2
Я не слышала почти никогда Лёлю. Не видела, как общаются с Даничкой его родители. Я видела дедушку Владимира и ошибочно приняла его галантность и седые власа за признак мягкости, которой, по моему убеждению, как оказалось, ложному, должны обладать все дедушкобабушки.
Тогда, на пляже, сидя на соседней от моего собеседника подстилке, я не знала, как мне реагировать: и откровенно громко улыбаться на все афоризмы не станешь, ведь могу оскорбить. И, в то же время, мушкетёр Владимир так резко менял тон беседы с шутливого на серьёзный, что я за ним не поспевала менять своё довольное выражение лица. И иногда выглядела довольно глупо. Досадно, но ладно: я в его глазах — молодёжь с Венеры, которая читает с телефона, что, согласно Владимиру:
— Как заниматься любовью в презервативе.
И так он это сказал, кстати, понизив громкость голоса до минимума, словно доверил мне наинтимнейшую вещь. Хотя, для рыцаря ушедшей эпохи “любви спустя 50 лет брака”, это — действительно интимная подробность.
Самому Владимиру уже за 70, но, чтоб ты понимал, мой верный читатель, едва угадав моё намерение встать, он сам поспешил подняться. С третьей попытки ему это удалось, и тогда он галантно подал руку, чтобы помочь встать мне, его вынужденной спутнице. И при этом, он не забывал поглядывать на проходящих мимо юных прелестниц возрастом около 40-50 лет, отпуская комментарии, за которые в более горячем возрасте вполне мог бы схлопотать пощёчину.
Откуда эта галантность? Ведь мой сосед на лето утверждает, что его воспитывала мать.
— Я в семье — третий ребёнок, у меня ещё были две старшие сестрички. Папа маме сказал, что хочет сына, и они будут рожать, пока не родится мальчик.
— Повезло ещё вашей маме, — прикинула я. Ведь история знает случаи, когда девочек в семье было уже 8, а муж всё не унимался: сына подавай. Генетика — наука не для слабаков. И я, вот, думаю, откуда такое отношение к женщинам? Может, от преобладания женской силы в семье?
— За каждую провинность я получал ремнём. Каждый вечер мама спрашивала: сколько провинился? И я честно всё ей рассказывал. Ведь виноват, значит — неси наказание. А в восьмом классе я резко вырос. Мама и так ростом полтора метра была, а тут я — на две головы выше. И вот, она как-то спрашивает: “Сколько провинился?” А я, обнял её, она как раз мне по грудь, и говорю: “Закончили, мам. Я всё понял”.
Я понимаю твои мысли, мой верный читатель. Ты уже пылаешь праведным гневом, ведь бить детей — это удел слабаков, насилие и прочее, и прочее. А вот Владимир, прошедший это на собственной шкуре, считает иначе.
— Я до сих пор маме благодарен. Дурь она выбила. Но мало. Я ей когда-то сказал: “Мама, слабо, надо было больше”. А она мне ответила: “Не успела, сынок”.
Я не призываю бить детей. Я призываю не критиковать тех мам, кто всё-таки ищет способы, пускай и не модные нынче, чтобы воспитать достойных людей. Потому, что то, что мы считаем истиной сейчас, станет непроглядной средневековой темнотой спустя десятки лет. Потому, что нет идеальных учебников — их пишут обычные люди, кто тоже не идеал, и кому свойственно ошибаться. Нет идеальных семей, в которых один говорит, а второй слышит. Это такой же миф, как страсть спустя 50 лет совместной жизни. Спустя полвека, когда артрит и ноги быстро затекают так, что не можешь сразу с подстилки подняться, то какая страсть? Останется только уважение и забота. Да и то, если они останутся — то, считай, тебе крупно повезло.
— Жизнь — это тяжелейшие будни. Родителем быть трудно. Потому, что или ты — родитель, или тебе наплевать на то, кем вырастут твои дети и внуки. Если, однажды, мой внук придёт ко мне и скажет “иди на …”, то зачем же я жил?
Как бы там ни был, а равнодушным к Владимиру остаться нельзя. То улыбаешься его романтичности по отношению к жене, в частности, и женщинам, в принципе, то проникаешься его серьёзностью по отношению к жизни — с той же женщиной. В любом случае, скучно даже нам, его соседям, не бывает.