Бо Голдман пришел на студию с опозданием. За последнюю неделю к этому привыкли. Крадучись, пробрался он к рабочему столу и, убедившись, что на него никто не смотрит, достал из нижнего ящика запыленную красную книжицу.
– Цитатник Мао? – протянул учтивый голос над склоненным телом.
Застигнутый врасплох Бо дрогнул сильным могучим плечом, уронив при этом чашку горячего чая. Жидкость предательски текла по полу. Милош Форман сразу обо всем догадался. Да и вопрос он задал формально. Не жаль ему было разбитой кружки. Он вспомнил танки в Праге, три года унижений с привкусом кока-колы, детей, оставшихся на родине и танки, снова танки. Обида на Брежнева боролась в нем с огромной любовью к русской культуре.
Кроме «Записок охотника» в пурпурном томе таилось легендарное «Муму». Великие труды Достоевского, Толстого, Чехова нередко помогали завести сценарную машину Голливуда. Мотор амбиций экранизаторов «Гнезда кукушки», казалось, окончательно заглох. Все уже до дыр затерли роман хипповатого Кизи. Тесно ознакомились со всякой запятой и заковыркой.
Проблема авторов была в том, что они не могли схватить дух, все-таки идеологически чуждого им произведения. Куда ближе им был Тургенев. Бо помнил о травме Милоша. Еще год назад, когда работа только зрела и в каждом глазе горел огонь, он тайком протащил затертую книжку в мягкой обложке. Отложил, что называется, в долгий ящик с надеждой никогда его не открывать.
Но время уплывало, как британский чай. Нужно было принимать решительные меры. Частенько можно было видеть, как дергается верхняя губа Майкла Дугласа. Из груди, а может быть даже из сердца, молодого продюсера рвалось какое-то слово. Вернее, не слово. Слог. «Ту, ту, тур…»
Милош ждал помощи от Бо. Совесть и боль не позволяли ему первым произнести табуированное имя. Бо, в свою очередь, не желал уколоть патрона. Он полагал, что упоминание Тургенева непременно вызовет у Формана ассоциацию с Брежневым и танком. Голдман все еще верил, что болото следует обойти. Ситуация твердила обратное – иных путей не осталось.
Бо предчувствовал недоброе. Он уже почти закончил сбор осколков, результатов своей оплошности, когда, подняв голову, увидел в глазах великого чешского режиссера слезинку, тщетно жаждущую скрыть за собой отчаянный душевный вопль «Help». Форман стал стремительно отворачиваться, в то время как Бо совершенно рефлекторно дотронулся рукой до закрытой книжки. Будто мановение волшебной палочки заставило Формана застыть на месте. В сознании Бо мелькнула тень Оскара. Сценарист и постановщик переглядывалась. Со стороны казалось, что некая электрическая искра летает из глаз Бо в глаза Формана и обратно. Пульс бился быстрее и сильнее, чем на альбоме «Pink Floyd», лежавшем рядом с концертом Рахманинова.
Бо открывал книгу также медленно, как Мел Гибсон перерезал проводок взрывчатки. Форман вспоминал, как он боялся не пережить эту муку и стоял статуей, зажмурившись.
Каково было его удивление, когда он тотчас узнал в безымянной барыне сестру Рэтчед, в Герасиме Вождя, а в собаке Муму Макмерфи (говорят, в те годы Джейн Фонда с любовью называла Николсона «Овчаркой» или «Овчариком». Он в ответ называл ее «Луковицей»).
Нескольких абзацев не хватит, дабы подробно описать проникновение духа Тургенева в заморских киношников. Не хватит и трактата, ввиду того, что механизмы воздействия русской культуры на культуру мировую еще не до конца изучены. Зафиксируем пока что магические факты.
Сходство Барыни и Рэтчед очевидны. Обе имеют толпы лениво-исполнительных прислужников, обе до одури деспотичны. Рэтчед тянет лапы в личную жизнь пациентов, принародно обсуждая их половые проблемы. «Салтычиха» выступает в роли свахи. По ее щелчку организуется совет на котором выносится вердикт женить нравственно падшего Капитона-башмачника на прачке Татьяне, чьи речевые стратегии воспроизводит в фильме Формана герой Денни Де Вито. Семейный быт обеих не устроен, цветочные годы позади. Той и другой подходит фраза: «День ее, нерадостный и ненастный, давно прошел; но и вечер ее был чернее ночи». В конечном счете, действия сестры и барыни по наведению порядка приведут к убийству.
Переведенный из тюрьмы в психушку Макмерфи первым делом начинает нечеловечески визжать, походя на обезьяну и собаку одновременно. Задира- бунтарь всю дорогу лается и грызется с руководством. К нему применяют две попытки усмирения: ЭСТ и лоботомию. Муму также усмиряют дважды. После продажи на Охотном ряду собака вернулась к хозяину, который старательно ее прячет. Когда Муму вновь подала голос, то дворецкий Гаврила намекнет Герасиму, что друга человека придется удавить. «Пошли» – сказал бы, подобно Вождю, немой дворник, если бы умел говорить. Он ведет собаку в трактир (отсюда Кизи вытащил сцену прощальной вечеринки с Билли Биббитом), прежде чем утопить ее. Также стоит отметить, что Муму была вытащена из воды, а в «Гнезде кукушки» один из первых конфликтов Макмерфи с санитарами происходит в бассейне. Немаловажен и эпизод рыболовли.
«Одаренный необычайной силой, он работал за четверых – дело спорилось в его руках, и весело было смотреть на него». Без подсказки не поймешь, о ком речь идет. Герасим мог носить на плече лошадь. Индеец мраморной колонкой пробил зарешеченное окно. Вождь выполняет в дурке функцию дворника, бродит по отделению с метлой. Он нем, как Герасим, до той поры, пока в больнице не появляется его друг. Братские отношения индейца с псом Макмерфи напоминают ту родственную (согласно Тургеневу, материнскую) связь, которая установилась у крестьянина с найденной им собакой. Большой брат начинает заботиться о брате меньшем. Герасим держит Муму за пасть, Вождь предупреждает Мака об опасности подчинения. После того как бунтари потерпели крах в сражении с системой, их формально убили наиболее близкие им люди, тем самым спасая от дополнительных унижений. Оказав своеобразную помощь угнетенным, индеец и дворник сбегают из «тюрем».
«…широко распахнулась его грудь; глаза жадно и прямо устремились вперед. Он торопился… [Герасима] проносили сильные ноги, [он] видел перед собой белеющую дорогу – дорогу домой, прямую как стрела; видел в небе несчетные звезды, светившие его пути, и как лев выступал сильно и бодро...»
Замени «Герасима» на «Вождя» и получишь финал «Пролетая над гнездом кукушки».
Подобно тому, как «Кошкин дом» Маршака стал моделью для кафкианского «Замка», так и «Муму» стала ориентиром, компасом и искрой для Кизи, Формана и Голдмана.