- А вы думаете, что пасечник тоже получил это зелье Крамоля? – спросил я. – Да когда бы они успели?
- А почему нет? Он. со слов полиции, был мертвецки пьян. А если это не опьянение? Мармората был у него. И Мармората после жаждал во что бы то ни стало получить к нему доступ? Для чего, как не для воздействия на подготовленный препаратом рассудок? А после того, как получил, пасечник и самоубился. Всё сходится.
- Но получившие эликсир выглядели прежде мёртвыми, а не пьяными!
- Именно «прежде». Прошло много лет, эликсир мог быть изменён. И действие его – тоже.
- Ну, хорошо, - согласился я, подумав мгновение. – Допустим, что Сатарина похитил труды Крамоля и самого крамоля – возможно, как ключ к этим трудам, а возможно, и как живое напоминание об упущенных возможностях. Какие цели он теперь должен преследовать, не будучи, как вы сами говорите, Богом поцелованным, но будучи при этом меркантильным и амюициозным? Ну, не памятник же себе на Трафальгарской площади, как первому цивилизованному шаману вуду, сумевшему подвести под ритуалы научную основу?
Холмс тихо засмеялся, пригнув голову:
- Едва ли, доктор, едва ли…
- Думаю, его цель куда проще и приземлённее, - продолжал я. - Доработать изобретение Крамоля до товарного состояния, да и запродать подороже – тому же военному ведомству, например, и хорошо, если Британии, сохранив за собой патент. Вот вам и интерес Шахматного Министра. И значит, на «Кольце Сатурна» он проводит доработку препарата?
- А раз так, - у него должен быть там виварий, - сказал Холмс. – Для лабораторных крыс, - и снова тень ожесточения прошла по его лицу.
- Это – заметно, - вслух рассудил я. – Достаточно инициировать неожиданный обыск судна, и компромата будет собрано довольно для самого серьёзного судебного процесса.
- Простое дело! – иронически хмыкнул Холмс.
- Непростое дело, - согласился я. – Но выигрышное. Особенно, если… - тут я запнулся, сверяясь с вероятностью пришедшей мне мысли, но изъяна не нашёл и продолжил. – Особенно . если и профессора Крамоля ещё не убили, . а содержат там же. А это вероятно, потому что Крамоль Сатарине, определённо, нужен, и под рукой. А где им его ещё держать. Если он и из клетки под присмотром пытался со мной снестись. Убивать его, как личность, значит, лишиться последнего ключа к его наработкам, и делать всё самому, а мы, кажется, договорились, что Сатарина на это неспособен…
- Вот тут я вас хочу предостеречь, - спокойно заметил Холмс, бесстрастно слушавший развитие моей теории. – Не увлекайтесь гипотезами настолько, чтобы спутать их с реальностью – сами не заметите, как свернёте на скользкий путь ложных предположений и подтасовок.
- О, - с удовольствием отметил я. – Вы и прежде всегда так говорили.
- Значит, по крайней мере, в этом аспекте моя личность не пострадала, - прохладно заметил он. – Если Крамоль на корабле, это опасно для них – насколько я понял, Крамоль был личностью известной, его многие могут знать в лицо и опознать. Например, тот же Шахматный Министр.
- Да, - согласился я. – Майкрофт, безусловно. Знал его в лицо, и вы тоже, а вот вспомните ли…
- На это мы не будем надеяться, - поморщился мой друг. – Одно бесспорно: как бы ни был Сатарина богат, содержание такой лаборатории-тюрьмы – как ни назовите – дорого обходится, включая плату персоналу. В том числе, и за молчание. Значит, вряд ли у него их много. Тем больше моё желание попасть на это «Кольцо Сатурна». Вы же видите , доктор, это необходимо.
- Необходимо – пусть, - согласился я. – Но почему именно вам? Для вас это будет опаснее всего.
- Для меня, - неохотно отозвался Холмс, - это будет естественнее всего. При удачном стечении обстоятельств даже мою с вами связь для этого не нужно будет афишировать, и у вас окажутся развязаны руки. Это оптимальный вариант, но… - он помолчал несколько мгновений, глядя вниз, на свои руки, бесцельно перебирающие узду коня – мы всё ещё неспешно ехали верхом, уже по мощёной улице Инвернесса – и вдруг сказал с силой глубокой убеждённости и как-то даже по-детски жалобно. – До чего же мне страшно, Уотсон! Страх смерти – ничто перед этим ужасом. Что вы думаете, этот человек, цыган, он ведь непременно передаст послание?
- Передаст, - уверенно кивнул я. – Он убедился в том .что это – всерьёз. Я по его глазам видел. А Орбелли в их мире такая фигура, что, пожалуй, повесомее Шахматного Министра в нашем. С ним шутить никто не посмеет.
- Орбелли… - повторил Холмс так, словно мучительно старался ухватить что-то ускользающее. – Виталис Орбелли…
Я вспомни, что называл при нём Орбелли по имени. Но, и это показалось мне важным, я всегда, произнося его имя, ударял на второй слог, по-английски, а звался он в своей среде с ударением на слог последний, и Холмс сейчас именно так и произнёс. Вот только голос его звучал странно, как будто со сна или туманом прихваченный.
- Пожалуйста, не надо! – испугался я. – Усиленное обращение к памяти для вас слишком тяжело, а если у вас теперь будет приступ, вы с коня упадёте. Смотрите лучше: вот почта – мы приехали. Нужно поскорее дать телеграмму по тексту Вернера.
- А вы точно запомнили этот текст? – недоверчиво спросил Холмс.
Я улыбнулся:
- На тексты такого рода у меня отличная память, вами же натренированная, когда мне приходилось исполнять ваши поручения. Я про себя повторил несколько раз, пока мы ехали, так что за точность можете быть спокойны.
Мы зашли на почту и, пока я составлял телеграмму, Холмс с любопытством оглядывался, присматриваясь к другим немногочисленным посетителям – женщине в трауре, молодому человеку, по виду студенту, плотному крепышу средних лет, загорелому, но с бледными неприятно привлекающими внимание кистямив несколько странной одежде – узких штанах, похожих на кальсоны, домашних туфлях и бесформенном балахоне, спорящему с клерком о праве на получение сопроводительного письма к какой-то важной официальной посылке, которую он держал под мышкой, демонстрируя всем дюжину лиловых официальных штемпелей. Я подумал, что утратив память о своём прошлом, Холмс не утратил своей былой способности к наблюдению и анализу – разве что забыл, как ошеломлял выводами и своих клиентов, и вашего покорного слугу.
- Ну, и что вы можете сказать об этом типе? – спросил я на пробу, украдкой указывая на человека в гетрах, слишком занятого своим спором, чтобы обращать на нас внимание.
- То, что он с «Кольца Сатурна», – без замедления, очень тихо, но внятно ответил Холмс.
Я опешил:
- Господи! Да с чего вы взяли?
Холмс быстрым коротким жестом приложил палец к губам, требуя от меня понизить голос, и заговорил всё так же тихо и внятно – так, чтобы слышать его мог только я.
- Он получил посылку «до востребования», а одет так, как далеко от дома не уходят – в такой обуви, во всяком случае, точно, не уйдёшь. Да и не по размеру. Невольно складывается впечатление, что одежда эта – универсальная, предназначенная не для него одного, и он только что переоделся в неё где-то неподалёку – специально, чтобы сходить на почту. Облегающие трико, по правде сказать, сильно напоминают мне одежду тех людей в чёрном – помните? Я бы не поклялся, но в сочетании с прочими приметами... Посылка, которую он получил, ценная – так указано в квитанции, которой он размахивает, такие в никуда, «до востребования» посылать при наличии точного адреса неразумно – риски неполучения выше. И – по штемпелям понятно – адресата она и нашла не сразу, были, как минимум, две пересылки – скорее всего, по указаниям через телеграф. Значит, точного адреса у адресата нет, сам он, скорее всего, перемещается, а мы – в порту. Предположить, что он с корабля, в этих условиях – самое правильное. Письма ему не отдают, потому что письмо адресовано не ему лично и подписано «в собственные руки» – значит, он порученец. Но какие-то полномочия предъявил, потому что иначе ему и посылки не отдали бы. Теперь, этот человек не моряк – походка иная, и вообще ни одной приметы морского волка - он не курит, стрижен не по-флотски, а одеколоном пользуется дорогим. И всё равно, даже сквозь запах этого одеколона отчётливо ощущаются нотки химикалиев и формалина. И его руки. Вы же не могли не заметить, как суха, бледна и изъедена его кожа – эти руки выдают человека, работающего с едкими веществами или держащего руки в воде изо дня в день. Посылка его – от Британского музея естественных наук – это на штемпеле видно. Речь правильная, интеллигентная, хоть он и взбешен. Вот вам все мои основания для заключения о том, что перед нами, похоже, сотрудник профессора. И надо бы нам его запомнить, на всякий случай, да так, чтобы он нас не запомнил.
Я выслушал все эти соображения, всё больше впадая в изумление. Может быть, в чём-то мой друг и ошибался, но сам анализ показался мне исчерпывающим, и я ему поверил.
Между тем, человек, обративший на себя наше внимание, своего всё-таки добился и, скорее выхватив у клерка, чем получив письмо, направился к выходу.
- А пойдёмте-ка поглядим, куда он направляется, - предложил Холмс. – Только аккуратно, и кони пусть пока поскучают у коновязи почты. Или, впрочем, вот что: вы лучше с ними поскучайте, а со мной не ходите - я сам. Я умею быть незаметным лучше вашего. Ждите здесь.
И я не успел и словом возразить, как он скользнул куда-то в сторону, пригнулся за мусорный ящик – и пропал. Я остался на месте, ловить открытым ртом ворон и умирать от беспокойства.
Долго, впрочем, умирать мне не пришлось – почувствовав на своём плече чью-то руку, я вздрогнул, подскочил, как ужаленный, и резко обернулся, готовясь не то обороняться, не то нападать. Но это был Холмс – в образе Мэртона, в очках, спокойный и невозмутимый. У меня отлегло от сердца.
- Вы двигаетесь, как чёртова кошка! – не выдержал я.
- Мне приходится.
- Ну?
- Ничего. Предположение моё оказалось верным – и только. Его лодка ждала, он сел – и всё, уплыл. Гребцом такой же невзрачный тип в чёрном, как все они. Никакого тайного знака, никакого пароля, даже словом не перебросились, но, похоже, он его и привёз, потому что стаскивать свою хламиду тот начал прямо в лодке и убрал её в рундук… Когда мы можем ждать ответа на телеграмму?
- Если всё удачно сложится, три-четыре часа, - прикинул я. – А пока пройдёмся по городу – я хочу сделать кое-какие покупки для вас.
- И зайдём в полицейский участок? – предложил Холмс.
- Непременно. Мы же ещё не все бумаги подписали. Ну, а прежде сюда, - и я указал ту самую лавку оружейника, в которой уже покупал пистолет для Роны.