-Мама! Мамаааааа! – иди сюда!
-Ну что на этот раз??? – Рабиат замешивала тесто. Недовольно отряхивая руки от прилипшей муки, она вышла на улицу. Десятилетний мальчонка стоял с опухшими от слез глазами, а на правой щеке виднелся багровый след от пощечины. Рабиат изменилась в лице. Женщина медленно опустилась на порог. Растерянный мальчик молча стоял над ней.
-Магомед, он опять ударил тебя? – как-то глухо произнесла она, словно силой выдавив из себя эти слова.
-Да! – всхлипнул мальчик.
-Больше не ударит! –сказала Рабиат и, резко соскочив с порога, зашла в дом.
Холодный осенний ветер раздраженно срывал с деревьев последние сухие листья. В воздухе повсюду чувствовался запах приближающихся холодов. Магомед зашел вслед за матерью. Он увидел, как Рабиат быстро убирает со стола тесто.
-Мама, ты не будешь готовить? – спросил он мать.
Рабиат промолчала.
-Где он? – спросила она чуть погодя.
-Уехал куда-то с друзьями своими. Сказал, что вечером будет –с какой-то ярко выраженной обидой в голосе ответил мальчик.
-Вот и славно! Значит мы успеем спокойно собраться.
-Мы уезжаем?
-Да, Магомед! И прости меня, пожалуйста, если можешь.
Магомед подбежал и крепко обнял мать.
-Я просто хотела спасти тебя от одиночества…я не хотела, чтобы ты здесь на чужой земле рос один. Когда-нибудь ты поймешь меня – прошептала она сквозь слезы, сильнее прижимая к себе сына.
Они быстро вдвоем собрали свои вещи. Набралось две полные сумки. Рабиат поставила их в угол комнаты за дверью и опустилась на диван.
Салман задерживался. Короткий осенний день быстро шел к своему завершению. Рабиат уже занервничала.
-Почему мы не можем сейчас уйти? Почему мы должны обязательно его ждать? – снова обиженно спрашивал Магомед.
-Мы должны его дождаться, Магомед, должны! И не задавай мне лишних вопросов, пожалуйста – разозлилась Рабиат.
Магомед недоверчиво посмотрел на мать. Он еще до конца не верил, что они уедут, а отчима мальчик побаивался, хоть и не хотел в этом признаваться.
-Вот он! Вернулся! – раздраженно выкрикнул он матери и выбежал из комнаты.
-Ээээээх! Надвигается зима, надвигается. Всего лишь начало ноября, а лицо ветром аж прожигает – потирая руки, зашел в комнату Салман, а на его раскрасневшемся от холода лице играла веселая улыбка.
Рабиат молча сидела.
Салман, не замечая ее перемену, спросил
-Что у нас сегодня на ужин? Что-то запаха не чувствую.
Рабиат хотела поговорить с мужем спокойно, без истеричных женских выкриков. Сидя на этом диване, она уже мысленно прокрутила в голове свою подготовленную речь, но теперь, когда настало время, она начала чувствовать, что эмоции ей неподвластны.
-Ты зачем его снова ударил? – голос Рабиат задрожал.
Салмана как будто подменили. Злоба мгновенно окутала его и без того хмурое лицо.
-Ах вот по какому поводу у нас траур-то дома. Когда я этого мальчонку смогу нормально воспитать?! Опять значит пожаловался?? Хм, вот паразит-то этакий! – Салман, потирая руки, подошел к окну. В пасмурном небе сгущались тучи.
Рабиат поднялась с дивана
-Ты мне обещал, что не будешь бить его – проскрежетала она сквозь зубы, силой удерживая накопившиеся в глазах слезы.
Салман быстро подошел к ней
-Рабиат! Родная моя! Да не бил же я его, так шлепнул пару раз хулигана! Можно подумать я своих не бью, или не бил – начал посмеиваться Салман, а его крошечные круглые глаза, в которых всегда играл какой-то лукавый блеск, снова забегали, словно маленькие мыши.
-Своих можешь хоть убивать! Его просила не трогать, просила же – прошипела Рабиат.
-Дорогая моя! Я обещаю тебе, что наших никогда не буду бить, и буду любить их также сильно, как и тебя – прошептал он и притянул к себе Рабиат.
Осторожно, встав на цыпочки, в окно заглядывал Магомед. Каждое движение отчима с болью отдавалось в его сердце, а когда Салман обнял его мать, слезы от обиды и злости брызнули из его глаз. Магомед уже терял надежду, что мать уйдет от него, потому что и в прошлый раз Салман вот так не отпустил ее.
-Наших ты не будешь бить, потому что наших никогда не будет!
Рабиат оттолкнула мужа и вырвалась из его объятий.
-Что такое? – возмутился Салман.
-Какая муха тебя укусила? Почему ты в последнее время себя так странно ведешь?? Пойми, я твой муж, и между нами никто стоять не должен, если даже этот кто-то твой сын!
-Оставь меня! В прошлый раз ты дал мне обещание, что не тронешь его пальцем! А я ему дала обещание, что если ты его еще раз ударишь, что мы уйдем! Ты не умеешь исполнять обещания, а я умею. Вот и все! Ты всегда ненавидел этого сироту, но я не знаю за что! А сегодня все между нами кончено, кончено раз и навсегда! – голос Рабиат сорвался. Она, заламывая руки, начала нервно ходить по комнате. Взгляд Салмана упал на вещи, которые стояли за дверью. Он понял, что в этот раз Рабиат не удержишь. Салман с первой минуты их совместной жизни знал, что она не любит его, и почему-то был твердо убежден, что причина в ее сыне, следовательно, на нем он вымещал всю свою злобу и обиду.
-Значит так?! – порывисто дыша, он снова схватил ее за руку.
-Отпусти, Салман! Скоро стемнеет, а нам нужно быстрей в райцентр добраться.
Салман стиснул запястье жены и опять притянул ее к себе, обхватив другой рукой за талию. Но резко открылась дверь, и на пороге встал растрепанный Магомед.
-Ненавижу! – прикрикнул Салман на пасынка и быстро вышел из комнаты, со всей силы пнув их сумки, стоявшие за дверью.
-Одевайся – тихо сказала Рабиат, и начала натягивать на голову платок, съехавший на плечи.
Рабиат вместе с сыном вышла на дорогу. В одной руке она держала сумку, а в другой крепко сжимала пухлую ладошку Магомеда. Начал медленно накрапывать дождь, а холодный степной ветер, как первый предвестник суровой казахстанской зимы все сильнее и сильнее стал завывать.
-Мама! Автобус! – обрадовался Магомед.
Белый ПАЗИК с шумом остановился рядом с ними. Рабиат и Магомед быстро вошли в него. Она удобно устроилась у окна, взяв в руки сумки, а рядом сел Магомед. Автобус медленно двинулся вперед.
Рабиат посмотрела на сына, а потом перевела свой взгляд на грязное оконное стекло, через которое виднелись чисто побеленные, маленькие сельские дома. На сердце Рабиат было тревожно. Дома ей предстоял тяжелый разговор, но она была уверена, что мать в любом случае ее поймет и примет, а вот какова будет реакция отца и братьев ей было неизвестно. Вот уже десять лет как заунывные мотивы осени с болью отдавались в ее уставшей от жизненных тягот душе. И тогда, десять лет назад, стылый казахстанский ноябрь был немым свидетелем ее горя. Но это была другая история, другая боль. И она была тогда другой, наивной и светлой, слепо верящей в счастье. Был ровно год, как она переступила порог дома любимого мужчины, как они дали друг другу клятву рука об руку вместе пройти по жизни, которая давалась им так нелегко на этой холодной и мерзлой земле чужбины, куда был некогда сослан весь их народ. Тогда она была самой счастливой на земле женщиной. Юное, не обремененное жизненной грязью ее сердце сразу попало в его сильные ладони и не страшны были ему степные ветры Казахстана, пока в один из ноябрьских дней тревожный стук в окно жестоко не разбил его.
-Есть кто дома? – грубый мужской голос нарушил их покой, а потом последовал сильный стук в окно.
-Рабиат, выйди, посмотри кто там – крикнула с соседней комнаты свекровь.
Рабиат вышла. На пороге стоял мужчина средних лет. На его встревоженном лице было четко написано, что пришел он не с доброй вестью.
-Денильбек здесь живет?
-Что случилось? – задала она ответный вопрос.
Гость уже было открыл рот, чтобы сказать что на самом деле случилось, как вдруг резко перевел взгляд на ее уже заметно округлившийся живот.
-Кто дома? – спросил он
-Мама и отец
-И все?
-А больше у нас никого нет. Денильбека дома нет…а больше, больше никого и нет – смущенно пробормотала она, словно стеснялась своей маленькой семьи.
Гость был растерян. Кому сообщить эту страшную новость, что Денильбека полоснул ножом один пьяный казах и рана эта оказалась несовместима с жизнью. Кому сообщить новость, что труп его в считанные минуты занесут во двор…кому сообщить молодой беременной жене, или его престарелым родителям? Кто этот удар перенесет легче? Он, обхватив голову руками, начал большими шагами мерить двор. Рабиат поняла, что незваной гостьей в их маленький дом постучалась большая беда.
-Да скажи ты, наконец, что случилось? С Денильбеком что-то? – уже крикнула она. Но незнакомец быстро вышел за ворота и забежал во двор соседей.
А что было дальше она никогда не хотела вспоминать, просто злая память, словно намеренно всегда ворошила ее прошлое, все чаще и чаще тыкая ей в лицо черно-белые кадры жестокой киноленты ее жизни. Денильбек был убит. Разбираться с казахами было некому, ведь жили они не на родине. Родных братьев у него не было, двоюродные были далеко, да и вообще их тейп был разбросан по всему Казахстану…
Рабиат была на шестом месяце беременности, когда, стыдливо кутаясь в широкое платье, с туго повязанным черным платком, она возвращалась в свой отчий дом. Рабиат родила сына, назвала Магомедом, как и хотел Денильбек. Шли годы и мальчик рос в ее семье. Рабиат вообще не принимала разговоры о замужестве, она просто содрогалась даже от одной мысли, что рядом с ней может оказаться какой-то другой мужчина. Но одиночество штука жестокая, с ней в этой жизни ничего нельзя сравнить. И уже, будучи прикованным к постели, можно сказать, в последние дни своей жизни свекор подозвал к себе Рабиат и раскрыл ей настоящий смысл этого слова, настоящий смысл одиночества, которому она, сама того не осознавая, хотела подвергнуть своего первенца.
-Будь у моего сына брат…хотя бы один с ним бы так легко не обошлись – эти хриплым голосом произнесенные умирающим стариком слова перевернули все самосознание Рабиат. И прикосновение к ее родному сыну острых когтей беспощадной жизни она посчитала страшнее, чем прикосновение к ней самой чьих-то чужих рук. Рабиат всерьез задумалась о создании семьи. И решила она создать ее с одной единственной целью, чтобы родить ребенка. Салман был родственником их соседей. Учитывая, что его родители и сестры воспитывали нескольких его детей от разных жен, было уже ясно, что Салман далеко не идеальный семьянин, и что за его спиной пара поломанных женских судеб. Рабиат ему сразу приглянулась. Не раздумывая, он отправил сватов к молодой вдове и вскоре получил положительный ответ. С Рабиат они были из разных миров. Она сама по себе была женщиной достаточно холодного нрава, а смерть мужа и раннее вдовство еще больше остудили ее и так прохладное сердце. В первые же месяцы жизни с Салманом она поняла, что прошедшие десять лет ничего не изменили и, что смерть близкого человека - это всего лишь его физическое отсутствие и он всегда рядом, как и раньше, просто его теперь видит и ощущает только душа, а не глаза и тело. Нелегко было Рабиат в браке, и это положение еще больше расшатывало отношение Салмана к Магомеду. Мужчина сразу возненавидел разбалованного бабушкой и дедушкой непоседливого мальчишку. Да и чувствовал Салман, что стоит он между ним и Рабиат, как непреодолимая, высокая каменная стена прошлого его жены, которое она силой удерживала в своей жизни. И вместо того, чтобы проломить эту стену, Салман своей нарастающей ненавистью к ребенку все крепче ее возводил, что в итоге и привело к их разводу.
С того хмурого ноябрьского вечера прошло уже много лет, и Рабиат в одиночку протащила сына по жизни. Время очень сильно изменило ее. Характер Рабиат стал еще жестче и слыла она как властная и своенравная женщина, что нельзя было уже сказать о ее сыне. Магомед стал спокойным, уравновешенным парнем, с открытым сердцем и крепкой верой в людей. Он и внешне был похож на Денильбека – высокий, худощавый, с длинным, скуластым лицом со впалыми щеками и большими карими глазами, которые с доверием смотрели на этот мир. Рабиат даже порой не понимала откуда столько света в душе ее сына. Уж точно не она этот источник. Родители Рабиат были скупыми и скрытными людьми и в таком же духе воспитали и своих детей. Они научили их трудиться, экономить каждый рубль и жить сегодняшним днем, не заглядывая в далекое будущее, не требуя от этой жизни ничего сверх того, что она им давала. Магомед же не был похож на холодную и расчетливую Рабиат. Он не понимал свою мать, но любовь к ней растворяло это непонимание. После жестокой смерти мужа, безвинная кровь которого так и осталась неотомщенной, после мерзкого поведения Салмана, после неудавшейся ее попытки родить еще одного ребенка, сердце Рабиат затвердело, и она стала действительно частью своей семьи – жадной и расчетливой. Рабиат была тучного телосложения, с чуть раскосыми глазами на заплывшем от жира лице. Деньги, экономия, нажива, спекуляция, торговля все это стало своего рода смыслом ее жизни. Это было единственным, что могло ее заинтересовать и разбудить, а все остальное не давал ощущать тяжелый панцирь, который в свое время одела на ее сердце равнодушная жизнь. Магомед также жил по правилам семьи своей матери, но никак у него не получалось быть похожими на них. Родственников отца у него практически в Казахстане не осталось. Бабушка с дедушкой давно умерли, а родных братьев и сестер у Денильбека не было. Был один престарелый дядя Денильбека в соседнем селе. Но семья Рабиат не имела особого желания, чтобы Магомед общался с ними. Они любили и дружили лишь с теми, кто мог принести какую-то пользу в их семью. Зная их натуру, дядя Денильбека и его дети осторожно отошли от Магомеда…
То утро в селе Кугалы Гвардейского района Талды-Курганской области было особенно холодным. Воющий степной ветер подгонял острые снежинки, которые своим пронизывающим холодом больно обжигали лицо. Серое небо словно толстым полотном было затянуто тучами. Казахстанская зима по-хозяйски свободно гуляла по ровным, бескрайним степям. У Магомеда были дела с утра в райцентре и он один брел по безлюдной улице. Одиночество всегда ненавидит зиму, потому что эта седая старуха самый жестокий на земле убийца надежды. Холод, сковавший тело постепенно сковывает и душу, поэтому северяне и бывают в большинстве своем скрытными, даже в какой-то мере злыми людьми, в отличие от южан, одурманенных шальною юностью продолжительной весны. Магомед, натягивая шапку до самых глаз, быстро забежал в универмаг, и начал потирать раскрасневшиеся руки. Вдруг он перевел глаза на витрину и в этот же миг остолбенел от удивления. За витриной стояла большеглазая девушка с длинной, почти до колен черной косой, которая словно бархатная лента плавно легла по ее короткой, изогнутой спине. Магомед не мог оторвать от нее глаз. И не удивительно, ведь за окном бушевала зима – злая и бесконечная старость степного Казахстана, а здесь стояла она – горянка, словно вышедшая со страниц забытой чеченской сказки, словно пробудившаяся среди острых скал кавказская весна, которая вышла искать потерянных горцев среди холодных снегов чужой земли…
Подождав, пока в магазине никого не останется, Магомед подошел к витрине и осторожно задал классический среди живущих вдали от родины чеченцев и ингушей вопрос:
-Ты…ты же из вайнахов?
Девушка простодушно улыбнулась и ответила
-Да, конечно!
Чуть погодя она добавила
-Я чеченка! Меня Тамара зовут.
Там, на чужбине вайнахи узнавали друг друга, знакомились, держались вместе и быть может, потому что они сбивались в стаи им и удалось совершить свой этот опасный жизненный полет против холодного ветра их жестокой судьбы, которая и пригнала их всех сюда в далекие 40-е годы.
-Чья ты? Откуда родом? – спросил Магомед
-Моего отца зовут Асадулла…родом мы с Шароя – застенчиво опустив глаза, ответила Тамара.
-Горянка значит…с высоких ты гор…а я терский – улыбнулся Магомед.
-Отец говорит, что все мы горцы…все жили когда-то в горах, а потом…потом спустились – сказала Тамара, и задумчиво вглядевшись в окно добавила – зима такая в этом году холодная.
-А мне не холодно…я весну увидел – улыбнулся Магомед, не отводя от нее своего пристального взгляда.
Тамара смутилась и, отойдя к витрине, начала перебирать на полке всякие баночки и склянки.
-Тамара…скажи где живешь…где же мне тебя искать-то? – подошел к ней Магомед.
В это время со скрипом открылась дверь и в гастроном вошли несколько людей, а за ними и белое облако холодного пара.
-Ладно, люди…мне работать надо – Тамара быстро встала у своей витрины, улыбкой приветствуя вошедших покупателей.
Магомед вышел.
-Живут наверняка в Гвардейском районе…и думаю не так сложно будет найти чеченца Асадуллу…тут почти все вайнахи друг друга знают – решил Магомед и снова потирая раскрасневшиеся руки быстрым шагом направился домой. Спустя три дня Магомед снова поехал в райцентр. И теперь уже по знакомой тропинке снова зашел в универмаг. Тамара встретила его также застенчиво улыбаясь. Магомеду нравился ее приглушенный с чуть заметным горским акцентом гортанный голос. С каждой минутой он осознавал, что ему хочется видеть ее все чаще и чаще. И это было не тягостно, а наоборот легко и красиво. Его влекло к Тамаре и влекло не только как к девушке, как к женщине, она стала неким образом его загадочной родины, которую он никогда в жизни еще не видел…
-Тамара, расскажи что-нибудь…
-Что тебе рассказать-то…нет ничего нового – смутилась Тамара.
-Не важно, просто говори…мне нравится как ты разговариваешь на чеченском…как будто-то какой-то шум реки что ли…ручеек ты одним словом…
-Как наша река Шаро-Аргун? – рассмеялась Тамара.
-Ты ведь не видела тоже никогда нашу родину, а столько всего о ней знаешь, Тамара…
-Отец и тетя всегда рассказывают мне о Кавказе…так часто рассказывают, что мне кажется, если я поеду туда я каждую улицу узнаю – снова рассмеялась Тамара.
-А давай уедем на Кавказ, Тамара, вместе! – неожиданно выпалил Магомед.
Не успела Тамара отреагировать на этот вопрос, как в универмаг вошел пожилой мужчина, а следом за ним и женщина.
-Мама! Вы откуда? – Тамара быстро подбежала к женщине и заботливо поправила немного съехавший с ее головы пуховый платок.
Магомед отошел и, делая вид заинтересованного покупателя, начал ходить по магазину. Он был очень сильно удивлен, когда Тамара назвала эту женщину матерью. Холодный взгляд ее синих, навыкате глаз беспокойно блуждал по сторонам, словно взгляд хищника в ожидании добычи. Жидкие белесые волосы пучком торчали прямо на макушке головы, забавно выпирая из-под платка, а на тонких, с синеватым оттенком губах играла какая-то злорадная ухмылка.
Родители Тамары задержались в магазине не долго и Магомед был этому рад. Не успела за ними захлопнуться дверь, как он снова подошел к Тамаре.
-Тамара! Это твоя мама?! Ты абсолютно на нее не похожа! – воскликнул Магомед.
Выдержав небольшую паузу, Тамара тихо произнесла
-Не мама она мне…мачеха – и тень печали медленно пробежала по ее впалым щекам.
Магомед растерянно ответил
-Прости, Тамара…не знал…а твоя мама…она…
-Она жива, но очень далеко от меня – выдавила из себя улыбку Тамара, и опустив глаза, осторожно провела рукой по лицу, отодвигая со лба, сбившуюся из-под косынки черную прядь волос.
-Главное, что она есть, Тамара…у меня, например, нет отца…я даже никогда не видел его и не знаю каким он был…я родился спустя пару месяцев после его смерти…меня моя мать одна воспитала – Магомед выглянул в окно и через вспотевшее стекло он увидел того самого мужчину, который только что заходил в магазин.
Асадулла понял, что молодой человек его заметил и быстро отошел, делая вид, что что-то ищет в кармане пальто.
Он был невысокого роста с огромными серыми глазами, на которых ясно вырисовывалось его еще не угасшее мужество, смешанное с безграничной дерзостью и даже злобой. Асадулла снова и снова всматривался в силуэт своей дочери, словно видел ее в последний раз и хотел запомнить каждую линию ее нежного профиля. Он неподвижно стоял на одном месте и холодный, колючий ветер начал пронизывать все его тело. Асадулла взволнованно наблюдал за Тамарой. Он через окно увидел, как Магомед подошел к ней, и как она, стыдливо убирая с лица прядь волос, о чем-то разговаривает с ним.
-Как же ты похожа на нее…сильно похожа – прошептал Асадулла. Он стянул с полностью облысевшей головы шапку и так продолжал неподвижно стоять под беспрерывным снегопадом. Асадулла не чувствовал холода. Ему было тепло от нахлынувших воспоминаний, которые оказались такими горячими, что начали уже обжигать его больное, израненное жизнью сердце…
Прошлое Асадуллы было очень беспокойным. В семье их было трое – старший брат и они близнецы с сестрой. Им с Асмарат было всего лишь по пять лет, когда от внезапной болезни слегла и умерла их мать. Старший Чупалай был очень красивым и статным мужчиной. Его достаточно утонченные для горца черты лица всегда привлекали к себе внимание. Но, несмотря на это, за тонкой натурой скрывалась железная воля, которую он в отличие от младшего брата умел не демонстрировать, а пользоваться ею лишь в нужные моменты. Просто Чупалай был сдержанным во всех отношениях. И стал в этом плане больше похож на мать, которая обладала уравновешенным нравом. Его стремление к самосовершенствованию, умение находить общий язык с людьми помогло ему по разбитой лестнице жизни кое-как пробраться наверх и найти там пусть и маленькое, но и все же свое место под солнцем. Чупалай любил в жизни постоянство и стабильность. Сумел получить образование, создать семью и обустроить свой быт. Что нельзя было сказать уже о его младшем брате Асадулле. Он с детства рос настоящим хулиганом и доставил немало хлопот брату и отцу. Асадулла не прощал даже косого взгляда в свою сторону. Постоянные разборки с казахами, пьянство, несерьезное отношение к браку все это постепенно превращалось в образ его жизни, который он не хотел, да уже и не мог изменить. Его осуждали многие и примером, наверняка Асадулла не служил. Но когда он на своем черном как смоль коне врывался куда угодно и становился на защиту земляков, не уважать они его не могли. Все из него лилось через край: и отвага, и дерзость, и великодушие, а излишка люди боятся, в чем бы он ни был. Поэтому матери, осторожно уводили с вечеринок своих дочерей, когда издалека слышали топот его вороного. Во всем должна быть мера в любви или в ненависти, в добре или в зле. Когда этих чувств бывает в меру, их можно скрыть в себе, а вот когда они хлещут через край, они отпугивают не только людей, но и саму жизнь, поэтому она становится против этого человека и пытается потушить его огонь, загнать к нему вовнутрь эту лаву кипящую…
Это были 50-е годы, когда в один из летних вечеров Асадулла встретил на чеченской свадьбе в селе Сары-Булак мать Тамары – ингушку Рукият. Тогда весь его багаж жизненного опыта состоял из одного косого шрама по лицу, трех неудачных браков и двух судимостей, а она была 19-летняя красавица, семья которой дала слово, что она грядущей осенью переступит порог дома уважаемых людей. Рукият не оставляла равнодушным никого своей настоящей чистой горской внешностью. Она была стройной словно тростинка, что порой мать и тетушки сокрушенно качали головами какая же из тебя выйдет жена, даже ведро воды не сможешь поднять. Черные как смоль длинные волосы обрамляли белоснежное лицо, с которого смотрели на мир полные жизненного огня, глубоко посаженные большие глаза. Бабушка по отцу приучила ее еще в раннем возрасте шить, и теперь Рукият умела ловко управляться со швейной машинкой и шить подругам и родственницам разные платья. А глядя на ее худые, тонкие кисти рук казалось, что кроме иголки и наперстка они не в силах будут ничего удержать. Мать Рукият была чеченка. Замани рано овдовела и одна подняла на ноги малолетних детей – дочь Рукият и сына Бекхана. Бекхан вырос хорошей для нее опорой. Не избегал тяжелой работы, создал семью, всегда честным трудом зарабатывал себе на жизнь. Теперь Замани оставалось устроить жизнь единственной дочери и душа ее была бы спокойна.
В Сары-Булаке жил родной брат Замани Абдул-Кадыр. Был уже почти год, как она не виделась с ним по различным причинам, и в то лето она вместе с Рукият решила к нему поехать погостить. Через пару дней Абдул-Кадыр и его жена сообщили своим гостьям, что накануне женится сын их близких друзей, которые живут на соседней улице.
- Свадьба будет очень веселой, все наши со всего района съедутся…вам с Рукият обязательно нужно с нами сходить, ловзар будет (ловзар на чеч.вечеринка) – радостно сообщала сноха Замани эту новость.
А дочь ее этой новости была очень рада. Рукият и так редко из дому выходила, а тут выпала возможность развеяться. Она начала вместе с двоюродной сестрой готовиться к предстоящему событию. А вот Замани особо этому не радовалась. Ей было тревожно за Рукият. Она знала, что ее дочь будучи красивой притягивает к себе внимание, а ведь каждому не объяснишь, что она засватана. Поэтому Замани попыталась запретить ей этот выход, но дома ее и слушать не стали. И в назначенный день Рукият вместе с двоюродной сестрой и остальными родственницами отправилась на свадьбу. Красавицу ингушку заметили сразу. Тонкий шифон, накинутый на черные волосы, заплетенные в косу, зеленое платье, подчеркивающее красивые очертания ее тонкой фигуры и большие глаза на белоснежном лице не могли не привлечь к себе внимание. Вечерело. Молодые люди собирались в круг. Она не вышла с остальными девушками и стояла сзади всех вместе с маленькой племянницей, зная, что мать не одобрит ее желание станцевать. Однако, когда ловзар начался и вперемешку с барабанной дробью лихо заиграла чеченская гармонь, незамеченной Рукият не осталась. Первый танец был за ней. Замани встревоженно наблюдала за дочерью. Но к ее радости Рукият быстро вышла из круга. Ловзар уже был в самом разгаре. Все, кто должен был прийти пришли, но чуть погодя ритмы лезгинки заглушил топот и два всадника на взмыленных лошадях встали прямо у круга танцующих. Один из них быстро соскочил с седла и поздоровался с людьми, а второй еле удерживал черного как ночь, тонконого коня, который с бешеным ржанием становился на дыбы.
В толпе прокатился легкий гул возмущения.
- Этот вечно не вовремя придет – возмущенно пробормотала сноха Замани Лайсат.
-Кто это? – удивленно спросила Замани.
-Неужели не слышала про него? Это же Асадулла…чеченец из тейпа шарой. Ни одну пьяную разборку или вечеринку в области не пропускает. Разбойник страшный…три раза был женат и два раза в тюрьме сидел! – протараторила Лайсат. Не понимаю, как с ним Лорса дружит, из-за этого дружка много раз в беду он попадал – добавила чуть погодя женщина.
Замани чуть не вскрикнула от изумления
-В тюрьме сидел???
-Два раза! И над этими бедными женами вечно издевался, вот и уходят они от него, не терпят его побои, поэтому в народе и говорят, что кроме коня-то одного и не нажил он ничего по жизни – смакуя, продолжала свой рассказ Лайсат.
Асадулла соскочил с коня. Вороной снова заржал.
-Тише, Аьрзу, тише! – громко крикнул Асадулла (Аьрзу с чеч орел)
Замани оглянула коня.
-А конь-то у него действительно целое богатство – в сердцах подумала она.
Асадулла вместе с другом взяли за поводья своих лошадей, и тихо обойдя круг танцующих, решили вывести их за двор.
Рукият стояла одна, прислонившись спиной к дереву. Увидев приближающихся мужчин, она растерянно сделала шаг вперед, чтобы быстро прошмыгнуть мимо них. Асадулла шел впереди. Черный как ночь конь издали привлек внимание Рукият. Она хотела поближе рассмотреть его, но случайно встретилась взглядом с Асадуллой. Рукият быстро опустила глаза, а сердце бешено застучало в груди. Какой-то непонятный мороз пробежал по всему телу, в миг, остужая стоявшую вокруг нее летнюю жару. Ей стало тревожно на душе. Этот взгляд бездонный и бескрайний как синее небо, волною брызнул по ее юному, открытому сердцу…
Образ того, чего никогда не видел, человек в своем воображении всегда строит совершенным. Например, тот, кто не видел море, никогда не будет представлять его бушующим, тот, кто не видел горы, не будет представлять себе лавины…
Так и Рукият…она не знала еще мужчин, но знала, что кто-то должен быть с ней рядом, что кому-то она все-таки в этой жизни предназначена, и она скроила в своем воображении образ мужчины, а совершенство мужчины, как известно, заключается в его мужестве. Рукият была слабой, а слабость и сила всегда друг друга ищут. Они разные и очень далеки, но они всегда нужны друг другу, как небу нужна земля и как суше нужна вода…
Асадулла остановился. Желание заговорить с ней было очень сильным, но он не знал с чего начать.
-Чья ты? – встревоженно спросил он. Это было первое, что пришло ему в голову на тот момент
Испуганная Рукият быстро убежала
-Погоди! – крикнул Асадулла, но она не обернулась.
Лорса с ехидной улыбкой на лице наблюдал за другом.
-Асадулла…ну ты меня удивил – расхохотался он
-Что тут удивительного?! – раздраженно крикнул на него Асадулла.
-Как мне не удивляться, когда ты тут стоишь, как мальчишка весь краснеешь, бледнеешь! Что с тобой? Ты что первый раз в своей жизни женщину увидел? – снова рассмеялся Лорса.
-Такую да! – быстро ответил Асадулла.
-Ты это, шуточки мне свои убери и давай быстро узнай мне кто она, слышишь, быстро! – вплотную подошел к другу Асадулла.
-Асадулла, ты с ума сошел! Она совсем еще маленькая как ребенок, разговаривать даже с тобой не станет…ну даже если и станет, допустим, выйдет она за тебя, ну и что? У тебя три неудачных брака за спиной, ты жизнь ей просто поломаешь…я же тебя знаю…через пять минут еще красивее увидишь, за ней пойдешь.
-Так все! Хватит! Ты меня тут жизни учить сейчас будешь, или делать то, что я попросил? А красивее, не беспокойся, не увижу больше…да и тут дело не в красоте – снова раздраженно прервал его Асадулла.
Лорса промолчал.
-Ну что ты стоишь??? – прикрикнул на него Асадулла.
Лорса молча развернулся и быстро ушел.
Асадулла глубоко вздохнул и уткнулся лицом в черную гриву своего коня. И его светлые, вьющиеся волосы смешались с ней, создавая подобие его жизни, которая всегда состояла из черных и белых полос.
- Что это было? Откуда же она взялась-то, Аьрзу? – пробормотал Асадулла, подняв голову и хлопая по тонкой шее своего четвероногого друга. А Аьрзу в ответ лишь равнодушно фыркнул…
Рукият тихо подошла к своим сестрам и тете.
-Что с тобой, Рукият? – удивленно спросила ее Лайсат
-Ничего – приглушенно ответила она.
-У тебя вид как будто за тобой с ружьем гнались – усмехнулась над ней женщина, а Рукият взволнованно оглядывалась вокруг, как будто кого-то выискивала. Она поняла в этот момент, что очень сильно хочет увидеть его снова, но всадник как будто растворился в вечерней мгле. Рукият осознавала, что она поступает сейчас неправильно, что этот вечер в считанные минуты оденется в черную ночь, которая словно его горячий скакун пролетит мимо нее, а потом наступит омытое росою прохладное утро, в синеве которой родится новый день, и этот день, вернет ее в свою привычную жизнь, где совсем скоро после короткого казахстанского лета наступит стылая, ветреная осень, в один из дней которой она переступит порог чужой семьи и станет ее частью и растворится навсегда в круговерти жизненной суеты. И это всего лишь законы жизни, которые нельзя нарушать, но те, которые посмели их нарушить как раз и познают эту жизнь, а не проживают, но вот расплата бывает жестокой, поэтому не все смеют идти на этот шаг.
Рукият жила сердцем, а не разумом. Она ждала чего-то от этой жизни, и сама была готова на поступки. Внутри нее бушевал огонь страстей, потушить который смог бы лишь такой же чей-то ответный огонь. Она часто оставалась непонятой целым миром, например, как сейчас. Кто бы понял ее, что она осторожно, в этот розовый вечер среди толпы людей втайне от всех выискивает белого как день всадника, который проскакал мимо нее на своем черном как ночь скакуне…
Тревожные мысли прочно сковали Рукият, что она и не заметила, как тетя Лайса ее одергивала.
-Три часа что ли тебя ждать человеку? Иди уже!
-Куда? – встрепенулась Рукият.
Лорса вызывал ее в круг танца. Она узнала в нем того самого второго всадника, который был рядом с тем незнакомцем, осадившем перед ней вороного коня. Чувство холодного разочарования окатило ее с ног до головы и к горлу подошел неприятный ком обиды.
-Ах значит так?! – с обидой подумала Рукият и не хотя вышла к незнакомцу. Руки и ноги не слушались. Она быстро вернулась к тете и сестрам.
Нет ничего страшнее как встретиться лицом к лицу со своей мечтой и знать, что она никогда не исполнится. Это какое-то непередаваемое, необъяснимое чувство ничтожности своих желаний. В этот момент человек начинает ненавидеть самого себя…у него возникает желание просто вырвать из груди и выкинуть на дорожную пыль свое глупое сердце и растоптать его, чтобы оно больше никогда так не ошибалось и не болело. Рукият испытала именно это чувство, когда Лорса закончил свой танец и, улыбнувшись ей, прошел мимо. Теперь ей не хотелось больше смотреть по сторонам. Она лишь тихо, сквозь зубы прошептала
-О Аллах, какая же я дура!
Летние сумерки алою зарей разливались по чистому небу, а переливчатые звуки гармони не прекращались…
Асадулла уже с волнением ходил взад и вперед. Аьрзу недовольно мотал головой, как будто чувствовал беспокойство своего хозяина. Лорса подошел и хлопнул по плечу своего друга.
-Ну, слушай теперь!
Асадулла испуганно оглянулся.
-Ну что? Говори быстрей! – прошептал он.
Подойдя вплотную к другу и положив ему руки на плечи, Лорса прошептал
-Узнал я откуда наша птичка! Ингушка она. Мать чеченка…отец давно еще умер. Мать одна воспитала их с братом. Живут не в Сары-Булаке, издалека приехали. Но, Асадулла…
-Что? Что но? – быстро перебил его Асадулла, а его бегающие от волнения серые глаза казалось могут прожечь хоть кого дотла.
-19 лет ей всего
- И все? Это все, что тебя взволновало?
Лорса отошел. После небольшой паузы он обернулся к нему и сказал
-Невеста она…чужая невеста и я очень прошу тебя не портить ей жизнь!
Асадулла был потерян. Вечерние сумерки сгущались. Совсем скоро в небе родится черная ночь, во мгле которой она растворится словно эта красная заря, оставив на его сердце такой же кровавый след. Он снова молча подошел к коню и начал трепать его гриву. Аьрзу уже недовольно мотал головой.
-Да оставь ты его в покое! – раздраженно прикрикнул на него Лорса.
-Вызови ее! Я должен с ней поговорить…она согласится, она уйдет со мной, только сделай так, чтобы мы смогли с ней поговорить…сделай что-нибудь, Лорса! – Асадулла говорил уже невпопад, путаясь в словах и крепко сжимая руки друга.
-Ты сумасшедший! – сквозь зубы прошептал Лорса.
Асадулла порывисто дышал, его этот дикий взгляд беспокойно блуждал, словно загнанный в угол охотником зверь. Лорса слишком хорошо знал своего друга. Знал, что он уже давно в ссоре с этим огромным миром и пока еще не считает себя проигравшим в борьбе с ним.
-Лорса! Я именем своей умершей матери клянусь тебе, я не буду делать глупостей. Если она не захочет говорить со мной, я сейчас же вскочу на коня и уеду отсюда, я забуду этот вечер, как страшный сон… я клянусь тебе, что против ее воли не пойду…
-Ты все равно ненормальный! – наорал на него Лорса и прервал его этот непонятный монолог.
-Она первый раз в жизни тебя видит! Знать тебя не знает! Ты объявился тут как черт непонятно откуда, и, думаешь, она сразу побежит за тобой? Что значит против воли или нет? Как ты поймешь, какая у нее воля? Ты хотя бы соображаешь, что ты сейчас делаешь или нет?
Асадулла снова подбежал к нему.
-Времени нет, Лорса! Времени совсем нет! Сделай то, что я говорю, если я хотя бы что-то значу как друг и человек в твоей жизни!
Отпустив его руку, Асадулла подбежал к Аьрзу и быстро вскочил в седло. Словно в предвкушении надвигающейся на них обоих жизненной бури, вороной сильно заржав, встал на дыбы.
Он осадил коня и, оглянувшись в сторону друга уже крикнул
-Как пойму говоришь? Мне и доли секунды хватит, чтобы это понять, доли секунды! Ты только приведи ее! Слышишь? – его слова растворились среди клубов дыма, который поднял топот скакуна.
Асадулла был прав. На самом деле все можно быстро понять. Просто люди не хотят это признать и осознанно сами усложняют себе жизнь. Человек даже горя так сильно не боится, как собственного счастья, потому что счастье нельзя просто пережить как горе, это нечто большее, для чего действительно нужны смелость и сила. Когда счастье стоит рядом, человека охватывает сильный страх, страх неверия, страх, что оно может не сбыться, не исполниться, что он действительно ли его заслужил и этот страх мешает его дальнейшим действиям. А Асадулла не боялся. Он никогда ничего не боялся: ни этой холодной чужбины, ни тех, кто пригнал когда-то сюда его народ, ни сюрпризов судьбы, ни грубых упреков толпы. И может потому, что он никогда ничего не боялся, удаче тоже не было страшно идти с ним рядом…
Вечеринка продолжалась. На самом деле не было и часа как она началась, просто этого короткого периода времени хватило для того, чтобы внутри двоих людей успели перевернуться сердца…
Он остановил коня и начал искать ее глазами среди людей. Он искал ее, как одинокий путник ищет среди пустыни оазис, как ищет на небе первую звезду постящийся, как притаившийся хищник ищет свою наивную жертву…
Асадулла умел как-то особенно красиво держаться на коне и его четко очерченный силуэт всегда привлекал внимание людей. Его настоящая мужская красота и какая-то необычайно притягательная, магическая красота его черного скакуна не оставляли никого равнодушным. Они всегда были неразлучны с Аьрзу и так гармонично дополняли друг друга, что невозможно их было представить врозь. Аьрзу как будто чувствовал беспокойную душу своего хозяина. Он всегда гарцевал под ним, становился на дыбы и вечно куда-то рвался вперед…
Летний вечер уже заканчивался, и в далеком небе родилась первая звезда. Рукият хотела найти среди людей мать и попросить ее, чтобы они отсюда ушли. Она, опустив голову, быстро шла вперед, раздраженно стягивая с головы непослушный шифоновый платок. Горечь неожиданно обманутой надежды неприятно разливалась внутри нее. Злоба на собственное сердце комом подкатила к горлу, и она спешила быстрее уйти отсюда, добежать до дому, дождаться пока полностью не угаснет этот проклятый вечер, с ног до головы укутаться в черное одеяло ночи и заснуть долгим крепким сном, навсегда забыв эту тревожную алую зарю, которая так жестоко обманула ее…
Рукият остановилась. И до конца стянув, запутавшийся на шее платок, скомкала его в руках. Знакомое фырканье коня заставило опять сильнее забиться сердце.
А белый всадник снова осадил перед нею своего черного скакуна…
Он искал ее среди этой равнодушной толпы и нашел. Кто действительно ищет тому не сложно найти, а тот, кто действительно ждет, обязательно дожидается, самое главное не лгать ни себе, ни собственному сердцу, потому что мечта никогда не прощает лжи. Рукият остановилась. Асадулла уже все понял. Она больше не убежала как пугливая серна, а просто подняла свои глаза, в которых горела жгучая черная ночь и в них, в этих глазах Асадулла и увидел тогда финал своей беспокойной жизни. Она стала его закатом, свежие лучи которого озарили его игривую и такую непредсказуемую судьбу.
-Мы должны поговорить! – как будто в подтверждении этих слов сильно заржал Аьрзу.
Рукият улыбнулась.
-Видишь, и Аьрзу подтверждает – улыбнулся ей в ответ Асадулла. Чуть погодя, он встревоженно оглядываясь по сторонам, добавил
-Жду тебя в том же месте, где мы первый раз увиделись! Хорошо? Ты согласна?
-Да! – достаточно громко ответила Рукият.
И это короткое «да», так уверенно слетевшее с ее губ осталось звенеть в ушах Асадуллы на всю оставшуюся жизнь.
Аьрзу снова с бешеным ржанием встал на дыбы. Белый всадник ускакал, а тоненькая фигурка напуганной Рукият совсем затерялась в клубах дыма, которые поднял Аьрзу.
Рукият прижала к губам скомканный шифон, а по всему телу в миг пробежали мурашки. Она до боли сжала губы, а глаза наполнились слезами. Кто сказал, что счастье не доставляет боли, тот никогда не ощущал его вкуса – терпкого, головокружительного, переворачивающего все изнутри от сильного желания продлить эти мгновения и от дикого страха все потерять.
-Боже мой! Что же я делаю??? Я даже имени его не знаю – прошептала Рукият и спрятала все лицо в скомканный в руках шифоновый шарф.
Она ведь знала, что в это короткое «да» она вложила не только согласие поговорить с ним, но тем самым позволила ему заглянуть в ее душу, так сильно рвущуюся к нему.
Асадулла нашел в толпе друга.
-Ну что? – встревоженно подошел к нему Лорса.
Асадулла соскочил с коня и шепнул ему на ухо
-Она согласна!
Лорса стоял в немом изумлении
-Да, Лорса! Да! Она согласна! Понимаешь? Теперь дело осталось за тобой!
-При чем тут я, Асадулла?
-Как при чем? Ты должен забрать ее
-Куда забрать? Куда? – оборвал его Лорса.
-Она согласна уйти с тобой, или согласна просто поговорить?
Асадулла растерянно смотрел на него
-Если она согласна, Асадулла, как ты говоришь, то узнай где она живет, поезжай к ней, пошли людей, поговори с ее родней
-Перестань! Не испытывай меня! Ты прекрасно знаешь о чем я тебя прошу!
Лорса ходил взад и вперед. Резко обернувшись, он уже крикнул
-Если ты ломаешь ей жизнь, если ты насильно хочешь похитить ее…если…если
-Отойди! – Асадулла оттолкнул его и, оглянувшись, прошептал
-Жди меня здесь! И умоляю, даже на шаг не уходи!
В синей небесной глади безмолвно зажигались одна за другой яркие звезды, ознаменовывая рождение новой ночи.
Некоторые люди уже расходились.
-Сейчас попрощаемся с хозяйкой и уйдем, а то Абдул-Кадыр начнет возмущаться – засуетилась Лайсат.
Рукият растерялась. Эти слова обдали все ее тело беспокойным жаром.
-Мама…мама, мы тоже уходим? – пробормотала она
-А ты думала, что мы на вечно тут останемся??? Не задавай глупых вопросов! Ночь уже на дворе – разозлилась на нее Замани.
Рукият снова растерянно комкала в руках свой шифон, спадающий с головы. Теперь время для нее в стремительном темпе усилило свой бег, словно его черный скакун, который галопом проскакал в этот розовый вечер через ее встревоженное сердце. Рукият стояла молча рядом с матерью. В моменты страха, в моменты волнения она становилась до раздражительности наблюдательной. Она замечала каждую мелочь, будь то взмах крыла крохотной бабочки или медленное движение облаков в далеком небе. Тогда ее мозг, разум, сердце, душа все вместе словно единый механизм включалось и начинало свое движение. Вот и сейчас она наблюдала за суетой людей, посчитала даже сколько цветков изображено на платье тети Лайсы, увидела как кто-то принес зажженную керосиновую лампу и повесил за сук дерева.
-Вся заляпанная эта лампа…что же они не почистили ее? – витало в ее мыслях.
И вдруг снова этот знакомый топот и прямо среди людей, пугая маленьких детей, белый всадник опять осадил своего черного скакуна.
-Что происходит? – прокатился гул возмущения.
-Где гармонь? Где барабанная дробь? Я еще не станцевал на этом ловзаре, а вы хотите закончить его? – крикнул Асадулла, ловко спрыгивая с коня.
За гармонь и барабан никто не взялся. Все были недовольны поступком мужчины, который уже на ночь глядя, пугая малолетних детей, нарушая все правила вайнахского этикета ведет себя таким наглым образом. Асадулла посмотрел на Рукият. Она была растеряна и сейчас выглядела еще более беззащитной и хрупкой. И эта слабость все сильнее и сильнее привлекала его. Это было что-то другое, необъяснимое, находящееся за гранью обычных человеческих эмоций и страстей. И не хотел он терять сейчас ни минуты, ни секунды, ни на какие раздумья, разговоры, только, чтобы она была рядом в этот миг и навсегда и на всю его оставшуюся жизнь.
Ночь сгущалась. Асадулла перевел свой взгляд на лампу, висящую на суке. Не успела в его голове родиться новая мысль, как кто-то, словно подкравшись из-за дерева, сорвал эту лампу и она, с треском упав на землю, раскололась на части. Люди вскрикнули и засуетились. Этого момента ему хватило, чтобы схватить ее за тонкое запястье и вытащить из толпы.
Рукият вскрикнула.
-Лорса!!! – крикнул Асадулла, и, казалось, что этот крик, обращенный к другу, в котором было столько надежды и доверия долетит до самых звезд, усыпавших это величественное небо, застывшее в своей печальной торжественности. Асадулла понял, что он где-то рядом и именно он разбил эту лампу, блеклый свет которой и был единственным препятствием к счастью для Асадуллы.
-Сюда! За мной! – Лорса взял его за руку и указал на стоящую в нескольких метрах от них запряженную лошадь.
Рукият быстро вскочила в повозку.
-Езжайте! – приказал Асадулла.
Одна туфля сорвалась с ноги Рукият и упала на землю. Асадулла поднял ее и хотел кинуть в повозку, но Лорса уже погнал лошадь. Он бросил ее снова на землю
-Аьрзу! Аьрзу! Ко мне! – крикнул он вороному. И конь помчался к нему, перескакивая через опрокинутые скамейки и стулья. Его ржание заглушило крик напуганных женщин и детей. Асадулла вскочил на коня и погнал его за повозкой. Аьрзу был уже весь в мыле, когда Асадулла нагнал Лорсу. Поравнявшись с повозкой, он начал кричать Лорсе
-Придержи коня! Придержи! Я должен сказать ей кое-что!
Лорса был зол на друга, но повозка все же замедлила свой ход. Рукият сидела в ней как он ее и закинул, она от испуга не тронулась даже с места. Заплетенные в косу волосы распутались и закрывали ее низкий лоб. Она ведь не ожидала, что он похитит ее. Услышав топот, Рукият приподнялась. Он был совсем рядом и по телу снова пробежала знакомая дрожь.
-Кто бы что бы ни говорил, кто бы ни приехал и ни пришел, никого и ничего не бойся! Ты слышишь меня? Я всю свою жизнь тебе отдам, только будь со мной рядом! Я никого никогда так не любил! Запомни это на всю свою оставшуюся жизнь! Ты поняла меня? – кричал Асадулла. Она кивнула в ответ головой и убрала с лица мокрую от слез прядь волос. Он что-то еще кричал ей вдогонку, а слова до нее долетали лишь обрывками. Лорса погонял лошадь. Ее кидало со стороны в сторону в этой деревянной, пропитанной запахом соломы тележке. С горящим, внутренним страхом она осознавала какими будут все последствия ее до сумасшествия дикого поступка. Она была без пяти минут уже чьей-то женой, а сейчас несется в какой-то грязной повозке в дом человека, которого видит первый раз в своей жизни. Сейчас узнают все родственники, будет биться в истерике мать, а как же смотреть в глаза Бекхану, а еще страшнее дяде Абдул-Кадыру. Рукият была в здравом уме и прекрасно осознавала на какой шаг она идет и ничего ее уже не могло остановить, не могло, потому что она не хотела, а сила человеческого желания несоизмерима велика. Ведь если бы она этого не хотела, этого бы никогда не случилось, ведь она сама согласилась на встречу, ведь она сама его искала среди этой толпы, ведь она сама согласилась уйти с ним. Однако какими бы страшными ни были последствия, Рукият была уверена, что она найдет в себе силы выстоять до конца…
Асмарат вместе с мужем была в гостях у старшего брата, когда во двор к Чупалаю, руша все на своем пути влетела повозка и из нее Лорса вытащил хрупкую, совсем молоденькую девушку.
Все выбежали на улицу и стояли в немом изумлении. Рукият была растеряна. На одной ноге не было обуви, а длинные черные волосы были беспорядочно раскинуты по всей спине.
-Что происходит, Лорса??? – наконец выговорила Асмарат.
-Заведите ее в дом…она ваша…то есть наша…наша сноха одним словом.
-Асадулла значит! Чья она? Она же совсем юная! О Аллах! – вскрикнула Асмарат.
Рукият сразу поняла, что Асмарат сестра Асадуллы. С ее худощавого со впалыми щеками лица на мир смотрели такие же как у него глубоко посаженные, серые глаза, в которых видны были какая-то скрытая власть и своенравие. Она быстро подошла к Рукият и схватив ее за руку сказала
-Мы должны поехать ко мне! Все сразу поймут, что тебя сюда привезли! Пошли! – Рукият замешкалась, мешала болтающаяся на одной ноге туфля.
-Да сними ты ее! – уже прикрикнула на нее Асмарат.
-Асмарат, я повезу вас! Подожди! – подошел к ним Лорса.
-Не надо! Я сама! Оставайтесь все здесь! Разбирайтесь с теми, кто приедет! И ты тоже оставайся! – приказала она и своему мужу, стоявшему рядом с Чупалаем.
-Садись быстрее! – Асамарат подала руку Рукият и когда она села в повозку заботливо отвела с ее лица прядь волос.
Рукият сразу отпустила тревога и на душе стало теплее. Эта на первый взгляд властная и своенравная женщина была так сильно похожа на него, похожа во всем – выражением лица, его красотой, и как видно жестким характером.
Асмарат уверенно дернула за поводья запряженную лошадь, и повозка тронулась.
-Как тебя зовут? Кстати, сколько тебе лет? Совсем ты молодая…я кстати родная сестра Асадуллы…не просто даже родная…близнецы мы – громко начала беседу Асмарат, один за другим задавая свои вопросы.
-Вы очень похожи с ним…мне 19 лет – тихо, едва слышно ответила
-Откуда ты? – С какого тейпа?
-Ингушка я...
-Ингушка? - переспросила Асмарат
-Мать у меня чеченка...отца нет...давно еще умер...мать нас одна с братом воспитала - дрожащим голосом пояснила Рукият и по лицу ее то ли от боли упоминания отца, то ли от страха побежала слеза.
Асмарат посмотрела на нее и быстро отвернулась
…ты это знаешь что, никого не бойся и никого не слушай…сейчас придут начнут тебе рассказывать какой Асадулла плохой, что он сто раз был женат, что он дикий разбойник и прочее…это все неправда…что женат был три раза, конечно, правда, да и характер у него вспыльчивый…но мужественный он человек, понимаешь, сильный, красивый, уважают его люди очень, хоть и побаиваются. Поэтому ты никого не бойся…хорошо? – Асмарат посмотрела на Рукият.
-Хорошо – улыбнулась в она в ответ.
-Кстати…где вторая туфелька?
-Потеряла
-Потеряла? – встревоженно переспросила Асмарат.
-Да…а что? Плохая примета?
-Да ну! Я не верю в них
-А я верю – перебила ее Рукият
-Вот мы и приехали! Выходи!
-Тпрррр! Стой! – остановила лошадь Асмарат.
Они зашли. В доме никого не было. Асмарат завела ее в самую дальнюю комнату.
-Садись. Успокойся! Отдохни немного! – она осторожно взяла ее за руку.
-О Аллах! Первый раз вижу такие худые руки….ваааай а запястье-то какое тонкое…как спичка – воскликнула Асмарат
-Все так говорят! – грустно улыбнулась Рукият.
-Так…а почему дрожат руки? Я же сказала ничего не бойся! Все будет хорошо! Ну? – Асмарат сжала в своих руках ее хрупкую, худую ладонь.
Вдруг они услышали как со скрипом открывается калитка
-Асмарат! Асмарат! Где ты? – во дворе стояли Чупалай и муж Асмарат Сирайждин.
Пока Асмарат вышла, они уже зашли в дом.
-Асмарат, ты даже не представляешь, что он натворил! Беда к нам пришла, беда. Я не знаю как людям в глаза смотреть!
-Да что случилось-то??? Девушку он украл…уладят все, вот увидишь! – прервала она брата.
-Не девушку он украл, Асмарат, не девушку, а чужую невесту! Понимаешь?! Сейчас они все приедут сюда! Я не знаю что делать! – Чупалай схватился за голову и сел на первый попавшийся стул.
Рукият опустилась на кровать и уткнулась в подушку, лежавшую в ее углу.
Не успела Асмарат что либо ответить брату, как их двор действительно наполнился людьми. В дом начали один за другим заходить родственники Асадуллы – двоюродные сестры, братья. Прибежала и напуганная жена Чупалая, бросив дома малолетних детей.
Начали раздаваться женские крики. Рукият сразу узнала свою мать и тетю Лайсу.
-Где моя дочь?! Она сейчас же должна уйти со мной, в эту же минуту! – забежала с истеричными криками Замани, а следом за ней и Лайса. Среди мужских голосов Рукият уже различила голос дяди Абдул-Кадыра.
Ее сердце сильно забилось, а его стуки словно удары молотом по железу отдавались в ее ушах.
Люди заполнили дом. Их было много. Женщины, мужчины, знакомые и незнакомые друг другу. Громкая весть разлетелась по всему Сары-Булаку, нарушая тишину этой летней ночи.
-Никто никуда не пойдет! Эта девушка по собственному согласию ушла с моим братом! – Асмарат встала у порога и загородила собой комнату.
-Я мать! Я должна с ней поговорить! – кричала Замани.
-Отойди! Пусть она поговорит…она мать…имеет право – подошел к Асмарат Чупалай.
Асмарат отошла и Замани просто влетела к дочери.
Она крепко схватила ее за обе руки
-Что же ты делаешь, сумасшедшая!
-Отпусти меня! – прошептала Рукият.
-Куда отпустить? Куда? Ты понимаешь, что ты делаешь?! Я два года не видела своего брата, своих людей…жила вдали от чеченцев, а ты позоришь нас
-Я не чеченка…я ингушка – пусти меня! – выпалила Рукият.
Слова дочери больно хлестнули по лицу Замани.
-Ах так значит?! Ингушка она! Так что же ты с чеченцем-то сбежала, бессовестная??? Так что же ты ингушей-то своих позоришь? Ты же невеста, засватанная…слово им дала замуж выйти
-Я этих ингушей знать не знаю…и никому никакие слова не давала…за меня всегда все решали, мама, ты это знаешь…знаешь…поэтому оставь меня! Я никуда не пойду! Уйди, пожалуйста! – Рукият плача, грубо оттолкнула от себя мать.
-Как ты смеешь! Я всю жизнь тебе посвятила! – Замани замахнулась на дочь.
Асмарат быстро зашла и отвела ее руку.
-Оставь ее! Никуда она не пойдет! – Рукият быстро встала за Асмарат.
-Рукият, девочка моя! Поедем домой…пожалуйста…я же не ради себя все это говорю…ради тебя, ты же моя единственная радость на целом свете, я одинокой вдовой прошла через эту жизнь, все на себе сама тащила, сколько надежд у меня было связанных с тобой, я же хотела, чтобы ты осуществила все мои несбывшиеся мечты, а ты так предала меня…пожалей меня хоть немного – Замани в голос зарыдала, закрыв лицо руками, а ее худые плечи вздрагивали от плача. Следы нелегкой жизни давали о себе знать, и она выглядела намного старше своих лет, а сейчас и вовсе напоминала сгорбленную старушку.
Рукият не выдержала. Ей действительно стало ее искренне жаль. Она подошла и крепко обняла мать. Асмарат встревоженно наблюдала за ними. Ей было боязно, что Рукият может вот так взять и уйти…
-Я же счастья тебе хочу…тебе…не себе…поехали домой, Рукият, поехали – Замани прижимала к себе дочку, уже уверенная, что она ее послушается.
Но Рукият высвободилась из ее объятий, взяла за руки мать и сквозь слезы, ручьем стекающие по лицу прошептала
-Если ты хочешь мне счастья, уходи…уходи, пожалуйста. У меня другого счастья никогда не будет…уходи, мама, уходи
-Как же так, Рукият? – снова взмолилась Замани
Но Рукият силой повернула ее спиной и просто вытолкнула из комнаты.
Асмарат быстро закрыла дверь.
Рукият припала к дверному косяку и прошептала
-О Аллах…
Асмарат обняла ее.
-Все будет хорошо…все сейчас закончится…все хорошо будет…я обещаю тебе.
Рукият уже не верила этому. На улице снова послышались мужские крики. Она осторожно отодвинула штору и посмотрела в окно. В этот момент ей показалось, что весь род ее отца стоит в этом дворе, а ведь еще узнают те, за сына которых она действительно была засватана…
Перевалило за полночь. На улице пахло звездами. На душе Рукият было тревожно. Ей стало совсем страшно, когда разволновалась и Асмарат.
-Она чужая жена! И немедленно должна покинуть этот дом! – были слышны выкрики мужчин. Рукият вслушивалась в эти речи, которые больно царапали ее сердце. Ей резко стало холодно. Есть такой особенный холод, который не подчиняется временам года. Его нужно один раз почувствовать, чтобы знать каким он бывает, и запомнить его на всю жизнь. Холод беззащитного одиночества и несбывшейся мечты, он неприятный, вселяющий в душу тревогу и страх, словно приближение равнодушной смерти.
Обстановка накалялась. Страх сковывал еще сильнее. Асмарат вышла, оставив ее одну. И это для Рукият все больше усугубляло ситуацию. Она, спрятавшись за занавеску, осторожно смотрела в окно. Людей во дворе было очень много. Среди молодых парней она разглядела и Бекхана. Рукият стало его жалко.
-Что же я натворила? Что же я натворила? – шептала она раз за разом.
Подъехали красные «Жигули», из которых уверенным шагом вышел один уже пожилой мужчина и ни с кем не здороваясь, воскликнул
-Эта девушка дала слово, что осенью войдет в нашу семью! Кто посмел тронуть ее?
Она вспомнила его, ведь это дядя того парня, за которого ее сосватали. Рукият закрыла глаза и сжала губы. Их семья была уважаемой и влиятельной среди вайнахов и они никогда не простят такое в отношении себя.
Рукият было страшно, но в ушах все еще звучали его слова, брошенные им ей вдогонку, когда она неслась по разбитой дороге в этой старой повозке.
Из машины вышло еще двое мужчин. Рукият снова прислушалась. Теперь уже раздался знакомый ей топот. И в эту толпу, словно рожденный самой ночью ворвался такой же черный скакун, а с него соскочил Асадулла. Он был весь вспотевший, с горящими глазами, с расстегнутой рубашкой, с закинутым за плечо ружьем, которое он выхватил и на ужас всех стоявших людей зарядил и выкрикнул
-Кто желает, чтобы я опустошил обойму? Кто? Есть такой среди вас? Только когда я впущу в кого-нибудь последний патрон, она уйдет с этого двора!
Асадулла посерел от злобы.
-Чего вы ждете все??? Ну??? – снова крикнул он.
Люди стояли в изумлении. Он перешел все границы адатов, морали и прочего. Каждый в эту минуту осознал, что бессмысленно выходить с ним на этот бой, в котором он уже объявил себя победителем.
-Не дай Аллах, еще кровь прольется из-за этого бессовестного человека! Оставьте его! Он не знает, что такое эхь (стыд с чеч., инг.) – воскликнул один из гостей, в котором Рукият узнала дядю ее жениха.
-И твоя дочка такая же бессовестная! Она опозорила меня, тебя и весь наш род! Не будет ей никогда никакого счастья! – наорал на сестру Абдул-Кадыр.
Рукият осторожно задвинула занавеску и сквозь слезы прошептала
-Какие же вы все глупые…я уже счастлива…
Она и не заметила, как эта беспокойная ночь начала осторожно растворяться в поднимающемся рассвете. Окно было открыто. То ли от прохладного воздуха, то ли от страха, по телу Рукият пробежали мурашки. Она тихо съежилась, осторожно вглядываясь в сизую мглу августовского рассвета.
-Мерзнешь? - прошептал он
Рукият даже не услышала, как он зашел и встрепенулась от его голоса.
-Нет не мерзну – прошептала она.
Асадулла распахнул до конца окно и ее взору открылось небо, которое с каждой секундой становилось все чище и светлее, как будто кто-то медленно-медленно стягивал с него черное покрывало ночи.
-Красиво – с тревогой в голосе произнесла она
-Красиво…но наши с тобою сердца еще красивее – ответил Асадулла.
Это было первое утро, когда она узнала, что такое счастье. У каждого счастья свой запах, а ее счастье пахло зноем августа, синим рассветом, торжественной тревогой ночи…ее счастье пахло его дыханием…
Своенравная Асмарат быстро полюбила свою юную красавицу невестку. А для Асадуллы мир с ней стал совершенно другим - новым и чистым как и она сама. Асмарат в глубине души надеялась, что она в корне изменит его. Сестра для Асадуллы была единственным источником света и добра. Она была рядом с ним даже в те моменты, когда ему казалось, что от него отвернулся весь мир вместе с Богом. Жизнь старшего брата была полностью посвящена семье и детям, отец уже был пригоден лишь для нравоучений, которые порой до крайности раздражали Асадуллу и могли довести его до последней точки кипения, что в итоге приводило к семейному скандалу. Что касается женщин, то ни одна из них не смогла так и утолить его пыл. Они просто быстро сами угасали. В них не было того света, который он ждал, того огня, который бы одновременно и согревал и обжигал. И когда началась его жизнь с Рукият, Асадулла понял, что ни одну из своих женщин он не любил, он пользовался ими, но не любил. А она была чем-то возвышенным, загадочным, словно звезда в далеком небе. И Асадулле даже не верилось, что он обрел ее, что она теперь всецело принадлежит ему…она, научившая его по-настоящему любить…
Прошел ровно год. Рукият еще не видела свою мать, потому что Бекхан запретил ей переступать порог их дома. Тоска по дому ее съедала изнутри. Иногда к ней подкрадывалось ощущение, что она действительно опозорила себя и семью, и эти тревожные мысли в какой-то мере оттеняли ее счастье. Но рядом был он и забывалось все на свете, все переставало вокруг существовать.
-Ты будешь самой счастливой женщиной на свете! Ты слышишь? – его шепот сливался с тишиной ночи и в этот момент Рукият казалось, что ей завидует даже одинокая луна, равнодушно сбрасывающая свой блеклый свет в их полураспахнутое окно.
-Почему буду? Я уже счастлива…с первых минут как я услышала ржание твоего коня я считаю себя счастливой…но мне страшно…
-Чего ты боишься?
-Что все скоро закончится…так не бывает…
-Конечно закончится…закончится когда я умру…но не раньше…
-Ты не умрешь….мы будем долго-долго жить и это никогда не закончится, никогда – Рукият улыбнулась и сильнее прижалась к нему. Она просто еще тогда не знала смысл слова «умру». Иногда человек сам себя убивает в чьем-то сердце. Асадулле на ее вопрос нужно было ответить так…я не умру, но это закончится, потому что я умру в тебе, умру для тебя, точнее убью себя в твоем сердце, но напоследок ржавым ножом выцарапаю свое имя на нем, чтобы оно до конца твоих дней кровоточило и напоминало обо мне…
В один из дней она готовила на улице кушать и когда очередной раз подошла к раскаленной печи, Рукият почувствовала тяжесть во всем теле, а к горлу медленно подкатила тошнота. Пелена перед глазами не давала ничего увидеть….
Весть о беременности невестки Асмарат приняла с тревожной радостью. Был уже месяц с лишним как и женщина сама чувствовала себя тяжелой, но не решалась ехать в больницу.
-Почему ты так равнодушно об этом говоришь? Неужели ты не ощущаешь того, что ощущаю я?! – непринужденно обратилась к ней Рукият
Какая-то горькая ухмылка скривила рот Асмарат
-Не дай Аллах тебе никогда ощутить того, что ощущаю я уже на протяжении четырех лет! Мертвые у меня дети рождаются…точнее умирают во время родов – добавила чуть погодя Асмарат.
Рукият аж вздрогнула
-Ну почему…почему так получается?
-Этого знает лишь один Аллах…
-А может сейчас, может в этот раз…
-Не знаю…все может…не будем об этом больше – прервала ее Асмарат и вышла из комнаты, но на пороге обернувшись она попросила Рукият
-Береги себя…мне очень дорог этот ребенок…у меня есть племянники….я люблю детей Чупалая…но этот….словами не передать как я счастлива, ведь Асадулла мне не просто брат…у близнецов сильная связь…- Асмарат быстро вышла, захлопнув за собой дверь.
Рукият из окна видела как отдаляется Асмарат. Женщина шла уверенной поступью, слегка откинув назад голову. Она была невысокого роста и плотного телосложения. Рукият завидовала ей всегда – женщине быстро давалась любая работа, натруженные руки ловко справлялись со стиркой, глажкой, уходом за скотом. Всем на первый взгляд казалось, что Асмарат просто убьет свою новую невестку, ведь у нее не было сил даже достать с колодца ведро воды, но на удивление соседей Асмарат прощала ей все погрешности в хозяйстве, всегда приходила и учила. Наверное, эта удивительная, незримая связь с братом-близнецом заставила ее привязаться к той, что так сильно полюбил он…
Не успело пройти девять месяцев, как оправдались тревожные ожидания Асмарат. Прошло три дня как Рукият на радость всей семье родила здоровую девочку, которую Асмарат назвала Тамарой. На четвертый день, когда должны были поехать за ней в районную больницу, туда же со схватками привезли Асмарат. Плод снова оказался слишком крупным, малыш не смог выбраться сам и задохнулся в материнском чреве, как и двое своих братьев…С белым свертком в руках вышла из больницы счастливая Рукият, а Асмарат отдавала хоронить уже третьего сына. Она была в нарядном платье, пышущая жизненной энергией и силой. Вот так умеет сильная боль точить сердце, притупляет все его острые углы, и оно уже с годами медленно начинает каменеть. И потом такие люди даже шторм видят как легкий бриз…
Асмарат вложила всю душу в первенца своего близнеца. Тамара росла под ее строгой и в то же время нежной опекой. На первый взгляд даже казалось, что она больше привязана к своей властной тете, нежели к матери…
Девочке шел уже третий год, когда Рукият начала замечать изменения в своем муже. Как-то раз она укладывала Тамару спать, когда услышала беспокойное ржание коня. Рукият открыла дверь и вздрогнула от испуга. Асадулла пытался прямо в дом завести коня, а перепуганный Аьрзу вставал на дыбы.
-Ты что с ума сошел? – закричала Рукият.
-Аьрзу, Аьрзу! Успокойся – гладила она коня. И скакун как будто подчиняясь ее нежным и хрупким рукам начал мотать головой и фыркать. Она помогла сойти с коня мужу, которого качало со стороны в сторону.
-Ты пьяный??? – вскрикнула Рукият!
-Уйди! – раздраженно оттолкнул ее Асадулла и зашел в дом…
Это была первая маленькая, едва заметная трещина в их отношениях, которая постепенно начала расходиться.
Как-то раз Рукият шла в магазин, и ее слух едва уловил брошенные вдогонку соседками неосторожные слова - красивая она, но одной красотой мужика разве удержишь, тем более такого!
Красотой не удержишь! - эти слова весь день звучали в ее ушах. Рукият была еще молода, чтобы разгадать эти тонкие грани философии женского счастья, которая как ни странно не имеет абсолютно ничего общего с красотой. Она была слишком красивой, чтобы стать действительно счастливой. Такими женщинами быстро зажигаются, но они не для постоянного использования, их всегда откладывают для особого случая, а случай этот иногда просто не настает.
Это было зимой, когда Рукият вместе с девочкой зашла в магазин, и снова услышала то ли намеренный то ли случайный шепот соседок в ее сторону
-Айзанат еще такая, как будто с самим шайтаном дружна, неудивительно, что с ней свяжется.
-А если свяжется, то и не отвяжется – засмеялась вторая.
-Да угомонитесь вы уже, услышит же – толкнула их в бок третья.
Сердце словно облили ледяной водой и внезапно посыпали с неба колючие снежинки. Осень всегда пахнет несбывшимися, умирающими надеждами, а зима их хоронит, обволакивая в белый саван своего снега.
-Неужели все закончится, неужели это был сон, все его слова, шепот признаний, тепло той сильной руки, вытащившей ее из равнодушной толпы, ржание его черного коня, бездонное море тех серых глаз, в которых она навсегда утопила свою юность. Неужели это все закончилось? Разве могло это все закончится? Неужели он позвал ее с собой в небо, чтобы потом там в вышине обломать ей крылья и больно бросить на землю?
-Мама…мама холодно, мама – захныкала маленькая Тамара.
Рукият встрепенулась. Она посмотрела на ребенка, который действительно замерзал посреди дороги.
-Боже, какая я дура! Девочка моя! Прости меня! – Рукият подхватила на руки дочку и быстрым шагом направилась в сторону дома.
Дома покоя не было. Рукият снова начала спешно одевать девочку.
-Куда мы сейчас, мама?
-В гости…к тете
-К тете Аме?
-Хочешь к тете Аме? – шепотом спрашивала Рукият девочку, протирая бегущие по своим щекам горячие слезы.
-Тетя Ама – лицо девочки расплывалось в улыбке от одного упоминания Асмарат.
Золовка оказалась дома и была удивлена приходом своей невестки, ведь уже вечерело, снег валил не переставая, а она вывела в такой холод ребенка.
-Рукият? Что-то случилось? Не пугай меня – воскликнула Асмарат, когда увидела на пороге своего дома заплаканную сноху.
Рукият молча зашла и опустилась на стул. Слезы одна за другой катились по ее щекам.
-Правда, что люди говорят про него? – выдавила она из себя, наконец.
Асмарат растерялась.
-Рукият, девочка моя родная! Ты про Айзанат сейчас? – Асмарат обняла ее со спины.
-Значит и ты знаешь? – всхлипывая высвободилась из ее объятий Рукият.
- Если ты считаешь, что это отродье по имени Айзанат может встать на твоем пути, значит ты плохо знаешь моего брата да и нашу семью! Это помойка, на которую все идут – вскипала Асмарат
-Но он же не все! – прервала ее Рукият
-Он же не все! Мы же с ним не все! Почему он так поступает со мной? – Рукият зарылась на плече у Асмарат и уже зарыдала в голос
Асмарат не знала как успокоить молодую сноху. До нее самой уже давно долетали слухи, что Асадулла не на шутку связался с одной из дочерей многодетного Аюба Айзанат, которая пользовалась плохой славой. Асмарат хорошо знала своего брата, поэтому в глубине души осознавала, что рано или поздно ей придется наблюдать за вот такой картиной, пусть даже если и не Айзанат, будет кто-то другая, но факт остается фактом, что Асадулла не семьянин и что на глазах всех он губит молодую жизнь Рукият, так слепо доверившейся ему…
Вечер медленно уходил в холодные объятия ночи. Маленькая Тамара уже уснула.
-Оставайся у нас, куда же ты пойдешь на ночь глядя – крикнул с соседней комнаты муж Асмарат Сирайждин.
-Да и малышка моя уснула…родная моя…- Асмарат бережно накрывала ребенка одеяльцем.
-А он…его значит нет дома, ему значит неинтересно где мы – нервно ходила взад и вперед по комнате Рукият.
Асмарат молча подошла и взяла ее за руки
-Я не знаю где он сейчас, с кем он сейчас, но я знаю одно – он действительно очень сильно любит тебя, поверь мне! Я знаю, я всегда чувствую его!
Рукият снова расплакалась. Ночь обещала быть холодной и ветреной. Она подошла к окну и оттянула занавеску. На землю медленно падали большие хлопья снега. Асмарат видела как вздрагивают от плача очертания тоненькой фигурки Рукият. На улице послышался топот коня
-Это Аьрзу! – воскликнула Рукият
-О Аллах, сделай так, чтобы это был действительно Аьрзу, но, по-моему это мой Сирайждин заводит своего коня – думала в сердцах Асмарат.
С шумом распахнулась дверь и комнату обдало холодом. На пороге стоял Асадулла. На его раскрасневшемся от холода лице было видно раздражение, плавно переходящее в ярость.
-Почему среди ночи я должен тебя искать? Что ты тут делаешь?
Рукият повернула к нему своё опухшее от слез лицо.
-Пойдем домой…ночь на дворе…и снег валит – голос Асадуллы прозвучал мягче. Оденься. Я подожду – он виновато опустился на стул.
Асмарат злобно посмотрела на него
-Ребенка оставь здесь – прорычала она.
Белые снежные хлопья медленно ложились на землю, словно саваном заранее окутывая так жестоко погибающее счастье Рукият. Она быстро вышла за ним на улицу, до самых глаз натягивая на лицо старый пуховый платок. На улице смиренно стоял Аьрзу, часто хлопая длинными, заснеженными ресницами. Асадулла ловко вскочил на коня и подал ей руку.Худая, дрожащая кисть снова как в ту августовскую ночь затерялась в его сильной тёплой ладони. Он бережно подсадил ее перед собой и Аьрзу с лёгкостью понёс их обоих. В небе разливался жёлтый свет луны, а неподалёку от неё стыдливо трепетала одна маленькая звездочка. Она была ближе всех остальных звёзд к луне, но её холодное небесное одиночество доходило до самой земли.Так и Рукият чувствовала за спиной его силу, его тепло, но уже не смела прислониться к этой стене, так как знала, что она может рухнуть в любой момент. Самый близкий человек, впоследствии ставший чужим, ранит острее меча….
Этой ночью они не сказали друг другу ни слова, а равнодушное утро казалось бы снова все растворило в своей холодной синеве.
Утром Рукият почувствовала уже знакомое недомогание. Прошло всего лишь каких-то два года, но беспощадное время уже успело многое изменить. С какой волнительной радостью, преисполненная непередаваемым чувством счастья приняла она свою первую беременность и какой нежеланной она была сейчас. Время меняет многое, и где-то в зловещей ночной тишине смеётся над чьими-то клятвами и признаниями, над пустыми словами, которые растворяются при первом дуновении равнодушного ветра…время меняет многое, даже смысл людских молитв и желаний, и где-то в глубине человеческой души в назидание или в наказание оставляет в живых память…
Наступило еще одно утро. Снег шёл не переставая. Асадулла вчера сказал ей, что у него дела в райцентре и он приедет не скоро, но он не возвращался даже утром. Неприятная дрожь тревоги пробежала по всему телу. В этот момент ее успокоить смогла бы только правда. Она была из тех людей, которые вместо того, чтобы лечиться сладкой ложью, напротив добивают себя жестокой правдой. Больше всего на свете Рукият любила правду в любых ее измерениях и в это утро она решила ее найти во чтобы то ни стало. Медленно, словно чувствуя рядом ее горький запах, она приближалась к тому магазину, в котором от усмешек соседских женщин у нее впервые подкосились ноги. Из магазина с булкой хлеба в руках выходила тетя Лида, которую Рукият уже давно намеренно избегала, так как знала, что именно она укажет ей на запутанный след той правды, услышать которую она тогда еще не решалась. Но для каждой правды, как и для всего остального рано или поздно настает свое время.
-Тетя Лида, подождите – окликнула она свою соседку.
-Чего тебе?
-Тетя Лида, вы как-то помните про мужа моего хотели что-то рассказать, а я не стала вас слушать
-Дура ты! Поэтому и не стала. А муж твой сволочь еще та, хоть ты и души в нем дурная не чаешь. Такая же сволочь, как и мой – с горькой усмешкой добавила женщина.
Рукият молча смотрела на соседку. Ветер дул сильнее. Колючие снежинки одна за другой застревали в ее густых черных ресницах.
-Да не мучайся ты глупая! Увидишь один раз правду и все поймешь! И знаешь потом как быстро отпустит, все нутро освободится от боли. Бабы дуры…всегда чего-то ждут и терпят, а тем временем предположения, сомнения, догадки словно моль разъедают женскую душу. По мне лучше узнать сразу правду. Она лечит. Больно, конечно, будет…как же без этого…но зато излечишься раз и навсегда, потом уже никогда никакую боль не почувствуешь, если даже раскаленным железом будут по сердцу водить.
Рукият молча волочила ноги за женщиной, иногда поскальзываясь на обледеневшей сельской дороге.Они шли на самый конец улицы, в заброшенный угловой домик, мимо которого Рукият много раз проходила. Разве могла она даже предположить, что именно здесь на всю оставшуюся жизнь обезболит свою душу этой жестокой правдой.
-Ну вот увидела? Вот он бесстыдник! От такой-то красавицы жены в сторону пойти – Лида еще долго тараторила, а Рукият спрятавшись за старое почти прогнившее дерево, наблюдала за двумя фигурами. Прямо в затылок ей тепло дышал Аьрзу, будто пытался взять на себя ее боль. Асадулла увидел ее через и окно и быстро выскочил, на ходу натягивая на голое тело рубашку.
Рукият сорвалась с места и побежала, сама не понимая откуда взялись силы. Вот оно каким сильнодействующим оказалось это обезболивание правдой – ведь в ней с этого момента и на всю оставшуюся жизнь притупилась не только боль, но и любовь, сострадание, материнский инстинкт, привязанность – все в один миг выжгла в ней эта правда, словно высокая доза залитой в нее химии.
Он догнал ее и соскочил с коня.
-Как ты посмела следить за мной?! Кто тебя привел сюда? Говори кто?!– его растерянность, смешавшаяся с яростью с минуты на минуту кипящей лавой должна была вылиться на ее хрупкое тело.
Свежий снег заметал дорогу. Рукият встревоженно оглядывалась по сторонам. Вот так в итоге и случается – сначала ищешь эту правду, ищешь, выкапываешь ее из самой глубокой ямы, а потом как увидишь ее, как взглянешь ей в глаза…не то чтобы обратно в яму закопать, ты бездну ищешь, чтобы выкинуть ее навсегда…
Вокруг не было ни души. Даже тетя Лида, которая привела ее к этой жизненной пропасти, незаметно исчезла.
-Я спрашиваю тебя какого черта ты сюда пришла???! –метался Асадулла. И убивая эту глухую тишину неожиданно для них обоих заржал Аьрзу.
-Да заткнись ты! – наорал на него Асадулла и выхватив из-под седла плеть, замахнулся над скакуном, но даже сам не понял как эта плеть опустилась на дрожащее тело Рукият. Она подняла на него глаза полные слез, но горящие все тем же огнем, как и в ту их первую сумасшедшую августовскую ночь.
Согнувшись вдвое от полученного плетью удара, Рукият почувствовала, как по спине тонкой струйкой растекается кровь. Она не могла понять, что в этот момент у нее болит сильнее – тело или душа. Рукият даже не слышала как поднимается на дыбы растревоженный Аьрзу, как рядом остановилась старая арба Сирайждина, груженная дровами, как в неистовом бешенстве мечется вокруг нее Асмарат, осыпая проклятиями своего брата, как все гуще и гуще обволакивает ее черные, рассыпавшиеся по плечам волосы, холодный белый снег. Это был крах…начало конца, который она так боялась увидеть…
Она снова ехала в старой холодной повозке, вся обессиленная, опухшая от слез, а перед глазами стоял он – озверевший, с плетью в руках. Всю дорогу до дома Асмарат, время злобно усмехалось над Рукият, прокручивая перед ней один и тот же фрагмент из ее не такого уж и далекого прошлого, где звучал его голос…я обещаю, что ты будешь самой счастливой женщиной на свете…и это будет навсегда…вот увидишь…
Запретить бы на этой грешной земле произношение двух самых роковых слов – обещаю и навсегда.
-Говори кто тебя повел туда?! Говори! Я убью эту суку! – Асмарат ходила взад и вперед по комнате
Рукият молча сидела, поджав под себя ноги.
-Ну скажу я допустим…ну что ты собираешься делать? Кого наказывать? Виноваты здесь только мы оба! Он и я! Понимаешь?! Только мы! И если заслуживают наказания, то только мы с ним! Он виноват, что обманул меня, а я виновата, что поверила! Вот и все! – вскричала Рукият.
Она соскочила с железной кровати и подбежала к окну. Асмарат без умолку о чем-то говорила. А Рукият просто вглядывалась в этот бесконечный снегопад, снова и снова повторяя в сердцах, произнесенные ею вслух слова – виноваты мы оба, и если наказывать, то только нас. Каким будет это наказание, она уже решила, а вот справедлив ли тот приговор, который она собиралась сегодня вынести им обоим, оставалось рассудить лишь времени…
Уходя от Асмарат, она пристально взглянула на нее и подумала
-Какое счастье, что я не успела тебе ничего рассказать.
Рукият шла, по колено, проваливаясь в снег, который со вчерашнего дня никто не убирал с сельских улиц. Тамару она отвела к жене Чупалая. На душе было как-то странно и непонятно.
-Ничего…правду нашла, суд сейчас свершу, а там как говорила тетя Лида, никакая боль уже не будет страшна – бормотала она себе под нос, прикрывая замерзшее лицо варежкой. А вот и домик бабы Веры показался. Калитка открыта, из маленького окошка видится свет.
-Зачем пришла? – баба Вера подозрительно посмотрела на нее.
-Зачем к тебе все приходят? За тем и пришла! – пусти в дом, околела уже от холода.
Баба Вера молча отошла от двери и запустила ее.
-Да я-то догадываюсь, дорогуша, зачем ты пришла…но с вами связываться больно не горю желанием…муж у тебя злой как черт, да и золовка
-Не муж он мне больше – прервала ее Рукият, отряхивая пуховый платок.
В печи весело трещали дрова. Рукият бросила на стул сушиться свою верхнюю одежду и подошла к печи. Румянец на лице от мороза еще больше подчеркивал ее нежную, своеобразную красоту. Старая повитуха аж загляделась на молодую женщину. Сколько их прошло через ее руки, а эту стало как-то по-особенному жалко.
-Может передумаешь еще…жалко тебя…красивая такая
-Да при чем тут красота?! Будь она проклята эта красота…не имеет она ничего общего с счастьем, баба Вера! - раздраженно выкрикнула Рукият.
-Ладно…срок-то хоть какой знаешь?
-Знаю…совсем небольшой…и двух месяцев не будет
-Ладно…раздевайся и ложись.
…Короткий зимний день постепенно растворился в серых сумерках холодной казахстанской зимы. Вот и справилась она в одиночку со всем – и с правдой и с карой. И властью, и судом она была сама для себя, не потому ли ей всегда вердикты казались такими справедливыми?
-Денег у меня нет с собой! Вот, баба Вера, возьми – Рукият протянула ей длинную золотую цепочку, на которой висел кулон в виде маленькой подковы – первый подарок Асадуллы…с того момента как он купил, она больше и не снимала ее с шеи…только сегодня впервые сняла, чтобы заплатить старой повитухе…
Путь назад оказался сложнее. Что-то сильно дрогнуло и заныло в груди, словно вместе с этим ребенком баба Вера выскоблила из нее всю ее жизненную страсть, любовь, тепло, силы – все чем она была богата и полна когда-то. Теперь же она была пуста. И это внутреннее духовное опустошение как-то сильно болезненно сливалось с ее физическим опустошением. Рукият почувствовала острые рези внизу живота и уже еле волочила ноги. Знала, что до дома не дойдет, поэтому решила остановиться у Асмарат. Боль усилилась, когда она дошла до ее двери.
-О Аллах! Рукият! Где ты была? Ребенок весь день плачет тебя ищет, я не могу тебя нигде найти? Где ты ходишь? Рукият? – Асмарат встревоженно посмотрела на нее – Что с тобой, моя родная?
Рукият молча подняла на нее свое побледневшее лицо и схватилась за дверной косяк. На деревянный пол упала маленькая капелька темной крови, а за ней еще одна…
-Я у бабы Веры была – глухо вырвалось из нее.
Асмарат вскинула руки.
-Что же ты наделала, бессовестная?! О Аллах! За что мне такое?! – орала Асмарат.
-Перестань кричать…ничего уже не изменишь…
-Ничего не изменишь?! Да как тебе не стыдно?! Как ты Бога не боишься?! Он же накажет тебя за такое! – приходила в бешенство Асмарат
-Он меня уже наказал! Какого наказания ты хочешь еще?! Я наказана с первой минуты как увидела твоего брата – Рукият захлебывалась в рыданиях.
На улице поднялась метель. Подобно голодному степному волку взывал сильный ветер. Есть такая особенность у природы – вторить человеческому горю…
-И все же нет тебе оправдания, Рукият…если бы ты пять лет подряд выходила из роддома с пустыми руками и отдавала один за другим хоронить своих детей, ты бы никогда на такое не пошла, какой бы сильной ни была твоя обида и боль – Рукият впервые увидела как плачет Асмарат, впервые увидела ее такой слабой и беспомощной женщиной. Сегодня они были с ней одинаковы, пусть мера их горя и была разной, ведь у каждого эта мера своя…
-Я не ищу оправдания себе…я ведь говорила тебе, что мы оба заслуживаем наказания, вот я и наказала нас. Не могла я беременной идти домой к брату, понимаешь, а жить с ним больше не смогу, не смогу я простить его за это предательство…за Тамару только сердце болит…береги ее пожалуйста, слышишь? И меня…и меня прости…я очень сильно тебя люблю и не забуду никогда – ее голос снова сорвался. Асмарат прижала к себе ее хрупкое, трясущееся в рыданиях тело. А за окном рвала и метала холодная зимняя ночь…
Он догнал ее на железнодорожной станции, где она стояла, перекинув за плечо большую дорожную сумку. Соскочив с коня, он быстро подошел к ней, но Рукият не обернулась.
-Уходи! Ты предал меня…ты никогда в жизни не увидишь меня больше…уходи – прошептала она, словно боялась, что эта равнодушная толпа, снующая вокруг нее, услышит эти слова.
-Посмотри на меня! Один раз…просто оглянись – попросил он.
-Нет! Уходи! Я никогда тебя не прощу! – она повторила это размеренным, спокойным голосом. Вот так словно обожженные кирпичи, твердеют от боли даже самые любящие сердца…
-Я не оставлю тебя, я не дам тебе развода, перед людьми, перед Богом, на этом, на том свете ты всегда будешь моей – на станцию с шумом подъехал поезд и его слова долетали до Рукият лишь обрывками, словно кто-то назло кидал ей вслед клочья ее разорванного счастья…
В то холодное, мерзлое утро она бесследно растворилась среди этого вокзального шума. А он долго-долго стоял, как и сегодня под беспрерывным снегопадом, в полной безысходности один на один с лицом судьбы, слабый и беспомощный, перепутавший свои мосты и дороги, словно чайка променявшая море на лужу…
-Дада…что-то случилось? Дада, ну что с тобой? Люди уже смотрят на тебя – она осторожно теребила его за плечо.
-А? Что, Тамара? – Асадулла встрепенулся. Прости, я задумался.
-Ты что до сих пор тут стоишь что ли как прибитый? – издали громко смеясь подошла к ним Айзанат.
Тамара чувствовала, что отец взбешен, только понять не могла почему.
-Уйди с моих глаз! И никогда не смей в таком тоне ко мне обращаться! – вскричал он.
Айзанат растерялась. Маленькие, словно стеклышки глаза тревожно забегали на ее лице.
-Дада, ну почему ты так…ну что же ты так грубо…мама же пошутила – Тамара снова осторожно, словно боясь вспугнуть его разбуженные воспоминания, дотронулась до его плеча.
-Оставьте меня! – Асадулла накричал на них обеих и быстро ушел, размахивая шапкой, которую так и не надел на голову. А белый снег все сыпал и сыпал на землю, и вместе с ним в горьком танце кружила по земле его память, все четче и четче вырисовывая перед ним его роковую ошибку.
Он и сам не понял, как в тот год Айзанат вошла в его дом, ему объяснили, что так надо, что он вынужден это сделать. Он не знал, что произошло в тот вечер в старом домике бабы Веры, не знал, что те слова, произнесенные ею на железнодорожной станции в их последнюю встречу, оказались сильнее тех слов, что говорил он ей в их первую звездную ночь…
Проводив последнего покупателя, Тамара закрыла магазин. Нужно идти домой. Она прислонилась к двери и взглянула на серое небо. Каждый вечер у нее на душе появлялась тревога, которую она уже воспринимала как данность, будто это нечто постоянное, должное, словно эти сумерки, или первая звезда на небе. Этот магазин стал ее личным маленьким убежищем, где она скрывалась от постоянных упреков мачехи, от скандалов отца, которые он мог устроить на пустом месте, от капризов младшей сестры, от самой себя в конце концов. Каждый вечер, когда люди сновали по улицам, спеша домой, она нехотя брела по дороге на этот знакомый и ненужный ей свет в окне собственного дома, ведь как бы парадоксально это ни звучало, но наличие дома еще не является наличием счастья и покоя. И истинно счастлив тот, в чьей жизни не было такого периода времени, когда не хотелось спешить домой. Тамаре не хотелось идти домой, потому что дома как такового не было – было лишь кирпичное строение, полное злобы, раздражения, разбитых надежд, иллюзий, предательства, лжи. Все это каждый вечер просыпалось в этом доме и больно давило на его обитателей, ведь ночью маскарад заканчивается и человек остается один на один с самим собой, а это куда страшнее чем весь день играть на публику однообразную роль счастливого человека…
Не успела она зайти во двор, как уже с недовольными криками на нее налетела Айзанат
-Что же ты плетешься так долго с этой работы??? Как будто ты не знаешь, что пока не стемнело воды нужно натаскать?!
Тамара бросила на порог сумку и молча взяла два огромных ведра, которые специально для Тамары купила Айзанат. Сама она и не брала их ни разу в руки, а вот Тамара каждый вечер таскала в них воду, боясь мачеху пролить из них даже лишнюю капельку на землю. А потом ночами сильно ныла спина, но Айзанат не разрешала ей брать маленькие ведра, говорила зато с большими не нужно по несколько раз ходить. Тамара снова еле дотащила ведра, и осторожно поставив их на землю открыла калитку и также аккуратно вошла. Во дворе стояла Асмарат. Видно было, что Асмарат эта картина как заходит Тамара, сгибаясь под тяжестью двух десятилитровых ведер воды, далеко не обрадовала.
-Это что такое? –спросила она, подбоченившись.
Неужели истина, что все на земле рано или поздно заканчивается коснулась и этих ведер, и моих ежедневных мучений – пронеслось в голове у Тамары.
Она молча подняла глаза на тетю, а уже посиневшие от холода руки сильнее сжимали ручки ведер.
-Да ты поставишь их в конце концов или нет? – наорала на нее Асмарат
Из дому быстро вышла встревоженная Айзанат.
-Сестра, ты почему не заходишь? Я и не знала, что ты пришла – подбежала она к золовке, но Асмарат ее и не слышала, и не видела.
-Откуда у тебя эти ведра? В вашем доме больше нет ведер, кроме этих? Да их здоровый мужик еле поднимет – всплеснула руками Асмарат
-Мама их купила…так удобно, зато не нужно несколько раз ходить…мне не тяжело – чувствуя на себе холодный взгляд мачехи, Тамара была растеряна.
-Мама?! Да никакая она тебе не мама! Змея подколодная! Ты разбила судьбу ее матери, разбила судьбу моего брата и теперь хочешь погубить здоровье нашей девочки? – Асмарат зверела на глазах. Казалось, что вся эта боль, которую годами копило сердце ее брата, сегодня решила излиться из нее, и именно в тот день, когда внутри Асадуллы проснулась эта память, которая заставила так сильно заныть его сердце. Асмарат одним пинком опрокинула эти ведра и, вылив всю воду из них, открыла калитку и с шумом одно за другим выкинула ведра на дорогу, испугав проходившего мимо мужчину.
-А ты, ты…я убью тебя, если еще увижу, что таскаешь такие тяжести – прикрикнула она на Тамару.
-Какая же ты бессовестная! Как тебе не стыдно? Мама разве заставляла тебя? – Айзанат подбежала к Тамаре, принимая последнюю попытку оправдаться перед мужем и золовкой.
-Уйди! Ты мне действительно не мама…мало того, что я терплю твои упреки и оскорбления, врать за тебя не собираюсь…у меня все тело уже болит от этих ведер, и вообще...я устала, я устала от всего…от твоих скандалов…ты заставила меня возненавидеть родной дом, родного отца, всегда попрекаешь меня моей матерью, образ которой я уже забыла, но тебе все мало – Тамара захлебывалась в рыданиях. Айзанат не замолкала ни на минуту, пытаясь оправдаться в глазах золовки, Асмарат осыпала проклятьями весь белый свет, в том числе и Асадуллу, а он молча наблюдал за происходящим, словно все это случалось не с ним, будто он стал свидетелем чьей-то чужой драмы, которую он сейчас же покинет и быстро уйдет в свой дом, где живет ее тепло, ее заливистый смех и глаза, в которых все также горит та августовская ночь. Он вышел во двор. По середине дороги лежали выкинутые Асмарат ведра, в окнах чужих домов зажигался свет. Громко хлопнув калиткой, вышла Асмарат, а за ней всхлипывая, шла Тамара…
Асадулла не окликнул их, ничего не сказал вдогонку, лишь с болью прошептал
- Кто бы меня отсюда забрал?
И он знал, что никто на его вопросы не ответит, ведь он сам написал эту книгу и сам же ее сжег, и эти ошибки, сделанные в ней и которые он не успел исправить, уже долгие годы горят и горят в нем.
Не заходя больше в дом, он прямиком направился к Асмарат и устало опустился на их порог. Из окна все также доносились нервные выкрики Асмарат и жалобный плач Тамары.
-Тамара! – он громко окликнул дочь и не дожидаясь ответа, тихо зашел в дом.
-Я не знал, что ты таскаешь эти тяжести. Почему не говорила мне?
-Ты много чего не знаешь! Ты посмотри в чем она ходит в эту лютую зиму! Ноги примерзают к резиновым сапогам, когда твоя младшая дочь вся в мехах! На, смотри! –Асмарат выскочила во двор и занесла поношенные сапоги Тамары.
-Пока я не приду, словно милиционер и не проведу осмотр ты даже не знаешь, что творится с твоим ребенком! Она так и выросла всю жизнь в страхе перед этой коброй
-Асмарат, именем Бога молю, замолчи хоть на секунду! Тамара, почему ты мне никогда ничего не рассказывала? Ты же знаешь, как я тебя люблю, я…я – Асадулла уже путался в словах, а в ответ на него смотрели опухшие от слез глаза Тамары, в которых еле умещалась эта огромная боль, прожитая ею за троих. Она и, сейчас, как и в детстве молча душилась обидой, пытаясь всю ее проглотить, не издав ни единого звука от страха, что за ней могут наблюдать холодные глаза мачехи. Тамаре было что рассказать, просто этот разговор был бы слишком мучительно долгим. Ведь она умела молча терпеть в отличие от своей матери, которая свершив этот непонятный суд так бесследно исчезла из их жизни…
В отцовский дом Тамара больше не вернулась. Осталась жить у тети, а спустя пару недель не вернулась и к ней. Разлетелась по району новость – то ли украли, то ли сама ушла, но Тамара вышла замуж. Разъяренная Асмарат в тот же день влетела во двор к Рабиат, чтобы забрать племянницу, но ее гнев, растаял, словно кусок льда, брошенный в пламя огня.
-Я никогда никого ни о чем не просила, но тебя умоляю…не забирай у моего сына счастье…он сирота…он даже не смог посмотреть в глаза своему отцу. Ты никогда не поймешь, что значит быть матерью единственного ребенка. Никогда ты не поймешь! –Рабиат еще что-то говорила. Но Асмарат ее больше не слышала, она уже была в железных тисках своей памяти…
-Срочно вызывай главного врача! Мы теряем ее! Ребенок не выжил! – крики чьих-то чужих младенцев, виноватый взгляд акушерки, холодный больничный коридор и мужчины, которые уносят посиневшее тельце, завернутое в белый кусок простыни, чтобы закопать его в мерзлую казахскую землю. Четыре раза повторился этот один жуткий сценарий ее материнства, и уже в пятый раз она заходила в родильное отделение, полностью готовая повторить его вновь, словно так и было написано ей на роду – рожать мертвых детей…
-Слишком долго она просыпается от наркоза….сестра, не отходите от нее. Все тот же холодный больничный коридор, снующие вокруг врачи, темные мушки перед глазами, только плач в этот раз слышится совсем рядом.
-Я родила? – это первое что она прошептала тогда сухими губами
-Нет уж, дорогуша…рожать не по твоей части…ты их убиваешь, а не рожаешь, я в этот раз тебе дочку достала, разрезала и достала из тебя...знаешь какая крикливая. Мы с тобой последний раз видимся. Прости за этот приговор…но нельзя тебе больше…и эту операцию ты тяжело перенесла, но в любом случае, продолжение у тебя есть. А муж твой надеюсь, меня простит, что не сына достала…так уж получилось, зато дочка красивая, от женихов отбоя не будет – старая доктор, положив свою теплую ладонь на ее лоб, будто святую проповедь, проговорила эти слова и ушла, а потом чуть погодя принесли белый сверток, не похожий на тех четверых – теплый, вкусно пахнущий…единственное живое существо, что она смогла произвести на этот свет…
-Я не пойму, говоришь? – здесь в чужом доме перед совершенно чужой женщиной, Асмарат отодвинула уже заржавевший засов своей души и полностью раскрыла ее перед Рабиат, с семьей которой в этот холодный вечер бесконечного снегопада связала свою жизнь Тамара.
-Пусть живет…Магомед хороший парень – этот короткий ответ сестры в какой-то мере удивил Асадуллу.
А зима все скулила и скулила, словно брошенный хозяином старый пес. Вместе с Тамарой ушло последнее тепло из дома Асадуллы. В эту ночь он почувствовал себя по настоящему одиноким во всех смыслах этого слова, и винить-то было некого, кроме самого себя, а тяжелее всего на земле находить оправдание собственным ошибкам, нежели чужим.
-Вот что значит яблоко от яблони….такой же бессовестной оказалась как и мама, укатила с первым встречным – хохот Айзанат, провожавшей соседку, словно разбудил Асадуллу. Он резко распахнул дверь и встал на пороге. Женщины растерялись.
-Пожалуй, мне пора…вечерком заходи, Айзанат – соседка, словно предчувствуя неладное быстро убежала.
-Как ты смеешь произносить имя ее матери?! Как ты смеешь?! Она же…она же…да чище нее, наверное, только луна на небе, а ты…ты думаешь я тебе все простил? Простил свою разбитую жизнь? Думаешь, я забыл, как ты издевалась над Тамарой? Думаешь я тебя за жену все это время держал? Да я соседскую собаку больше уважаю, чем тебя! – Асадулла зверел. Он выскочил во двор и начал быстро седлать коня.
-Пошла вон! Чтобы я больше тебя не видел в этом доме!
-Что ты сказал? – Айзанат побледнела.
-То, что слышала – его слова эхом раздавались в отдаляющемся топоте коня, которого все сильнее и сильнее погонял Асадулла.
Айзанат с первых дней знала, что в этой семье она лишняя, что между ней и ними незыблемой скалой стоит образ Рукият, которую как оказалось любил не только один Асадулла, но и все остальные – его сестра, отец, брат, даже жена и дети брата. Они с дочерью так и не смогли стать частью их жизни. Как бы она ни старалась, правдами и не правдами, но Айзанат никак не смогла зажечь в этом доме новый очаг. Ничего не помогло: ни хитрость, ни уловки, ни ребенок, ни сплетни, на наговоры, ни скандалы – Айзанат щедро растратила весь свой арсенал, но все это оказалось бессильным против любви. Тетя Лида, которая в тот серый вечер вывела Рукият на след этой бессмысленной правды, утверждая, что она лечит все, видимо не знала, что любовь ничем не лечится: ни временем, ни изменами, ни ложью, ни правдой…
Вечером Асадулла застал свой дом оживленным. Айзанат закатила сцену. Опустив голову стоял Чупалай, молчаливо за всем наблюдала Асмарат. В уголке сидел встревоженный сын Чупалая.
-Вставай, иди срочно позови Сирайждина! – Асадулла дернув за рукав, поднял племянника.
Пришел Сирайждин.
-Я свидетельствую перед Богом и вами, что развожусь с этой женщиной! С сегодняшнего дня и до конца жизни она запретна для меня в обоих мирах! – он озвучил эти слова словно приговор и вышел, громко хлопнув дверью.
Айзанат продолжала плача собирать вещи!
-Я сегодня же уйду! Я даже ночь не проведу! Прямо сейчас уйду! И ребенка заберу – визжала она, раз за разом, словно угрозу повторяя эти слова.
-Делай, как считаешь нужным! –Чупалай вышел, а вслед за ним Сирайждин.
-Что стоишь? Иди попрощайся с тетей – Айзанат подталкивала дочь к золовке, но Асмарат даже не обняла девочку.
-Будешь готова, сообщи…Сирайждин отвезет тебя в райцентр, а мне нужно идти, дома дел много…
А дни один за другим срывались с календаря. Сквозь мерзлую землю пробивался первый запах весны. Скоро начнут таять снега и зашумит казахская земля первыми потоками, сорвавшимися с гор.
Как-то особенно грустно стало Асадулле. Вспомнил Кавказ. Дома, наверное, весна уже давно хозяйничает, а здесь только первая льдинка зимы растаяла.
-Вот бы все бросить и уехать прямо сейчас, никому, ничего не сказав…побежать вверх по склону, по протоптанной тропинке, что вьется словно змейка, а потом, цепляясь за зеленеющие кусты, спуститься к шумящей реке, которая словно говорливая девчонка все лепечет и лепечет свою сказку; почувствовать, как густой туман, опустившийся на острые вершины гор, мягкой ватой окутывает лицо, увидеть, как широко раскинув крылья, в синем небе парит орел, а потом вечером подняться на холм и смотреть, как красное зарево разливается над скалами; одурманенному этим чистым воздухом даже и не заметить, как наступит ночь, пока звездная россыпь, словно пестрый восточный ковер не расстелится по всему небу – ему нужна была такая весна – настоящая, свежая, заставляющая жить и заново верить в лучшее, а не эта чужая, холодная, которая еле-еле пробивалась из под толстого слоя льда и снега. Он скучал по весне и одновременно по ней, которая стала весной его жизни – такой же хрупкой, нежной, непредсказуемой и недолговечной.
-Наверное, я больше никогда не увижу ни ее, ни Кавказ – горше этой мысли было лишь его одиночество.
-Асадулла, я тебя ищу! С ног сбился! Кажется, беду я нам принес – его мысли прервал тревожный голос Сирайждина.
-Что случилось? – быстро вскочил Асадулла.
-Я Кошербая ударил
-Ты что с ума сошел? Они же нас со света теперь сживут
-Вот и я об этом…но одна надежда хотя бы есть, что Сайд-Али поможет…меня вызывают к нему. Можешь со мной сходить?
-Конечно, схожу!
Бурно обсуждая произошедшее, они быстро направились в местную контору, где управляющим был чеченец Сайд-Али.
Имя Кошербая в селе Сары-Булак знал и стар, и млад. Он был невысокого роста, с широким носом на все лицо, с которого на мир злобно смотрели две щелочки черных глаз. Вечно скандальный, богатый чабан, цепляющийся не только к чеченцам, изрядно надоел уже и самим казахам, но никто из сельчан еще не рискнул встать против зажравшегося земляка.
Сирайждин может и перетерпел бы, если бы Кошербай оскорбил его одного…
У Сирайждина рано умерли родители, но окончательно он осиротел, когда холодные вагоны в тот роковой год тронулись с платформы в сторону Казахстана. Так и тащил он по жизни эту сиротскую долю – не очерствел, не огрубел, даже косым взглядом никого не обидел. Летом косил траву, зимой рубил дрова, никому не мешал.
Он стоял тогда в окружении казахов. Это был обычный разговор соседей о жизни, о хлебе насущном и о грядущей весне. Но пьяный Кошербай решил на Сирайждине спустить свой пар.
-Что вы тут рты разинули стоите…больше слушать некого что ли? – шаткой походкой приближался он к кучке людей, а за ним нехотя плелся усталый конь.
-Мы никого не слушаем, стоим разговариваем – недовольно отмахнулся один из стоявших.
-А этот что тут делает? – кивком жирной головы указал он на Сирайждина.
-Стою…разговариваю, нельзя что ли? – по-простецки усмехнулся Сирайждин.
-Стоит разговаривает он…хм…надо же как вы быстро людьми-то стали, а ведь помню, как вы тут с голоду пухли....враги народа – пропыхтел Кошербай и поставил ногу в стремя.
В небольшой толпе людей повисло молчание. Сирайждин также молча наблюдал, как пьяный Кошербай пытается залезть на коня. После второй попытки Кошербаю все-таки удалось сесть в седло, но вот уехать на своем скакуне не получилось. Сирайждин будто коршун подлетел к нему и одним рывком вытащил его с седла, а звонкая пощечина не дала ему удержаться на ногах – грузное тело плюхнулось прямо на протоптанный, грязный снег….
В конторе Кошербай сидел уже трезвый как стекло. У окна стоял Сайд-Али. Постучавшись, осторожно зашел Сирайждин, а вслед за ним и Асадулла.
Сайд-Али раздраженно выкрикнул
-Сирайждин!
Не успел он ответить, как Сайд-Али злобно подлетел к нему.
-Оццул и хьакха хьайна караеъча, дикка етта езаш ма хиллера ахь цунна! (Если это свинья так в руки попалась, надо было хорошенько избить на чеч)
Сирайждин подумал, что Сайд-Али сошел с ума, а Кошербаю сам тон разговора управляющего уже начал нравиться, ведь тот орал на земляка, значит от правосудия ему не уйти.
-Цхьа т1ара а тоьхна муха вуьтур ву Кошербай? Хьо ларт1ахь вуй? (Как можно было одной пощечиной отпускать Кошербая? Ты нормальный вообще?)– стучал уже по столу Сайд-Али, а растерянный Сирайждин озирался по сторонам.
Забежала жена Кошербая, вслед за ней и дочери
Сайд-Али еще долго ругался на чеченском языке, все сильнее упрекая Сирайждина почему тот хорошенько не отделал жирного наглеца. Сайд-Али кричал, бил кулаками по столу, что сбежалась вся контора, пару раз даже подлетел к Сирайждину, но товарищи оттащили его.
-Милицию вызову! Я тебя так не оставлю! – Выкрикнул он наконец на русском языке.
Кошербай не особо любил возиться с властью, да еще и увидел, что Сайд-Али земляка по головке не погладил. Тут и жена начала причитать
-Не надо милицию, не надо!
-Да я тоже подвыпивший был, признаю, что виноват, оставим это дело, Сайд-Али – Кошербай поднялся со стула.
-Ух отделался ты от меня легко! – погрозил пальцем Сайд-Али Сирайждину.
Всю дорогу обратно Асадулла не мог нарадоваться поступком Сайд-Али, заодно удивлялся и Сирайждину
-Ты смотри, Сирайждин каким ты оказался! Я понимаю если бы я ему надавал, а ты само спокойствие. Что он тебе сказал-то хоть?
-Да хватит тебе уже – недовольно отмахнулся Сирайждин.
Всю дорогу домой Сирайждин долго думал над произошедшим. Слова Кошербая, пусть и на пьяную голову сказанные, но и все же с болью отозвались в его сердце. Он ведь еще много чего бормотал
-Наша земля, да кто вы такие…
-Больно нужна была нам ваша земля – подумал Сирайждин и пнул лежащий на дороге камень, кроме снега да камней и породить ничего ваша степь не смогла…
В памяти начали всплывать молодые деревья с пушистой зеленой кроной, растущие прямо зацепившись за отвесные скалы чеченских гор, и леса – густые-густые леса, которыми в детстве пугала его бабушка, рассказывая будто обитает в них Хин-Нана (мать воды), которая в полночь выходит к роднику напиться и всякий раз, когда дед отправлял его за водой, он мечтал увидеть эту нечисть, чтобы похвастаться перед ребятней. Эти картины сменяли одна за другой, освежая в его памяти короткие фрагменты жизни на благословенной земле Кавказа.
Подходя к своему дому, он услышал смех и громкие разговоры людей. В окне он заметил силуэт Тукена, а зайдя уже в дом увидел, как вместе с его дочерью маленькая Карлыгаш умело лепит чеченские галушки.
-О Сирайждин наконец таки дождались мы тебя – громко приветствовал его Тукен
-Гости тебя ждут не дождутся, а ты пропал словно камень, брошенный в воду! – начала возмущаться Асмарат.
-Да что случилось-то? – Асмарат увидела, что Сирайждин потерян.
-Ничего – он устало опустился на диван.
Ему стало немного стыдно за свои мысли перед Тукеном, даже за эту пощечину Кошербаю ему было стыдно перед ним. Дядя Сирайждина рассказывал, что отец Тукена спас их тогда в 44-м от голода, протянул кусок хлеба, не побоялся никого. После этого уже прошло много лет, дружили они. Карлыгаш и Йисита теперь учились в одном классе…
Вот так и карабкались чеченцы, выживали как могли. Может они и не всегда были правы, как в случае с Кошербаем, ведь мог же Сирайждин пропустить мимо ушей бред пьяного казаха, но именно благодаря таким моментам, даже самый слабый среди них взращивал в себе силу. За те годы, проведенные на чужбине, они потихоньку засыпали ту могилу, вскопанную для них, и построили на ней железный пьедестал…
Это был летний день и Асмарат возилась в огороде, когда услышала радостный крик Йиситы
-Мама! Мама! Смотри кто к нам пришел?!
-Тетя Ама! – Тамара как в детстве подбежала и крепко обняла ее. Тетя, я не одна…смотри кто со мной. Она не хотела идти, я заставила – тараторила Тамара, а облокотившись о дерево стояла Рукият, осторожно, словно стыдясь, протирая, бегущие по лицу слезы.
Рукият не изменилась, напротив стала еще роскошнее, только былая застенчивость, хрупкость тела и горящий блеск с глаз ушли куда-то.
-Мы уезжаем с семьей на Кавказ. Муж давно решил. Поэтому я хотела тебя увидеть, попрощаться заодно….кто знает увидимся ли еще.
-А дети…есть у тебя дети? – прервала ее Асмарат.
-Есть…три сына у меня.
-Ты счастлива?
-Да, конечно.
-Мне нужно идти! Времени совсем мало…я так рада, что увидела тебя. Рада, что ты стала все-таки мамой и Аллах подарил тебе Йиситу. Это он возблагодарил тебя, за то, что ты мою Тамару вырастила и в обиду никому не давала – Рукият подошла и крепко обняла ее.
Асмарат встревоженно вглядывалась в окно. Рукият сразу поняла ее
-Не вздумай! Не вздумай звать его…я не хочу его видеть
-Хочешь! Ты ведь хотела бы его увидеть, почему ты врешь мне? Подожди немного, он придет.
-Нет! – Рукият вырвалась из ее объятий и быстро вышла на улицу. Пойдем, проводи меня – обратилась она к дочери.
Желтый ПАЗик уже почти подъехал к автобусной остановке, когда на взмыленном коне рядом остановился Асадулла.
Ее аж затрясло всю изнутри, как будто под копытами этого коня снова возгорелось то пламя их любви, которое она навсегда затушила той зимней ночью в старой печке бабы Веры.
Она сорвалась вперед, чтобы заскочить в автобус, но он встал перед ней, заграждая путь
-Я умоляю тебя, подожди, поговори со мной!
Переполненный людьми автобус молчаливо ждал, наконец послышались выкрики людей
-Поговорите, мы подождем! Да, конечно! Мы никуда не спешим – слышались голоса. Может каждый из них вспомнил в этот момент свои ошибки, ведь рано или поздно кто-то обязательно повторяет их.
-Уйди с дороги, не позорь меня, люди смотрят – сквозь слезы прошептала Рукият и заскочила в автобус.
-Езжай! – скомандовала она водителю. Двери захлопнулись. Автобус сорвался вперед. И он снова остался один, как и тем серым днем, когда под беспрерывным снегопадом впервые его душу так сильно обожгла эта память.
-Дада – Тамара как и тогда осторожно коснулась его плеча, но Асадулла вскочил на коня и погнал его вслед за автобусом, оставляя на сельской дороге большие клубы пыли.
Он вновь догнал ее как и тогда, на той же железнодорожной станции. Только в этот раз она не повернулась к нему спиной.
-Зачем ты пришел?
-Ты такая же красивая…
-А ты такой же ненормальный! – Прервала она его. Не ломай мне жизнь во второй раз! Я замужняя женщина и мать троих сыновей! Не дай Бог кто-то увидит…отойди с дороги…ради всего святого.
Он снова преградил ей путь.
-Ты же любишь меня
-Я ненавижу тебя…настолько сильно ненавижу, что неба и земли будет мало для того, чтобы уместить в себе мою ненависть – ее голос срывался от слез, а прохожие уже начали оглядываться. Она нервно комкала в руках белый носовой платок. Асадулла выхватил его из ее рук и вложил в эти такие же худые, как и раньше ладони несколько купюр денег.
-Если я когда-нибудь хоть размером с песчинки значил что-то в твоей жизни, прими эти деньги и купи себе на них что-нибудь в память обо мне. Я хочу, чтобы ты осознала – я понял свою ошибку, я буду проклинать себя за нее каждый день, я никогда себе не прощу этого! Он видел, как по ее лицу одна за другой скатываются слезы. Она молча приняла эти деньги и также молча растворилась в толпе. С шумом пронесся поезд, унося ее далеко-далеко от него, в другое жизненное измерение. Рукият сжимала в руках эти деньги, а потом, озираясь по сторонам, будто боясь, что кто-то увидит и отберет их быстро спрятала в кошелек, бережно отделив от остальных купюр…
-Какие красивые бусы, купила?- спросил у нее сын.
-Нет, свекровь Тамары подарила – солгала она. За последние годы жизни она научилась лгать, и искуснее всего получалось самой себе…
Годы шли, и Асадулла принял эту кару под названием одиночество как дар и продолжал с ним жить – он не пустил больше никого ни в свой дом, ни в свое сердце. Рукият он больше не увидел – она уехала на Кавказ вместе с мужем и с детьми, а вот Тамара приезжала часто, но уже не одна – на радость всем через полтора года после замужества Тамара родила здорового малыша, которого Рабиат назвала Джамлатом.
Годы шли и перемалывали через свои жернова все – и плохое, и хорошее. Вскоре на Кавказ уехала и Тамара. Наступили 90-е, которые стали началом конца целой эпохи. Именно тогда произошел самый большой отток чеченцев на родину, а причиной тому стали первые волнения, которые они почувствовали в казахском обществе.
-Бывшие изгои, а сегодня спекулянты?! Сколько мы будем это терпеть? Нам нужно очистить свою землю от этих наглецов, которые заняли все магазины, которые одевают все самое лучшее, которые ни во что не ставят нас!
-Орын права! Выслать чеченцев!
-Выслать!
С центральной площади перед сельсоветом доносились недовольные возгласы Орын Жаксембаевой, которая работала судебным исполнителем. Коммунистку, верную принципам атеизма в последнее время возмущало поведение «врагов народа». А причиной послужила ссора молодых людей на чеченской свадьбе, когда подвыпивший казах решил пригласить на танец чеченскую девушку. Парни повздорили и решили этот скандал между собой, но Орын, которая и ранее не относилась равнодушно к чеченцам решила из этого маленького уголька разжечь большое пламя. А согласные нашлись. Они всегда находятся. Если есть певец, всегда найдется и аккомпаниатор.
Это был холодный февральский вечер. Шел мелкий колючий снег. Йисита стояла на остановке в ожидании автобуса, когда услышала негромкие голоса
-А мы чеченцев выселяем!
-Когда?
-Послезавтра!
-Сегодня 21-е, а послезавтра 23-е. Роковое совпадение, или циничная планировка? Йисита, осторожно обошла двух собеседников, и незамеченная ими вышла на дорогу. Уже стемнело, когда она пешком дошла до дому – вся промокшая, с озябшим от слез и снега лицом…
А в это время в дверь сына Тукена постучали.
-Серик, мы послезавтра чеченцев выселяем. Оружие нужно…да и любая помощь твоя…ты же участковый…
Всю ночь Серик не спал. Чеченцев выселяем? Кого вы собрались-то выселять? Несколько семей на все село, в числе которых и его сосед Сирайждин, которого когда-то выброшенного на снег спас от голода и холода его дед. Серик понимал, что у чеченцев одна на всех большая вина – они просто продолжали жить. Он вышел во двор. В окнах Сирайждина свет не горел – спят – подумал Серик и как-то долго-долго виноватым взглядом всматривался он в эти окна соседского дома. Перед глазами юлила память и будто назло начала ворошить свой архив.
И вся жизнь будто старая арба по степи пронеслась перед глазами – как чеченские мальчишки впервые научили его лезгинку танцевать, как он украдкой от всех убегал к тете Асмарат кушать галушки и глотая слюнки наблюдал как тонкая струйка пара поднималась над свежесваренным мясом, как дядя Сирайждин приволок барана на его свадьбу, как маленькая Йисита отказалась идти на школьный утренник, потому что Карлыгаш заболела, как они на протяжении долгих лет делили вместе горе и радость. И оторванные от скал, ведь не по своей воле чеченцы оказались в этой степи и не принесли в нее с собой ничего плохого, кроме той чистой свободы, собранной с горных вершин, кроме своего огня с покинутых очагов, кроме той сильной любви к жизни и к Богу, перед которыми все оказывалось бессильным…
В то утро намеченного бунта Йисита как обычно пришла на работу. Универмаг, в котором она работала был опечатан. Неприятный холодок сменил жар тревоги.
-Ревизия! Большая ревизия! – объяснили ей. И проходили они судя по всему везде, где работают чеченцы.
-Надеюсь у тебя нет недостач? Они даже на мелочах постараются нас подловить – подошел к ней встревоженный Абубакар – ее единственный коллега из чеченцев.
Когда проверяющие зашли в кабинет, Йисита почувствовала как кто-то осторожно сжал ее руку.
-Не переживай, я к тебе иду.
-Йисита оглянулась. Это была мама ее одноклассницы Сауле…
Бунт против чеченцев не состоялся, точнее он состоялся, но результаты организаторов не особо впечатлили. Чеченцы оказались довольно таки законопослушными и правильными людьми – недостач не было, документация была в порядке, а действительно нежелательной ревизия оказалась для ряда руководителей, среди которых, благо не было вайнахов.
Серик в те две ночи сделал все возможное и невозможное, чтобы казахи не добрались до оружия, и чтобы чеченцы в любой момент были как говорится на чеку. Они успели подтянуться с соседних сел в ожидании худшего, к чему они всегда были готовы. Подловить чеченцев по работе не удалось – напротив ревизия выявила столько воров среди местных, что уже было не до бунта.
После тяжелого во всех смыслах дня Йисита возвращалась с работы и на свое удивление заметила столпившуюся кучку людей у своего дома. Йисита ускорив шаг подошла. Сирайждин стоял в окружении двоих мужчин, которые судя по всему с ними торговались. Другие выгоняли с загона одного за другим баранов.
-Дада, что происходит?
-Ничего – баранов продаю, зайди не мешай.
Йисита в недоумении зашла в дом и повторила свой вопрос уже матери
-Мы уезжаем на Кавказ. Дом тоже выставили на продажу…
Небо стянули сумерки и с вышины крупными хлопьями посыпал снег. Сирайждин поднял глаза в небо и долго-долго всматривался в него, пока колючие снежинки не стали щекотать глаза. Это была последняя зима, которую он решил провести под небом чужбины.
-Я был униженным сиротой, выброшенным на снега этой степи…но тогда я ничего не мог поделать, а сейчас…сейчас я не намерен вторично терпеть унижения, когда у меня есть родина и есть дом – прошептал он.
Сирайждин не изменил своему решению. Не стал даже дожидаться окончания зимы. Дом был продан практически по бесценке. Семья, которая купила его, дала Сирайждину десять дней на сборы.
А с Кавказа доносились тревожные новости – во главе с мятежным генералом чеченцы требуют свободы и снова стоят у бездны большой беды.
-Сирайждин, говорят там война начинается, может не поедешь…жили же хорошо…
-Хорошо или плохо, я здесь вообще никогда не жил, Тукен. Уже столько лет, будто птица на ветке…вот-вот улечу, вот-вот сорвусь…вот-вот ветка сломается. Разве это жизнь? Так и молодость вся прошла. Да и как у нас у чеченцев в народе говорят – с чужого коня рано или поздно надо сходить – Сирайждин глубоко вздохнул и провел рукой по мокрой коре высокого тополя.
-Это я его посадил здесь, - откинув голову назад – улыбнулся Сирайждин. Вот уеду на Кавказ, и грушу посажу. Ты видел как груша цветет?
-Нет – улыбнулся в ответ Тукен.
-Я тоже…забыл уже многое….помню только горы…высокие-высокие. Мне не терпится почувствовать их запах.
-Разве горы пахнут?
-Горы пахнут свободой, Тукен. Это особенный запах. Я как уеду сразу письмо тебе напишу…приедешь ко мне в гости весной…увидишь как цветет груша…весной вся Чечня словно невеста будет в белом цвету.
Тукен, улыбаясь слушал своего друга, а где-то рядом заснеженная казахская степь горько усмехалась над глупыми надеждами Сирайждина…
Асмарат и Чупалай не смогли убедить Асадуллу уехать на Родину.
-Как же ты здесь будешь один? Тамара тоже на Кавказе и мы уезжаем…
А он уже давно был один. С того самого дня, как она впервые отвернулась от него на железнодорожной станции, он остался в этой жизни один. И это одиночество стало единственной карой за все содеянные и не содеянные им грехи, потому он и принял его как должное, нужное и заслуженное. Даже самое тяжелое наказание становится легче, когда знаешь за что его несешь…
Когда-то Микоян сказал, что издревле велось: если хотели узнать как обстоят дела на Кавказе, поднимались на самую высокую гору и смотрели в сторону Чечни. Если там не пылают огни, на Кавказе все спокойно. Но на этот раз Чечня запылала в одиночку. И искры этого большого огня, проглотившего ее, к счастью не задели Кавказ. Это были 90-е. Лихие 90-е как стало потом модно их называть, но для Чечни они стали кровавыми 90-ми. Начала разыгрываться большая драма с красивым сюжетом – генерал-бунтарь поднимает за собой непокорный народ, который хочет свободы и воли. Однако массовка не знала, что это была горькая шутка жестокого режиссера.
Асмарат еле узнала в высоком, стройном парне вчерашнего пухленького малыша Джамлата, которого она с нетерпением когда-то ждала в гости.
-Как же ты стал похож на своего отца – воскликнула Асмарат и с какой-то непонятной тревогой вглядывалась в его лицо, словно в зеркале увидев в нем прошлое и будущее своей семьи.
Все мечты Сирайждина вырастить на Кавказе сад начали беззащитно сгорать в костре войны, огонь которого уже стремительно распространялся по всей Чечне.
За Сунженским хребтом поднимались первые клубы дыма. И словно испугавшись железных птиц, за густыми тучами спряталось солнце. Так начиналась первая чеченская война, и как оказалось далеко не последняя.
С карпинского кургана будто на ладони виднеется Грозный. В детстве Джамлат каждый вечер убегал на эту возвышенность, чтобы увидеть как над городом закатывается багрово красный диск солнца. Но отец однажды сказал ему, что закат не бывает таким красивым как рассвет. Они поспорили. Каждый вечер Джамлат обещал отцу, что рано встанет, но всякий раз сон побеждал, а Магомеду было жаль его будить. Джамлат обиделся
-Значит ты все врешь про голубую дымку и рассвет…если бы это было правдой, ты бы меня разбудил.
Следующим утром Магомед вместе с одеялом сгреб сына в охапку и унес на эту возвышенность. Резкий весенний воздух раннего утра быстро разбудил мальчика и его взору предстал совершенно другой Грозный. Этот город словно растворялся в сизой дымке рассвета и будто сливался в единое целое с чистой небесной синевой. Джамлат увидел как через голубое покрывало рассвета в небе стыдливо рождается солнце, а вместе с ним и новый день. Окольцованный горами Грозный лежал там внизу, словно город из сказки, весь окутанный этой мерцающей волшебной бирюзой, освещенный мириадами сверкающих огней, а тут на возвышенности простирался пестрый ковер полевых цветов.
-Понял, что я не врал тебе? Хочешь, будем каждое утро приходить. Я хочу, чтобы ты запомнил город своего детства таким. Знаешь, Джамлат, как это важно…Важно иметь воспоминания, чтобы они могли согреть в моменты внутреннего холода, чтобы на них можно было опереться в моменты безрассудного отчаяния. Именно они, эти хорошие воспоминания смогут помочь тогда, когда кажется, что все вокруг рушится. У меня их не было, Джамлат. У меня не было хороших воспоминаний из детства. Я начал разгребать свое сердце словно старый чердак и не нашел там даже потрепанного альбома, который заставил бы меня улыбнуться…
Джамлат снова стоял на этой возвышенности и боязливо всматривался вдаль. Ему ни за что не хотелось верить в то, что город его детства, который когда-то так нежно таял в сизой дымке рассвета, сегодня горел в черном дыму чеченской войны. Он ждал и ждал наступления заката, будто солнечный диск должен был стать спасительным кругом для этого обреченного города. Но солнца не было. От дыма горящих зданий небо стало неестественно серым. Где-то совсем рядом послышалась автоматная очередь, а вслед за ней тревожный оклик Магомеда
-Джамлат! Джамлат, что ты тут делаешь? Ты не видишь что вокруг твориться? Разве можно было вообще подниматься сюда, тем более вечером?
-Я просто соскучился по Карпинке…давно здесь не был. Помнишь, как я каждый вечер убегал сюда….а наш спор про синюю дымку? Помнишь? – Джамлат настолько увлеченно спрашивал, будто его общие воспоминания с отцом должны были потушить огонь, в котором горел их город.
В посеревшем от дыма небе, начали сгущаться сумерки и город обволокла темная мгла. Они молча возвращались домой, осторожно ступая по земле, боясь угодить в воронку. Джамлат виновато оглянулся назад. Над Грозным вспыхнуло яркое зарево. Словно воздушные змеи по небу пронеслись осветительные ракеты. Не успели Магомед с Джамлатом зайти в дом как совсем рядом громыхнуло. Забившись в разные углы сидели Рабиат с Тамарой. В середине комнаты на деревянном стуле стояла керосиновая лампа, в которой трепетало маленькое пламя огня.
Дом был двухэтажным с большими комнатами и огромными окнами. В таких домах, как правило, живет печаль, но не всегда счастье. Никто не понимал желание Рабиат отстроить такой огромный дом для себя и сына. Но ей почему-то казалось, что таким образом она избавится от одиночества, что количество этих комнат просто обяжет иметь в них много людей. Но с каждым годом, чем больше и выше становился этот дом, тем просторнее заселялось в него одиночество. И как бы ни хотелось Рабиат,Тамара не смогла изменить ход судьбы целого рода. Из-за того, что эти стены не звенели от смеха и игр хотя бы двух или трех детей Рабиат начала жестоко обвинять Тамару. Уже давно привыкшая всегда и во всем быть виноватой, она с легкостью приняла и этот грех на себя. Детство Джамлата прошло под строгим контролем Рабиат. В ее жизни он играл роль скорее не внука, а куска глины, из которого она хотела слепить свой идеал человека. Ее заржавевшее от разочарований и обид сердце уже давно разучилось отдавать свою любовь, а умело лишь слепо принимать ее, вбирать ее всю в себя, привязывать к себе и делать зависимыми от себя близких людей. Она возложила на него эту непосильную ношу – во чтобы то ни стало стать счастливым…за всех – за себя, за отца, за мать, за деда и прадеда. Уже в юношеском возрасте Джамлат согнулся под этой ношей, под постоянным вниманием и заботой бабушки, под ее неимоверным, просто диким желанием слепить ему счастье. Его раздражала и угнетала эта навязанная ею ответственность единственного ребенка перед отцом и матерью, перед ней, перед самим собой.В моменты какой-то необъяснимой тоски, он как в детстве всегда уходил на эту возвышенность, чтобы смотреть на город, который словно маяк его души стоял там внизу, объятый со всех сторон горами. Но сейчас не было и его. Город умирал, и над ним каждую ночь сквозь густые клубы дыма, словно поминальные свечи, зажигались яркие звезды.
Вечерний мрак с тревогой окутывал дом, заполняя его каждую щелочку необъяснимой, холодной печалью. В нем никто не чувствовал себя счастливым. Тамара даже и не поняла, как выпорхнув из одной клетки, она оказалась в другой. Злоба Рабиат ничем не отличалась от злобы и жестокости Айзанат, только роли этих двух женщин в ее жизни были разными, и, казалось бы, ничего и не изменилось, если бы не Магомед, если бы не его свет и тепло, которые даже больше чем Джамлат наполняли ее жизнь особым смыслом. Магомед был единственным в этом доме человеком, кто еще не перестал верить в их общее счастье. Он верил во все, причем так трепетно и нежно.
-Все образуется, вот увидишь, и у нас образуется и в Чечне тоже
-Ты издеваешься сейчас? – сквозь слезы усмехнулась Тамара. У нас уже почти 20 лет не может ничего образоваться, а что Чечня? Чечни-то самой уже нет, что бы что-то образовывалось…вон лежит вся как обгорелый кусок мяса, на который даже грифам страшно слетаться…надо было бежать нам отсюда, когда все убегали.
-Ты же понимаешь, почему мы не уехали…Мама была против…она не думала, что так далеко все зайдет, а я у нее один…вот если бы у нее еще были дети, мы бы, не раздумывая, уехали бы даже до войны…жили бы как хотим и где хотим, понимаешь, Тамара – виновато бормотал Магомед.
Тамаре стало больно за него. Он ведь не был виноват в том, что его внутренний свет был сильнее всего…сильнее даже войны. Тамара распахнула окно. Комнату окутала мартовская прохлада. От земли исходил свежий запах весны. Словно уступая ей дорогу, военные действия немного прекратились. Грозный перешел в руки федеральных войск. Поверженный, разрушенный, черный, нагоняющий страх, он мало напоминал собой город, но торчащие из руин печные трубы, набухшие почки на обгоревших деревьях и осторожное журчание Сунжи под разбитым мостом было небольшим свидетельством того, что какая-то из жизненных артерий этого города все же до конца не перерезана.
Тамара и не заметила, как через открытое окно влетела жужжащая оса и начала кружить по комнате. Как только она опустилась на подоконник, Тамара схватила стоявший за дверью веник, но вдруг ее руку осторожно отвел Магомед.
-Что ты делаешь? Не убивай ее. Сейчас вместе постараемся, чтобы она вылетела в окно…Тамара, это же вестница весны к нам пришла, а ты сразу за веник…как так?
Магомед минут пятнадцать возился с осой, пытаясь безболезненно выпустить ее из дома, и в итоге с чувством исполненного долга, он, улыбаясь, закрыл окно, на стеклах которого весело играли солнечные блики. Что-то странно дрогнуло в груди у Тамары, будто он вместе с этой осой выпустил что-то очень важное, или может все плохое? Будто ничего и не произошло, не рушился мир за окном, не падали ракеты и бомбы, будто они как и раньше молодые и влюбленные идут по заснеженным улицам Талды-Кургана, будто Сунжа как и раньше была прозрачной и чистой, а с карпинского кургана виднеется все тот же синий город, лежащий в объятиях гор и маленький Джамлат как и раньше забегает домой с почерневшими от свежих орехов ручонками. Она долго стояла, так странно, так пристально вглядываясь в это окно.
-Чего ты, Тамара? Что-то не так? – он как и раньше с какой-то трепетной нежностью произнес ее имя.
-Я не понимаю, я не понимаю тебя
-Что? Что ты не понимаешь? – Магомед увидел как по ее щеке скатилась слеза.
-Что случилось? Чем ты расстроена? – он встревожено подошел к ней, будто в их жизни и вовсе не было причин для расстройства и слез.
-Я не понимаю откуда в тебе столько света и столько надежды…откуда…вокруг умирают люди сотнями и тысячами, а ты…а ты спасаешь осу…
Магомед улыбнулся
-Мне любовь помогает жить…настоящая, большая, искренняя. Я люблю тебя, Джамлата, Грозный. Когда ты кого-то или что-то очень сильно любишь, ты до последнего не веришь, что можешь его потерять, в твоем сердце или в голове даже мысли подобного рода не зарождаются. Теперь ты понимаешь меня? – Магомед распахнул окно и комнату вновь окутал запах весны. На кизиловый куст, забавно чирикая, опустился воробей.
-Надо прибраться во дворе…весна в этом году вовремя пришла, не запоздала – Магомед вышел во двор. Изрешеченная пулями и осколками калитка их ворот была приоткрыта. Облокотившись о покосившийся столб, стоял Джамлат.
-Может сходим на карпинский курган? А, Джамлат?
-Зачем?
-Как зачем? Мы же любили с тобой смотреть на Грозный.
-Грозного нет – раздраженно оборвал его Джамлат. Убили наш Грозный. Я не хочу его видеть таким. Ты же сам говорил, что воспоминания важны, так вот я и хочу, чтобы он в моей памяти остался таким же…таким же синим как и в детстве, когда ты мне показывал его на рассвете – видно было как Джамлату тяжело даются слова.
-Джамлат, ты что? – Магомед удивленно взглянул на него
- Ничего…просто…просто горло болит, глотать тяжело – недовольно отмахнулся он и быстро зашел во двор.
Джамлата порой даже начинало злить своеобразное, никому не понятное в этих условиях жизнелюбие отца, его какая-то удивительно непоколебимая вера в добро и свет, которых из него не смогли выбить даже пули и бомбы чеченской войны. С каждой минутой Джамлат осознавал, что он сам в отличие от отца ломается на глазах, пусть эта война и не задела его плоть, но какая-то из пуль, столько раз просвистевших мимо виска в одну из холодных ночей навсегда осталась в сердце, и никто, даже самый искусный хирург не сможет ее оттуда вынуть. Джамлат наблюдал с каким удовольствием, с какой энергичностью отец поправляет упавшую изгородь сада, как жива в нем любовь, как жива в нем вера в их завтра. Джамлату захотелось подбежать и обнять его крепко-крепко, раствориться в этих теплых объятиях как в то волшебное майское утро, когда отец впервые показал ему как над городом Грозным поднималась синяя дымка рассвета. Но потом между ними появилась какая-то грань, которая не была гранью отчуждения, а скорее стала прочным фундаментом их отношений в роли отца и сына. Джамлат знал и чувствовал, что отец его единственная опора в жизни и был твердо убежден, что он постоянная величина, которая никогда ни при каких обстоятельствах не исчезнет из его судьбы.
-Давай помогу - он тихо подошел и взял с рук Магомеда лопату
-Джамлат, помогать пришел? Вот это дело другое, а то вы что-то у меня раскисли оба с матерью. А вот зря…война понемногу стихла….а там даст Бог жизнь наладится…завтра хочу в Урус-Мартан съездить
-Зачем? – Джамлат встревоженно оборвал его на полуслове.
-На рынок…от припасов осталось у меня немного…мясо нам куплю.
Новость о том, что Магомед хочет съездить в Урус-Мартан Тамара в отличие от Джамлата восприняла спокойно. А вот у Джамлата где-то глубоко-глубоко в душе что-то неприятно клокотало и билось…
Вечера теперь не были такими холодными. Рабиат сидела на пороге дома и усиленно чистила керосиновую лампу. Это была ее своего рода личная традиция. Вечернюю чистку лампы она не доверяла никому. Рабиат всегда ее чистила основательно и долго, как будто специально ждала пока последняя капля сумерек не прольется в небе и мрак не окутает их дом, и тогда она торжественно заносила заправленную керосином лампу в дом и с гордостью ставила ее на подоконник, будто то маленькое пламя огня, зажигающееся в ней, ознаменовывало их общую победу. Если лампа каждый вечер зажигается, значит это действительно кому-то нужно. Оказывается, этот эпитет был применим не только к звездам…
Джамлат надеялся и даже был немного уверен в том, что Рабиат будет против поездки Магомеда, поэтому к вечеру тревога немного отпустила сердце.
-Да, конечно, езжай – эти слова, которые донеслись до него с соседней комнаты снова неприятно кольнули в груди Джамлата.
Эта ночь прошла спокойно. Как в душе Джамлата так и на улице было тихо. Он еще спал, когда Магомед уехал из дому. Тамара постояла у ворот, пока белая «Семерка» не исчезла из виду и зашла во двор.
Небо было ясным. Магомед опустил стекло, чтобы полной грудью вдохнуть запах весны. Ему не терпелось быстрей увидеть карпинскую возвышенность. Магомед был взволнован, будто ему предстояла встреча с близким другом после долгой разлуки, будто чувствовал он вину перед этим городом за его такую жестокую гибель, будто там внизу лежало его прошлое, его обугленная войною молодость, которую уже не достать из этой бездны. Он остановил машину и вышел. Какая-то необъяснимо сильная боль сжала сердце Магомеда, когда он подошел к тому самому месту, куда приходили они с маленьким Джамлатом смотреть на синие рассветы Грозного. Очертаний города не было…виднелось лишь какое-то черное месиво руин, которое осталось лежать на поле боя. Было совершенно непонятно кто отсюда унес свой победный трофей и кому нужна была эта бессмысленная бойня, в одночасье уничтожившая этот маленький город и унесшая столько человеческих жизней.
Эта звенящая тишина, от которой Магомед уже давно отвык, начала больно бить его по ушам. Мимо пронеслась машина. Магомед встрепенулся. Он знал, что эта тишина может быть временной, поэтому нужно быстрее уезжать, чтобы поскорее попасть домой. Не прошло и пяти минут как мимо Магомеда проехала машина. В какие-то доли секунды в ясном небе закружило два вертолета. Их этот дикий гул просто прорезал весеннюю тишину. На лице Магомеда не было даже тени беспокойства или тревоги. Он подошел к машине и решил переждать пока бескрылые железные птицы не исчезнут в небе. Однако вертолеты не переставали кружить, а потом и вовсе начали все ниже и ниже опускаться на землю. Всюду поднялась пыль, которая больно залепила глаза Магомеда.
В душе резко пронеслось – не к добру, и будто подтверждая сказанное Магомедом в сердцах, поднялся холодный мартовский ветер. Два вертолета один за другим приземлились прямо посреди дороги. Магомед так и продолжал стоять, облокотившись о капот своей машины. Четверо военных приближались к нему вплотную. Один из них, кто шел впереди остальных так сильно напомнил Магомеду школьного друга Джамлата Макса. Такой же курносый и краснощекий. Они жили на одной улице в поселке Катаяма, учились в одном классе, целыми днями пропадали вместе, сбегали с уроков, чтобы своровать пару штук соседской айвы. Макс выучил несколько чеченских слов, и они вместе с Джамлатом как-то раз обманули бабушку на рынке, сказав, что родные братья. Это были те годы, когда Грозный называли маленьким Вавилоном, собравшим в себе множество разных наций, когда он таял в синем рассветном дыму и каждый вечер вместе со звездами зажигал разноцветные огни и был самым счастливым на земле городом…
Задумавшись, Магомед даже не заметил, как четверо мужчин приблизились к нему вплотную.
-Документы…
-Да, конечно, вот – Магомед быстро открыл дверь машины и достал из бардачка бумаги.
-Куда направился?
-В Урус-Мартан…мясо купить
-А если без шуток?
-Какие шутки, ребята? Вы что? Я ведь как есть отвечаю – добродушно улыбнулся Магомед.
-Ты что не знаешь как заставить этих дикарей говорить правду? – резкий удар прикладом автомата не позволил Магомеду удержаться на ногах. На мгновенье в его глазах потемнело, потом сознание вновь вернулось, и он увидел, как один из федералов достает заткнутый за спину нож.
-Ребята вы что…не делайте этого…- он попытался встать, но сильная головная боль не позволила, а резкий удар ножом заставил и вовсе замолчать. Магомед закатил глаза, а из шеи на холодную землю, покрытую первыми ростками свежей весенней травы, фонтаном брызнула кровь. Он все еще был в сознании и понимал, что настает тот самый неизбежный час конца. Едва шевелящиеся губы последний раз пытались произнести шахаду, но из-за еще одного удара ножом из его груди начали выходить нечеловеческие хрипы. Магомед умирал мучительно и долго. Не смог произнести даже те сокровенные слова, некому было повернуть его в сторону Мекки, но зато его холодеющий взгляд был направлен в сторону другого города, пусть и не священного, но для него ставшего по-настоящему святым. Издав последний хрип, он откинулся назад, весь истекая кровью. Однако тому злу, что так неожиданно в человечьем обличье спустилось с небес, и этого оказалось недостаточно. Они еще долго истязали его тело, не оставляя на нем ни одного живого места…
Наручные часы Магомеда показывали полдень, когда вертолеты взмыли в небо. Он так и остался лежать в огромной луже собственной крови, прямо на краю той самой карпинской возвышенности, куда он когда-то приходил вместе с маленьким Джамлатом, чтобы умыться в чистой предрассветной дымке, поднимавшейся каждое утро над Грозным.
Вечерело. Вместе с первыми сумерками в дом Рабиат пришла и первая тревога. Они даже не осознавали, что в этом огромном доме, как и в огромном мире их осталось всего лишь трое. Весенняя ночь обещала быть ветреной. Джамлат поднялся на второй этаж и заложив за спину руки, стоял у окна, в ожидании, что вот-вот у ворот просигналит машина. Через некоторое время у ворот их дома машина действительно остановилась. Джамлата встревожило, что он не услышал знакомый сигнал, которым отец всегда оповещал свой приезд домой. В дом постучали. Первая бросилась к двери Рабиат. На пороге стоял незнакомый мужчина
-Магомед…Магомед здесь живет… - он растерянно крутил в руках паспорт в потрепанной обложке.
За эти доли секунды, прежде чем ответить ему короткое «да» перед глазами Рабиат пронеслась вся ее жизнь.
-Нет! Нет! Нет! Тысячу раз нет! Это ведь весна…весной ничего не должно случиться кроме хорошего. Все плохое в моей жизни происходило лишь осенью…а это ведь весна. Рабиат не могла поверить и признать, что этот жуткий осенний сценарий ее горя через столько лет судьба повторяет весной.
-Кто ты? Скажи, что случилось! – эти слова с ее уст слетели так холодно и глухо, будто в эту ветреную весеннюю ночь она сама себе произносила последний приговор.
-Я живу в соседнем поселке. Утром на карпинском кургане видел машину…этот мужчина стоял на возвышенности, потом когда я возвращался домой с центра, я на этой же возвышенности нашел его убитым. По паспорту узнал о месте прописки…если я ошибся адресом…тут написано поселок Катаяма…
-Не ошибся! – резко прервала его Рабиат. Где он?
-Если ты его мать…я не смогу тебе его показать…позови кого-нибудь…он…он в ужасном состоянии
-А некого звать больше! Пошли! – приказала она незнакомцу.
-Мама, что случилось? Кто к нам пришел? – накидывая на себя старую шаль из дому вышла Тамара, слышался и стук шагов, спускающегося со второго этажа Джамлата
-Не выходи! Зайди в дом! Не выходите оба! Ты слышишь меня?! – Рабиат наорала на нее, удивляя стоящего рядом мужчину.
-Мама? Что случилось? – Тамара, обуваясь вновь повторила этот вопрос
-Я же сказала, зайди! – она буквально втолкнула ее в дом.
-Ты все-таки мать его…ну позови же кого-нибудь из дому…я не могу тебе его показать, не могу! Незнакомец, схватившись за голову руками выскочил во двор.
Вот также когда-то в холодную осеннюю ночь, омытую дождем и мокрым снегом, Рабиат выходила встречать мертвого Денильбека. Некого было ей звать и тогда кроме его стариков родителей. Вот также в панике мерил шагами двор и тот незнакомец, который привез его труп, не зная как сообщить им эту новость. Потом уже в другой такой же холодный осенний вечер, сжимая в руке теплую ладошку Магомеда, она возвращалась в отцовский дом, раз и навсегда уяснив для себя, что не сможет никогда никого больше полюбить. Она похоронила себя осенью, даже не догадываясь, не предполагая о том, что потом через много-много лет, в одну из ветреных весенних ночей, судьба сыграет с ней такую злую шутку…
Его похоронили утром, прямо на рассвете, сразу после намаза. Тело и обмыть не удалось из-за того, что оно было сильно изувечено. Рабиат даже не смогла его взять за руку – кисти были вдоль и поперек разрезаны ножом. Ни Тамару, ни Джамлата она не подпустила к нему, будто смерть Магомеда была ее личной расплатой в обоих мирах…
Новость о жестокой гибели Магомеда в тот же день донеслась и до Асмарат. Она в ярости выскочила на улицу.
-Мама, куда ты? Сейчас все равно опасно…кто тебя повезет туда – Йисита с плачем бежала за ней, но Асмарат ее не слышала.
Она выбежала на сельскую дорогу и остановила первую попавшуюся машину.
-Умоляю! Ради Аллаха! Отвези меня на Катаяму! Хотя бы до Карпинки довези, оттуда сама пойду – она с плачем пыталась открыть дверь машины.
Незнакомец довез ее до самого дома Тамары. Асмарат с грохотом открыла железную дверь ворот, которая больно ударила ей по пальцу. Она в растерянности стояла посреди двора - заплаканная, беспомощная, уже сгорбившаяся от одновременно свалившегося на ее когда-то сильные плечи груза жестокой войны и коварно подступившей старости.
-Тетя Ама! В этот раз даже ты не сможешь мне помочь…даже ты не сможешь меня защитить от этого горя! – Тамара, будто читая мысли женщины, припала в слезах к ее груди и долго-долго не отпускала…
Чьей-то смертью этот черный город уже давно невозможно было удивить, но для Джамлата он окончательно сгорел, когда в его холодную землю он опустил тело своего безвинно убиенного отца. День клонился к закату, когда Джамлат вышел из дома. Он не хотел никого видеть, а слышать тем более. Ноги сами привели его на карпинскую возвышенность. Он долго-долго всматривался в эту черную даль, которая когда-то мерцающей бирюзой так сильно манила его к себе. Сейчас не было и города. Они оба одновременно ушли из его жизни и некому было даже излить эту боль, которая тяжелее свинца легла на сердце. Джамлата охватила какая-то непонятная злоба на Тамару. Он никогда не задавал этот вопрос матери, но сейчас в минуты страшной бури, разворачивавшейся внутри него, ему хотелось спросить то, что годами горело в нем – почему она черт возьми не родила еще одного ребенка?! Почему нет никого на этой огромной земле кто сможет ощутить эту боль в той же степени как и он? На заросшей бурьяном карпинской возвышенности, где через каждый метр виднелись огромные воронки от снарядов, осторожно пробивались первые полевые цветы. В небе снова разлился закат. Он был алым-алым, будто это небо обагрилось кровью, пролитой на земле. Заложив руки за спину, Джамлат долго ходил взад и вперед, так пристально всматриваясь в землю, словно отыскивая следы смерти отца. Но их не было. Земля все в себя быстро вбирает – и человеческую кровь, и человеческий прах. Может поэтому не нужно ходить по ней так горделиво? Джамлат подошел на самый край возвышенности и долго всматривался в этот багровый закат, вспоминая сказанные отцом слова – именно они, эти хорошие воспоминания смогут помочь тогда, когда кажется, что все вокруг рушится. Он только сейчас понял весь смысл этих слов, когда сквозь слезы улыбаясь вспоминал прохладу майского утра и теплые объятия отца, сквозь которые он видел, как в синем рассветном дыму просыпается их любимый город. Ему было за что сейчас удержаться – за эту большую святую память, которую бесценным наследством оставил для него отец после себя.
-Я отомщу…я обязательно отомщу за тебя, отец. Они ответят за тебя…я обещаю! – Джамлат сам не знал к кому был обращен этот крик, глухо сорвавшийся с его уст в этот закатный час. Какие решения рождались в его голове в час этого безумства? Милый город детства и как казалось когда-то город его счастья, сегодня стал свидетелем его отчаяния и горя.
Последний луч солнца растворился в весеннем небе и серые сумерки готовились залить эту синеву, когда Джамлат возвращался домой. Больше всего он не хотел открыть ворота и зайти в этот дом, который теперь уж точно станет для него ненавистным. Медленно делая один шаг за другим, сгибаясь под тяжестью дикой тоски, он возвращался домой, прекрасно понимая, что некуда и не к кому больше идти, понимая, что эту тоску даже временно не унять – ведь жизнь, к сожалению не знает что такое ломбард, иначе сколько беспокойных мыслей, сколько багажей печали и грусти ей бы сдавали люди, причем иногда безвозвратно. Доносящиеся со двора женские крики и плач еще больше отбивали желание Джамлата вернуться в этот дом, но деваться уже было некуда. Он уже хотел было зайти, как случайно оглянувшись, увидел женщину, которая одна направлялась к ним, раз за разом стягивая на лицо большой черный платок. Джамлат удивился – в такое неспокойное время одна, тем более на похороны. Чтобы выразить соболезнование женщины как правило ходят группами или хотя бы по двое. Джамлат решил подождать пока она дойдет. По мере приближения, он разглядел в незнакомке женщину средних лет, на печальном лице которой сохранились следы живой, еще до конца не угасшей красоты.
-Здравствуй…Джамлат – она как-то осторожно, будто боясь ошибиться произнесла его имя и также осторожно взяв его за руку, тихо заплакала.
Джамлат был растерян и не мог понять кто это
-Я Рукият…бабушка твоя…мать Тамары – сквозь слезы прошептала она.
Джамлат был еще больше удивлен и растерян.
-С кем ты приехала?
-Ни с кем…одна…до Грозного на попутке добралась, а оттуда таксист довез…
-Зачем ты приехала одна? В такое время? Это же опасно…бабушка… - Джамлат нежно обнял ее.
-Ничего страшного…не хотела кого-то брать с собой...хотела в этой дороге все свои за целую жизнь накопленные слезы выплакать. И мне это удалось. Пойдем…отведи меня к Тамаре – она высвободившись из его объятий, пристально посмотрела на Джамлата, такими же печально красивыми, карими глазами его матери.
Они вместе зашли во двор. На душе Рукият было необъяснимо тяжело, будто Джамлат ведет ее по минному полю ее прошлого, где даже от одного неосторожного шага может взорваться память и сделать на ее сердце огромную кровоточащую дыру.
-Рукият! – голос Асмарат, который донесся до нее из толпы незнакомых ей людей все-таки взорвал, разбудил эту уснувшую на долгие годы память. И начала она кидать ей в лицо все эти фрагменты ее теперь уже далекого прошлого, состоящие из радости и горя, счастья и боли, отчаяния и надежды. Рукият не могла вымолвить и слова, просто глухо рыдала, припав к плечу Асмарат, как и в ту холодную снежную ночь казахстанской зимы…
-Мама! Почему ты приехала одна…
-Перестаньте задавать все мне этот вопрос…хотела и приехала, - всхлипнув прервала она Тамару, а потом взяв за руки и беспокойно вглядываясь в ее заплаканные глаза прошептала
- Крепись, дочка…все не так уж и плохо…гораздо страшнее, когда близкий человек умирает для тебя будучи живым…
Она долго-долго сидела с Асмарат. Тамара осознала, что эта ранняя разлука поставила их с матерью по разные стороны одной пропасти и протянуть мост судя по всему уже невозможно. Она понимала, что Рукият сюда приехала скорее оплакивать свое горе, нежели ее…
-А ты знаешь…я ведь никогда себя не чувствовала счастливой – горько усмехнулась Рукият
-А как же дети…сыновья – это утверждение, слетевшее с уст Рукият действительно удивило Асмарат.
-Дети…сыновья…хм…они стали моим продолжением, но не смогли стать моим счастьем. Счастливой бы я была, будь я матерью того ребенка, которого я дала в ту ночь убить бабе Вере. И никто мне не виноват…я сама уничтожила свое счастье, и никогда себя не прощу за это.
-А его…его ты простила?
-Его простила…а вот себя не смогу…думала его так наказываю, оказывается наказала я себя.
Рукият уехала. Старенькая «Волга», проваливаясь во все ухабы везла ее по разбитым улицам Грозного в сторону Ингушетии. На полусгоревших деревьях пробивались первые почки, а из черных руин зданий торчали печные трубы. Этот город Рукият напоминал саму себя – такой же измученный и убитый, но при этом не разучившийся любить, ведь чувство любви в ней несмотря ни на что оказалось сильнее ненависти и обиды…
Было глубоко за полночь, когда Джамлата разбудили удаляющиеся из его комнаты шаги, а чуть погодя он услышал как кто-то осторожно открыв дверь, выходит из дому. Соскочив с постели он подошел к окну и не поверил своим глазам. Как преступник, идущий на убийство, раз за разом оглядываясь по сторонам, в сторону туалета шла Рабиат, а в руках она судя по всему несла недавно купленный Джамлатом автомат.
-Что?! Как?! Как ты смогла его найти?! – Джамбулат в гневе выскочил на улицу!
-Бабушка!!!
От растерянности Рабиат аж поскользнулась и чуть не упала, потеряв равновесие. Она беспомощно оглядывалась по сторонам, будто пойманный на месте вор, а по мере приближения Джамлата вообще пустилась в бег.
-Что ты делаешь?? Бабушка!
Он уже догнал ее и схватил за запястье, чтобы повернуть к себе, но Рабиат успела одной рукой выкинуть свою ношу в туалет и захлопнуть дверь.
-Уфф! Слушаю тебя, Джамлат! - Она с чувством исполненного долга посмотрела на внука.
-Ты...ты вообще понимаешь что ты делаешь? - он взял ее за плечи и начал трясти. Рабиат впервые видела Джамлата в гневе, и это вызвало у нее больше удивления, даже чем злости.
-Что делаю? Жизнь твою спасаю! Вот что я делаю! И не смей больше разговаривать со мной в таком тоне! Что ты себе позволяешь? - она резко высвободилась из его рук и пошла в сторону дома.
-Да не нужна мне эта жизнь! Не нужна! Как ты этого не понимаешь? Я с ранних лет жил эту жизнь по продуманному тобой сценарию, а сейчас ты меня еще лишила одной единственной мечты — уйти на войну и отомстить за отца! Я ненавижу тебя! Ты слышишь? И я все равно уйду! И ни одна сила на земле меня не остановит! - он еще долго кричал, орал, ругался, раз за разом повторяя данные самому себе обещания. В ночи весело трещали сверчки, а с далекого неба свой блеклый свет равнодушно на землю кидала луна.
-Джамлат! - Чья-то рука осторожно опустилась на его плечо.
-Я умру если ты уйдешь...я не знаю кому и что ты обещал, но уверена, что свое обещание я точно выполню. Если хочешь лишить меня так легко жизни, пожалуйста...действуй. В принципе, как ты сейчас сказал бабушке, мне тоже эта жизнь не нужна, если тебя не будет рядом — голос Тамары звучал как и всегда тихо и размеренно, но эти слова она действительно произнесла как последний приговор, как вердикт, который уже ничем не изменить. Ему стало не по себе и дрожь тревоги пробежала по всему телу, будто в этот момент он по своей воле теряет что-то самое ценное и дорогое в жизни.
-Мама...перестань...не говори так — он обнял ее и будто провинившийся ребенок, спрятал свое заплаканное лицо у нее на плече. В этот момент Джамлат понимал, что снова становится пленником материнской любви и опять на ум пришел тот же вопрос...если бы их было несколько у матери, без раздумий вышел бы и ушел, но бросать ее одну это низко, не помужски и не по-человечески.
-Мама...а почему ты…
-Что почему, Джамлат?
-Ладно...забудь...зайдем в дом.
Бал сатаны оказывается имел свое продолжение. Кровопролитные для чеченского народа 90-е сменили уже роковые нулевые. Чечня оказалась в тисках какой-то грязной политической игры. Кто-то коварно и умело поставил в те годы чеченцев по разные стороны баррикад и сделал их пленниками ложной идеологии, диктуемой различными террористическими группировками, которые словно селевой поток стремительно хлынули сюда с Ближнего Востока. Неважно кто и как ее вел, но война шла...причем самая настоящая и ничем не уступающая в своей жестокости всем войнам, каких только видел этот свет. Война продолжалась. Она могла оборвать жизни, но над ходом человеческих судеб оказалась невластной и даже в ее кроваво-огненном горниле эти судьбы решались и переплетались. Снова осторожно подкрадывались сумерки, растворяя в себе последний солнечный луч, едва пробивавшийся среди закопченного порохом и гарью неба над Грозным. Где-то совсем неподалеку раздавался грохот дальнобойных. Это был период когда в окрестностях было намного страшнее и опаснее, чем в самом городе. Боевики, точнее уже террористы понемногу сдавали свои позиции и город был полностью в руках федеральных войск, однако легче ему от этого не становилось — обстрелы и бомбардировки чередовались и судя по масштабам разрушения, Грозный уже как город практически перестал существовать.
Аэлита возвращалась домой по протоптанной поселковой дороге, словно ребенка прижимая к себе небольшой пакет с продуктами. По мере приближения к дому она замедлила свой шаг и сделав большой вдох остановилась, прислонившись о старый орешник.
-Не выпускай его...держи крепче…
-Где демедрол? Сделай быстрее укол
-Останься, пожалуйста, с нами на ночь...Аэлите страшно.
Она уже привыкла к этим крикам, которые каждый вечер раздавались в ее доме, поэтому вместе с наступлением сумерек, сердце в груди начинало бешено колотиться, будто хотело выпрыгнуть, убежать и спастись. А вот бежать было некуда, да и спасаться было негде, потому что за пределами этого странного дома разгорался костер уже другого ада. Аэлита находилась между этими двумя кострами и знала, что в каком-то из них она рано или поздно сгорит.
Крики понемногу прекратились и небо полностью стянулось сумерками. В окнах чужих домов замелькали огни. Аэлита осторожно открыла изрешеченную пулями и осколками железную дверь ворот и зашла во двор. У порога виднелась мужская обувь — значит мать снова позвала кого-то на помощь. В доме было спокойно. С кухни доносился шепот
-Говорят скоро референдум.
-Да...неужели все закончится.
-Дай Аллах, чтобы закончилось. Наш народ уже устал от этой войны...
Аэлита взобралась на кровать и натянув по самые глаза одеяло, свернулась калачиком.
В сумерки нельзя спать...поверье такое — учила ее бабушка, но сон шел только тогда и каждый раз вместе с последним солнечным лучом ей тоже хотелось раствориться и исчезнуть в серой вечерней мгле. В последнее время она все чаще слышала как среди людей говорили, что война заканчивается, но ей от этого легче не становилось, потому что каждый вечер внутри нее рушились другие миры, которые в отличие от зданий не подлежали восстановлению. На этот раз сон не шел. Встав на цыпочки, она осторожно заглянула в соседнюю комнату. Он спал, свесив на пол одну ногу и слегка подергивая верхней губой, покрытой едва заметным пушком. Аэлита долго-долго вглядывалась в его силуэт, который уже полностью растворился в вечернем мраке. Действие демедрола через несколько часов закончится и все начнется сначала — крики, битье посуды, мебель, которую он с легкостью одной руки будет швырять по комнатам. А потом она выскочит на улицу и побежит за помощью к соседям, чтобы кто-нибудь быстрее пришел и помог ее несчастной матери успокоить это существо, которое с каждым днем становилось все больше и больше в размерах и нагоняло на нее жуткий страх. Она будет стоять под соседскими окнами и стучать в них своим маленьким озябшим кулачком, глотая слезы и переминаясь с ноги на ногу, потому что даже эти секунды проведенные здесь ей будут казаться вечностью. Запах вкусной еды и веселые голоса детей, каждый раз доносившиеся из этого дома, пока она стоит под его окнами, становились для Аэлиты жестоким испытанием, будто сама жизнь насмехалась над ней, мол смотри как должно быть на самом деле, смотри какими бывают настоящие семьи, а не то чтобы твоя — всего лишь одно жалкое пародие. На ум приходили слова, сказанные как-то старой соседской бабкой — нищету людей ничем не восполнишь. Она снова и снова возвращалась в свой дом и теперь все чаще вспоминала тот вечер, когда мать впервые завела ее в свой отчий дом, объяснив, что теперь они с братом будут жить здесь, что отца больше никогда не будет в их жизни, и что имя его в этих четырех стенах запретно и проклято раз и навсегда. Аэлита радовалась этому дню, ведь теперь они все свободны — свободны от его криков и грязной брани, от каких-то непонятных и злых дядь, которые в последнее время почти каждый вечер приходили к ним и просили деньги, от побоев и ругани, от какой-то интересной и непонятной для нее болезни отца, которую он лечил делая сам себе уколы, а потом начинал скандалы с матерью. Аэлита была счастлива и радовалась своему освобождению, не понимая, что это всего лишь первая часть жизненного квеста, подготовленного ей судьбой. Аэлита тогда не знала, что ее брат болен, причем навсегда и неизлечимо. Она поняла, что ему нельзя выходить на улицу, что ей нельзя брать его с собой на луг собирать цветы, нельзя рассказать свои сны, нельзя пожаловаться на соседских пацанов, которые напугали ее дохлой ящерицей. Он есть в этом мире, но для нее существует лишь в виде беды, страха и стыда перед окружающими. Аэлита приняв это как данность будто повесила себе на шею тяжеленный кусок свинца и продолжала с этим жить. А дни улетали, вслед за ним месяцы и годы. Он взрослел и набирался сил, тем самым ад в их доме разгорался все сильнее и жарче. Они с матерью даже не заметили как война-то действительно закончилась. Больше никто не врывался в дом, сдерживая рвущих поводок откормленных собак, больше не летали разрывающие на куски сердце от своего жуткого гула истребители, больше не нужно было укрывая лицо ладошкой от промозглого ветра, бежать в соседский подвал. Все это закончилось, но никому не стало ясно кому это было нужно и кто вышел из этой жестокой бойни победителем?
Все пройдет — это самая верная на земле истина, но ничего не проходит бесследно, в этом-то и заключается весь трагизм. То или иное событие, или люди проходя через нашу жизнь оставляют после себя рубцы, которые иногда начинают болезненно ныть, напоминая какое прошлое находится за твоей спиной.
В последнее время ему становилось все хуже и хуже. А одним пасмурным днем Аэлита и вовсе не нашла его дома. Мать с утра уехала на рынок — на работу. Аэлита немного вздремнула на веранде и после пробуждения обнаружила свою пропажу. Дверь в его комнату была открыта. Она с криком выбежала на улицу — ни во дворе, ни в саду его не было. Аэлита с ужасом в сердце осознала, что проворонила, проглядела и теперь по ее вине может произойти что-то очень страшное, за что она никогда не сможет себя простить. Она изо всех сил бежала по улице. Уже завиднелся знакомый переулок, откуда начинается дорога к лесу, и именно оттуда она его неоднократно возвращала домой. Аэлита не успела добежать до заветного места как ей предательски преградил путь неожиданно хлынувший с неба ливень, который ее чуть буквально не свалил с ног.
-Аэлита! Аэлита, беги сюда быстрей...быстрей а то заболеешь — кричала ей женщина, в которой Аэлита узнала маму своей одноклассницы.
-Я не могу...мне надо идти...он пропал — пыталась ей ответить Аэлита, захлебываясь в дождевых потоках, стекающих по лицу.
-Иди уже! - женщина выскочила на дорогу и схватив за тонкое запястье, затащила ее во двор.
-Пожалуйста! Отпусти меня! Мне надо найти его...он может под машину попасть или заблудиться и уйти из села — Аэлита как могла вырывалась из ее рук.
-Никуда он не денется! Этот дождь тебя сносит с ног! Ты хочешь заболеть и умереть что ли? Заходи и грейся! Как только перестанет, выпущу!
Аэлита зашла, стыдливо оглядываясь на лужу, которая образовалась на пороге чужого дома из капель дождя, стекавших по ее спине. Она села у окна и мысленно молила Бога о прекращении ливня. Тревожные стуки сердца все чаще и чаще издевательски напоминали, что совсем скоро ей надо уходить из этого теплого дома, который был будто весь соткан из любви и уюта и вернуться в свой холодный и странный, в котором живет ее извечная подруга печаль. Дождь понемногу стихал. Шлепая по лужам, она побежала в сторону лесополосы в надежде увидеть его сгорбившуюся фигуру. Но его не было. Дождь перестал идти. Аэлита возвращалась домой и каждый шаг ей давался с огромным трудом. По мере ее приближения к дому, сердце словно ржавый маятник стучало все сильнее и сильнее. Вся уставшая, мокрая от дождя и слез, она обессилевшая как обычно облокотилась о шершавый ствол старого орешника. Разумом Аэлита понимала, что если он больше не вернется в этот дом, они с матерью раз и навсегда освободятся от ежедневных мучений, как освободились когда-то от издевательств отца, а вот сердце своим бешеным стуком напоминало, что подобными мыслями она предает близкого по крови человека, что если он сегодня не войдет через эти ворота, то мать никогда ей не простит этот случайный сон на веранде, из-за которого и произошло неизбежное.
Аэлита вздрогнула — чья-то тяжелая рука опустилась на ее плечо, а зловещий хохот, раздавшийся за спиной и вовсе заставил содрогнуться и обрадоваться одновременно.
-Он был у нас...мы увидели из окна как он в дождь вышел на улицу и сразу завели его — слова соседа ее будто вернули в реальность.
-О Аллах! спасибо вам огромное...спасибо...пусть возблагодарит вас Всевышний...вы так добры к нам с мамой — Аэлита от радости не могла и слов найти, чтобы отблагодарить соседа. Она завела брата в комнату и посадила на диван, бережно поправляя ворот его футболки. Из окна открывался прекрасный вид на сад, а в омытом дождем летнем небе веселыми лучами заиграло разноцветное коромысло радуги. К хорошему человек привыкает быстро, а вот отказаться от плохого непросто. Аэлита долго-долго вглядывалась в грубый профиль его немного перекошенного лица и понимала, что не хочет терять этого человека и не готова жить без него, что эти ежедневные мучения часть ее жизни, менять которую ей было бы по меньшей мере страшно. И уцелевшая от ада войны, она готова была ежедневно сгорать в этом огне, лишь бы он продолжал жить, просто существовать в этом мире, как единственный мужчина в их с матерью какой-то непонятной и тяжелой жизни…
Пусть не каждый из нас видел какой бывает настоящая война со свистящими у виска пулями и летящими с неба бомбами, но каждый из нас пусть даже и неосознанно для самого себя прошел через свои внутренние битвы, сражался с врагами, побеждал и проигрывал, в чем-то уступал, а за что-то отчаянно боролся.
Предзакатные лучи солнца озарили небо над Грозным. Будто победивший в неравной борьбе безрукий и безногий воин, смотрел этот город на мир руинами своих разрушенных зданий. Интересно, что бы он сказал этому миру, если бы умел говорить? Заложенный на людских костях как военная крепость для устрашения чеченцев, он стал этой бессмертной цитаделью, за одно имя которой не жалко стало умирать потомкам тех, на чьей крови когда-то его возводили как город.
Джамлат снова стоял на карпинской возвышенности и пристально всматривался в синюю даль. Он опять через года пришел к этому городу — уставший и измученный, с грузом своих несбывшихся надежд и мечтаний, из последних сил доплыл к нему как единственный выживший с потонувшего корабля, чтобы очередной раз разделить с ним свое дикое отчаяние и тоску, рассказать как он снова проиграл в своей внутренней борьбе и не нашел сил противостоять дальше. Завтра ровно в полдень порог его жизни впервые переступит женщина и перевернет новый лист календаря его судьбы. Женщина, которая не знает о чем он мечтал и молил, какие читал книги и смотрел фильмы, в каких странах хотел бы побывать. Женщина, перед которой он никогда не откроет дверь своей души, но распахнет дверь своего дома. Женщина, которой он никогда не скажет святое слово «люблю», но которая станет матерью его детей. Этот нежеланный для него, вымоленный бабушкой и матерью брак, стал для Джамлата еще одним испытанием после всего пережитого им. Он уже давно знал, что горящие внутри него раны остудить и исцелить сможет только любовь, ведь Грозный тоже продолжал жить только благодаря всеобъемлющей любви его народа, сумевшего несмотря ни на что отстоять этот город у тысячи смертей. Джамлат жаждал дождаться этого исцеления, пусть пришлось бы и всю жизнь ждать. Одно это ожидание встречи и соприкосновения с другой, такой же испытанной временем душой, помогало ему не терять смысл жизни. Он жил этим ожиданием, каждую ночь рисуя в своем воображении ее образ, но уже завтра кто-то зачеркнет, скомкает и выкинет в жизненную урну все эти эскизы его неудавшегося счастья и попытается нарисовать свои, неумело брызгая красками. Джамлат оказался бессилен перед оковами другой любви. Рабиат нужно было продолжение и повторение своего сына, и ей было неважно что происходит внутри ее внука. Ее вообще не интересовало ничего кроме внешних факторов. Она в свою-то душу уже давно не заглядывала, не говоря о чужих…
Джамлат услышал как раздаются выстрелы и сигналы машин. Он осторожно открыл окно и прячась за штору, наблюдал со второго этажа за тем, что происходит во дворе. Джамлат увидел как племянник Рабиат осторожно взяв под руку заводит ее в дом — невесту в белом платье с бесконечно тянущимся сзади шлейфом. А потом начали раздаваться звуки гармони, смешавшиеся с барабанной дробью — Рабиат позаботилась даже о том, чтобы живая музыка была на свадьбе. Джамлат впервые увидел как она сменила черный цвет своего платка на белый и закружила в танце. Она будто хотела доказать этому миру, что сумела все-таки стать счастливой, через разочарования и предательства, через войны и смерть близких, что она не сломалась и не согнулась под ударами жестокой судьбы, что она все-таки сможет победить одиночество, злым роком преследующее род ее мужа и заполнить этот дом голосами детей. Это был танец ее победы, но Джамлату казалось, что она танцует на его похоронах. В этот день в его доме все были счастливы, кроме него, ведь даже сидя у костра можно чувствовать холод, если мерзнет душа…
Истинный удел человека предписан уже давно...еще задолго до его рождения. Книга судьбы каждого из нас открылась еще в тот момент, когда в наше тело, лежащее в чреве матери впервые вселилась душа. И эти две души с одной судьбой блуждают по миру, меняя страны, города, номера телефонов, людей, переходя даже из одной эпохи в другую. И ничто на этой земле не сможет приблизить или отодвинуть срок их встречи. Они могут встретить десятки ненужных людей на жизненном пути пока не найдут друг друга….и момент этой встречи стоит не только долгого ожидания, но и всего мира целиком.
Эти мартовские сумерки опустились особенно тревожно. Аэлита сегодня и в школу не пошла. Последний год учебы, а пропусков в журнале больше чем отметок. Мать не могла не ходить на работу, и поэтому Аэлите все чаще приходилось оставаться дома, чтобы проследить за ним. Приступов агрессии в последнее время было меньше, но он стал чаще сбегать из дому. Такое желание в принципе обуревало и Алиэту. Ей давно уже опостылел этот дом, но когда она каждый вечер видела усталый силуэт матери, спешащей домой, ей становилось больно и стыдно за свои мысли. Мать для Аэлиты была единственным светом в окне ее жизни, на который ей всегда хотелось возвращаться.
Из дому снова послышался грохот.
-Аэлита! - каждый раз она вздрагивала от материнского крика! Сколько боли и отчаяния бывало в нем и вместе с тем надежды на ее хрупкие ручонки, которыми она хваталась за него, чтобы успокоить.
Он упал и закатил глаза, а изо рта начала сочиться белая струйка пены. Аэлита закричала. Она впервые ощутила какой-то жуткий внутренний страх, который нельзя было сравнить даже с тем, который у нее вызывали пролетавшие в небе штурмовики.
-Мама! Что с ним? Он умирает? Мама!
-Беги...беги позови Хаджи...пусть быстрее идет сюда...скажи, что он совсем плох.
Хаджи был престарелый местный кадий, который жил неподалеку от них. О нем в этом поселке вспоминали только в двух случаях, когда кому-то нужно было жениться, а кому-то умирать. В обоих из них Хаджи выполнял свою миссию с одинаковым спокойствием и безразличием.
-Дядя! Дядя Хаджи! Выходи, пожалуйста быстрее — Аэлита начала со всей силы стучать в дверь, через которую на улицу проникал запах вкусной еды — семья только села за ужин.
Протирая жирной рукой бороду, Хаджи вышел
-Что? Брату плохо? Иди...сейчас Коран возьму и приду.
За считанные минуты их дом наполнился людьми. С его комнаты раздавались жуткие хрипы и протяжное чтение Хаджи заупокойной молитвы. Под эту мелодию и завершает каждый свой жизненный путь, благо если хоть найдется кому ее исполнить у изголовья.
-Хоть бы быстрей отмучился!
-Дай Аллах ему скорейшего успокоения…
-Жаль было Дагмару...мучалась она с ним вместе с Аэлитой...освободятся сейчас бедняжки, хоть поживут по-человечески.
Этот шепот соседок, доносящийся до Аэлиты, с какой-то странной болью отозвался в ее сердце.
-Освободятся? Отмучается? Это что получается он сейчас умрет...и они с матерью навсегда останутся одни? Ведь какая никакая у них была семья….и на вопрос — есть ли в доме мужчина Аэлита с неподдельной гордостью отвечала — да! Есть! А сейчас что? Сейчас они будут свободны и не к кому будет даже спешить домой?
Охваченная этими думами, Аэлита и не заметила как уснула. Ее разбудили шаги в комнату. Сквозь полуоткрытые глаза она заметила как мать вместе с тетей осторожно опустились на ее кровать. В доме было как-то подозрительно тихо.
-Аэлиту разбудить?
-Нет не надо...пусть спит пока...как проснется скажу. Бедняжка моя...знаешь как она любила его...как защищала...даже мне не позволяла ругать его...сложно нам с ней будет принять то, что его нет, пусть жить станет и проще...
Аэлита поняла, что на этот раз он ушел туда, откуда она никогда уже не сможет его вернуть. Их с матерью дом ни разу не видел в себе столько людей - близкие и дальние родственники, соседи, односельчане и однотейповцы. Алита, забившись в угол самой дальней комнаты, наблюдала за происходящим.
Ну почему они раньше не приходили, когда мы с мамой действительно нуждались в простом человеческом общении и тепле? Почему горе обязательно нужно разделить, а счастье и не так важно? Почему когда человек умирает в его доме собирается столько людей, а когда рождается не бывает ни одного. И чем тогда обусловлена эта невообразимая людская любовь к жизни, если смерть требует к себе большего уважения?
-Когда постарею и буду умирать, я скажу, чтобы на мои похороны не пускали тех, кто не приходил ко мне при жизни — прошептала Аэлита сквозь слезы, а потом сама над с собой горько усмехнулась
-Надо же...интересно получилось...у меня нет еще ни одной мечты, а первый пункт завещания уже имеется….
Чечня в те годы переживала свои самые интересные времена. Самые горькие были позади, светлые быть может впереди, а сейчас настала эра непонятного и интересного времени. Весь народ проходил будто через какие-то жернова трансформации. Поколение, вышедшее через ад двух кровопролитных войн, непонятно для самого себя стало заложником нового времени, которое пыталось напрочь лишить их каких либо ценностей, самая богатая и необходимая из которых была память. Аэлита не могла и не хотела ощущать себя частью этой цивилизации, где в бешеной погоне за материальными благами, общество на глазах теряло свое лицо. Она презирала и ненавидела их за то, что они так легко предали свое прошлое и улыбались в лицо врагам.
-Россия священная наша держава! Россия великая наша страна! - доносилось с грозненской площади. Термометр с центрального универмага бегущей строкой показывал +43. Аэлита устало плелась вниз по мосту, отколовшись от толпы. В тот день на улицы Грозного, чтобы чествовать Россию в День ее независимости вышло сто тысяч человек. Аэлита была одна из них. С самого утра простояв несколько часов на зное, она теперь еле волочила ноги в сторону проспекта Путина, держа в руках уже потеплевшую от жары бутылку Колы. Вдруг среди всего этого людского шума и музыки, доносящейся с площади, ее сердце по самую глубину пронзил один звук — в небе закружило два вертолета. Они стремительно начали опускаться вниз, поднимая вокруг себя клубы дыма и пыли, которая больно залепила ей глаза. Аэлита не могла понять в чем дело и в чем был смысл этого своеобразного трюка? Вертолеты взмыли вверх. Аэлита оглянулась. Вслед за ней оказывается, также отколовшись от толпы, шел седобородый старик. Он беспомощно озирался по сторонам и пытался прикрыть свое лицо от пыли портретом Путина, который нес с собой в руках.
-Интересно когда закончится наш долг перед этой страной, перед миром, да и перед этой поганой жизнью — задумалась Аэлита.
Под мостом медленно текла Сунжа, на мутно-зеленых волнах которой весело играли солнечные блики. Грозный был полностью застроен. От военных разрушений не осталось и следа. Всюду виднелись золотые минареты мечетей и строительные краны, работающие над возведением новых зданий. Аэлита пристально всматривалась в даль. Когда-то, теперь уже давным-давно в черном дыму его смертей, она верила, что в небе этого города рано или поздно розовым закатом разольется тишина. Аэлита никогда не видела красоту больших городов, но навсегда узрела величие одного маленького...До самого вечера она проделала несколько километров пути. Аэлита любила в одиночестве совершать эти долгие пешие прогулки по Грозному. Слишком рано испытанное временем ее сердце покрылось своего рода панцирем, пробить который не всякому было просто. Теперь все было позади — и война, и приступы брата, и ежедневный страх, и побеги в подвал и думы как бы сэкономить деньги. Все это ушло, но оставило после себя большую зияющую дыру. Было бы гораздо справедливее, если бы возраст в паспорте указывали не по количеству прожитых лет, а по количеству выпавших на долю испытаний. Кое-как вышедшая из адского лабиринта двух чеченских войн, Аэлита теперь попала на этот бесконечный бал-маскарад. И когда другие на этом балу боялись потерять свою маску, она боялась потерять свое лицо. Так и не научившаяся понять и принять эту эпоху, она была одинока во всех смыслах этого слова, будто запылившаяся хрустальная ваза на полке магазина, торгующего дешевым стеклом. Когда все просили ее измениться, она пыталась изменить мир вокруг себя, но ей этого не удалось. Ее подавили как несостоявшийся бунт, и как несанкционированный митинг разогнали все ее мысли, когда-то пчелиным роем кружившие в голове. Она находила свой покой лишь на улицах этого города, застывшего в своей печальной торжественности. Порой Аэлите казалось, что они так сильно похожи с ним — их одинаково ненавидели за успех и никогда не жалели в моменты падения. Они были похожи с этим городом тем, что ни разу не оправдали ожидания толпы. Когда Грозный снова начал таять в сизой рассветной дымке и вновь заиграл мириадами разноцветных огней, все вокруг задались вопросом — как и на что отстроили заново этот город, но никому не было интересно за что его так жестоко разрушали. Аэлиту всегда раздражал этот вопрос, будто у смертельно больного, оставшегося невредимым, спрашивают — почему ты живешь? Ты ведь должен был умереть. Она любила этот город, будто ее связывает с ним какая-то невидимая нить. Вместе с ним когда-то умирало ее детство и возродился он вместе с ее юностью….
-Аэлита….Аэлита! Помоги, пожалуйста...снова произошло то же самое...я уже боюсь заходить в этот дом...на этот раз и мама поняла, хотя изначально мне не верила — она еще долго-долго тараторила, пока Аэлита не накричала на нее.
-Да успокойся ты уже! К мулле пойдем сегодня!
Была уже неделя как однокурсница Аэлиты Мадина рассказывала ей одну странную историю, периодически повторяющуюся в их доме. Семья Мадины еще до первой войны уехала из Чечни и жила в Краснодарском крае. Вернулись после отмены режима контрттеррористической операции. Мадина перевелась в ЧГУ. Для удобства детей отец купил этот дом в поселке Мичурино и решил переехать с села. Дом хозяева восстановили, а вот территория сада была заброшена, кое-где даже виднелись воронки от снарядов. Как-то раз, стоя перед зеркалом в ванной комнате, Мадину напугал стук упавшего с окна комнатного цветка. Казалось бы случайность, если бы не гладильная доска, которая дернулась с места. Мадина с криком оттуда выскочила. Родители посоветовали ей прочитать суры и ночами долго не задерживаться в ванной. Аэлита ей посоветовала то же самое, однако чудеса по словам Мадины не прекращались. Страх обуял всю семью, когда на глазах у матери со стола с грохотом слетела ваза с фруктами, будто кем-то намеренно опрокинутая…
-А он скажет почему так происходит? Он же точно узнает? - не унималась Мадина по дороге в мечеть.
-Мы идем к обычному мулле, а не к прорицателю — разозлилась Аэлита.
Было время полуденного намаза когда они зашли в центральную мечеть «Сердце Чечни». Путаясь в длинных платьях, девушки забежали на второй этаж женской половины и притаившись в уголочке, сидели пока разойдутся мужчины.
При выходе они подошли к имаму.
-Да будет добрым твой день! Нам нужна твоя помощь...если есть возможность выслушай нас — обратилась Аэлита.
-Живи с добром, сестра! Я слушаю — приветливо ответил на ее просьбу имам.
Аэлита рассказала ему, что их собственно привело к нему, а Мадина не упуская даже мельчайших деталей, поведала свой страх.
-Мужчины есть в доме? - спросил имам
-Есть.
-Пусть полностью осмотрят территорию дома...раскопают землю…по-моему это души.
-Что? Души??? Какие души? - вскрикнула Мадина.
-Души убитых людей...здесь же война была — он старался сдержать тревогу в голосе…
Парковая зона перед мечетью вся утопала в цветах. В летнем воздухе вкусно пахло дождем. Аэлита сидела напротив цветных фонтанов, наблюдая как толпа туристов делает селфи на фоне одной из столичных достопримечательностей. Она даже не заметила, как Мадина села рядом и осторожно взяла ее за руку. Мадина никогда не видела войны. Она вообще не видела ничего плохого. Обласканное морским бризом ее детство прошло в городе Армавир. И Чечню в предсмертной агонии она тоже не видела, а застала ее совершенно другой — окутанной запахом цветущих магнолий и жасмина. Потому и были они такими разными. Даже тайна странного дома Мадины, была в большей мере частью жизни Аэлиты, потому что она помнила эти растерзанные голодными собаками тела на улицах города, пустые глазницы его разрушенных зданий и леденящее душу дыхание смерти, которое она так часто ощущала рядом с собой. Аэлита вздрогнула. Будто вся мишура, которой так неумело и жестоко перебинтовали раны этого города, в один миг рассыпалась и она ощутила всю его боль, будто раскрылись все его зияющие дыры и снова по этим улицам кровью начала растекаться Сунжа.
-А что произойдет, если когда-нибудь на улицах этого города вместо патриотических митингов и праздничных демонстраций, произойдет восстание всех неприкаянных душ, когда-то невинно убитых здесь...вдруг они начнут выползать из-под красивых многоэтажных зданий, начнут слетаться на золотые минареты мечетей, затеряются в пушистой кроне цветущих каштанов? Не потому ли в этом городе никто не может ощутить себя по-настоящему счастливым? - Аэлита еще долго сидела в парке, пока в небе не исчез последний луч золотого заката, разливавшегося над городом.
Имам мечети оказался прав. В тот же вечер отец Мадины вместе с сыном и племянником начал раскопки заброшенного сада. Поиски долго вести и не пришлось. В течение полутора часа они откопали три трупа. Тела еще до конца не разложились. И судя по всему это была семья — мужчина, женщина и ребенок-подросток. Позвали местного муллу. Не сказав никому ничего, под покровом ночи, они выкопали одну большую могилу на городском кладбище и похоронили в ней трупы, поставив над холмом безымянный камень…
Казалось, что на теле Грозного не осталось ни одного шрама, который бы не затянулся. Они всегда затягиваются. Как на теле так и на душе. Не наносили еще такую рану, которая бы вечно кровоточила. Однако зарубцевавшиеся раны — это еще не показатель счастья. Говорят, что правитель одной нищей азиатской провинции сказал, что руководит самой счастливой страной, потому что на лицах его жителей всегда играют искренние улыбки.
У Джамлата один за другим родилось трое детей — мальчик и две девочки. Этот огромный дом как и мечтала Рабиат наполнился детскими голосами. Сейчас ее тревожило лишь то, что мальчик был один, вдруг злой рок одиночества не перестал преследовать ее семью. На очередное опасение бабушки Джамлат просто взорвался
-Когда ты в конце концов завершишь планировку моей жизни? Я как мог осчастливил вас всех — тебя, маму, жену, детей, родственников, соседей….я все делаю так, как этого желаете вы! Неужели и сейчас недостаточно?!
С карпинской возвышенности опять завиднелись красивые очертания Грозного. Синий рассветный дым вновь окутал этот героический город. В той бессмысленной и жестокой борьбе, неизвестно кем и зачем затеянной на его улицах он вышел единственным победителем, пусть и канули в забвенье имена и лица тех, кто когда-то отстоял и отмолил его улицы. Джамлат ни разу больше не поднялся на возвышенность. Какое-то странное чувство недовершенности чего-то в жизни не позволяло ему вновь увидеться лицом к лицу с Грозным. В ушах набатом звенело обещание, данное им тем серым вечером, когда он пришел к этому городу, похоронив своего отца. Ему было стыдно перед ним, что в отличие от него, он проиграл во всех своих битвах. Ни любви, ни ненависти, ни радости— внутри Джамлата не осталось никаких страстей, только одна кричащая пустота, которая никак ничем не заполнялась — ни детьми, ни работой, ни новыми городскими парками, ни новыми людьми в жизни…
Неожиданно для всех Рабиат слегла. За эти годы ее упорной борьбы за счастье, она и не заметила как быстро подкралась к ней старость. Все произошло спокойно и безболезненно, будто и собственную смерть ей удалось также четко спланировать как и жизнь Джамлата. Джамлат опустился на колени перед ее кроватью. Что-то больно дрогнуло внутри, будто кто-то дернул за щелчок и запустил калейдоскоп его памяти.
-Бабушка, прости меня...
Она крепко сжала его руку и последний раз глубоко вздохнула под заунывное чтение муллой суры «Ясин». Еще одна постоянная величина ушла из жизни Джамлата, расширяя его внутреннюю бездну, в которую продолжали падать и бесследно исчезать новые дни и месяцы его жизни. Рабиат ушла в мир иной в твердой уверенности, что обеспечила Джамлата счастьем и наконец-то разорвала эту железную нить одиночества, которая мистическим образом тянулась из их прошлого. Наполнить этот дом людьми ей действительно удалось, только вот внутри Джамлата было все пусто.
Старая бородатая истина – всему свое время, наверное, переживет и этот мир, но именно в ней и скрыта вся философия жизни, которую мы порой намеренно не хотим принимать. Все проходит и наступает лишь в намеченный судьбою срок, а его, к сожалению, а может и к счастью, и не отодвинешь, и не приблизишь.
Джамлат был твердо убежден, что внутри него уже не осталось места для боли, что он не почувствует ничего, если даже одновременно переломают все кости, но судьба любит преподносить сюрпризы. Тем осенним вечером он возвращался на машине домой, когда в кармане брюк запиликал мобильный, а на экране высветилось уже давно забытое имя – Руслан Ицлаев. Резко притормозив машину, он долго вглядывался в телефон, будто этот звонок раздавался то ли из будущего, то ли из прошлого, но точно не к добру, как подсказывало сердце. Их с Русланом отцы приходились троюродными братьями. Дальнего родственника Джамлат последний раз видел лет эдак 10 назад на похоронах одного общего родственника. Тогда и обменялись номерами, но ни разу не созвонились. Джамлат о нем знал мало, разве что слышал краем уха о том, что Руслан работает в адвокатуре. Джамлат и не заметил, что остановил машину именно на карпинской возвышенности, которую каждый вечер возвращаясь домой, ударяя по газам, проскакивал на бешеной скорости. Телефон снова зазвенел, а в окно издевательски заглядывали закатные лучи солнца.
-Слушаю!
-Джамлат…алло Джамлат…времени нет, скажи быстро… твой отец же в марте 95-го погиб? Верно? Алло….
Джамлат еле выговорил это короткое «да»
-Давай встретимся завтра…разговор к тебе…срочный и не телефонный…жду тебя завтра…прямо с утра хорошо?
Руслан еще что-то говорил, но Джамлат бросил трубку. Ожидание утра оказалось слишком мучительно долгим. В полночь Джамлат выехал к Руслану, никому ничего не сказав дома. Они просидели под старым орешником до самого утра. Руслан недавно приехал с французского Стратсбурга. Как выяснилось, он уже много лет специализировался в распутывании сложных дел, связанных с преступлениями федеральных войск в Чечне в период двух военных компаний. Ряд чеченских семей с его помощью смогли отсудить у России крупную сумму денег за убийство своих людей. Недавно он взялся за очередное дело и именно по этому вопросу ненадолго приехал на родину. Обнародовал кое-какие съемки, однако это оказалось совсем не то, что ему нужно, но наводило уже на другие мысли. Весна, два вертолета, белая семерка, Карпинка…не могло быть столько совпадений, да и отец, с которым он поделился подтвердил догадки Руслана.
Теперь по словам Руслана, Джамлату предстояла большая работа. Нужно написать заявление в Следственный комитет России, а далее уже обращаться в европейский суд. Руслан заверил Джамлата, что он может положиться на него как на друга и брата. Утром Джамлат приехал домой. Его обуревало какое-то странное, непонятное чувство, будто один из разрушенных внутри него миров, начал с диким треском снова восстанавливаться. -Неужели месть может быть и без крови? – промелькнуло у него в мыслях.
Руслан долго возился с ноутбуком, выставляя нужные файлы. Джамлат пристально всматривался в окно. Это уже постепенно забытое им состояние собственной подавленности и юношеской обиды на мать снова знакомым комом подкатило к горлу. И снова тот же вопрос – за какие грехи обрушилась на его голову самая жестокая на земле кара в виде этого фатального одиночества?
Но, а на самом деле одиночество – понятие растяжимое. Все мы одиноки, потому что сколько бы ни было вокруг близких людей, перед лицом судьбы и правды любой из нас остается один на один.
Джамлат увидел момент смерти своего отца, увидел как его тело жестоко истязают федералы, не оставляя на нем ни одного живого места. Впервые ему стало по-настоящему жалко Рабиат…впервые в своей жизни он задумался над тем насколько сильной была его бабушка, которую он любил и ненавидел одновременно.
Они молча шли с Русланом по осеннему Грозному. Это был красивый, теплый, чеченский октябрь. Солнечные блики так красиво играли на покрытой золотом кроне чинар и каштанов, что создавали в этом городе какую-то по-настоящему волшебную атмосферу. Погода ничем не отличалась от летней, но к сердцу почему-то подкатывала щемящая тоска.
-Знаешь – первым нарушил молчание Руслан – я бывал во многих городах, но такую тоскливую осень как в этом не встречал нигде…будто память за год собирает все фрагменты горя, что произошло когда-то на этих улицах и вместе с сухими листьями сыплет под ноги воспоминаниями…
Джамлат промолчал в ответ, потому что эти самые воспоминания так больно царапали душу, так горько подкатывали к горлу, что в нем застревали все слова и мысли. Джамлат и не догадывался, что этот горящий золотом багрянца, тоскливый грозненский октябрь многое решит и изменит в его жизни…
В полдень с моря подул холодный ветер, а небо стянули черные тучи. Аэлита стояла, облокотившись о холодные перила одной из приморских махачкалинских здравниц. За последние месяцы здоровье Аэлиты без видимых на то причин начало редко ухудшаться. Она долго скрывала от матери, но частые обмороки и ночные панические атаки не остались незамеченными Дагмарой. Прислушавшись к многочисленным советам и консультациям, они остановили свой выбор на этом медицинском учреждении, в котором работали лучшие на Северном Кавказе невропатологи.
-Девушка, ваша очередь, заходите.
Аэлита и не предполагала, что через каких-то 15 минут из уст врача она услышит новый приговор в своей жизни, ведь подозрение на диагноз звучало именно так.
Пожилая врач с глубоким сожалением смотрела на Аэлиту.
-Одного не могу понять…это болезнь, которую рождают нервные стрессы….но Вы такая молодая и красивая
-Что у меня? – Аэлита всерьез встревожилась.
- Все признаки либо аденомы головного мозга, то есть опухоли... И боюсь сказать, но кажется, Вы достаточно поздно спохватились. Мои догадки может подтвердить компьютерная диагностика, которую Вы можете пройти этажом выше. Можете идти прямо сейчас туда, а к вечеру я буду Вас ждать с описанием…тогда и решим что делать дальше.
-А может…
-Деточка…я никогда не ошибаюсь, хотя насчет Вас с удовольствием бы это сделала. Напоследок врач ей объяснила, что аденома головного мозга медленно съедает человека, превращая его в овощ...
Аэлита молча вышла из кабинета. Все нутро будто ошпарили кипятком. Перед глазами стоял измученный образ матери, которая в одночасье может быть обречена на новое испытание в виде ее болезни. Сердце билось и клокотало в груди, каждым своим стуком напоминая первопричину того, как она оказалась в этом холодном больничном коридоре такого же холодного чужого города…
Пустые глазницы зданий…грохот танковых снарядов, разрывающие небо истребители и дрожащие руки матери, достающие последнюю таблетку димедрола. Если бы ей сказали описать конец света, она бы в мельчайших деталях поведала какой была та страшная ночь, которую они провели в охваченном войною Грозном. Они не смогли со всеми уехать, потому что он был неуправляем, а по размерам в несколько раз больше обычного ребенка. Его частые приступы чередовались с бомбардировками Грозного. Языки пламени пожирали город, а вся земля будто трещала по швам от разрывающихся снарядов. Они еле уместились в этом маленьком погребе, где мать Дагмары когда-то хранила свои соленья. Потом наступало утро, и Аэлита понимала, что они снова остались живы, а это значит, что пора приступать к ритуалу. На протяжении всего переулка их осталось лишь несколько семей, кто не смог вовремя выбраться из этого ада. Каждый день по очереди они спускались к Сунже, чтобы набрать воды для питья, пока федералы не начали стрелять по ногам. А вода ведь нужна….без нее никак…пусть она вонючая, грязная, смешанная с человеческой кровью и мусором, но в любом случае это вода, и она нужна пока ты жив. Кто-то из жильцов предложил неплохую идею – в очередной поход за водой отправить стариков и детей…авось сжалятся. На всю округу нашелся один старик и один ребенок – Аэлита. Идея эта не стала провальной – федералы действительно сжалились. Только вот одна проблема возникла…силенок у обоих мало. Деду уже под восемьдесят, Аэлите чуть больше десяти лет, а воды-то нужно натаскать на несколько семей. Вот и приходилось им с самого утра по несколько раз совершать свои эти опасные путешествия. А рядом стояли два-три до конца не разрушенных здания. Когда каждое утро Аэлита видела их очертания, то на душе становилось как-то спокойнее. Здания стоят, значит город жив. Нужно идти за водой, значит живы они. Эти полуобвалившиеся руины служили для нее чем-то вроде крепости что ли, защищавшей ее от врагов. Даже в те редкие моменты, когда они проводили ночь дома, а не в погребе, Аэлита на цыпочках подходила к окну и смотрела стоят ли здания на месте…стоят…значит крепость еще не взяли, значит крепость еще цела…
-Я не буду тут делать диагностику…поедем домой – выговорила она наконец, будто закончила смотреть драму своей памяти.
Удивленная мать не могла понять в чем дело, ведь лечиться ей надо именно в этой клинике.
-Не важно….мне надо срочно домой…в Грозный.
Ей хотелось как можно быстрее добраться до этого города, будто одни его улицы должны были ее исцелить, а ведь они умели, потому что только на этих улицах, где она когда-то спасалась от смерти, Аэлита никогда не чувствовала себя одинокой. Из окна такси она видела как мимо пролетают чужие дома и улицы, чужие здания и мосты. А потом чуть погодя, появился он…Грозный…так жестоко испытанный судьбой и врагами город. Она долго-долго ходила по его улицам, а потом уставшая, все также пешком доплелась до республиканской больницы, чтобы пройти компьютерную диагностику.
После долгих объяснений в регистратуре, что она ни Элита и ни Алита, Аэлита устало опустилась на стул и пробормотала про себя
-О каком счастье может идти речь, если тебя нарекли таким ужасным именем…
-А я бы просто записал, что твое имя Весна – этот голос прозвучал совсем рядом, что Аэлита аж вздрогнула.
Именно в этот, в какой-то степени судьбоносный для нее день она впервые встретила Джамлата. Он пришел в больницу, чтобы подготовить кое-какие справки для визы. Обстоятельства начали складываться так, что Джамлату нужно было поспешно покинуть страну. От следственного комитета пришел недвусмысленный ответ – где доказательство того, что эти вертолеты были именно российские? А в тот же вечер встревоженная жена рассказала, что ей на работе начали сыпаться угрозы. И выход здесь был один – уезжать и как можно скорее, а куда сразу было ясно – в Стратсбург к Ицлаеву. Мать и жена эту новость восприняли радостно – беззаботная европейская жизнь для чеченцев была заоблачной мечтой, которую многие с легкостью осуществляли, и при этом нисколько не жалели. Джамлату нечего было терять в Чечне, да по сути и находить тоже. Связующую нить с Родиной уже давно жизнь отгрызла, осталась лишь какая-то горькая горстка воспоминаний, которую ни проглотить, ни выплюнуть. Джамлат надеялся, что новый жизненный этап рассосет и этот ком. Он был даже рад, что все складывается именно так – Руслан выиграет дело, он обустроится в Европе, обеспечит детей хорошим образованием и будет жить…просто жить, никому не мешая, ни на что не реагируя, как старый валун среди шумящей реки.
Она молча отреагировала на этот странный комплимент, с удивлением посмотрев на Джамлата. Что-то сильно дрогнуло у него в груди от взгляда Аэлиты – будто эти ее огромные заплаканные глаза вмещали в себя всю многовековую печаль чеченского народа. В них горела его Родина со всей своей болью, испытаниями, поражениями, победами, при этом она была жива и все также сильна. В этих уставших, измученных глазах ключом била жизнь, кипела как холодный Аргун в горном ущелье.
-Да..да…девушка,,.на весну ты похожа – снова обратился он к ней. Аэлита усмехнулась
-Меня с чем угодно можно сравнить, только не с весной…весны бывают счастливыми, а не изношенными как старое пальто.
Она зашла в кабинет диагностики, нервно откинув с лица черную прядь волос. Джамлат не хотел в этом признаваться, но эти каких-то десять, а может и меньше минут, что-то очень сильно перевернули внутри него, будто они вышли с Аэлитой из одного прошлого, а потом потерявшись в жизненной круговерти, сегодня нашли друг друга. Он сидел в этом больничном коридоре, тупо уставившись в одну точку, в немом ожидании снова увидеть этот взгляд.
-Джамлат…Джамлат…ты в порядке? Мы уже все закончили, поехали домой – Руслан уже несколько минут одергивал его.
-Ты иди…я пока останусь…пожалуйста оставь меня.
Она вышла. Маленькая косынка, будто небрежно накинутый на ветку дерева кусок тряпки, болталась, зацепившись за ее длинные волосы. Джамлат осторожно, боясь, что она заметит наблюдал за Аэлитой и видел, как она пытается спрятать под сумкой свои немного трясущиеся руки. Он был примерно в таком же состоянии, когда впервые вышел из квартиры Руслана, где от начала до конца посмотрел убийство своего отца. Вышедшие из одного ада люди всегда бывают немного близки, немного похожи. Быть может, поэтому Аэлите не помешал этот странный собеседник, так неожиданно в середине осени, нарекший ее весной. Результат диагностики будет известен завтра, а сегодня просто нужно пережить ночь и ждать вердикта судьбы, которая возможно уже утром нанесет ей этот финальный удар. Собравшись из последних сил, она вышла на улицу. По городу гулял октябрь. Он показался ей самым красивым из всех, что ей когда-то приходилось видеть на этой земле. Под ноги весело падали каштаны, а сердце навязчиво щекотала грусть. Уставшая, встревоженная, она еле делала один шаг за другим. И некому было излить эту тоску, свинцовым грузом сошедшую на душу. Их было только двое – она и купающийся в осеннем золоте, Грозный…
-Аэлита…- она удивленно оглянулась назад
-Да-да…я запомнил твое имя…оно очень красивое и необычное, как и мое. Меня Джамлат зовут.
-О! Джамлат-Бей значит? – засмеялась Аэлита.
-Почему Бей?
-В одной из кавказских сказок, которые я читала в детстве, был такой герой Джамлат-Бей. А почему ты решил, что я похожа на весну?
-А когда мы увидимся в следующий раз? – задал он встречный вопрос.
-Весной и увидимся, наверное…когда зацветет сакура…шутка…я спешу…спасибо за интересную беседу – она ускорила шаг и заскочила в маршрутное такси, остановившееся вдоль дороги. А он остался стоять посреди улицы, так и не понимая до конца что это было – человек или призрак из прошлого, будто тот самый образ, нарисованный им в юности, сегодня сошел живым с холста его воображения…
Всю ночь он отказывался думать о ней, но мысли навязчиво лезли в голову. Он был уверен, что на ее хрупких плечах лежит какая-то непосильная ноша, а вот как узнать какая, да и нужно ли вообще?
На следующий день она снова одна пришла в больницу за результатом. Свернув в трубочку бумаги, Аэлита вышла. На улице по-летнему припекало солнце, а теплый осенний ветер слегка раскачивал свежие бутоны роз, растущих во дворе больницы. Она опустилась на скамейку, и раскрыв бумагу, бегло пробежалась по ней, а потом отбросив его в сторону, схватилась за голову. Врач с Махачкалы ошиблась. Диагностика не подтвердила ее подозрения и не выявила озвученные ею диагнозы…Аэлита была уверена, что пройди она ее там, в чужом городе все было бы по-иному. В далеком детстве, когда она каждое утро шла на Сунжу вместе с соседским стариком, Аэлите казалось, что эта пара не рухнувших зданий крепость, которая защищает ее, а сегодня та самая воскресшая крепость смогла в одночасье и исцелить ее. В этом и заключалась философия волшебства и чуда, которую она познавала на улицах этого города.
-Все хорошо ведь? – совсем рядом снова прозвучал тот же голос, от которого она опять вздрогнула.
-Я краем уха услышал вчера, что тебе нужно за результатом прийти…прости, что преследую.
Они долго-долго говорили и не заметили, как пешком прошли уже несколько остановок. Завернув в городской сквер, они присели на деревянную скамейку, перед которой возвышался целый бугор сухой листвы, аккуратно собранной дворником.
-Ты веришь в волшебство? Меня только что исцелил город…город, понимаешь? – она так звонко рассмеялась, что вспугнула присевшего рядом голубя.
-Меня только что исцелил человек, понимаешь, человек? – ответил Джамлат.
Это было начало октября, а в конце месяца Джамлат должен быть уже в Стратсбурге. Они чаще начали встречаться с Аэлитой и на эти встречи он шел так взволнованно и трепетно будто паломник к святыне. С каждой минутой он понимал, что в глубине его продрогшего сердца она все же заставила прорасти весну. Потому ведь он и назвал он ее весной…весной своей жизни. Она возвысилась над всем, что когда-то было для него важным. Но почему она пришла к нему так поздно? Именно в тот момент, когда он проигравший, сломленный, пытается отползти на обочину жизни, чтобы найти хоть какой-то покой. Где она была раньше, когда он так сильно нуждался в ней? С каждым разом ему хотелось узнавать о ней все больше и больше, но как только он стучался в какую-то из дверей ее души, Джамлат натыкался на страх и смятение Аэлиты.
-Ты всегда говоришь про маму…а папа?
-Папы нет…и не было никогда…в моей жизни не было – сдавленным голосом выговорила она, выдержав небольшую паузу.
-Неужели мы и в этом похожи? – воскликнул Джамлат. Он рассказал ей все до мельчайших подробностей…как постучался в ту ночь незнакомец с паспортом Магомеда, как он на следующий день бродил по карпинской возвышенности, пытаясь найти следы смерти отца, про ту клятву, данную и неисполненную им, про майские рассветы из детства…
Ответ Аэлиты стал для него неожиданностью
-Нет…Джамлат…мы не похожи…ты счастливее…
-В чем счастливее??? Твой отец жив…понимаешь жив…
-Но я бы дала многое, чтобы быть на твоем месте!
-И увидеть как он умирает, как он корчится в луже собственной крови, как федералы истязают его тело…как…как – Джамлат уже не мог подобрать нужные слова от злобы на Аэлиту.
-Да…ты видел это все…но зато в твоей жизни были те самые майские рассветы, которые ты будешь помнить до конца своих дней, которые будут всегда вызывать теплую улыбку на твоем лице. Как только кто-то спросит у тебя об отце ты вспомнишь не его смерть, потому что смерть – это данность, неизбежность в какой бы форме, в каком бы возрасте и по чьей бы вине она не произошла, ты вспомнишь жизнь…вашу жизнь и то, чем эта жизнь была наполнена. Ты вспомнишь майские рассветы, его теплые объятия, ваши первые секреты и общие увлечения. Ты даже не понимаешь насколько высока цена доброй памяти, которую оставляют близкие люди…смерть и разлука ни что перед ней.
Теперь говорила Аэлита, причем долго и увлеченно. Неожиданно для самой себя по ее лицу начали скатываться слезы, будто вместе с ними из нее выливалось то, что годами кипело внутри. На жизненном пути у человека может быть множество родственников, случайных знакомых, приятелей, близких друзей, но потом в какой-то из периодов времени появляется тот, кому ты расскажешь все и неважно кем он тебе приходится и насколько долго задержится в твоей жизни. Рано или поздно в жизни каждого появится место, где он почувствует себя счастливым, человек, которому он расскажет все и слезы, которые обязательно вырвутся наружу. Главное дождаться…
Джамлат видел, что он с каждым днем привязывается к Аэлите. И эта нить становится все крепче и крепче. Он рассказал ей все, кроме самого главного – про жену и детей, про свой скорый отъезд и грядущую разлуку, которая возможно затянется на года. Джамлат снова стал пленником обстоятельств. Бросить на полпути идею с европейским судом – это значит предать память отца, предложить Аэлите выйти замуж – значит предать собственную семью. Он чувствовал, что снова не находит в себе мужества, что либо изменить в своей жизни и от этого на душе становилось омерзительно. А через пару дней внутри него оборвалась последняя струна.
«Я все знаю…удачи в жизни и спасибо за теплые встречи. Я буду молить Аллаха за тебя. Аэлита Весна». Это сообщение пришло с незнакомого номера, а телефон Аэлиты был выключен. На душе стало как-то непонятно и тяжело, будто у него отнимают самое ценное – жизнь. А еще страшнее было то, что разлука с Чечней теперь давалась тяжелее, он будто заново влюбился в свою Родину, будто все ее незарубцевавшиеся раны одновременно раскрылись и заныли на его теле.
Как и было запланировано, в конце октября Джамлат вместе с семьей покинул страну. Руслан стал для него надежной опорой, в котором он нашел настоящее братское плечо. Все происходило как в тумане. Мать, жена и дети довольно быстро адаптировались к европейской жизни. Пока решались дела, они уже успели поездить по Франции, увидеть Париж и Монако, насладиться красотой курортной Ниццы. Это был совершенно другой мир, в котором даже время не торопилось.
-Интересно, эти люди вообще знают каким бывает горе – задавался иногда вопросом Джамлат. А еще часто на ум приходила Аэлита. Он вспоминал ее разговоры, города и места, в которых она мечтала побывать, чеченские горы, в которые ее так часто тянуло.
Как-то раз он ей предложил съездить на ее родовые земли, на что Аэлита ответила
-Давай лучше на твою Родину…к Тереку…моя так далеко и высоко, что к ней уже давно и человек, и зверь дорогу забыл.
Аэлита гораздо легче перенесла такое мгновенное появление, и такое же стремительное исчезновение Джамлата из своей жизни. Наверное, потому, что она всегда была больше готова к худшему, нежели к лучшему, да и сердце уже настолько отвердело, что как ни царапай его, боли не чувствовалось. Разве что наступившая весна как-то странно отозвалась на душе, и в ушах прозвенел его голос – твое имя весна. Аэлита даже не успела спросить его почему он назвал ее именно так. А весна наступила и окутала Грозный запахом свежей сакуры. В этом городе выстраданной весны каждый вечер был особенно прекрасен и наполнен своеобразным смыслом. Каждый вечер до самых сумерек она проводила время наедине с этим городом, наслаждаясь ароматом цветущей магнолии, жасмина и тюльпанового дерева. Бродила по широким улицам и цветущим бульварам, иногда останавливаясь, чтобы запечатлеть интересную деталь. В последнее время фото из обычного хобби переросло уже в заработок. Ей казалось, что, фотографируя она коллекционирует моменты жизни. Все чаще приходило ощущение того, что наконец-таки ее душу так же как и улицы Грозного, окутало умиротворение. Ее убитое детство, как и прошлое этого города осталось лежать бездыханным за той черной грозненской оградой, на которой сажей было выцарапано «Добро пожаловать в ад». Как-то раз на вопрос врача а были ли в детстве психологические травмы, Аэлита ответила – детства самого не было. И теперь по улицам этого розового города ходило уже другое поколение, которое смотрело на мир чистыми, наивными глазами, махало ручкой улетающему в небе самолету, радовалось салютам и выстрелам, каталось на самокатах. В каждой маленькой девочке в пышном платье, пытающейся дотянуться ручкой до цветущей ветки грозненской сакуры, она видела себя, себя которая могла бы быть, если бы не война. Художник Юрий Купер сказал замечательную вещь – неважно кем ты стал, важно кем ты был. А кем она пришла из своего мертвого детства? Когда кто-то из приезжих говорил о жизненных мелочах, о своих страхах или переживаниях, Аэлита частенько оглядывалась назад, где видела ту не рухнувшую крепость и себя – маленького воина, что так сильно боролся за жизнь. Теперь та самая крепость выросла у нее внутри, и сдвинуть ее с места не сможет ничто – ни людское предательство, ни обман, ни измена, ни ложь, потому что переживший шторм, уже не боится грозы.
Сейчас все шло размеренно. Ей казалось, что даже сердце стало биться тише и ровнее. Уже вторая зима была на исходе как произошло их странное знакомство с Джамлатом. Она практически не вспоминала о нем. Он был как будто мимолетным видением в ее жизни, кому было суждено найти ключ к потайной двери ее души, после которого она как захлопнула ее, так никому больше и не открывала. Аэлита была уверена, что никогда больше о нем и не вспомнит, что уже ничего не сможет разбудить в ней какие-то эмоции и заставить по-другому биться внутри этот уставший сгусток крови, именуемый сердцем. В начале весны на ее жизненном горизонте появилось новое имя. Сама того не осознавая, Аэлита дала согласие на этот брак. Согласно их общим планам, в середине апреля они должны были создать семью. Придумывая сотни серьезных и не очень причин, она старалась как можно реже с ним встречаться, потому что говорить было практически не о чем. Это была жалкая попытка двух людей с совершенно разных галактик построить один мир. И в один из мартовских дней, когда Грозный окутал сладкий, пьянящий дым наступившей весны, ее сердце забилось по-другому, будто проснулось после долгой комы. И впервые за два года, она дрожащей рукой вбила его имя в социальных сетях…
Ицлаев сдержал данное Джамлату слово. Дело выиграли. Крупная сумма денег была на руках. Кроме того, Джамлат как политический беженец был на крайне хорошем счету у Франции. Тамара нарадоваться не могла такому исходу. Жена и дети уже свободно говорили на французском. Они жили, мечтали, творили, любили. Не эта ли самая лучшая месть за Магомеда, если его имя живет в его счастливых потомках? А вот чувствовал ли себя счастливым Джамлат? Может и да…просто иногда, яркими парижскими ночами в его снах мелькал тот синий город и те печальные глаза…
Французская весна особо ничем не отличалась от грозненской. Разве что ярче и пышнее цвела. Джамлат, захватив с собой ноутбук, с утра вышел на прогулку и завернул в полюбившуюся кофейню, чтобы позавтракать свежими круасанами. В правом нижнем углу монитора мелькало уведомление. Джамлат нажал на него и открыл фейсбук. Новые лайки на публикации от незнакомого аккаунта, подписанного Аэлита Весна. И внутри Джамлата снова все заклокотало, будто целый ледник сорвался с горы. Он зашел на ее страницу. Больше сотни фотографий Грозного в разные периоды времени с разных ракурсов. Среди красивых снимков и несколько кадров, сделанных с карпинской возвышенности. Сердце так сильно сжалось, что у Джамлата перехватило дыхание. Он увидел этот город, и понял насколько сильно ему не хватает воздуха с его улиц, его выстраданной весны, его печальной торжественности, его своеобразной красоты и свободы. Он понял насколько ничтожны перед его величием все остальные мегаполисы, которые довелось ему увидеть за два года жизни в Европе. Он был особенным, потому что хранил в себе его прошлое. А прошлое никогда не умирает. Его нельзя ни убить, ни выкинуть.
Последняя публикация на странице Аэлиты была сделана вчера:
«Когда зацветет сакура…это было кодовое слово их неудавшегося жизненного маршрута…Скоро на улицах Грозного она снова зацветет….»
Он захлопнул ноутбук. И долго-долго сидел, устремившись в одну точку. Это было единственное решение, которое он принял в своей жизни самостоятельно и на которое он нашел в себе силы, потому что источником этой силы была она…она, которая находится на расстоянии тысяч километров. В тот же день Джамлат собрал небольшую дорожную сумку и купил билеты в Россию, объяснив семье, что возникли небольшие бумажные дела, которые он решит в течение недели.
Грозный встретил его чистым небом и по весеннему палящим солнцем. Здесь в аэропорту «Северный» он понял насколько сильно скучал по Родине. Он стоял перед ней с чувством выполненного долга, с чувством гордости за себя, потому что сегодня ему не будет стыдно встретиться лицом к лицу с синим городом детства. Сделав пару снимков на телефон, он быстро загрузил их на фейсбук и сел в первое подвернувшееся такси.
Это были предзакатные часы, когда в небе над Грозным только-только начала разливаться розовая заря. Джамлат бросил на землю дорожную сумку и сел, расстелив прямо на краю возвышенности свою куртку. Отсюда открывался прекрасный вид на Грозный, который с каждым днем в прямом смысле этого слова шел ввысь. Вокруг витал терпкий запах чеченской весны и первых полевых цветов, которые начали усыпать этот луг. Джамлат сидел в полудреме, когда услышал это тихое
-Джамлат-Бей…
Он соскочил, будто ошпаренный.
-Аэлита! Как ты узнала, что я здесь?
-Ты не можешь называть человека близким, если не знаешь куда он пойдет в моменты тоски…Ты же любил это место. Здесь живет твое счастливое детство и наполненная горем юность. Я часто приходила сюда…будто на встречи с тобой. Я хотела, чтобы ты приехал и знала, что этот мой клич, брошенный тебе в виртуальном мире, обязательно найдет свое отражение в реальном.
-Ты вернула мне Родину. Я всегда в твоих глазах видел наш Даймохк (земля отцов чеч..) со всей его суровой красотой и сладостью боли…ты будто подарила мне снова эту землю и этот город…
Они долго-долго говорили, пока сумерки не стянули весеннее небо. Джамлат понял, что больше никогда не уйдет из ее жизни. Аэлита осторожно спросила
-А разве ты не предаешь свою семью?
-Зато я не предаю свою мечту…я осчастливил всех как мог…теперь мне Всевышний дает шанс стать и самому счастливым.
В ту же ночь Аэлита как-то легко и просто распрощалась с тем, кто так и не смог перейти порог ее жизни. Он не воспринял эту новость болезненно…даже в какой-то мере был рад.
Это было 9 апреля. В этот день каждый год в Грозном распускается сакура. Как и в тот раз он стоял у окна, спрятавшись за штору, и смотрел как Руслан под руку заводит ее во двор. Она не была похожа на обычную невесту – длинное светлое платье и маленькая розовая веточка в черных волосах…она была похожа на весну. Людей во дворе было мало. Джамлат хотел, чтобы в этот день рядом с ним был Руслан. Друг и на этот раз не подвел – прилетел в течение трех дней. Джамлат никогда бы не подумал, что этот человек, которого он никогда не считал ни родным, ни близким сыграет такую великую роль в его жизни. Мы порой совершенно зря недооцениваем некоторых людей, а иным уделяем слишком большое место, но старушка судьба все потом расставляет по своим местам. И никогда нельзя предугадать где и с кем ты окажешься в те решающие моменты, как время будет без спросу менять смысл твоих молитв и желаний.
Рукият, сгорбившись сидела в отеле Священной Мекки, где она вместе со старшим сыном совершала Умру – Малый хадж, когда неожиданно зазвонил ее телефон
-Мама…отец ушел…ты слышишь? – голос Тамары срывался на другой линии
-Что?
-Дады не стало…
Повернувшись к Каабе, она расстелила молельный коврик и раскрыла Коран…
-О Аллах…прости его…прости его также искренне как простила его я…О Аллах возлюби его…также сильно как любила его в этом мире я…
Джамлат, улыбаясь продолжал смотреть в окно, а потом оглянувшись назад, увидел на трюмо рамку. С фотокарточки на него смотрели счастливые лица Тамары, жены и троих детей. Он взял фотографию в руки и долго-долго вглядывался в нее. Простят ли они его?
Простят…потому что они его искренне любят, а тот кто любит, тот всегда прощает!
Грозный, лето 2021 г…