дверям монастыря.


Гоффредо открыл книгу.

Я ключ и врата. Я жизнь и смерть. Я добро и зло. Я зодчий и разрушитель. Я десница карающая и воскресающая. Я черпающий и дающий. Я свет и тьма. Я зеркало, я туннель между прошлым и будущим, между миром живых и миром мёртвых. Я Бог и Сатана.

«Пресвятая Богородица! Кому не ведомо о дуальности сего мира? – спросил он самого себя. – Но… кто этот «Я»? Кто и от чьего имени говорит? И почему душа так трепещет?»

Прочитанное было написано на греческом, а Гоффредо по роду своей деятельности знал много языков и разбирал даже самые древние, но на следующей странице он остановился. Письмо было смешанное: латынь, коптский и дакский, арамейский, аварский и ведийский – все эти языки, некоторые из них вымершие, переплетённые меж собой причудливым образом и застывшие на пергаменте, представляли собой некую тайнопись, постичь которую было крайне сложно. Но для Гоффредо не было ничего невозможного. Впервые за многие годы его мозг просветлел, будто очнувшись от продолжительной спячки.
 
Он перелистывал книгу страница за страницей и руны, клинопись, диковинные вензеля, разноязыкие слова и фразы выстраивались в его голове в логическую цепочку, открывая в нём ясное видение мироздания. Вся история мира вдруг представилась ему одной бесконечной линией, а поблёкшие, но сохранившие окрас гравюры, подсказывали ему ход событий. Чем больше он погружался в изучение апокрифа, тем понятней становились первые слова: «Я жизнь и смерть… Я Бог и Сатана…» Он понял, что с помощью заклинаний, коими книга была переполнена, он мог бы творить и рушить, мог бы возрождать и…

Колотушка брата-монаха, обходившего коридор и призывавшая всех к заутренней молитве, заставила Гоффредо вздрогнуть. Его отсутствие на службе могло быть замеченным и вызвать беспокойство, а отговорки прозвучали бы нелепо: настоятель был строг. Спрятав книгу, Гоффредо спешно покинул келью.


Флоренция (наши дни)

Он знал и любил этот город. Достигший своего расцвета в эпоху Возрождения, он волновал сердца поэтов и художников, увековечивших его в своих непревзойдённых шедеврах. Переплетение готики и ренессанса создавали неповторимый дух города, в котором угадывались мечты и страсть, любовь и соперничество, величественные взлёты и падения в нём живущих и ушедших.

В ней сердце хищника, дыханье хлада.
Средь зимнего мне показалось хлада
И в летний жар, что предо мною – дама.
Не женщина она – прекрасный камень,
Изваянный рукой умелой камень.


Альдо Мартино вспомнил стихи великого Данте, написанные в изгнании и обращённые к Флоренции. Многие великие люди лишились объятий этого города, но от того он не стал менее любимым. Мартино направился к зданию театра. Сегодня заключительный спектакль уходящего сезона. Сегодня вечером он перевоплотится в Яго, злодея и вселенского негодяя. Он побудит в публике ненависть и отвращение к своему персонажу, чьё кредо – разрушение счастья этого мира и наслаждение лицезреть сотворённое им. С этой ролью он изъездил всю Европу и имел невероятный успех. Многие критики отмечали, что Мартино оттягивает на себя внимание, оставляя другим актёрам лишь жалкие ошмётки от признания публики. Но где и как он черпал вдохновение – знал только сам Альдо Мартино.

Нарядные улицы, средневековая архитектура, памятники и кружевные мосты – лишь роскошный фасад, влекущий толпы туристов со всего света. Но с изнанки, как у любого человека, у города есть и тёмные, не доступные простому обывателю, стороны, в которые проникал искусный актёр. Там, среди бродяг и бомжей, проституток и их сутенёров, наркоманов и воровского люда он находил энергию, напитывался ею, с тем чтобы выплеснуть её с подмостков театра и зацепить самые тонкие душевные струны зрителя.

Переодетый в тряпьё из реквизита, немытый, нечёсаный и никем не узнанный, он неделями скитался с бездомными, подсматривая мельчайшие нюансы характеров. Он просил милостыню, дрался за место на тротуаре, был гоним и нередко бит, терпел издевательства и насмешки, рылся в урнах в поисках пищи, а затем надрывал кишки в рвотных излияниях, пока его взгляд не становился сверкающе-болезненным – и всё это ради того, чтобы прочувствовать всю боль и безнадёжность, остервенеть и зачерстветь сердцем, измучить и укротить свою плоть… Всё это, зачастую, в угоду одной роли; всё это ради искусства. Передавая этот внутренний мир, он был настолько реалистичен, что его отождествляли с его героями. Но вместе с тем в его персонажах было столько трагизма, что зрители и критики проникались к нему искренним сочувствием. Силой своего дарования он смешивал иллюзию и реальность, лица и маски, уводя публику в сторону от объективной оценки происходящего, от горькой правды современной жизни.

Зал рукоплескал ещё полчаса после окончания спектакля. Девять раз актёры выходили на поклон. Это был успех при полном аншлаге. И это было предсказуемым. Но то, что случилось на следующий день, Мартино не мог даже и представить.

Главный режиссёр Карло де Лука, полнеющий пожилой мужчина с седыми тонкими волосами на крупной голове, собрал труппу для подведения итогов и объявления планов на следующий год.

– Ну что ж, друзья. Пожалуй, теперь можно и вздохнуть. Всех поздравляю с прошедшим сезоном. Признаюсь, он прошёл куда лучше, чем предыдущий. И не побоюсь этого слова, вы поставили не точку, а восклицательный знак с многообещающим многоточием. Смею надеяться, что все довольны.

– Не все.

Эта реплика раздалась из аудитории и заставила режиссёра откровенно удивиться.

– Кто это сказал?

– Я. Со стула поднялся актёр, несмотря на свой молодой возраст, сыгравший немало главных ролей в последних пьесах.
 
– Что же вас не устраивает, позвольте спросить?

– Перераспределение акцентов, – ответил тот. – Мы превратились в театр одного актёра. Все газеты только то и делают, что трубят об Альдо Мартино, а публика валит только на него. Мы как бы оказались не удел. Мы будто массовка, прячущаяся в тени единственного гения.

Это неожиданное признание прозвучало подобно удару молнии: Мартино заёрзал на стуле.

– Кто-то ещё придерживается такого мнения? В голосе Карло де Лука послышались нотки раздражения.

В зале поднялась ещё дюжина рук.

– Должен вам сказать, что я разочарован. Вместо того, чтобы поднимать свой профессиональный уровень, вы ополчились на своего товарища? Это не приемлемо! Это… – он опустил глаза, стараясь справиться с волнением. – Вы хоть понимаете, к чему могут привести подобные заявления? – и, не дожидаясь ответа, продолжил: – К расколу труппы. А я этого не потерплю. Словом, я разочарован, господа.
 
Под суровым взглядом Карло де Лука, с места поднялась пожилая актриса и обратилась к известным ей оппонентам:

– Когда вы шептали мне на ухо о своих претензиях, я молчала. Думала, что до открытого противостояния не дойдёт. Но теперь я сожалею о своём молчании и скажу, что все вы не стоите и волоса с головы Марино…

– Может, проголосуем?.. – бросил кто-то из актёров.

– По какому вопросу, хотел бы я знать? – взревел худрук. Ему было жаль, что собрание труппы, которое сулило закончиться праздничным банкетом, превратилось в откровенный фарс.

– Если вы не желаете допустить раскола труппы, как вы сами только что сказали, то может избавитесь только от одного актёра?

– Это дерзко, не находите?

– Не нужно никаких голосований. – Мартино резко встал. – Не стоит утруждать себя. Я ухожу, если вам так угодно. Он решительно двинулся к выходу, не оборачиваясь и не слушая возгласов, раздавшихся ему в след.

– Пресвятая Богородица! Постойте, Альдо! Да остановитесь же вы!..

Но Мартино не хотел останавливаться, не хотел слушать и видеть злорадных взглядов сослуживцев… с этого момента – уже бывших. Уходил ли он с гордо поднятой головой?.. Нет. Но и на побитую собаку с поджатым хвостом он тоже не походил. Скорее, он покидал театр полный презрения к человеческой зависти.
 
Выйдя из театра, он прошёл несколько кварталов, спустился к набережной и долго стоял у воды, подставляя лицо под тёплый восточный ветер, пока не решил, что этим вечером он позволит себе развлечься, напиться до полусмерти, броситься во все тяжкие… а завтра…

Он развернулся и вдруг упёрся в глаза откуда невесть возникшей девушки. Неужели всё это время она стояла за его спиной?.. Или, может быть, только подошла?.. Мартино обладал феноменальной памятью на лица и эту молодую даму узнал сразу. Она была некой неотделимой частью его приключений и похождений по злачным местам, одой из тех молодых особ, что предлагали секс-услуги на улицах. Глядя в её ангельское лицо, у Мартино язык бы не повернулся назвать её проституткой.

– Скучаете, синьор? – Её голос был не менее мил, чем она сама. – Не желаете ли скоротать со мной вечер?
 
Мартино обвёл её взглядом. Ладная фигурка, полные персиковые губы, вьющиеся ниспадающие ниже плеч шелковистые пряди, коротенькая юбочка тёмно-синего цвета с серебряными блёстками и декольте белой блузы, не скрывающее аппетитные округлости матовой упругой кожи… Сладкое чувство возбуждения прилило к чреслам немолодого актёра. Он попытался вспомнить, когда последний раз засыпал с женщиной, но ненавязчивый взгляд девушки отвлёк его. Что он знал точно – так это то, что утром всегда просыпался в одиночестве.

– Пожалуй, – наконец заговорил он, – вы могли бы скрасить этот вечер, сопровождая меня в один из ресторанов… на ваш выбор, разумеется.

Девушка замялась: появись она в ресторане в таком виде – сорвёт на себе всё негодование и презрение добропорядочных посетителей. Мартино понял её замешательство, взял за руку и мягко произнёс:

– Пойдёмте со мной. Здесь недалеко есть неплохой салон. Там вы сможете привести себя в порядок, а моя знакомая-стилист поправит ваш макияж.

Девушка в нерешительности топталась на месте: предложение клиента было заманчивым, но она побаивалась быть замеченной кем-то из знакомых девиц лёгкого поведения, что ошивались тут по вечерам. Тех не затруднит позвонить их боссу и доложить, что одна из девочек вместо того, чтобы работать, проводит время в обществе какого-то старикана и отсиживает задницу в ресторане.

– Решайтесь, – подтолкнул её Мартино.

– Даже не знаю, – девушка потупилась. – Может мы так – по-быстренькому?.. – Мартино отрицательно повертел головой. – Вы что же, хотите снять меня на весь вечер?

– И на вечер, и на ночь, и на утро, – уверенно сказал Мартино. – Так как?..

– А вы не маньяк какой-нибудь?.. А то, знаете ли…

Мартино усмехнулся.

– Пресвятая Дева! Да что вы такое несёте?! Были бы вы театралкой или хотя бы изредка читали газеты, то наверняка бы меня узнали. Вас-то, как зовут?

– Вероника.

– Ну что ж, Вероника, давайте пройдёмся. Вначале – хотя бы к тому киоску.

Газетные киоски к этому времени уже закрывались, но витрины всегда были залеплены театральными афишами, на что Мартино и рассчитывал. Его надежды оправдались даже раньше, чем они подошли к палатке. На тумбе у тротуара он заметил большую афишу, приглашающую на спектакль «Отелло» – последний в уходящем сезоне. Сценические фотографии сопровождались именами актёров, играющих главные роли. Он остановился и вскинул руку, указывая на свой персонаж.

– Узнаёте?

Несколько секунд Вероника переводила взгляд с афиши на своего спутника, пока не уловила явное сходство.

– Вы – тот самый Альдо Мартино?! – Поражённая своей догадкой, она раскрыла рот в удивлении. – Не такая уж я и тёмная, – проговорила она. – Конечно же я о вас читала. Просто не могла себе и вообразить, что можно встретить такую знаменитость вот так – на улице.

– Мы хоть и актёры, но ничто человеческое нам не чуждо, – немного смутившись, заметил Мартино. – Я часто прогуливаюсь по набережной…

– И всё-таки, как-то странно, что я подошла именно к вам.

– Может это судьба?

– Может и так. Но, наверное, потому что вы показались мне очень грустным. Это из-за последнего спектакля? Вам жаль расставаться с этой ролью?

– Нет, Вероника. Скорее потому, что я уже сыграл все свои роли.
 

Мартино очнулся от надрывно звенящего телефона. Ему не хотелось никого слышать, ни с кем разговаривать, не хотелось выныривать из той неги, в которой он пребывал весь прошлый вечер и всю ночь, до этой последней секунды. Согретый телом Вероники, обласканный её пальцами и губами, он парил в облаке эйфории, ощущая себя самым счастливым из живущих. Он глянул на неё, тихо спящую, с разбросанными по подушке волосами, с чуть приоткрытым нежным ртом и вспомнил как сверкала она вчерашним вечером в новом наряде, как ходила по залу «Enoteca Pinchiorri» – одного из самых красивых и дорогих ресторанов Флоренции – с гордо поднятой головой и чуть опущенными ресницами, как он ловил на себе завистливые взгляды лоснящихся богатых завсегдатаев…
Прекрасная Эсмеральда и ужасный Квазимодо – не иначе. «Самоиронии мне не занимать, – подумал он. – Но кто же это так трезвонит, чёрт бы его побрал?!»

Мартино поднялся, схватил телефон и вышел из спальни.

– Мартино слушает.

– Боже правый! Синьор Мартино, к вам не дозвониться! А у меня превосходные новости. Это по поводу вашей книги. Вы даже не можете себе представить, за сколько она продалась!

– Вы правы, синьор Нари, не могу. Но в последнее время столько всего случилось, что даже и не знаю, сможете ли вы удивить меня чем-то ещё.

– Двести тысяч евро! Двести тысяч дали за вашу книгу! Представляете! И это уже после вычета моих комиссионных. Как вам это?..

– Потрясающее! – наигранно воскликнул Мартино, лишь для того, чтоб не обидеть торговца. – Как же вам это удалось? И кто же купил её за такие баснословные деньги? Не тот ли это синьор, о котором вы говорили?

– Вообще-то, имена клиентов не подлежат разглашению. Но вам я скажу: это тот самый – Лазаро Фабрицци. – Нари откашлялся. – Боже мой! Я только что нарушил собственное правило. Но вы уж, будьте так добры, не выдавайте меня.

– Ну что вы. Мой рот будет опечатан лучше сейфа швейцарского банка.

– Благодарю вас, синьор. Тогда, будьте так любезны, зайдите за чеком.

– Непременно. И… спасибо.

Мартино отключил телефон, подошёл к высокому окну, одёрнул занавеску и посмотрел на оживлённую улицу. «Двести тысяч, чёрт возьми! Этот Лазаро Фабрицци – или глупец, или действительно несметно богат. Хотя… эти коллекционеры столь азартны и зациклены на собственной страсти, что снимут последние штаны в угоду приобретения какой-нибудь безделушки, мимо которой обычный человек пройдёт, не удостоив её даже мимолётного взгляда. Или… что тоже не исключено, цена на книгу слишком занижена».


Венеция

Первые дни июня выдались тёплыми. Лёгкий морской бриз наполнял воздух свежестью, чего нельзя было сказать о самом городе. Многие кварталы с облезлыми утопающими в каналах домами, откровенно смердели затхлостью и сыростью. Некоторые утверждают, что это и есть колорит Венеции. Но ведь каждый находит то, что ищет. Как бы там ни было, какое бы мнение не бытовало, но ни единая душа не могла остаться равнодушной к этому городу. Куда бы вы не обратили взгляд, оторваться было невозможно.
 
Гондольер, напевающий какую-то задушевную песню, гондола с высокой лебединой шеей, рассекающая водную гладь, плеск воды за кормой и красочные дома, сменяющиеся величественными роскошными дворцами, приводили маленькую Монику в неописуемый восторг. Арсений с Оксаной даже не подозревали, что их дочь с такой радостью воспримет морскую прогулку. Обнявшись, они умилительно наблюдали за её изумлением, за искорками счастья, за тем, как она принимает мир, открывшийся ей с неожиданной стороны. Напротив них расположились Томас и Саманта с их новорождённым сыном. Маленький Ричи, посасывая соску, спал: ему ещё только предстояло увидеть и оценить мир, дарованный ему родительской любовью.

К усадьбе семьи Барбьери, от которой ближайшее жильё находилось, как минимум, в семи километрах, друзья добрались к полудню. Последний раз Томас бывал в родовом поместье около десяти лет назад. Тогда дом требовал капитального ремонта: и он был превосходно претворён в жизнь. С тех пор за ним ухаживали регулярно специально нанятые люди, так что добротный особняк, по словам Томаса, смог бы пережить ещё немало поколений.

Пока женщины хлопотали на кухне, устроенной без излишеств, но по-современному, мужчины пошли прогуляться по бывшим владениям Барбьери, наследницей которых являлась мать Томаса Уилсона. Виноградники её отца были давно проданы, но часть лесных угодий и ещё гектар прилежащей к дому земли остались в собственности семьи. С холма, на котором возвышался дом, открывалась чудная панорама на плантации, усаженные лозами «гарганега» и «треббьяно ди соаве». Вспоминая свои юные годы, Томас делился с Арсением самым сокровенным: он чувствовал в нём родственную душу, считал его единомышленником и испытывал к нему истинные дружеские чувства – по большей части оттого, что оба они были наделены особым даром и особыми полномочиями.

– Боже мой! Кого я вижу! Неужели младший Уилсон пожаловал? – На тропинке, смешно раскорячив ноги стоял хозяин благодатных земель. – Иди-ка сюда, мой мальчик. Позволь обнять тебя.

– Вы уж простите, синьор Бруно, что мы без спроса. Вот решил срезать дорогу через ваш участок.

– Да что ты! Что за чепуха! Тебе вовсе не нужно спрашивать моего разрешения… Сколько же мы не виделись?.. Лет десять, если мне память не отшибло?

– Да, пожалуй. К сожалению, раньше не получалось, – произнёс Уилсон, немного отстраняясь. – Разрешите, кстати, познакомить вас с моим другом Арсением Барским.

– Рад знакомству, молодой человек. Я – Антонио Бруно.

Барский пожал крепкую мозолистую руку старика.

– И мне очень приятно, синьор.

– Пресвятая Дева! Он что ж, по-нашему говорит?!

– Поначалу я тоже был удивлён. Уилсон рассмеялся, поскольку выказанное удивление было неподдельным и каким-то по-детски наивным.

– Полагаю, ты идёшь навестить своих бабку с дедом? – предположил Бруно.

– Верно.

– Ну так не обидь старика, зайди ко мне со своим другом на обратном пути. Угощу вас молодым вином. Урожай был просто превосходным. Так как?..

Томас заверил, что его приглашение принято и они непременно зайдут, хотя был не уверен, что сдержит обещание. По его мнению, синьор Бруно был милым человеком, но немного назойливым. Уравновешенного Томаса это нервировало.

Томас Уилсон остановился у сдвоенного надгробья, вершину которого венчал сдвоенный крест, один для двоих усопших. Барский стоял поодаль, стараясь не мешать общению друга с его предками. Он не любил кладбища: чувствовал себя не уютно и если, в случае крайней необходимости, ему приходилось бывать на них, то покидал сразу, только справившись с каким-нибудь неотложным делом.

К счастью, Уилсону понадобилось немного времени. Отойдя от памятника, он повернулся и хотел было что-то сказать, но заметив бледность в лице Барского, взволнованно спросил:

– Что-то не так, Арсений? Твой вид меня пугает.

– Нет, всё в порядке, – проговорил тот. – Просто… все эти фотографии… они будто кричат мне в уши о своих бедах. Я вижу, как они умерли… каждый из них.

– Вот я болван! – воскликнул Томас. – Прости. Я совсем упустил из виду твою восприимчивость.

– Ничего. Видно, к этому невозможно привыкнуть. Но если ты уже закончил, то…

– Да-да, пойдём отсюда. Для уверенности Томас подхватил Арсения под руку и потащил к выходу.

Кладбище было очень старым, но небольшим. Учитывая расстояния между домами, оно являлось последним пристанищем всего лишь нескольких семей: Барский насчитал не более десятка фамилий. От деревянного креста и простого камня, до изысканного мрамора – около двухсот лет фамильных историй.

Когда они оказались за оградой, Арсений обратился к Томасу:

– Знаешь, над памятником твоих родственников я увидел светлую ауру. Это значит, что они находятся в постоянном взаимодействии со своими близкими и оказывают на них положительное влияние. Это, так сказать, закон биоэнергоинформатики. Но были и тёмные – над разрушенными, преданными забвению. Возможно, их родственники давно уже умерли и за могилами никто не ухаживает.

– Удивительная у тебя способность, приятель. Я вижу ауру только над живыми, а ты напротив – над мёртвыми. Лично для себя… объяснения этому я найти не могу.

– Ну, если ты не можешь, то я и подавно. Хотя поначалу я не мог видеть… в общем-то, ничего не мог. Это как-то развилось – само собой. Но… знаешь ли ты, что такое аура?

– Некое поле, если по-научному, не видимое человеческим глазом. Человеческое тело, как, впрочем, и наша планета, сияет. Только узреть это доступно не каждому.

– Вот именно – сияет. А значит – это свет…

– Ты хочешь проследить связь между аурой и квантовой физикой?

– Не совсем. Хотя и это тоже. Вспомни, как пишут поэты: «свет очей», «свет души»… И коль свет распространяется во все стороны и бесконечен, можно ли предположить, что после смерти нашего физического тела, мы всё ещё живы, но находимся в иной форме бытия?

– Не начитался ли ты церковных книг, друг мой? Тебе ведь понятно, что религия – это великий самообман всех времён и народов. Великое заблуждение, побуждённое страхом перед неизвестностью.

– Понятно, Том. Но я не об этом. Я о том, что, стоя над могилой, мне открывается некая пространственная… нет, временная линия, на которой можно увидеть прошлое и настоящее. А кое кто, возможно, имеет дар созерцать и будущее.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Свет! Мы скользим по его линии. Ты только представь себе: когда ты находишься в определённой точке, то круг твоего зрения ограничен. Но возвысься над ней и сможешь увидеть всю или большую часть линии, на которой стоял. Ты увидишь прошлое, настоящее и будущее одновременно. Ведь никто не знает, как возник свет. И никто никогда не узнает, как и когда он померкнет. Теория Большого взрыва и конец света – это гипотеза учёных мужей, ограниченных видимым пространством. Конкретно для каждого живущего конец света никогда не наступит. Ты с этим согласен?

– Пожалуй, я соглашусь, – с секунду подумав проговорил Томас. – Скорее всего наши эмоции мешают нам взглянуть на настоящее положение вещей. Возможно душе, освободившейся от материальной оболочки, освободившейся от требований нашего физического тела и, таким образом, став безэмоциональной, это под силу. Но вряд ли это возможно.

– А мне представляется это возможным. Укротив свою плоть и повысив сознание на высший уровень, можно достичь должного эффекта. Люди, освободившиеся от собственного гнёта, от груза перенесённого опыта, называют это просветлением… Но ты-то сам, что, по-твоему, делаешь с пациентами? Не проникаешь ли ты в их сознание? Не строишь ли новую временную линию, лишённую дефектов, тем самым излечивая их от болезни? Не возбуждаешь ли новый свет в их душах?.. То, что я пытаюсь проследить, Том, – это связь между светом и сознанием.

– Ты не перестаёшь меня удивлять, Арсений. Наша жизнь зиждется на простых вещах: быт, пища, семейные узы…

– Безусловно, ты прав. Но не забудь прибавить к этому постоянно растущее удовлетворение собственных неумеренных желаний.
 
– Ты хочешь сказать: чтобы достичь просветления, нужно обходиться малым. Перестать копить средства, переодеться в рубище, покинуть наши дома и перекочевать в шалаши, потому что и шалаш, в каком-то смысле, можно назвать жилищем… отказаться от всего и предаться медитациям в надежде, что нам откроется будущее. Но зачем?..

– Ну, конечно, ты утрируешь. Этот процесс медленный и постепенный. И многое зависит от переоценки самого себя по отношению к окружающему миру. Необходимо понять, что всё происходящее создано нашей собственной волей. Мы фокусируемся на проблеме вместо того, чтобы заглянуть внутрь себя. Ведь самая главная проблема – мы сами. Измени себя – и проблемы исчезнут. Вот тебе, к примеру, приходилось наблюдать за людьми, входящими в церковь и выходящими оттуда после молитвы? Я сейчас – не о религии, а о некоем действе. Само здание, пусть на какое-то время, ограждает людей от внешнего мира. В молитвах они забывают о бремени, возложенной на их плечи. Все тяготы остаются за стенами, а их души парят под куполом. Потом, когда они выходят, их лица становятся светлыми, но суть в том, что не многим удаётся поддерживать этот свет продолжительное время. Не многим хватает силы духа. – Арсений остановился и взглянул в глаза Томасу. – Теперь ты меня понимаешь?

– Понимаю. Но всё же, ты законченный фантазёр.


Флоренция

Лазаро Фабрицци, потомок старинного дворянского рода, находился в своём кабинете, расположенном на втором этаже средневекового замка. Общей площадью в 10 000 квадратных метров, окружённый 12 гектарами земли на покрытых зеленью холмах, он представлял собой неприступную крепость. Боковой бергфрид  своими зубцами упирался в небо, а с террасы открывался великолепный вид на море. К главному корпусу примыкали мастерские, амбар и конюшня, в которой пять лошадей андалузской породы чувствовали себя более, чем вольготно. Пространство перед входом в прежние времена служило полем для рыцарских ристалищ, о которых слагали легенды, воспевали в стихах и трагедиях – в те времена, когда честь и достоинство ещё имело смысл.
 
 Дон Фабрицци раскурил огромную кубинскую сигару и опустился на стул. Уже двое суток на его столе покоилась книга, за которую он выложил немалые деньги: многим такая сумма могла показаться целым состоянием. Но всё это время он не мог позволить себе открыть её. Подобно юнцу, разглядывающего дорогую упаковку, но не предполагающего, что найдёт под ней, он внутренне готовил себя поднять хотя бы обложку. Перед ним, на стене, висела одна из копий картины «Поцелуй Иуды», написанной самим Караваджо, где Иисус, смиренно скрестив руки, подставляет щёку для поцелуя, а руки римских легионеров, как бесовские клешни, тянутся к божьему отроку. Не подставит ли он свою щёку под смертельное жало, спрашивал себя Лазаро, не впустит ли бесов в свою жизнь?
 
Множество древних манускриптов, хранящихся в непроницаемых оборудованных специальной вентиляцией шкафах, были прочитаны и тщательно изучены. Но эта книга… кто же это сказал… дон Фабрицци задумался, но так и не вспомнив автора, пробормотал: «Открывая древние загадочные знания – слаб духом будет растоптан, а сильный возвысится неимоверно». Что ждёт его на страницах? Какие ещё знания откроются ему? И почему так тяжело собраться с силами? За всеми книгами было закреплено право авторства, и все имели название, но эта… Проведя рукой по костяным фигуркам и потрогав подёрнутые патиной заклёпки, он ощутил некую вибрацию, некий зуд на кончиках пальцев, отчего стало неприятно холодно: будто его прикосновения оживили многовековой пергамент. Дон Фабрицци воспринял это как предупреждение, как призыв ещё раз обдумать следующий шаг.

Он одёрнул руку, поднялся и отошёл на некоторое расстояние. Отсюда ему показалось, что фигурки зашевелились: безобидная с виду рыбка открыла рот, из которого выдвинулся ряд острых игольчатых зубов; дракон распустил свои крылья, на голове собака-человека сверкнула корона; веточка искусно вырезанной розы ощетинилась шипами… «Я обезумел», – подумал Фабрицци. Отвернувшись к стеллажам, он сомкнул веки и попытался успокоить разбушевавшееся воображение. Он слышал об этой книге, был уверен в её существовании так же, как до недавнего времени был убеждён, что она утрачена навсегда. Много лет назад, когда его страсть к древним знаниям только начинала набирать силу, он общался с отцом-настоятелем доминиканского монастыря. Тот поведал о невероятном кошмаре, что случился в Венеции более пяти веков тому назад. И всему виной были книга и монах, которого признали еретиком. Его судили и в последствии сожгли вместе с его злополучной книгой.

«Над городом, – говорил он, – неделями парили чёрные облака, не проливая ни капли дождя. Обезумевшие люди бросались в каналы, убивали своих детей, прах сожжённых витал в воздухе, наполняя его невыносимой удушливой гарью. Но через некоторое время монахи шептались, что видели осуждённого, разгуливающего по монастырским коридорам с книгой в руках». Тогда Фабрицци спросил отца-настоятеля: знает ли он имя того монаха? И тот заверил его, что звали его Гоффредо Мартино.

Фабрицци поднял телефонную трубку и набрал номер антикварного магазина.

– Вико Нари слушает.

– Добрый вечер, синьор Нари. Это Фабрицци.
 
– Боже правый! Рад вас слышать! Позвольте поинтересоваться: всё ли у вас хорошо?

– Послушайте, синьор Нари, – сухо начал Фабрицци, проигнорировав вопрос антиквара, – Я знаю, это против ваших правил, но у меня к вам просьба.

– Всё что угодно для уважаемого клиента, – угодливо проговорил антиквар.

Фабрицци прикрыл глаза, справляясь с раздражением.

– Я бы хотел знать имя бывшего владельца известной вам книги. – В трубке повисла тишина. – Если эта информация стоит денег, то я готов…

– Нет-нет, что вы! Уверяю вас, я получил сполна… и… э-э-э… но пообещайте мне сохранить это в тайне. Вы же не станете ставить под сомнение мою репутацию?

– Клянусь вам в этом.

– Его зовут Альдо Мартино… и он…

Дальше Фабрицци уже не слушал. Отключив телефон, произнёс в пустоту:

– Вот как?!





Флоренция (день спустя)

Двести тысяч – неплохая сделка, размышлял Альдо Мартино. Какое-то время ему не нужно заботиться о гонорарах. А в том, что любой театр примет его с распростёртыми объятиями, он не сомневался. Можно съездить куда-нибудь отдохнуть вместе с Вероникой, которая уже несколько дней как нашла приют в его доме. Милая и нежная – она растопила его сердце и, возможно, увидела его изнутри, где он был не так страшен, как снаружи. Чёрт поймёт этих женщин. Что они находят в мужчинах, чью внешность можно признать не только не привлекательной, но и отталкивающей? Мартино подошёл к зеркалу: седые пряди, бледная кожа, подбородок с двухдневной щетиной и острый взгляд, нацеленный на самого себя, откуда-то из зазеркалья – хорош! Его облик даже без грима напоминал одного из его персонажей. Долгие годы он тренировал этот взгляд, эту угрюмость, сдвинутые у переносицы брови, мимику, способную прибавить к его лицу побольше морщин – всё для того, чтобы со сцены передать достоверность создаваемого образа. Многое было возложено на плаху искусства. Но что теперь? Бездарная молодёжь вытолкала его за кулисы, а худрук сделал лишь жалкую попытку остановить его. Да пошло оно всё!

– Альдо, дорогой, ты где? Вернись в постель. Ещё так рано.

Мартино вошёл в спальню и взглянул на Веронику.

– Боже! Ты просто чудо!

Девушка нежилась в кровати. Косые солнечные лучи, пробившись между шторами, ласкали её бёдра, плоский упругий живот, маленькую грудь, заставляли искриться рассыпанные по подушке волосы – она была достойна кисти живописца, но не современного, а эпохи Возрождения.

– Чудо не бросают в одиночестве, – проговорила она и потянулась к нему руками.

Мартино сделал шаг, но звонок в дверь остановил его. Удивившись, он неохотно направился в прихожую.

Человек на пороге оказался азиатской внешности: подтянут, в строгом деловом костюме, и он хоть и держал в руке конверт, на простого посыльного не походил.

– Синьор Мартино? – Альдо кивнул и принял протянутый конверт. – Хозяин просил заметить, что отказ не принимается.

Азиат ушёл. Мартино взглянул на конверт. Его лицевую сторону украшал геральдический герб: два льва, опираясь задними лапами на золотые ветви, удерживали щит с белыми и красными крестами, вершину которого увенчивал голубь с расправленными крыльями. Что бы это значило, чёрт возьми?! Мартино вскрыл послание: на текстурной плотной бумаге серебряными буквами было напечатано личное приглашение на раут. Внизу значились время и адрес, а в строке дресс-код – тёмный смокинг.
 
Озадаченный, Мартино вернулся в спальню.

– Кого принесло ни свет, ни заря? – томно потягиваясь, спросила девушка.

– Вообще-то, уже 11 часов, – задумчиво протянул Мартино.

– Я думала, ты заказал пиццу. А это что?

Мартино передал приглашение Веронике. Та бегло пробежалась по строчкам, вскинула брови, разглядывая герб, и задала вопрос, который напрашивался сам собой:

– Кто эта царственная особа?

– Если бы я знал, – ответил он, – Ты же видишь, оно не подписано.


Около семи часов вечера Мартино прибыл по указанному адресу. Затормозив свой «альфа ромео», он вышел из машины и остановился перед воротами, которые украшал тот же герб, что и на конверте. От ворот внутрь вела асфальтированная дорожка, проложенная через лес и скрывающаяся где-то вдалеке. «Неплохой приём», – подумал он. Но только лишь мысль промелькнула, как ворота скрипнули и стали раскрываться. Задрав голову, он заметил красный мигающий огонёк камеры наружного наблюдения. «Так-то лучше», – вновь подумал Мартино.

Через некоторое время он оказался у входных дверей. У порога его встречал темнокожий исполин в форме лакея. Его лицо, будто высеченное из камня, не выражало никаких эмоций. Появление гостя было отмечено небольшим поклоном, а за ним последовал пригласительный жест. Никогда прежде актёру не приходилось бывать в таких местах: сценические декорации и талант художников не могли соперничать с настоящим жилым замком. Драпировка стен, мебель из ценных пород древесины, картины в массивных рамах, высокий потолок, под которым висела огромных размеров люстра, предназначенная для свечей, но некогда переделанная на электрическую – всё создавало впечатление, что тут ничего не менялось уже несколько веков. Мартино не был ценителем старины, но убранство помещения его потрясло. Осмотревшись, он вдруг понял, что стоит тут в полном одиночестве посреди величественного зала. Но где же гости? Где приём, на который он был приглашён? Не мог же он, в самом деле, перепутать день и час. Нет, конечно же, не мог. Иначе его бы попросту не впустили.

– «Добрый человек и на земле найдёт для себя рай. А злой здесь всё равно что уже в аду». – Это было сказано бархатным баритоном, прозвучавшим глухо, но между тем, заставившим Мартино вздрогнуть. – Слова принадлежат…

– Я знаю, кому они принадлежат, – перебил Мартино, но тут же осёкся, поняв, что такое поведение могут счесть неучтивым. – Простите, синьор…

– Лазаро Фабрицци, – представился мужчина, одетый в такой же смокинг, как и сам гость. – Дон Фабрицци, если вам угодно.

Мартино оторопел (неужели тот самый!). Спохватившись, он пожал протянутую руку и задержал её чуть больше положенного. Фактически он ничего не смыслил в светских этикетах и понятия не имел, как полагается себя вести в подобных ситуациях.

– Не тушуйтесь, синьор Мартино. Несмотря на всё это, – рука описала круг в воздухе, – я прост в общении… особенно с друзьями.

– Понимаю… но где же…

– Друзья?.. Ах, да – вы о рауте. Уж простите мне эту уловку. Мне почему-то показалось, что вы не удостоите меня чести…

– Я?! Это для меня честь – посетить ваш дом.

– Хорошо-хорошо. Будем считать, что любезностями мы уже обменялись. – Фабрицци сделал несколько шагов, приглашая следовать за ним. – Позвольте поинтересоваться: вы голодны? Не составите ли мне компанию, разделив со мной скромный ужин?

– Исходя из положения, – проговорил Мартино, – отказываться было бы неуместно.

Столик на двоих был накрыт на террасе, но назвать ужин скромным, было бы явной недооценкой.

– У вас есть дети? – спросил Фабрицци, когда они присели.

– Я одинок.

– Сочувствую. Хотя, на всё воля Божья. А вот мой дом когда-то гудел, как пчелиный улей. Но с тех пор, как я отошёл от дел, передав бразды правления компанией моим сыновьям, он опустел. А пустота, знаете ли, меняет понятие о добродетели. Со временем ваша душа опорожняется, становится жёстче, и вы не замечаете, как озлобляетесь на весь мир.

– Это апелляция к тем словам Гейне, которыми вы меня встретили?

– Приятно общаться с образованным человеком. – Фабрицци поднял бокал. – Давайте, выпьем за знакомство.

– Вообще-то я с вами знаком. Заочно, разумеется.

– Боже милостивый! – Фабрицци закатил глаза. – Ох уж этот пройдоха – синьор Нари! Он наверняка взял с вас честное слово, что никоим образом не озвучите моё имя, как, в прочем, и с меня, что не опорочу его репутацию, упомянув ваше.

– Видимо, так.

– Я также подозреваю, что он обокрал вас… Вы ведь понимаете, о чём я?

– Ну, поскольку нас связывает только книга, то полагаю – о ней. Но, что вы имеете в виду под – «обокрал»?

– Если не секрет, вы можете озвучить сумму, полученную от антиквара?

– Двести тысяч.

– Боже! Вы получили лишь пятую часть её стоимости.

– Пятую?! Мартино почувствовал, что его горло пересохло, а гневный комок перекрыл дыхание. Он судорожно поднял бокал и осушил его одним глотком.

Фабрицци понаблюдал за гостем и проговорил низким спокойным тоном:

– Вы рискуете быстро опьянеть, поступая так с этим вином. Ему более восьмидесяти лет. Но… не стоит так нервничать. А вашу потерю я как-нибудь возмещу. И сколько бы я не заплатил за эту книгу, всё равно было бы слишком мало. Уверяю вас, она бесценна.

Мартино справился с волнением и, потрясённый этим заявлением, уставился на дворянина.

– В чём же заключается её ценность? – наконец, спросил он.

– Вы, очевидно, даже не открывали её. Отнеслись к ней с пренебрежением… А вот я трепетал, когда касался её.

– Почему же – с пренебрежением? Унаследовав её вместе с библиотекой отца, я вспомнил некоторые обстоятельства и решил избавиться от неё как можно скорее.
 
– Обстоятельства?.. Не могли бы вы рассказать поподробней, о чём речь?..

– Пожалуйста. Не вижу никаких препятствий. Ещё в юношеском возрасте я увидел её впервые. Понятия не имею, как отец раздобыл этот раритет, но с тех пор всё изменилось. Отец охладел ко всему семейству, заточил себя в своём кабинете, проводя там сутки напролёт. Он даже не заметил, как умерла моя мать, как я вырос, как стал актёром… Он не посетил ни одного моего спектакля, не сказал мне ни единого доброго слова… И как только я смог жить самостоятельно, ушёл из дома и больше не возвращался. Не могу сказать точно, чем отец занимался все эти годы, но с этой книгой, я уверен, он не расставался ни на минуту.
 
– И вы решили, что всему виной именно она, – закончил Фабрицци и через минуту молчания добавил: – Не каждому под силу справиться с её содержанием. Но ключевое слово, которое вы упомянули – это наследство. Только тот, кому принадлежит право наследования, может раскрыть истинный смысл древних знаний. Другой же – может накликать на себя беду. Поэтому, дорогой Альдо, мне и нужна ваша помощь.


Провинция Венето, Италия

Арсений Барский с сожалением подумал, что их отпуск подходит к концу. За две недели они объездили весь север полуострова, побывали в таких живописных уголках, о которых можно было только мечтать. Гостеприимство Томаса Уилсона и его жены Саманты не имело границ. Женщины так подружились, что мысль о расставании омрачала все последние дни. Моника источала восторг по всякому поводу, возилась с маленьким Ричардом, изображая любящую заботливую мать.

– Если рай на земле существует, то я в нём уже была, – сказала однажды вечером Оксана, укладываясь в постель.

– Так напиши его – таким, каким ты его видишь.

– Обязательно напишу, Сенечка. Вот только вернусь в свою мастерскую.

– Ты, кстати, заметила, что полотно, которое ты подарила Уилсонам, теперь украшает их салон?

– Заметила. И оно неплохо вписалось в интерьер.

Утором следующего дня моросил дождь. Лёгкий, наполненный влагой и озоном ветерок, вздувал оконные занавески, неся с собой аромат зелёных лугов, смешанный с морским запахом Венецианского залива.

Рано проснувшаяся Моника, влетела в спальню и бросилась под одеяло между своими родителями.

– Мне так не хочется уезжать, – произнесла она, капризно наморщив носик.

– Что поделаешь, милая. – Оксана прижала её к себе, целуя в лобик. – У всех есть обязанности, работа… Отпуск – это только подарок за усердный труд. Нужно много трудиться, чтобы заработать его. Ты же это понимаешь, правда?

– Я понимаю, мамочка. Но всё равно не хочется. И я буду скучать по малышу Ричи.

– Ничего. Мы договоримся с Уилсонами о встрече в следующем году.

– Но к тому времени Ричи уже станет большим.

– Надеюсь, не очень. – Оксана снова поцеловала её и крепко сжала в объятиях. – Вы поваляйтесь ещё, а я пойду помогу Саманте с завтраком.

Прошло ещё полчаса, прежде Арсений с Моникой спустились на первый этаж и обнаружили всех, застывшими перед экраном телевизора.

– Что происходит? Вместе с нами проснулась Этна?  – поинтересовался Арсений, не без иронии в голосе.

– Хуже! – ответил Томас. – Всё гораздо хуже.

Худощавый репортёр, пытаясь справиться с волнением, вещал в микрофон с логотипом канала Rai 2, что во Флоренции по неизвестной причине провалилась под землю площадь Синьории. За его спиной действительно виднелась огромная дыра, окружённая плотными рядами полицейских подразделений. Те пытались оградить место происшествия и не допустить скопления народа. Репортёр часто оглядывался, очевидно остерегаясь, что булыжный тротуар вот-вот осыплется и земля в прямом смысле уйдёт из-под его ног.

Многие туристы и горожане, говорил он в микрофон, посетившие площадь этим утром, бесследно пропали. Дыра в земле столь глубока, что дно не просматривается. Власти делают всё возможное, чтобы не допустить дополнительных жертв. В городе объявлено чрезвычайное положение. Все вещательные средства связи предупреждают об опасности и просят не приближаться к площади. Тут в телевизоре раздался треск, а затем и грохот.

Камера оператора заплясала, но тот, стараясь не потерять картинки из виду, спешно отходил назад. «Боже! – послышался голос репортёра. – Дворец Веккьо рухнул!.. Снимай!.. Снимай!..» На дальнем плане падало здание, поднимая в воздух столбы пыли. Разрушенная башня похоронила под своими обломками статуи Давида и Юдифь. «Слава Богу, – снова послышался голос репортёра, что эти скульптуры лишь копии работ Микеланджело и Донателло». Камера вновь надвинулась на автора репортажа. «Ты снял? Снял всё это?!» – прокричал он своему оператору с выпученными от страха глазами.

На несколько секунд он переключил внимание, прислушиваясь к своему наушнику. «Погоди… Господи! Мне передают, что в Венеции происходит нечто похожее. Там уходит под землю остров Повеглия». Затем всё стихло. Камера отключилась. Четверо взрослых и один ребёнок продолжали стоять перед заставкой на экране. Арсений повернулся и заметил, что Оксана догадалась спрятать лицо дочери в складках своего платья. Но… её уши оставались открытыми. Поняла ли она, что произошло? Не так давно они сами стояли на этой площади и память была совсем ещё свежа. Будет очень жаль, если последние дни запомнятся ей такими.

– Нам нужно поговорить. Томас обернулся и, сделав знак Оксане, чтобы та заняла малышку на время разговора, качнул головой в сторону выхода.

Дождь лениво сыпал каплями. С навеса, под которым они стояли, лилась тоненькая струйка воды. Тишина, прозрачно-чистый воздух и лёгкая дымка вдалеке над лесом – ничего не предвещало даже малейшего намёка на катастрофу. Но она уже произошла, и вопросы отарой овец лезли наружу.

– Есть предположения? – как-то отвлечённо спросил Томас, вглядываясь вдаль, туда, где кромка деревьев сливалась с горизонтом.

– Возможно, они бы появились, будь мы хотя бы в одном из этих мест, – проронил Арсений. – Но, задай другой вопрос: что связывает эти места?

– Исторически – ничего, насколько я помню. Хотя я могу ошибаться. Но… – Томас задумался, выуживая из памяти всё, что когда-либо читал или слышал о давних событиях. – Если только… мертвецы.

– Что ты имеешь в виду? Саманта встревоженно посмотрела на мужа. Её щёки пылали.

– На площади, насколько я знаю, сжигали еретиков. А кладбище островка Повеглия служило последним пристанищем погибшим во времена, когда чума накрыла не только Италию, но и всю Европу.

– Может быть. Но это-то тут причём?

Томас пожал плечами.

– Ты спросил – я ответил.

– Хм. Тогда, пожалуй, самое время посетить одну из достопримечательностей.

– Какую именно? – Саманта бросила вопрос, не отрываясь от дисплея своего смартфона, и, не дожидаясь ответа добавила: – Это охватило все континенты. Новостные заголовки просто перебивают друг друга сообщениями. Что-то подобное постигло регионы Африки, Индонезии, России, Америки и Ближнего Востока. – Она вскинула глаза на Барского. – Плато Мегидо в Израиле ушло под землю… Что происходит?..

Арсений опустил голову и мысленно представил себе всех своих родных и знакомых. С ними всё в порядке, понял он. Они знают, но все живы и здоровы.

 То, как Арсений погрузился внутрь себя, не осталось незамеченным.

– Ну и как там они?

– В порядке, док. Но волнение нарастает.

– Как и везде, приятель. Так что, давай-ка мы оставим женщин с детьми дома и…

– Я с вами! – воскликнула Саманта.

– Даже думать не смей!

Томас был резок, но он знал, как предостеречь жену от опрометчивого шага. Она не была безрассудной. Просто желание всё время находится около мужа, было сильнее её здравого смысла. Да и потом, Саманта считала, что её телепатические способности могут пригодиться в любой момент, и как раз в это время она не окажется рядом. И это, отчасти, было справедливо, так как Томас ясновидением не владел.

– Ты, дорогая моя, лучше включи свой мозг и скажи, что ты видишь.

Саманта отрицательно повертела головой.

– Ничего.

– Ты серьёзно?.. Такого не бывало. Что – совсем пусто?

Теперь Саманта кивнула утвердительно.

Томас немного растерялся, но едва ли это могло остановить его.

– Тогда в путь, Арсений. Менее, чем за два часа можно добраться только до одного места, если, конечно, повезёт нанять какой-нибудь катер, и его хозяин согласится подбросить нас до Повеглии.

Перекусив на скорую руку и оставив надлежащие инструкции своим жёнам, двое мужчин покинули усадьбу.


Замок Лазаро Фабрицци. Флоренция

Альдо Мартино прогуливался по террасе. Необходимость подышать свежим воздухом выгнала его из дома. Здесь, у стен, выстроились статуи: похотливые сатиры со вздыбленными фаллосами и божественно прекрасные нимфы. Плотский грех, животная страсть и поразительная красота, миф и реальность, запрет и вседозволенность слились воедино в произведениях неизвестного скульптора. Дуальный мир в единстве камня.

Грудь Альдо разрывала печаль, смешанная со злостью на самого себя. Вчера он расстался с Вероникой, и это выглядело очень мерзко – будто бы он натешился и прогнал девушку без всякой причины. Но основания этому поступку были. И о них знал только он сам. А ведь он строил планы, мечтал провести с Вероникой отпуск и даже жениться на ней. Но случилось то, чего он опасался – наследие усопшего предка догнало его. Он постарался, но не смог избавиться от треклятой книги. Почему из огромной библиотеки отца только она привлекла его внимание? «Будь она проклята, а вместе с ней и отец и этот чёртов аристократ, решивший поставить всё с ног на голову». Не прошло и нескольких дней, как он увяз по самые уши. С этими мыслями он дошёл до конца террасы. Негр-великан вырос перед его глазами невесть откуда.

– Господин просит к столу, – произнёс он низким грудным голосом.

Спустя минуту Мартино уже сидел за столом. Дон Фабрицци намазывал мягкий сыр на поджаренный хлебец, переводя взгляд со своего гостя на изысканно сервированный стол. Он держался спокойно, словно ничего не произошло, будто бы последние известия его ничуть не задели. «Каким же нужно быть человеком, – размышлял Мартино, – чтобы не чувствовать угрызения совести от содеянного? Он, можно сказать, обрушил полмира, похоронил сотни людей, разрушил древнейшие памятники архитектуры, но даже не делает попытки покаяться».

– Мы допустили маленькую оплошность, – словно читая его мысли, проговорил Фабрицци. – Но мы найдём способ её исправить.

– Маленькую?!

– Верно. Этот мир столь ужасен, друг мой, что парочка потрясений ничего не изменит.

– Вы не находите, что это жестоко? Ведь пострадали невинные люди.

– Невинные?.. Разве такие ещё существуют?.. Но что такое человеческая вина, если не следствие вины кого-то ещё? Это цепная реакция, не прекращающаяся со дня сотворения мира. Вы, дорогой Альдо, знаменитый артист: вам ли не знать и не понимать человеческой природы. То, что мы с вами высвободили, лишь подтверждает, насколько этот мир прогнил. И смею вас заверить, что станет ещё хуже, если мы тотчас не вернёмся к изучению трактата. – Фабрицци облокотился на спинку стула и воздел руки. – Согласен, мы сотворили нечто ужасное. Но этот процесс обратимый. Примите это как генеральную репетицию перед премьерой.

– Шутите? Мы же открыли путь в преисподнюю! Как же вы собираетесь залатать эти дыры?

– Не я, а мы. Мы сделаем это. Вы просто пока не понимаете всей силы, заключённой в этой книге. Вы ведь заметили, что она написана на нескольких древних языках. Так вот я способен их прочитать, а вы осмыслить, потому что только вам дано это право. И не спрашивайте: почему? Этого я не знаю. Вероятно, это ещё одна загадка. Но вполне очевидно, что ваш род всегда владел этой книгой и кто-то из ваших далёких предков собрал воедино все древнейшие знания. Он наложил на неё заклятие, некую печать, открыть которую подвластно лишь наследнику.
 
– Вы говорите о каком-то предке, но имя автора на ней не значится.
 
– Как я уже и сказал, – это конгломерат многих книг, написанных разными авторами. – Фабрицци на минуту умолк. Азиат, прислуживающий за столом, поменял тарелки. Мартино так и не притронулся к пище. – Вы слышали о «Книге Гота»? – спросил он, когда слуга отошёл в сторону. – Она была написана в Египте за тридцать веков до нашей эры. Папирус находился во владении жрецов. Заключённые в ней знания давали беспрецедентное могущество над различными мирами. А о «Тайнах Червя» некоего Тереция Сибеллиуса вы слышали? Полагаю, что тоже нет. О «Некрономиконе», о «Стансах Цзяна» спрашивать вообще не имеет смысла.

– Простите, дон Фабрицци, мою дерзость. Но отчего вы так взъелись на мир? Утопая в роскоши, будучи далёким от бед и невзгод простых людей, чего вам не хватает?

– Хм. Всю свою жизнь я посвятил изучению древних знаний. Увидев эту книгу, я понял, что это апогей всего, что было осмысленно ранее. Я бы мог перевернуть этот никчёмный мир и без её помощи. Но верх могущества заключается не в разрушении, а в созидании. Освоив все заговоры и ритуалы, мы достигнем самых вершин, уподобимся богам, сделаем этот мир лучше и чище. Мы излечим его больной организм. Но для того, чтобы сделать это, нам понадобится выявить все вирусы, поднять их на поверхность из глубины веков. А затем… мы уничтожим их, всех разом.

Мартино пребывал в мрачной задумчивости. Или этот человек был великим магом, или обладал могучим даром внушения, но каким-то образом он подчинил его соей воле. Не имея сил сопротивляться, ему в голову вдруг пришли шекспировские строчки:

Как тот актёр, который, оробев,
Теряет нить давно знакомой роли,
Как тот безумец, что, впадая в гнев,
В избытке сил теряет силу воли, -

     Так я молчу, не зная, что сказать,
Не оттого, что сердце охладело.
  Нет, на мои уста кладёт печать
   Моя любовь, которой нет предела.

Только вот слово любовь, подумалось ему, можно было бы заменить на – отчаяние, беспредельное и безысходное.


Остров Повеглия, Венецианская лагуна

Лодочник был пожилым человеком, и предложение Уилсона воспринял настороженно. Скорее, оно его напугало: знал, что от острова не осталось и доброй его половины. Купюра в 200 евро немного приободрила его, но не убедила. Тот ещё топтался на месте, когда Барский предложил ещё двести – за обратную дорогу.
 
– За каким чёртом вам туда приспичило?! – пробурчал он, заводя мотор ветхого баркаса и принимая пассажиров на борт.
 
Уилсон пообещал, что надолго они его не задержат. Возможно – он рассуждал вслух лишь только для того, чтобы отмести подозрения – имеет место какая-то незарегистрированная вулканическая активность или аномалия. И их метеорологический центр требует отчёта.
 
Может лодочник никогда и не встречал вулканологов, но наверняка зал, что у них должно быть какое-нибудь снаряжение. Поэтому слова Уилсона особого впечатления на него не произвели. Он отмахнулся и иронично проронил:

– Неужто?.. Отсюда до ближайшего вулкана с тысячу километров будет. Ты, парень, лапшу мне на уши вешаешь?
 
Уилсон смутился: не ожидал, что лодочник окажется таким прозорливым.

– Вот что я вам скажу, молодые люди: дело тут не в почве…

– А в чём же тогда, по-вашему? – подал голос Барский.

Старик пожевал ус, чуть подправил направление лодки и выдал то, что рассмешило обоих пассажиров:

– В нечистой силе!

Барский на секунду подумал, что мужичок умом тронулся. Но вспомнив одно обстоятельство, задумался. Перед их отъездом один из телеканалов демонстрировал снимки пропавших без вести. Он поймал себя на мысли, что не смог отследить их места положения, пусть даже их поглотила земля. И Саманта – она не слышала никаких голосов. Создавалось такое ощущение, что этих людей не существовало вовсе. Это выходило за пределы реальности. Может прав мужик: есть какая-то сущность – неуловимая для их подсознания. Возможно, все эти люди не канули в бездну, а перешли в другое измерение; аннигилировали, став чем-то другим, без души и плоти? Может, космические спирали вдруг свернулись и некие врата открылись в потусторонний мир?

Всеми этими мыслями Барский поделился со своим другом за пять минут до того, как лодка причалила к берегу.

Первое, что они почувствовали, ступив на землю – это леденящий ветер. Будто микроскопическими льдинками он вонзался в кожу, проникая в самое нутро.

– Бр-р-р, вот напасть-то, – пробурчал лодочник, семенивший за двумя рослыми мужчинами. – Надо было телогрейку из лодки прихватить.

– Это не обычный холод, – прошептал Барский. – Лично у меня сейчас сердце из груди выпрыгнет.

– А я вам о чём толкую, – послышался голос сзади. – Весь этот остров – одно большое чумное кладбище. Недаром его называют «пристанищем потерянных душ». Так что, если увидите призраков, не удивляйтесь. В начале прошлого века кому-то пришла дурацкая идея построить тут психбольницу. Так доктор сам с башни кинулся.
 
Пройдя не больше километра, они очутились у края огромного провала. Уилсон осторожно наклонился, чтоб заглянуть вовнутрь. Барский придерживал его за руку, упёршись в камень, казавшийся устойчивым.

– Дно не просматривается. Это вроде чёрной дыры, что поглощает даже свет. Но кто о таком слышал. Здесь, на земле, это невозможно. Это опрокидывает все физические законы.

Барский потянул Уилсона назад, опасаясь за непрочность своего положения.

– Если дна не видно, Том, это ещё не значит, что его нет.

Подобрав булыжник, он бросил его в пропасть. Все трое стояли, прислушиваясь, но отзвука так и не дождались. Ветер, тем временем, набирал силу, вращаясь невидимым торнадо над воронкой. Они отошли на безопасное расстояние и перевели дух.
 
– Помнишь Кольский полуостров, Том?

– Конечно. Но теперь и он превратился в такую же пропасть.

– Точно. Но там я попал в одно место… Я не вправе открыть тайну, к которой прикоснулся, но один старец, который постоянно твердил о гармонии, показал мне путь. Не мой, а всего человечества – с момента его зарождения до вознесения в другие миры. Он общается с высшим разумом посредством телепатии через проводников… В общем… не важно, как. Но мне довелось увидеть всё что было и что случится, и… этого там не было.

– Не стану выпытывать из тебя секреты, но корректируя настоящее можно изменить будущее. Не так ли? Ведь наши помыслы мы облекаем в мыслеформы и посылаем их в сферу нашего обитания. И те, кто мыслит о мире, в конце концов, обретут покой, а мыслящие о войне скатятся к конфликту.

– Это ты сейчас к чему клонишь?

– Кто-то объявляет нам войну… Войну другого рода, с которой мы с тобой ещё не сталкивались. И я слышал только об одном человеке, который может или объяснить происходящее, или…

– Что – «или», Том?

– Или сотворить это.

– Ты в своём уме! Кто на такое способен?

– Граф Лазаро Фабрицци. В очень узких кругах его называют чёрным магом или колдуном, достигшего наивысшего регистра.

– Это же эзотерика чистой воды.

– Вот именно. Я же сказал: мы с этим ещё не сталкивались.

– Но всегда есть первый раз?..

– Именно.

Некоторую паузу заполнил хриплый голос лодочника, позабытого и насквозь продрогшего:

– Вот значит, какие вы учёные!


Венеция. 16 век

Гоффредо Мартино трясло, как осиновый лист. Не далее, как вчера, при полном скопище людей его возвели на костёр. Объятое пламенем тело горело и рассыпалось в прах. Жуткая нечеловеческая боль затмевала разум. Его связки рвались в оглушительном крике. Он видел, как лопалась его кожа, как спекалась кровь, как чернели обгоревшие кости… Он видел книгу, брошенную в огонь – она тоже горела. Но вот теперь он сидит в своей келье, заколоченной и ожидающей освящения, и перед ним книга – та самая. И ни одна из её страниц не покрылась даже гарью.

Провидение? Умысел? Заклинание? Он посмотрел на икону, ища ответа. Но Сын Божий молчал, повесив голову и печально прикрыв веки.

– Ну если ты не знаешь, – пробормотал, Гоффредо, – тогда…
 
Он решительно открыл книгу: листал её, пока не отыскал нужные слова: Воскрешение. Возвышение над миром живых и миром мёртвых. Гоффредо ощупал себя. Не было никаких сомнений, что это его плоть. Он не переселился в другое тело, остался живым, и не испытывает постоянного чувства голода, как раньше. Вдобавок ко всему, его полностью обнажённое тело не ощущает холода, как, впрочем, и тепла. С этим новым состоянием нужно было свыкнуться. Возможно, именно так чувствует себя человек, поборовший свои потребности и усмиривший плоть. И всё-таки в этом было что-то сверхъестественное. Как он очутился в своей келье? Как, никем не замеченный, прошёл через неф, поднялся по лестнице и пробрался сквозь запертые двери? Гоффредо поднялся со скамьи, подошёл к двери и потянул ручку: она была надёжно заперта и, скорее всего, опечатана, дабы никто не осмелился войти в осквернённое еретиком помещение. Он отошёл от двери, шагнул ближе к иконе, ощупал угасшую лампаду и прикоснулся лбом к холодной стене. Но, вдруг, пошатнулся и, не устояв на ногах, ввалился в соседнюю келью. «Господи! Я прошёл через стену!» Испугавшись, Гоффредо бросился назад и, к удивлению, снова оказался у стены, рядом со своей иконой.
 
– Мир тебе, сын мой, – послышался чей-то голос.

Гоффредо в ужасе шарахнулся в сторону, споткнулся и повалился на койку. На скамье сидел дряхлый старик. На нём была белая туника, седая борода опускалась до самых колен, над головой сиял нимб. Гоффредо протёр глаза. Это иллюзия, сон, видение – всё, что с ним происходит, просто несусветный бред? Он оторвал руки от лица, но старик никуда не исчез.

– Ты Бог?! – вырвалось у него. – Ты явился, чтобы судить меня?

Визитёр рассмеялся. Сложенный вчетверо хабит  упал на колени Гоффредо.

– Возьми, пёс . Прикрой срам. – После этих слов старец повернулся к манускрипту. – Ты вынес такие страдания из-за него и даже не потрудился осознать силу слов, значение которых могут открыться лишь нам – наследникам. Да-да, ты не ослышался. Я вовсе не Бог. Я твой предок, хоть и очень дальний.

– Но это! – обезумевший монах поднял руку, указывая на свечение над головой старца.

– Ах, это! Это скоро померкнет. – Старик сказал так обыденно, будто уже давно не обращал внимания на собственный неординарный вид. – Я послан, чтобы наставить тебя на путь истинный, – говорил он, медленно расставляя слова. – Ты, как и все мы, – каждый в своё время – должен исполнить предначертанное. Ты обязан следовать своему предназначению… Эта тяжёлая участь. И не каждому она по плечу. Твой брат, к примеру, с ней не справился. Он даже пытался уничтожить книгу, но… это невозможно. Я верю, что когда-нибудь, ты поймёшь. Одно скажу: тебе дано овладеть знаниями, обрести невероятную силу, но для этого ты должен укрепить свой дух. Теперь уже это проще. Теперь ты и есть – дух. Но ты не покинешь этого мира, не вознесёшься, как твои предки, до тех пор, пока не отыщешь наследника и не вручишь ему самое сокровенное, чем владел весь наш род. – Седовласый ненадолго задумался, а затем продолжил: – У меня мало времени, поэтому вопросов не задавай. Всё, что тебе необходимо знать, ты найдёшь в книге. Путешествуя по мирам, – прошлым и будущим – ты узришь то, что не дано непосвящённым. Ты будешь разрушать и создавать. Многие погибнут, но и многие возродятся. И последнее: твоя душа будет маяться и не найдёт покоя, пока последняя строчка до самой последней буквы не будет прочитана и усвоена. Это твой урок. Усвоишь его, и вся Вселенная подчинится твоей воле. Но без ключа тебе не справиться. Отыщи его…

Не успел Гоффредо открыть рта, как пришелец исчез.

А неделю спустя случилось ужасное. Вначале из города побежали крысы. Они бросались в каналы, превращая их в бурлящий поток из кишащих грызунов. Грязная зловонная вода захлестнула улицы. Земля содрогалась и трескалась. На глазах горожан падали мосты и обрушались дворцы, оставляя на тех местах безмерные пропасти. Птицы, сбившись в огромные стаи, устремились прочь. Лишь нахохлившиеся вороны, притаившиеся внутри ажурных галерей Дворца дожей, остервенело поглядывали на площадь Святого Марка. Город обезумел. На улицах царил хаос. Глашатаи зачитывали указы один за другим и тщетно призывали людей к соблюдению порядка. Потерявшие рассудок матери, не владея собой, топили младенцев, мужья бросались с мечами на своих жён. Затем из разверзнутой земли донёсся гул. Тембр этого звука вселял в сердца печаль и страх. А когда гул утих, по городским улицам пополз ледяной пронизывающий туман. Сумасшествие, казалось, достигло наивысшей точки неистовства.

На третий день всё стихло. Но оставшиеся в живых люди боялись выйти из своих уцелевших домов: что-то невидимое, но тревожное витало в воздухе. И только некоторые священники говорили, что в тяжёлых чёрных облаках видят души давно усопших. Говорили тихо, шепча на ухо, опасаясь, что их обвинят в суеверии и объявят еретиками, печальный конец которых был всем известен.
 
В тот же день венецианский патриарх взошёл на алтарь Сан Марко-Кастелло и воздал молитвы в защиту государства, а после полудня собрался Совет десяти . Дож, поглядывая на полотно Веронезе «Зевс поражает молнией пороки», угрюмо молчал. Один из представителей семьи нобилей , потрясая кулаком в воздухе, срывался на крик, голося, что страна погрязла в блуде, алчности, азартных играх, что час расплаты настал, что нас постигнет участь Содома и Гоморры, если каждый богохульник тотчас же не предстанет перед священным судом.

– Укротите ваш пыл, синьор Барбонело. Я не против инквизиции… в разумных пределах, но в то время, когда Венеция стоит на грани войны , не время истреблять народ. – Дож сделал вид, что не заметил испепеляющего взгляда и повернулся к остальным членам Совета. – Неужто не понимаете, что дело совсем не в этом?.. Я не склонен верить в колдовство, да простит меня Господь, но на что, скажите мне, похоже это явление, если не на проказы дьявола? Кто из вас, когда-нибудь, становился свидетелем подобного ужаса? Такого горя и такого безумия не бывало даже во время чумы.

– Люди одержимы бесом! – выкрикнул кто-то из зала.

В ответ послышались и другие выкрики:

– А вам не кажется странным, что это случилось вдруг, ни с того, ни с сего?

– Что ж странного в том, что чаша переполняется и кипяток обжигает ваши пальцы?

– Прав Барбонело! Жадность и блуд открыли ворота в ад!

– На костёр всех еретиков!

– Лоредано правильно сказал: это колдовство!

– Поймать колдуна!..

– На костёр!..

Дож плотнее укутался в пурпурную мантию, спрятав сухое лицо в мехе воротника, и долго внимал спору, прекрасно понимая, что все эти вельможи, чьи руки по локоть в крови, могут только обострить ситуацию, но никак не исправить её. Возможно, и смогли бы, но никто, включая его самого, не может даже предположить о причинах происходящего.

Единого мнения им не достигнуть, размышлял Лоредано. Это или само пройдёт, или некогда процветающая республика канет в лету, и папской армии даже не придётся воевать с Венецией. Он никак не мог собраться с мыслями, но подумал, что по большому счёту, его голос в Совете только совещательный. Пусть сами решают, и сами же несут всю полноту ответственности. На этом дож, скорее бы всего, и успокоился, если бы воздух в зале не сотрясся звуком голоса, прозвучавшим словно гром среди ясного неба.

– Дважды не сожжёте!

Все встрепенулись, а возникшая поистине гробовая тишина лишь усугубила всепроницающий холод. Выпученные глаза искали источник звука, руки взметались вверх и безвольно опускались, немые гримасы изумления застыли на лицах… Лишь одна рука указывала в дальний конец зала. Сначала там появилось свечение – будто бы нимб плыл в воздухе сам по себе. Дож привстал со своего места, всматриваясь в это чудесное парение. Кто-то зашептал молитвы, другие осеняли себя крестным знамением, третьи преклонили колени. Неужели сам Господь спустился на землю, чтобы спасти их?! Но затем, под нимбом, показался лик. И он был знаком всем присутствующим. Не этого ли человека они предали суду и казнили сожжением на костре? Ещё несколько секунд и, казалось, его можно будет потрогать руками, но повергнутые в шок члены Совета даже не предприняли попытки тронуться с места.
 
– Брат Гоффредо воскрес! – проронил один из них.

Монах проделал несколько шагов и остановился. Он только что научился управлять своими вибрациями и не был окончательно уверен, что выучил урок. Но он был услышан, а значит сможет донести своё послание этим карателям от веры, исказившим и исковеркавшим божье учение в угоду собственного всевластия и чувства безнаказанности.
 
– Не месть живёт в моём сердце, – проговорил Гоффредо, – а сострадание. Не к вам – безнадёжным, а к моему народу, частью которого я и сам был недавно. Все ваши споры напрасны, а любые действия тщетны. Души убиенных, проклятых вами и вашими предками, сожжённых и распятых пришли говорить с вами. Там, где стояли эшафоты и распятья, где горели кострища, я сотворил пропасти. Я высвободил холод, подобный холоду невинных душ. Теперь вы чувствуете, а скоро и узрите лица тех, кого умертвили. Я покажу вам.

Следующие слова, что раздались из его уст, остались непонятыми, но то, что произошло дальше, увидели все. Всё обозримое пространство всколыхнулось. Несмотря на наглухо закрытые окна и двери, воздух стал вращаться, опоясывая залу с нарастающей скоростью. Погасли свечи, трепетали чёрные туники, вздымаясь за плечами, словно сатанинские крылья; повисли беспомощные руки, ледяное дыхание смерти пронизало жизнь.

Скоро ветер утих, и ото всюду перестали взору бесчисленные бренные тела – обожжённые пламенем, искалеченные пытками, окровавленные истязаниями – такими, какими их застала смерть. Полные страданий лица нависли над инквизиторами. Шёпот из их уст был громче вопля. Стенаниями, горьким плачем и скорбью наполнялось всё вокруг. Это не прекращалось до тех пор, пока воздух не стал плотным и тяжёлым, как многотонная глыба, пока из груди не вырвался последний выдох, пока выпученные в страхе глаза ещё видели, а уши ещё различали стоны.   

На следующий день по городу поползли слухи о том, что все, побывавшие в тот день во Дворце Дожей, сошли с ума. Единственным, кто остался в своём рассудке, был дож Лоредано, прозванный в народе «человечнейший».


Флоренция (текущее время)

Они направлялись в столицу Тосканы, бывшую резиденцию герцогов Медичи, в город величественной архитектуры и колыбель непревзойдённых мастеров. Барскому пришлось отложить возвращение на родину, но это неожиданное решение обрадовало лишь его дочь.

Пока Уилсон вёл машину и думал о чём-то своём, в голове Барского сложился синопсис очередной книги, кульминацию которой ему только предстояло узнать. Не так часто ему выпадал случай написать о чём-то реальном, не придумывая почти ничего вместо произошедших событий. «Это будет бестселлер, – размышлял он. – Редактор будет плакать от счастья… Вот ведь как: полнота положительных эмоций, перехлестнувших через край, побуждает нас источать слёзы. Парадоксальное явление? Скажи такое Томасу, так он, как психолог, станет утверждать, что плакать от счастья невозможно, что это миф, что мы плачем, освободившись от своих тревог, что наш организм просто перестал сопротивляться, удерживая в равновесии два противоречия…»

– Арсений!

– Что?

– Ты где пропадаешь? Я уже дважды обращался к тебе.

– Прости. Задумался.

Уилсон потёр подбородок, снова положил руку на руль и побарабанил по нему пальцами. Из радио раздавалась неаполитанская песенка. Новостные каналы после утренних сенсаций как-то приумолкли: никто не решался озвучить хоть какую-нибудь гипотезу о случившемся. Быть может, консультировались, ожидали компетентного мнения специалистов.
 
– Как думаешь, что такое злость?

– Ну, тебе, наверное, лучше знать. Но, думаю, что это эмоции, которые мы не можем в себе подавить, а наша душа не может с ними самостоятельно справиться.

– Точно, – в подтверждение сказал Уилсон. – Этот всплеск порождает действия, о которых многие в последствии сожалеют, но лишь некоторые имеют характер обвинить в этом самих себя. Глубже закапывая проблему, ища причину во вне, человек искусственно создаёт препятствия здравому смыслу. Многие, из нам подобных, превращаются в монстров, лишь с виду напоминающих людей, но, по сути, они уже мутировали.
 
– Я понимаю, к чему ты клонишь. У меня тоже не выходят слова лодочника о нечистой силе. И если её кто-то вызвал… Как мы отыщем этого Лазаро Фабрицци?
 
– Думаю, это не сложно. Вопрос в другом: позволит ли он приблизиться к себе? Такие, как он, – люди опасные… ведут очень скрытый образ жизни, зачастую не допуская к собственной персоне даже своих близких.  Но… ты бы покопался в интернете – может, и отыщешь его фотку.
 
Барский достал смартфон и в поисковой строке набрал фамилию искомого субъекта. По запросу сеть выдала несколько вариантов. Первый из них указывал на некоего музыканта-скрипача, и он был слишком юн. Второй упоминал учёного, прославившегося на скрещивании растений: ботаник не мог быть тем самым… Далее следовали ещё пара персонажей – и тоже не из их пьесы. Но на следующем Барский остановился. Фотография была давняя: гладкое, словно вытесанное из мрамора лицо с упрямым подбородком, прямой нос, чёрные как угли глаза и чёрные причёсанные назад волосы – этот походил на мага или злого сказочного чародея. Во всяком случае, вид у него не столь загадочный, сколь благородный. Разглядывая снимок, Барский поймал себя на мысли, что ему становится не по себе. Под снимком было всего несколько строчек, из которых явствовало, что личность происходила из старинного аристократического рода, что 16 лет назад он являлся владельцем нескольких промышленных предприятий, коллекционер, и что род занятий на сегодняшний день неизвестен.
 
– Наш старичок, – выдавил из себя Барский, – давненько отошёл от дел, но то, что это он, я уверен.

– Дай-ка взглянуть. – Уилсон потянулся за телефоном. – Очень может быть, – через пару секунд протянул он. – Почему-то таким я себе его и представлял… И что скажешь? Координаты сможешь пробить?

– Доступ заблокирован, Том. Кто-то или что-то его скрывает. Впрочем, с этим я уже сталкивался. Он сам или кто-нибудь рядом с ним – ареометист .

– Вероятно, ты прав. Интересно, может ли один ареометист разблокировать другого невидимку?

– Понятия не имею… Ты на своего Патрика намекаешь?

– Верно… Но у меня есть идея получше. Эти коллекционеры, а наш господин – не исключение, – завсегдатаи антикварных магазинов. Такие у антикваров на особом счету, так как пользуются исключительными услугами и платят баснословные деньги – не только за приобретение какой-то особо ценной вещи, но и за молчание. Во Флоренции у меня есть несколько на примете. Зацепимся за одного… ну а дальше – дело техники.

Городские улицы были тихи, как никогда. Лишённые толп туристов, они будто вымерли. Плотный спрессованный воздух застрял между домами, а листья на деревьях обмякли и потемнели. Странно было ехать по совершенно пустой дороге, глядеть на зашторенные окна, плотно закрытые двери магазинов и уютных ресторанчиков.

Единственным признаком жизни оставались исправно работающие светофоры, но кто сейчас обращал на них внимание.

– Бог мой, таким этот город мне никогда не доводилось видеть, – озадаченно проговорил Уилсон.

– То, что повергло людей в такой страх и такое отчаяние, должно быть сверхопасным. Честно признаюсь тебе, Том: я впервые сомневаюсь в наших силах.

– Да, брат, будет непросто.

Барский усмехнулся.

– Что тебя так рассмешило, Арсений?

– Так меня называет только один человек – Яков. Давным-давно он был моим телохранителем, а потом стал соратником и другом.

– Вот даже как?!

– Да, Том, были времена, да прошли. Ты лучше скажи, как антиквара найдёшь? Видишь, всё закрыто.

– Вижу. Но ты плохо знаешь этот народ. Именно в момент угрозы он будет находиться там, где всё его добро: стеллажи с книгами, экспонаты и раритеты в сейфах. Он будет там – сидеть и чахнуть, словно кощей над златом, сторожа свои сокровища.

– Надеюсь, ты прав.

Они остановились у первой антикварной лавки. Гипсовые и бронзовые статуэтки, золочёные подсвечники с хрустальными слёзками, каминные часы, украшенные изящными фигурками – всё это было любопытно и могло порадовать неискушённый глаз. Но не теперь. Уилсон подёргал дверную ручку: дверь, как и предполагалось, была заперта.

– Там кто-то есть, – сказал Барский. – Нутром чую.

– А я в этом и не сомневался. – Уилсон кивнул на прикреплённое к двери переговорное устройство, вроде устаревшего домофона. Затем нажал на кнопку и прокричал:
 
– Эй, есть кто живой?

Через несколько секунд жалюзи передёрнулись и динамик кашлянул неприятным скрипучим голосом:

– Вы с ума сошли, молодые люди? Чего по улицам шляетесь? Не видите, что творится?

– Откройте, пожалуйста, – попросил Уилсон. – Мы не мародёры, уверяю вас.

– Проваливайте! Не пущу.

– Вот же старый хрыч! – в сердцах выпалил Барский.

И это невероятным образом подействовало. Дверь распахнулась.

– Это я-то старый?! Вы, молодые люди, совсем совесть потеряли!

– Ну что вы, что вы! Это всё от нервов, – извиняющимся тоном проговорил Уилсон.

– Нервы беречь надо… Чего вам?

– Вы уж простите. Понимаем, что не ко времени. Но мы разыскиваем одного знакомого. Он, видите ли, заядлый коллекционер. Вот мы и решили попытать счастья.

– Как его зовут?

– Лазаро Фабрицци.

По лицу старьёвщика скользнула тень недоверия. Он окинул оценивающим взглядом посетителей, будто прикидывал в уме их стоимость.

– Знакомый говорите? Сомневаюсь, что мы имеем в виду одного и того же человека. Но если это тот, о ком я думаю, то такие знакомства – не по вашу честь. Кто вы такие, чёрт побери?

У Барского мелькнула мысль, что пора укротить старика, но Уилсон вовремя схватил его за рукав.

– Не судите по одёжке… И… ладно, синьор, вы нас раскололи. Но если вы знаете, не подскажете хотя бы направление.

– Езжайте, к Нари… если доедете, конечно. По слухам, он с ним водится. Это на Виа дей Фосси. А меня оставьте в покое.

Дверь захлопнулась.

– Ну, что я тебе говорил, Арсений? Вот она – ниточка.

– Ты оказался прав, док. Но откуда такие познания?

– В юности я интересовался эзотерикой. А заниматься этим, будучи оторванным от старых трудов невозможно. Так что с антикварами приходилось общаться довольно плотно. Ну, а общаясь с ними, кое-что почерпнул из психологии их поведения. Всё одно к одному, приятель.

Через некоторое время, преодолев мост Веспуччи через реку Арно и ещё немного попетляв по городу, они въехали на нужную улицу. Уилсон сбавил скорость и покатил машину медленно, внимательно рассматривая каждую витрину.
 
– Вот, смотри, – вдруг воскликнул Барский, вскидывая руку. – «Винтаж от Нари». Мы на месте, Том.

Витрину закрывала узорная металлическая решётка, запертая на висячий замок. До двери, углублённой в небольшой портал, было не дотянуться. Два зубастых зверя с пожелтевшими плафонами в челюстях неприветливо глядели с высоты козырька.

Уилсон просунул руку через заграждение и постучал по витринному стеклу.

– Осторожно, Том. Вдруг сигнализация сработает.

– Плевать. Это даже к лучшему.

Они постояли какое-то время, слушая тишину. Между тем воздух сгущался, и звук собственного голоса чудился каким-то чужим, доносившемся издалека. Оба задрали головы: над крышами клубилось серое марево, совсем не похожее на одно из явлений природы.

Уилсон постучал сильнее: толстое стекло задрожало, но и на этот раз никто не откликнулся.
 
– Чертовщина какая-то!
 
Барский стоял в стороне, бездумно упёршись глазами в канделябр, увитый сказочными крылатыми драконами с длинными красными языками. Наверняка китайское старьё, подумалось ему. Подсознательно, опасаясь чужой и чуждой ему энергетики, впитанной в старые вещи их обладателями, он обходил стороной не только антикварные магазины, но и блошиные рынки. Ему казалось, принеси он в дом что-либо подобное, то внесёт в своё жилище и часть души прежнего хозяина. Он вспомнил Франко и то, как считывая информацию с предметов, тот рассказывал обо всех несчастьях, постигших человека некогда владевших ими. К информационной чистоте своего дома Арсений относился с предосторожностью, иногда сверх меры. Он повернулся к Томасу, но взглянув на него, понял, что тот смотрит мимо него.

– В чём дело, Том?

Уилсон поднял руку и указал в сторону восточной стороны здания. Барский резко обернулся. Пустая без единой души улица не вселяла тревоги.
 
– В чём дело? – повторил он вопрос.

– Там кто-то был, – медленно проговорил Уилсон.

– Не призрака ли ты увидел, док?

Не дождавшись ответа, Барский повернулся и быстро зашагал к восточной стороне. Поравнявшись с углом здания, он завернул за него и чуть не столкнулся с человеком, прижавшимся к стене. Мужчина был плотного телосложения с седыми торчащими волосами. С него градом лил пот, а клиновидная бородка тряслась, лишний раз подчёркивая его крайнюю взволнованность.

– С вами всё в порядке? – спросил Барский, понимая, что вопрос чисто риторический.

– Конечно же, нет. Разве вы не видите?

– Что с вами стряслось? Почему вы так напуганы? Барский сделал шаг назад и махнул Уилсону.

– А вы разве нет? Над всеми нами нависла смертельная угроза, – проговорил мужчина дрожащим голосом.

К этому времени подоспел Уилсон и, услыхав последние слова, спросил:

– О какого рода угрозе вы говорите? И что с вами случилось?

– Боже правый! Не со мной, а со всеми нами… Вы что, ослепли или оглохли?! Вы хоть слышали последние известия?..

– Успокойтесь, синьор. Безусловно, мы слышали… и пытаемся разобраться в этом. Я, кстати, доктор Томас Уилсон, а это мой друг, писатель Арсений Барский.

Пожилой господин вытаращил глаза, подумав, очевидно, что эти двое полагают, что их имена имеют для него хоть какое-нибудь значение.

– Да вы просто ненормальные!

Уилсон многозначительно посмотрел на Барского.

– Ну, в каком-то смысле вы правы.

Эта фраза удивила мужчину ещё больше. Но ещё до того, как он успел открыть рот, Уилсон спросил:

– Вас сопроводить до дома? Родные стены, знаете ли, помогают успокоиться.

– Нет, я отсюда никуда не уйду. Я и вышел лишь потому, что вы намеревались расколотить мою витрину.

– Да вы никак синьор Нари! – воскликнул Барский.

– А вы откуда знаете? Антиквару показалось, что сюрпризы теперь уже никогда не закончатся. Спокойный быт и налаженный бизнес с этого дня ему будут только сниться.

– Нам дали ваш адрес в другой антикварной лавке… И, если уж нам удалось встретиться, не окажите ли нам честь посетить ваш магазин?

– Нашли время, – бросил антиквар.

Нари был недоверчив и придирчив, особенно к незнакомцам, но сегодня ему было уж слишком одиноко. Да и потом, с появлением этих двоих его нервы и дрожь в теле улеглись. Он сделал пригласительный жест.

Обогнув дом, они попали во внутренний дворик, пересекли его и подошли к чёрному входу. Нари достал связку ключей и поочерёдно открыл три внутренних замка.

– Прошу, господа, следуйте за мной. Смотрите, не споткнитесь. Тут у меня много всякого хлама. Всё руки не доходят…


Сваренный хозяином кофе, показался божественным нектаром, после долгого путешествия и неожиданно прохладного дня. Нари расположился в своём кресле и разжёг наполовину сгоревшую сигару. Запах дорогого кубинского табака повис в воздухе.

– Так что вас, молодые люди, привело ко мне? Глоток кофе и сигара настроили торговца на деловой лад, хоть его и клонило ко сну после во всех смыслах потрясающего утра.

– Нам нужна информация об одном человеке, – ответил Уилсон, придерживаясь такого же спокойного тона. – Его зовут Лазаро Фабрицци.

Нари вскочил со своего кресла так неожиданно, будто его ошпарили кипятком. Сигара выпала из его рта и упала на книгу, оставив на янтарной странице заметную чёрную точку. Но он этого даже не заметил: его лицо стало лиловым, тело содрогалось, в глазах – чудовищный испуг. Ловя ртом воздух, он с трудом выговорил несколько слов: – Зачем… зачем… вы назвали это имя?!

Только что этот человек был спокоен и вдруг такое перевоплощение. Уилсон не на шутку испугался, что со стариком может случиться сердечный приступ: такой реакции он не ожидал. Он быстро поднялся, подошёл к Нари и схватил его обеими руками за лицо.

– Смотрите на меня… смотрите в глаза… вы спите… раз… вы спокойны… два… вокруг тишина… три.

После этих нескольких коротких слов Нари обмяк и тихо опустился в кресло.

Когда Уилсон отнял руки от лица антиквара, тот уже крепко спал.

– Пусть отдохнёт пару минут, а потом я его перенастрою.

Барский, проследивший за этой быстрой манипуляцией, покачал головой.

– Это, Том, только подтверждает, что мы на верном пути. Его панический страх на пределе полного отчаяния. Не уверен, скажет ли он нам всё, что мы хотим знать… Я бы на твоём месте покопался бы у него в мозгах, пока он в отключке.

– Это я и собираюсь сделать.


Спустя полчаса Уилсон с Барским вышли из магазина, вооружённые информацией до самых зубов. Они знали всё, что было необходимо: во всяком случае всё, что знал антиквар. У них на руках были два адреса и телефон некого Альдо Мартино, актёра драматического театра. Будучи под гипнозом, антиквар поведал им некую историю о таинственной книге и её владельцах, а также о стоимости раритета, эквивалентом которой не может стать никакая сумма денег. Словом, она была бесценна, но лишь в руках того человека, который сможет постичь заложенные в ней суть и смысл. Находясь в бредовом состоянии, антиквар всё же подчеркнул важность и тайную опасность изложенного на страницах книги, припомнив высказывание Гаутама Будды: «То, что мы есть сегодня, – это следствие наших вчерашних мыслей, а сегодняшние мысли создают завтрашнюю жизнь. Жизнь – это порождение нашего разума».
 
Оставив антиквара в некоем раздвоенном состоянии, но уже не опасаясь за его психику, они торопились к автомобилю. Им предстояла ещё одна поездка – к загородному дому Лазаро Фабрицци. То, что проделал Уилсон с одним человеком, было сущей мелочью, ничтожным действием по сравнению с тем, что кото-то, владеющий беспрецедентными знаниями, проделывал со всем миром. Они ещё не знали, как преодолеть такую мощь, но цель уже была намечена и отступать они не собирались. Но… только лишь усевшись в машине, Барский вдруг оторопел. Случившееся было немыслимым.

Уилсон, заметив такую резкую перемену в облике своего друга, заволновался.

– Что это с тобой?

– Я их не вижу, Том. Никого не вижу! – прошептал Арсений, уставившись в пустоту.

– Ты о чём толкуешь, приятель?

– Я не вижу наших жён и наших детей, Том! Ментальная связь исчезла. Туман…

– Что ты хочешь этим сказать?.. Не дожидаясь ответа, Уилсон выхватил телефон и стал набирать номер Саманты. Но не в первый, не во второй и не в третий раз на звонок никто не откликнулся.

– Это бесполезно, Том.

– Ты же не имеешь в виду, что…

– Нет! Что ты?.. То, что я их не вижу, это ещё ничего не означает. Помнится, я рассказывал о турецкой операции…  Но… ты припоминаешь слова Нари о Фабрицци? Он сказал, что у того везде глаза и уши. И это, видимо, небеспочвенное утверждение. Это не какая-то там пресловутая мафия или скопище радикальных исламистов. На этот раз всё гораздо серьёзней.

– Тогда, дружище, – произнёс Уилсон, переведя дыхание, – нам предстоит схватка.

– Верно. Но непросто сражаться с призраком.

– Брось! Он из плоти и крови, как и все мы. Уилсон так сильно сжал челюсти, что послышался скрежет зубов.

– Постой, Том. Кажется, я знаю, что он делает. Антиквар, возможно не совсем осознанно, назвал Лазаро Фабрицци сатанистом с мощным нечеловеческим интеллектом. Если ему удалось открыть тайну манускрипта, овладеть ею с помощью Мартино, тогда…
 
– Продолжай…

– Тогда он овладел ключом к могуществу тёмных сил. И я уверен, что он достаточно силён, чтобы не стать их рабом, а напротив – править ими. И ещё я знаю, что наряду с фальшивками, существовало и существует много рукописей, которые скрыты в недоступных сейфах, которые преследовались и уничтожались во все времена церковью и инквизицией, а если кто и владеет чем-то подобным, то никогда не признается в этом. Короче говоря, Том, пора наводить мосты. Свяжись со своими ребятами. Нам понадобятся все, кто доступен.

Машина тронулась и покатила в северном направлении. Уилсон не обращал внимания на то, что едет по пешеходной улице. Сейчас, впрочем, это значения не имело. Доехав до пересечения с Via de’ Cerretani, он свернул направо.

– Что это за красный купол, там впереди, – спросил Барский.

– Санта-Мария-дель-Фьоре, собор на пьяцца дель Дуомо.

– Соборная площадь?.. Ты это видишь, Том?

Над куполом, там, куда указывал Барский, виднелось светлое пятно. Тёмно-серая хмарь будто обходила это место стороной, обволакивая его со всех сторон. От этого купол казался ярким, словно выхваченный лучом прожектора.

Машина въехала на площадь Дуомо и затормозила перед баптистерием.
 
– Глянь, – Уилсон указал на северные двери, изображавшие жизнь Иона Крестителя, – Врата рая.

– Любопытно, – бросил Барский. – Только вот сейчас нас интересуют врата другого рода.

Они пересекли площадь и оказались у главного входа. Вошли вовнутрь и…

– Боже! – вырвалось у Барского.

Собор походил на пчелиные соты. Повсюду, где только было место, ютились люди.

– Я знал, что в прежние времена собор мог вместить всё население Флоренции,  – тихонько проговорил Уилсон, – но и представить себе не мог, как это возможно.
 
Прижавшись друг к другу, десятки тысяч людей внимали каждому слову священника, воздававшему молитву:

Credo in Deum, Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae. Et in Iesum Christum, Filium eius unicum, Dominum nostrum: qui conceptus de Spiritu Sancto, natus ex Maria Virgine, passus sub Pontio Pilato, crucifixus, mortuus et sepultus: descendit ad inferos; tertia die resurrexit a mortuis: ascendit ad caelos; sedet ad dexteram Dei Patris omnipotentis: inde venturus est iudicare vivos et mortuos. Credo in Spiritum Sanctum, sanctam Ecclesiam catholicam, Sanctorum communionem, remissionem peccatorum, carnis resurrectionem, vitam aeternam. Amen.
               
– Я не силён в латыни, Том. О чём эта молитва?

– Если мне не изменяет память, она называется Символ Веры. Пойдём, нам надо поговорить с епископом.

– О чём?

– О связях, Арсений. То светлое пятно над куполом и то, что здесь происходит, как-то связано.

– Ты молитву имеешь в виду?

– Как составляющую часть. Но в основном – единомыслие, посыл, уникальность и силу которого невозможно переоценить.

С трудом проталкиваясь среди людских тел, они постепенно продвигались к алтарю. Благоговейные лица, сомкнутые ладони, еле различимый шёпот молящихся, тысячи глаз с искорками надежды на чудо – всё связалось в едином порыве, в едином импульсе, устремившемся вверх, под огромный купол с изображением Страшного суда, и сквозь него – в небо.
 
К тому времени, как двое мужчин приблизились к алтарю, епископ уже стоял, распростёрши руки, изображая не то Иисуса, пригвождённого к кресту, не то сам крест. Этим жестом он будто пытался охватить всю свою паству. Воспользовавшись паузой, Уилсон обратился к священнику:

– Ваше Преосвященство.

Клирик был настолько поглощён действом обряда, что не услышал зов. Белоснежная альба  застыла, а крест на гумерале  переливался в свете лампад. Прикрытые глаза, сжатые губы – весь его облик был воплощением смирения.
 
– Ваше Преосвященство, – вновь позвал Уилсон. – Позвольте говорить с вами. Дело безотлагательное. На кону миллионы жизней. – Епископ открыл глаза и недружелюбно посмотрел на прихожанина. Кто посмел прервать его общение с Богом? – Прошу вас. Дело жизни и смерти.

Наконец Уилсону удалось привлечь внимание священника. Тот опустил руки, подозвал своего министранта  и взмахом руки указал в сторону балюстрады хоров.

Снова пришлось протискиваться сквозь толпу: люди расступались, не проронив ни слова упрёка. Уилсон подошёл первым.

– Что тебе угодно, сын мой? – невозмутимо спросил епископ.

Но кому, как не доктору Уилсону было знать, какая буря эмоций скрывается за обманчивой внешностью.

– Простите, что прервал вас, но мы с моим другом, возможно единственные, кто понимает причину случившегося.
 
– Я слушаю, продолжайте.

– Всё дело в одном человеке, который воспользовался древними знаниями одной не менее древней книги. Этот человек обладает невообразимым интеллектом и то, что происходит снаружи – очевидное следствие какого-то ритуала. Простите, что приходится говорить такие слова в святом месте, но, как нам кажется, тут имеет место чёрная магия. Вы не могли этого видеть, но когда мы подходили к собору, то обратили внимание на светлое пятно над куполом – и это среди затянутого маревом неба. А кроме того, несмотря на великое скопление людей, воздух в храме остаётся относительно чист и свеж. Мы полагаем, что это действие благодушного потока, что исходит от всех этих людей. Единообразность мыслей, материализовавшихся и объединившихся в этих стенах, определённым образом противостоят злу. Это вроде борьбы света с тьмой.

Уилсон говорил быстро, акцентируя ударения на некоторых словах, опасаясь, что клирик остановит его на полуслове, не дав договорить, посчитав его речь ересью. Но опасения были напрасны: епископ выслушал его, не перебивая.
 
– Смею надеяться, что у вас есть план, – произнёс он, накручивая бусины розария  на запястье.

– Мы предполагаем, – Уилсон мельком взглянул на Барского, – что ваш собор заполнен до отказа. По роду нашей деятельности нам не понаслышке известно, на что способен коллективный разум, коллективный посыл, если хотите. Мы, как и вы, тоже боремся со злом, но своими методами. И мы хотели просить вас о помощи.

– Чем же я могу вам помочь?

– Попытайтесь объединить всех, Ваше Преосвященство. Все церкви, все конфессии по всему миру должны молиться одновременно. Вы наверняка можете заинтересовать Папу, а он сможет консолидировать остальных. Перед тем, как мы отправимся в логово зверя, нам понадобится вся мощь божественного слова.

– Ты верующий, сын мой?

– Дело не в том, в кого я верю, а в том, верю ли я в то, что нас объединяет. А я верю в слово. По образованию я психолог и по опыту знаю, что моё слово способно излечить больную душу. Множество же слов, преобразованных в мыслеформы, могут, по моему мнению, излечить даже самый больной и самый большой организм. Говоря об организме, я, конечно же, выражаюсь образно, но…

Уилсон задумался: стоит ли делиться с епископом информацией, которой они и сами недавно завладели, не испугается ли он, не сочтёт ли его слова богохульными? Но, убедив себя в том, что вера святого отца в Господа должна быть крепка, посвятил его в некоторые детали.
 
– Что собой представляет та книга, о которой ты упомянул, и видел ли ты её? – спросил клирик.

– Нам не довелось. Но по извлечённой информации, она могла бы стать, а возможно, и была когда-то самым преследуемым манускриптом в истории церкви.

– Неужели «Лемегетон»?

– Нет, Ваше Преосвященство, насколько нам известно, она не имеет названия. Она включает все тайные знания, которые когда-либо были доступны человечеству, и передаётся по наследству. Мы также полагаем, что эти знания можно задействовать как во зло, так и во благо. Но сейчас, судя по сегодняшним событиям, она в руках человека, который возомнил себя всемогущим демоном.

Уилсон усилил тон на последних словах с тем, чтобы скорее подстегнуть клирика к действию.

– Идите за мной, – через минуту раздумий произнёс тот. Кое-чем я смогу помочь вам прямо сейчас.

 Друзья переглянулись: предложение священника стало для них неожиданностью. Вместо того чтобы броситься в свою канцелярию и звонить в Ватикан, он повёл их какими-то коридорами, крутыми сходнями, спускаясь всё ниже и ниже в полумрак подземелий.
 
Наконец они оказались около двери, вид которой свидетельствовал о том, что её не отворяли многие годы.
             
– Не думал, что когда-нибудь мне придётся воспользоваться этим ходом. Очень давно, когда ещё я был служкой, а в Италии – тёмные времена, мы с братьями укрывались здесь от бомбёжек. Порой, сутками не вылезали наружу. И вот теперь, что-то снова происходит. Только небо другое… и тихо…
 
Сняв с шеи ключ на кожаном ремешке, он сунул его в замок, сделал три поворота и толкнул дверь. Спёртый заплесневелый дух ударил в ноздри.

– Не тот ли это ход, по которому скрылся Медичи во время покушения? – тихонько спросил Уилсон.

– Да, ходит такая легенда, – ответил епископ. – Но на самом деле Лоренцо Медичи победил в схватке против Пацци и казнил их всех вместе с другими заговорщиками.

Некоторое время они стояли в полной темноте. Нащупав кресало на каменном выступе, и поднеся его к факелу, вставленного в дыру в стене, епископ чиркнул по нему кремнем.
Факел занялся пламенем. Длинный чулан был завален всякой утварью. Ветхие покосившиеся полки еле удерживали их вес. Казалось, тронь одну из них, всё посыплется и раскрошится на мелкие черепки. Повсюду висела разросшаяся паутина, ширмой загораживая проход. Взмахами факела епископ проложил себе путь и ушёл в дальний угол. Через несколько секунд раздался звук разбившегося кувшина, затем ещё один и ещё… Священник что-то крушил там…

– Пресвятая Дева! Я отыскал это… – донеслось из глубины.

Свет факела приближался, потом показался тёмный силуэт, а затем и сам епископ высветился в темноте.

– Вот, держите. Три до блеска отполированных осколка перекочевали из его рук в руки Барского.

– Что это? – спросил Уилсон, пытаясь разглядеть подарок.

– Нет! – воскликнул епископ, прикрывая их ладонью. – Никогда… слышите… никогда и ни при каких обстоятельствах не смотрите в них. – Двое мужчин застыли в потрясении. – Вы, вероятно, знаете, что Лоренцо Медичи был дружен с Леонардо да Винчи. Когда-то он привёз зеркало из своих восточных странствий. Чёрное зеркало! Оно сделано из неземного камня, – епископ освятил себя крестным знамением. – Любой, кто посмотрит в него, увидит там все свои страхи, увидит самое худшее, что хранит его душа. И тогда демоны овладеют его сердцем и душой, и тот человек уже никогда не станет прежним. Отражение сожжёт его изнутри. Теперь мы уже не узнаем, кто разбил его. Возможно, сам Лоренцо, а может быть его брат Джулиано, но оставшиеся осколки хранят силу всего зеркала целиком.
 
– Спасибо, падре. Возможно, нам представится случай воспользоваться ими, – сказал Барский, не проронивший и слова до этого момента. – Мы сделаем всё, что в наших силах.

– Благослови вас Господь, дети мои. А я, с его помощью, последую вашим советам.

Покидая собор, они услыхали слова ещё одной молитвы.

Святой Архангел Михаил, вождь небесных легионов, защити нас в битве против зла и преследований дьявола. Будь нашей защитой! Да сразит его Господь, об этом мы просим и умоляем. А ты, предводитель небесных легионов, низвергни сатану и прочих духов зла, бродящих по свету и развращающих-души, низвергни их силою Божиею в ад. Аминь.


Соборная площадь

Когда они снова оказались на бездыханной улице, Барский достал телефон, который тут же коротко завибрировал: пришло сообщение от Филиппа Лейбина, шефа группы «Z». Ранее Барский известил его о состоянии дел и попросил помощи. Теперь Лейбин сообщал ему, что вся группа в сборе и готова помочь в любую секунду. Кроме того, он поставил в известность все спецслужбы и те, если потребуется, могут выдвинуться в любой момент и в любое указанное место. А также, что он сам и Лидия будут беспрерывно «следить» за ним, как это случалось и раньше.
 
Прочитав это, Барский отправил короткий ответ: «В спецоперации нужды нет. Но, как бы странно это не звучало, требуется масса людей, собранных в одном или нескольких местах, генерирующих положительную энергию. Ватикан в курсе». Для пущей убедительности он сделал снимок прозрачного неба над собором и приобщил его к посланию.

– Поймёт ли он? – спросил Уилсон. – Парой слов такое не растолкуешь.

– Он поймёт, Том. Филипп читает мои мысли на расстоянии и может говорить со мной. Я слышу его прямо в своей голове. Обратная связь, кстати, тоже существует. В этом смысле твоя Саманта нам бы не помешала. Но ментальная связь с ней нарушена, не так ли?

Уилсон угрюмо качнул головой.

– Верно. Но тогда и связь с Филиппом вряд ли вероятна.

– Возможно, он найдёт способ, – пожав плечами, ответил Барский.
 
Ткнув пальцем в папку «фотогалерея», он убедился, что посланный снимок неба получился чётким. Но как только он увидел изображение, то оно проняло его до кончиков ногтей. Фотокамера зафиксировала то, что не заметил бы даже самый зоркий глаз. Марево, которое они принимали за сгустившиеся облака, оказалось сплетением людских лиц и тел – изуродованных, искалеченных, но всё же тел. Задрав голову к небу, он постарался различить хоть что-то похожее на запечатлённый кадр…

– Ты чего там застрял? – донёсся голос Уилсона. Он уже сидел за рулём автомобиля, готовый к очередной поездке.

Барский не ответил, вновь переведя взгляд на фото. На этот раз в его голове что-то переключилось, и он услышал то, чего не предполагал. Все эти застывшие в кадре сущности с ликами, похожими на театральные маски, просто кричали о своих несчастьях. Боль пронзила тело Барского от макушки до самых пят. Судорожным движением он отбросил телефон в сторону. Несколько секунд стоял, не шевелясь, пока снова не услышал голос друга. Он открыл глаза: Томас уже стоял рядом и тормошил его плечи.

– Да что с тобой такое?! Эй, приятель!

– Там… взгляни… фантомы…

Уилсон подобрал мобильник и включил дисплей, по которому прошла еле заметная трещина.

– Глазам не верю! – Уилсон был потрясён. Попеременно он переводил взгляд с неба на экран смартфона и тряс головой, делав очевидные усилия избавиться от наваждения. – Ты, верно, слышишь их голоса, Арсений. От того ты так травмирован?

– Не просто голоса, Том. Они транслируют боль, невообразимую боль. Если они визуализируются, так как в кадре, ни один человек не переживёт этого. Это вторжение в мир живых.

– По всему, ритуал в самом разгаре. Нам надо торопиться. Его надо остановить и как можно скорее.

– Знать бы: как?

– На месте разберёмся.

Уилсон завёл машину и направил её в сторону Баптистерия. Но обогнув его, вдруг резко затормозил. Выезд из площади был перекрыт. Шесть внедорожников «BMW», по три с каждой стороны, преграждали путь.

24 человека в странной униформе, издали похожей на одежду спецназа, выстроились впереди машин. Чёрные маски закрывали их лица. Никто не шевелился: они, по-видимому, даже не думали нападать, но их свирепый вид говорил о том, что путь отрезан и их действия будут зависеть от телодвижений двоих мужчин, находящихся в скромном седане «опель», взятого на прокат.

– Они возомнили себя «бэтменами»? – зло проронил Уилсон.

– Ты думаешь, они по нашу душу, док?

– А что, ты ещё кого-нибудь наблюдаешь на площади?

– Но как они нас нашли?

– Не нас… поначалу. Фабрицци, у которого везде «глаза и уши», следит за нашим другом-антикваром. Теперь вот, решил притормозить нас… Мы попали в поле его зрения. Уж не знаю: радоваться или огорчаться по этому поводу.

– Ему надо закончить ритуал без помех.

– Верно.

– Может выйдем и покажем им, на кого нарвались?

– Плохая идея, Арсений. Так мы себя раскроем. Если он послал этих людей, чтобы задержать нас, то он, явно, не осведомлён о наших способностях. Я бы не стал раскрываться раньше времени.

– Он что, как тот колдун, что разводит круги на воде и видит всё, как по телеку?

– Не знаю, что он там разводит, но как-то он это делает, чёрт бы его побрал. – Уилсон постучал по рулю фалангами пальцев. – Из этой площади есть ещё выезды – по другую сторону собора. Максимум, погоняемся…

– Гонки?! На этой развалюхе? Ты спятил?

Но Уилсон уже дал заднюю передачу и нажал на газ так, что колёса несколько раз провернулись, прежде чем сцепиться с каменными плитами. Завернув за Баптистерий, он развернул машину на 90 градусов и рванул вдоль собора в восточном направлении. Затем свернул на юг, выехав на свободную улицу.

– Ну что ж, «маэстро», мы не доставим вам быстрого удовольствия, – скрежеща зубами, проговорил Уилсон. Но спустя несколько секунд сумасшедшей езды, понял, что недооценил противников.

Беря в расчёт узкие улочки, «опель» показал себя резвым, но вскоре на хвосте всё же замаячили два внедорожника. А ещё через несколько сот метров их можно было заметить и в просветах между домами, на параллельных улицах. Их замысел был понятен: преследователи намеревались взять в кольцо поношенный автомобиль или, в крайнем случае, оттеснить его в любом направлении, лишь бы он не поехал на север.  Но к чему такие киношные приключения? Ведь они могли бы ликвидировать объект и дело с концом.
 
– Почему они попросту не пристрелят нас?

– Мне сейчас в голову пришла чудовищная мысль. А что, если наши женщины и дети у него? Я-то всё это время думал, что это из-за этого проклятого марева, из-за какого-то энергетического поля, действующего негативно на мою голову, я ни черта не вижу.


Дом Лазаро Фабрицци. (в это же время)

– Попались голубчики!
Дон Фабрицци смотрел в широкий сосуд с серебристой водой, в которой плавали капли застывшего воска. Он с удовольствием потёр руки и кинул взгляд на Альдо Гоффредо. Тот восседал на стуле, облокотившись на высокую спинку, его руки были сложены на груди, немигающие глаза смотрели в никуда. Он не двигался уже несколько часов. Азиат, повинуясь молчаливому приказу хозяина, подошёл к нему и смочил покрасневшие сухие склеры какой-то жидкостью из пипетки. Фабрицци удовлетворённо кивнул и склонился над актёром, произнеся нараспев:

«Что совершений трудный плод?
Смерть в одночасье все сметёт,
Старанья наши попирая.
Что вожделений алчный пот?
Смерть в одночасье куш сорвёт,
Проворно кости сотрясая.
Смерть обессловит краснобая,
Пред нею шут падёт, рыдая,
Смерть тучи в небе соберёт,
И станет плащ из горностая
Грубей, чем ряса власяная,-
Смерть все поделит, все сберёт» .

– … ну и как тебе это, Альдо?.. Молчишь?.. Правильно… пред вратами смерти смолкает даже ветер. – Он покрутил перстень с гелиотропом  на затёкшем пальце и накинул на плечи пурпурный плащ. – Ничего, потерпи… Ещё немного, и мы перейдём к заключительной стадии. Пробьёт тот час, мой милый друг, когда вчерашние драмы и трагедии покажутся тебе лишь лёгким развлечением, глупостью, лишёнными особого значения, но… непременным жизненным опытом, тебе же предначертанным. Я лишь помогу тебе исполнить урок. – Веки Мартино еле заметно дрогнули. – Да-да, я слышу твои мысли: ты считаешь, что я кривлю душой, что это не я, а ты инструмент в моих руках. Но, дорогой мой, мы столь крепко связаны, что меж нами почти уж не существует разницы… мы едины.

Фабрицци сделал небольшое усилие и зрачки немигающих глаз Мартино переместились на открытую перед ним книгу, где на ведийском  языке описывалась техника вызова духов . Этой же техникой Фабрицци воспользовался ранее для того, чтобы запечатать рот Альдо Мартино. Фабрицци читал, используя телепатический мост, выстроенный между ним и пригвождённым к стулу актёром. Не существует шрифта, чтоб написать произносимые им фразы. Понимал ли он сам слова, вылетающие из его уст, останется неизвестным, но их скорое воплощение напугало даже чернокожего исполина.

Воздух встряхнулся, словно старая пыльная скатерть; полотна на стенах покосились; фужеры в посудном шкафу задрожали, разнося по замку металлический хрустальный звон; пламя в камине горело ещё какое-то время, но угасло, будто к нему перекрыли доступ кислорода, и наконец сквозь щели стал просачиваться холод, точно по мановению волшебной палочки жаркое лето сменилось на суровую зиму.

Этажом выше, в кладовой, за запертыми дверями, находились две женщины. Одна прижимала к своей груди малыша, другая прятала под своей шалью напуганную дочку. Они силились понять, как попали сюда, но… увы.
 
После отъезда мужчин женщины с детьми отправились на прогулку по протоптанным ухоженным лесным тропинкам, чтоб хоть немного развеять тревогу, навеянную утренними новостями. Влажный лес благоухал и распевал птичьими голосами. Маленький Ричи спал в своей коляске, а Моника носилась по лужайкам, собирая полевые цветы. Обе женщины, привыкшие к подобному поведению своих мужей, переговаривались вполголоса и утешали друг дружку, сознавая, что по большому счёту занимаются самообманом. Но между тем, когда беспокойные мысли, казалось бы, отступили на второй план, небо снова нахмурилось.

Опасаясь ливня, женщины поспешили назад, к дому. В это время прозвенел телефон: Арсений сообщил, что их возвращение домой откладывается на пару дней. Оксана нервно сунула телефон в карман брюк и с изрядной долей сарказма сказала Саманте, что без их мужей мир, скорее бы всего, уже не существовал.

А чуть позже, когда они переступили порог дома, случилось нечто неожиданное, чему до сих пор не могли дать точного объяснения. Убранство дома изменилось до неузнаваемости. Можно было подумать, что это вовсе чужой дом и несколько поколений Барбьери здесь никогда не жили. Галлюцинация?.. Затем всё поплыло, заколебалось, будто мираж в палящих лучах солнца…

– Они придут за нами, Саманта. Они обязательно вытащат нас отсюда, – подала голос Оксана.

– Я ни на секунду не сомневаюсь в этом. – Глаза Саманты были широко распахнуты, а лоб болезненно сморщился. – Просто… все эти голоса в моей голове… Давно я не испытывала подобного. Том столько сил потратил, чтобы научить меня контролю, но сейчас я будто вернулась к своему прошлому… Там, – она вяло вскинула руку, указывая куда-то, – кто-то что-то говорит, произносит какие-то слова, будто молитву читает, но я не могу разобрать ни слова.

– Постарайся успокоиться. Сосредоточься… Если хочешь, я подержу малыша.

– Нет! – воскликнула Саманта. – Он останется со мной. Она явно была на грани нервного срыва.

– Тише, тише. Ты пугаешь Нику. Оксана, не обладающая никаким сверхъестественным даром, кроме таланта художницы, держала себя более сдержанно.

– Прости… Боже! Я, наверное, схожу с ума.


Флоренция, центр

«Опель» мчался на юг по узким улочкам старого города. Сплошь и рядом заставленные велосипедами, мотороллерами и притулившимися к обочинам малолитражными автомобилями, они были тесны даже для такого небольшого авто. Некоторые из машин стояли так близко друг к другу, что было совершенно непонятно, как их хозяева собираются выехать со стоянки, если припечёт нужда. Разве что – в порядке очереди. Томас гнал вперёд, невзирая на мелкие препятствия: отброшенный бампером стул отлетел в сторону и ударился в витрину какого-то кафе; оставленный кем-то, очевидно, впопыхах саквояж, остался на дороге, раздавленный колёсами автомобиля; на лавочке в тенистой аллее можно было заметить женский шарфик, забытый и одиноко висевший на дощатой спинке. Оставленные горожанами и туристами улицы заполонили крысы. Одна из них, очертя голову, бросилась наперерез маленькому буллиту, и неприятный хруст засвидетельствовал её кончину.

– Чтоб тебя! – вырвалось у Тома Уилсона.

С полминуты ехали по Via Por Santa Maria, пока впереди не показались потемневшие воды Арно. Свернув налево, они устремились к мосту Grazie, где за ним раскинулись сады Bardini. Арсению стал понятен замысел Томаса. Оторвавшись от преследователей, он собирался сделать крюк через левый берег реки и снова повернуть на север, выскочив на скоростное шоссе.

Они проезжали парковую зону, когда Арсений одёрнул Томаса.

– Не гони, док. По-моему, он отозвал своих псов.

Уилсон замедлил ход, но продвигался с предосторожностью: не хотелось снова нарваться на заслон. Бортовые часы показывали 12 часов 35 минут. Небесное светило, по всей вероятности, должно было быть в самом зените, но лучам было не пробиться сквозь всклоченное тучами небо. Именно всклоченное. Так отметил про себя Барский. Ранее затянутое, словно серым покрывалом, оно меняло форму: слепившиеся облака делились на фрагменты, те, в свою очередь, на более мелкие бесформенные части, в которых, если приложить недюжинное воображение, можно было различить клубок сплетённых силуэтов морфологических тел.

– Надо торопиться, Том. Начинается худшее.


Головной офис группы «Z». Тель-Авив, Израиль

Филипп Лейбин, одетый в бело-голубую сорочку в цвет израильского флага, находился в своём кабинете и пытался сосредоточиться на информации, полученной от своего сотрудника. Серый пиджак висел на спинке стула, напоминая ему о встрече с премьером, назначенной на 15:00. Он только что закончил совещание с группой, на котором не было достигнуто единогласного мнения. Было лишь одно желание – оказать любую посильную помощь в любой момент времени. Но что он скажет премьер-министру? Чего тот от него ожидает? Ведь ни с чем подобным они никогда не сталкивались. А то, что премьер владеет полным объёмом информации, предоставленной не только спецслужбами и армией, но учёными – это факт. Но никто и понятия не имеет о том необъяснимом явлении, что затронуло практически все регионы мира. И он, подумал Лейбин, в конце концов, не Господь Бог. Да, им всегда поручались дела, невероятно сложные, запутанные, тупиковые – для этого и была создана его группа, – но это… нечто выходящее за рамки реальности. И если из кого-то потребовалось изгнать дьявола, то… увольте: экзорцизм  – не по его части. Но слова Арсения, с другой стороны, со счетов не сбросишь: масса молящихся, сплочённых единым порывом к добродетели, и, как следствие, мощный положительный энергетический сгусток… Не будь Лейбин психоаналитиком и экстрасенсом, он бы, скорее всего, посмеялся. Но подобное воздействие, направленное на противостояние негативу, ему было понятно. Поймёт ли его премьер? Не сочтёт ли его свихнувшимся стариком, несущим несусветную чушь? Не станет ли делиться с ним пустыми подозрениями об использовании тайного оружия, о происках врагов государства и прочими гипотезами, которыми пичкают его советники? Поехав на встречу, он упустит время, рассуждал Лейбин, а что более прискорбно – результат будет нулевым. Он поедет в Иерусалим, решил Лейбин, но не на приём в правительственном доме, а к Стене Плача, к Храму Гроба Господня – туда, где сможет собрать большое количество людей: верующих и сочувствующих. И если потребуется, он применит все неординарные качества, коими владеет сам и его люди, чтобы сплотить и направить всех по нужному руслу… всех, кого сможет собрать. Премьер не осудит его поступок… Но если и не одобрит, то он хотя бы попытается что-то сделать.

Решившись, он рывком открыл дверь и вошёл в операторский зал. Десятки глаз обратились в его сторону. Огладив бороду, он отдал несколько распоряжений, одно из которых было адресовано компьютерщикам:

– Каждому, у кого открыт доступ к интернету, на все телефоны и компьютеры отправить сообщение… отредактируете его сами, но смысл должен сводиться к следующему: «Всем, кому дорога жизнь близких и его собственная, надлежит собраться большими группами в общественных местах: будь то синагоги, церкви, мечети, театры или площади – не так важно. Важны общие усилия для создания положительного психологического заряда большой мощности». Сначала поставьте в известность мэров городов и раввинов. И предупредите всех, что это не шутка, не спам, что намерения серьёзные и, по ссылкам, всем должно быть понятно, что сообщение отправлено из государственного учреждения.

Сам Филипп Лейбин верил в свои слова, но операторы, глядевшие на него с выразительным недоумением, вряд ли. Но убеждать их, объяснять свою теорию… всего лишь теорию, времени не было. Они просто должны выполнить его указание. Он бросил взгляд, не терпящий пререканий и лишних вопросов, и повернулся к столу совещаний: Яков, Лидия, Давид, Франко, Данко и Шай – все сотрудники оперативной группы Особого Отдела Спецопераций стояли, напружинившись, ожидая следующего распоряжения шефа. И оно не заставило себя ждать.

– Мы едем в столицу, – распорядился он. – Задачу поставлю в дороге.


Стена плача, Иерусалим, Израиль

По дороге Филипп Лейбин связался со своим куратором в правительстве и изложил план своих действий.

– Да ты спятил, Филипп! – в сердцах выкрикнул чиновник. – Что ты себе позволяешь?

– Я должен сделать то, что считаю необходимым в данной ситуации, – ответил Лейбин. – Уж не знаю что, но это уже накрыло Европу и часть России, Магиддо исчез… Скоро не перед кем или некому будет отчитываться. Так что им всем, всему правительству, сейчас лучше держаться подальше от трибун… А что ещё лучше – собраться всем вместе с семьями и воздать хвалы Господу.

– «Господу?!» От тебя ли я слышу эти слова, Филипп?

– Долго объяснять. Лучше следуй моим советам.


В это время главный раввин из своей резиденции в Иерусалиме ввёл беседу с главой Ватикана. Слова почтительных приветствий остались уже позади и каждый старался держаться и дальше уважительной во всех отношениях линии: тем более, что в католическо-иудейских отношениях наметился положительный подъём.

– … люди должны обратиться к Богу, ребе. Знаю: час молитв в вашей стране ещё не настал. Но всё же постарайтесь снова призвать верующих в молельные дома. Пусть воздают хвалы Господу, пока тьма над нашими головами не уступит место свету. Получив сообщение от одного из моих епископов, я уже призвал к этому весь христианский мир. Ибо, только так – все вместе мы сможем справиться с наступающими тёмными силами, с призраками и демонами, влекущими наши души к погибели. Господи помилуй, какие времена настали…

– Вы правы, Ваше Святейшество. Но что есть демоны, если не человеческие фантазии. А поддавшись им, люди, как нам с вами известно, сворачивают с пути истинного.

– Вы, ребе, намекаете на мистицизм, говоря о том, что «фантазия сродни демонам и составляет часть демонического существа». Многие века наша церковь ведёт борьбу с этим злом…

– И, несмотря на все усилия, оно крепнет из века в век.

– Ваша правда. Но вера в людях вновь возрождается, и я полон надежды, что возвращение в лоно церкви приведёт нас к спасению.

– Несомненно, Ваше Святейшество. «И в мере страха, будет ощущение веры» .

– Да пребудет с вами Всевышний!

– И с вами, Ваше Святейшество.


Напомним, что злые духи, по учению каббалы, столь же многочисленны, как и ангелы, и представляют собой лишь несовершенную форму творения. Это выделение зла в одну область, стоящую рядом с областью добра, представляет собой отголосок парсизма; демонология каббалы отражает собой древнейшее халдейство чуть ли не аккадских времен. Еврейские исследователи пишут, что «примитивная вавилонская демонология населила мир еврейской фантазии существами наполовину небесной природы, наполовину выходцами преисподней» .


Штаб-квартира АНБ. Форт-Мид, Мэриленд, США

 Видеоконференция, организованная по инициативе главы Пентагона, длилась уже более часа. Начальники штабов высказывались практически в унисон, утверждая, что необходимы превентивные меры, что допустить повторения 11 сентября  неприемлемо, что армия готова к действию… Будь искры, посылаемые из округа Арлингтон, натуральными, они бы сожгли экран конференц-зала Агентства национальной безопасности дотла.

«Ох уж эти военные! Им только дай завладеть пресловутым чемоданчиком с красной кнопкой, они бы…» – мысли Стенли Пиккарда прервались новыми выкриками. Он повернул тяжёлую голову, похожую на морду престарелого гиппопотама, в сторону Нила Мак-Колена, ища поддержки в его глазах. Тот был угрюм и лишь слабо кивнул, отвечая на этот взгляд.

Стенли Пиккард снова развернулся к монитору и, обращаясь к Уолтеру Кренстону, произнёс:

– Вам, как советнику президента по обороне, должно быть известно, что поспешные решения могут иметь необратимые последствия. Сбор данных продолжается и ни о каких «мерах» не может быть и речи, пока цели остаются неизвестными.
 
– Так поторопитесь. Киберпространство – ваша прерогатива.

– Мы делаем всё, что в наших силах, – ответил Пиккард, заученной наизусть фразой. Но, как мы уже и докладывали, террористическая активность такого масштаба невозможна. Мы бы знали… Но есть нечто другое, – Пиккард снова бросил взгляд на главу АНБ, – чего, боюсь, вам не понять…

– Мы не дилетанты, директор, – послышался возглас начальника штаба сухопутных войск, Так что оставьте ваш высокомерный тон для кого-нибудь другого.

– Мне бы и в голову не пришло принизить ваше достоинство, генерал. Но по информации нашего сотрудника, дело выходит далеко за пределы ваших профессиональных навыков. Дело тут… чёрт… сам не верю, что скажу это сейчас… в общем, дело в какой-то мудрёной магии.

По ту сторону экрана послышался смех.

– А ваш сотрудник, случаем не сбрендил?.. Экую ахинею вы несёте! Вы хоть сами себя слышите?

– Вы бы умерили свой пыл, генерал, – жёстко прервал Пиккард. – Я не стану терпеть язвительного тона. И, как я уже и сказал, вам не понять происходящего. Ваши противники из плоти и крови, а наш – другого рода-племени. Так что советую вам спрятать вашу «пукалку» в кобуру и не размахивать ею перед моим носом. На наш взгляд каких-либо манёвров армии в данный момент не требуется, – заявил директор Национальной разведки и снова обратился к Уолтеру Кренстону: – Я, господин министр, тоже самое, слово в слово, повторю в беседе с президентом. И ещё: возможно вы слышали о призыве Ватикана ко всем церковным конфессиям? Это должно навести вас на мысль о том, что понтифик не станет так волноваться из-за террористических угроз. И заверяю вас: те каверны, что образовались во многих уголках планеты – не тайное оружие экстремистов. Те места, если покопаетесь в анналах истории, были в своё время эпицентрами зла… Время задуматься, господа: стоит ли преумножать его ещё большее?

– Ну а вы, что отмалчиваетесь, адмирал? – Даром ли нам всем всё это кажется буффонацией с претензией на некий гротеск?

– Я, сэр, – Мак-Колен откашлялся, – могу лишь подтвердить вышесказанное и заверить вас, что к делу привлечены самые лучшие и опытные кадры.

– Ой ли? – министр недоверчиво посмотрел на своего оппонента. – И много ль специалистов соответствующей квалификации отыщется?

Мак-Колен задержал тяжёлый взгляд на лице Кренстона: явная издёвка в голосе высокопоставленного чиновника ему не пришлась по нраву, тем более что была подхвачена ироничным шёпотом среди военных.

– Не много… скорее, склонен утверждать, что таких нет. Тем не менее, – адмирал решил слукавить, – тем агентам, которыми мы располагаем, вряд ли может противостоять какая-либо значимая, в нашем понимании, сила.

После этих слов Кренстон принял озадаченный вид.

– Есть что-то, адмирал, о чём я должен знать?..

– Не думаю. Но, если вам угодно, можете поинтересоваться у Джона Блэйка. Мак-Колен намеренно перенаправлял его по другому адресу, давая понять, что не станет засвечивать своих людей перед таким форумом. Он понимал, что если в Ленгли его отошьют, то он снова вернётся с этим вопросом, но следующий разговор уже состоится тет-а-тет.
 
– ЦРУ?!

– Верно, сэр. Ведь перед нами стоят одни задачи, да и пользуемся мы похожими средствами.

Уолтер Кренстон покачал головой и отключил связь. Пиккард и Мак-Колен с облегчением выдохнули.

– Ну что скажешь, Нил? – Пиккард грузно повалился на спинку кресла, достал платок и утёр взмокшее лицо.

– Пока ничего, Стенли… Хочу переговорить со своим старым израильским другом. Уже несколько раз он звонил мне за это время. И поверь мне, этот старый лис просто так надоедать не будет.


В нескольких часовых поясах от Форт-Мид

Мотор заглох, выплюнув остатки газа из выхлопной трубы. Бензобак был пуст. Ещё несколько метров машина катилась по инерции и Томас поспешил повернуть руль, направляя её к обочине. Заправочной станции поблизости не наблюдалось.

– Приехали, – в сердцах проговорил Томас, поднимая ручной тормоз. – Теперь хоть пешком топай.

– Ну почему же пешком, док? Глянь, какой у нас замечательный выбор.

Только у той обочине, у которой они припарковались, стояли несколько автомобилей, среди которых нашлись пара «Фиатов», «Рено» и презентабельный «Мерседес». Но их выбор пал на «Мустанг».

– Ты знаешь, как у нас его называют? – Томас с предвкушением погладил глянцевую, отполированную до блеска, крышу автомобиля. – «Американские мускулы».

Арсений обошёл машину, дёргая за все ручки.

– Ты когда-нибудь угонял тачку, Том?

– Не приходилось.

– Ты ещё скажи, что вас этому не обучали.

Уилсон отрицательно повертел головой.

– А вас?..

– Кое-какие навыки имеются… ещё с армейской службы.

Барский вытащил складной нож многоцелевого пользования и принялся выбирать подходящий инструмент.

– Это «Leatherman» – тоже, кстати, американский. И также премиум-класса.

Ему понадобилось несколько секунд для манипуляций. Замок щёлкнул. Арсений осторожно потянул дверцу на себя, ожидая тревожного сигнала. Но его не последовало.

– Твою родину, Том, населяет куча непуганых идиотов, если оставляют такую тачку без сигнализации.

Реагируя на эту реплику, доктор Уилсон лишь развёл руками. Барский на всякий случай заглянул в салон, исследуя его на предмет датчиков изменения объёма, но и тех не обнаружил.

– К чему такие предосторожности, Арсений? На улице ни души…

– И правда… Чёрт его знает… Привычка, что ли сработала.

Завести «Мустанг» труда не составило. Бак был почти полным. Во всяком случае, рассудил Уилсон, до конечного пункта их путешествия бензина было достаточно.

Одинокая машина, мчавшаяся по пустынному городу, выглядела, как минимум, парадоксально. Казалось, спустя века во Флоренцию снова вернулась чума и вычистила город до последнего жителя, с той лишь разницей, что улицы не были завалены трупами и по ним не бродили предвестники неизбежной смерти – люди в клювастых масках. Размышляя над этим, Барский вдруг осознал, что зрение их обманывает. Трупы, может, и не гниют на улицах, источая зловонный запах, но их незримое присутствие ощущается каждой клеточкой кожи. От этой мысли его пробила мелкая дрожь. Слишком долго он находился в неведении о своих близких. Он утратил их присутствие в своей голове. Ментальная нить оборвалась ещё утром и это пугало его.

– Ты их не «видишь», Том?..

Барский открыл бумажник, в котором носил фотографию жены с дочкой, и вгляделся в их лица.

– Нет. Я знаю, тебя, как и меня самого, это выводит из себя. Но что-то мне подсказывает, что они все живы…

– А я знаю, – оборвал его Барский, – что они не дома. И это точно. Но то, что живы, – это несомненно. Иначе…

– Я даже не хочу знать, – отмахнулся Уилсон, – что означает это твоё «иначе».

Машина приближалась к северным окрестностям города. И если бы не суть происходящего, они бы наверняка сошлись во мнении, что езда в «Мустанге» доставляет им истинное мужское удовольствие. Но вряд ли подобная мысль могла посетить их головы в этот момент.

По сторонам мелькали вереницы машин, велосипедов, безжизненные окна зданий и ресторанчиков с яркими меню в витринах – нескончаемая не имеющая аналогов сиеста.

Барский всматривался вперёд и ещё ничего не видел, кроме серой дорожной ленты, когда вдруг им овладело волнение. Он напряг зрение – тщетно. Но там, впереди, куда неслась машина, что-то было. Он приподнял руку и попросил Томаса притормозить. Тот послушно сбросил скорость. За время их знакомства он привык полагаться на предчувствия Арсения. Да и кому как не ему было понимать, что происходит в мозгу, подобного ему человека.

– Тебе кажется, что это те самые – на «BMW»?

– Понятия не имею, – насторожившись, произнёс Барский. – Но там кто-то есть.

Ещё некоторое время они ехали тихо, ощупывая взором каждый квартал, пока не заметили чью-то тень. Она исчезла так же быстро, как и возникла. Но затем появилась ещё одна, и ещё… Кто-то метался, пересекая дорогу в двух направлениях. Подъехав поближе, они рассмотрели силуэты, чётко выделявшиеся на фоне тёмного неба. Какие-то парни перебегали дорогу, перетаскивая большие ящики в припаркованный фургон.

Уилсона осенила догадка:

– Вот сволочи! – воскликнул он. – Не преминули воспользоваться ситуацией.

– Ты думаешь, это мародёры?

– Без всяких сомнений, приятель. Надо бы их усмирить.

– Не до них сейчас, Том. У нас каждая секунда на счету. Чёрт с ними…

Не успел Барский договорить, как на капот «Мустанга» будто град обрушился: пули изрешетили его, задев ветровое стекло, которое тут же поросло паутиной трещин. Уилсон ударил по тормозам в ту самую секунду, когда перед бампером взорвался фугас, выпущенный откуда-то со стороны. Передок машины подпрыгнул словно теннисный мячик.

– Назад! – крикнул Барский.

Но Уилсон уже и сам дал задний ход и вдавил до отказа педаль газа. Спустя считанные секунды они свернули в переулок и остановились. Не сговариваясь, оба спешились. Подойдя к углу здания, Барский выглянул: до вооружённых людей, перекрывших дорогу, было около ста пятидесяти метров. За их спинами продолжалась погрузка фургона.
 
– Прежде, чем мы займёмся этими, надо поискать того, кто выпустил фугас, – проговорил Барский. – Скорее всего, он засел где-то в этом здании.

Выяснить, откуда был произведён выстрел, было не сложно. В доме напротив имелось единственное окно на втором этаже, что оставалось открытым. Будто в подтверждение этому из проёма высунулся гранатомёт. За ним показалась голова, повязанная банданой.
 
Барский вышел из укрытия и поднял глаза на бандита. «Умри!» – произнёс он, ещё до того, как тот заметил его. Злодей повис на подоконнике, даже не успев осознать, что с ним произошло. Его оружие с грохотом упало на тротуар. С одним было покончено.

– Я впечатлён. Впервые вижу, как ты это делаешь.

– Как скажешь, док. А теперь, давай и на тебя посмотрим… Пойдём, расчистим путь.

Они вышли на середину улицы и направились в сторону грабителей. Четверо с автоматами стояли прямо перед ними. Расстояние сокращалось. Между ними оставалось около ста метров, когда один из бандитов поднял оружие и нажал на курок. Ряд пуль выкрошил асфальт под ногами Уилсона и Барского.
 
– Это не промах! – раздался возглас стрелявшего.

Вереница людей, занимавшихся погрузкой, остановилась: им стало интересно, чем всё это закончится.

– Освободите дорогу, и вы не пострадаете, – крикнул Барский, предоставляя ворам последний шанс.

Все четверо вскинули автоматы и взяли незваных гостей на прицел.

– Проваливайте! – раздался голос того же бандита. – Ещё шаг – и вы трупы!

Две пары глаз вонзились в группу грабителей: автоматчики упали на дорогу, словно манекены, лишённые опоры. У остальных сработал инстинкт выживания. Не отдавая себе отчёта в том, что произошло на самом деле, они бросились на утёк.
 
Уилсон с Барским подошли поближе. Дверь ювелирного магазина была взломана. Внутри – полный кавардак. Разгромленные витрины, опрокинутые стеллажи, вывернутый из стены сейф. В той же стене зияла дыра со следами пластиковой взрывчатки, открывавшая проход в магазин электротоваров. Теперь стало понятно, откуда были те ящики. Странно, что дверь ювелирной лавки оказалась менее крепкой, чем дверь смежного магазина.

Четверо бандитов распластались на асфальте с масками ошеломления на лицах. Их мёртвые глаза смотрели в мутное флорентийское небо. Уилсон склонился над ними: обескровленные матовые лица двоих покойников напоминали гипсовый слепок. У других, по оценке доктора, лопнула вся кровеносная система: кровь сочилась из всех отверстий, даже кожа была покрыта бурыми пятнами.

– Потрясающая разница, друг мой. Эти будто взорвались изнутри.

– Я знаю, – вполголоса проговорил Барский. – Они могли и не доводить нас до этого…  Сами виноваты.
 
– И всё же интересно. В докторе Уилсоне на миг взыграл научный азарт.

– Не думаю, – Барский отвернулся, не в силах смотреть на то, во что превратились человеческие тела после воздействия его особенного дара, который он уже давно считал ничем иным, как проклятием. – Это скверно – до тошноты.

В это время тучный мужчина, запыхавшись, проталкивался сквозь толпу прихожан. Никогда в своей жизни он так не торопился, даже в те времена, когда был молод и здоров. А ещё – никогда он не видел столько молящихся в церкви Санта-Тринита. «Боже правый! Где же это?» Его сердце было готово выпрыгнуть из груди. Люди безмолвно расступались перед его натиском. Пот лился ручьём по его раскрасневшемуся лицу. Спустя несколько минут ему удалось найти то, что искал. Он перевёл дух, ввалился в исповедальную кабинку и упал на скамью. Заслонка зарешёченного окошка отодвинулась.

– Да прибудет с тобой Господь, сын мой, – спокойный голос священника отозвался раскатом грома в его голове.

– Падре, на мне лежит грех, который Господь вряд ли примет, – борясь с волнением, выпалил мужчина.

– Господь примет, если ты осознаёшь свой грех и искренне в нём раскаиваешься.

– Я связался с дьяволом, падре. Он не оставляет меня. Его тень следует за мной по пятам. Его мысли звучат в моей голове.

– Дьявол не может вселиться в человека, сын мой, если тот сам не открыл ему свою душу?

– Я не желал этого… Я противился… Но моя алчность… Боже! В ней мой грех…

– Он искушает тебя. Но ты сопротивляйся. Не позволяй ему овладеть тобой. И… позволь спросить тебя: каким он предстал пред тобой?

– Почтенным человеком. Я встречался с ним несколько раз. Но с тех пор, как он нанёс мне последний визит, я потерял покой.

– Дьявол может принять любой облик. Поэтому ты и принял его за обычного человека. Но, судя по твоим словам, ты просто напуган. В этом твоего греха нет. Присоединись к прихожанам, молись вместе с ними. А я помолюсь за тебя, за всех вас, во спасение всех наших душ. Божьей милостью я отпускаю твои грехи. И позволь напомнить тебе слова из Пятой Книги Моисеевой: «Не должен находиться у тебя проводящий сына своего или дочь свою чрез огонь, прорицатель, гадатель, ворожея, чародей, обаятель, вызывающий духов, волшебник и вопрошающий мертвых. Ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это, и за сии-то мерзости Господь, Бог твой, изгоняет их от лица твоего. Будь непорочен пред Господом, Богом твоим».
 
Строки из Второзакония, произнесённые священником, были столь верны и столь точны, что поразили антиквара до глубины души. Ещё несколько минут Вико Нари, вздрагивая всем телом, сидел в кабинке. Был бы замок, он бы заперся в ней, не пил, не ел, пока бы не прошло это зловещее время, что окутало тьмой всю Флоренцию. О том, что происходило за чертами города, он не знал. Наклонившись, он заглянул в окошко: кабинка была пуста. Вико Нари даже не заметил, как священник покинул её. Дрожь понемногу унималась. Он сидел, опираясь о стенку, не имея сил сдвинуться с места. Голоса молящихся переливались волнами и будто разбивались о берег словами «Аминь». Среди них выделялся один – твёрдый, но смиренный, возносящий молитву Ангелу:

«Святой Ангел Божий, хранитель и покровитель души моей! Пребудь со мною сегодня, направь меня на путь заповедей Божих и удали от меня все искушения зла. Отеческому провидению Твоему, Боже, поручаю весь мир и смиренно прошу Тебя: ниспошли благодать Твою на святую Церковь, на верховного ее пастыря – Папу Римского, на епископа нашего, на дорогое отечество наше, на мою семью, и на моих благодетелей, на больных, путешествующих, терпящих страдания и беды и на всех, нуждающихся в Твоей помощи. Сжалься особенно над теми, кто не знает Тебя и не повинуется воле Твоей. Всех нас соделай, Боже, верными детьми Твоими. И души усопших по милосердию Твоему да почивают в мире. Аминь.
Боже, будь милостив ко мне грешному».

Вико Нари прикрыл веки и перекрестился – неумело, но чувственно. Он подумал, что крестное знамение и вправду творит чудеса, раз тотчас принесло умиротворение его сердцу. Тепло, разлившееся по всему телу, окончательно уняло дрожь. Внезапно пришёл и покой. Туман в голове на миг сменился светлой вспышкой, заставив пожилого антиквара открыть глаза. Последнее, что он увидел, – это стилет, торчащий из его груди. «Боже пра…».

Какой-то человек в дождевике-накидке на плечах надвинул капюшон на голову, ещё глубже пряча своё лицо, плотно прикрыл шторку исповедальной комнаты, проскользнул между молящимися и смешался с толпой.


Если бы кто-нибудь приложил ухо к стенке соседней кабинки, он бы услышал женский голос, обращённый к святому отцу:

– …он считает себя уродом, но я-то вижу его красоту – не внешнюю, а красоту его богатого внутреннего мира. Я так люблю его, так тоскую по нём… Что делать, святой отец? Как поступить? Как вернуть его в мои объятия?

– Не отчаивайся, дитя. Ты узрела в своём возлюбленном то, чего другим не дано было. Продолжай любить. Молись, ибо молитвы укрепляют дух и не дадут сломиться воле твоей. Бог милосерден и не оставит тебя без утешения. Через ангелов своих он пошлёт весточку твоему возлюбленному, дабы были услышаны слова твои. Ибо через него, Господа нашего Иисуса Христа, передаётся любовь наших сердец другим людям.

– Спасибо, падре. Я так благодарна вам.
 
– За кого мне помолиться? Как звать тебя, дитя?
 
– Вероника…

– А возлюбленного твоего?..

– Альдо… Альдо Мартино, святой отец.
 
– Альдо Мартино?.. Не известного ли актёра ты имеешь в виду?

– Да, падре. Вы знакомы с ним?

– Я помню его ещё ребёнком. А его отца я знал хорошо. Да упокой Господь его грешную душу.

– В чём же он провинился, падре?

За решёткой послышался тягостный вздох священника.

– Ступай, дитя. Тайна исповеди накладывает печать на мои уста. Иди… Да пребудет с тобой Господь.


Замок Лазаро Фабрицци. К северу от Флоренции

Альдо Мартино сидел, безвольно опустив руки. Он был свободен от уз, но его тело было словно привязано к стулу. Его мозг работал как компьютерная программа, но он не управлял им. Оцепенение, овладевшее им, тисками сдавливало грудь, жгутом стягивало горло, будто его туго запеленали в саван и подвесили за шею, не забыв при этом чуть ослабить верёвку. Всё что ему оставалось – только дышать. Но и воздух проходил в лёгкие с трудом, издавая сиплый хрип. Его зрачки перебегали от строки к строке по тексту книги, но он не понимал ни слова.
 
Тот, кто понимал, стоял на некотором удалении, всматриваясь в серебряное зеркало воды в широкой чаше. Его губы шевелились, вторя за каждым словом, что словно в линзе преломлялось в мозгу Мартино и отзывались в сознании дона Фабрицци, обретая определённый смысл. Нить, связующая их, была столь тонка, что могла оборваться в любую секунду. Дон Фабрицци содрогался, кожа на его лице то бледнела, то окрашивалась бурыми пятнами, то вздувалась, то обвисала, покрываясь морщинами, в каждой из которых читалось мучительное страдание. На мгновение он подумал, что не выдержит, не осилит, не сможет закончить ритуал, финалом которого должно стать умерщвление плоти. Но он гнал эти мысли и всё шептал и шептал слова заклинаний. Что-то ёмкое проникало, пронизывало, наполняло всё его естество, превращая тело в единый сгусток боли. Он продолжал, призвав на помощь всё своё мужество. Необходимо отречься от тела, оставить лишь сознание в чистом виде – ещё один шаг к достижению цели.

Два стража – азиат и чернокожий – с ужасом наблюдали за своим хозяином. Им казалось, что того вот-вот хватит удар. Но приказ дона Фабрицци был ясным и недвусмысленным: не вмешиваться, ни при каких обстоятельствах и что бы ни случилось.

Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как дон Фабрицци употребил семейное состояние на создание концерна. Со временем, неоднократно преумножив унаследованные финансы, ему захотелось чего-то большего, чего-то более значимого. Вести дела ему скоро наскучило. Политикой он не интересовался, считая её уделом эгоцентриков. Ещё он считал, что зависимость от собственного эго недопустима и что это ведёт к ложному чувству собственной важности. А дальше – к падению и разрушению души.

Он путешествовал – подолгу и по многим странам, месяцами не бывая в своём поместье. Изучая папирологию и культуры разных народов, он наконец понял, что его действительно занимает, от чего бурлит кровь в жилах, а грудь наполняется безмерным восторгом. Его тянуло к знаниям – древним, забытым, утраченным, кем-то не понятым, для других необъяснимым; знаниям, которые учёный люд обошёл стороной, дабы попросту не оконфузиться перед лицом фундаментальной науки. Дон Фабрицци искал свидетельства и находил их – везде, где только ступала его нога. Будь-то чья-то память, рукописи, нередко писанные на скрижалях, плохо изученные экспонаты – всё это являлось для него кладезями знаний, зачастую засекреченных правительствами или запрещённых Священным Синодом.

Слух о человеке, страстно ищущем истоки древних таинств, быстро разлетелся и, проделав путь от Китая до средиземноморских стран, достиг ушей тайной полиции Ватикана. Первая же попытка проникнуть в папские кладовые была пресечена самым строжайшим образом и с настоятельной рекомендацией больше никогда не подавать прошений на посещение архива. Двери Ватикана захлопнулись перед самым носом дона Фабрицци. И этот пинок под зад лишний раз доказал ему, что Ватикану есть, что скрывать. Полный решимости, он сказал самому себе, что Ватикан – это ещё не весь мир. И если доступ к архиву был закрыт, то двери церквей, монастырей, синагог и мечетей открывались перед изыскателем с поразительной простотой.

К тому времени, как нога дона Фабрицци ступила на испанский берег, его багаж был полон сокровищ. Манускрипты, предметы культа древних народов, магические камни, ритуальные куклы – большая часть этих вещей была куплена или получена в дар и особой ценности, кроме познавательной, не представляла. Но среди них можно было обнаружить и редкие жемчужины: «Стансы Цзяна»  из Индии, «Некрономикон» , добытый в путешествиях по Азии, африканская «Магия Вуду»… А самое важное и значительное дон Фабрицци держал в голове. То были учения монахов, жрецов, да и колдунов, которых боялись и уважали за исключительный ум, твёрдость, упорство и яркие дарования, которые, впрочем, последние предпочитали скрывать в тени. Тибет научил его наблюдать ритмы – свои собственные и всей Вселенной, медитациям и врачеванию. Он открывал двери Города Богов и прикасался к дордже . Становился участником оккультных ритуалов в Египте, воскрешал мёртвых в Конго, приоткрывал для себя бесконечную мудрость Каббалы  в Израиле…

А теперь он нуждался в совете. В совете того, кто укажет верный путь – того, кто подскажет, что делать ему с обретёнными знаниями.
 
Здесь, в Испании, у дона Фабрицци было много друзей: бизнесмены, учёные, правительственные чиновники. Но лишь одного он выделял среди прочих – мудрого предпринимателя, миллиардера и истинного католика Луиса Дельгадо.


Паром «Милениум» пришвартовался в испанском порту Альхесирас, когда дневной зной сменился вечерней прохладой. Мужчина в чёрном элегантном костюме, немного задержавшись на палубе и переговорив с помощником капитана по поводу дальнейшей транспортировки его груза во Флоренцию, спустился по трапу и направился к поджидавшей машине. Он нёс небольшой саквояж, в котором находились смена белья, пара сорочек и одна единственная книга. Лазаро Фабрицци не собирался долго задерживаться в Испании, посчитав, что ответ на свой вопрос он сможет получить не более чем за два дня. За ним безмолвной тенью следовал телохранитель: китаец по происхождению – был мастером боевых искусств и неустанным сопровождающим графа во всех его путешествиях.
 
Человек средних лет в безупречно подобранной одежде, встречая дона Фабрицци, галантно склонил голову, распахнул заднюю дверцу шикарного «Роллс-Ройса» и протянул руку, чтобы принять саквояж. Но тот отказался, предпочтя оставить его при себе.

– Как вам будет угодно, сеньор, – проговорил мужчина, делая ударение на букву «е» на испанский лад.

Спустя несколько секунд машина мягко тронулась с места. Китаец, расположившись на сидении напротив, открыл крышку бара, облицованного тёмным матовым деревом, откуда с тихим шипением поднялся столик с напитками.
 
– Вам что-нибудь предложить, хозяин?

Дон Фабрицци взглянул на искусно выполненные бутылки с этикетками многолетних коньяков и виски, дизайну которых могли позавидовать производители парфюма и отказался.

– Налей-ка мне минералки, Юшенг, – попросил он. – Меня всё ещё качает после этой старой посудины.

– Надеюсь, с вами всё в порядке?..

– Не беспокойся. Это скоро пройдёт. Не в первый раз.

Он сделал несколько глотков, уселся поудобней и прикрыл глаза.


Когда же дон Фабрицци проснулся, «Роллс-Ройс» уже катил по земле, принадлежащей Луису Дельгадо. Ещё немного и показался великолепный двор, освещённый гирляндами ламп. Середину двора украшал трёхкаскадный фонтан с гротом, вход в который охраняло изваяние какого-то змееподобного существа. Вокруг другие пресмыкающиеся омывали его ноги разноцветными струями воды, окутывая статую облачком мелких брызг. Дону Фабрицци показалось, что это сооружение очень уж смахивает на один из фонтанов виллы д'Эсте в Тиволи. Но это так и осталось его предположением.
 
Машина въехала на террасу перед домом – массивного, будто вытесанного из той же породы, что и скалы позади него. Если бы не беломраморные скульптуры и освещённые окна, это громоздкое строение можно было бы и не заметить на фоне возвышающейся над ним горы. Дворец Дракулы – не иначе. Дон Фабрицци даже не счёл возможным определить стиль архитектуры и замысел зодчего. Покинув машину, он взглянул вверх. Где-то там, над башнями, непременно должны были кружить вороны, подчёркивая таинственность этого имения. Но человек, вышедший навстречу гостю, оказался неким антиподом своему жилищу. Он был скорее гламурным, чем импозантным, учитывая его возраст и род занятий.

Луис Дельгадо стоял на пороге, расставив ноги. В широких штанах свободного кроя, белой хлопковой рубахе на выпуск и мокасинах на босу ногу, смуглый, седовласый с острыми чертами лица, будто сошедший с наброска художника-графика – он больше выглядел юнцом-переростком, чем состоятельным, отягощённым бременем денежного мешка, человеком. Белоснежно улыбаясь, он распростёр руки.

– Знаю, знаю, друг мой, – предупреждая вопросы, воскликнул Луис Дельгадо. – Это всё мой чокнутый предок, царство ему небесное, был совершенно помешан на готике. Не смотри на фасад. Внутри я всё перестроил… по большей части. Так что не удивляйся. – Заключив дона Фабрицци в объятия, он похлопал его по плечам. – Как попутешествовал, старина?

– Неплохо, дружище… А по поводу дома, я не удивляюсь. Дома, словно люди, знаешь ли: душа зачастую несравнима с внешним обликом. Странно другое: за многие годы нашего знакомства я впервые посетил тебя в твоём поместье. Всё наше общение сводилось к работе, встречах в офисах, на корпоративных вечеринках, презентациях…

– Ты прав, старина, не спорю. Но должен заметить, что и я никогда не был в твоём доме. А слышал, что ты владеешь целым замком.

– В таком случае, Луи, надо исправить этот недопустимый промах. Заранее прими моё приглашение. Буду очень рад.

– Принято, Лазаро. А теперь проходи, – Луис Дельгадо взмахнул рукой в сторону двери, но тут заметил человека позади своего друга, выступившего из тени невысокой колоны. – Прости, ты странствуешь с приятелем?
 
Дон Фабрицци промолчал и лишь пожал плечами.

– Боже мой! – Луиса Дельгадо осенила догадка. – Это твой телохранитель!

– В тех местах, где мне пришлось побывать это жизненно необходимо, Луи.

– Понимаю тебя, старина… Ну что ж, я распоряжусь, чтобы устроили ещё одну комнату.

– Не стоит, дружище. Он меня не оставит.

– Ладно, – согласился хозяин, оценивая азиата продолжительным взглядом, – как пожелаете. А то смотри: если вдруг передумаешь, то в доме более сорока комнат, в некоторые из которых я и не входил никогда. Можешь себе такое представить?..


На следующий день

– …нельзя предлагать запретный плод в виде вознаграждения. Пусть это будет даже безобидная игрушка или шоколад, подобное действие приведёт к зависимости. А одна зависимость порождает другую, а та следующую. Будь то собственное эго, деньги, азартные игры, секс, религия – подчиняясь всему этому, мы теряем часть чего-то более важного. Возможно, часть своей души. Ты готов к этому, сын мой?

Дон Фабрицци прохаживался подле приходского викария в летнем садике церкви Санта-Мария-ла-Бланка, прислушиваясь к его тихому убаюкивающему голосу. Его речь, лишённая всякой экспрессии, внедрялась в сознание столь глубоко, что незаметно подчиняла внимательного слушателя. Слова лишь щекотали душевные струны, но дону Фабрицци уже представлялось безоблачное небо, нежные рулады и мановение выси, где восседает и откуда правит сам Господь. Он поймал себя на мысли, что подобные ощущения испытывал и раньше – под куполами христианских храмов. Надо было отдать должное древним зодчим, так умело употребившим свой талант для создания впечатления возвышения над всем мирским. Возвышения туда, где нет страха, негативных мыслей, страданий, а самое главное желаний, где обитают лишь ангелы, а вместе с ними и твоя душа.
 
Викарию пришлось повторить вопрос, так как посетитель никак на него не отреагировал.

– Ох! Простите, святой отец, – спохватился дон Фабрицци. – Сам не понимаю, что на меня нашло… Конечно… конечно же я готов, – сказал он, и неожиданно для викария произнёс фразу, от которой того покоробило: – Религию породил страх. Верующие беспрестанно молятся, но их души не находят покоя. Они маются, и всё время возвращаются к молитвам. Страх грехопадения, чтобы под этим не подразумевалось, ежесекундно преследует их. Это как наркотик, пьянящий и одурманивающий ум. Но разве только религиозные подвержены страху? Боязнь смерти или утраты близкого человека, одиночество, … это лишь толика фобий, владеющих людьми. Гёте как-то сказал, что «вся история церкви – смесь заблуждения и насилия». А вы говорите о зависимости, святой отец. Самый запретный плод – это знания. А самое вожделенное вознаграждение – вечная жизнь. Ведь нет более священной цели, чем приближение к Богу, или, если по-другому, его снисхождения к нам – смертным.

Приор остановился. На его лицо легла мрачная тень, и первым его желанием было тотчас уйти, оставив гостя без ответа. Но в нём взыграло само его существо – суть слуги Господа. Он был не в силах обойти вниманием даже самую заблудшую грешную душу, не попытавшись вернуть её в лоно церкви, не дать шанса на искупление греховных мыслей.

– Да вы еретик, милый друг, как и ваш Гёте. Уж не думал, что сеньор Дельгадо, будучи страстным католиком и так много сделавший для моего прихода, имеет дело с подобными вам.

На замечание священника дон Фабрицци внутренне усмехнулся. Особенно его позабавило словосочетание «страстным католиком», которое он скорее бы отнёс к умению своего друга вести дела. А его меценатство – к отмыванию денег. И кто же из них заблуждается?.. Так он подумал, но вслух сказал:

– Вынужден извиниться за свои слова, святой отец. Я на минуту позабыл, что нахожусь в святой обители. И вы правы, сказанное было не к месту. Но, знаете ли, за годы странствий мне довелось побывать на всех континентах, изучить культуры многих народов, прикоснуться к их реликвиям, познать таинства древних – людей, которые и понятия не имели о религии. Во всяком случае о той, которую мы знаем с библейских времён. Всё это наталкивает меня на мысль о совершенстве духа, но не человеческой плоти, рабами которой мы являемся.

– Но что есть человек, если не единение плоти и духа?..

– И разума, заметьте, – подхватил дон Фабрицци. – Но и он, исходя из Священного Писания, лишь чудо, ниспосланное Божьим промыслом. Втолкованное нам мы лишь облекаем в мысленные формы.
 
– О да! Но разумом не постичь Всевышнего. Он вездесущ и незрим одновременно. Потому мы и следуем тропой веры за Господом нашим.

– С вами, преподобный Хосе, не поспоришь. – Дон Фабрицци впервые за время беседы дружелюбно улыбнулся. – Но давайте вернёмся к цели моего визита, если вы не против.

Еле шевеля губами, приор прошептал какую-то молитву, осенил себя крестным знамением, как бы заранее очищаясь перед грехопадением, и присел на скамейку в тени земляничного дерева. Взмахом руки он пригласил своего гостя занять место около себя.

– Хорошо, упрямец вы эдакий. Показывайте, если уж без этого не обойтись. Но не серчайте, если не сумею быть вам полезным.

Дон Фабрицци пообещал, что ни в коем случае не рассердится, и со словами благодарности вытащил небольшой свиток, что без труда помещался во внутреннем кармане его пиджака. Рулон папируса был завёрнут в холщовую материю, подобную той, из которой шьют современные модные сумки.

Приняв свёрток, священник бережно отвернул края упаковки и внутренне содрогнулся, лишь заметив на обратной стороне свитка печать с изображением льва.
 
– Пресвятая Дева! – воскликнул он. – Этого быть не может! – его пальцы дотронулись до печати, словно осязание могло придать уверенности в том, что ему это не привиделось. –  Или же это умело сотворённая копия, или оригинал, но…

– Вы подумали о том же, что и я, святой отец? Эта печать свидетельствует о том, что свиток принадлежал Александру Македонскому и некогда являлся мизерной частью его библиотеки?

– Ничтожной, я бы сказал. По некоторым оценкам численность манускриптов доходила до 700 000. Но почти ничего не осталось. Сначала римский император Феодосии I разгромил библиотеку, сочтя её «храмом сатаны». Затем халиф Омар сжёг её почти дотла, когда в 641 году захватил Александрию. Были преданы огню труды великих учёных и мыслителей того времени. Возможно, этот экземпляр мог быть переписан самим Героном или Архимедом. Они, как известно, неоднократно посещали Александрийскую библиотеку и работали в ней.

– Не исключено. Судьба библиотеки действительно покрыта тайнами и загадками, но из множества подобных свитков, перекочевавших через мои руки, этот самый загадочный.

– Ну что ж, давайте взглянем. – Преподобный Хосе стал развёртывать папирус, удерживая его на коленях. – «Книга Ибиса», – произнёс он. – Проклятая книга… Я был прав: её переписали…

– Почему вы так решили, падре?

– Да потому, что изначально она была написана на золотых табличках и никому неизвестно, как она появилась в Египте. Сегодня невозможно говорить о точности фактов, но по слухам книга передавалась от жреца к жрецу. А за её чтение мирянин мог лишиться жизни. Да и мог ли кто-нибудь прочесть её – неизвестно. Почерпнутые знания, по обрывочной информации из прошлого, давали человеку всесилие и могущество. Но разве кто-либо мог быть могущественней фараона, сравнимого лишь с богом.
 
– Вы хотите сказать, что прочесть книгу не представляется возможным?

– Ну отчего же. Есть способ. Но я бы не советовал прибегать к нему.

– Что это за способ, падре?

Приор Хосе, пожёвывая губами, аккуратно свернул папирус и вручил его визитёру. Сама мысль озвучить средство к познанию проклятой книги претила ему. Ему бы вытолкать безбожника за ограду церкви и, запершись на ключ, провести остаток дня в молитвах… Но размолвка с достойнейшим сеньором Луисом Дельгадо не сулила ничего хорошего. В конце концов, не так часто он поступался принципами. А то, как он собирался поступить, хоть немного, но сглаживало его вину.

– Я вам дам адрес, сеньор Фабрицци. Поезжайте туда. Передадите записку, которой я вас сопровожу, настоятелю монастыря аббату Антуано. Он вас проводит к одному монаху. Возможно, он будет вам более полезен, чем я.


Флоренция

Впереди показались постройки, характерные для городской периферии. Там дорога сворачивала на северо-восток и змейкой скрывалась в лесной чаще. Дальше – выше, на холм, откуда, должно быть, открывался потрясающий вид на Флоренцию. В следствии собственных манипуляций и злоключений, оба ощущали некий металлический привкус во рту. Казалось бы, с этим чувством можно было бы и свыкнуться за долгие годы, но, вероятно, это было сверх их воли. Эмоционально Томас Уилсон с такими ситуациями справлялся легче своего друга. На то он и доктор психологии. Говоря об Арсении Барском, можно было отметить, что он обладал более острой восприимчивостью. Он переживал произошедшее по нескольку раз, наверняка вынашивая в голове какой-нибудь новый прозаический сюжет. Так он был устроен. Может поэтому и отходил дольше. Но это вряд ли можно было прочитать по его лицу. Спросили бы вы его: жаль ли ему тех умерщвлённых, то скорее всего он бы ответил, что сожалеет о том, что способен на убийство. И он действительно сожалел, понимая, что под каким бы ракурсом не рассматривался результат его действий, они неуклонно приводил к трагедии. Но на тех крутых поворотах и перекрёстках, что предлагала ему жизнь, он умел правильно расставлять приоритеты.

Какая-то потерявшаяся корова перебежала дорогу, в нескольких метрах от бампера, сверля бешеным взглядом железного коня на решётке радиатора. Проводив её взглядом, Барский подумал о стейке – время обеда было далеко позади, – но тут же прогнал эту мысль. Мысль о том, что жена и дочь томятся в неведении, окончательно притупило чувство голода. Но Барского, по большей части, беспокоило то, что происходит с его чувствительностью. Он никогда не упускал их из «виду», да и вообще никого, к кому был близок и привязан. И в свете этого обстоятельства, ментальная связь с Филиппом виделась ему почти не осуществимой. Если уж он не может отследить собственную жену, то…

– Не слишком ли глубоко ты ушёл в себя, Арсений? – будто сквозь вату пробился голос Томаса.

– Как ощущения, док? – вместо ответа спросил Барский. – Пока не вернулись?

Уилсон отрицательно повертел головой. Его тоже не оставляло беспокойное чувство. Раз за разом он сканировал всё пространство, но безрезультатно. Словно чей-то дьявольский нож обрезал все ниточки.

«Мустанг» медленно, но без напряга взбирался вверх по холму, когда, в который уже раз за сегодняшний день, случилось невероятное. Впереди показалось чёрное пятно, которое через несколько секунд проявилось: цепочка джипов и дюжина людей в балаклавах  перекрывали узкую дорогу.

Томас остановил машину и перевёл рычаг передач на задний ход. Но, взглянув в зеркало заднего вида, понял, что путь назад тоже перекрыт. Ещё два внедорожника остановились в метрах тридцати позади.

– Как они нас нашли, чёрт бы их побрал! – импульсивно изрёк Барский, хлопнув ладонями по бёдрам.

– Понятия не имею… – Томас осмотрелся по сторонам: справа круто возвышалась гора, слева – обрыв. – Глянь на них: стоят, как истуканы. Хоть бы с места сдвинулись. Чего им вообще надо?

Барский открыл дверцу и высунулся наружу.

– Ты что собрался делать, Арсений?

– Поинтересоваться: зачем они нас преследуют? Посмотри, у них даже оружия нет.

– А может они чёртовы ниндзя.

– Ты спятил, друг? Откуда тут ниндзя?.. Да и выправка у них армейская.

Барский уверенно двинулся вперёд. Под ложечкой засосало, внутри вскипел страх, подбираясь к горлу. Он сдерживал его изо всех сил, загонял поглубже, чтоб испуг не отразился в его глазах. Выказать трусость было недопустимо.
 
Он приближался, но никто из противников даже не шелохнулся, не сделал предупреждающего жеста, не проронил ни слова. Когда их разделяли десяток шагов, Барский вдруг обратил внимание на ещё одно обстоятельство, которое раньше не бросалось в глаза. Все были одного роста, в абсолютно одинаковой униформе, что было бы понятно, если бы не складки их одежды. За эти складки и зацепился взгляд. Эти люди ничем друг от друга не отличались. Их будто размножили копиром. Барский пошёл медленней. По спине ползли предательские мурашки, загнанный было страх пытался вновь вырваться наружу, обратив ноги к отступлению. Он сжался в кулак, и когда до группы неизвестных уже можно было дотянуться рукой, в воздухе что-то дрогнуло.

Рябь в глазах мешала отчётливо видеть, комок в горле спёр дыхание, но он всё-таки сделал ещё один шаг… и будто провалился в дыру в стене.  Перед ним стелилась пустынная дорога.

Барский оглянулся. Изумлённый, если не сказать потрясённый, за его спиной стоял Том Уилсон. Он последовал за ним, не желая оставлять друга один на один с неприятелем.

– Кто-то очень искусно играет с нами, – проговорил Барский.

– Похоже на то… Хотя, известно – кто.

– Ты прав, Том. И время – на его стороне. Но теперь, хотя бы, мы знаем причину своего бессилия.

– Надо торопиться, приятель. На мой взгляд он только набирает силу. Я даже не берусь предположить, на что он ещё способен, если смог создать такую иллюзию.
 

Севилья, Испания. Несколькими годами ранее 

Тонкая полоска белого света пробивалась под дверью, к которой аббат Антуано подвёл Лазаро Фабрицци. Запах сырости и воска, смешанный с благовониями, витал в монастырском воздухе. Как монахи не старались избавиться от промозглости в коридорах, но камни, казалось, впитывали воду из самой земли. Длинный коридор был освещён всего лишь несколькими лампочками – такими тусклыми, что от них совсем не было толку.
 
Аббат Антуано поднял лампаду с тем, чтобы осветить лицо посетителя и тихо заговорил:

– Он считает себя потомком самого Игнатия Лойола…

– Создателя ордена иезуитов, – проявил осведомлённость дон Фабрицци.

– Он предпочитает называть себя последним из членов Общества Иисуса, хотя разницы никакой нет. Брат Алваро слеп, а та свеча, что горит в его келье – она для вас. Он слишком немощен, чтобы стоять на своих ногах и, да простит меня Всевышний, он уже давно должен был лежать в могиле, но жизнь как-то теплится в нём… И вот ещё что: прежде, чем вы переступите порог, вы должны знать, что его физическая слабость никак не отразилась на его уме. Так что будьте почтительны и осторожно подбирайте слова. А теперь ступайте, сеньор. Дальше я с вами не пойду.

Дон Фабрицци удивлённо воздел брови.

– Вы меня не представите?..

– Ах, в этом нет нужды, – махнул рукой аббат Антуано. – О вашем визите он предупреждён.

Настоятель ушёл, унося с собой керосиновую лампу. Пятно света ещё какое-то время металось по стенам, пока совсем не исчезло. Дон Фабрицци, оставшись в одиночестве, прислушался к тишине, которая, впрочем, не была абсолютной. Откуда-то сверху доносилось приглушенное эхо – не то отголоски песнопений, не то молитвы. Каменный мешок коридора будто сжимал его, и ему на миг почудилось, что камни тяжело вздыхают. Ему стало жутко, но рука уже нашла скобу и толкнула дверь.

Внутри кельи было ещё сумрачней, чем в коридоре. Дон Фабрицци постоял немного, давая глазам свыкнуться с темнотой.

– Здравствуй Лазаро, – раздался голос. Если бы не это приветствие, долетевшее до его ушей, то он вряд ли смог отыскать старика среди старой утвари и… дон Фабрицци в изумлении открыл рот: полки, вытесанные из цельного дерева, сплошь и рядом были заставлены книгами.

– Здравия вам, брат Алваро, – протянул он, всё ещё пребывая в некотором смятении.

Сейчас им овладело жгучее желание взять свечу и поднести её к корешкам манускриптов, но он вовремя вспомнил о своём мобильнике. Включив только дисплей, он осветил им ряд книг. Все они пребывали в жутком состоянии: их покрывал слой пыли, паутина, а на некоторых обложках проявилась плесень.

– О да! – изрёк монах из тёмного угла. – Все эти книги я перечитывал не один раз. А ту, что будет потолще остальных, закончил только вчера.

– Но как?! – вырвалось у Фабрицци. – Мне сказали, что вы…

Тихий смех, похожий на всхлипывание, прервал фразу.

– В этом ты не сомневайся. Конечно же я слеп. И уже давно. Но Господь не оставил меня во мраке. Дряхлая плоть не позволяет мне дотянуться до полок, да мне это и ни к чему. Я читаю, не вставая с этого места.

– Но как? – снова повторил Фабрицци.

– Люди называют это ченелингом , а я – Божьим промыслом.

– Вы читаете с помощью ясновидения?

– Можно и так сказать. Мой ум ясен, как никогда.
   
Монах чуть сдвинулся с места, попав под слабый свет фитиля. Теперь дон Фабрицци смог рассмотреть его. Мутные выцветшие глаза на лице, похожем на кору дуба, глядели на него в упор. Из туники торчали корневища рук, а седая борода опускалась до самых колен.

– Что вы имеете в виду, брат Алваро, когда говорите: «мой ум ясен, как никогда»?

– А то, что я знал о твоём прибытии задолго, как ты приехал в Испанию.

– Знали?.. – Лазаро Фабрицци не поверил своим ушам. – Но ведь даже я не знал об этом… до недавнего времени. Я принял решение уже в пути.
 
– Конечно, принял, – уверенно заявил старик. – Иначе и быть не могло. Ты оказался здесь, ведомый десницей Господа.
 
С самой ранней юности Лазаро был независим в своём выборе. Отец никогда не ограничивал его свободу, не препятствовал его самостоятельности и во многих случаях поддерживал его, предоставляя все необходимые ресурсы. Намерения, предпочтения, заключения сделок, даже брак и рождение детей было починено железной логике. И вот сейчас какой-то выживший из ума старец утверждает, что вся его жизнь не более, чем кукольный театр. Кто-то там наверху дёргает за ниточки и ведёт его по дорожкам заранее уготованной судьбы. Нет, это решительно – маразм.

– Напрасно, Лазаро, ты думаешь обо мне, как…

– Ох, простите, – спохватился Фабрицци. – Я и не думал вас обидеть. Просто мои мысли скачут, опережая здравый смысл.
 
– Будет тебе, сын мой, – монах вновь произвёл звук, смахивающий на смех. – Я никого не прощаю. А знаешь, почему?.. Потому, что ни на кого не обижаюсь и не держу зла. Не про тебя будь сказано, но люди страдают от скудного ума, неоправданной желчи и животных инстинктов. Последнее, правда, неплохо само по себе, покуда укладывается в общечеловеческие поведенческие рамки.

Лазаро Фабрицци поискал что-нибудь, на что можно было бы присесть и, обнаружив табурет, вытащил его из-под стола. Сидение покрывала пыль чуть ли не в сантиметр толщиной. Он смахнул её обратной стороной ладони и сел напротив клирика.

– Судя по вашему жилищу, вас никто не навещает, отец.

– Ну почему же? Мне приносят пищу и воду. Иногда даже вином потчуют. У нас, знаете ли, делают превосходное вино… Но… ты же пришёл ко мне не для этого?
 
– Нет, отец. Я пришёл за советом. В мои руки попал некий свиток, содержание которого осталось для меня загадкой. Его невозможно прочесть, так как письмо не похоже ни на один из известных мне языков. А я, вы уж поверьте, их знаю немало, включая древнюю письменность.
 
– Покажи мне, – попросил брат Алваро.

Эта просьба из уст слепца прозвучала нелепо, но дон Фабрицци всё же достал свиток и протянул его монаху. Тот неловким движением перехватил его, почти не рыская рукой в пространстве между ними. Очевидец мог бы подумать, что старик вовсе не слеп, что всё это обман, ловко срежиссированный спектакль для единственного зрителя.

Когда свиток оказался в руках монаха, тот на минуту умолк. А открыв рот, шумно выдохнул и снова затих. Лазаро Фабрицци прислушался: не стал ли он свидетелем последнего вздоха иезуита? Но тот дышал – едва слышно.

– Когда-то в Испании, очень давно, жил человек по имени Антонио Сорди. Он был богословом, проповедником и принадлежал к Ордену доминиканцев. Миссионерская деятельность позволяла ему путешествовать по многим странам. Точно неизвестно, как попала к нему книга, которая не имеет названия, но эта – ключ к ней. Достоверно то, что с тем манускриптом связывают страшные происшествия, что случились позднее, когда он каким-то образом перекочевал в Венецию. Там другой человек, по имени…

– Гоффредо Мартино, – перебил монаха дон Фабрицци. – Да я слышал эту историю. Его сожгли вместе с книгой.

– Тогда, Лазаро, ты должен знать, что ту рукопись не открыть… без ключа. Та книга – дверь в бездонную пропасть или… – монах задумался.

– Продолжайте, брат Алваро. Что – «или»?

– Или вход в бескрайние просторы Вселенной, восхождение к высшим сущностям, обладающих лишь разумом, но не плотью… Будь моя воля, я бы назвал её «Книгой Врат».

Настала поистине подавляющая тишина. Дон Фабрицци подумал, что потерпел фиаско. Что даже если старик сможет прочесть книгу, то его старания будут напрасны, а знания не принесут должного результата.
 
– Вы считаете, – нарушил тишину дон Фабрицци, что Гоффредо Мартино владел двумя книгами?

– Не похоже, как можно заключить из того, чем всё кончилось.

– Так как же тогда ему удалось…

– Освоить её?.. Для этого Гоффредо должен был умереть.

– Умереть?.. Да, кажется, я понимаю, о чём вы говорите. Тогда позвольте задать вам ещё один вопрос: можно ли научиться читать книги подобно тому, как делаете это вы?
 
– Можно, Лазаро. Существует много техник. Но боюсь, на учеников у меня не осталось времени.

– Я понимаю и ни в коем случае не настаиваю на этом. Но если уж никаким способом, кроме телепатии, невозможно прочесть эту рукопись, столь ли она важна?

– Хм. Безусловно она важна. Только не для одного человека, а для всего человечества. Она подарок будущему человеческому роду, ниспосланный из глубин космоса. И будь я уверен в том, что «Книга Врат» никогда не отыщется, и в том, что твои намерения богоугодны, я бы поведал тебе о её содержании. Но я узрел твой путь. Он устлан испытаниями и волей Всевышнего ты получишь ответы, пройдя его весь, до конца.

Лазаро Фабрицци покинул келью с чувством досады, унося с собой свидетельство о том, что инопланетный разум на земле существует. Так он истолковал слова клирика. Намеренно или нет, но иезуит указал ему направление, но вместе с тем и поставил под сомнение его способности и пределы целеустремлённости. Как только этот старик мог усомнится в нём? Возможно, дар ясновидения и не был дарован ему природой, рассуждал он, но он найдёт учителей, найдёт способ овладеть этим даром, чего бы ему это не стоило. Он хорошо представлял себе человеческую сущность и теперь яснее видел свою цель. А следовательно, он не будет плутать в лабиринтах случайностей. Ступенька за ступенькой он будет восходить на новые горизонты, откуда откроются новые вершины, последняя из которых увенчается победоносным восхождением над миром. Замысел дона Фабрицци был столь велик и столь всеобъемлющ, что он задохнулся только лишь от мысли его свершения. Нет, не десница Господа поведёт его по избранному пути. Он сам избрал его и сам пройдёт его до самого конца.
 

Флоренция (текущее время)

Арсений Барский и Томас Уилсон были смущены предыдущим этапом своей поездки. Но то смятение оказалось невинным, в сравнении с тем, что спустя короткое время открылось на их пути. Не проехав и с полкилометра, им вновь пришлось остановиться. Оба вышли из машины и подошли к тому месту, где обрывалась дорожная лента. Перед ними зияла дыра в несколько десятков метров диаметром – пустой перевёрнутый конус, усечённый под сорок пять градусов, образовывал нечто общее с обрывом левого края дороги.

Огромные валуны, застрявшие в кронах вывернутых с корнями деревьев, раздробленная скальная порода, несколько диких зверей, застигнутых врасплох и не переживших обвал – хаос, уходящий на немыслимую глубину.
 
– Такое мы уже видели на Повеглии, – с ужасом произнёс Барский.

– И тот же холод, – подтвердил Уилсон и занёс ногу над пропастью.

Барский ухватил его за рукав и дёрнул с такой силой, что оба оказались на земле.

– Ты спятил, Том?! О чём ты вообще думал?

Не отрывая взгляда от выпученных глаз мёртвой косули, Уилсон встал на ноги, протянул вперёд руку, будто лишний раз хотел убедиться, что это не видение, не мираж, созданный его собственным сознанием.

– Может, и это иллюзия, Арсений?

– Может и иллюзия. Но рисковать я бы не стал. Оттуда мы точно не выберемся.
 
Барский всё ещё держал друга за рукав, боясь, что тот вздумает повторить попытку. Но Уилсон уже пришёл в себя.

– Я в порядке. Можешь отпустить меня. В следующий раз я не буду столь глуп.

– Ладно, док. Давай выбираться отсюда. Пойдём напрямик, прямо через эту гору.

– Хорошо, – согласился Томас. – Пожалуй, другого выхода нет. И пусть этот синьор не думает, что сможет остановить нас.

– Полностью с тобой согласен, дружище.


Они карабкались вверх по склону, цепляясь за торчащие корневища и ветки кустарников. Подъём был крут, а неприспособленная для скалолазания обувь скользила по влажному слою породы. Острые камни больно ранили руки, но они не обращали на это внимание. Наверное, когда болит душа, телесная боль отступает на второй план. Барскому вдруг вспомнился цикл телепередач о выживании. В этом реалити-шоу состоятельных и вполне состоявшихся в своей профессии людей по их же собственной воле забрасывали на какой-нибудь необитаемый остров, оставляя один на один со стихиями. Лишённые средств связи, вооружённые лишь ножом и топором, они должны были продемонстрировать силу воли и мужество, способность совладать с непредвиденными ситуациями и тем самым завладеть вниманием зрителей. Шоу имело колоссальный рейтинг. Барский считал это издевательством над телом и психикой и откровенно жалел тех людей, кои являлись ничем иным, как персонажами душераздирающей страстями пьесы, умело поставленной режиссёром и проплаченной продюсерами. Адреналин так и лился с телевизионных экранов, впитываясь в домохозяек и ленивых фанатов, возбуждая в них страсть и пыл, чувства тревоги и сопереживания, что возникают в случае опасности – в общем, стрессовые состояния, которые они сами не смогли бы пережить за всю свою жизнь. Барский теперь и сам себе казался одним из героев подобного шоу, с той лишь разницей, что постановщиком и продюсером этого спектакля был один человек. И была бы рекламная афиша, то на ней было бы написано только одно имя – Лазаро Фабрицци.

Надо бы отметить, что выбранная под сценарий площадка, горой, на которую с таким трудом взбирались наши герои, не ограничивалась. Очаги катастроф возникали повсюду и расползались со скоростью мысли. И это не описка. Ведь именно так путешествует мысль – из города в город, из страны в страну, воплощаясь в творениях рук человеческих. Или не рук? На сей раз.

Как бы там ни было, но паника охватила многие страны на всех континентах. Куда медленней доходил призыв священников всех конфессий к народному сбору, к молитвам о всепрощении, очищению от грехов. Однако в тех регионах, где призыв был услышан, хаос уступал место сдержанности. Звон колоколов, песни хасидов, зов муэдзинов или буддийские мантры были тому причиной? Может и так. Но учёный психолог объяснил бы это мощным, объединённым и усиленным многократно потоком положительной энергии.

С гребня горы открылась панорама, способная впечатлить не одного художника. В другое бы время и при других обстоятельствах ваша душа наполнилась бы восторгом от пестроты красок и прозрачной глубины перспективы, но сейчас великий город тонул в облаках. Среди них множились светлые блики, пробивавшиеся словно сквозь ватную стену, как утешение тому, что где-то там свершается чудо.

– Вон там, – Уилсон вздёрнул руку, указывая на место чуть ниже вершины холма. – Там его замок.

– Вижу, Том. То ещё – орлиное гнездо.

– Верно. И мы, как видишь, отклонились от курса, пока взбирались на эту гору.

Вспомнив о мобильнике, Барский вытащил его из кармана куртки, разблокировал дисплей и ткнул пальцем в иконку интернета. Прогноз погоды, новости, оперативные сводки – всё обрывалось утренними часами. Он взглянул на часы, сверил с мобильником – 19:10. Прошло менее двенадцати часов, как они покинули усадьбу Барбьери, а случилось уже столько, что хватило бы не на один сюжет. Чисто машинально Барский набрал номер Оксаны и моментально услышал механический голос оператора мобильной связи: «Абонент временно не доступен».

Уилсон сочувственно потрепал его плечо.

– Знаю, тяжело терять контроль.

– Я бы сказал, недопустимо.


Церковь Санта-Тринита. Флоренция 

Воздух церкви Святой Троицы сотрясся душераздирающим воплем. Одна из прихожанок, откинув бархатную занавеску исповедальной комнаты, обнаружила человека с ножом в груди. Желание покаяться, уступило место ужасу, вырвавшемуся из неё отчаянным криком. Кто мог решиться на такое кощунство? Кому могло взбрести в голову совершить святотатство в священных стенах при огромном стечении народа, да и ещё в такое трудное для всех время?
 
Прервав молитву, священнослужители бросились к месту происшествия. Толпа расступалась перед ними, как воды Красного моря перед Моисеем и его народом. Страх молящихся только лишь стал отступать, как нахлынул снова. Если бы кто-нибудь мог взглянуть сейчас на церковь со стороны, то смог бы увидеть, как серые облака вновь смыкаются на кампанилой .

Вероника стояла в стороне, прикрыв рот обеими руками, и смотрела через плечо низкорослого мужчины, с головой укутанного в плащ. На долю секунды ей показалось, что тот усмехнулся после того, как одёрнули занавеску исповедальни. Но внешность полного хорошо одетого мужчины отвлекла её. Где же она его видела?.. Поникшая голова упиралась бородкой в грудь, из которой торчало орудие убийства. Сжатые в кулаки руки, очевидно, свидетельствовали о негодовании, постигшем его в последнюю секунду жизни. А его распахнутые застывшие в изумлении глаза, смотрели в пустоту, запечатлев последний кошмар перед последним вздохом. Конечно же – зрительная память Вероники никогда её не подводила – это же антиквар с Виа дей Фосси. Иногда, поздними вечерами, когда все заведения захлопывали двери, она заходила к старику справить малую нужду. Тот был добр и не отказывал ей. И вот теперь он мёртв. Кому понадобилось отбирать жизнь у такого человека. Ведь он бы и мухи не обидел. С этими мыслями Вероника машинально двинулась за носилками, на которых уносили её благодетеля. Кто-то отступал назад, кто-то пытался помочь, другие отворачивались, не смея взглянуть на мертвеца, и троекратно крестились. Неуклюжий, но смелый мальчуган сунулся между людьми, заметив свесившийся край савана, что покрывал тело. Он подобрал его и, пытаясь подсунуть под покойника, зацепил локоть, за что был вознаграждён укоризненным взглядом священника. Побеспокоенная рука свалилась с груди и выпала наружу. Какая-то бумажка выпала из разжатой ладони и тут же затопталась прихожанами. Это не укрылось от глаз Вероники. Расталкивая людей, она бросилась на пол в поисках скомканного листка, что обронила рука антиквара.
 
Она нашла его изрядно изорванным, затёртым подошвами, но всё же сумела прочесть единственную фразу, что была написана нервным почерком: «Во всём виновен Лазаро Фабрицци».

«А это ещё кто такой?» – озадачилась Вероника.

Ещё с юности Вероника отличалась непокладистым характером. Трудно рассчитывать на благосклонность семьи, когда ты постоянно протестуешь против её устоев. Родители – добрые католики принуждали её к ведению жизни, которой она противилась. Она отказывалась молиться на ночь и перед каждым приёмом пищи, посещать воскресные службы, наизусть зубрить Библию – такое поведение воспринималось её отцом не иначе, как бунтом, поступками, которым нет и не может быть оправданий. Он предупреждал её, что она скатывается в пропасть, из которой ей никогда не узреть Божьего света. Родители просили дочь одуматься, не уподобляться своим друзьям-акселератам и встать на путь истинной веры. Но она и слушать не хотела. Отвечала, что вера чуть ли не веригами  связывает её свободу, что эти путы душат её.

Веронике исполнилось 19, когда окончательно отчаявшийся отец сказал, что предоставляет ей последний шанс, и что более он не намерен делить кров с грешницей. И если и на этот раз она ослушается, то пусть покинет родительский дом. Отец, видимо, позабыл, что сам Иисус Христос не осудил заблудшую женщину. Он не покарал её, позволив другим казнить несчастную, а наоборот – даровал ей свою любовь и благословление. И она последовала за Ним Его путём. Заметим, что в Евангелие от Иоанна написано: «…сказали Ему: Учитель! эта женщина взята в прелюбодеянии; а Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь? Говорили же это, искушая Его, чтобы найти что-нибудь к обвинению Его. Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания. Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень. И опять, наклонившись низко, писал на земле». Что же Он писал на земле – в субботу, когда иудеям это воспрещалось? Этого никто не знает. Но существует мнение, что Он записывал на песке людские грехи. Писал на песке – не на бумаге. И писал пальцем – не пером. Не означает ли это, что человеческий грех также тонок и лёгок, как те песчинки? Подуй на них – и они исчезнут. И разве не любовь и надежда делают поверхностный слой таким зыбким? Неужели не о такой родительской любви мечтала молодая девушка?

Недолго думая, Вероника собрала вещи и переехала к своей подруге. А дальше – её история известна. Ощутив долгожданную свободу, она пустилась во все тяжкие. Но девушка отличалась не только бунтарским характером. Она была настойчивой и довольно сообразительной особой. Она всё ещё не понимала, почему Альдо оставил её, а её желание вернуть его стало навязчивой манией. А вера… Да, Вероника верила, что любимый снова бросится в её объятья, снова будет ласкать её и любить, как прежде. Ведь встреча с этим человеком изменила её. Тонкая скорлупа, коей она отгораживалась от мира, отшелушилась, обнажив нежную восхитительную женщину.

Четверо священников несли тело Вико Нари в часовню. Вероника старалась не отставать. Уже у входа к шествию примкнул карабинер: она слышала, как тот представился, дозвонившись в полицейский участок. Затем туда вошёл ещё один человек, оказавшийся врачом. Но тому ничего другого не оставалось, как засвидетельствовать смерть, наступившую не более получаса назад. Договорившись о чём-то, чего Вероника расслышать не смогла, они все покинули часовню, оставив тело без присмотра. По какой-то иронии носилки стояли у стены с фреской «Воскрешение сына римского нотариуса» .

У Вероники созрел план: такого удачного момента, если можно так сказать в сложившейся ситуации, было трудно себе и представить. Она проскользнула в часовню и, превозмогая брезгливость, приблизилась к носилкам. Оглядевшись, она, наверное, впервые в жизни взмолилась от всей души – пусть её никто не заметит. Вероника присела около тела и просунула руку под саван. Хорошо ещё, что желудок был пуст, иначе её бы стошнило прямо здесь. Она нащупала карман брюк, но он оказался пуст. Тогда она перебралась на другую сторону и ощупала левый карман… и вот оно… Она обнаружила то, что искала: ключи – все на одной связке. «Опрометчиво, – подумала Вероника, – уж если хочешь потерять всё разом, то носи на одном брелоке. Тебе, впрочем, уже всё равно». Спрятав находку в сумочке, она выбралась наружу. Неф был вновь наполнен молитвами.

Теперь ей предстояло выйти на улицу и пройти несколько кварталов до антикварной лавки. Веронике было страшно, но знать, чем занимался Вико Нари в последние часы перед своей кончиной, ей было необходимо. Чем бы ни занимался антиквар, и в чём бы ни был замешан – ведь почему-то его убили, – но он был так добр к ней. А теперь никому нет до него дела. Да, мир потрясла неведомая катастрофа. Но разве жизнь одного человека – не частичка этого мира, а его смерть – не катастрофа, пусть и мизерного масштаба?

Бог знает почему, сигнализация была отключена. Возможно, Вико Нари так торопился, что забыл включить её впопыхах. Вероника проникла в магазин беспрепятственно, исключая лишь тяжёлую решётку, которая почему-то застряла, не поднявшись и до половины. Она стояла у стола антиквара и перебирала учётные записи, упорядоченные с фанатичной точностью. Пролистав алфавитные вкладыши, она отыскала бланк, на котором значилось имя Лазаро Фабрицци. Оно было подчёркнуто красным маркером, будто само по себе уже означало опасность. Последняя заключённая с ним сделка, судя по оценочной стоимости, тянула на миллион. Вероника охнула: там, где замешаны такие деньги, жди беды. Её глаза переместились на графу с отметкой «выплачено». Двести тысяч евро предназначались… Альдо Мартино?! Обессиленная, Вероника опустилась на стул. «Да это же надувательство! Наглое воровство! – вертелось в её голове. – Но Альдо не мог, даже если узнал об обмане, погубить человека. Он бы нашёл другой способ… И чем же он владел, что имело такую баснословную цену?» Она открыла сумочку, где на дне лежал ключ от квартиры Альдо Мартино. Ему, наверное, совесть не позволила отобрать его у бывшей любовницы. А может, он сделал это намеренно, решив поменять замок, или… Или он оставил его, как некий намёк, что не всё ещё кончено, что их связь может иметь продолжение… когда-нибудь.
 
Вероника подхватилась, выскочила на улицу и стремглав понеслась к дому любимого. Может, он не отвечал на звонки и её сообщения, потому что мёртв – мёртв, как и антиквар. От этой мысли у неё закружилась голова. Она остановилась и, посчитав до десяти, сделала несколько вдохов и выдохов. Нахватало ей брякнуться в обморок на безлюдной улице и стукнуться головой о бордюр: тогда уж она точно никому не поможет.

Непослушной рукой Вероника засунула ключ и провернула два раза: замок легко поддался. Мрачные картинки рисовались в её воображении, когда она входила в квартиру, где впервые по-настоящему почувствовала себя нужной и обрела смысл жизни. Тишина настораживала. Она продвигалась медленно, боясь увидеть что-то ужасное. Но её страшные предчувствия оказались напрасны. Квартира была пуста. Столько раз она бывала здесь, но увлечённая своим избранником, ни разу не обращала внимания на интерьер. Кое-где были расклеены афиши и плакаты, где имя Альдо Мартино выделялось среди прочих. Но ни стены, ни комоды не украшали семейные фотографии. «Когда в твоём доме отсутствуют фотографии родных и друзей, когда полки и стены пусты, то и твоя душа – ледяное бескрайнее пространство, без проблеска надежды», – подумала Вероника. Придёт время, а оно обязательно наступит, рассудила она, и этот дом изменится. Она изменит его.

Теперь, когда она поняла, что всех троих связывает некая сделка, её посетила мысль, от которой сжалось сердце: её Альдо в опасности и ей ничего другого не остаётся, как отправиться к дому Лазаро Фабрицци, адрес которого она предусмотрительно списала с книги учёта посетителей Вико Нари.


Вблизи родового поместья Лазаро Фабрицци 

Уилсон и Барский шли по дорожке, на которой отчётливо выделялись следы ботинок. Возможно, грибники или охотники за дичью ходят по ней, когда возвращаются домой с добычей. Они спускались с холма, всё больше углубляясь в лесную чащу. Растительность вокруг стала гуще, а кроны деревьев смыкались над их головами, почти полностью захлёстывая небо. Видимая с вершины, замковая башня совсем пропала из виду. Несколько минут они шли друг за другом, пока не вышли на небольшую прогалину. Здесь они остановились, обнаружив две тропы, которые, на первый взгляд, шли в одном направлении.

– Приехали… И куда же теперь идти? – огорошено бросил Уилсон.

– Мы разделимся, – предложил Барский. – Нам надо разведать путь. Если кто-то из нас поймёт, что направление ошибочно, то вернётся и последует за другим.
 
– Хорошо, – согласился Уилсон. – Пять минут – и назад. Если будешь уверен, что движешься в правильном направлении, иди пять минут, а затем ожидай меня.
 
Барскому потребовалось и того меньше, чтобы увидеть, что тропа, огибая холм, уходит в обратном направлении. Вернувшись на поляну, он последовал за своим другом.

Через некоторое время он нагнал его, увидев Томаса перед какой-то могилой на заброшенном кладбище. Уже издали Арсений заподозрил что-то неладное. Томас сидел, прикрыв голову руками, и сотрясался, как в лихорадке. Арсений бросился к нему со всех ног. Подбежав к Томасу, схватил его за плечи и встряхнул. Никогда прежде он не видел его в таком состоянии.

– Что?! Что случилось? – закричал он.

Уилсон поднял лицо, перекошенное болью и гневом, и указал куда-то за спину Барского. Тот оглянулся и застыл в крайнем изумлении. Перед ним стояли два могильных камня – совсем новые среди старых замшелых памятников. На них – совсем свежие фотографии: на левом – Саманта с сыном, на правом – Оксана с дочерью.

У Барского перехватило дыхание. Сердце бешено заколотилось, а тело задеревенело. Только лишь глаза двигались то влево, то вправо, перескакивая со снимка на снимок. Ещё немного и он бы потерял сознание, не отдавая себе отчёта, сколько уже не дышит. Но воздух с хриплым стоном, наконец, вырвался из его лёгких.
 
– Их там нет, Том, – ослабшим голосом сказал он.

– На этот раз ты ошибаешься, Арсений. Я их трогал. Это не иллюзия. Они настоящие.

– Камни, может, и настоящие, но всё остальное бутафория. Это инсценировка трагедии ужасов. Их там нет. Я утверждаю, Том. Ты меня слышишь. Они живы. Иначе бы я понял обратное.

– Знаю, Арсений. Ты уже говорил это. Но ведь телепатический мост обрушен…
 
– С живыми – да. Но это другое… Я знаю, о чём говорят могилы… И о чём молчат – тоже, – Барский протянул руку Уилсону. – Поднимайся. Ведь у нас есть неотложное дело. Помнишь? – Томас кивнул. – Столько лет, приятель, ты лечил людей от всяких психозов, так что теперь терять веру в собственный рассудок не имеешь права.

Они вышли за пределы кладбища, но не пройдя и десятка шагов, Барский резко остановился. Вернувшись к могилам, он без капли усилий сорвал фотографии. Кто-то торопился, сотворил бутафорию на скорую руку, зная, что другого пути, кроме этой тропинки, нет. Этот кто-то, опустившись до гнусной подлости, любыми способами пытался задержать их. Эти мысли промелькнули в голове Барского, когда он поравнялся с Уилсоном.
 
– Если хоть пальцем он их коснулся, я убью его.

– Держи себя в руках, док. Это ты умеешь лучше всех.

– Самое паршивое, что мы недооценили этого Лазаро Фабрицци.

– Просто мы не видели всей картины. Но зато нам демонстрируют её фрагменты. Мол стерегитесь: я за вами слежу, как и за вашими близкими.

– Он заманивает нас в ловушку, Арсений.

– Пусть тешит себя надеждой, Том. А там посмотрим: кому из нас суждено стать мышью, а кому – котом.


В паре километров позади, кряхтя мотором, маленький скутер «Vespa», на котором курьеры обычно доставляют пиццу, поднимался в гору. Вероника нашла его брошенным около кафе и посмела воспользоваться. Во многих грехах можно было обвинить эту девушку, но только не в воровстве. Самой себе она пообещала вернуть байк на прежнее место, решив, что просто берёт его на прокат.
 
Время от времени Вероника запрокидывала голову к небу, лелея себя надеждой, что, хотя бы один лучик, но пробьётся сквозь свинцовую толщу туч. «И что творится с этой погодой? – недоумевала она. – При таких-то облаках – впору быть ливню. Но нет, даже капли не пролилось». Самой себе она показалась такой беззащитной и такой одинокой в этих горах и среди неуютного леса, что ей захотелось заплакать. Но она, сглотнув комок в горле, лишь прибавила газу, подумав, что пожалеет себя позже. Никакая сила не могла заставить её повернуть назад. Этот Фабрицци – тот ещё богатей, размышляла Вероника, раз уж выложил такую кучу денег, ради какой-то безделушки. Интересно – какой? Хотя, какое ей дело до этого магната и его причуд. Что она знала точно, так это то, что Вико Нари во всём обвинял именно его. И это как-то связано с Альдо. Пусть только скажет, где его искать. Кроме этого, ей больше ничего от него не надо. Но там, куда она направляется, наверное, куча охраны, не переставала думать Вероника. Как же её пропустят без приглашения? Но, может, она просто вежливо попросит?..





Флоренция. Несколько столетий до этого

«Как стремительно пролетели годы, как неумолимо угасает жизнь… Конец близок… Так близок, что стал осязаем. Какие-то чувства совсем притупились, а какие-то обострились – особенно те, что ответственны за восприятие мира. Нет, не чувства. Скорее предчувствия…  Будто проникаешь в более тонкий мир: туда, где нет ни сильных, ни слабых; нет господ и рабов; где нет места горечи и болезням… Умирать легко. Куда труднее жить». Так, лёжа в своей постели, думал угасающий Пьетро Мартино. Он не печалился, оплакивая свою судьбу. Он спокойно принимал сей исход, которого бы, по сути, и не было, если бы ему не была дарована жизнь. Ему было 73, но он всё ещё помнил прикосновения материнских рук. Так рано она оставила его. «Я иду к тебе, мама, – зашевелил губами старый Пьетро. – Я знаю: ты ожидаешь меня. Как же мне не хватало тебя все эти годы». Последние слова были произнесены с такой грустью, на которую он никогда не был способен. Весёлый нрав сопровождал Пьетро всю его жизнь. Он будто смеялся над своими несчастьями и собственной долей. Будучи умным и талантливым, он оправдал ожидания отца и доверие Пьера Карбони, художника и архитектора, своего попечителя, заменившего ему отца Гоффредо.

Сейчас, на предсмертном ложе, он страница за страницей перелистывал всю свою жизнь. Несмотря на своё выразительное дарование, Пьетро Мартино так и остался учеником своего покровителя. Он умирал в нищете, без гроша за душой. Но не всегда он был так беден. Бывали времена, когда его карманы звенели серебром, и он разбрасывался им направо-налево, не задумываясь о будущем. Он жил, как того требовала молодость и темперамент его молодого тела. Наставник позволял многое, но ссужал мало денег, присваивая львиную долю доходов от продаж великолепных картин Пьетро, в счёт пищи и крова над головой. Пьер Карбони был, по-своему, добр к молодому гению, но в то же время снискал славу жадного и завистливого человека. Оградив ученика-живописца от рынка сбыта, коим являлась флорентийская знать, он говорил, что взваливает на свои плечи всю тяжесть переговоров и заключения сделок. Доверчивость Пьетро не знала границ. Когда же он понял, что его бессовестно обирают, было уже поздно. К тому времени у него уже была семья: жена и шестеро детей. Теперь вся их жизнь зависела от воли одного человека. Пьетро Мартино превратился в раба своего господина. Но смерть прибирает к своим рукам даже господ. И когда Пьер Карбони упокоился с миром, с ним оборвалась ниточка, связующая мастерскую художника со светским обществом. Какое-то время Пьетро ещё пытался писать и продавать свои картины, но лишившись благодетеля, выменивал их на гроши. Затем зловещая для художника болезнь –подагра скрутила его пальцы и полный красок мир в одночасье рухнул.
 
Выдержав этот удар судьбы, он брался за любое дело. Был подмастерьем, каменщиком, он смешивал краски, складывал мозаику витражей – работал день и ночь, для того чтобы прокормить семью. Жена, богобоязненная Джиозетта, безропотно принимала свою участь и проводила длинные вечера в мольбе за мужа. Дети, как могли, помогали справиться с нуждой, пока не разлетелись, кто куда, словно оперившиеся птенцы. Четверо сыновей отправились странствовать на торговых судах. Дочь вышла замуж за рыбака, еле сводившего концы с концами. Лишь старший сын остался подле своих родителей, не в силах покинуть Флоренцию.

Худая морщинистая Джиозетта сидела на постели около своего мужа, считая его вздохи и выдохи. Пьетро улыбался почти беззубым ртом, мечтательно разглядывая почерневший потолок. Рядом, у ложа, скрестив на груди руки, стоял священник. Бормоча молитву, он ждал, когда старик преставится. Вдруг мутные глаза Пьетро вспыхнули. Он повернул голову к Джиозетте и тихо позвал её. Та прислонилась ухом к его устам…

– Послушай, Джози: в чулане, за бочкой, есть тайник. Ты най-дёшь там кни-гу… – Пьетро еле дышал и произносил слова неразборчиво. – Отдай её Нино. Но пре-досте-реги его: пусть никогда не откры-вает, но хранит её... Пусть наследует её своему сыну… А если Бог не даст сына, то пря-мому род-ствен-нику… бра-ту…

– Что это за книга, муж мой? Чем она так важна?.. – спрашивала Джиозетта. – Почему не открывать?

Ответа она не услышала. Ещё некоторое время жена прислушивалась к мужу, пока тот не испустил последний дух. Горькая усмешка застыла на губах Гоффредо. Даже покидая этот мир, он насмехался над ним.               

Как и где путешествовала книга после кончины Пьетро, история предпочитает умолчать. Но нам известно, что в конце концов она оказалась на книжной полке в доме отца Альдо Мартино.


Израиль

Весь день Филипп Лейбин передвигался по городу со скоростью, которую позволял его автомобиль и пустые дороги. Никогда не засыпающий, многоликий и многоязыкий Тель-Авив будто метлой вымели. Ему удалось убедить чиновников и раввинов сплотить народ в общедоступных местах. Он поприсутствовал на Совете национальной безопасности, переговорил с министром обороны, бросившим часть своей армии на помощь полиции, а самое важное, посетил главного раввина. К религии Филипп Лейбин относился терпимо, но представить себе, что прибегнет к совету священника, пусть и мудреца, до сего момента не мог. Однако, пришлось. И он не пожалел об этом. Почтенному раввину, постигшему учение Каббалы, открылись тайные знания Торы. А текст этого священного писания, как говорят религиозные иудеи, содержит – ВСЁ. И если раввин опирался на свою веру, то Филипп нашёл в предложенной им теории нечто, что пересекалось с его знаниями метафизики. И этого уже было немало.

В то время, когда Филипп внимал словам главного священника страны, одни государства клеветали на другие, говоря о каком-то новейшем оружии и попытке погрузить в хаос весь мир. Другие опровергали нелепые обвинения. А третьи старались не вмешиваться, робко выжидая, чем закончатся взаимные обвинения сильнейших. Тем временем, всё новые и новые очаги катастроф покрывали землю. Мир замер. Промышленность встала, торговля товарами первой необходимости свелась к минимуму, обычные больницы почти не обслуживали пациентов, а психиатрические клиники наоборот – были переполнены. Всего один беспорядочный день и потрясение толкало людей на безрассудные поступки. Банды преступников носились по беззащитным городам, опустошая полки магазинов и склады с продовольствием.

Тогда, как правительства пытались договориться, вести конструктивный диалог с позиции сдерживания эмоций и внести ясность в происходящее, на улице Алленби, в Большой Тель-Авивской синагоге, собралась маленькая группа необычных людей. Филипп Лейбин, возвратившись из Иерусалима, только что вошёл сюда, вооружённый наставлениями и мудрыми советами. Огромный белый зал колебался чёрным морем сюртуков и шляп: набожные иудеи, держа в руках маленькие книжки Торы, исступлённо молились. Доктор Лейбин взглянул на украшенный витражами купол – туда, где, по его мнению, должен собраться мощный сгусток положительной энергии. Затем задумчиво посмотрел на синагогальный ковчег с надписью из Торы: «Господи, и рассыплются враги твои, и побегут от лица Твоего ненавидящие Тебя», словно эта надпись могла укрепить его в обоснованности действий. Всё это время он убеждал себя, что Арсений прав, и что народ, обобщив свои усилия перед лицом опасности, сможет преодолеть её. И всё же крупица сомнения, мизерным кристалликом соли, засевшем глубоко в ране, жгла его изнутри. Он и его группа – справятся ли они? Смогут ли подпитать своей энергией друга, находящегося в самом эпицентре зла? Минуло уже несколько часов, как телепатическая связь с Арсением пропала. Сейчас все свои надежды доктор Лейбин связывал с той энергией, что витала под куполом и полагался на своих людей – друзей и бессменных незаменимых партнёров, каждый из которых обладал исключительными способностями. Присоединившись к группе, он посмотрел в глаза каждому и сказал:
 
– Нам понадобится вся наша энергия, ребята. Так что соберитесь и не отпускайте рук, что бы ни произошло.


Флоренция

Завидев крепостные стены, Вероника затормозила и, оставив свой скутер у обочины, дальше пошла пешком: кто позарится на него на этой дороге, позабытой Богом и людьми. Крадучись, она подобралась к воротам с эмблемой старинного дворянского рода. Два льва на гербе показались ей озлобленными друг на друга. Свирепые звери, попирая золотые ветви, будто дрались за владение щитом с красными крестами, а голубь над ними, расправив крылья, пытался смирить их гнев.

Она попробовала пролезть между прутьев, но расстояние между ними оказалось не достаточным для того, чтобы протиснуться даже такому худому телу, как у неё. Тогда она подошла к тому месту, где увитый плющом забор был пониже. Уцепившись за чугунный завиток, Вероника подтянулась и, скользя ногами по решётке, забралась наверх. Спрыгивать было легче.

Она пошла по дорожке, мимоходом поглядывая по сторонам. Остановившись у гигантского дерева, посаженного, очевидно в то время, когда заложили краеугольный камень замка, девушка прислушалась. Откуда-то из далека послышалось лошадиное ржание. Немного постояв, она двинулась вперёд осторожными шагами – не хотелось привлекать внимание раньше времени. На всякий случай она должна была разведать возможные пути к бегству.

Позабыв о страхе, Вероника шла мимо деревьев с огромными цветами магнолий, пока не подобралась к каменному строению. Резкий запах конского навоза ударил ей в ноздри. Поморщившись, она заглянула вовнутрь. Гнедой жеребец испуганно вскинул морду и громко заржал.

– Тихо, тихо, миленький. – Вероника приложила палец к губам и умолительно посмотрела в лошадиные глаза. – Ты уж не выдавай меня. Я и сама до смерти напугана.

Как не странно, её просьба подействовала. Она быстро миновала конюшню и, опасаясь выйти на гаревую дорожку, обошла её стороной, решив выйти во двор сбоку. Вероника только подумала, что если бы не лошади, то это место можно было бы счесть безжизненным, как наткнулась на человека, лежащего в позе эмбриона. От неожиданности она вскрикнула и тотчас же, закрыв рот руками, рухнула на землю. С минуту она сидела, не двигаясь, с широко распахнутыми глазами. От чего его так скрутило? Может, у него были колики в животе? Никто не пришёл ему на помощь, и он умер?.. Она привстала и на четвереньках отползла подальше от трупа. Затем, собравшись с духом, девушка поднялась в полный рост, подошла к кустарнику и заглянула во двор. От того, что она увидела, у неё снова перехватило дыхание. Несколько мужчин в одинаковой одежде лежали кто ничком, кто навзничь у подъёма на террасу. Рядом с ними валялось их оружие. А более странное – она обнаружила двух огромных мастифов. Собаки не подавали признаков жизни, но их грудные клетки чуть вздымались, словно их одолел глубокий сон. Возможно, не только она явилась сюда непрошенным гостем. Осмелев, она подобрала короткоствольный автомат и поспешила укрыться за колонной. «Зачем он мне, – подумала она. – Я же совершенно не умею им пользоваться». Но тяжесть оружия в руках придала ей уверенности.


В замке. В это же время

Окончив основную часть ритуала, дон Фабрицци испытал такое облегчение, что скорее присуще лишь измученной схватками женщине, наконец избавившейся от своего плода. Его тело ещё вибрировало, горло пересохло, а на языке чувствовался кислый привкус с примесью чего-то ещё, неизвестного. Он был изнурён и перед финальным этапом нуждался в отдыхе, но не мог себе этого позволить. Подняв чашу, он сделал несколько глотков, но это не уняло жар во рту. Наверное, это уже происходит, подумалось ему: его душа постепенно покидает тело, переходит на другой энергетический уровень, сжигая никчёмную плоть. Ещё одно усилие, и он воспарит над бренным миром… Он взглянет на него с той высоты, что доступна лишь бессмертным душам и Богу, если он есть. Но что это?.. Чьи шаги он слышит? Кто посмел ворваться без приглашения в его дом?..

Дон Фабрицци с трудом разлепил веки. Перед ним, словно из неоткуда, выросли две фигуры. Оба телохранителя были готовы сорваться со своих мест и поразить смельчаков, но замерли, выжидая хотя бы лёгкого кивка хозяина. Их дикие пустые глаза пронзали чужаков и норовили сжечь их одним лишь взглядом. Но вместо того, чтобы отдать приказ, дон Фабрицци набросил на лицо досадную гримасу и, воздев руки вскрикнул:

– Аллилуйя! Вы всё-таки добрались… Отдаю должное вашей настойчивости. Но как же вы не вовремя, господа. Ещё немного и вы бы стали свидетелями истинного чуда.

– Чуда? – переспросил Томас. – То, что вы натворили, вы называете чудом?!

Лазаро опустил руки, взглянул на, прикованного к стулу, Альдо Мартино и подступил к лохани, покоившейся на его столе. По серебристой глади пробежала мелкая рябь, взболтнув и помутив воду. Проводник в тончайшие миры был испорчен. Он сжал кулаки, борясь с жестоким приступом неврастении. Некоторое время он стоял в полном безмолвии. Он сделал всё, чтобы предотвратить вмешательство, но не сумел. Зря он не покончил с ними. Его собственное тщеславие помешало ему. Этих двоих он выбрал только потому, что они напали на его след. Выбрал для заключительно сцены, как последних зрителей его триумфа. Чем же теперь он отличается от этого несчастного Мартино, обиженного актёра, которому выпала честь сыграть главную и последнюю роль своей жизни.
 
Заключительная часть обряда потерпела фиаско. Но Лазаро Фабрицци был не из тех людей, кто не оставляет запасного плана. Несколько раз вздохнув, он собрался с силами и нарушил тишину:
      
– Итак, господа. Признаюсь, вы заставили меня потрудиться. И кстати, надеюсь, вы не сделали ничего плохого бедным животным.

В свете происходящего эти слова прозвучали более чем кощунственно.

– К своим людям, я так понимаю, вы относитесь с меньшим участием, – произнёс Барский.

Лазаро Фабрицци усмехнулся.

– К людям?.. О, да! Люди наделены свободной волей и правом выбора. Если бы они того не желали, они бы здесь не оказались. Не так ли?

– Вы правы. Но как же все остальные? Те, которые даже не знают о вашем существовании?

– Жертва… необходимая жертва, синьор Барский… если не ошибаюсь.
 
– Не ошибаетесь. Но моё имя не имеет никакого значения…

– Всё и вся имеет значение, – оборвал Лазаро. – И вы скоро это поймёте.

– Жаль, – вступил в разговор Уилсон.

– Что – «жаль»?

– Жаль, что ваши труды напрасны. С вашим умом и талантом вы могли бы вершить добро вместо того, чтобы преумножать несчастья.

– О каких несчастьях вы тут толкуете? Вы хоть сами себя слышите? Или же вы слепцы, до сих пор не узревшие, что людская жизнь – это сплошной кошмар? Кошмар, что соизмерим лишь с мимолётным мигом во вселенском времени. – Лазаро принял высокомерный вид и категорично изрёк: – Жизнь без боли – вот, что я намерен предложить последующим за мной. Вам ли не знать, какие страдания причиняет нам наше тело и какие переживания доставляют нам наши близкие. Труд, каким бы он ни был, приводит к потере душевного равновесия и физической слабости. Маленькие личные обиды, уязвлённое самолюбие… Вся жизнь, какой мы её осязаем, – бесконечная цепь стрессов и борьбы за выживание. – Дон Фабрицци отошёл от стола, подступил к Альдо Мартино и, словно утешая ребёнка, погладил его по голове. Затем вновь повернулся к своим оппонентам. – Не скрою, мне не доставляет радости роль злодея, но поверьте: игра стоит свеч… И потом, как вы узнаете, что есть хорошо, если не познаете худа?

– Вы не отличаетесь оригинальностью, изрекая это, – сказал Уилсон. И говорите так, будто уже отреклись от всего человечества.  Да и неужто в нашем мире не осталось мест для сравнений? Будь вы слепцом или глухонемым, – всё одно признали бы, что их великое множество.

– Видимо, для коллективного прозрения этого недостаточно. И я, как раз, призван доказать это.

– «Призван» – кем? Кто сподобил вас на такое решение? Не вердикт ли это, вынесенный единственным человеком, посягнувшим на человеческую жизнь и решившим уподобиться Всевышнему? С чего вы взяли, что бразды правления судьбами в ваших руках? По какому праву вы решили, что вершить Страшный суд в вашей власти?

– Рок, мой друг. Мне выпал шанс, которым никто до меня не воспользовался в полной мере. И я намерен стать единственным и последним, кто доведёт это дело до конца. Да, я честолюбив и моё могущество станет безграничным не только над людьми, но и над силами природы.

– Пока лишь, милорд, вы доказали своё превосходство в мастерстве создания иллюзий и инсценировок.

– И кроме прочего, – добавил Арсений, – вы одержимы собственной важностью, миссией, которую сами на себя возложили. – Лазаро удостоил Барского уничижительного взора. Но тот выдержал этот взгляд и продолжил: – Выпотрошив землю, что вы станете делать, оставшись в полном одиночестве?

– Вы глупцы, – бросил Лазаро, усмехнувшись, – а ваши речи не менее абсурдны. Земля не пуста, поверьте. Она населена душами. И все они станут составной частью меня самого.
 
– Недавно, – снова заговорил Барский, – я решил представить существо, объединившее и вобравшее в себя всех людей на планете. Представил, какой была бы эта тварь, раздираемая противоречиями и пытающаяся убить самою себя. Но я также задал себе вопрос: а что, если вычленить из этого существа, представляющего весь человеческий род, весь негатив? Тогда это нечто представило бы собой самое просветлённое и самое высоконравственное существо из всех когда-либо живших на земле.
 
– Прекрасно, молодой человек! В фантазии вам не откажешь. Но я не преследую цели оставлять живых.
 
– Тогда, я бы не хотел увидеть такого зверя.

– Да уж. Это зрелище не для слабонервных. Но вы вряд ли доживёте до этого дня. Так что вам не о чем беспокоиться.

– Вы намерены стать воплощением Сатаны?

– А вам не приходило в голову, что Сатана – это тот же Бог?

– А вас… не беспокоит, что ваше тело не подходящее вместилище для таких ужасов? Вы не лопните?.. Вас не разорвёт на куски?..

Фабрицци метнул грозный взгляд: никто не смел обращаться к нему подобным образом. Но Барскому сейчас было не до церемоний. Уилсон уж было хотел охладить пыл своего друга, но вовремя осознал, что тот намеренно раскачивает ситуацию, пытаясь вывести Фабрицци из равновесия.

Всё это время Уилсон следил за Мартино. Тот двигался, что-то говорил, но его лицо оставалось невозмутимым, каким-то отстранённым. Что-то было не так. Не так должен вести себя человек, да к тому же актёр, когда страсти накалены до предела, когда на кону стоят миллионы человеческих жизней. Тонкая невидимая, но, тем не менее, непроницаемая пелена застилала его: все попытки пробиться через неё успехом не увенчались. На миг возникло ощущение, что актёр мёртв, но ещё продолжает играть трагическую роль на мнимой сцене несуществующего театра. Решительно ничего не понимая, он даже подумал о той же мистификации, что преследовала их с самого раннего утра. Всё, что с ними сейчас происходит – это следствие иллюзии, рождённой их собственным воображением, какого-то коллективного гипноза, дурмана, что окутал всю планету. Он попробовал ущипнуть себя, но ощутил естественную боль: всё та же сцена и те же актёры, всё тот же удушливый воздух и запах смерти. Ему стало не по себе.  «Нужно держаться подальше от собственных мыслей, – скользнула мысль. – Ведь должен быть выход. Безвыходных ситуаций не бывает. Хотя… и это относительно».

 – Возможно, моё мировоззрение устроено по-другому, – наконец проговорил Лазаро Фабрицци низким тоном, – возможно, ваши утопические идеи и идеализм меня не устраивают. И потом, с чего вы взяли, что мир имеет божественное начало?
 
– На этот вопрос я вам не отвечу, поскольку не теолог. Но, допустим, вам это удалось. Что дальше?

– Вечная жизнь! Соединение со Вселенной! Путешествия по всем мирам!.. Этого мало? – вскрикнул Лазаро Фабрицци.
 
– Как-то скучновато, если учесть тот факт, что не с кем будет поделиться.

– Вы глубоко заблуждаетесь. И ваше невежество – доказательство этому.

Барский упрямо посмотрел в глаза могущественному магу, прежде чем озвучить следующую фразу, на что никогда бы не решился, если бы не вынужденные обстоятельства, если бы весь мир не скатывался под откос или, вернее, в пропасть.

– Наверное, вы не поверите, – он посмотрел на Томаса, потому что даже ему он не признался в том, что на Кольском полуострове ему посчастливилось повстречаться с потомками Белого братства , – но я стоял у временной линии и видел начало и конец истории Земли. И вас в этом сценарии не было.

– Не знаю, что вы там видели, но у меня есть собственный сценарий…

– Вы имеете в виду ту книгу, что с таким усердием читает этот человек? – догадавшись, спросил Уилсон.

– О! Это мой союзник, с которым мне удалось связать крепкую нить сопряжения. А что до книги, то она может и сценарий, но не человеком писаный.

– А вам не страшно прикасаться к таким письменам. Истолкуй неверно написанное, и можно навлечь беду на самого себя, на сколько мне известно. Ведь подобное уже случалось. Вспомните хотя бы «Стансы Цзяна».

– Разве я похож на умалишённого? Или на недоучку?

– Это вы Елену Блаватскую  недоучкой называете?

– Да хоть и её. Далеко ли она продвинулась со своей «Тайной доктриной»? Вы считаете мир таким, каким вы его видите? Попробовали бы вы взглянули на него моими глазами, то увидели его другим, не таким приветливым.

– И всё же, в нём живут наши близкие и здесь мы растим своих детей, поскольку у нас нет другого дома.

– О, спасибо, что напомнили. Кстати, о ваших близких… они, как, разумеется, и вы – мои гости. – Уилсон и Барский метнули испепеляющий взгляд на Фабрицци. – О, не стоит беспокоиться. Они отдыхают в одном из моих апартаментов. И пока им ничего не угрожает. И если вы будете посговорчивей…

– Клянусь вам, – сквозь зубы произнёс Уилсон, – пусть хоть…

– Попрошу без угроз, – перебил его Лазаро. – Всё это время я следил за вами, – будто смерившись, заговорил он. – С того самого момента, когда понял, что вы напали на мой след. Я, впрочем, и не скрывался. Мне просто нужно было выиграть время. Но теперь вы здесь и мне известно, что привело вас сюда. – Он сделал выразительную паузу, как актёр, которому предстоит произнести самую главную реплику в театральной постановке. – Любовь – вот, что вами движет. Не нужно прибегать к магии, чтобы понять это. – Окинув взглядом обоих мужчин, он проследил, как изменились выражения их лиц. – Ну конечно... Вы, очевидно, думаете, что я ошибаюсь. Но, уверяю вас, влечение особей противоположного пола – это не чувство любви. В ней нет никакого смысла. В природе существуют сотни способов размножения и в них нет места душевным терзаниям. Люди выдумали это чувство в оправдание своим поступкам. И замечу, не всегда благопристойным. Повторюсь: моя миссия, господа, – сотворение жизни без боли. Да, для этого потребовалось вывернуть мир наизнанку. Люди должны узреть всю глубину трагедии, устрашиться самих себя и собственных деяний, прежде чем возвысятся на следующую ступень, представ в другом виде перед безграничностью вселенского разума. И… я призываю вас в свидетели.
 
– Почему нас?

– Считайте, что вы выиграли в рулетку. Но прежде…

Лазаро Фабрицци взмахнул рукой. Тяжёлый воздух всколыхнулся. Отовсюду полезли тени. Полу-лица, полу-тела завертелись кругом со всей яростью, заполняя смрадом всё пространство замка. Всё, что запечатлела камера у собора Дуомо, теперь стало явью. Рваные части тел сталкивались, спутывались друг с другом, сливаясь в единый шлейф, и словно многоголовые сказочные звери набрасывались на своих жертв. От этого зрелища можно было утратить рассудок.

– Нас не испугать призраками, – проговорил Уилсон.

– Вас, доктор, может и нет. А вот его… – Лазаро указал на Барского. – Он услышит всё и всех разом. Все мертвецы, которых не скрыть могильными плитами, будут говорить с ним. Он упомянул о твари, так пусть проникнется её истинной сутью.

Томас резко повернулся к Арсению. Тот стоял, опустив веки. На его бледном лице явно читались невыносимые муки. Невозможно было и представить, что он испытывал.

– Это насилие над человеческим разумом, – выкрикнул Томас и, сжав кулаки, бросился вперёд. Он дотянется до шеи этого ублюдка и задушит его собственными руками.

Будто по команде, оба телохранителя кинулись ему навстречу. Сверкнули саи , подобно иглам завертевшиеся в руках азиата. Крупный чернокожий детина, смахивающий на истукана с алтаря Вуду, взмахнул посохом с железным набалдашником, надеясь проломить им череп чужестранца. Смерть…
 
Смерть застала азиата в прыжке. Тёмного исполина – на месте. Лазаро Фабрицци стоял, не двигаясь. Эта сцена потрясла его. Ещё несколько шагов и чужие руки дотянулись бы до него. Он даже ощутил их прикосновение к своему горлу. Но Уилсон, наткнувшись на какую-то незримую стену, ударился об неё со всего маха. Его, словно тряпичную куклу, отшвырнуло назад.

– Магический круг, – процедил Лазаро. – Вы о таком слышали?

– Дьявол! – поднимаясь с пола, произнёс Уилсон.

– А как вас ещё остановить, – зловеще произнёс дон Фабрицци. – Может только так…

Шагнув к стене, он одёрнул шторку, за которой скрывались несколько мониторов, смотревшиеся несуразно посреди артефактов. Его рука дотронулась до кнопки с тем, чтобы включить, как произошло нечто неподдающееся здравому смыслу.

Из горла Барского вырвался звук – голос, который ему не принадлежал.

– Вы завладели книгой, но и понятия не имеете, почему она не имеет названия?.. А всё потому, что ни в одном языке не существует достаточно ёмкого слова, чтобы назвать её. Всё писание разбито на связанные меж собой тексты. Тексты разбиты на фразы. Фразы – на слова. Каждое из слов имеет много смыслов, фразы – ещё больше, а тексты – невообразимое множество. Она столь объёмна, что может вместить в себя всю мудрость Вселенной. Вам не хватит и тысячи лет, чтобы постичь её суть.

Вы допустили ошибку, призвав мёртвые души. Их вибрации столь низки, что утянут вас за собой в те пропасти, из которых вы позволили им выбраться. Вы предполагали собрать их всех воедино, а затем словно метлой смести их, таким образом, очистив планету от зла. Тогда остались бы лишь высшие сущности. С последними вы надеялись стать единым целым, наделив себя мощью, которая позволит и вам возвыситься. Но вы противопоставили себя тем, с кем хотели связать собственную душу. Ваш порыв избавления земли от зла должен был начаться с самоочищения. А вы даже не соизволили потрудиться понять это.

– Кто со мной говорит, чёрт вас возьми?! – выпалил Лазаро.

Но он не был услышан. Напротив – монотонный голос, управлявший голосовыми связками Барского, продолжал вырываться из его рта. Неестественно запрокинув голову, он стоял камнем посреди залы. Его глаза светились лишь белой склерой.

– Вы используете вещь, которая не принадлежит вам по праву наследия. Этот папирус пролежал во тьме многие сотни лет. Там бы ему и оставаться. Как бы ни сильна была ваша магия, и какой бы мост вы не соорудили посредством этого человека, вы уже обрекли себя. Не тяните за собой всех остальных.

– Приберегите ваши советы для тех, кто в них нуждается, – взревел Фабрицци, от вальяжного тона которого не осталось и следа.

– Убеждайте себя в этом сколько угодно, – снова прозвучал голос, – но вам не дано воплотить в жизнь ваши намерения. Вы вращаете калейдоскоп, но вам не собрать осколки необходимого спектра. В осколки сознания – вот, во что вы превратитесь, разрушив самого себя. Вы коснулись той природы вещей, которая вам не покорилась.
 
Голос умолк. И ещё до того, как связь разорвалась, Барский услышал послание, на которое был способен лишь Филипп: «Сынок, мы с тобой… все мы».

Следом за этим заговорил дон Фабрицци:

– Диспут окончен, господа. С меня довольно пустой болтовни. Советую вам сейчас же уйти.

– Только после того, как вы отпустите этого человека, – сказал Уилсон.

Лазаро с презрением посмотрел на Мартино.

– Бедный лицедей! Занавес опустился прямо перед твоим носом. Прямо перед кульминацией, – с сожалением произнёс он и повернулся к тем, кому так не повезло стать последними зрителями. – Его-то я отпущу… Но что делать с ними? – Его рука, наконец, дотянулась до пульта управления и нажала кнопку монитора.

Некоторое время назад, Вероника, оставаясь незамеченной, поднялась по боковым ступеням, ведущим в башню. Она затаилась на площадке между маршами, на которой обнаружились две кованые двери с наружными засовами. Отсюда она видела и слышала всё, что происходило внизу. Поначалу её взгляд был прикован к человеку, глаза которого бегали по строчкам раскрытой перед ним книги. Его губы шевелились, но он не издавал ни единого звука. Её Альдо жив – это было самым важным. Руки сжимали оружие, а внутренний голос твердил: «Вот он – тот человек, что повинен во всех несчастьях. Это он насильно удерживает её возлюбленного, превратив его в марионетку своего больного воображения». Он должен поплатиться. Прямо сейчас. Холодный приклад коснулся её плеча, палец лёг на спусковой крючок. Но… всё тело вдруг оцепенело. Она не решалась: не так просто убить человека, если даже он твой злейший враг. Вероника ещё следила за ходом беседы, решительно не понимая, о чём говорят эти люди. И кто эти двое, которые пытаются уговорить Фабрицци, одуматься? «Да и не всё ли равно? – подумала девушка. – С этим надо кончать». Она снова прицелилась, и уже не раздумывая, нажала на спусковой крючок… Ничего не произошло. С этим автоматом было явно что-то не так. Она осмотрела оружие. Боже, какая же она глупая. Где-то должен быть предохранитель. Ах да, вот он. Она перевела планку и вновь взяла Фабрицци на мушку. Но в ту самую секунду, когда она собиралась выстрелить, на экране монитора возникло изображение: какой-то чулан или подсобка. Там находились две женщины и дети. В доме находятся ещё пленники, поняла она. Нет, она не могла позволить, чтобы с ними что-то случилось. Вероника опустила оружие и огляделась. Возможно, их упрятали в одной из этих комнат. Она взглянула на Альдо. Тот сидел, не меняя позы, и по-прежнему беззвучно шевелил губами. С виду, ему ничего не угрожало. «Прости, дорогой, – про себя проговорила Вероника. – Я должна найти и освободить их». С этой мыслью она подошла к одной из дверей.

Дон Фабрицци отключил монитор.

– Моё предложение остаётся в силе. Вы ещё можете уйти и позволить мне закончить. Вы же не хотите, – кивнул он на погасший экран, – чтобы с ними произошло что-то скверное?
 
– Вы не посмеете, – прозвучал настоящий голос Барского. – А кроме того, момент уже упущен. Не усугубляйте…

– Ничего ещё не закончено, господа, – гневно прервал его Лазаро. – Ровно в полночь этот дом взлетит в воздух, а на его месте разверзнется пропасть. У меня осталось не так много времени, а у вас ещё есть шанс спастись и, возможно, спасти ваших близких. Так поторопитесь.

– Вам не закончить прерванный ритуал.

– Правда? И кто же мне помешает?

– Нет, милорд, я не в этом смысле. Просто… вам не хватает последнего звена.

Дон Фабрицци на минуту задумался. Он блефовал, стараясь выдворить этих двоих из своего дома. Но откуда знать этому человеку, чего именно ему не достаёт? Однако, как бы то ни было, этот субъект прав. Он действительно в шаге от пропасти. Отсюда – либо вниз, либо вверх. Ему были известны два пути к достижению цели. Обе книги и вода-проводник, тайно вывезенная из Тибетских гор – был первым. Но чудодейственность воды была безвозвратно утрачена внешним вмешательством. Второй – предполагал использовать те же писания и… Он знал о существовании ещё одного артефакта, но заполучить его даже не уповал. Неужели этот чужак, явившийся бог знает откуда, знает, о чём говорит? И что, если он прав?

– Это уловка, синьор Барский? Или же вам есть, что предложить взамен на ваши никчёмные жизни?

Арсений запустил руку в карман и достал несколько осколков абсолютно чёрного цвета.

– Вот это.

Лазаро было достаточно мимолётного взгляда, чтобы понять: перед ним остатки того самого зеркала – чёрного зеркала Медичи, преданного забвению, упоминания о котором давным-давно стёрто из памяти и легенд.

– Как это попало к вам? – охрипшим голосом спросил дон Фабрицци.

– Разве сейчас это важно? – Арсений протянул руку. – Важно лишь то, что это может стать вашим. Так берите же.

– Положите на стол, – велел Лазаро.

Барский сделал шаг, но Уилсон придержал его, вспомнив о своей неудачной попытке приблизиться к Фабрицци.

– Не бойся, – заметив этот предостерегающий жест, произнёс Лазаро. – Ты можешь подойти.

Барский беспрепятственно проследовал к столу, положил осколки и вернулся на прежнее место. Судя по всему, могучий маг всё ещё владел ситуацией и контролировал несчастного актёра. Ему не хотелось провоцировать того на крайние меры.

То, что произошло дальше, не взялся бы предсказать никто. Лазаро Фабрицци подошёл к столу, сложил осколки так, что из них образовался правильный прямоугольник. Затем, он возложил на них руки и заговорил громко на языке, не поддающемся определению – во всяком случае, для присутствующих. Звук его голоса разлетался по залу и перекликался со звоном старого хрусталя на бронзовой люстре. Потом произошло совсем нечто неожиданное. Он поднял зеркало и заглянул в него, ловя там своё отражение. Томас с Арсением переглянулись: оба помнили предупреждение епископа ни в коем случае не смотреть в него. Но Лазаро смотрел. Смотрел и улыбался. Возможно, ему нравилось то, что он видел. Так продолжалось некоторое время, пока какое-то движение справа не отвлекло очевидцев. Это скрещённые руки Альдо Мартино разорвались и повисли вдоль тела. Его голова откинулась назад, веки закрылись, а из горла вырвался мучительный вздох. Лицо Лазаро Фабрицци в этот момент приняло лиловый оттенок. Его улыбка исказилась, глаза почернели, а тело сотрясалось конвульсиями. Казалось, все бесы набросились на него в яростной схватке за обладание его душой. Ещё несколько мгновений и тело Лазаро будто окаменело. Он превратился в каменное изваяние, похожее на моаи с острова Пасхи.
 
Всё закончилось. Сквозь двери и распахнутые окна ворвался свежий запах морского бриза. Оба друга пребывали ещё в некотором ошеломлении после случившегося, тогда как чья-то фигура промелькнула перед их глазами. Некая молодая особа стремглав пересекла залу, подбежала к актёру и бросилась ему на грудь.

– Милый мой… любимый… – проговорила она, поднимая его голову и целуя в щёки. – Посмотри на меня. Открой глаза. Умоляю! Не покидай меня снова!

Альдо повёл глазами по сторонам и остановился на лице девушки.

– Вероника?! Ты как здесь?.. Что ты тут делаешь?.. Что я здесь делаю?..

В этот момент Уилсон с Барским встрепенулись, ощутив необыкновенный прилив сил, утраченных сил. Оба резко развернулись к боковой лестнице. Сначала они услышали гулкие шаги, а затем…

– Папочка! Миленький! – маленькая Моника, оторвавшись от рук матери бросилась к отцу. – Как же я по тебе соскучилась!

Арсений подхватил дочь на руки.

– Это я по тебе соскучился, родная, – сквозь набежавшую слезу, проговорил он. – Ты цела? С тобой всё в порядке?

– Теперь всё хорошо, папуля.

– Больше никогда, слышишь, никогда не покидай нас, – прошептала Оксана, прильнув к мужу.

Арсений посмотрел на Томаса. Тот прижимал к себе жену с сыном. Ричи спал, а по щекам Саманты текли слёзы, счастливые слёзы.




Эпилог

Томас подошёл к так и оставшемуся стоять каменному идолу, коим некогда являлся потомок дворянского рода Лазаро Фабрицци. Его руки ещё удерживали зеркало, вернее, сотни осколков – всё, что от него осталось.
 
– Прискорбно осознавать, что вы проиграли, будучи у цели так близко. Не правда ли, граф?

– Я бы не был настолько уверен, – проронил Арсений.

– Ты, о чём?..

– Мне кажется он не мёртв, как, впрочем, и не жив.

– Да о чём ты, чёрт возьми?

– Об этом, док.

Арсений поднял лист, на котором современным итальянским языком и, очевидно, рукой Фабрицци, было написано его последнее послание: «Теперь я там, где мне и должно быть. Я – всё и вся. И наконец, я свободен. Вы ещё можете последовать за мной. Вам лишь нужно проделать проторенный мною путь».
 
– Да он издевается – прямо из преисподней.

– Нет, Том. Он застрял где-то посередине. Говорю же тебе: его нет ни в мире живых, ни в мире мёртвых. Порождённые им фантомы не имеют могил. И нам уже никогда не узнать, о чём же они молчат.


А. Мартов август 2016 г.