***
1.ГУЖЕВЫМ...ЕДУ!
В 60-е годы меня, городскую девчонку-подростка, родители, оставляли часто на лето в деревне Казанка у родственников отца за триста километров от моего города - в Починковском районе Нижегородской области. Деревеньки этой уж давно нет - лишь бурьян огромный с человеческий рост утопил покосившиеся кресты местного погоста. О своих воспоминаниях из моей жизни того периода я ещё - жива буду - напишу: многие моменты, на мой взгляд, очень интересны, забавны и поучительны.
Однажды, в середине августа, нагостившись вволю, я заговорила с родственниками о своём желании ехать домой: соскучилась по родительскому дому и пора уже было готовиться к школе. Тётя Настя отправилась на местную почту в соседнее село, вызвала на телефонные переговоры моих родителей. Брат с сестрой детально обсудила мою отправку, и я стала собираться. Решено было отправить меня с "оказией" в Наруксово, где одиноко проживала моя двоюродная бабушка Васёна (родная сестра моей умершей уже к тому времени бабушки по материнской линии). Бабушке Васёне дали телеграмму о дне моего прибытия к центральной сельской конторе.
Что значит эта "оказия", с которой меня предполагалось проводить, я не очень-то понимала, пока не увидела своими глазами лошадиную подводу, остановившуюся возле ветлы у тётиного дома. На краю телеги сидел возница - бородатый мужик, держащий большими руками вожжи.
Утром, в день отъезда, пришли и мои провожатые - старшие брат моего отца - дядя Вася со своей семьёй и сестра - Варвара. Высыпали из избы и четверо детей тёти Насти, сбежались поглазеть и соседские ребятишки. Старшие лобызали меня троекратно по русскому обычаю, что-то наказывали, совали узелки с гостинцами и снедью на дорогу; детвора улыбалась, просила написать и махала мне ладошками, пока повозка не скрылась из виду.
Путь предстоял нам вовсе не близкий: Наруксово находилось в пятнадцати километрах от деревни Казанка.
Лошадка шла ровно, время от времени пофыркивая. Возница был серьёзен и говорил редко - как бы сам с собой или со своей гнедой кобылой.
А я получала удовольствие, сидя на соломе и крутя туда-сюда по сторонам кучерявой головой - всё-то мне было интересно: и луга, и поля, и сёла, через которые мы проезжали. Никогда ещё ранее не доводилось пользоваться гужевым транспортом. Да что - ранее! И впредь никогда уж такого случая не представлялось.
Где-то за Садовкой возница "подобрал" трёх женщин-селянок, которые шли пешком в направлении Наруксово.
Пассажирки оказались очень бойки и веселы; возница тоже оживился и весело балагурил с раскрасневшимися крестьянками. Летели шутки, раздавался заливистый бабий смех.
В какой-то момент все замолчали - устали, видно, от веселья. И вдруг одна из крестьянок тихонько запела: "Я-аа когдай-то была молодая!.." Песню подхватили приятельницы, и - вот уж понеслось вдоль дороженьки - слушай только, воля вольная! Возница улыбался от уха до уха и время от времени довольно покачивал головой.
Поездка была замечательной, довольно необычной. Это можно, пожалуй, считать удивительным развлечением, которое оказалось мне явно по душе.
Добрались мы до места, как мне показалось, незаметно быстро.
Бабка Васёна кинулась ко мне целоваться да обниматься. Опомнившись, поблагодарила возницу - пыталась даже сунуть какие-то деньжата. Мужик наотрез отказался, сославшись, что уважил не кому-нибудь, а своим, деревенским.
А я подумала - добрый он человек - возница этот. Про него, похоже, пословица - "взялся за гуж - не говори, что не дюж".
Бабка Васёна подхватила мой нехитрый чемоданчик - он потяжелее; я взяла авоську со снедью да гостинцами. Разговаривая между собой, пошли мы вглубь центральной улицы села к маленькому, покосившемуся домику одинокой бобылки - сестре моей почившей года два назад бабушки.
Встречным знакомым односельчанам Василиса Владимировна хвасталась радостно: "Гостью веду - внуку сестры моей старшей...Дарью-то помните?.."
- Ты, чай, поживёшь у меня сколь-нибудь, ай нет? - допытывалась бабка Васёна.
- Поживу - поживу,- кивала я.- Денька два поживу...Только ты билет мне на поезд купи - где тут у вас... А деньги у меня есть,-прижималась я к бабушке поближе.
- Схожу вот к Митрофановне ужо - она в билетной-то кассе торгует.
И довольная старушка, раскрасневшаяся от волнения, приветливо улыбалась всем встречным...
Даже мне, тогда ещё двенадцатилетней школьнице, было понятно - радость редко выпадала на душу этой пожилой женщины.
2. ПОСЕЮ ЛЕБЕДУ НА БЕРЕГУ!..
Сестра моей умершей бабушки Дарьи, бабка Васёна, мужа своего потеряла в Великую Отечественную - пропал без вести, оставив её с двумя сыновьями, Володькой да Васюткой, и дочкой Клавой. Детей тяжело поднимала: день деньской в колхозе за трудодень убивалась. К старости-то своей одинокой только на хлебушек и заработала - восемь рубликов пенсию-то получала! И это ещё ничего!.. Бабка Дарьюшка-то моя, покойная, сестра-то её старшая, не меньше потрудилась в колхозе, да так и прожила с зятем, пенсии не добившись: сгорел напрочь архив...Неграмотные были - чего уж!..
Володя-то, сын Василисы Владимировны, женился, было, на стороне. Мужиком был смирным, работящим; схоронили его несколько лет назад - убили на Урале где-то...
А Васютка-то с детства шалопаем да неслухом рос - мотался где-то по свету лет десять никакой весточки не подавал матери. Рассказывая об этом мне, девчушке-подростку, бабка Васёнка смахивала кончиком головного платка слезу со щеки и тяжко вздыхала...
Помните одноимённый фильм по повести Василия Шукшина "Калина красная" - вот сцена тайного визита сына к матери своей - ни дать, ни взять история Василисы Владимировны. Всякий раз, когда я вижу этот сюжет из фильма, - вспоминаю рассказ бабки Васёны, и сердце моё сжимается от боли сопереживания.
Жива была лишь дочка Васёнина - Клавдия, да вот беда - жила далеко от матери - в Геленджике. Как вышла замуж за тамошнего, так и жила. А при ней - сын Сергей от первого брака да малая дочка Танюшка. "Случись чего - одна помру! Никого рядом-то нет,"- горевала бабка Васёна.
Бабка Васёна проживала в маленькой покосившейся избенке, да и занимала-то лишь её половину. В другой половине избы обитали наездами какие-то горожане.
Комнатка была такой крохотной с двумя небольшими оконцами. Икона Спасителя в красном углу... Мебели почти никакой - стол с двумя стульями. Зеркало мутное на стене между сундуком да металлической кроватью. В углу, у печки, кое-какой кухонный скарб на небольшом столе-тумбе да полка на стене с тарелками да мисками.
На чисто вымытом сильно покосившемся полу - домотканый половичок.
Я в гостях у сестры моей бабушки бывала проездом и ранее. Заезжала и потом раза два.
Мне, как дорогой гостье, отводилось спать на хозяйской кровати, а сама бабка устраивалась на какой-то лежанке в сенцах.
Утром завтракали яйцом в смятку, краюхой белого хлеба, намазанного вареньем из чёрной смородины, да горячим чаем.
"Серёга, внук, гостил у меня в июне,- рассказывала бабка Васёна, осторожно спивая с краешка блюдца чай свой.- Помог мне мальчонка хворосту из лесу навозить.
Вы, чай, ровесники с ним, ай - нет?.."
Мы были ровесниками... Внук её выучился в МФТИ и стал физиком; женился и жил где-то в Долгопрудном. Давно уже ничего не слышала я о его судьбе.
Потом мы шли с бабкой Васёной в её огород: старушка собирала на засолку огурцы с грядки, а я - чёрную смородину на варенье. Было видно, что жила старушка огородом и дарами лесными - больше-то и нечем...
День выдался жаркий. Обедали просто - окрошкой на свекольном квасе. Бабка Васёна прилегла отдохнуть, а я с интересом рассматривала семейный альбом её. На старом пожелтевшем снимке - красивые и румяные крестьянки-молодушки - три сестры: Дарья, Василиса и Аннушка...
А вечером бабка Васёна решила меня развлечь - принесла из сеней с полки какой-то раритет. Она тщательно обтёрла запылившийся чемоданчик и открыла его. К моему удивлению и радости вещь оказалась патефоном! Это такой переносной механический граммофончик, очень популярный, кстати, в 20-40-х годах прошлого века...Рупор у него был не большой, как у стационарного граммофона, а маленький, встроенный в корпус.
Само слово, обозначающее этот предмет, образовано двумя составляющими: "Пате" - так называлась фирма во Франции, производящая этот прибор; "фон" - звук.
Механический патефон "заводился" вставной ручкой, которую нужно было энергично покрутить, как "заводились" грузовики-трёхтонки военного времени. На крутящуюся пластинку плавно опускалась металлическая головка с иглой, которая бороздила пластинку, извлекая звук песни:
"Посею лебеду на берегу,
Посею лебеду на берегу -
Мою крупную рассадушку,
Мою крупную зелёную!.."
К сожалению, пластинок сохранилось только две. Вторая - "Вот кто-то с горочки спустился" - "заикалась" на месте трещины:
"...наверно, ми-и..,
...наверно, ми-и..."
Ну я и слушала весь вечер:
"Поспела лебеда на берегу,
Поспела лебеда на берегу -
Моя крупная рассадушка,
Моя крупная, зелёная!"
И я представляла бабку Васёну молодой, задорной крестьянкой в ярком сарафане, расшитом кокошнике и красных сафьяновых сапожках, выплясывающей на сцене и помахивающей узорчатым платочком.
О патефоне я знала, но увидела тогда этот удивительный предмет впервые.
А через два дня бабка Васёна проводила меня на рейсовый автобус до железнодорожной станции Ужовка. Ночной поезд увёз меня в Нижний Новгород, где утром на перроне встречал мой отец.
А через десять лет я, беременная студентка, ехала в электричке с моим мужем и родителями до станции Сейма к двоюродной тёте Клаве, которая к тому времени переехала всё-таки из Геленджика и забрала к себе свою матушку - Василису Владимировну. Меньше года пожила старушка на новом-то месте в семье своей дочери.
"Пожну я лебеду на берегу,
Пожну я лебеду на берегу-
Мою крупную рассадушку,
Мою крупную, зелёную,"- крутилось в голове моей. Слёзы подкатывали к горлу: ехала я на похороны русской крестьянки, средней сестры моей бабушки Дарьи - бабки Васёны.
Светлая память и Царствие Небесное!
***