сомик Юра

 

Яркий, сияющий солнцем, полдень.

Кладбище.

Татьяна смотрит на его большое тело в гробу с синей бархатной обивкой, на его огромные руки, сложенные на груди, на его жёлтое окаменевшее лицо, и ничего не чувствует.

Родственники и коллеги подходят прощаться.

Она должна сделать один шаг, наклониться над ним и, хотя бы, наметить поцелуй. Это формальность, никто не ждёт от неё слез и истерик. Но Татьяна стоит там, где стояла, и не движется с места. За её спиной начинают перешёптываться, что пора закапывать, но её никто не торопит, все просто ждут.

Татьяна знает, что сделать это необходимо. Прямо сейчас. Она обязана. Всего один единственный шаг. Наклон. И всё закончится.
Да какого чёрта!

Татьяна круто разворачивается и, ни на кого не глядя, уходит.

За её спиной молчание.

Она идёт по дорожке, мимо могил – старых провалившихся, а рядом совсем свежих, с бугорком чёрной земли, под её ногами шуршит листва, на одном из памятников ворона - глядит на Татьяну любопытным черным глазом, а та идёт всё быстрее, и с каждым шагом ей всё легче и легче.

***

Я ничего не сделала – думает Татьяна, - я не виновата, что он умер.

Кладбище осталось позади, Татьяна неторопливо спускается по улице, которая уходит круто вниз и поворачивает направо, а потом еще раз направо. Татьяна не любит спешки, а сейчас ей просто необходимо тихое место, чтобы подумать. Старый заброшенный парк – вот куда ей нужно.

Кладбище разрасталось, теснило парк, и наконец их ограды соприкоснулись. Люди приходили в парк все реже и реже, и наконец вовсе перестали тут бывать. Клумбы поросли бурьяном, скамейки изрисовали подростки, которые собираются тут поздними вечерами. Их нервы приятно щекочет близость кладбища.

Вот и её скамейка. Татьяна смахивает листву, садится, откидывается на спинку, закрывает глаза.

Ей нужно поговорить хоть с кем-нибудь, озвучить, объяснить самой себе, что произошло, как такое вообще возможно…

Вначале она говорит тихо, ей неловко разговаривать вслух, Татьяна боится, что её могут услышать и принять за сумасшедшую. Она просто бубнит себе под нос, но потом забывает про всё, и уже говорит в полный голос, будто с реальным собеседником, а не с самой собой.

- Я не печалюсь о нем. Как так вышло, что он умер, а мне всё равно. Почему мне совершенно не жалко его? чем он заслужил такое отношение? Я ведь не злая и не жестокая…

Татьяна замолкает, открывает глаза, и какое-то время сидит молча и неподвижно. Коричневый блестящий жучок ползёт по скамейке, заползает на подол платья, Татьяна подставляет ему палец, жучок смело ступает на палец и тут же оказывается на её ладони. Замирает, не торопится сбежать. Теперь у Татьяны есть слушатель.

- Моя жизнь до замужества была такой банальной, – говорит она жучку. – Счастливое детство, беззаботная юность, институт. На последнем курсе выскочила замуж за сокурсника. Как объяснить самой себе, что он со мною сделал…
Из безусловных фактов только первый и единственный аборт, после которого я больше не смогла забеременеть. Он настоял на аборте, сказал – мы так молоды, давай позже, и я как овца послушалась. Ну как же, любимый муж, среди всех выбрал меня, так умён, красив, так уверен в себе, он не может ошибаться. Но даже и с абортом, нельзя всю вину свалить на мужа. Мне было двадцать два года, достаточно, чтобы самой нести ответственность.

Он как чёрная дыра, поглотил мою жизнь, всю без остатка. По отдельности, каждый его шажок был ерундой, мелочью, тем, что не может разрушить человеческую жизнь, но все эти небольшие шаги сложились в долгую дорогу.

Отлично помню тот день, тот первый раз, самое первое предательство, после которого я перестала уважать своего мужа.

Мы оба архитекторы, но идея этого моста была моя, и только моя. Я с детства рисую мосты, рисую всюду, куда дотягиваются руки – на бумаге, в школьных тетрадках, в дневнике, на обоях в собственной комнате, потом и в институтских конспектах. Эти изрисованные обои так и остались в моей комнате, в родительском доме. Однажды я нарисовала мост на собственной руке обычной шариковой ручкой, пока ехала в метро. Помню изумлённые взгляды, когда наконец закончила и глянула вокруг.

А тут такая удача, нам поручили спроектировать мост, который соединил бы два берега в небольшом городе. Наш первый с мужем совместный проект.

Помню, как проснулась субботним утром, и кинулась чертить, пока не забыла сон. Это была моя гениальная идея, лучшее, что я когда-либо придумывала, будто Бог позволил заглянуть в райские сады, и я увидела тот самый мост… Муж радовался и ликовал как ребёнок, мы как сумасшедшие чертили два дня напролёт черновой проект.

И вот настал тот день, мы как обычно, вместе приехали на работу, наш общий проект представил мой муж, потому что я ужасно волновалась, а когда я волнуюсь, ничего не могу внятно рассказать. Все слушали, затаив дыхание, а потом спросили, его ли это идея? Он застенчиво опустил глаза, улыбнулся и сказал – да.

Помню, как солнце играло в его волосах, отражаясь медью, как муха жужжала и настырно билась в стекло, как за дверью протопали чьи-то каблуки – для меня время остановилось, и как мне вдруг стало нестерпимо холодно после его «да», меня будто парализовало. К мужу подходили коллеги, поздравляли, а я не могла двинуться с места. Сидела оглушённая, а он продолжал говорить, как ни в чём не бывало, продолжал смеяться. Не могла же я тогда вскочить и начать рассказывать про свой сон. А ведь нужно было именно тогда пресечь эту ложь еще в зародыше.

Дома я спросила мужа напрямую, почему он так поступил, муж искренне удивился, и ответил – да какая разница, мы же одна семья. Его назначили начальником проекта, и дальше всё, что придумывала я, автоматически присваивалось ему. Шли дни, месяцы, на меня смотрели как на ненужный придаток, и в конце концов новая начальница попросила меня уйти. Я могла бы рассказать всё ей. Пусть бы мне не поверили, путь бы обсмеяли, но я бы вынесла наружу свою боль, и она не сожрала меня изнутри. Теперь я сожалею, что не сделала этого.

Осенние дни коротки, солнце клонилось к закату, тени от деревьев стали длиннее, заметно похолодало. Татьяна глянула на ладошку, обнаружила, что жучка нет, застегнула куртку, поёжилась, обняла себя за плечи, но уходить не спешила.

- После того, как я уволилась, муж сказал, что теперь у меня будет больше времени на себя и на дом, все женщины об этом мечтают.

А я нет, я мечтала только о мостах.

Каждый новый проект он советовался со мной и принимал все мои идеи, но всякий раз – как это было больно. Он предавал меня раз за разом, а я оправдывала его, уже не помню как, но оправдывала, лишь бы что? Что я боялась потерять? Комфорт и достаток? Нет. Возможность хоть и опосредовано, но заниматься любимым делом? Наверное так. Не знаю. Может я просто боялась перемен. Мужа к тому времени я уже не любила.

Хорошо помню тот проект, на котором я сказала решительное нет. Вначале муж не поверил, думал я шучу и подкалываю его как обычно. Я попыталась объяснить, как мне тяжело, он обиделся, и больше советов у меня не спрашивал. С тех пор стал задерживаться на работе дольше обычного, практически перестал со мной разговаривать. Он больше не ел дома, ужинал в ресторанах, приходил всё позже и позже, принимал душ и сразу ложился спать. Я осталась одна – без любимой работы, без любимого мужа, и без возможности иметь детей.

Отличная жизнь, правда. Это длилось… сколько же это всё длилось… несколько лет.
А потом он купил сомика Юру.

Огромный аквариум на восемьсот литров всегда, сколько помню, стоял у глухой стены в большой проходной комнате, там плавали дискусы – красивые красные с продольными и поперечными полосками, размером с его ладонь или даже больше. Маленькие голубые неоны, меньше спичечного коробка, и с красной продольной полосочкой; а еще данио – они такие же маленькие, как неоны, только голубые, но светятся в темноте, флюоресцируют.

Мы собирались в отпуск, откладывали деньги, я мечтала, об этом отпуске целый год, думала, может там всё наладится, смена обстановки, никого рядом…

В тот день муж пришел с работы раньше обычного, влетел радостный, в руке пакет, а в пакете рыбка малюсенькая. Сказал, что это такая удача, всего за полторы тысячи долларов – наши деньги на отпуск – ему продали электрического сома. Начал рассказывать взахлёб, что они водятся только в Центральной и Северной Африке, что к году он вырастет до пяти сантиметров, потом рост замедлится, но жить он будет лет двадцать, а то и больше.

Я ничего не сказала, но этого Юру возненавидела сразу. Муж купил для него отдельный небольшой аквариум, и эта мелкая дрянь там плавала, светло-розовыми усами шевелила. Большого аквариума я никогда не касалась, муж запрещал, боялся, я испорчу что-нибудь, говорил – ты неуклюжая, не лезь. А Юру надо было кормить два раза в день мелкой рыбой или креветками. Тем рыбам подходил обычный рыбий корм, а этот оказался хищником. Я резала ножницами рыбу и кидала ему кусочки в аквариум, он радостно их заглатывал, а потом таращился на меня через стекло своими белыми глазками.

Я и не заметила, как привыкла к Юре. Начала разговаривать с рыбкой, рассказывала о своих снах про мосты, о том, что никак не могу справиться с аппетитом, все толстею и толстею. Юра смотрел пока я говорила, слушал – уткнётся носиком в стекло и слушает.

Муж раз в неделю сам менял фильтры в аквариуме, для этого надевал прорезиненные перчатки, Юра мог испугаться его и стукнуть током, потому что меня он знал хорошо, а мужа видел редко. Пока Юра был маленький, и заряд был маленький, но уже через три года муж без перчаток к аквариуму не подходил.

Прошло семь лет, как его принесли, Юра вырос до тридцати сантиметров, такой светло-розовый красавец с голубоватым налётом на спинке, в мелких пятнышках – темных и голубых, а плавники маленькие и светлые.

Кто бы что ни говорил, а я знала – Юра всё слышит и понимает.

И вот три дня назад в субботу муж как обычно стал менять фильтры у Юры, в это время мы разговаривали, я сказала, что хочу вернуться в профессию, просила его поговорить на работе, чтобы меня взяли хоть кем-нибудь, лишь бы не сидеть дома. Он вспыхнул сразу, как будто я попросила его купить мне яхту. Сказал, что я деградировала, превратилась в корову, сказал, что я растеряла все навыки, и что меня даже секретаршей не возьмут.

В порыве гнева он забыл надеть перчатки, а я смотрела, как он лезет голой рукой в аквариум и не остановила его. Отлично помню этот момент, помню спокойное безразличие внутри, когда его рука опустилась в воду и вытащила фильтр. Муж промыл фильтровочный материал, продолжая на меня орать, а я не могла отвести взгляд от его руки без перчатки. Он снова засунул руку в аквариум и в этот момент нечаянно задел Юру. Тот испугался и дал разряд. Муж грохнулся на пол, навзничь, зацепил аквариум. А я не кинулась к мужу, я инстинктивно схватила аквариум, спасая Юру.

Осторожно поставила аквариум на место и присела на корточки рядом с мужем, пощупала пульс.

Пульс не прощупывался, но я знала, как убедиться, жив человек или мертв. Я поднесла зеркало к его рту и увидела, что оно запотело. Мне надо было только вызвать скорую, но я развернулась и пошла в душ. Я стояла под душем с пол часа, не меньше, сперва горячий, а потом холодный, как я всегда любила. Вышла из душа, зашла в комнату. Юра смотрел на меня через стекло, уткнувшись в него носом. Я присела около мужа, поднесла к его рту зеркало. Подержала, посмотрела – ничего. Поднесла еще раз – снова ничего. Тогда я взяла телефон и вызвала скорую.