В одном американском фильме услышал фразу «прошлое выскочило из кустов и укусило меня за задницу». Смешная фраза. Но жизнь показывает, что прошлое иногда может выскочить , подойти, подкрасться. Из кустов, из-за угла. И прошлое может не только укусить за разные места, но и взять за горло.
История, которую я хочу вам рассказать, началась очень давно. Почти сразу после войны. А сейчас уже, наверное, закончилась, вместе с главным ее участником.
Но давайте по порядку. А для этого начнем мы не с послевоенного времени, а с тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года.
В том году я служил в уголовном розыске, в десятом отделении милиции Невского района. На территории, которую я, так сказать, обслуживал, было много больших и маленьких предприятий. Одним из них был Ленинградский завод турбинных лопаток.
На этом заводе крайне редко происходили какие-либо происшествия, требовавшие вмешательства, скажем так, правоохранительных органов. Предприятие было серьезное, дисциплина, в целом, была налажена должная.
Но однажды произошло ЧП так ЧП.
Начну по порядку. Прихожу утром на службу, а меня уже с нетерпением ждет дежурный офицер Виктор Грицевич, светлой памяти. Мы были в прекрасных отношениях, он был старше меня и называл меня Сережей.
- Вот что, Сережа, - сказал он мне. – По ноль два звонок прошел, вроде мокруха на турбинных лопатках. Сегодня утром труп нашли, вроде криминальный. Съезди со Швыревым, глянь. Если все так, сразу звони, начнем карусель крутить.
Взяв в кабинете папку с бумагой и бланками, я вышел во двор и через несколько минут мы с водителем Швыревым уже летели на отделенческом «москвиче» по Большому Смоленскому проспекту в сторону Седова. На Седова направо, кругаля по площади Бехтерева и мы на проходной завода турбинных лопаток. Сокращенно ЛЗТЛ.
Нас уже ждали. Труп полулежал у стены старого кирпичного строения вдоль подъездных путей московской железной дороги (ответвление от дороги заходило на территорию завода). У стены был большой железный шкаф для больших сварочных газовых баллонов. Вот в угол этого шкафа и стены и был привален труп пожилого мужчины.
Одежда на трупе была не рабочая, а, так сказать, штатская, то есть смерть настигла несчастного либо после работы, либо до. То есть либо вчера вечером, либо сегодня поутру.
Осторожно приоткрыв пиджак на мужчине, увидел, что левая сторона рубашки на груди пропитана кровью. Скорее всего, в этом месте находится смертельная рана. Швырев, которому скучно было сидеть в машине, был при мне, так что я оставил его у трупа, а сам с заводскими пошел в табельную, к телефону, запускать весь сложный и громоздкий механизм оформления мокрухи, то есть убийства.
Вскоре подъехал заместитель начальника ОУР Юрий Иванович Гаврилов, следователь из прокуратуры, эксперт – криминалист из РУВД. Техническая команда произвела все необходимые действия по первоначальной фиксации места происшествия, следователь допросила лиц, обнаруживших труп, я, переписав в блокнот все данные из пропуска, найденного при трупе, пошел в отдел кадров, создавать максимально полный, по возможности портрет убиенного.
Личность оказалась следующей. Слесарь, Валерий , пятьдесят семь лет, ранее судим, причем дважды. Уроженец Бологовского района Калининской области. Окончил ремесленное училище в Новосибирске , после детского дома. Потом армия. Потом первый срок – пьяная драка в клубе, с самодельной финкой из напильника. Пострадавший выжил, Валера получил пять лет, потому что ранение тянуло на тяжкие телесные повреждения, да и выжил бедолага только благодаря золотым рукам врачей районной больницы.
Вторая судимость – попытка ограбления сельмага недалеко от железнодорожной станции, по дороге с зоны домой после отсидки. То есть до дома Валера так и не доехал с первого раза. Да и дома то у него толком не было. Отец погиб на фронте, мать умерла, тоже не дожив до Победы. Так что был человек на тот момент, что называется ни кола, ни двора.
После второй ходки несколько заводов в разных городах Союза. Наконец Ленинград, завод турбинных лопаток, общежитие на проспекте Обуховской Обороны сорок два корпус два.
Помимо красивой выписки для дела, я делал записи себе в блокнот, для последующих размышлений.
В отделении нас уже ждал опер из убойного отдела главка, так сказать , для оказания практической помощи и организации общего руководства процессом раскрытия данного преступления. Это была обычная практика – присылать оперов из главка. Должны же они что-то делать.
Пока не определились, где будет размещаться штаб по раскрытию этого убийства, к работе приступили в ленинской комнате. Это такое помещение, типа маленького актового зала. Вроде красного уголка в жилконторе. Молодежи двадцать первого века эти слова уже ничего не скажут, а в восьмидесятых годах века двадцатого слова «ленкомната» и «красный уголок» были в обиходе.
Впрочем, я отвлекся. Был намечен ряд обязательных и безотлагательных мероприятий. Поголовный опрос всех друзей и знакомых убиенного, а также рассылка всевозможных запросов и инструктажи нарядов патрульно-постовой службы. В общем, стандартный набор мероприятий.
Незаметно стемнело, пора была уже ехать домой. Перед этим я решил начать претворять в жизнь план по раскрытию и пошел в общежитие, где жил покойный, поговорить, для начала, с комендантом. Общежитие располагалось совсем рядом с отделением милиции, почти в соседнем доме, немного ближе к Неве.
Комендант была на месте. Это была очень приятная женщина, средних лет, со странным отчеством – Марксовна. Ни имени её, ни фамилии я не помню.
Коменданты общежитий ( а это были, как правило, женщины) и по долгу, как говорится, службы, и по внутренней тяге к порядку и правопорядку, всегда были очень откровенны с участковыми инспекторами, с операми, другими представителями органов. Мы с ними были, что называется, по одну сторону баррикады.
Я не стал заходить издалека, а сразу начал расспрашивать про личность убитого, про его друзей – товарищей. Круг связей по месту жительства, что называется. Вырисовывалась следующая картина. В общежитии покойный жил уже около десяти лет, еще до прихода Марксовны на эту должность. Поначалу он жил в комнате с молодым парнем ( а комнаты в этом доме, надо сказать, были небольшие, на двоих впритык, и то, как в провинциальной гостиничке, две кровати, шкаф и стол). Потом этот молодой парень женился и съехал из общежития. Из уважения к возрасту Валерия, бывший комендант, пожилая женщина, не стала больше подселять к нему соседей, и он зажил в отдельной комнате. Как многие «сиженые» люди, Валера был очень аккуратен и чистоплотен в быту, претензий к нему не было.Со спиртным, если и дружил, то не очень заметно для окружающих.
Друзей, да и просто приятелей, как минимум среди обитателей общежития, у него не было. Вообще, производил впечатление человека скорее нелюдимого, даже замкнутого. Вот, собственно, и все, что мне стало известно о человеке, который, по чьей-то злой воле, сейчас лежал на столе в судебно-медицинском морге на Кременчугской улице.
Я собрался было уходить, но Марксовна, всплеснув руками, извиняющимся тоном предложила мне выпить кофе. Я знал, что кофе у Марксовны растворимый, который я не очень любил. Но обижать комендантшу не стал, и мы опять присели за столик в ее кабинетике.
Чтобы не пить кофе в молчании, я задал риторический вопрос, не случалось ли чего-нибудь за последнее время необычного. Марксовна пожала плечами, посмотрела куда-то в угол, сказала:
- Да нет, вроде все своим чередом. Особых ЧП не случалось.
Отхлебнув кофе, я уточнил, что может быть не чрезвычайное что-нибудь, а так, не обычное, не очень обычное.
Марксовна задумалась, жуя овсяную печенинку, потом каким-то равнодушным голосом произнесла:
- Инженер один приходил. Зачем, не знаю. Столкнулась с ним в дверях. Спрашиваю, какими судьбами, чего-то чушь какую-то ляпнул, уж не помню что.
- А что за инженер? – поинтересовался я.
- Я его по профкому знаю. Он на основной площадке работает, на Седова. Живет с матерью, на Новоселов. Чего ему здесь нужно было, не знаю.
Уточнив фамилию инженера, назовем его для дальнейшего рассказа «Н», я перевел разговор на другую тему и, допив кофе, простился с гостеприимной комендантшей.
В последующие дни работа по раскрытию велась своим чередом, по выработанному штабом плану. Кто-то работал на заводе, прогоняя через фильтр разведбесед, опросов и допросов по возможности максимальное количество работников завода. Мы с Аркашей Прохоровым отрабатывали общежитие.
В общем-то, беседы и опросы в общежитии не дали мало-мальски ощутимых результатов. Соседи не очень интересовались жизнью пожилого слесаря, который ничем не выделялся, и не привлекал ничьего внимания.
Довольно интенсивная работа других групп, по другим направлениям, тоже не принесла за пару недель никаких зацепок.
В связи с чем у меня в памяти всплыла фамилия инженера "Н", я сейчас уже и не вспомню. Возникла мысль, не узнать ли, что это за человек, раз уж он был упомянут во всей этой истории.
На следующий день я поехал на работу не на сорок четвертом трамвае до отделения, а на двадцать втором троллейбусе, до завода турбинных лопаток. В отделе кадров мне выдали личное дело этого гражданина. Устроившись за столом отсутствовавшего по какой-то причине сотрудника отдела кадров, я начал пролистывать страницы жизни простого советского инженера.
Родился в Ленинграде, в тридцатом году. Блокада, эвакуация, детский дом в Новосибирске. Потом возвращение в Ленинград, Политехнический институт. Распределение в Свердловск, через три года вернулся в Ленинград. Жил с матерью в коммуналке на Старо-Невском. В семьдесят пятом получил квартиру на улице Новоселов. Ни разу не был женат.
Сделав все необходимые выписки, я пошел пешком в отделение. Бредя по Большому Смоленскому проспекту в сторону Обуховской Обороны, я думал о том, что только что узнал. Не совсем осознанно что-то не давало мне покоя. Что-то в полученной информации было интересно, но вот что именно, сразу в голову не приходило, не выпирало, как говорится.
На какое-то время текущие дела опять полностью заняли мое время, и я отвлекся от этого инженера. Примерно через неделю у нас состоялось небольшое совещание по подведению промежуточных итогов проделанной работы по раскрытию этой мокрухи. Аркаша Прохоров что-то бухтел про связи убиенного, которые удалось установить в ходе разведбесед в общежитии и на заводе. Я сфокусировался немного на этой информации, и вдруг осознал, что пару раз прозвучало слово Новосибирск. И инженер тоже имел отношение к Новосибирску.
Совещание было короткое, на грани формального, вскоре все разошлись по кабинетам. Новосибирск, Новосибирск. Я порылся в своих записях. До меня вдруг дошло, что инженер и убитый Валера одногодки, оба тридцатого года. А что еще может быть общего у этих двух людей? Оба были в детдоме, причем в одном городе. А не в одном ли детдоме они были до сорок седьмого?
Получив через несколько дней ответы из ремесленного училища и первого отдела политеха, я сидел, и не верил своим глазам. Мало того, что эти два человека были в одном детдоме, так они еще были одноклассниками.
Какая тайна могла быть между этими людьми?
Мысль о том, чтобы задать этот вопрос инженеру я сразу отогнал. Поговорить с человеком на эту тему есть смысл, но не сразу. К этому разговору нужно подготовиться. Каким образом? Ответ напрашивался сам собой. Запросить в Новосибирском архиве всю возможную информацию о периоде с сорок второго по сорок седьмой года, имеющую отношение к детдому, в котором прошла часть юности инженера и убитого.
Сказано – сделано. Засел за запросы, стараясь получше, максимально четко формулировать вопросы. Вскоре через служебную почту все запросы были посланы.
Тем временем, основные общие мероприятия по этому убийству были проведены, результаты, вернее их практическое отсутствие, были систематизированы и упакованы в оперативно-поисковое дело. Работа по делу потихоньку начала сходить на нет. Текучка опять заняла должное место в распорядке дня и заслонила собой все связанные с этим делом моменты, мысли и рассуждения.
А в Новосибирске, как потом стало ясно, местные сотрудники уголовного розыска и архивов, как милицейских, так и областных, отнеслись к моим запросам очень внимательно и ответственно, и отработали все на совесть.
Через две недели я получил несколько подробных отчетов по интересовавшим меня вопросам. После того, как я изучил, обобщил и состыковал между собой всю полученную информацию, передо мной предстала следующая картина из того далекого прошлого в этом далеком городе.
В детдоме, в котором прошла ранняя юность и убитого и инженера, контингент негласно делился на несколько групп и подгрупп. Две основные группы – это местные ребята и девочки, то есть новосибирские, городские и областные, и приезжие, вернее эвакуированные, частично из Москвы, но в основном из Ленинграда. Эти две группы делились внутри себя на более мелкие компании, по возрасту, по земляческому принципу или социальному. Дети были из разных семей, из рабочих, крестьянских, из семей служащих. В целом, стратегически, две главные группы антагонизировали, если можно так выразиться, по главному признаку. Местные были изначально, либо сироты, либо, что называется сироты при живых родителях – брошенные дети, дети антисоциальных элементов. Эвакуированные же были в основном волею судеб, из-за войны, разлученные со своими семьями. Некоторые, конечно, из-за войны осиротевшие, но так или иначе эвакуированные были, по большей части, домашними детьми.
Назвать отношение этих местных детей к приезжим завистью, наверное, сложно. Неприязнь и неприятие базировалось, вероятно, на каких-то других чувствах и переживаниях. Может быть , ощущение какого-то комплекса изначально «приютских» по отношению к домашним детям.
В детском коллективе сложилось несколько групп. Некоторые из них состояли из, как сейчас сказали бы, трудных подростков. Со временем эти группки объединились в этакую своеобразную организацию, полукриминального толка, по правилам и законам которой детдом жил во вне учебное, и не подконтрольное взрослым время.
Не вошедшие в эту группу воспитанники делились на одобрительно сочувствующих, и не согласных, но не вступающих в конфликт с «блатными».
В целом, руководство детского дома справлялось со своими обязанностями, серьезных эксцессов и происшествий до середины сорок седьмого года не было. Летом сорок седьмого произошло чрезвычайное происшествие, перевернувшее этот маленький мир.
Недалеко от детдома стоял недостроенный четырехэтажный дом. Начали его строить еще до войны, но не достроили, не до него стало. Так он и стоял, ожидая, когда до него руки дойдут. Однажды из детдома исчезла старшеклассница, Анна, девушка неполных семнадцати лет. Поиск и предварительное «дознание» со стороны учителей и воспитателей результатов не дали. Среди воспитанников действовал своеобразный закон «омерты», этакий «кодекс молчания». Ничего из того, что происходило внутри детской жизни не подлежало ни огласке, ни обсуждению со взрослыми.
Сперва возникла версия побега из детского дома. Версия изначально была слабой и маловероятной, по причине того, что московская девочка не относилась к категории детей и подростков, склонных к побегам или другим противоправным поступкам. Был заявление в милицию.
В рамках первоочередных мероприятий по розыску подростка группа милиционеров приступила к осмотру чердаков, подвалов, заброшенных и недостроенных зданий. В розысках принимали участие дворники жилконтор и добровольцы. Я не зря упомянул недостроенное здание не далеко от детского дома. Именно там, на второй день поисков было обнаружено тело девушки. Труп лежал на бетонном полу первого этажа, в том месте, где должна была находиться лестница. Лестничные марши еще не были установлены.
По результатам вскрытия было установлено, что причиной смерти явилась открытая черепно-мозговая травма, осколочный перелом костей черепа. Кроме этого было сломано два ребра и плечевая кость. По выводам судебно-криминалистической экспертизы все травмы были получены в результате падения с высоты четвертого этажа этого недостроенного дома. Кроме этого, привлекла внимание запись о том, что почти непосредственно перед смертью у девушки был половой контакт, причем до этого контакта она была девственницей. Сделать какие-либо выводы о насильственном или добровольном половом акте не представилось возможным. Одежда повреждена не была, за исключением тех повреждений, которые образовались при падении на бетонный пол и кирпичи, лежавшие на этом полу.
Следственными органами была проведена работа среди преподавателей и воспитанников, но никакой информации, представлявшей маломальский интерес, получено не было. Абсолютно достоверных фактов, указывающих на насильственный характер смерти, так установить и не удалось. В конце концов, следствие не исключило возможность самоубийства, раздувать и вешать на себя глухаря не стали, и уголовное дело было прекращено.
Из материалов дела было ясно, что погибшая девушка Аня была одноклассницей и нашего убитого Валеры и инженера "Н". Мало того, из показаний ряда воспитанников и учителей следовало, что между будущим инженером и погибшей девушкой были трогательные, романтические отношения, причем довольно сильные. Настоящая первая любовь, нежная и трепетная.
Читая все эти строки, у меня сложилось впечатление, что в истории убийства Валерия появился еще один персонаж – погибшая, а может быть и убитая девушка Аня. В жизни всякое бывает, но чтобы в сорок седьмом году шестнадцатилетняя девушка добровольно совершила половой акт на заброшенной стройке, а через полчаса после это покончила с собой – все это выглядело неправдоподобно, и в голове не очень укладывалось. Это подлежало осмыслению и требовало какой-то дополнительной проверки.
Почему-то в голову пришла мысль поближе познакомиться с судьбами одноклассников инженера, Валеры и погибшей девочки. Для начала, что сталось в жизни с мальчиками. В первую очередь послал запросы на судимости.
За текущими делами время пролетело незаметно. Через несколько дней я опять сидел в легком оцепенении, глядя на послужной список одного из одноклассников, по имени Василий. Несколько судимостей, парочка довольно тяжкие, и закономерный финал – смерть от ножевого ранения на зоне под Нижним Тагилом. Интересный персонаж, подумалось мне. Со всего класса только два мальчика пошли по криминальной дорожке, оба погибли насильственной смертью. Один на зоне в шестьдесят восьмом, другой на заводе, в восемьдесят седьмом. Появилось ощущение, что очертился круг участников той давнишней истории. В голове вырисовывались и формулировались вопросы к инженеру "Н". Но что-то пока удерживало от разговора.
Прошло еще какое-то время, новых сведений не поступало ни по одному из каналов. В голове все явственнее пульсировала мысль , а не поговорить ли все таки с инженером? Не в кабинете, на протокол, а так, спокойно, по душам. Обдумав все за и против, я решил посетить квартиру инженера на Новоселов.
В целом, я был почти уверен, что это инженер зарезал Валерика на подъездных путях завода турбинных лопаток. Я понимал так же, что это связано с их юностью, вернее той ее частью, которая прошла в детском доме в Новосибирске.
Прямых улик и доказательств у меня не было. В принципе,было и понимание того, что взяться то им больше неоткуда. Все что можно было собрать, собрано. Собранного было явно не достаточно для предъявления инженеру какого-либо обвинения.
Глухарем меньше, глухарем больше, не велика беда, мир не остановится. Личность убиенного вряд ли послужила бы для дергатни по поводу раскрытия со стороны верхних людей, как мы назвали начальство. Но какую-то точку, а может быть многоточие, разговор с инженером "Н" в этом деле мог поставить. Зная, что инженер живет с престарелой матерью, нужно было думать о том, как бы для разговора застать его одного дома. Пару дней я обдумывал это предстоящий разговор. Решил посоветоваться со старшим товарищем, которого очень уважал. Это был опер из нашего отделения, Коля Черепанов. Он был, в общих чертах, в курсе этого преступления, но внимательно выслушал все открывшиеся нюансы из далекого прошлого. В принципе, он согласился с тем, что, скорее всего, инженер и пришил Валеру. По поводу разговора Коля дал неожиданный совет. Совет заключался в том, чтобы прийти к инженеру в полной внешней уверенности в виновности последнего. Причем ему это так в лицо и сказать, спокойно и уверенно, мол, все знаем, доказуха есть, но о ней пока говорить не будем, всему свое время. А пока, мол, послушаем, что вы, гражданин хороший, скажете. Так, в разговоре. Пока без протокола. В общем, вся идея укладывалась в понятие «взять на понт».
Вскоре удалось выяснить, что мать инженера уехала в санаторий в Старую Руссу. Вот и надо идти, решил я.
Дверь открылась без ритуальных вопросов, типа «кто там», соответственно, не последовало и ритуального ответа, «откройте, милиция». Наверное, у меня была очень казенная внешность, какими-то приметами выдававшая принадлежность к органам. А может, это просто мои мысли. Во всяком случае, инженер пригласил меня войти, не спрашивая, кто я такой. Я притормозил в прихожей, оглядываясь по сторонам. Инженер воспринял это по своему , и скороговоркой выпалил – не надо разуваться, не надо.
Я вошел в большую комнату. Сервант, письменный стол, кресло-кровать, двустворчатый платяной шкаф. У окна в углу телевизор на тумбочке. В целом, обстановка довольно спартанская. Инженер как-то растерянно оглядел собственную комнату и, указав на кресло-кровать, предложил:
- Садитесь, пожалуйста.
-А вы? – спросил я.
-Да, да, я сейчас, тоже, - инженер исчез за дверью и через мгновение появился со стулом. Он поставил стул посреди комнаты и еще раз показал мне рукой на кресло. Я присел. Инженер оседлал стул наоборот, облокотившись на спинку перед собой. Несколько мгновений мы молчали, глядя друг на друга.
- Вы открыли дверь, не спрашивая, кто это.
- Я ждал вас.
- Меня? Вы меня знаете?
- Вас лично нет. Но вы же не сами по себе. Вы представитель милиции.
- А вы догадываетесь, зачем я к вам пришел?
- Я жду вопросов. Так вроде положено. Вы спрашиваете, я отвечаю. Если будет, что ответить, и если я сочту нужным это сделать.
- Это верно, так положено. Но это на допросе. Я пришел поговорить. И у меня, поверьте, есть основания полагать, что вы знаете о чем. Эти основания явились результатом кропотливой работы большого количества людей, не последних специалистов в своем деле. Картина происшествия нам в целом ясна. У нас были причины проводить эту работу в отношении вас, и мы многое узнали о вашем настоящем и прошлом, причем очень далеком. Будущее ваше определит суд, но у вас есть зазор по времени и возможность на определенный процент подкорректировать будущее решение суда.
Я ненадолго умолк, глядя инженеру в глаза. Он не отводил глаз, но по выражению его лица у него в душе вспыхнула какая-то внутренняя борьба.
- Нам не до конца ясен мотив, - продолжил я. – За что вы убили Валеру?
Инженер молчал, почти не моргая, глядя на меня. Почему-то мне показалось лишним как-то ускорять процесс, и вообще как-то доминировать в этом диалоге.Молчание прервал инженер.
- Вы женаты?
- Да, женат, - ответил я.
- И дети есть?
- Есть, два мальчика.
Инженер встал со стула, подошел к окну. Опять повисла тишина , но не надолго.
- У нас бы уже внуки были, - задумчиво произнес инженер. – Она была бы бабушкой. Но она не станет бабушкой. И мамой не стала. Ей шестнадцать так и осталось.
Инженер опять замолчал. Потом тихо произнес:
- Они убили ее.
Инженер опять отвернулся к окну.
- Они, это Валера с Васей? – спросил я.
Инженер резко повернулся ко мне, на его лице был удивление, причем, как мне показалось, немного восторженное.
- Откуда… хотя, простите, глупый вопрос. Так вы все знаете?
Я немного задумался, глядя инженеру в глаза.
- Видите ли,следствие знакомо с несколькими версиями происшедшего в недостроенном доме рядом с детдомом (инженер вздрогнул и немного выпрямил спину). Я с интересом выслушаю вашу.
Инженер задумался на мгновение, затее вновь оседлал стул.
- У них была своя компания. Старшие, понятно, командовали младшими. Их все остальные боялись. Они были как бы друг за друга. А среди хороших ребят такой команды не сложилось.
Инженер горько усмехнулся:
- Тимура не нашлось, вот Квакины и захватили власть. Нас, эвакуированных, это не очень касалось, что с нас взять. А вот местных бедолаг они притесняли. К местным родня, какая-никакая наведывалась, так все гостинцы блатным отдавались. Ну и дежурства всякие, хозработы. Блатные за себя других заставляли все делать. Начальство не вникало особо, идут дела, течет жизнь потихоньку, и ладно.
- А девочки были в этой их команде? – спросил я.
- Были, конечно. Тоже оторвы еще те. И покуривали, и поддатые из города приходили. Говорили, что они со старшими и это дело уже попробовали.
Инженер умолк, потом тихо произнес:
- На кой им Анюта сдалась? До сих пор не пойму, зачем она с ними на эту стройку пошла. Обманули как-то. Она простая была, хорошая. Добрая. Для нее все были хорошие. Только кто-то несчастный, поэтому злой. А так он тоже хороший.
- А что вам известно о происшедшем? Я понимаю, вам тяжело об этом вспоминать, но все же.
- Они изнасиловали ее. А потом убили. Сначала Васька кирпичом по голове ударил, пока Валерка держал. А потом Валерка ее вниз сбросил. Они потом сходили, убедились, что мертвая.
- Откуда вам известны такие подробности?
- Да об этом весь детдом знал. Но закон такой был, взрослым, ни слова. Можешь сам разобраться, разбирайся, но без взрослых.
Инженер замолчал. Потом продолжил.
- Я бы и разобрался сам. Но не получилось. Мать вернулась из армии, и забрала меня в Ленинград.
- Через сорок лет, стало быть, получилось? – спокойно спросил я.
- Бог есть. Я жить по-новому начал, после того, как эту гниду прикончил.
- Это можно считать признанием?
- Вам да. В задушевном разговоре. А на протокол… еще не знаю.
- Что мешает?
Инженер молчал. Я решил поставить в разговоре многоточие.
- Знаете что? Я, на правах человека, откровенно вам симпатизирующего, советовал бы в ближайшее время, а лучше завтра с утра, прийти к нам, в отделение, за веломагазином, недалеко от общежития. И обо всем рассказать уже на протокол. Уверяю вас, после этого, из нескольких сценариев развития ситуации в этом случае вас ждет наименее худший.
Инженер молчал, я тоже. Поняв, что разговор, в общем-то, закончен, я встал и попрощался. Мы вышли в прихожую.
- Кстати, - как бы спохватился я. – Васю зарезали на зоне в шестьдесят восьмом.
Я протянул руку, инженер крепко пожал ее. По его лицу было видно, что мысленно он где-то далеко.
Так получилось, что на следующий день я появился в отделении только в районе обеда. Я прошел по кабинетам, поприветствовал сослуживцев. Серега Лебедев объявил мне новость:
- Помнишь мокруху на ЛЗТЛ? Так вот инженер один с повинной пришел.
- А где он?
-В прокуратуру увезли. Что там, в деталях не знаю.
Ну вот, подумалось мне, история, начавшаяся сорок лет назад, закончилась.
В водовороте текущих событий у меня не было возможности следить за ходом развития уголовного дела уже в отношении конкретного фигуранта – инженера Н.
Позже я узнал, что суд, выяснив и приняв во внимание все обстоятельства дела, во многом согласился с доводами защиты обвиняемого, и квалифицировал данное преступление как убийство , совершенное в состоянии аффекта. Инженер получил пять лет колонии общего режима. Практически минимум.
Закончить это повествование мне хотелось бы маленьким послесловием. В середине девяностых годов я уже не работал в органах. По делам, связанным с новой работой я иногда ездил в Хельсинки, в основном на автобусе. В одной из таких поездок я увидел его. Я сразу узнал этого человека. Внешне, тюрьма практически не изменила его. Он ехал в составе довольно шумной компании, по разговорам, на однодневную экскурсию в столицу соседней страны.
Мы встретились взглядами. Он задержал взгляд на мне, явно пытаясь сообразить что-то. До границы он несколько раз оглядывался на меня.
Из магазина дьюти фри в Торфяновке он вернулся с бутылкой французского коньяка «Реми Мартен». Место рядом со мной было свободно. Инженер подошел, поздоровался и попросил разрешения присесть. Я кивнул два раза, отвечая на приветствие и разрешая присесть.
- Коньячку? – спросил инженер тоном слесаря Гоши.
- Не откажусь, - ответил я тоном Родиона Петровича.
На откидном столике появилась пара пластиковых стаканчиков. Журча, коньяк их заполнил.
- Я помню вас, - улыбаясь, сказал инженер. – Я запомнил вас. То, что вы пришли тогда… это хорошо, что вы пришли.
Повисла небольшая пауза. Я предложил выпить.
- Да, да, конечно, - спохватился инженер. – За встречу!
Инженер протянул свой стаканчик, чтобы чокнуться.
- Давайте за Аню. Не чокаясь, - я отодвинул свой стаканчик.
Инженер посмотрел на меня, и тихо сказал:
- Спасибо!
Мы выпили.
- Это хорошо, что вы пришли, - повторил инженер. – Да, я сделал это. Но мне чего-то не хватало. Я часто думал, чего мне не хватает? С Валерой я поквитался, Бог свел на узкой дорожке. Потом понял. Мне нужно было, чтобы все узнали, что я это сделал. И вот вы. Да еще с известием, что Ваську Боженька уже забрал на правилку. Вот я и пошел, как вы сказали.
Стаканчики вновь наполнились до половины.
- А как сложилась ваша судьба в местах лишения свободы? – поинтересовался я.
- А вы знаете. как я понимаю, гораздо лучше, чем я себе представлял. Бывалые сидельцы меня уважали, даже жалели. Со своими делами ко мне не лезли, я в мужиках так и отходил. Правда, и ходил то не долго. По одной трети вышел, сперва на химию, потом вовсе на условно-досрочное, на волю.
- Матушка ваша как?
- Слава Богу! Очень, конечно, переживала, как все это завертелось. Потом сказала мне – я тебя дождусь, а потом уж в путь. Ну вот, дождалась, и теперь смеется, куда торопиться.
Инженер умолк, продолжая улыбаться. Я приподнял свой стаканчик.
- Ну, за матушку, дай ей Бог, как говорится. Можно и чокнуться теперь.
Мы чокнулись и выпили. Потом инженер встал, улыбнувшись еще раз, наклонил голову.
- Честное слово, был очень рад!
Я кивнул, и инженер вновь присоединился к своей компании.
В Хельсинки, на площади у вокзала, мы кивнули друг другу и расстались уже навсегда.