Пароход в Аргентину уносил в неизвестность русских, евреев, украинцев. Расчетливых купцов и ремесленников. Бедняков и состоятельных людей. Приличных людей и отъявленных авантюристов. Бедствующих искателей счастья.
Уходящий XIX век сорвал их с насиженных мест, обещая возможность разбогатеть, избавиться от унижений, страха погромов, ощутить простор и свободу. Город добрых ветров, Буэнос-Айрес, готов был принять всех обитателей мира. Разбросать по свободной аргентинской земле. Дать новую жизнь или загубить.
***
Океан успокоился после ночного шторма, небольшие волны еще рябили, но уже не качало. Пароход вздыхал размеренно, успокаивая пассажиров. Казалось все, даже те, кто еще не вполне справился с морской болезнью и большую часть времени проводил в каютах, выходили подышать.
Феня, выпускница Одесской Мариинской гимназии, милая барышня в серенькой шляпке, пробиралась сквозь паутину людей на палубе океанского лайнера. Нравом Феня была живая и веселая. Она была единственной дочкой у родителей, людей не слишком богатых, но вполне состоятельных. А потому немного избалована, романтична и в меру шаловлива. Казалось, что ее вовсе не касалась удручающая неразбериха: баулы, корзины, самовары, напряженные унылые лица.
Издали Феня приметила Арона, четырнадцатилетнего мальчика из Кишинева. Они недавно познакомились здесь на пароходе. Арон стоял в длинном сюртуке, явно не с его плеча. Черные кудри выбивались из-под картуза и оттеняли бледную кожу. Заметив его слегка припухшие веки, Феня поприветствовала его и сказала:
– Да у вас совсем нехороший вид, Арон. Вам не здоровится?
– Нет, все в порядке. В глаз что-то попало, – ответил он и провел рукавом по лицу.
– Как ваши родители?
– Матушка очень волнуется. Отец говорит, нам надо забыть, кто мы есть и стать другими. Получим участок земли и будем на нем работать: растить овес, пшеницу, ухаживать за скотом. А мать должна будет научиться доить коров. Она очень боится коров. А я… я буду этим коровам играть на скрипке, – и в этот момент предательские слезы снова наполнили его глаза.
– Опять эта водяная пыль, – проговорил он, растирая пальцами щеки.
– Возьмите платок, можете оставить его у себя, – сказала Феня и продолжила, глядя в даль океана, – я думаю, что все не так ужасно, как говорит ваш отец. Мы тоже едем в какую-то деревню. Но Аргентина – теплая, солнечная страна. Я представляю себе, что мы будем жить на лоне природы, в деревне, такой, какие бывают в Малороссии: белые мазанки, тополя, маленькие деревья черешен, яблони, усыпанные цветами, степи, простор и свобода. Я заведу в такой деревне школу, окружу себя детьми и буду работать для них.
– Это замечательно, Феня, что вы закончили последний класс и получили аттестат учительницы, – сказал Арон, – а нас всех: двух старших братьев, меня, матушку и младшую сестру отец заставляет целыми днями учить испанский. Все языки, что я учил в гимназии: латынь, греческий, немецкий, французский, – теперь не нужны.
– Все ваши знания обязательно пригодятся. Дайте мне вашу руку.
Она взяла его за руку. Арон замер от ее прикосновения, покраснел от смущения. Но Феня, как старшая, смело протянула вперед сцепленные руки и сказала:
– Смотрите, мы как будто летим в неизвестное, но очень счастливое будущее. Не надо ничего боятся, – она улыбнулась, и ее уверенность передалась Арону.
До самого Буэнос-Айреса они уже не поднимали тему предстоящих трудностей. Говорили о прочитанных книгах, рассказывали забавные истории из гимназической жизни. Сделались друзьями и перешли на ты. Уговаривались дружить в Аргентине. Но в толпе, по прибытии в порт, потеряли друг друга.
***
Феня домывала полы и радовалась, что хозяева переехали в Буэнос-Айрес. Она начала работать у них год назад на ранчо, где пол был земляной. От времени он становился неровным, чтобы поправить, надо собирать конский навоз, мешать его с землей и разбавлять водой. Когда эта замазка готова, надо мазать пол; он высыхает и становится гладким.
Сегодня хозяева придут попозже. У нее будет время примерить платье, которое сшила из старых платков с бахромой. Феня наденет платье, туфли, возьмет в руки самовар, который остался в память о маме, и, напевая такую щемящую, горько-сладкую мелодию, будет танцевать танго. И это совершенно не страшно, что вместо кавалера – небольшой пузатый самовар: с двуглавым орлом над краником, с витиеватым запорным ключом и гладкими, отполированными временем деревянными ручками.
Счастье ее было в том, что удалось избежать ужасной участи: попасть в руки шарлатанов и обманщиков, эксплуатирующих женщин с определенными целями. Что не редко случалось с девушками-иммигрантками ее возраста.
Утром Феня пойдет на рынок. И пусть не сбылись мечты. И так горьки потери. Яркий солнечный день поддержит ее надежду на будущее.
***
Нарядная, насколько позволяло ее положение мукама-кон-кама, как называют здесь горничных с проживанием, Феня пробиралась сквозь шумную толпу покупателей и торговцев. Ей нравилась ярмарочная суета. Солнце проникало сквозь ажурные арки и стеклянный купол крытого рынка Сан-Тельмо. Она купила немного овощей, присматривалась к фруктам и зелени для хозяйского стола. Вдруг легкий шорох или гул пробежал по толпе и привлек ее внимание. Неподалеку, в ярмарочном ряду, показалась колоритная группа гаучо.
Ей нравились эти сильные красивые молодые люди, но, если честно, она их слегка побаивалась. Конечно, это уже не были гаучо пастухи, метисы, рожденные от испанцев индейскими женщинами. Те, гаучо, которые полвека назад, защищая свои стада, готовы были зарезать любого вставшего у них на пути. Эти гаучо – аргентинские ковбои, в светлых рубашках с большими манжетами, шейными платками, с широкими кожаными ремнями и, обязательно, с огромным ножом за поясом, – представлялись ей самоотверженными, бескорыстными, дерзкими и героическими.
«Кажется это еврейские гаучосы, молодые иммигранты. И, возможно, среди них есть кто-нибудь из России», – подумала Феня, но от смущения посторонилась и постаралась стать незаметной.
– Феня, неужели это ты? – спросил по-испански один из гаучо.
Она начала отвечать и запнулась на полуслове. Почти невозможно было узнать в этом широкоплечем молодом человеке, с огрубевшим от загара лицом, того бледного, с почти прозрачной кожей мальчика. Прошло чуть больше четырех лет. Невероятно. Но это точно был он.
– Ах, как я рада видеть тебя, Арон. Как рада!
Арон сказал друзьям по-испански, что задержится на некоторое время. С одобрительными кивками и понимающими улыбками гаучо пошли дальше. А он тут же перешел на русский:
– Феня, я думал о нашей встрече часто. Так хочется поговорить с тобой о многом.
– С радостью пообщаюсь, Арон, – ей показалось что солнечные лучи заплясали по оранжевым тыквам, зеленым чайотам. И даже клубни маниоки сверкнули коричневатым золотом, – Мне бы покупки сделать и успеть вернуться к обеду.
– Я помогу с покупками и провожу до самого дома – сказал он.
А Феня смотрела на него снизу вверх с восхищением, потрясённая его ростом, статью и совершенно мужским, низким, с лёгкой хрипотцой, голосом.
Арон задумался ненадолго и продолжил:
– Пожалуй, нам стоит выпить мате. Я знаю тихое уютное место.
Он уверенно вел Феню и по пути рассказывал, как сразу по приезде получили участок, на землях, выкупленных бароном де Гиршем. В поселке колонистов им предоставили дом, скот, семена, инвентарь. Отец, бывший хозяин табачной лавки, сам научился ходить за плугом, обучил сыновей. Теперь в семье все могут копать огороды, ухаживать за скотом. Матушка, которая в Кишиневе никогда не работала, держала прислугу, теперь с утра до вечера стирает, готовит кушанья, доит коров.
– А видела бы ты как моя сестренка скачет верхом. А ей всего тринадцать, – с гордостью сказал Арон.
– И ты очень сильно изменился. Совсем-совсем не такой, как на пароходе, – Феня вдруг снова, как раньше, почувствовала себя настоящей барышней. Порадовалась тому, что надела сегодня шляпку из светлой соломы, с белой тафтяной лентой в атласную клетку. Шляпку, почти новую, ей отдала хозяйка. Маленькую дырочку на тулье Феня прикрыла небольшим кокетливым бантом. Только вот руки, руки предательски выдавали ее бедственное положение.
А Арон рассказывал, как отец заставил все семейство сменить одежду на такую как носят аргентинцы:
– Нас называли русосами, а мы постепенно менялись. Мы с братьями читали на испанском «Инструкции землевладельцу» Хосе Эрнандеса. Увлекся я книгой этого же автора «Гаучо Мартин Фьерро». Тогда понял, как люблю свободу и то, каким хочу быть.
Он говорил, что когда-то давно, в пампе гаучо чувствовали себя хозяевами. Первым переселенцам пришлось нелегко – гаучо были недружелюбны, и даже опасны.
Сейчас гаучо предлагают колонистам помощь по хозяйству, учат всему: как обрабатывать землю, как пасти скот, как объезжать лошадей, как лечить животных. Интересуются обычаями и даже учат идиш.
– С ними я научился обращаться с лассо и болас, – продолжил он, – владею ножом. А совсем недавно меня назначили старостой в нашем поселении.
Арон видел, как удивляется Феня его рассказам. Но даже сквозь улыбку проявлялись в ее лице усталость и большая печаль. Потому он решил не расспрашивать ни о чем на ходу.
Пройдя примерно две куадры по узкой мощеной улице, миновав чью-то виллу, они оказались на пустыре, где росло лишь могучее дерево омбу. В его тени и расположились. Арон достал все необходимое для матеады. Постелил пустую кожаную сумку на большой камень. Усадил Феню и развел небольшой костерок.
Неторопливо и тщательно заваривая мате, Арон продолжал удивлять Феню. Он рассказал ей о дереве падуб. Из свежесобранных листьев и веточек этого дерева делают йерба мате:
– Семена его не прорастают в чужой земле. Но вовсе не потому, что им не подходит почва. Чтобы семя проросло, ягоду должна склевать птица. Только те семена, что пройдут сквозь желудок птицы и выйдут наружу, смогут прорасти.
Арон сделал первый глоток, убедился, что мате готов, и держа двумя руками калебас, сосуд из небольшой тыквы, наполненный сладковато-горьким напитком, передал его Фене:
– Возьми калебас, Феня. Мате не любит спешки. Расскажи о себе.
Поддерживая традицию, Феня так же, двумя руками, приняла калебас. Так проявляется доверие и открытость между пьющими мате. С древних времен считается, если держишь сосуд двумя руками, невозможно достать нож для удара или подсыпать яд.
***
Первые глотки мате – первые шаги путешествия к самой себе. Аккуратно, не шевеля бомбилью, Феня сделала несколько маленьких глотков и начала свой рассказ:
– Мы отправились в Аргентину по объявлению о продаже прибыльного дела. На контракт и билеты потратили все сбережения. Но в контракте отец допустил ошибку, и мы не получили ничего. Денег на обратный билет не было. Мы поселились на берегу Ла-Платы в пустых государственных бараках.
Новый глоток горечью будил воспоминания:
– Отец старался найти работу, менял наши вещи на еду. А мне пришлось присматривать за маменькой. Бедственные обстоятельства сломили ее. Иногда она застывала как статуя и сидела не шевелясь, не реагируя ни на что целый день. Во время гроз, когда крыша промокала и все наши чемоданы, корзины оказывались в воде и мы сами в воде, у нее начинались припадки. Первую зиму она не пережила. Простудилась. Вокруг так холодно, а она металась горячая в забытьи. Перед тем как покинуть нас, ненадолго пришла в себя. Говорила, что привезла меня не в ту страну. Умоляла простить ее. Последнее, что сказала, было так странно: «Доченька, береги самовар».
Феня направила бомбилью в сторону Арона и передала ему калебас.
– Трудно найти слова, чтобы утешить тебя, Феня, – сказал он.
Помолчал немного. Сделал глоток и задумчиво произнес:
– А знаешь, самовар мы тоже сохранили. Иногда матушка печет крендельки, и мы пьем чай, как раньше. Бывает, прямо из краника завариваем мате. Так и сидим: вокруг самовара, а по кругу передаем калебас.
– Арон, пообещай, что не будешь смеяться.
– Обещаю, – сказал он, радуясь, что улыбка вернулась на лицо Фени.
– Когда никого нет дома, и у меня есть свободная минутка, я танцую танго со своим самоваром. Только, чур, это секрет.
– Как мило, – благодушно улыбнулся он, – никому не скажу. А танго мне тоже нравится. Поделюсь с тобой маленькой тайной. Я три месяца учился у настоящего тангеро, но еще ни разу не танцевал с девушкой.
Мате захрапело, показывая, что вода закончилась. Арон, как истинный себадоро, добавил воды из павы, чайника с вытянутым носиком, напоминающим шею павлина, и спросил:
– А как твой отец?
– Его уже нет.
– Да покоится с миром, – проговорил он, и передавая напиток, коснулся пальцами ее рук, как бы поддерживая и делясь своей силой.
– Папеньку забрала у меня бубонная чума. Два года мы жили в Росарио у очень дальних родственников. Летом, в январе 1900 власти закрыли город из-за чумы.
Вдохнув травянистый запах мате, ощутив новый вкус, задумалась. Слишком долго она была сильной. Казалось, энергия мате соединяется с ее, Фениной внутренней силой, чтобы выплеснуться наружу:
– Ах, Арон, так обидно, – не удержав слез, говорила она, – мы береглись: все кипятили, чистили, тщательно мыли руки, горячими утюгами пропаривали белье. На улице я видела чудовище-машину для дезинфекции – сульфуроцеро. Казалось, что зараза не коснется нас. Но отец заболел. Его забрали в специальный санаторий для больных. Оттуда он не вернулся.
– Сколько же горя досталось тебе, Феня. Не стесняйся слез, все будет хорошо, – почти шепотом сказал он.
Она промокнула глаза платочком. Арон помолчал немного, давая ей прийти в себя и осторожно спросил:
– Давно ли здесь, в Буэнос-Айресе?
– Недавно, сравнительно недавно, – уже совершенно спокойным голосом сказала Феня, – пришлось мне бежать из Росарио. Родственники решили продать меня сутенерам.
Возможно, дух мате позволял ей говорить о себе, как о другом человеке. Всё, о чем говорила она, уже не было так страшно, как раньше.
Той, как бы другой Фене, родственники сказали однажды, что есть работа в Буэнос-Айресе и утром за ней приедет агент. Достойный, уважаемый господин, как ее убедили.
Она уложила вещи и спустилась вниз из своей комнатушки, чтобы взять самовар в чулане. Случайно услышала разговор. Затаилась и поняла ужасное. Спорили о том, сколько денег за нее смогут выручить: как за девушку высшего сорта или подешевле.
– Злоба впервые в жизни нахлынула на меня. Страх и отчаяние заставили действовать. Я выкрала из-под ключа свои документы и в ночь сбежала. Сначала бежала, не зная куда, лишь бы подальше от этого дома. Но несколько придя в себя, поняла, надо добраться до Рольдана. Это недалеко от Росарио. Слышала, там находили приют и работу новые иммигранты. Мне бы остановиться, передохнуть. Но в отчаянии не рассчитала сил. Днем на солнцепеке, совсем изнуренная, в беспамятстве упала я в траве у дороги. И погибла бы так или стала добычей диких зверей. Но самовар засверкал на солнце, привлек внимание.
Феня вздохнула и задумалась. Арон не торопил ее, добавил горячей воды, чтобы взрастить энергию мате. Она сделала еще один глоток. Вчувствываясь, продолжила:
– Видно маменька с папенькой усердно молились за меня на небе. Предобрейшие люди нашли меня. Очнулась уже на ранчо моих спасителей. К радости, я уже хорошо говорила по-испански. Смогла рассказать обо всем, что случилось. Премного утешилась, когда позволили мне за небольшую плату помогать по хозяйству. Сначала на ранчо. А по весне перебрались сюда.
– Феня, милая Феня, я так часто вспоминаю как ты говорила, что Аргентина солнечная страна и будущее будет обязательно счастливым.
– Я ошибалась, Арон. Ничего не сбылось из того, что создала моя фантазия. Теперь коплю деньги на обратный билет. Надеюсь, получится вернуться. Не знаю, жив ли кто из моих родственников, может кузина моей бабушки? А так я совсем одна.
– Позволь мне удержать тебя, Феня. Не надо возвращаться. Мы скажем твоим хозяевам, что скоро ты уезжаешь. Я попрошу их отпустить тебя. Если понадобится – заплачу.
Арон сделал завершающий глоток мате и, глядя в глаза Фени, с уверенностью продолжил:
– Первое время поживешь в комнате с моей сестренкой. Она хорошая девочка. Родители не будут против, они помнят о нашей дружбе. Матушка, когда рассказывает кому-то о путешествии через океан, непременно вспоминает тебя. Говорит, ты была для нее светлым лучиком тогда, на пароходе.
– Мне боязно, Арон.
– Не надо ничего бояться, – сказал он и машинально провел рукой по рукоятке ножа, – со мной ничего не страшно. В колонии есть школа, скоро откроют еще две. Будешь учить малышей. Помнишь, я рассказывал тебе о баронессе фон Гейкинг? Организуешь такой же детский сад для мальчиков и девочек как был у нас в Кишиневе. Ты сможешь давать им уроки на испанском?
– Смогу, конечно, смогу, – Феня, будто молясь, прижимала к губам сложенные ладони. Смотрела на Арона, не веря в происходящее. Казалось, радость разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней.
– Днем у меня небольшое дело в Буэнос-Айресе – надо передать документы в контору, – сказал Арон, – а вечером…
Вечером будем танцевать танго. Если ты не против?
– Не против, – тихо шепнула задрожавшими вдруг губами Феня.
***
Электрический трамвай, разъярённое транспортное средство, съедая землю с пугающей скоростью, промчался по элегантным вечерним улицам Буэнос-Айреса. Мимо Дворца воды, напоминающего сказочный замок. Мимо роскошных парков. Мимо красивых домов, фасадами, копирующими Париж. Потом зарычал и встал как вкопанный, выпуская из чрева своих пассажиров.
Арон вышел первым, подал Фене руку, помогая.
– Ах, Арон, сердце замирает. Мне казалось, летим внутри какой-то утробы. Будто мы с тобой просто зернышки. И нас заглотила огромная Птица-Аргентина, – немного смущенная пережитым испугом, взволнованно и восторженно сказала она.
– Все страшное позади, уже вышли наружу, – не выпуская ее руки, сказал он и шутливо продолжил, – можем как зернышки падуба прорасти корнями.
Вдруг, одновременно притихли, глядя глаза в глаза. Похоже, обоих в миг охватило приятное чувство сознания, что они уж не дети, и могут располагать собою. Но не сказали об этом ни слова. Замерли лишь на мгновение. И вместе двинулись вперед по улице.
Шли рядом. Все говорили, все волновались. Торопились в район Ла Бока. Там, в разноцветье домов, в небольшой Академии у итальянцев случится их танго.
Они станцуют первое касание. Уважительно, деликатно, возвышенно.
На изломе страха и боли. Замирая на миг, вновь отмерят шагами ритм, оставляя в прошлом отчаяние. Мир вокруг исчезнет на время. Растворится колечком табачного дыма.
Только вдвоем.
И мелодия новой жизни – танго.
ПРИМЕЧАНИЯ:
Меркадо де Сан-Тельмо – рынок, построен в 1897 году, архитектор и инженер Хуан Антонио Бускьяццо. Конструкция с железными балочными потолками с листовыми металлическими пластинами и стеклянными вставками.
Чайот – светло-зеленый грушевидный плод с одной косточкой внутри и съедобной нежной ароматной мякотью, по текстуре напоминающий что-то между картофелем и огурцом
Маниок – корнеклубневое растение. Внутри молодых корней содержится белая или желтоватая мякоть, богатая углеводами.
Барон Морис де Гирш (Хирш), – немецко-австрийский дворянин. Основатель Еврейского колонизационного общества, которое занималось организацией еврейской иммиграцией в Аргентину.
Болас – разновидность метательного оружия, состоящего из гирь на концах шнуров, соединенных между собой. В основном используется для захвата животных путем запутывания их ног.
Сульфуроцеро – так аргентинцы называли Аппарат Маро, специальное устройство для электрификации серного газа. Аппарат первоначально использовался для дезинфекции судов, а затем для дезинфекции городских улиц. Передовые технологии того времени были распространены под влиянием врачей-гигиенистов.
Баронесса Юлия фон Гейкинг – учредительница детского сада и приготовительного училища с совместным обучением мальчиков и девочек, конец XIX века, Кишинев.
Электрический трамвай – появился в Буэнос-Айресе в 1897 году. Первая трамвайная сеть Буэнос-Айреса была очень большой, общая протяжённость превышала восемьсот километров (сейчас нигде в мире нет трамвайной сети со сравнимыми размерами). Скорость трамвая около 30 км в час, но людьми того времени ощущалась как очень большая.
Дворец воды – возведен в 1894, до сих пор считается одним из самых роскошных зданий в Буэнос-Айресе. Внутри здания размещались резервуары с водой. Это было функциональное звено в системе водоснабжения. А архитектура (фасады) выдержана в стиле эклектики имперского характера. Элементы декора здания разработаны в Лондоне. Для фасадов из Бельгии импортировали около 130 тыс. глазированных кирпичей и 300 тыс. керамических плиток. Отделочные материалы для потолка были доставлены из Франции.
Ла-Бока – район (баррио) Буэнос-Айреса, известный своими разноцветными домами. В конце XIX века этот район начали заселять иммигранты из Италии, в основном генуэзские представители богемы: бедные художники, скульпторы, бродячие музыканты и певцы. Именно они начали раскрашивать свои дома разноцветными красками, и не потому, что так было изначально задумано, просто зачастую краски одного цвета на весь дом не хватало.
Академия – в начале XX века в Аргентине так назывались заведения, где можно выпить и потанцевать.
___________
Благодарю рецензентов, участников конкурса на стр. Мария Шпинель http://proza.ru/avtor/speech1