= 1 =
Как Серёга поступил в мединститут, для сокурсников было загадкой. Знаниями он не блистал, его эрудиции не хватило бы даже на трепетный язычок очень скромненькой лампадки. По блату? В советские времена устроить чада в институт «из уважения» или «за бабки» могли только очень большие или очень нужные родители из институтских или руководящих верхов. Таких по пальцам считали. Серёга, судя по сверхскромной одёжке, к числу наследников партбоссов и завмагов не относился. Когда его спрашивали о родителях, вяло шевелил рукой и высоким, почти девичьим голосом, с ленцой сообщал: «Так... Трудяги…».
Внешность Серёги взывала о снисхождении к нему. Вдоль тощей, сутулой фигуры безвольно болтались руки с шевелящимися по-рачьи длинными пальцами. Круглому, мелкому лицу придавали детскости малоразмерный подбородок и редкая, клочковатая растительность на верхней губе. Тщательно прилизанная на гитлеровский манер то ли жирная, то ли давно не мытая чёлка над длинным неровным носом подчёркивала «особенности» его внешности.
Разговаривал Сергей тягуче, как бы нехотя, мягким южным говором.
— Да-а не-е-ет… — тянул он, чуть сморщивая лоб и нос, словно отказываясь от чего-то мелко-неприятного, и вяло шевелил кистью упавшей вдоль тела руки.
Неприменными атрибутами «продвинутых» студентов доперестроечных времён были джинсы и футболки с импортными наклейками и рисунками.
Серёга не был лишён пристрастий к западной моде. Советские футболки (из качественного хлопка, кстати) он обезображивал самопальными «аглицкими» надписями поперёк спины, выполненными с помощью трафарета и масляной краски, смысла которых не понимал не только сам носитель футболок, но и знатоки английского языка. Штаны, висели на нём так, словно ниже пояса скрывали отобранные у огородного чучела тощие палки, а не обусловленные анатомическим атласом человечьи ягодицы и бёдра. К тому же это были не обычные штаны фабрики «Красный текстильщик», купленные в ЦУМе, а презираемые в студенческой среде «хекасы» — убогое подобие «техасов», сшитых из советской «джинсы» — хлопчатобумажной ткани серого цвета, не протирающейся при носке, не линяющий при стирке. Такие «хекасы» уродского покроя продавали в магазинах рабочей одежды, и стоили они невероятно дёшево. Но совсем уж комично выглядели настоящие «лейблы» — тиснёные на клочках кожи знаки производителей фирменной одежды, выпрошенные Серёгой у владельцев фирменных джинсов «на выброс», и нашитые на пояс и карманы «хекасов».
Жил Серёга в общаге. Учился слабо. Взяв книжку в руки, на втором абзаце терял интерес к чтению, начинал рассуждать о пустом, или засыпал. Часто баловался портвешком, да и вообще производил впечатление вечно поддатого: расслабленные движения, медленная, ленивая речь, полусонный взгляд…
Кличку Серёге на первом курсе дала химичка — преподавательница органической химии, старушка — божий одуванчик. К студентам она относилась, как к заблудшим внукам. Не осуждала студентов за то, что они не знают материала, и, если расстраивалась, то лишь о том, что время занятия кончилось, и она не успела разъяснить материал своим «внучкам». Звонок окончания занятий она считала святым знаком, и заканчивала объяснение на полуслове, разделяя время, отпущенное ей для того, чтобы дать студентам материал, от времени, когда студенты имеют право передохнуть от впитывания знаний.
В тот раз Сергей сильно опоздал на химию. Безнадёжно отмахнувшись, старушка остановила его попытки рассказать, как он торопился, но автобус, как на зло…
— Серёжа… — она знала своих студентов по именам, — прекрати оправдываться. Я знаю, что с автобусом у тебя проблем не больше, чем у остальных студентов. Садись на место и постарайся вникнуть хотя бы в тот материал, на который ты сподобился успеть.
Серёга сел за предпоследний стол и тут же, повернувшись к сидевшему сзади приятелю, начал о чём-то его расспрашивать.
Дважды попросив Серёгу «сидеть хорошо и слушать», химичка потеряла терпение:
— Ну, раз ты не можешь сидеть спокойно, иди к доске, — словно терпеливая бабушка, укоряющая любимого внучка, расстроилась химичка.
Серёга стоял у доски, суставы рук и ног у него сгибались и разгибались, как у неумело управляемой марионетки, лицо живо пыталось изобразить конвульсии безнадёжно убегающей мысли, лоб усиленно морщился, пытаясь показать, в каком напряжении находятся скрывающиеся за ним мозги, глаза закатывались к потолку в поисках несуществующей там информации, губы то вытягивались в трубочку, когда мыслительные процессы Серёги шли вглубь, то растягивались, обнажая зубы в подобии оскала, и это значило, что напряжение его мысли приближается к апогею, то скручивались восьмёркой, отражая сложность пока не высказанных суждений. Подобие усов, составленное из беспорядочных пучков чёрных волос, волновалось на верхней губе, как пучки рогоза на бурной воде.
— Серёжа! — пыталась достучаться до студента химичка. — Ну это же азы химии! Ты должен это знать! Ну, подумай! Ну что ты…— химичка расстроено подбирала выражение, которое могло бы укорить студента в нежелании вспомнить элементарное. — Ну что ты за студент?! Ты только усами можешь шевелить… как таракан!
С этой минуты Сергей стал Серёгой-тараканом. И если были в городе люди, знавшие Сергея, то только с дополнением «таракан».
= 2 =
Коля Орлов с приятелем шли из клиники, сдав экзамен по госпитальной хирургии. За три дня, которые отделяли один экзамен от другого, Орлов успел прочесть пятисотстраничный учебник альбомного формата, но все экзаменационные билеты выучить не осилил. Избыток информации породил ступор в мозгах и полную невозможность воспринимать предложения, содержащие хоть одно латинское слово.
Естественно, Орлову попался один из не выученных билетов. Выпутался он еле-еле, на «госоценку». Приятель тоже едва «спихнул» экзамен на трояк.
На улице встретили Серёгу-таракана.
— Здорово, мужики!
— Здорово, Сергей.
— Ну, как, сдали?
— Спихнули.
Орлов возмутился неудаче:
— Несколько билетов не успел повторить… Вытянул, естественно, не выученный!
Приятель спросил Серёгу, и было видно, что спросил скептически:
— А ты, все билеты повторил?
— В книжки пока не заглядывал… Мы три дня бухали. Вот, прогуливаюсь, голову проветриваю. Завтра пойду сдаваться.
— Ты что, гигант мысли? — удивился приятель. — За один день выучить не успеешь.
— Да… — Серёга отмахнулся беззаботно. — Один билет успею выучить… Авось, попадётся.
Приятели усмехнулись скептически, но… Но то, что Серёга-таракан сдаст экзамен, допустили. И позавидовали его невероятной способности странным образом получать зачёты и сдавать экзамены. На экзаменах Серёга уподоблялся народному японскому герою с грузинской фамилией Камикадзе: успеха добивался настойчиво и изощрённо, не щадя живота. Бабушку-химичку, давшую Серёге кличку «таракан», принимавшую экзамены довольно строго, Серёга, к примеру, смутил, упрекнув с тихим сожалением, что вот, мол, она пошутила про тараканьи усы, а его теперь Тараканом дразнят.
Бабушка, чувствуя себя виноватой в наделении скромного студента кличкой, тяжело вздыхая и укоризненно качая головой слушала невнятное и бестолковое бормотание расстроенного и обиженного, по её мнению, студента. Потеряв терпение, стала рассказывать ответы на экзаменационные вопросы сама, то и дело спрашивая студента: «Правильно? Да?», на что Серёга усиленно тряс головой и убеждал, что именно это он хотел сказать, но расстроен, поэтому мысль от него ускользает... Наконец, тяжело вздохнув, бабушка с сожалением сообщила Серёге, что предмет он, конечно, знает слабовато, но… Ладно уж… И поставила ему четвёрку!
К тяжёлому экзамену по фармакологии Серёга начал готовиться заранее. В конце одной из лекций он встал и «признался» профессору, что у них, в городском клубе знатоков «Что? Где? Когда?» — очень модном теле-шоу советских времён — на только что прочитанную профессором тему был вопрос. И если бы Серёга прослушал прекрасную лекцию профессора раньше, непременно отличился бы.
Профессор от неприкрытой лести усмехнулся и лишь исподлобья посмотрел на студента.
— Какой клуб знатоков?! — насели одногруппники на Серёгу после лекции. — Тебе до знатоков, как пешком до луны! Да и нету у нас в городе «клуба знатоков»!
— Знания на экзамене — ничто, — усмехнулся Серёга. — Имидж — всё!
На следующей лекции он попросил:
— Профессор, разрешите я пропущу следующую вашу лекцию. К нам в клуб знатоков приезжает областное телевидение записывать «Брейн-ринг»… Я понимаю, что лекция по фармакологии — это очень важно… Но так хочется попасть в телевизор!
Профессор только развёл руками. Что такое «Брейн-ринг» он знал весьма смутно.
— Серёга, какой ринг! — угорали одногруппники после лекции.
— Ну, во-первых, я официально пропущу следующую лекцию, — скромно усмехнулся Серёга. — А во-вторых… К экзаменам готовятся не только методом зубрёжки.
На экзамене он «покаялся» профессору, что вряд ли знает предмет выше тройки… Виновато его хобби — клуб знатоков — которому он уделял слишком много времени.
Профессор укорил Серёгу, что важнее, всё-таки, будущая профессия… Серёга, покаянно качая головой, горячо признал эту истину. Профессор поинтересовался, каковы успехи городской команды клуба знатоков. Серёга принялся рассуждать, что в игре знатоков главное не знания и эрудиция, а интеллект и умение рассуждать, что, впрочем, немаловажно и в вопросах назначения фармакотерапии. Он тут же придумал успехи: победа в межрайонных соревнованиях (как и с кем их проводят, Серёга понятия не имел), похвастал, что команда готовится к поездке в Москву и, возможно, попадёт на центральное телевидение…
Говорил он ровно и монотонно, словно убаюкивая слушавшего профессора. Заглянув в билет, он с той же монотонностью попытался «ответить», вспомнив что-то, не относящееся к вопросу билета… Профессор махнул рукой и поставил Серёге тройку.
Надо сказать, что сдать на тройку фармакологию с первого раза считали за счастье две трети студентов курса.
Когда Орлов через несколько дней встретил Серёгу-таракана и спросил его о госпитальной хирургии, тот с ленцой ответил:
— Сдал на четвёрку. С билетом повезло…
А дело было так. Серёга первым из группы вызвался тянуть билет — чтобы его единственный выученный случайно кто не вытянул. Подошёл к столу, подал зачётку экзаменатору. Стоял недвижимо, пока экзаменатор искал его фамилию в экзаменационной ведомости.
— Берите, берите, — щедро, словно продавщица, предлагающая безденежному покупателю банку дорогущей чёрной икры, разрешил экзаменатор.
— Я человек суеверный, — пробормотал Серёга, перекрестился, сделал странные пассы над «пасьянсом» билетов, перекрестил билеты, глубоко вдохнул через нос и протяжно выдохнул через рот, словно после изрядной дозы самогона… Быстрым движением схватил билет…
— О, боже! — прошептал трагически, с неподдельным ужасом глядя в билет. — Только не это!
— Что? — экзаменатор с интересом взглянул на замершего в прострации студента.
— Я же предупреждал! — простонал Серёга, словно предупреждал экзаменатора не делать страшной ошибки. — Я жутко суеверен! Тринадцатый билет! Один из всех — и он достался мне!
Серёга сунул билет на место и нервным движением сгрёб билеты в кучу.
— Нет уж, нет уж, дорогой! — злорадно возразил экзаменатор. — Взял, так взял!
Он сложил беспорядочную кучу билетов, выровнял, как колоду карт, и, послюнявив пальцы, стал «раздавать» билеты, пока не нашёл тринадцатый.
Чего Серёге и надо было. Он выучил единственный тринадцатый билет.
= 3 =
— Здорово, пацаны!
Оглянувшись, приятели едва узнали Серёгу-таракана. Губы опухшие, под струпами, лицо в многочисленных синяках.
— Ни-че-го себе! Кто тебя так, Серёга?
— Да… — Серёга, как всегда, скромно шевельнул ладонью у бедра. — Шёл выпимши. Немного выпил, чисто для хорошего настроения. С собой бутылочку портвешка нёс. В общаге собирался расслабиться. Встретили трое. Давай, говорят, сообразим на троих. Я говорю, на четверых, что-ли? Добавляйте к моей, я не против. Посидим. А они: «Нет, на троих. Ты нас троих угощаешь». И намерения явно нехорошие проявляют. Ну, думаю, по любому портвешок пропал. Врезал того, что покрепче, бутылкой по голове. Думал убегу. Догнали, гады. Старательно били, могли покалечить. Хорошо тот, которого я бутылкой уложил, очнулся, помощи запросил. Спасать они его понесли…
= 4 =
В советское время из мединститута вылететь можно было только до третьего курса. Потому что на первом курсе набирали «кандидатов»: студентов, которые ходили на занятия, но были совершенно бесправны в плане стипендии и общежития. Ими до третьего курса замещали тех, кого отчисляли по неуспеваемости или за провинности. После третьего же курса «выбыть» становилось так же сложно, как и «вбыть». Потому что план выпуска определённого количества молодых врачей администрация института была обязана выполнить на сто процентов. У «особо отличившихся» студентов «хвосты» тянулись с предыдущего курса.
Серёгу пытались отчислить несколько раз. В основном за любовь к спиртному. И каждый раз он каким-то образом выкручивался.
Декан факультета Юрий Борисович Бендер, интеллигентный мужчина лет пятидесяти в отутюженном костюме и белоснежной рубашке при чёрном галстуке, занимался студенческими проблемами только в крайних случаях. Повседневные проблемы решали помощники декана.
Очередное отчисление Серёги-таракана было крайним случаем.
— Ну что же ты, Серёжа…
Декана так расстроило предстоящее отчисление студента, что он встал из-за стола и заходил по кабинету. Этого нескладного телом и поступками разгильдяя он знал по прежним грехам, и жалел за его жизненную нескладность.
— Выпиваешь… В который раз на тебя по этому делу жалуются. Хвостов куча…
Сергей стоял посреди кабинета с поникшей подобающе тяжести проступка головой.
— В общем, как это ни прискорбно, я вынужден поставить вопрос о твоём отчислении.
Сергей, улучив момент, когда декан приблизился к нему, вдруг бухнулся на колени, горячо обнял ногу декана, прижался к ней щекой:
— Не погуби, отец родной, — заголосил, да так, что сомневаться в неискренности его чувств было бы грешно. — Я без института пропаду!
Оторопевший декан дёрнул ногой, пытаясь стряхнуть припавшего к колену студента.
— Ну что ты, Серёжа, что ты… Прекрати… Встань…
Дверь в деканском кабинете была простенькая, в предбаннике у секретарши и в коридоре толпились студенты, страждущие получить допуски на экзамены после горячих раскаяний и страстных обещаний исправиться, пришедшие за справками и по другим студенческим нуждам. Дверь всегда была полуоткрыта, и «покаяние блудного сына-студента отцу-декану» происходило, можно сказать, принародно.
— Не встану! — Серёга одной рукой ещё крепче обнял деканскую ногу, а второй принялся размазывать по лицу катившиеся из глаз натуральные слёзы. — Сопьюсь я без института! Пропаду! Юрий Борисович, миленький! Прости в последний раз! Как сын отца прошу — не дай пропасть!
Оторопевший декан даже не обратил внимания, что разгильдяй-студент обращается к нему, профессору, на «ты».
Серёга целовал колено декана, как может целовать вернувшийся к отцу раскаявшийся в грехах страстно любящий родителя сын.
Декан, оглядываясь на дверь и неимоверно смущаясь происходящим, отодрал, наконец, от ноги студента и ретировался за стол. Убитый горем Сергей стоял на коленях посреди кабинета, неподдельно плакал, размазывал слёзы, кланялся до полу, разве что не бил в потёртый линолеум лбом.
— Последний раз, Юрий Борисович! Дайте шанс получить хорошую профессию и стать человеком!
Народ, горлопанивший в предбаннике, как и положено толпе студентов, притих, наблюдая за неординарной ситуацией.
— Встань, Серёжа, встань, — изгоняющими жестами коротко отмахивался от бившего поклоны студента декан.
— Не встану, Юрий Борисович! Вы мне как отец! Неужели вы смогли бы выгнать заблудшего сына и позволить ему спиться?! Юрий Борисович, дайте допуск на экзамен — и я уйду!
Поднять с колен плачущего студента было невозможно. Дать ему допуск на экзамен и тем самым вызволить себя из неприятной ситуации?
— Дам я тебе допуск! Дам! Только встань!
Через несколько мгновений Серёга-таракан вышел из кабинета декана. Ошарашенные студенты молча расступились.
Толпа в коридоре не видела действа в кабинете, но все знали, что Серёгу-таракана выгоняют.
— Ну, как, Серый? – участливо спрашивали студенты сокурсника, разглядывая его заплаканное лицо. — Восстановиться-то на следующий год разрешил?
— Дал допуск, — совершенно спокойно ответил Сергей, пожимая плечами и стирая со щёк остатки слёз.
— Так ты что… остаёшься?! Как?!
— Да, — скромно шевельнул ладонью у бедра Серёга. — Всех-то и дел, упасть перед деканом на колени.
= 5 =
Прошло много лет. Орлов, врач с многодесятилетним стажем, торопился на автостанцию, откуда шёл автобус в районный посёлок, где он работал хирургом. Шёл он по центральной улице из областного Минздрава, куда носил документы на подтверждение квалификационной категории. Шёл мимо престижного ресторана, около которого остановилась чёрная, отполированная до зеркального блеска, иномарка. Выскочивший из кабины пожилой водитель открыл заднюю дверь, помог выйти пассажиру. Точнее, хозяину. Сухощавый и чуть сутулый, в лёгком дорогом плаще нараспашку, в длинном шёлковом кашне, в модной шляпе, какие носят очень уважающие себя уважаемые обществом приверженцы классической моды, с коротко стриженой седой бородой мужчина выглядел впечатляюще.
Мужчина показался Орлову знакомым.
Неужели... Ба-а! Серёга? Столько лет прошло, а он такой же, только в модном «прикиде» выглядит эдаким… аристократом.
Орлов остановился шагах в десяти от иномарки.
— Сергей? — спросил он, всё же опасаясь ошибиться.
Мужчина выжидающе посмотрел на Орлова. Водитель, как профессиональный охранник, сделал шаг в сторону Орлова и наполовину заслонил от него шефа. Напряжённая поза говорила, что водитель-охранник готов пресечь любое движение в сторону шефа.
Мужчина со снисходительной задумчивостью смотрел на Орлова, чуть сжав губы трубочкой. Наконец, улыбнулся, указав Орлову в грудь:
— Орлов?
— Точно! — радостно подтвердил Орлов.
— Николай, — утвердил Сергей, кивнув себе.
— Точно! — подтвердил Орлов. — Здорово, Серёга! Ты забурел, гляжу я.
— Сергей Николаевич, — сурово поправил водитель.
— Да ладно... — разрешил панибратство Сергей Николаевич. — Слушай, Коля, я пообедать приехал. Пойдём, за столом и поговорим.
— Да я... Одет не для ресторана, — застеснялся Орлов. А если честно, испугался. Потому что денег для ресторанных посиделок у него не было.
— Не проблема. Меня здесь знают. Угощаю.
Ну, если только угощаешь, подумал Орлов. Мы тебя портвешком в студенчестве тоже нередко угощали.
Водитель заспешил вперёд, предупредительно открыл дверь перед шефом.
Орлов с удивлением глядел на Серёгу... Сергея Николаевича. Движения и повадки у него были не наигранными, а, словно переданными с генами предков-аристократов. Вот тебе и Серёга-таракан! Вот тебе и выпивоха, студент «хвостатый».
Подбежал метрдотель, принял у Серёги... у Сергея Николаевича плащ и шляпу.
— Со мной, — Сергей между делом повёл бородой в сторону непрезентабельного Орлова.
Метрдотель взял и куртяшку Орлова.
Прошли к столику. Судя по тому, что Серёга шёл первым, столик здесь он имел постоянный.
— Как всегда, Сергей Николаевич? — спросил метрдотель, почтительно оттопырив зад.
— На двоих, — подтвердил Серёга. — И бутылочку хорошего коньячку.
— Ну, как жизнь? — усевшись за стол, спросил Серёга по-отечески, как подобает шефу спрашивать полезных сотрудников.
— Нормально, — уверил Орлов, чувствуя себя неуютно в свитере и потёртых джинсах на VIP-фоне Сергея и ресторанной обстановки. — Работаю в районной больнице хирургом. Высшая категория… Жена, дети, трёхкомнатная квартира…
Про «пожилую» машину он решил умолчать.
— Высшая категория — это хорошо… Это хорошо… — с задумчивым акцентом большого руководителя, размышляющего о своём, пробормотал Серёга.
— А ты, Сергей… Николаевич, смотрю, забурел?
Орлов постеснялся назвать его Серёгой.
— Да ладно тебе. Николаич — это для подчинённых. А мы с тобой вместе в общагах бедовали.
— Ну, бедовали давно. Сейчас-то у тебя, гляжу, всё устаканилось.
Подошёл официант. Проявляя позой уважение, поставил блюда и коньяк на стол. Налил в пузатые бокалы понемножку коньяку.
— Музычку сделай поспокойнее, — заметил Серёга, не глядя на официанта, и ласково подхватил бокал под «попу».
— Сделаем, Сергей Николаевич, — склонил голову официант и удалился быстрым шагом.
Орлов только сейчас заметил, что динамики бормотали что-то молодёжное вроде рэпа или техно. Динамики поперхнулись и через мгновение зазвучала плавная мелодия в исполнении оркестра Поля Мориа.
— Чудесная музыка была в нашу молодость, не то, что сейчас: дум-дум бла-бла-бла, — как бы для себя пробормотал Серёга, грея бокал в ладони. — Ну, давай, за встречу.
Соприкоснулись бокалами. Серёга поводил носом над бокалом, вдыхая аромат благородного напитка, сделал глоток, замер с закрытыми глазами. Одобрил:
— Приятный напиток.
Орлов тоже сделал глоток. Коньяк имел мягкий вкус, сильно отличавшийся от спиртового ширпотреба, продававшегося в винных отделах. Горячая струйка протекла по пищеводу, расцвела букетом послевкусия во рту.
— Похоже, в большие руководители поднялся? А, Сергей? — спросил Орлов весело, принимаясь за еду. Бегая по городу он изрядно проголодался.
— Ну… Не сразу. После института распределили меня в тьмутараканьскую участковую больничку. Так называемым главврачом. Ну и терапевтом по совместительству. Главврач… Кроме меня ещё хирург был старый, спившийся. И стоматологичка. Три медсестры, акушерка, две санитарки… Я поначалу с хирургом спился. Ну, ты ж знаешь, как я в общаге бухал.
Сергей усмехнулся. Укоряя себя, покачал головой.
— Вспоминаю того, из общаги, смотрю на себя, теперешнего… Я ли это? В то время мы были студентами. Заготовками с неясным будущим. Время прошло, мы стали другими. Которые шли вперёд всё это время, тянули лямку рыночной экономики — изменились. Другие застыли, как памятники советскому прошлому. Время разрушит их. У каждого из нас был выбор: остаться памятником прошлому — или идти в будущее и стать другим. Я помню себя, прошлого. Теперь я другой. Тогда был не я. Или ещё не я.
Орлова покоробили рассуждения Серёги о «памятниках советскому прошлому». Похоже, Орлов как раз был таким «памятником» — «светя больным, сгорал сам», не заботясь о чинах и доходах.
«Ага, ты тянул лямку и теперь ездишь на чёрной иномарке с ожидающим тебя в предбаннике шофёром. А я, хирург высшей категории, не шёл вперёд и остался памятником прошлому. Поэтому нет у меня чёрного лимузина с шофёром и зарплаты в чемодан денег», — неприязненно подумал Орлов. От глотка коньяка добродушия у него не прибавилось.
— Да-а… Медсестра, разведёнка, я с ней жил в деревне… Она от мужа-бухарика ушла. С ребёнком. Мозги мне вправила. Ты, говорит, Сергей Николаич, молодой. На распутье стоишь. Путь для безвольных — катиться, куда катится, и спиться, как хирург наш. Другой путь — больничку для себя трамплином в карьере сделать. Брось пить, поработай годик, покажи себя. Время пройдёт, большим человеком станешь. Отчёты, какие надо для верхов, мы тебе сделаем. Ты нас только зарплатами не прижимай. Лучше себе недодай: тебе, одинокому, сейчас денег много не надо, а нас, семейных подчинённых, лишним червончиком облагодетельствуй. Своё ты потом возьмёшь, когда наверх поднимешься. Через годик просись на повышение. Только не в замы, а в какие-нибудь главные. Хоть в плохонькие, но в главные. Потому как один раз пропишешься замом, так всю жизнь и будешь «замшевым».
Серёга хмыкнул, покачал головой, улыбаясь то ли мыслям, то ли воспоминаниям.
— Мудрая женщина была!
— Была? — осторожно уточнил Орлов.
Серёга заметил опасливый взгляд собеседника.
— Ну… Я-то уехал, а она осталась.
«Бросил «мудрую женщину», с которой жил, которая тебя на путь истинный наставила», — подумал Орлов.
— Да-а… За переработку персоналу кому трёшку, кому пятёрку из своего кошелька доплачивал. Хирургу — спиртику больничного на опохмелку. Персонал любил меня… Ну и пошёл я потихоньку по служебной лестнице вверх. И по партийной — без этого в должностях не поднимешься. Был и в «Демократическом выборе», и в «Нашем доме», и в «Отечестве», и уж не помню, в каких партийных «гадюшниках» был. Сейчас член нынешней правильной партии «Едим Россию». Да… Иначе не удержаться в кресле «незаменимых».
«Как был ты Серёгой-тараканом, — всё с большей неприязнью думал Орлов, — так неистребимым тараканом и остался. Только экзамены, которые ты теперь всяко-хитрыми способами сдаёшь, другие».
— Кем я был в институте? — словно услышав мысли Орлова, спросил Серёга. И ответил: — Серёгой-тараканом. Который падал на колени перед деканом. Который прикидывался дурачком, чтобы сдать экзамены по ненужным ему предметам. Аминь тому «таракану»!
Серёга отсалютовал бокалом, предлагая Орлову выпить.
Выпили.
— Прошло время… Серёга-таракан, как в сказке про Ивана-дурака, стал… королём. Владельцем медицинских центров. Теперь деканы мне кланяются и готовы к коленке припасть. Завидуют. А чего завидовать? Как говорит китайская или чья там, поговорка: «Хочешь быть счастливым — будь!».
— Козьма Прутков.
— Что, Прутков?
— Сказал это Козьма Прутков.
— Да мне по барабану, кто сказал, — чуть захмелев, Серёга заговорил развязаннее. — Человек создан по образу и подобию кого?
«По образу божьему», — стереотипно подумал Орлов.
— Не-а, неправильный ход мыслей, — словно услышал мысли Орлова Серёга. — Врёт библия. Человек создан по образу и подобию обезьяны! Каждый хочет жить и, как мартышка, уподобляется кому-то: одни хотят дом, как у олигарха, другие — авто, как у адвоката, третьи — зарплату, как у депутата. Все хотят удовлетворения своих амбиций, а проще — гордыни… Только у большинства не получается. А почему? Для человека, если он хочет чего-то добиться, всё возможно. И не ври себе, что что-то для тебя невозможно. Чем ты такой особый, что я могу, а ты не можешь? Не только можешь, но и должен! Напрягайся, делай. Не-ет, все стоят и ждут, когда я или кто другой сделает, а они будут этим пользоваться. Всё равно не можешь? Ну, тогда падай на колени, как я когда-то перед деканом падал, и проси: «Сделай Боже так, чтобы мне привалило богатства, здоровья и всего, да побольше». Только не забудь добавить главное: «…а разгребать, Боже, мои грехи за это счастье будешь Ты». Гордыня — главный человеческий грех.
Серёга налил по изрядной порции коньяку, ополовинив бутылку, отсалютовал Орлову, выпил до дна.
Орлов выпил половину, хотел поставить бокал, но Серёга осуждающе, как напроказившему мальчику, покачал пальцем, сделал жест: допивай! Пришлось допить.
— Помнишь, мы в школе учили: «Отчего люди не летают?». Летают! Все летают! Только одни летят-падают на дно общества, а другие на верха общества. Падать вверх и падать вниз, в принципе, одинаково. Результат разный.
Серёга задумался, вздохнул, продолжил с сожалением:
— Жаль, время уходит... Эх, где вы, годы молодые! Да... Так много ещё хочется сделать, а время уходит... Семьи, вот, нет. Наследников. Возьмёшь какую в жёны, а она потом отсудит у тебя пол-состояния…
Серёга раздражённо дёрнул рукой.
— Подумываю родить себе наследника через суррогатное материнство.
Серёга устало вздохнул.
— Торопиться надо. Уходит время… Да, уходит… Не я один, все плачут об уходящем времени. Слышишь? Кап… Кап… — Серёга нешуточно прислушался. — Думаешь, это капает время? Нет, это капают слёзы тех, кто хотели бы без напряга в теперешнюю жизнь, но обрекли себя быть памятниками прошлому… — перескочил он на старую тему. — Стоят на сгнивших постаментах, и голуби мира гадят им на головы, раскрашивая скорбные лица белыми потёками.
— А кого ты считаешь «не памятниками»? — рассердился Орлов. — Тех, которые лезут в гору, наступая на головы конкурентов, соратников и собратьев? «Успех — любой ценой!». Да, много желающих добиться всего любой ценой. А что значит «всего»? Ну, машинка, квартирка, дачка, на какие-нибудь Багамы или Куршавели смотаться… А вот если бы Бог всем и сразу давал всё, что они хотят, они, наверное, захотели бы две машинки, две квартирки, две дачки… На иного посмотришь, и не понять, кто в кого вселился: то ли бес жадности в него, то ли он, жадный, в беса. И думаешь: ну почему к нему всякая грязь липнет?
— Ага, — перебил Орлова Серёга и погрозил пальцем. — Вот ты сейчас подумал про себя, я, мол, хороший, живу, как надо. Не обольщайся: другие про тебя думают иначе!
«Боюсь, что ты, как раз и лез по головам других, — неприязненно подумал Орлов. — Медсестру-сожительницу, к примеру, которая тебя на путь истинный направила, поматросил и бросил».
— Не все голодными волками живут, — возразил Орлов. — Многие среди моих знакомых и коллег нормальные, умные люди, с которыми можно посоветоваться по любому поводу, если сам не доходишь.
— Не слушай умных — они дураки, — захмелев, выдавал «перлы» Серёга. — Не всем баранам нужны новые ворота, многие и без ворот бараны.
Орлов пожал плечами и продолжил:
— Кто у нас пользуется уважением? Тот, кто удачен в собственном обогащении через обирание других. Всё с ног на голову перевернули! Тот кто живет праведно — убогий, а выпивающий и убивающий — нормальный. Семья — пережиток, гомосеки — современно. Скоро поедание человечины возведут в норму, потребуют толерантности по причине, что, мол, они особые — питаются не как все. Проституция дошла до школьниц, скоро станет актуальна в детском саду… Хотя какие детские сады? Одни пидоры кругом, рожать некому. Всё построено на обмане! Все технологии направлены на усовершенствование способов оболванивания человека. Человека превратили в бездушного болвана. Дух умер. Народ доволен тем, что сыт. А на сытый желудок не очень-то думается о Душе. Да и где она, Душа? А холодильник рядом, на кухне. И колбаса с пивом в нём материальны…
— Никто не вечен на земле. Придёт срок, у меня, у тебя, у любого душа покинет бренное тело. — Серёга откинулся на спинку кресла, безнадёжно шевельнул кистью. Так же, как и в студенческие времена, заметил Орлов. — И не нужен станет холодильник на кухне с колбасой и пивом.
— Было бы чему покидать. Многие живут бездушными телами, ходячими мертвецами, — сдерживая раздражение, усмехнулся Орлов.
***
Серёга сел в машину.
— Давай, Володя, в офис.
Володя, грузный от спокойной жизни бывший спортсмен лет шестидесяти, мягко тронул машину с места.
— Знакомого встретили, Сергей Николаевич?
— Знакомого. Сорок лет назад учились вместе. Надо же… Узнал.
Сергей Николаевич недовольно качнул головой.
— Хорошо, гордый оказался: ни визитку не попросил, ни где меня найти не спросил. А то ведь достают неудачники: устрой то, помоги с тем и этим…
2021 г.